Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Слепой (№26) - След тигра

ModernLib.Net / Боевики / Воронин Андрей Николаевич / След тигра - Чтение (стр. 1)
Автор: Воронин Андрей Николаевич
Жанр: Боевики
Серия: Слепой

 

 


Андрей Воронин

СЛЕД ТИГРА

ГЛАВА 1

— Как ты относишься к диким животным? — спросил генерал Потапчук, мелкими глотками попивая бледно-коричневую жидкость, которую он именовал кофе, а Сиверов называл «кофе по-генеральски».

Глеб потушил в пепельнице длинный окурок и бросил на собеседника быстрый пытливый взгляд из-под очков. Жалюзи на окне были подняты до самого верха, а само окно слегка приоткрыто: за ночь, проведенную у компьютера, Сиверов здорово надымил в квартире и Федор Филиппович, едва войдя сюда, потребовал создать приток свежего воздуха. Подняв жалюзи и открыв окно, Глеб задернул полупрозрачную занавеску, которая скрывала от посторонних взглядов то, что происходило внутри квартиры, но, увы, не могла служить серьезным препятствием для весеннего солнца, которое широким потоком вливалось в комнату, беспощадно высвечивая каждую деталь безбожного кавардака, оставленного Глебом на рабочем столе. В этом чересчур ярком для чувствительных зрачков Слепого, жизнерадостном дневном свете было хорошо видно, что комнату все еще заполняет синеватая туманная дымка; с каждой минутой дымка эта редела — табачный дым потихонечку вытягивался в щель приоткрытого окна, а вместо него в комнату прохладной, чуть знобкой струей вливался свежий апрельский воздух.

Слепой машинально ткнул указательным пальцем в переносицу, поправляя очки, защищавшие глаза от слишком яркого света и придававшие всём предметам обстановки привычный сумеречный колорит. «Вот так вопрос! — подумал он, искоса разглядывая генерала и радуясь тому, что глаза спрятаны за темными линзами. — Как я отношусь к диким животным… А правда, как я к ним отношусь? Никак, в общем-то… Но к чему это он клонит? Видно же, что пришел неспроста…»

Тянуть паузу дальше не имело смысла. Еще чуть-чуть, и она, эта пауза, станет заметной, а потом и многозначительной. Поэтому Глеб сделал глоток из своей чашки, с подчеркнутой аккуратностью поставил ее на блюдце, сел прямее и сказал:

— Я к ним не отношусь.

— М-да? — Потапчук суховато улыбнулся одними уголками рта и тоже поставил чашку. Эта улыбка сделала его лицо лет на двадцать моложе, на мгновение вернув ему былую твердость и четкость линий. — Не относишься, значит… Что ж, каков вопрос — таков ответ. Сформулирую по-другому…

— Да уж, сделайте милость, — попросил Сиверов, вытряхивая из пачки новую сигарету.

Потапчук недовольно покосился на сигарету — ему было завидно. Глеб понимал, что вид открытой сигаретной пачки является для Федора Филипповича тяжким испытанием, но сознательно игнорировал генеральские проблемы: не дав слова — крепись, а дав — держись. Сочувствие окружающих провоцирует в человеке жалость к себе, а тому, кто бросает курить, жалость к себе противопоказана. Пусть уж лучше гордится собой, даже если гордость эта безосновательна: дескать, вот я какой сильный, никто и не подозревает, как мне трудно, а я держусь и виду не показываю.

Глеб повертел в руках зажигалку, думая, не вернуть ли сигарету обратно в пачку, но решил, что не стоит: это бы смахивало на издевательство. Он крутанул колесико, высекая огонь, и глубоко затянулся горьковатым дымом. Потапчук с заметным усилием отвел взгляд от тлеющего кончика сигареты, морщась, хлебнул из чашки водянистой бурды, которую он именовал кофе, и сказал:

— Шутки шутками, а мне все-таки хотелось бы знать, как ты относишься к проблеме защиты диких животных. Учти, вопрос не праздный.

