д. традиций, которое трудно проследить. Происхождение таких намерений и отчетливое их выражение также может являться достойным объектом исторического объяснения. Но иногда мотивы носят столь "неприкрытый" и общечеловеческий характер, что отпадает необходимость в специальном их рассмотрении. Так, например, "причинами" миграции племени являются, как считается, перенаселенность, голод, наводнение. "Они были просто вынуждены оставить свои дома". Но разве не могли люди, оставив свои дома, все-таки умереть от голода или утонуть - подобно крысам? Конечно, могли, и, возможно, так и случалось. Но в целом люди стремятся спастись от катастроф и, если условия их жизни становятся нестерпимыми, пытаются найти место, где можно обрести безопасность и пропитание. Эти мотивы являются всеобщими, и в исторических объяснениях нет необходимости их упоминать. Объяснения в таких случаях будут непосредственно связывать экспланандумы с предшествующими изменениями во внешних обстоятельствах как "следствия" с данными "причинами".
      Различные школы исследователей рассматривают
      [173]
      некоторые основные группы изменений внешних условий как очень важные или даже единственные и наиболее фундаментальные причины исторических событий. К первой группе относятся климатические изменения, последствия эрозии и другие процессы в природе, вынуждающие людей приспосабливать к ним свое поведение и способы жизни. Вторую группу составляют изменения в технологии, в результате которых становятся каузально возможными достижения, неосуществимые прежде. Подгруппой этих изменений являются изменения в способах производства(8).
      "Внешними" такие изменения являются потому, что они делают новые действия либо необходимыми - при изменении каузального воздействия природных сил, либо возможными - благодаря изобретению и овладению новыми техническими достижениями. Такие изменения можно противопоставить "внутренним" изменениям изменениям в мотивации (в нуждах и потребностях) и когнитивных установках людей. Можно поставить следующий вопрос: как связаны изменения одного рода с изменениями другого рода и какие изменения являются "причинами", а какие "следствиями" относительно друг друга?
      По-видимому, нет достаточных оснований для того, чтобы рассматривать какую-либо одну группу факторов в качестве основной в том смысле, что изменения всех других факторов якобы можно вывести из изменений в этой. Вряд ли возможно обосновать даже более ограниченное притязание, а именно что все изменения в мотивации восходят к изменениям в технологии, не говоря уж о способах производства. Разумеется, возникновение желания сделать какие-то новые вещи в значительной степени обусловливается вновь открытыми возможностями для их создания. Однако технологические новшества, создающие возможность производства новых вещей, также имеют мотивационную основу. В ходе истории разные факторы могут оказывать влияние на ее формирование, она может быть обусловлена, например, изменениями религиозного, а не собственно технологического характера(9). Технологические изменения могут быть также обусловлены внешними природными факторами(10).
      Исключительные притязания, подобные тем, кото
      [174]
      рые выдвигает исторический материализм, невозможно обосновать на априорных основаниях. Однако опровергнуть их на основе опыта также нелегко(11). В качестве критерия их истинности должна выступать их плодотворность для углубления нашего понимания истории или социального процесса. А такая плодотворность может быть значительна(12).
      5. Часто люди делают нечто потому, что их заставляют это делать. Способы принуждения к действию составляют особую объяснительную модель, хотя и связанную с другими моделями.
      Существуют разные способы такого принуждения. Один из них - когда агента (или группу агентов) заставляет что-то делать другой агент (или группа). Можно выделить разновидности этого общего случая. Заставить можно посредством команды (приказания) совершить действие или воздержаться от него; просто потребовав нечто сделать; путем угрозы, запугивания или шантажа; используя физическое насилие (физическое принуждение).
