Логико-философские исследования (Избранные труды)

      [156]
      Однако у процесса переописания действия есть предел, устанавливаемый базисными действиями. Напомним, что это действия, которые совершаются непосредственно, а не появляются в качестве каузальных следствий в результате совершения других действий.
      Поднимание руки не обязательно бывает базисным действием. Я могу вообразить множество способов, посредством которых можно поднять руку. Однако поднимание руки может быть и обычно является базисным действием(38).
      Верно ли, что суждение "Я поднял руку" будет истинно только при условии, что истинно также суждение: "Если бы я не поднял руку, рука не поднялась бы"?
      У меня нет намерения поднять руку, но неожиданно кто-то ее хватает и поднимает. Движения и последующее положение руки точно такие же, как если бы я сам поднимал руку. Итак, я не могу сказать, что я поднял руку, но не могу также и сказать, что, если бы это не было сделано мною, рука не была бы поднята. Конечно, я могу утверждать последнее и при этом иметь в виду, что, если бы я не позволил это сделать, а сопротивлялся, моя рука не была бы поднята, или что это не могло бы произойти, если бы я тоже не поднимал ее немножко. Это может быть верно. Но если суждение "если бы это не было сделано мною" означает "если бы это не было моим подниманием руки", то оно будет ложным.
      Как решить, поднимал я руку или нет в случае, если нет очевидной причины, действующей на мое тело извне? Допустим, моя рука неожиданно поднимается. Поднимал ли я ее? Ответ может быть таким: у меня не было никакого намерения поднимать руку, но неожиданно она поднялась. В этом варианте я не поднимал свою руку. Ответ может быть другим: я только лишь собрался поднять руку, фактически я уже решил это сделать, когда неожиданно заметил, что она поднята. В этом случае также я не поднимал руку, возможность это сделать была как бы потеряна для меня. Но ответ может быть и таким: конечно, я поднимал руку, это было интенционально. Тогда я должен суметь объяснить, каким образом это было интенционально, т.е. поместить действие в некоторый контекст, например сказав, что я решил это сделать, или
      [157]
      что я обсуждал проблему свободы воли и хотел доказать своему оппоненту, что могу "по желанию" поднять руку, или что я поднял руку для того, чтобы достать книгу с полки, т.е. объяснить действие телеологически. Если бы мне указали на то, что в этот самый момент произошло некоторое событие в моем мозгу, которое мы рассматриваем как достаточное условие поднимания руки, то мне не обязательно отказываться от первоначального ответа, но можно сказать: да, я понимаю, моя рука поднялась бы в любом случае. Это не значит, что у данного события были как бы две "причины" - нервный импульс и я. Но это значит, что интерпретация поведения как действия совместима с существованием юмовской причины поведения.
      Если действует юмовская причина, моя рука поднимется с "необходимостью", т.е. с естественной необходимостью. Если я намереваюсь взять книгу с полки и считаю поднимание руки (каузально) необходимым для этого, то я обычно поднимаю руку, если не сталкиваюсь с препятствием. Это утверждение логической необходимости. Однако связь между событиями на этих двух уровнях - уровне естественной и уровне логической необходимости - случайная. Даже если есть причина, под действием которой может подниматься рука, она ни вызывает с необходимостью, ни исключает того, что поднятое положение руки достигается в результате моего поднимания руки.
      Тем не менее справедливо также и то, что в целом я могу с уверенностью утверждать, что моя рука останется в теперешнем положении (допустим, она не поднята) , если я не подниму ее. Более того, эта уверенность становится необходимой, если верно, что я могу поднять руку (см. выше. гл. II, разд. 7). Однако такая уверенность и моя способность поднять руку вовсе не противоречат тому, что всякий раз, когда поднимается рука, в нервной системе действует некоторое достаточное условие, каузально ответственное за данное событие.