— Это я уже понял, — сказал Глеб. — Не понял только, при чем тут животные? Мы, цари природы, сплошь и рядом не в состоянии защитить даже своих близких, а туда же — зверей защищать…

— То есть ты считаешь, что защищать редкие и вымирающие виды не нужно? — уточнил Потапчук. — Пусть себе вымирают?

— Да нет, конечно, — Слепой пожал широкими плечами и одним быстрым глотком допил остывший кофе. — Зачем это нужно, чтобы они вымирали? Кому они мешают? Уж, во всяком случае, не мне. Они в лесу, а я в городе… — Он заметил, что Потапчук начинает хмуриться, и сменил тон: — Не знаю, Федор Филиппович, какого ответа вы от меня ждете. Разумеется, дикие животные, особенно редкие и вымирающие, нуждаются в защите. Вернее, они нуждаются в том, чтобы люди оставили их наконец в покое. Но, повторяю, в этом нуждаются многие, и далеко не все из этих многих ходят на четырех ногах. В общем, к животным я отношусь, наверное, нейтрально: они не трогают меня, а я не собираюсь трогать их. Впрочем, вы спрашивали, как я отношусь к проблеме их защиты…

— Вот именно, — проворчал Потапчук.

Глеб немного помолчал. Струи прохладного воздуха, врываясь в приоткрытое окно, колыхали легкую штору, сминали тонкую струйку дыма, поднимавшуюся от сигареты; вместе с воздухом и светом в комнату проникали весенние звуки — пьяное чириканье воробьев, стук каблуков по мостовой, одышливое бормотание дизельного движка, шуршание щеток и скрежет металла об асфальт. Первый настоящий ливень смыл с улиц и площадей остатки черных ноздреватых сугробов, и теперь с мостовых и тротуаров удаляли набросанный за зиму песок и прочий мусор, всю зиму пролежавший под снегом. Город приводил себя в порядок перед тем, как достать из гардероба и снова примерить зеленый летний убор.

— Я считаю, что такая проблема действительно существует и что решается она из рук вон плохо, — сказал наконец Слепой. — Иначе, наверное, и быть не может. Дело это государственное, а наше государство отопление в домах наладить не может. Где уж ему животных защищать!

— Ну а общественные организации? — с непонятным Глебу интересом спросил генерал. — Фонды там всякие или, скажем, «Гринпис»? Сиверов снова пожал плечами и махнул рукой, словно отгоняя муху.

— Первые — жулики, вторые — просто блаженные, которых никто не воспринимает всерьез. Все эти высосанные из пальца акции в защиту бедных зверушек — чепуха на постном масле. Они ничего не меняют, да и не могут изменить. Даже самые крутые меры, принимаемые властью — любой властью, не только нашей, — это всего лишь пассивная оборона. Человек алчен, и, когда впереди светят по-настоящему большие деньги, идет на любой риск. Все эти заповедники, егеря, штрафы и даже перспектива оказаться за решеткой — весьма, кстати, сомнительная — ерунда. Вот если бы на кону стояла жизнь… Понимаете, это как в казино: все знают, что крупье в конечном счете всегда остается в выигрыше, но все равно продолжают играть, потому что рискуют только деньгами и надеются выиграть. А в нашем случае браконьер рискует куда меньше, чем игрок в казино… Их надо просто отстреливать без суда и следствия, и тогда проблема защиты вымирающих видов решится сама собой.

Он посмотрел на Потапчука, и владевшее им удивление многократно усилилось: Федор Филиппович выглядел довольным, как учитель, любимый ученик которого только что доказал теорему Ферма. Он ухмылялся: так мог бы ухмыляться кот, слопавший соседскую золотую рыбку, и это было Глебу решительно непонятно. То есть он понимал, конечно, что весь этот природоохранный разговор затеян неспроста и что ответ его оказался именно таким, какого ожидал от него генерал Потапчук. Но при этом Слепой никак не мог взять в толк, каким образом эта беседа соотносится с реальной жизнью и теми делами, которые связывали его и Федора Филипповича.