      Характерный способ применения физического насилия - лишение возможности временно или постоянно совершать определенные действия, например, сажая человека в тюрьму или калеча его. В этом случае человек, применяющий насилие, приводит в действие механизм, характер которого чисто каузальный, и он часто является достаточным. Этот механизм разрушает или подавляет каузально необходимые для совершения каких-то действий условия. В некоторых случаях этот механизм косвенно используется для объяснения того, почему люди не сделали то, что, по нашему убеждению, должны были сделать по каким-то общим мотивационным, обычно телеологическим, соображениям. Почему заключенный не убежал, хотя дверь его камеры была открыта? Ответ может заключаться в том, что он был прикован к стене. В данном случае объектом каузального объяснения является неспособность заключенного действовать, а не непосредственно его бездействие.
      Заслуживает внимания асимметрия, состоящая в том, что физическое принуждение может сделать действия каузально невозможными, но не может сделать их каузально необходимыми. Допустим, что кто-то схватил мою руку и нанес моей рукой пощечину друго
      [175]
      му человеку. В этом случае нельзя сказать, что я нанес эту пощечину, а тем более, что меня принудили это сделать. Ударил тот человек, который применил насилие ко мне. Когда принуждение вызывает некоторое действие в противовес воздержанию с необходимостью, оно никогда не бывает "чисто физическим". Если я отдаю свой кошелек грабителю, который навел на меня пистолет, я делаю это для того, чтобы спасти жизнь или по каким-то другим телеологическим мотивам. В данном случае выражение "меня заставили " означает "если бы я это не сделал, произошло бы то, чего я ни в коем случае не хотел". Если бы я хотел быть убитым, я не отдал бы свой кошелек.
      Носит ли механизм каузальный характер, когда люди совершают действия в ответ на приказы или требования? Такие ответы бывают почти "механическими". Иногда они поразительно похожи на рефлекторные действия. Человек, действие которого направлено на то, чтобы вызвать реакцию другого человека, в каком-то смысле похож на экспериментатора, чей акт вмешательства в природу приводит в движение каузальную систему. Деятельность обоих не без основания можно описать как "манипуляцию".
      Для более ясного понимания концептуальной природы механизма "принуждения-людей-совершать-действия" полезно сравнить случай, когда человека заставляет нечто сделать другой человек, с другим типичным случаем, при котором принуждение оказывается также "извне", но посредством безличной силы норм или правил. Люди совершают какие-то действия, потому что этого требует государственный закон или бог или потому, что эти действия предписаны обычаями общества или кодексом чести и правилами хорошего тона. Можно объединить эти различные, но родственные случаи под общим названием нормативное давление.
      В отдельных случаях действия, которые совершаются в ответ на нормы, не обязательно имеют телеологический характер. Однако воздействие нормативного "давления" на людей оказывается явно телеологическим образом.
      Правила поведения могут быть связаны с санкцией, т.е. некоторой мерой наказания, которая следует в случае нарушения правила. В случае правовых норм
      [176]
      характер и применение самой меры наказания регулируются нормами (законами судопроизводства и пр.). Отклонение от кодекса и социальных обычаев основной частью общества подвергается осуждению, не одобряется. Это тоже мера наказания.
      Иногда люди считаются с нормами, чтобы не подвергнуться осуждению или порицанию. В таких случаях объяснение их действий или отказа от действий носит ярко выраженный телеологический характер.
      Однако избежание наказания не является единственным телеологическим аспектом подчинения нормам. Принятие каких-то законов часто, и даже обычно, мотивировано определенными соображениями. Обычаи также первоначально служат каким-то целям, которые впоследствии забываются или устаревают.
      Если субъекты нормативного давления согласны с целями, для которых установлены нормы, то тогда можно сказать, что они подчиняются или повинуются нормам для того, чтобы эти цели осуществились. Однако действующий здесь телеологический механизм не будет в точности таким же, как схема практического вывода, проанализированная в предыдущей главе.