      Однако исключено, что одновременно я могу и поднимать руку, и наблюдать за действием причины. В самом деле, наблюдать за действием причины - значит позволять ей поднимать мою руку ("на моих гла
      [158]
      зах"), а предоставление ей возможности действовать несовместимо с подниманием руки мною. Это логический ("грамматический") вопрос. Когда я наблюдаю, я позволяю событиям произойти, когда же я действую - я заставляю их произойти. И позволять, и заставлять произойти одно и то же событие при одних и тех же обстоятельствах - это противоречие в терминах. Поэтому невозможно наблюдать причины результатов собственных базисных действий.
      Таким образом, события, являющиеся результатами базисных действий, происходят в целом только тогда, когда мы "наделяем" эти события интенциональностью, т.е. совершаем базисные действия. Этот факт носит эмпирический характер, однако он обладает фундаментальным значением для понятия действия. Можно сказать, что концептуальный базис действия составляет отчасти наше незнание (неосведомленность) о влиянии причин, а отчасти наша уверенность в том, что только в результате нашего действия могут произойти определенные изменения(39).
      Допустим, мы согласны с тем, что некоторое событие в нервной системе является достаточной причиной поднятия моей руки. Но в то же время мы хотели бы утверждать, что, если бы не произошло это событие в рассматриваемом случае, моя рука все равно бы поднялась. Какие у нас могут быть основания для такого утверждения? Возможным основанием было бы наше мнение о том, что у данного события есть несколько юмовских достаточных причин и некоторые из этих причин действовали или будут действовать в рассматриваемом случае. Может быть, у нас есть для такого мнения эмпирическое свидетельство. Однако априори говорить о наличии такого свидетельства нельзя. Но если отсутствует такое основание для нашего утверждения, не могут ли быть другие? Нельзя ли сказать, что независимо от того, имела место юмовская причина или нет, я поднял бы руку, и поэтому она была бы поднята? В этом варианте нам следовало бы выдвинуть некоторое дополнительное основание, например, что я решил это сделать или нечто подобное. И не можем ли мы оказаться правы? Неужели у каждого
      [159]
      события должна быть юмовская причина(40)? Я полагаю, что самое большее, что мы можем утверждать, это следующее: "у всех известных нам" событий, таких, как поднимание руки, в каждом случае их появления имеются юмовские причины, хотя обычно мы не осознаем их действие. Однако подобное убеждение должно основываться на эмпирическом свидетельстве. Мы не можем доказать его истинность априори.
      [160]
      Глава IV. ОБЪЯСНЕНИЕ В ИСТОРИИ И СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ
      1. Последовательность этапов интенционального понимания поведения. Индивидуальное и групповое поведение. Ответ на вопрос "Что это такое?" подводит факты под новое понятие. "Эмерджентные качества", появляющиеся в групповом поведении.
      2. Подлинные каузальные объяснения в истории и социальных науках. Роль таких объяснений как связующих звеньев между экспланансом и экспланандумом в объяснениях, не являющихся (подлинно) каузальными.
      3. Квазикаузальные объяснения в истории. Пример: выстрелы в Сараево и начало первой мировой войны. Каким образом происходящие события оказывают воздействие на мотивационную основу практических выводов, приводящих к действиям.
      4. Внешние и внутренние изменения в мотивационной основе действия. Парадигмой объяснения социального процесса является значение, придаваемое технологическим изменениям.
      5. Вынуждение людей к совершению действий и понятие нормативного принуждения. Нормативное принуждение имеет телеологическую основу, возникающую под влиянием вознаграждения и наказания. К индивидуальному действию эта основа может иметь более или менее прямое отношение. В предельном случае нормативное принуждение вырождается в каузальный механизм стимула и (обусловленной) реакции.
      6. Различие между правилами, регулирующими поведение, и правилами, определяющими различные социальные действия и институты. Правила второго типа не связаны с нормативным принуждением и не участвуют в телеологическом объяснении поведения. Однако они имеют важнейшее значение для понимания поведения и, следовательно, для решения дескриптивных задач антропологов и социологов.