Он в последний раз затянулся сигаретой и погасил окурок в пепельнице. За окном гнусаво заныл клаксон, тарахтевший на холостых оборотах дизельный движок сердито зарычал, закашлял, стреляя глушителем, и звук начал постепенно удаляться. Снова стали слышны шаги, голоса, обрывки разговоров. Прямо под окном женский голос на скверном английском спросил у невидимого собеседника, как ему нравится Москва. Ответа Глеб не разобрал — говорившие свернули за угол.

— Не пойму, к чему вы клоните, — повторил он. — Какое отношение имею я к защите вымирающих животных? Вы, Федор Филиппович, часом работу не сменили? Может, вы в лесничие подались?

— Вот видишь, — переставая сиять и приобретая деловитый вид, сказал Потапчук. — А говоришь, не понимаешь… Ты все очень правильно понял, Глеб Петрович.

— То есть… — осторожно подтолкнул его Сиверов.

— То есть для тебя есть работа в области охраны живой природы, которая, как ты, наверное, знаешь, является национальным достоянием. Тебе ведь не впервой становиться на защиту национального достояния, правда?

— Гм, — произнес Глеб и замолчал, не зная, что еще сказать. Уж очень все это необычно.

Потапчук с интересом наблюдал за ним, ожидая продолжения. Сиверов встал, задумчиво теребя мочку уха, зарядил кофеварку, включил ее и подошел к окну.

— Хорошо, — сказал он, глядя на улицу сквозь полупрозрачную занавеску. — Так кого же я должен буду защищать — зайчиков, белочек или, может быть, японских журавлей? И как вы себе это представляете?

С улицы потянуло ветерком, штора надулась, как парус, легкая ткань скользнула по щеке Глеба, на секунду зацепившись за дужку темных очков. Сквозняк слегка отдавал выхлопными газами, и Глеб подумал, что в лесу сейчас, наверное, воздух чист и прохладен, как родниковая вода. Под деревьями еще лежат языки смерзшегося до каменной твердости снега, густо пересыпанного сосновыми иглами, из оврагов тянет холодом, как из открытого холодильника…

— Не волнуйся, — сказал у него за спиной Потапчук. — Патрулировать лесные угодья тебе не придется. Собственно, защищать бедных, как ты выразился, зверушек тоже не придется. Их и без тебя уже защищают. Твоя задача — защищать этих самых защитников. Смотри только, чтобы бедные зверушки не слопали тебя, а заодно и тех, за кем ты станешь присматривать.

— Занятно, — сказал Глеб. — Но я по-прежнему ничегошеньки не понимаю. Вы не могли бы для разнообразия выразиться яснее? Что это, например, за зверушки, которых я должен защищать и одновременно опасаться? Волки, что ли, какие-нибудь?

— Бери выше, — покачав головой, ответил Потапчук. — Уссурийские тигры.

Глеб присвистнул. «Теперь ясно, почему он так долго темнил, — подумал он о генерале. — Уссурийские тигры живут в Уссурийском крае, практически на границе с Китаем. В глухой тайге, где весной, наверное, еще и не пахнет. Елки-палки, это же у черта на куличках! Ирина будет просто вне себя, потому что это задание не из тех, с которыми можно справиться за неделю. То-то Федор Филиппович так юлит! И хочется ему и колется… Только я все равно не могу понять: какое дело генералу ФСБ до уссурийских тигров?»

— А какое отношение мы с вами имеем к уссурийским тиграм? — спросил Глеб.

— Пока никакого, — сказал Потапчук и, подняв кверху указательный палец, повторил: — Пока. Но не исключено, что когда-нибудь руководство поручит нам заняться этой проблемой вплотную. Национальное достояние — оно и есть национальное достояние, будь это золото, валюта, алмазы, тигры или какие-нибудь полевые цветочки…

— Конопля, например, — не удержался Глеб.

— А хотя бы и конопля, — с вызовом согласился Потапчук. — Дело не в названии и даже не в сущности объекта, который нам поручено охранять. Дело вот в чем: если национальному достоянию регулярно наносится невосполнимый ущерб, следует ожидать, что нам с тобой рано или поздно прикажут прекратить это безобразие… так или иначе.

— Теоретически все верно, — с сомнением сказал Глеб, выключая кофеварку, над которой клубилось облако ароматного пара. — В высшей степени логично и где-то даже благородно. Вот только я меньше всего ожидал, что наше руководство решит вплотную заняться спасением уссурийского тигра от вымирания. Нам что, больше делать нечего?