      Если человек подчиняется закону, потому что одобряет цель, которой закон служит, он не обязательно считает необходимым для осуществления этой цели свое личное участие. Однако необходимо, чтобы у него была некоторая вера в возможность осуществления этой цели и необходимость для этого коллективных усилий. Можно одобрять цель, для которой создан закон или правило, и в то же самое время абсолютно не верить в ее достижимость. В этом случае при объяснении действия, соответствующего нормам, нельзя говорить, что оно было предпринято для того, чтобы осуществить цель, заложенную в норме. Действие могло быть предпринято для того, чтобы показать пример и ободрить других людей. Но тогда у агента должна быть вера в то, что пример, который показывает его действие, важен, т.е. что в конечном итоге может наступить ситуация, в которой коллективными усилиями будет реализована цель, предполагаемая нормой.
      Итак, воздействие нормативного давления оказывается и под телеологическим влиянием страха перед наказанием, и в результате стремления осуществить
      [177]
      цели, способом достижения которых считается подчинение нормам. Однако из этого не следует, что в каждом отдельном случае поведение, соответствующее нормам, имеет телеологическое объяснение. Ни страх перед наказанием, ни рвение во имя общего блага не могут быть единственным основанием подчинения нормам.
      Аналогичное справедливо и для более простых случаев, когда нас заставляют действовать посредством команды, требования и т.п. Если принуждение оказывается путем команды или приказа, то можно говорить о давлении авторитета. Так же как и детей, нас приучают и обучают повиновению или, другими словами, адекватному ответу на команды и требования. Для такого обучения используется телеологический механизм, заключающийся в стремлении избежать наказания и получить награду. Позднее мотивационной силой может стать сама цель, во имя которой оказывается "принуждение". Мы можем прийти к пониманию, что предписания и запрещения созданы для нашего собственного "истинного блага" или что они стремятся обеспечить наше сотрудничество во имя целей, которые в конечном итоге являются нашими собственными.
      Достижение целей, во имя которых отдаются приказы и создаются правила, можно назвать "внутренней наградой" за подчинение, а неудачу в достижении этих целей - "внутренним наказанием" за неподчинение. Награды и наказания, связанные с нормами, но не являющиеся достижением или недостижением цели нормы, можно назвать внешними. Гораздо более значительная роль внешнего наказания, чем внешней награды, при воздействии нормативного принуждения вряд ли обусловлена чем-то еще, кроме того, что согласие с нормой рассматривается в большинстве случаев и как внутренняя награда за повиновение. Как видим, для такой часто наблюдаемой асимметрии между ролями награды и наказания есть концептуальное основание.
      Механизм принуждения является действенным именно в силу своей телеологической основы. В этом его отличие от каузального механизма. Однако в отдельных случаях роль телеологической основы этого механизма может быть разной. Она может быть незначительна настолько, что не будет оказывать ровно никакого воздействия. Примером могут служить
      [178]
      случаи, когда человек совершает какое-то действие просто потому, что ему приказали, или просто потому, что в его обществе это является обычаем, правилом, распространенной практикой и т.п. Когда при ответе на воздействие механизма действие лишено какой-либо цели, поведение кажется бессмысленным, глупым или абсурдным.
      Механизм принуждения может полностью или частично лишиться своей телеологической основы. Это происходит тогда, когда запрет теряет эффективность или награда теряет притягательность. В таких случаях действия, совершаемые просто в ответ на воздействие механизма, также приобретают неразумный характер.
      Именно против таких форм бессмысленного поведения часто выступают критики общественной морали и социального устройства. Своей критикой они могут подготовить почву для более "осмысленного" применения в обществе принуждения посредством давления авторитета и норм.
      Может ли ответ на воздействие стать настолько "механическим" и лишенным мотивации, что приобретет характер условного рефлекса? Может ли связь между воздействием и ответом на него приобрести действительно номический (каузальный) характер? Я не исключаю такой возможности, но думаю, все же, что такие случаи редки. В этих случаях ответ на воздействие теряет свой характер действия. В самом деле, если этот ответ появляется так же, как условный "рефлекс" на раздражение, то тогда реагирующий субъект не может больше с уверенностью заявить, что изменение, предполагаемое воздействием стимула, не произошло бы, если бы он (как интенционально действующий агент) не заставил его произойти. А как мы видели, такая уверенность является логической предпосылкой действия. Если ее нет, реакция лишена интенциональности. В этом случае она больше не понимается как ответ на раздражение, она просто есть такой ответ.