      [161]
      7. Квазителеологические объяснения в истории. Приписывание (нового) значения прежним событиям в свете более поздних событий. Почему - по концептуальным основаниям - невозможно законченное истолкование исторического прошлого.
      8. Объяснения целесообразности в понятиях кибернетики. Действие процессов обратной связи в истории и жизни обществ не является юмовской причинностью, связанной с охватывающими законами, а представляет собой мотивационную необходимость, лежащую в основе практических рассуждений. Механизмы обратной связи и "отрицание отрицания". Интерпретация гегелевских и марксистских ключевых понятий с помощью кибернетических и системно-теоретических представлений.
      9. Различие между двумя концепциями детерминизма в истории. Детерминизм как предсказуемость. Предсказумость на макро- и микроуровне. Роль вероятности и "закона больших чисел" для согласования свободы и необходимости. Управление системами: извне - со стороны экспериментатора, и изнутри - со стороны субъектов исследования. Ошибки "историцизма".
      10. Детерминизм как осмысленность индивидуального действия и исторического процесса. Границы телеологического объяснения, как и каузального, устанавливаются опытом. Утверждение о том, что в истории существует имманентная цель, выходит за рамки "научного" изучения человека и общества.
      1. Телеологическому объяснению действия обычно предшествует интенциональное понимание некоторого образца поведения.
      Можно различать "пласты" или "уровни" в таких актах понимания. Например: я вижу на улице толпу людей, которые идут в одном направлении, что-то кричат в унисон, некоторые из них несут флаги и т.п. Что здесь происходит? Мне уже понятны некоторые "элементы" события, которое я пытаюсь понять:
      [162]
      люди идут "сами", их не несет ветер или поток; они кричат-это больше, чем сказать, что у них из горла вырываются звуки. Однако в "целом" наблюдаемое событие мне еще непонятно. Что это - демонстрация, фестиваль или религиозная процессия?
      Я не думаю, что можно ответить на эти вопросы, конструируя телеологические объяснения для (интенционально понятого) поведения отдельных членов толпы. Может быть, цель демонстрации и можно каким-то образом "извлечь" из целей отдельного участника, однако как это сделать - не совсем ясно. Фестиваль или религиозная процессия могут лишь отдаленно быть связаны, если и вообще связаны, с целями отдельных людей. Может быть, некоторые люди приняли участие в фестивале, чтобы просто скоротать время. Это было бы объяснением их присутствия в данной ситуации. Однако знание их целей, а также целей других людей, присоединившихся к толпе, все равно не объяснит нам, что данное событие является фестивалем. (Если нам скажут, что их целью было присоединиться к фестивалю, нам это не поможет, если только у нас не будет независимого критерия для оценки данного события как фестиваля.)
      Телеологическое объяснение действий отдельных людей не будет ответом на вопрос, что здесь происходит. Ответ на этот вопрос означает новый, второй уровень понимания. Как мы уже говорили, из факта, что человек намеревается нажать на кнопку, вовсе не следует, что он будет совершать определенные, специфические движения (или одно из таких альтернативных движений). Из этого факта следует лишь то, что посредством совершаемых движений он намеревается нажать на кнопку. Аналогично, из факта, что толпа является демонстрацией, логически не следует, что ее участники будут совершать определенные, специфические индивидуальные действия (или одно из таких альтернативных действий). Отсюда следует лишь то, что, совершая эти действия, они намереваются участвовать в демонстрации или же что их намерениям помешали (в случае, например, если полиция стреляла по толпе и в данный момент люди разбегаются). Можно провести очень подробную аналогию между индивидуальным и коллективным действием.
      [163]
      Можно подниматься по иерархии или уровням таких интерпретативных актов понимания значения, например: демонстрации, бунты, забастовки, терроризм и т.п. Следует ли данную ситуацию назвать "гражданской войной" или "революцией"? Такого типа вопрос не является вопросом ни классификации в соответствии с данным критерием, ни произвольного выбора употребления термина. Это вопрос интерпретации, понимания значения происходящего события.