Потапчук молча принял от него курящуюся паром чашку, молча долил ее доверху водой из стеклянного кувшина и все так же молча, глядя на Глеба ничего не выражающим взглядом, сделал первый глоток. Только теперь до Глеба дошло: минуту назад Потапчук сказал, что руководство МОЖЕТ поручить ему защиту пресловутых тигров. Когда-нибудь. Еще он сказал: не исключено. И при этом весь разговор построен так, словно этот приказ уже поступил и теперь его остается только выполнять. И вообще, для того, чтобы довести до исполнителя приказ командования, вовсе не обязательно делать такое пространное вступление…

— Федор Филиппович, — сказал Слепой, — давайте начистоту. Я же вижу, что приказа у вас нет и к вашим прямым служебным обязанностям вся эта тигровая бодяга не имеет ни малейшего отношения. Мы же с вами сто лет знакомы, пуд соли вместе съели, так почему бы прямо не сказать, чего вы от меня хотите?

Потапчук снова хлебнул кофе, не выдержал — сморщился, раздраженно брякнул чашку на стол, пролив часть бледно-коричневой, похожей на воду из болотного оконца бурды на блюдце.

— Закрой-ка окно, — сказал он. — И жалюзи можешь опустить…

— Дует? — спросил Сиверов, затворяя раму и поворачивая ручку запора.

Генерал неопределенно покрутил в воздухе ладонью с растопыренными пальцами и нараспев процитировал:

— У наших ушки на макушке. Лишь утро осветило пушки и леса синие верхушки…

— Французы тут как тут, — закончил Глеб, с треском опустил жалюзи и снял темные очки. Покончив с этим, он вернулся за стол и принялся с удовольствием прихлебывать кофе, выжидательно глядя на генерала.

— Это другое дело, — сказал Потапчук. — Извини, Глеб, но не могу я с тобой разговаривать, когда ты в этих своих стеклах. Ты в них на этого похож… Ну, который раньше все с дробовиком бегал, а нынче в губернаторы выбился.

— Шварценеггер, — подсказал Глеб, нисколько не сомневаясь, что даже если Федор Филиппович Потапчук и запамятовал фамилию актера, сыгравшего Терминатора, то генерал ФСБ Потапчук наверняка помнит, как зовут нового губернатора Калифорнии.

— Вот-вот — Потапчук покивал, потом озадаченно покрутил головой. — Скажи ты, что на свете делается! Актер, и притом не самый лучший, губернатором стал!

— А что вас удивляет? Рейган, положим, тоже в Ленкоме не играл, а все больше по вестернам специализировался. И ничего, даже с президентским постом справился… Но вы ведь, кажется, хотели поговорить о тиграх?

— Торопишься, — усмехнулся Потапчук, — спешишь… Знал бы ты, куда спешишь! А впрочем, правда твоя. Чего, в самом деле, тянуть?

— В самом деле, — поддакнул Глеб, откидываясь на спинку дивана и поднося к губам чашку.

— Так вот, — продолжал Федор Филиппович, демонстративно не обращая внимания на его ироничный тон, — дело в том, что на днях меня неожиданно разыскал один старый знакомый…


***

В ресторане было очень много резного красного дерева, зеркал и расписного матового стекла. Все это великолепие просматривалось сквозь стеклянную дверь вестибюля. Федор Филиппович ненадолго задержался у входа, чтобы поглядеть на золотых рыбок, которые, лениво шевеля плавниками, медленно перемещались внутри открытого, выложенного камнем бассейна. Углядев его из-под воды, рыбки бросились к нему, сбились в плотную кучу у бортика бассейна и принялись, теснясь, толкаясь и выставляя на поверхность глупые морды с круглыми зевающими ртами, выпрашивать подачку.

— На сковородку бы вас, дармоедов, — проворчал генерал и, повернувшись к большому, во всю стену, зеркалу, стал приглаживать остатки волос.