      6. Важно проводить различие между нормами, регулирующими (предписывающими, разрешающими или запрещающими) поведение, и правилами, определяющими различные общественные порядки и институты. И те, и другие называются "нормами" или "правилами". Их легко спутать по той причине, что, обла
      [179]
      дая характерными отличиями, они в то же время сложным образом взаимосвязаны.
      Нормы первого вида говорят, что должны быть или могут быть совершены определенные действия. Нормы второго вида говорят, как совершать определенные действия. Часто, но не всегда, нормы второго вида оказываются необходимыми, чтобы сделать возможным согласие с нормами первого вида. Поэтому в определенном смысле они являются вторичными по отношению к первым. Чтобы сохранить между ними различие, я буду faute de meiux говорить о них как о первичных и вторичных нормах (правилах) соответственно(13).
      Для того чтобы брак получил юридическую силу, партнеры должны удовлетворять определенным требованиям (касающимся возраста и, может быть, умственного и физического здоровья) и принять участие в определенной церемонии наряду с другими участниками, которые также должны удовлетворять определенным требованиям (например, быть официальными представителями церкви или государства). Эти требования и церемония определяют социальное действие бракосочетания. Из совершения этого действия вытекает ряд "юридических следствий". Супружеской паре разрешается создать семью, партнеры получают определенные юридические права по отношению друг к другу и несут ответственность за свое потомство. Эти "следствия" представляют собой совокупность норм поведения, нарушение которых вызовет, вероятно, применение санкции со стороны юридического аппарата общества. Правила бракосочетания сами по себе никого ни к чему не обязывают. Однако правило, если такое есть, запрещающее неженатым людям обзаводиться семьей, обязывает их воздерживаться от этого до тех пор, пока они не "совершат действие" бракосочетания. Люди не могут быть наказаны за то, что они не женаты (если нет закона, принуждающего жениться), но они могут быть наказаны, если они, будучи не женаты, совершают действия, которые позволяется делать только супругам, или, если они женаты, пренебрегают тем, что является обязанностью женатых людей.
      Нормы этого вида не только крайне важны в правовом контексте. Ими пропитана вся жизнь общества. Правило, по которому приветствовать даму или стар
      [180]
      шего по возрасту нужно, снимая шляпу или кланяясь, характеризует обычай. Другим является правило хороших манер, по которому мужчина должен приветствовать даму или старшего. Это норма поведения. Человека, не выполняющего ее, могут извинить, если он иностранец и не знает, как следует приветствовать, т.е. не знает правил, которые определяют обычай (церемонию) приветствия. Человек, который, как предполагается, знает правило, но все-таки не выполняет его, окажется субъектом применения санкции, он "вызовет неодобрение" общества.
      Насколько я могу судить, вторичные правила не играют особой или важной роли при объяснении поведения. Причина этого в том, что они не являются механизмами принуждения. Однако они обладают фундаментальным значением для понимания поведения, а следовательно, для описаний, которые дают изучаемым обществам антропологи и социологи(14).
      "Почему этот человек снял шляпу и поклонился, проходя мимо той дамы?" Ответ может быть такой: "Он ее приветствовал". Но может быть и такой: "Потому что он хотел засвидетельствовать ей свое почтение". В первом случае мы говорим о том, что человек делал, а тем самым делаем понятным его поведение тому, кто не знаком с нашими обычаями приветствия (предполагается, что он все же имеет представление о сущности приветствия). Второй ответ может быть телеологическим объяснением действия или намеком на такое объяснение. Можно было бы сказать, что первый ответ "фактически" соответствует вопросу "Что", а не "Почему", но это было бы педантизмом. И можно было бы также сказать, что второй ответ "фактически" соответствует вопросу "Почему он приветствовал даму?", а не "Почему он снял шляпу?", но это также было бы педантизмом.