      Можно было бы назвать эту интерпретацию объяснительной. Историки и социологи очень часто называют "объяснениями" именно такие интерпретации сырого материала их исследований.
      Однако мне представляется, что в данном случае лучше проводить различие между интерпретацией, или пониманием, с одной стороны, и объяснением - с другой. Результатом интерпретации является ответ на вопрос "Что это такое?"(1). И только когда мы задаем вопрос, почему произошла демонстрация или каковы были "причины" революции, мы в более узком и строгом смысле пытаемся объяснить происходящие события.
      Кроме того, эти две процедуры, по-видимому, взаимосвязаны и особым образом опираются друг на друга, что служит еще одним основанием для разделения их в методологическом плане. Объяснение на одном уровне часто подготавливает почву для интерпретации фактов на более высоком уровне. Здесь также прослеживается аналогия с индивидуальным действием. В самом деле, телеологическое объяснение действия нажатия на кнопку может привести к переосмыслению совершенного агентом действия к самому акту звучания звонка, или привлечению внимания людей, или даже получению возможности войти в дом. "Посредством нажатия на кнопку он совершил х". То есть то, что он сделал, мы рассматриваем главным образом как действие х. Аналогично и для коллективного действия. Событие, понимаемое первоначально как религиозная реформация, с более глубоким проникновением в его причины может оказаться "по сути дела" классовой борьбой за земельную реформу. Такая переинтерпретация фактов служит импульсом для нового объяснения. Изучение причин религиозных разногласий может привести нас к исследованию происхождения социаль
      [164]
      ного неравенства как результата, например, изменений в способах производства в обществе.
      Каждая переинтерпретация фактов придает им новый смысл(2). Факты как бы приобретают "качество", которым не обладали прежде. Можно проследить, как мне кажется, связь этого концептуального процесса с процессом превращения "количества в качество" в гегелевской и марксистской философии(3), а также с различными философскими представлениями об "эмерджентных качествах".
      Прежде чем приступать к объяснению, необходимо описать объект объяснения экспланандум. Любое описание дает представление о том, чем является объект рассмотрения. Если любой акт получения такого знания называть "пониманием", то тогда, разумеется, понимание предшествует всякому объяснению - и каузальному, и телеологическому. Это тривиально. Нельзя путать понимание того, на что объект похож, с пониманием того, что он подразумевает или означает. Понимание в первом смысле является предварительной характеристикой каузального объяснения, понимание во втором смысле - предварительной характеристикой телеологического. Поэтому было бы неправильно считать, что различие между двумя формами научного познания порождается противоположностью между пониманием и объяснением. Однако можно утверждать, что различие между двумя типами понимания и объяснения обусловлено интенциональным или неинтенциональным характером их объектов.
      2. Используются ли в истории (и социальных науках) (подлинные) каузальные объяснения? Несомненно, используются, однако занимают в этих науках особое место и в определенном смысле подчинены другим типам объяснения(4).
      Выделенные нами выше два главных типа каузального объяснения, а именно объяснение в терминах достаточных условий и объяснение в терминах необходимых условий, удобно анализировать по отдельности. Объяснения первого типа отвечают на вопросы "Почему необходимо?", объяснения второго типа - на вопросы "Как возможно?".
      В результате раскопок археолог обнаружил руины античного города. Он приходит к выводу, что около
      [165]
      х года на город, по-видимому, обрушилась катастрофа и он был фактически разрушен. Что явилось причиной такого разрушения? Было ли это землетрясение, наводнение или вражеское нашествие? Объяснение определенных событий физического мира, таких, как разрушение мостов, стен, опрокидывание статуй и т.п., является задачей каузального объяснения. "Каузальная чистота" объяснения не будет нарушена, даже если эксплананс (в данном случае - вражеское нашествие) предполагает интенциональную интерпретацию некоторого поведения. Характер интерпретации несуществен для объяснительной силы аргумента. Утверждение, что город был разрушен людьми, означает, что разрушение города вызвали некоторые события, вытекающие из действий людей. Эти события явились причинами независимо от того, что они были также и результатами действий.
