Слепой (№26) - След тигра

Тянитолкай всем своим видом являл воплощенное отвращение; этот, как обычно в последнее время, демонстрировал полное нежелание шевелить мозгами. Глядя на него, было трудно поверить, что он — старший научный сотрудник, человек образованный и неглупый. Бог с ними, с манерами и даже с постоянными истериками, которые тезка теперь закатывал по любому поводу, но почему, черт подери, он так упорно не желает думать головой? А может, он этому попросту не обучен? Тогда Тянитолкай — такой же ученый, как Глеб Сиверов — разнорабочий…

— Вот что, — нарушила молчание Евгения Игоревна. — Послушайте меня. Олег Иванович, — обратилась она к Возчикову, — вы знаете, что я всегда относилась к вам с глубоким уважением — и как к ученому, и как к человеку.

Глеб посмотрел на Возчикова. Олег Иванович снова протирал очки, низко опустив заросшую спутанными полуседыми волосами голову с проклюнувшейся на макушке лысиной. Лысина была грязная, вся в красноватых вздутиях комариных укусов и вдобавок исцарапанная вдоль и поперек, как будто доктор Возчиков совсем недавно продирался через колючие кусты, используя свою высокоученую голову в качестве тарана. Глеб попытался убедить себя в том, что исходящий от Олега Ивановича тяжелый звериный дух ему только чудится, но тщетно: запах был, и притом довольно откровенный. Похоже было на то, что Олег Иванович не мылся с тех пор, как покинул свою московскую квартиру.

— У меня, — продолжала Горобец обманчиво ровным тоном, — нет ни малейших оснований сомневаться в правдивости вашего рассказа. При всей его неправдоподобной дикости, рассказ этот в основном совпадает с тем, что мы видели по дороге сюда, о чем думали, что подозревали… Да, он полностью подтверждает наши подозрения. Это мог бы сказать любой из нас, но говорю я, потому что… Думаю, нет нужды объяснять почему. Всю дорогу здесь только и говорили, что об Андрее — какой он психически неуравновешенный, как странно он себя вел — например, с теми же тиграми, — как всегда рвался защищать их не на словах; а на деле, с оружием в руках… Словом, вы только подтвердили всеобщие подозрения. Но поймите же вы! — неожиданно выкрикнула она. — Никто никакими словами не убедит меня, что все это правда, пока я собственными глазами не увижу подтверждение вашему рассказу! Андрей — мой муж, он был им и остается до сих пор, так неужели вы думаете, что я вот так, без единого доказательства, поверю во все эти мерзости, о которых вы здесь так складно, будто по писаному, рассказывали?

— Нервы, — негромко, предостерегающе напомнил Глеб.

— Что — нервы?! — яростно обернулась к нему Горобец. — Что? Молчи! Нервы… — Она горько рассмеялась. — Ты ведь женат, правда? Ну, и как бы ты отреагировал, если бы тебе рассказали о твоей жене что-то подобное? Глеб пожал плечами, для него это был не аргумент.

— Не поверил бы, — сказал он спокойно. — Возможно, убил бы рассказчика на месте. Словом, действовал бы по обстоятельствам. Но вот чего я бы ни за что не стал делать, так это кричать.

Некоторое время Горобец молча смотрела ему в глаза. Зрачки у нее непонятно и жутко расширялись и сужались, а лицо было такое, как будто ей только что дали пощечину и она до сих пор не решила, как реагировать — заплакать или выстрелить обидчику в лоб. Эти пульсирующие зрачки обладали непреодолимой притягивающей силой, но Глеб краем сознания ощутил что-то постороннее, какую-то странную помеху; словом, ему опять показалось, что за ним наблюдают пристально и недружелюбно. Он повернул голову в ту сторону, откуда исходило это ощущение, и встретился взглядом с Возчиковым.

Олег Иванович вздрогнул, как будто его застали за неприличным подглядыванием, трусливо отвел глаза и нервным жестом сдернул с переносицы только что водруженные туда очки.

— Простите, — робко обратился он к Глебу, опять принимаясь мусолить многострадальные стекла, — я не имею чести быть знакомым… Вы новый сотрудник Фонда?