      7. Объяснения, которые в науках о человеке имеют вид каузальных, являются, как правило, квазикаузальными. Можно поставить такой вопрос: не являются ли иногда объяснения в этих науках, которые кажутся телеологическими, на самом деле квазителеологическими?
      Квазителеологические объяснения распространены главным образом в биологии. "Дыхательные движения
      [181]
      учащаются для того, чтобы компенсировать потерю кислорода в крови". Перед нами описание функции, связанной с целью. Это квазителеология. Можно ли найти что-нибудь подобное в истории или социологии? Вопрос можно сформулировать и таким образом: может ли поведение человека или группы людей осуществлять некоторую цель, не будучи в то же время нтенциональным? Этому вопросу близок следующий: могут ли люди служить "судьбе", которая не определена в терминах их собственных интенциональных стремлений?
      . Рассмотрим следующий пример. Экономическое возрождение Польши при Казимире Великом в значительной степени было обусловлено тем, что в Польше разрешили поселиться евреям, изгнанным с территории Германии. Изгнание евреев из Германии и принятие их польским королем создали возможность для возрождения Польши. Утверждение, что евреи должны были покинуть Германию для процветания Польши, не будет некорректным. Также не будет противоречить истине утверждение, что они должны были покинуть Германию, потому что подверглись гонениям.
      Вообще говоря, достижения, переживания или страдания одного человека или группы людей иногда делают возможными определенные достижения другого человека, поколения или группы людей, которые не предполагались прежде. В этом случае первоначальные достижения или события приобретают новое значение в свете более поздних. Они как бы приобретают цель, которая была неизвестна людям, осуществившим эти достижения. Это одна из сторон феномена, который Гегель назвал "List der Vernunft", "хитрость разума". В таких случаях мы иногда говорим, что "судьба" тех людей состояла в том, чтобы подготовить почву для будущего, о котором они, возможно, никогда и не думали. В таком употреблении слов "судьба" и "цель" нет ничего опасного. Однако следует ли из применения этих терминов, что наши объяснения ранних событий в свете более поздних являются квазителеологическими?
      Ни в коем случае.
      Когда мы приписываем значение прошлому событию на том основании, что оно сделало возможным не
      [182]
      которое более позднее событие, или даже утверждаем, что первое событие было необходимо для того, чтобы появилось второе, мы тем самым подтверждаем, но далеко не во всех случаях, наличие номической связи необходимой обусловленности между событиями, Отношение .между техническим изобретением и последующими действиями, которые стали возможны благодаря этому изобретению, является отношением номической необходимости (включает его в себя). Однако отношение между преследованием евреев в средневековой Германии и возрождением Польши при Казимире Великом, будучи чрезвычайно сложным, не включает в себя номические (каузальные) связи. Это остается справедливым даже несмотря на то, что историки могут оказаться правы в своем утверждении, что, если бы не события в Германии, в Польше не было бы такого расцвета. Первое событие столь же мало является каузально необходимым условием второго, сколь мало выстрел в Сараево являлся каузально достаточным условием для возникновения войны 1914 1918 гг. В обоих случаях связь между событиями представляет собой мотивационный механизм, действие которого можно реконструировать как серию практических выводов. События, которым приписывается каузальная роль, на самом деле создают новую ситуацию и тем самым обеспечивают фактуальный базис для практических выводов, которые не могли быть сделаны ранее. Однако между этими примерами есть и характерное различие, которое, по-видимому, состоит в следующем. Некоторые исторические события "делают необходимыми" другие события тогда, когда они заставляют людей переоценить "требования ситуации" с точки зрения уже существующих целей и намерений. Исторические события "делают возможными" другие события тогда, когда они изменяют интенции, поскольку предоставляют возможности для новых действий. Пока в стране отсутствует капитал и квалифицированная рабочая сила, планы экономического развития остаются тщетными желаниями или даже вовсе не разрабатываются. С появлением же этих средств имплицитные желания перерастают в хорошо оформленные интенции, и там, где прежде господствовало бессилие, начинается деятельность.