      Заслуживает рассмотрения вопрос о релевантности подобного типа объяснений в историографии. Разрушение города может представлять интерес для историка по разным причинам, например потому, что это событие имело последствия для культурного, экономического или политического развития соседних городов или государств. Именно такие "следствия" и интересны. Аналогично, разрушение города может стать предметом изучения, поскольку историк видит в этом событии "причину" других известных событий той эпохи. Почему погиб город, фактическая причина его разрушения интересует историка обычно гораздо меньше. Ему может быть абсолютно безразлично то, что причиной было именно наводнение или землетрясение. Факт разрушения города людьми, а не природными стихиями как таковой, т.е. как причина разваливания домов и т.п., также не представляет интереса, однако этот факт может привести историка к исследованию причин (не в юмовском смысле), приведших к столь яростной агрессии. В результате такого исследования историк может прояснить роль города и его захватчиков в жизни того периода.
      Упрощая, можно сделать следующий вывод: каузальные объяснения, указывающие на достаточные условия, не имеют непосредственного отношения к историческому и социальному исследованию(5). (Я не счи
      [166]
      таю историографией "естественную историю" Вселенной, Земли или развития видов в живой природе.) Однако косвенно они могут иметь отношение в двух основных случаях. Первый случай - если экспланандумы таких объяснений приводят к важным "следствиям" в последующей истории общества. Второй случай - если их экспланансы имеют важные "причины" в предшествующей деятельности людей и предшествующих событиях. Каузальное объяснение часто играет собственно роль связи неюмовских причин эксплананса с неюмовскими следствиями экспланандума. Так, например, если мы выяснили, что разрушение города было актом зависти или мести со стороны соседнего города и в свою очередь это разрушение оказалось экономическим бедствием для всего региона, то тем самым мы установили связь между соперничеством двух городов и последующими изменениями в экономической жизни региона. Именно такого рода связь и интересует историографа. Можно проиллюстрировать приведенный пример таким образом:
      Каузальное объяснение типа "Как возможно?" играет в истории и социальном исследовании несколько другую роль.
      Археолог производит раскопки города, и на него производят впечатление колоссальные размеры камней, из которых построены городские стены. Каким образом древние жители сумели перевезти и установить такие каменные блоки? Ответ на этот вопрос будет заключаться в указании на некоторые технологические
      [167]
      достижения или мастерство, которыми обладали (или мы предполагаем, что обладали) люди, благодаря чему и оказалось каузально возможным достижение таких результатов. Подобные каузальные суждения будут включаться и в объяснения (в терминах естественных условий), например, того, как нация смогла выжить и успешно устоять против сильного врага. Характер таких объяснений подлинно каузальный, так как их справедливость зависит от существования номической связи (а не только от допущения этой связи) между экспланансом и экспланандумом. Экспланандумы - это некоторые состояния или события в мире, например установление камней в стене или факт, что люди остались в определенном регионе. Экспланансы - это некоторые другие состояния или события, каузально необходимые для существования или наступления первых.
      Снова можно задать вопрос: какое отношение к историографии имеют объяснения этого вида? Для того чтобы они вообще могли быть релевантными, их экспланандумы должны быть, по-видимому, результатами действий - индивидуальных или коллективных. Если выполняется это условие, то релевантность такого объяснения будет состоять в том, что оно дает ответ на вопрос, как действия оказались возможны (а не почему они были предприняты). Данный случай иллюстрирует следующая схема:
      После того, как мы таким образом показали возможность действий, мы можем перейти к объяснению их связи с другими достижениями тех же агентов. Но это объяснение уже не будет объяснением в терминах
      [168]
      юмовской причинности и номических связей.
      3. Среди традиционных задач исторического объяснения важное место принадлежит изучению "причин" войн, революций, возникновения и падения империй, крупных миграций населения. Рассмотрим следующий пример, столь же подходящий для наших целей, как и любой другой.