— Он сотрудник ФСБ, — по-прежнему неотрывно глядя на Глеба, напряженным голосом сказала Горобец. — Человек в железной маске, наш ангел-хранитель…

— ФСБ? — отчего-то всполошился Возчиков. — Как так — ФСБ? Почему?

— А почему бы, собственно, и нет? — снова опередив Глеба, ответила Евгения Игоревна. Она перестала наконец сверлить Сиверова глазами и снова сосредоточилась на Возчикове. — Что вас так удивляет, милейший Олег Иванович? Вы что же, полагали, что исчезновение целой экспедиции останется незамеченным? Или вы, как тот маленький мальчик, о котором так поэтично говорили вначале, рассчитывали, что все эти ваши браконьеры и сумасшедшие, питающиеся лежалыми трупами, пропадут сами собой, как только мы высадимся на пристани леспромхоза? Добудет вам известно, что, если бы не этот человек, присутствие которого повергает вас в такой шок, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Вы бы так и бродили по лесу, пугаясь собственной тени, до самой своей смерти… Не надо так пугаться, он здесь вовсе не для того, чтобы выяснять, сколько именно и чьего конкретно мяса вы сожрали долгими зимними вечерами.

Возчиков в продолжение этой тирады так усердно тер полой рубашки свои очки, словно надеялся добыть из них огонь. Плечи у него ходили ходуном, сбившиеся в колтуны волосы вокруг лысины тряслись, неприятно напоминая клочья свалявшейся овечьей шерсти. Он сейчас походил не на доктора биологических наук, а на сильно разволновавшегося психа, готового вот-вот, сию минуту, впасть в буйство.

В буйство он, однако, не впал — надо полагать, был для этого чересчур робок. Вместо этого Олег Иванович трясущейся рукой нацепил очки на нос и излишне экспансивным жестом прижал растопыренную ладонь к покрывавшим его грудь грязным лохмотьям.

— Бога ради! — трагическим полушепотом вскричал он. — Я же совсем не это имел в виду! Просто это так неожиданно… Поверьте, я искренне рад! Пожалуй, ФСБ — это как раз то, чего здесь уже очень давно недостает. Простите, — обратился он к Глебу, — простите, бога ради, если я вас как-то нечаянно задел. Клянусь, если с точки зрения закона я в чем-то виноват, то буду только рад понести любое наказание. Лишь бы выбраться из этого ада…

— Прапорщик Молчанов считает, что закон порой бывает недостаточно суров, — сказала Горобец, опять не дав Глебу раскрыть рта.

Глеб удивленно почесал бровь. Евгения Игоревна вела себя как-то странно, создавалось впечатление, что она стремится дать Возчикову максимум информации о затесавшемся в состав ее группы сотруднике ФСБ, не допуская в то же время непосредственного общения между ними. Вся эта информация, похоже, сводилась к одной короткой фразе: держись от него подальше, он опасен. Это было странно; правда, речь шла о ее муже, и вполне могло оказаться, что стремление Евгении Игоревны солировать в этой беседе продиктовано желанием поскорее заткнуть рот излишне словоохотливому Олегу Ивановичу, пока он не наговорил об Андрее Горобце еще каких-нибудь пакостей. А может, и не о Горобце, а о Фонде…

«Должно быть, так, — подумал Глеб. — В конце концов, вся эта каннибальская история с Горобцом в главной роли может заинтересовать ФСБ лишь постольку, поскольку явилась следствием незаконной деятельности руководства Фонда. Не может быть, чтобы Андрей Горобец действовал только по собственной инициативе, на свой страх и риск. Организация экспедиции, оружие, боеприпасы, транспорт, наемники… Нет, это была спланированная, целенаправленная акция Фонда, и если Возчиков не врет, то людей для этой акции отбирали специально и очень тщательно. Непонятно только, как он сам затесался в эту карательную экспедицию…»

— Я здесь не для того, чтобы судить, — сказал Сиверов, на долю секунды опередив Горобец, которая снова собиралась что-то сказать, — и уж тем более не для того, чтобы выносить и приводить в исполнение приговоры. Я, если хотите, обыкновенный охранник, бодигард — словом, тот самый парень, который в случае чего обязан закрыть вас собой… Мне только одно непонятно, Олег Иванович. Из всего, что вы тут рассказали, следует, что в экспедицию отправились специально отобранные, подготовленные люди с соответствующим складом ума, привычками и убеждениями. Я уж не говорю о навыках ведения партизанской войны… Вот я и не пойму: вы-то каким образом сюда попали? Вас-то как угораздило записаться в каратели?