      [183]
      Пересмотр отдаленного прошлого в свете более недавних событий в высшей степени характерен для научного исследования, именуемого историографией. Это объясняет, почему, по концептуальным основаниям, невозможно полное или окончательное описание исторического прошлого. Причина не только в том, что могут выясниться еще неизвестные факты. Это верно, но довольно тривиально. Нетривиальное основание заключается в том, что в процессе понимания и объяснения более недавних событий историк приписывает прошлым событиям такую роль и значение, которыми они не обладали до появления этих новых событий. А поскольку полностью будущее нам неизвестно, мы и не можем сейчас знать все характеристики настоящего и прошлого(15).
      Можно было бы сказать, что полное понимание исторического прошлого предполагает, что будущего нет, что история окончена. Был великий философ, который в моменты экзальтации, по-видимому, полагал, что историю целиком "видит насквозь". Этим философом был Гегель. В такие моменты он говорил о себе как о конце и завершении мировой истории(16). Я думаю, однако, для понимания истинного смысла этих слов не следует понимать их буквально.
      Свойственное историческому исследованию рассмотрение одного и того же прошлого каждый раз с новой точки зрения называется иногда процессом переоценки прошлого. Но такая характеристика легко может ввести в заблуждение, так как делает суждение историка вопросом его вкусов и предпочтений, в соответствии с которыми он отбирает важное или "ценное". Разумеется, этот элемент присутствует в историографии. Однако по существу приписывание нового значения прошлым событиям является не вопросом субъективной "переоценки", а вопросом объяснения, справедливость которого в принципе допускает объективную проверку. Например, утверждение, что более раннее событие сделало возможным позднее событие, может быть, и нельзя окончательно верифицировать или опровергнуть. Но это утверждение основано на фактах, а не на том, что думает историк об этих фактах.
      8. Целенаправленность типа квазителеологии можно описать в каузальных терминах с помощью понятия
      [184]
      отрицательной обратной связи. Почему учащается дыхание, когда человек занимается физической деятельностью? Ответ: "Это происходит для того, чтобы восстановить нарушенное равновесие в химическом составе крови" - указывает на наличие определенных каузальных связей. В результате мышечного напряжения уменьшается количество кислорода в крови и учащенное дыхание восстанавливает его. Но строго говоря, это ответ не на вопрос, почему дыхание должно участиться, а на вопрос, как может восстановиться химическое равновесие в крови. Считать, что, указывая на каузальные связи, мы ответили также и на первый вопрос, значит, по моему мнению, вводить в биологию незаконную "виталистическую" идею телеологии. Окончательный ответ на вопрос, почему учащается дыхание, не будет дан до тех пор, пока мы не укажем на дополнительную каузальную связь, объясняющую, каким образом уменьшение кислорода в крови учащает дыхательные движения. Такая связь носит характер обратной связи. Ее обнаружение даст нам "полное" каузальное объяснение данного явления. Мы сможем теперь ответить на вопрос, почему учащается дыхание, указывая не только на необходимые условия последующих событий, как в квазителеологическом объяснении, но и на предшествующие достаточные условия.
      Можно было бы сказать, что обнаружение обратной связи дополняет предыдущее объяснение "Как возможно?" новым объяснением: "Почему необходимо?" Тем самым из данного примера изгоняется "дух телеологии", имевший место, пока объяснение было неполным.
      Можно ли увидеть что-либо подобное в истории и общественной жизни? Этот вопрос распадается на два: во-первых, имеют ли место процессы обратной связи в обществе и, во-вторых, носят ли они характер юмовской причинности?