      Допустим, что причиной возникновения первой мировой войны было убийство австрийского эрцгерцога в Сараево в июле 1914 г. В данном случае мы отвлекаемся от того, что эта причина была лишь одной из многих и к тому же не самой "глубокой". В той совокупности обстоятельств инцидент в Сараево оказался тем не менее "искрой, от которой взорвалась пороховая бочка"(6).
      Итак, дан экспланандум - возникновение войны, и предлагается эксплананс выстрел в Сараево. Собственно исторической задачей было бы установление (фактуальной) истинности объяснения. Задачей же философа является исследование природы концептуальной связи между экспланансом ("причиной") и экспланандумом ("следствием"). Например, носит ли эта связь характер объяснения посредством (каузального) закона?
      Бросается в глаза одно обстоятельство, которое вроде бы говорит в пользу такой возможности, а именно эксплананс и экспланандум явно удовлетворяют требованию логической независимости. Несомненно, убийство эрцгерцога - это совсем иное событие, нежели возникновение войны. Я не буду с этим спорить. Однако не помешает обратить внимание на то, что вопрос о логической независимости далеко не так прост, как может показаться. Возникновение войны это сложное событие, состоящее из множества "частей" весьма разного характера: политические соображения, военные порядки, готовность армии к действию, конфликты, приводящие к кровопролитию и разрушениям, и т.п. Далеко не самоочевидно, что можно описать событие, названное нами возникновением первой мировой войны, не включая в описание инцидент в Сараево. Однако в целях нашего рассуждения мы примем допущение о том, что фактически это можно сделать.
      Каким образом в таком случае убийство вызвало
      [169]
      возникновение войны? Разумеется, совсем не так, как искра вызывает взрыв бочки с порохом. Это сравнение нельзя понимать буквально, природа двух этих случаев совершенно разная. И в том, и в другом случае между причиной и следствием есть промежуточные связи и, прежде чем мы сможем понять всю связь целиком, необходимо уяснить сначала их. В случае сараевского инцидента, но отнюдь не в случае инцидента со взрывом, эти промежуточные связи носят типичный характер мотивации дальнейших действий.
      Рассмотрим в общих чертах, что действительно имело место после инцидента в Сараево. Во-первых, убийство эрцгерцога привело к предъявлению Австрией ультиматума Сербии. Предъявление ультиматума послужило России предлогом для мобилизации армии, В свою очередь это обстоятельство усилило позиции Сербии в ее конфликте с Австрией. Когда правительство Сербии отказалось принять все условия ультиматума, Австрия объявила ей войну. И так далее. Однако вернемся к первому шагу - предъявлению ультиматума. Почему австрийское правительство это сделало? Был бы предъявлен подобный ультиматум Дании, если бы в увеселительной поездке эрцгерцога по Гренландии его убил сумасшедший эскимос? Вряд ли. Сараевский инцидент совершенно по-другому воздействовал на цели и задачи политики Австрии. Традиционной задачей Габсбургов являлось утверждение австрийского влияния на Балканах. Это влияние могло быть серьезно подорвано, если бы не были наказаны виновные в убийстве, не был раскрыт заговор и все его возможные связи за границей, не была достигнута уверенность в том, что убийство не помешает планам Австрии создать независимое Хорватское королевство в противовес русскому влиянию на Балканах. Эти соображения и послужили мотивационной основой "практического вывода" австрийского правительства, который завершился предъявлением ультиматума. Если бы правительство Австрии этого не сделало, это значило бы, что его политические цели были иные, нежели те, которые мы приписали ему в нашем наброске объяснения, либо была иной оценка "требований ситуации". Такой вывод мы могли бы сделать в случае его пассивности. Более того, заключение носило бы логический характер. Как
      [170]
      установлено историками, между предъявлением ультиматума и его мотивационной основой имеется концептуальная связь, хотя убийство и ультиматум, a fortiori возникновение войны являются логически независимыми событиями. Роль убийства в ряду последовательных событий состояла в том, что оно изменило фактическую ситуацию, которую должно было оценить правительство Австрии, чтобы сделать соответствующие практические выводы для своих действий. Поэтому косвенным путем убийство изменило также и мотивационную основу действий австрийского правительства. В свою очередь действия Австрии оказали аналогичное влияние на мотивационную основу действий правительства России, и, таким образом, постепенно, "в силу обстоятельств" война стала, как говорят, неизбежной.