Горобец нахмурилась — очевидно, ей не понравилось слово «каратели». Возчиков сокрушенно развел руками; в правой опять были очки, которые он ухитрился снять так, что Глеб этого даже не заметил. Его манипуляции с очками напоминали какой-то сложный фокус: только что были, и вот их нет, и обнаруживаются они в руке, которая секунду назад спокойно лежала на коленях…

— Вот это как раз очень просто, — сказал Олег Иванович. — Во всем виновата моя глупая настойчивость. Когда я узнал, что в этот район собираются отправить экспедицию, то приложил все мыслимые и немыслимые усилия к тому, чтобы быть включенным в ее состав. Меня стращали, указывая на то, что это может быть опасно, пугали браконьерами, тяжелым походным бытом, но я, как последний идиот, оставался непреклонным: мне было необходимо собрать данные, без которых я, видите ли, не мыслил дальнейшей научной работы… Вот и собрал. Не могли же они, в самом деле, напрямик объяснить мне, какие задачи поставлены перед экспедицией! Признаться, когда я понял, во что влип, у меня появилось одно подозрение… В общем, мне показалось, что, не имея возможности от меня отвязаться, мне позволили сюда поехать в надежде, что я буду убит в первой же перестрелке. Я действительно выжил только чудом, Андрей Николаевич часто потом удивлялся моему везению… Может быть, какая-то высшая сила и впрямь хранила меня, поскольку это была не моя затея? Понимаю, звучит странно, но за год такой жизни немудрено сделаться мистиком…

— Каким там еще мистиком, — встрял Тянитолкай, ожесточенно дымя папиросой. — Я тебе скажу, кем ты стал, Олег Иваныч. Людоедом ты стал, а никаким не мистиком, понял? Мумбо-юмбо ты хреновое… Мистик, блин!

— Довольно, — непререкаемым тоном прервала его Горобец. — Все эти тонкости меня не интересуют. Вернемся к нашим баранам. Итак?..

Возчиков смешался под ее взглядом, суетливо задвигал руками и несколько раз быстро облизал обветренные, рассеченные глубокими незажившими трещинами губы.

— А что, собственно… — начал он, но тут же спохватился. — Ах да! Вы сказали, что отказываетесь мне верить, пока я не приведу неопровержимые доказательства правдивости моих слов. Я правильно вас понял? Что ж, если вам мало того, что вы видели на болоте, если то, что с вами случилось по дороге, вы не считаете достаточно веским доказательством… Что ж, я готов. Мне это будет дьявольски неприятно, да и вам, думаю, тоже, но вы правы: пришла пора покончить с этим кошмаром раз и навсегда. Пойдемте со мной, я провожу вас — без удовольствия, но с готовностью, ибо таков, насколько я понимаю, мой гражданский и человеческий долг. Но позвольте обратиться к вам с одной просьбой: немедленно, как только заметите, стреляйте во все, что движется. Ни в коем случае не вступайте в переговоры… Да, Евгения Игоревна, да! Я помню, о ком говорю, и знаю, что мои слова вам не по вкусу, но секундное промедление может стоить всем нам жизни. Он изменился, Женя. Он стал очень хитер и просто дьявольски ловок, и он сделает все, чтобы не выпустить нас отсюда живыми. Поверьте, если вы вступите с ним в дебаты, то уже никогда не увидите улик, которые вас так интересуют. Или увидите, но за секунду до того, как присоединиться к их числу.