Делал он это не спеша — до условленного времени оставалось еще добрых пять минут, да и вообще… Вообще, Федор Филиппович за свою долгую и весьма насыщенную событиями жизнь каким-то образом ухитрился ни разу не побывать в китайском ресторане и теперь слегка робел. В самом деле, кто его знает, какие у них тут порядки? Еще разуваться заставят… Впрочем, разуваются в японских ресторанах, да и то, по слухам, не во всех… А палочки? Ведь палочками же, наверное, есть-то придется! Экзотика… Пропади она пропадом, эта экзотика! Ну зачем, спрашивается, русскому человеку, да еще пожилому, да еще к тому же и генералу, на старости лет истязать себя, гоняя какими-то щепками рис по тарелке? Как будто нельзя было назначить встречу в каком-нибудь другом месте…

Федор Филиппович спрятал расческу в карман пиджака, поправил узел галстука, одернул лацканы и двинулся к дверям. Пожилой коренастый китаец в аккуратной белой курточке — официант, а может, и хозяин заведения, — уже некоторое время маявшийся у входа, с улыбкой шагнул ему навстречу, открыл дверь и отступил на шаг, сделав приглашающий жест рукой.

— Добро пожаловать, — сказал он с потешным восточным акцентом. — Мы вам рады.

«Еще бы вам не радоваться», — подумал генерал. На часах было начало шестого, и за столиками в ресторане сидело человек пять, не больше. Федор Филиппович обвел взглядом тесноватый зал с зеркальным потолком и стеклянными перегородками в обрамлении резного красного дерева. Сидевший за столиком в углу человек привстал и помахал ему рукой. Потапчук кивнул китайцу и двинулся вперед, лавируя между тесно поставленными столами.

Корнеев поднялся ему навстречу, протягивая для пожатия руку. За те двадцать с чем-то лет, что они не виделись, Николай Степанович Корнеев заметно раздался вширь и потерял большую часть своей волнистой шевелюры, но выглядел моложаво, держался непринужденно, одевался с иголочки и вообще производил впечатление человека преуспевающего. Ладонь у него была широкая, белая, с тщательно ухоженными и, кажется, даже отполированными ногтями, и руку Федору Филипповичу он пожал крепко, как в молодости, а может быть, и еще крепче. Потапчук с первого взгляда оценил все: и здоровую гладкость кожи, и обманчиво простой покрой костюма, и приглушенный белоснежной манжетой блеск золотых часов на запястье, и яркую, как фотовспышка, голливудскую улыбку старинного приятеля, и исходивший от него аромат дорогого французского парфюма, и спокойную, уверенную манеру держаться — словом, все те мелочи, которые красноречивее любых слов свидетельствуют о преуспевании. Впрочем, ничего иного Федор Филиппович и не ожидал, поскольку сразу же после звонка Корнеева потрудился навести о нем справки. В данный момент Николай Степанович Корнеев занимал видный пост в Фонде защиты редких и вымирающих видов. Параллельно со своей общественной деятельностью он весьма успешно занимался бизнесом, и Федор Филиппович был несказанно рад узнать, что никаких темных делишек за старинным приятелем не числится. Корнеев имел безупречную репутацию и был чист — настолько, разумеется, насколько вообще можно оставаться чистым, занимаясь бизнесом в России.

— Садись, Федор Филиппович, садись, дорогой! — оживленно заговорил Корнеев, подвигая генералу стул. — Сколько лет, сколько зим! Отлично выглядишь. Черт, я так рад тебя видеть!

— Ну да? — с иронией переспросил Потапчук, усаживаясь и расстегивая пиджак. — Надо же, какой сегодня удачный день! Все рады меня видеть, как будто я — Дед Мороз.

— А? — удивился Корнеев, но тут же рассмеялся, вспомнив, по всей видимости, китайца, который приветствовал посетителей у дверей ресторана. — А ты, брат, не изменился. Все такой же шутник. Язык у тебя всегда был как бритва… Тебя из-за него еще не вышибли из твоей конторы?

— Держусь пока, — осторожно сказал Потапчук, с рассеянным кивком принимая у официанта меню в толстой папке тисненой кожи.