      На основе данного примера можно сделать обобщения. Объяснение событий в истории (например, возникновения войны) часто заключается просто в указании на одно или несколько более ранних событий (например, убийство, нарушение договора, пограничный инцидент) , которые мы рассматриваем как "содействующие причины". Если эти антецеденты назвать экспланансами, то в таких исторических объяснениях экспланандумы и экспланансы действительно логически независимы друг от друга. Однако связывает их не совокупность общих законов, а совокупность сингулярных высказываний, которые образуют посылки практических выводов. Заключение, которое вытекает из мотивационной основы, сформулированной в посылках, - это часто не сам экспланандум, а какое-то другое, промежуточное событие или действие (в нашем примере - это австрийский ультиматум), которое входит в мотивационную основу другого практического вывода с другим промежуточным заключением (например, мобилизация армии в России), и так далее через ряд шагов, пока мы не получим в итоге сам экспланандум
      Вполне правильно было бы назвать выстрел в Сараево причиной войны 1914-1918 гг., только нельзя забывать при этом, что речь идет не о юмовских причинах и номических связях. Также вполне верно было бы назвать это объяснение "каузальным", если только при этом не считать, что оно соответствует модели объ
      [171]
      яснения через закон. А вот назвать данное объяснение "телеологическим", несомненно, было бы ошибкой, несмотря на то, что телеология существенным образом включена в практические выводы, связывающие эксплананс с экспланандумом. Когда faute de mieux* я называю такое объяснение квазикаузальным, я далек от какого бы то ни было оценочного суждения или намека на некоторое несовершенство его как объяснения. Я использую этот термин только потому, что справедливость такого объяснения не зависит от истинности общих законов (ср. гл. III, разд. 1).
      Сделаем еще несколько выводов относительно общей структуры объяснения, примером которого является объяснение сараевского инцидента.
      Дана последовательность независимых событий: убийство, ультиматум... возникновение войны. Эти события, как мы говорили, связаны посредством практических силлогизмов(7). Но каким образом? В описанных нами посылках практического вывода, который приводит к предъявлению ультиматума, сформулирована мотивационная основа действий австрийского правительства. Напомним, что в первой посылке говорилось о намерениях и целях австрийской политики. Во второй посылке утверждалось, что некоторое действие, а именно предъявление ультиматума, было расценено как необходимое условие для того, чтобы осуществление этих целей не подверглось серьезной опасности. Описание убийства не входит ни в одну посылку. К первой посылке оно вообще не имеет отношения, но ко второй имеет. В результате выстрела создалась новая ситуация. В этой новой ситуации при тех же намерениях и целях стало необходимым действие, которое не было необходимым ранее. Можно было бы сказать, что это событие, т.е. убийство, "привело в действие" или "высвободило" "латентный" практический вывод. Заключение этого вывода, т.е. предъявление ультиматума, создало другую ситуацию, в которой был сделан новый практический вывод (русским правительством), в свою очередь приведший к новой ситуации (мобилизации), а эта последняя побудила к дальнейшим практическим выводам, окончательным "за
      -------------
      * За неимением лучшего (франц.).
      [172]
      ключением" которых явилось возникновение войны.
      Иллюстрацией может служить следующая схема. Пунктирные линии обозначают воздействие некоторого факта на посылки практического вывода, сплошные линии означают появление нового факта как заключения из этих посылок:
      квазикаузальное историческое объяснение
      4. Намерения и цели, лежащие в основе такого типа объяснений, формируются иногда под неуловимым влиянием культурных, политических, религиозных и т.