— Там посмотрим, — неопределенно ответила Евгения Игоревна и встала. — Надо торопиться, — скала она, взглянув на часы, а потом на солнце, которое уже успело подняться довольно высоко над близким лесистым горизонтом. — Мы и так потеряли непозволительно много времени.

— Нет уж, дудки, — тоже поднимаясь и принимая до смешного вызывающую позу, объявил Тянитолкай. Он напоминал задиристого хулигана, который, хоть и трусит, намерен до последнего качать права в неравном словесном бою со школьной учительницей. — Прости, Игоревна, но с этого места нам не по пути. И не говори мне, что ты начальник. Не имеешь права, ясно? Я с тобой дошел до конца и дальше идти не желаю. Что случилось с экспедицией, мы выяснили? Выяснили. Фотографии у тебя есть? Целая пленка. У тебя даже рассказ этого трупоеда записан от первого до последнего слова. Так чего ж тебе еще? Хочешь, чтобы твоя голова на колу посреди болота торчала, — дело твое. А меня в это не впутывай, ясно? Сказал «не пойду», значит, не пойду!

Перепалки не получилось. Обшарпанный, серо-сизый, пятнистый от старости парабеллум будто по волшебству очутился в руке у Евгении Игоревны; рябое дуло описало в воздухе короткую дугу, нацелившись прямо в лоб застывшему с открытым ртом Тянитолкаю, и тут же, безо всякого перехода, Горобец спустила курок.

Раздался сухой щелчок. Возчиков испуганно отшатнулся, прикрываясь руками, Тянитолкай посерел, затем побелел и сразу же начал зеленеть. Горобец недоумевающе уставилась на пистолет и еще раз, явно механически, нажала на спуск. Выстрела не последовало.

— Хорошая штука — арифметика, — сказал Слепой, ни на кого не глядя. Он поворошил прутиком едва тлеющие угли и предусмотрительно поставил ногу на карабин Евгении Игоревны, прижав его к земле. — О ней не следует забывать даже в состоянии аффекта.

Горобец дико посмотрела на него, а потом поняла, о чем речь, и после нескольких неудачных попыток извлекла из рукоятки парабеллума пустую обойму. Стиснув зубы, она шагнула к своему рюкзаку, но наткнулась на спокойный взгляд Сиверова.

— Не надо, Женя, — сказал он.

Горобец закусила губу, набрала в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, но промолчала. Плечи ее бессильно поникли, голова опустилась. Она начала засовывать пистолет в кобуру, промахнулась, страдальчески сморщилась и повторила попытку.

— Теперь ты, — сухо сказал Глеб Тянитолкаю, который, ни на кого не глядя, резкими, нервными движениями заталкивал в рюкзак кое-как скомканный спальный мешок.

— Чего? — агрессивно осведомился Тянитолкай, не прерывая своего занятия.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — негромко, но очень властно прикрикнул Сиверов.

— Чего-о? — врастяжку повторил Тянитолкай, лениво распрямляясь во весь свой немалый рост и глядя на сидящего в прежней позе Сиверова сверху вниз. — Ты! Ты кто такой, чтобы тут распоряжаться? Думаешь, начальница на тебя глаз положила, так ты теперь король?!

— Заткнись и слушай. Для начала отвечу, кто я такой. Мне поручено вас охранять — вас, банду полоумных лунатиков, которые сами ищут смерти. И я тебя предупреждаю в последний раз: еще одна такая выходка, и ты схлопочешь пулю между глаз.

Некоторое время они свирепо пялились друг на друга, как два африканских буйвола перед тем, как сшибиться лбами. Со стороны это выглядело, должно быть, забавно, но Глебу было не до шуток: сверля Тянитолкая нарочито яростным взглядом, он думал, как быть, если этот ученый идиот прямо сейчас поднимет с земли рюкзак, повернется спиной и спокойненько зашагает прочь. Стрелять?

«Буду стрелять, — решил Глеб. — Под ноги, как тогда, в ангаре. А если не поможет? Ну, тогда придется догнать и набить дураку морду».

Он вдруг почувствовал, что ему уже давно мучительно хочется от души набить кому-нибудь морду; он был бы только рад, если бы Тянитолкай дал ему повод хорошенько почесать кулаки.