Он открыл папку и удивленно поморгал, разглядывая покрытый иероглифами мелованный лист. Потом сообразил, перевернул страницу и углубился в изучение длинного перечня предлагаемых рестораном блюд и напитков.

— Брось, брось, — сказал Корнеев, отбирая у него папку и небрежно кладя ее на край стола. — Нечего смотреть, все решено. Ты у меня в гостях, поэтому выбор за мной. Будем есть утку с ананасами.

Генерал честно попытался представить, какова может оказаться на вкус утка с ананасами. Вкус утки он помнил, ананасов — тоже, но вот мысленно совместить эти два вкуса у него никак не получалось. Выходила какая-то ерунда наподобие соленых огурцов с клубничным вареньем или арбуза с хреном.

— А что-нибудь попроще заказать нельзя? — поинтересовался он. — Желудок у меня консервативный, да и возраст уже не тот, чтобы экспериментировать…

— Экспериментировать никогда не поздно, — возразил Корнеев. Он кивком подозвал официанта, ткнул пальцем в раскрытое меню и выставил перед собой два пальца, словно собираясь поиграть с китайцем в козу рогатую. Официант склонил голову и ушел выполнять заказ. — И потом, какие твои годы? — продолжал Николай Степанович, откидываясь на спинку стула и снова сверкая своей ослепительной улыбкой. — Мы же с тобой одногодки, Федор Филиппович!

— Вот именно, — сказал Потапчук. — Самое время переходить на овсянку.

— Еще чего! Самое время наслаждаться жизнью, пожинать плоды своих трудов! Скажешь тоже, овсянка… Ты любовницу мою видел? Нет, конечно, откуда тебе… Я вас как-нибудь познакомлю. Только учти: попробуешь отбить — я тебе по старой памяти все ребра пересчитаю, не посмотрю, что ты большая шишка в своей конторе! Овсянка…

— А с чего ты взял, что я большая шишка? — делано удивился Федор Филиппович.

На самом деле никакого удивления он не испытывал, потому что был уверен: прежде чем набрать номер его домашнего телефона, Корнеев тоже навел о нем справки. И позвонил он наверняка не просто так, а с какой-то определенной целью. Иначе просто быть не может, потому что так не бывает: двадцать три года не виделись, живя в одном городе, и вдруг на тебе — выскочил, как чертик из табакерки, и сразу же потащил в ресторан… «Неприятности у него, что ли? — подумал Федор Филиппович, вынимая из кармана и отключая сотовый телефон. — Не без того, наверное… Конкуренты наехали, а может, налоговая за глотку взяла, вот он и вспомнил, что был у него в молодости дружок — Федя Потапчук, душевный парень, да еще и чекист в придачу…»

— Ну как же, — с улыбкой ответил на его вопрос Корнеев. — Если до сих пор не выгнали за длинный язык и излишнюю сообразительность, то наверняка продвинули. С твоими-то способностями, да чтобы не продвинули!.. Небось, уже в генералах ходишь?

— В общем, да, — сдержанно ответил Потапчук.

Ему было грустно. С Корнеевым он дружил, можно сказать, с детства, и какое-то время они были неразлучны. После школы их пути разошлись, однако друзья юности не забываются. Можно не видеться с ними сто лет, а потом случайно столкнуться на улице, и разлуки как не бывало. Именно такие отношения связывали Потапчука и Корнеева. Встречались они редко, раз в десять — двадцать лет, очень этим встречам радовались, приятно проводили время за воспоминаниями о днях бесшабашной юности и снова теряли друг друга на десятилетия. Однако сейчас, похоже, все было иначе: Корнеев чего-то недоговаривал, зачем-то прощупывал Федора Филипповича, хотя мог бы задать прямой вопрос и получить на него не менее прямой ответ. «Печально это все, если разобраться, — думал Федор Филиппович, наблюдая за тем, как официант-китаец устанавливает на столе жестяную жаровню и помещает внутрь нее плоские свечки в металлических плошках. — Неужели дело в возрасте? Чем старше мы становимся, тем меньше у нас остается настоящих друзей, с которыми можно говорить без оглядки, не хитря, начистоту… У каждого на уме какие-то дела, какая-то своя выгода, и Кольку Корнеева, друга моего закадычного, не я сейчас интересую, а мои генеральские погоны, связи, возможности. Смешно, наверное, на это сетовать. Так уж устроен мир, но мне от этого не легче…»

— Да, брат, высоко ты взлетел, —

качая головой, продолжал Корнеев, когда официант ушел. — Надо же — генерал! Я теперь месяц правую руку мыть не буду, всем буду хвастаться — мне вот эту самую руку генерал пожимал!