      В процессе обратной связи взаимодействуют две системы. Назовем их первичной и вторичной системой. Следствие каузального фактора первичной системы поступает во вторичную систему и "информирует" ее о происходящих в первой системе операциях. Приток информации приводит в действие каузальный фак
      [185]
      тор вторичной системы. Следствие его поступает обратно в первичную и "приказывает", т.е. направляет изменения в действии ее каузального фактора. Этим замыкается цепь взаимодействующих операций.
      Наименование входа вторичной системы "информацией", а ее выхода, который одновременно является входом первичной системы, "приказом" или "сигналом", является метафорическим только отчасти. Теория структуры кодированных и декодированных сообщений, поступающих из одной системы в другую, - это в буквальном смысле слова теория информации. Единственным метафорическим аспектом является содержащийся здесь намек на аналогию между таким каузальным обменом "сообщений" и интенциональным использованием знаков в языковом общении.
      Теперь представим следующую ситуацию: действия некоторой группы людей направляют развитие общества по определенному пути посредством решений, эффективность которых достигается за счет применения "нормативного давления", а иногда, может быть, и путем применения таких средств, как физическое принуждение, или насилие. Допустим, что имеется такая часть общества, которая не участвует в процессе принятия решений правящей группой, но которая информирована о результатах, и информирована достаточно, чтобы поразмыслить о последствиях таких решений - как тех, которые предполагаются принимающими решения, так и более отдаленных, которых последние не осознают. Такое понимание последствий, более или менее отчетливое, может привести к возникновению желания повлиять на правящую группу так, чтобы дать другое направление ее действиям или как-то их ослабить. В случае отсутствия официально учрежденных каналов передачи информации правящей группе "обратная связь" выразится в таких формах, как демонстрации, протесты, забастовки, саботажи и т.п., не предписанных существующими правилами социальной игры, а иногда даже противоречащих этим правилам.
      Подобные примеры социальной деятельности хорошо известны. Поразительна прослеживаемая здесь аналогия с процессом, который называют отрицательной обратной связью. Однако из описания этого примера, а также из предыдущего анализа "причин" и "след
      [186]
      ствий" в действиях людей и анализа интенционального действия должно быть также ясно, что обратная связь в данном случае действует не как юмовская причинность, обусловленная охватывающими законами, а как мотивационная необходимость, выражающаяся в практических выводах.
      Информация, поступающая из первичной системы, оказывает влияние на когнитивные установки агентов вторичной системы. Таким образом, она воздействует на вторые, или когнитивные, посылки латентных практических выводов. Поскольку, если не приложить некоторое усилие, чтобы отрегулировать функционирование первичной системы, не будет достигнут желаемый результат или предотвращен нежелаемый, то это вызывает попытки наладить такое функционирование. Такие попытки отрицают цели правящей группы; таким образом, они направлены на то, чтобы оказать влияние на первые, т.е. выражающие намерения, предпосылки действий группы, принимающей решения. От последней требуется скорректировать свои цели таким образом, чтобы действия, необходимые для их осуществления, не вызывали нежелаемые (для агентов вторичной системы) последствия. Ответят ли агенты первичной системы на приказания из вторичной это вопрос случайности, так же как случайным является и то, что информация, поступающая из первичной системы, окажет влияние на когнитивные установки агентов вторичной системы. Но как только посылки, т.е. намерения агентов одной и когнитивные установки агентов другой системы, сформированы, действия, предполагаемые этими новыми посылками, становятся логически необходимыми.
      Изучающий логику в рамках традиции Аристотеля, Лейбница, Фреге и авторов "Principia Mathematica" должен оценивать гегелевскую логику, если он когда-либо сталкивался с ней, как непонятную или явно ошибочную. Гегелевская логика является также логикой ортодоксального марксизма. Одной из ее характерных черт является безусловный отказ от так называемого закона двойного отрицания, утверждающего, что отрицание отрицания высказывания эквивалентно