Очевидно, он не сумел до конца справиться со своим лицом, и Тянитолкай догадался, о чем он думает. На его небритой физиономии медленно проступило обычное для нее угрюмо-равнодушное выражение, он выпустил лямку рюкзака и вполне миролюбиво проворчал:

— Да ладно. Было бы из-за чего шум поднимать. Куда ж вы, в самом деле, без меня-то?

— Действительно, — сказала Евгения Игоревна и подошла к нему вплотную. — Ты прав, Глеб Петрович, нам нужно держаться вместе. Потерпи, осталось совсем чуть-чуть. Это необходимо, неужели ты не понимаешь?

— Да понимаю, понимаю, — со вздохом сказал Тянитолкай.

— Ну и превосходно, — уже совсем другим, сухим и деловитым тоном сказала Горобец. — А это тебе за «глаз положила»!

С этими словами она неожиданно для всех влепила Тянитолкаю короткую, но очень увесистую пощечину. Треск прокатился по всему берегу, голова Тянитолкая тяжело мотнулась от удара, он качнулся и инстинктивно схватился рукой за ушибленную щеку. Проделано это было просто мастерски, и Глеб мысленно поаплодировал Евгении Игоревне, тем более что Тянитолкай давно напрашивался на что-нибудь в подобном роде.

— Не надо ссориться, друзья мои! — жалобно проблеял от костра доктор Возчиков.

— Твои друзья в овраге падаль доедают! — прорычал в ответ Тянитолкай. На щеке у него багровел отчетливый отпечаток ладони. — Тоже мне, друг выискался!

— Зря вы так, Глеб Петрович, — тихо сказал Возчиков, и в его голосе Сиверову почудилась хорошо замаскированная угроза.

— Чего зря? — окрысился Тянитолкай, тоже угадавший скрытый в словах Возчикова подтекст. — Сожрать меня хочешь? Смотри, зубы не обломай, доктор наук…

— Зря, — еще тише повторил Возчиков. Очки его блестели на солнце, но на какой-то миг Глебу почудилось, что это не очки, а глаза Олега Ивановича светятся нехорошим желтым огнем.

— Довольно, — сказала Горобец, брезгливо вытирая ладонь о штанину. — Хватит болтать. Пора, наконец, двигаться. Далеко это? — повернулась она к Возчикову.

— Пустяки, — ответил тот, — километров двадцать.

— Ни хрена себе, пустячок, — проворчал Тянитолкай, с видимым усилием вскидывая на плечи рюкзак. На его слова никто не обратил внимания.

— Не забудьте залить костер, — сказала Горобец.

— Берегите лес от пожара, — добавил Глеб, выливая на угли остатки чая из котелка. В костре громко зашипело, в воздух взметнулось облако золы и пара. Запахло заваркой.

— Что? — переспросила Горобец, непонимающе глядя на Глеба. Мысли ее явно витали где-то далеко — километрах в двадцати отсюда, как подозревал Сиверов.

— Я говорю, берегите природу, мать вашу, — пояснил он. Горобец нахмурилась, закусила губу, словно пытаясь разгадать загадку, которой в словах Глеба не было и в помине, не разгадала, резко отвернулась и коротко скомандовала, обращаясь к Возчикову:

— Ведите.

***

На этот раз порядок движения установила лично Евгения Игоревна. Глеб не стал спорить, тем более что спорить было, по большому счету, не с чем: то, каким образом Горобец выстроила колонну, его вполне устраивало. Конечно, ему, как разведчику и телохранителю, полагалось бы идти впереди, а не в самом хвосте, куда определила его строгая и неприступная начальница; а с другой стороны, в последнее время Глеб как-то незаметно для себя сменил амплуа, превратившись из разведчика в надсмотрщика, и в этой новой роли ему было гораздо удобнее идти сзади, откуда он мог без труда наблюдать за своими спутниками.