— Ну, судя по твоему виду, генерал для тебя — птица не слишком большая, — заметил Потапчук, разглядывая диковинных рыб, плававших в огромном, во всю стену, аквариуме прямо за спиной у Корнеева. — Подозреваю, что среди твоих знакомых достаточно влиятельных людей — членов правительства, депутатов, банкиров… Разве нет? Корнеев рассмеялся.

— Тебя не проведешь!

— Работа такая, — согласился Федор Филиппович. — И знаешь что, Николай, давай-ка начистоту. Я понимаю, что рано или поздно ты все равно выложишь, зачем пришел, но не надо тянуть кота за хвост. Стыдно смотреть, как ты меня обхаживаешь! В ресторан вот пригласил, утку какую-то заказал… С ананасами. У тебя что, неприятности?

Корнеев хмыкнул, вынул сигареты и закурил, избегая смотреть генералу в глаза, Потом он рывком вскинул голову и опять сверкнул белоснежными, явно искусственными зубами.

— А ты стареешь, Федор, — сказал он. — Раздражительным стал, и мания преследования налицо… Или это работа твоя так на тебя влияет? Обхаживают его, видите ли! Старый ты дурак! Не спорю, есть у меня к тебе разговор, и притом довольно важный, но с чего ты взял, что я пекусь о собственной шкуре? Дело, между прочим, государственной важности, а ты тут корчишь из себя… тьфу ты черт!… старую деву!

Федор Филиппович немедленно устыдился, но виду не подал, тем более что догадка его все-таки оказалась верна: Корнеев нуждался не столько в нем, сколько в его погонах. Будто угадав его мысли, Корнеев продолжал:

— Ты пойми, чудак, генералов в Москве — пруд пруди. Но я обратился к тебе, потому что ты — мой друг. Во-первых, друг и только во-вторых — генерал. Первое хорошо, а второе просто… просто полезно, потому что возможности у генерала как-никак шире, чем у капитана или даже полковника. Если хочешь начистоту, изволь: мне позарез нужна помощь — квалифицированная и сугубо конфиденциальная.

— Конкуренты? —предположил Потапчук.

— Конкуренты — ерунда, — отмахнулся Корнеев. — Сейчас, слава богу, не девяносто пятый год, и с конкурентами почти всегда можно разобраться цивилизованными методами. Все намного сложнее. Ты, наверное, знаешь, что я работаю в одной общественной организации…

— Даже знаю в какой, — согласился Федор Филиппович.

— Не сомневаюсь. Позволь тебя заверить, что наш Фонд — это не корыто для отмывания грязных денег. То есть в какой-то степени, возможно… Но мне об этом ничего не известно. Я знаю другое: мы заняты реальным и очень нужным делом, но это, к сожалению, понимают далеко не все.

— Гм, — сказал Потапчук. — А нельзя ли без агитации? Мы все-таки не на митинге, как ты полагаешь?

Корнеев открыл рот и сразу же его закрыл, потому что к их столику подошел навьюченный тяжеленным подносом официант. Он ловко поставил на жаровню два фарфоровых блюда с какой-то неопределенной коричневатой мешаниной, опустил на стол закрытые керамические горшочки — надо полагать, с гарниром, — пожелал приятного аппетита и удалился. Федор Филиппович потянул носом и вынужден был признать, что пахнет вкусно. Открыв горшочек, он, как и следовало ожидать, обнаружил внутри рис.

— Давай-давай, генерал, не верти носом, — подбодрил его Корнеев, накладывая себе риса и поливая его коричневатой жижей, в которой плавали какие-то куски и комья. — Налегай на китайскую кухню. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а мне сейчас просто необходимо отыскать этот путь.