Прямо перед ним походкой бывалого лесовика косолапо и неутомимо вышагивал доктор Возчиков — не пленник и даже не подозреваемый, но и не полноправный член коллектива, а так, не до конца проясненный субъект с сомнительной биографией, за которым требуется глаз да глаз. Разило от доктора по-прежнему и даже еще сильнее, поскольку теперь Глеб двигался в шлейфе оставляемого им запаха. Оружия Возчикову по вполне понятным причинам не дали, да он и не просил: по его собственным словам, за прошлое лето он настрелялся на три жизни вперед.

Впереди доктора шла Евгения Игоревна с карабином поперек груди. Кобура с парабеллумом теперь висела у нее не на животе, а сзади, на бедре, — надо полагать, один раз продемонстрировав свое искусство в обращении с пистолетом, Горобец решила больше им не пользоваться во избежание дальнейшего подрыва авторитета. Глебу было бы очень любопытно взглянуть, как она управляется с карабином, но, с другой стороны, он дорого бы дал, чтобы никогда этого не видеть.

Возглавлял колонну угрюмый Тянитолкай, которого явно мучили предчувствия самого дурного свойства. Из-за этих предчувствий двигались они еле-еле, поскольку тезка Сиверова чуть ли не на карачках полз, силясь разглядеть в траве предательский блеск протянутой поперек тропы медной проволоки. Поначалу снедаемая лихорадочным нетерпением Горобец пыталась его подгонять и подгоняла до тех пор, пока Тянитолкай не вышел из себя и не предложил ей самой встать впереди и самой же в свое удовольствие сколько угодно разряжать в себя самострелы, если уж ей так неймется. Прозвучало это довольно грубо и нелицеприятно, но возразить было нечего, и Горобец надолго умолкла, хотя ее чересчур прямая спина выражала явное недовольство черепашьей скоростью движения.

Время шло, а притаившийся в дебрях тайги людоед все никак не давал о себе знать. От нечего делать и в целях уяснения обстановки Глеб затеял разговор со своим подконвойным, для начала из чистого любопытства поинтересовавшись, из чьих именно костей сошедший с нарезки Андрей Николаевич Горобец изготавливал наконечники для своих стрел — уж не из человеческих ли?

Возчиков с охотой поддержал разговор — видно, и впрямь стосковался по нормальному общению, если можно назвать нормальным общением обсуждение качеств оружия, изготовленного из частей человеческого скелета.

— Нет-нет, что вы! — воскликнул Олег Иванович в ответ на вопрос Сиверова. Он замедлил шаг, приотстал от Горобец и пошел более или менее рядом с Глебом, чуть впереди и справа. — Правда, он пытался пару раз, но результаты его разочаровали. То ли дело рог! Лосиный или, к примеру, олений… Клыки крупных хищников тоже хороши, но они, как вы знаете, не так уж велики и заметно искривлены, так что от них тоже пришлось отказаться. Зато рог — это да! Из него можно смастерить что угодно.

Евгения Игоревна оглянулась на них через плечо, недовольно нахмурилась, но промолчала. Глеб показал ей колечко, сложенное из большого и указательного пальцев, сигнализируя, что все в порядке и ситуация под контролем. Горобец сердито дернула плечом и отвернулась — она явно была не в духе, и Глеб не мог ее за это винить. Слова, которых она больше всего боялась, прозвучали из уст единственного живого свидетеля, и теперь, что бы она ни говорила, чего бы ни хотела, все они охотились не за каким-то абстрактным маньяком, а за ее мужем, с которым она прожила много лет. Как прожила — дело десятое, семейное, касающееся только их двоих. Каким бы ни был брак, заканчиваться подобным образом он не должен. Это жестоко и бесчеловечно, и выдержать такое испытание по силам далеко не каждому мужчине.

— Скажите, — обратился к Глебу изнывающий от жажды общения Возчиков, — а вам что же, и в боевых действиях доводилось участвовать?

— А вам не доводилось? — не слишком вежливо огрызнулся Глеб, выведенный из глубокой задумчивости неприятно заискивающим голосом Олега Ивановича.

— Ну, зачем вы так, — огорчился тот. — Да, конечно, я оказался недостаточно силен морально и физически, чтобы в одиночку противостоять девяти закаленным, рвущимся убивать мужчинам. У меня не хватило духу даже вовремя убежать, потому что я боялся заблудиться в тайге. Я ведь уже сказал, что готов понести наказание по всей строгости закона! Зачем же меня все время шпынять, попрекая тем, в чем я, в сущности, и не виноват? Какие там боевые действия! Я что, похож на военного?

«На глиста ты похож очкастого, а не на военного, — подумал Глеб. — Нет, все-таки все эти доктора наук и лауреаты международных премий хороши в своих кабинетах или за кафедрой в набитой почтительно внимающими студентами аудитории. А в полевых условиях они не выдерживают, ломаются. Был, наверное, хороший, всеми уважаемый человек, специалист мирового уровня и даже, наверное, светило науки. А посмотрите-ка, во что превратился! Грязный, вшивый, запуганный, льстиво хихикающий слизняк, да к тому же еще и отмеченный неизгладимой печатью людоедства. Ее, печать эту, теперь никаким мылом не смоешь. Даже те, кто никогда ничего не узнает о событиях прошедшей зимы, наверное, будут его сторониться, чувствуя что-то нехорошее, грязное. И сам он до конца своих дней не забудет, тот бульончик… Черт, да мне самому на него смотреть тошно, хотя я прекрасно понимаю, что такое настоящий голод. По-настоящему голодный человек, если действительно хочет жить, дерьмо может есть. А тут не дерьмо, тут — мясо… Да и мертвому глубоко безразлично, что сделали с его телом — закопали, сварили или съели сырым. Но идти с ним рядом все равно противно… Вот она, сила предрассудков! Зря, зря он напросился в эту экспедицию. Интересно все же, кто это додумался прикрыть карательную экспедицию именем всемирно известного ученого, доктора наук? Ведь эту фамилию — Возчиков — даже я, помнится, слышал. По телевизору, что ли, или по радио… Или это мне кажется? Не помню, черт… Но с Фондом этим, чувствую, придется разобраться по возвращении в Москву. Приглядеться повнимательнее, что это за Фонд такой, что за дела они там крутят под своей солидной вывеской. Ну, это пускай уж Потапчук, это его епархия. Тем более за эту прогулочку он мне должен, как земля крестьянину…»

— Вы не похожи на военного, — сказал он Возчикову. — И вообще, извините, я действительно веду себя по-свински. Только… Знаете, вам, наверное, придется привыкать к тому, что с вами многие будут вести себя по-свински. Прежде всего те, кто вас сюда послал. Самое меньшее зло, которое они могут вам причинить в отместку за то, что вы выжили, это уволить из Фонда. А вообще, на вашем месте я бы сменил прописку. У вас есть банковские сбережения? Лучше всего совсем не показываться в городе, пока все это не забудется. Вы слишком много знаете, Олег Иванович. Руководство Фонда фактически повинно в организации незаконного вооруженного формирования и провоцировании военных действий на российской территории. Мне-то, поверьте, на это наплевать, я здесь как частное лицо и никому не обязан отчитываться. А вот вы — лицо официальное. Как только станет известно о вашем возвращении с того света, на вас тучей налетят журналисты, телевизионщики, а также сотрудники компетентных органов, не говоря уже о десятке депутатских и прочих комиссий.

— О господи, — потрясенно пробормотал Возчиков, которому такая мысль не приходила в голову. Конечно, ведь он думал, как спастись, а о том, что начнется после спасения, думать ему было некогда.

— Вообразите себе, — продолжал Сиверов, — как понравится вашему руководству то, что вы можете рассказать всем этим людям! Да вас в порошок сотрут, понимаете? Людей, и не просто людей, а депутатов Думы, беспощадно убивали за владение и меньшей информацией!

— Черт возьми, — с озабоченным видом произнес Возчиков и тут же извинился. — Простите, это я от неожиданности. Этот аспект проблемы как-то до сих пор не приходил мне в голову… Все-таки как хорошо иметь под рукой грамотного специалиста! Поговорил с вами, и все стало ясно, прямо как на ладони. Мной просто прикрылись, как фиговым листком, а теперь нужда во мне, естественно, отпала, я буду только мешать… Бог мой, какая низость! Я даже не мог себе вообразить…

— Естественно, — сказал Глеб.

— Естественно, — упавшим голосом согласился Возчиков. Евгения Игоревна все больше замедляла шаг, с интересом прислушиваясь к их беседе, и теперь они шли втроем, плотной группой, изрядно поотстав от сосредоточившегося на поиске растяжек и ям-ловушек Тянитолкая. — Естественно… — повторил Олег Иванович, выглядевший совершенно убитым. — Да, с этой точки зрения мое счастливое спасение не выглядит таким уж счастливым, а везение мое оказывается не более чем злой шуткой судьбы…

— Ну-ну, — сказал Глеб, — зачем же так драматизировать? Вы живы, а это огромная удача при любом раскладе. Достаточно просто на время уехать из страны и держать язык за зубами до тех пор, пока в вашем Фонде не сменится руководство. Что-то мне подсказывает, что оно должно смениться очень скоро… Возчиков неожиданно остро и проницательно посмотрел на него из-под очков.

— Да? Вы меня обнадеживаете. Только… У меня, конечно, отложены кое-какие средства — так сказать, на старость, — однако боюсь, что этого не хватит, дабы оплатить… э… вознаградить… Ну, словом, вы меня понимаете.

Глеб фыркнул и совершенно искренне захохотал — так, что шедший впереди Тянитолкай обернулся и посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Ох, — сказал Глеб, вытирая тыльной стороной ладони навернувшиеся на глаза слезы, — ей-богу, уморили… Я не беру частных заказов, если вы это имеете в виду.

— Почему? — неожиданно заинтересовалась Евгения Игоревна.

— Не моя специальность, — не моргнув глазом, солгал Глеб. Не мог же он, в самом деле, сказать: «Честь дороже» — или еще какую-нибудь выспреннюю глупость в этом же роде. — Каждый должен заниматься своим делом, — очень умело имитируя интонации ротного старшины с двадцатилетним стажем, добавил он. — Мое дело — охрана. А для других дел существуют другие люди, и я с ними незнаком, потому что люблю крепко спать по ночам и хочу жить долго и умереть от старости в своей постели.

— По вас этого не скажешь, — льстиво заметил Возчиков.

— Факт, — с непонятной интонацией согласилась Горобец.

— Ну, так ведь хотеть и мочь — разные вещи, — философски ответил Сиверов. — Мало ли чего я хочу… Однако и смерти искать незачем: понадоблюсь — сама найдет.

— Однако вы ведь умеете обращаться с этой штукой? — произнес Олег Иванович, опасливо тыча пальцем в сторону висевшей на плече у Глеба винтовки.

— Умеет, — с кривой улыбкой сказала Горобец. — Очень прилично умеет.

— Я глубоко оскорблен, — заявил Глеб. — Что значит «прилично»? По-твоему, я владею винтовкой прилично?

— Я сказала «очень прилично».

— Все равно это оскорбление. Вот когда будешь владеть этой штуковиной лучше меня или хотя бы не хуже, тогда и скажешь, что я стреляю прилично…

— Да, — опустив глаза, сказала Евгения Игоревна с выражением, которого Глеб, честно говоря, не понял, — ты прав. Беру свои слова обратно. Ты владеешь винтовкой превосходно. Теперь доволен?

— А это правда, — встрял Возчиков, — что вы считаете закон недостаточно суровым? Глеб окинул его внимательным взглядом.

— Да, — сказал он. — В некоторых случаях — да. К примеру, известно ли вам, что каннибализм уголовно ненаказуем? В УК Российской Федерации нет статьи, которая предусматривала бы наказание за людоедство.

— Ты что, серьезно? — поразилась Горобец.

— А ты не знала? Это так, и не только в России, но и на Западе. То есть, Олег Иванович, если суду не удастся доказать, что вы преднамеренно убили этого вашего разнорабочего, — а суду это, понятно, не удастся, да и стараться особенно никто не станет, — то отвечать вам придется только за ту партизанщину, в которой вы так активно участвовали летом.