Он налил себе и Федору Филипповичу водки. Потапчук с сомнением понюхал рюмку, и у него немного отлегло от сердца: в рюмке была именно водка, а не какая-нибудь экзотическая дрянь. Они выпили, закусили, и Корнеев снова заговорил, подавшись к Федору Филипповичу через стол.

— Так вот, — сказал он, — наш Фонд, как явствует из его названия, занимается охраной и спасением редких и вымирающих видов диких животных. Создание и финансирование заповедников, спонсирование служб, занимающихся борьбой с браконьерами, — это наша повседневная работа, наши будни. Помимо этого, специалисты нашего Фонда заняты серьезной научной работой. Поверь, у нас очень хорошие специалисты, многие — с мировыми именами.

— Верю, — сказал Федор Филиппович. — Точнее, знаю. А если бы не знал, то поверил бы, только раз взглянув на тебя. Насколько мне известно, ученые тоже не имеют ничего против регулярного питания.

— Точно, — засмеялся Корнеев. — Так что наш Фонд выполняет еще одну благородную миссию — предотвращает утечку мозгов.

— Спасаете редкий исчезающий вид — гомо сапиенс, — поддакнул Потапчук.

— Точно! Ты все схватываешь буквально на лету. Так вот, прошлой весной, почти год назад, мы снарядили экспедицию в Уссурийский край. Несколько наших, как ты выразился, сапиенсов отправились туда, чтобы по мере возможности проследить пути миграции уссурийского тигра и уточнить численность популяции. Тебе, должно быть, известно, что уссурийский тигр близок к полному вымиранию. В тех краях охота на него приобрела масштабы настоящего бизнеса. Выбивают безбожно и продают за большие деньги в Китай…

— А это точно утка? — спросил Федор Филиппович, показывая Корнееву насаженный на вилку (слава богу, здесь все-таки подавали вилки, а не палочки!) кусочек мяса. — Не тигр? Ресторан-то китайский…

— Это не смешно, Федор, — поморщившись, сказал Корнеев. — Во-первых, за тигрятину мы бы с тобой просто не расплатились, а во-вторых, никаких поводов для веселья в этой истории нет. Я понимаю, ты служишь в серьезном ведомстве и привык заниматься совсем другими проблемами — терроризм, шпионаж… Что тебе какие-то тигры? Что есть они, что нет их — тебе, москвичу, генералу, это безразлично. Вот если бы вымерли коровы или, к примеру, свиньи, ты бы это почувствовал, Отбивные-то, небось, по-прежнему любишь? А тигры что? Подумаешь, тигры! Жалко, конечно, но, с другой стороны, об этом очень легко забыть, перестать думать. Мы ведь тоже не вечны. Вымрут тигры, мы тоже рано или поздно умрем, а правнуки наши даже и не вспомнят, что жил когда-то на свете такой зверь — уссурийский тигр. Будут про него в учебниках читать, как про динозавров. Вымерли, мол, в процессе естественного отбора, не выдержав конкуренции с царем природы…

Федор Филиппович перестал жевать, аккуратно положил вилку на краешек тарелки и, промокнув губы салфеткой, внимательно всматривался в лицо собеседника. Корнеев был очень взволнован. Он говорил горячо и торопливо, словно боялся, что его перебьют, не дадут договорить. На скулах у него заиграли желваки, глаза сузились, и каждую свою фразу он подчеркивал, ударяя ребром ладони по краю стола. Удары эти постепенно усиливались, посуда на столе начала тихонько позвякивать, и Федор Филиппович понял, что на них вот-вот начнут оглядываться.

— Погоди, — сказал он, дождавшись короткой паузы в речи Корнеева, — не ломай мебель. Ты чего раскипятился? Я же с тобой не спорю. Охрана природы — дело важное. Может быть, даже гораздо более важное, чем те дела, которыми занимаюсь я. В конце концов, когда лет через сто все мы почувствуем нехватку кислорода, террористам станет не до терроризма, а шпионам — не до шпионажа… И я очень рад, что этим делом наконец-то занялись серьезные, состоятельные люди, умеющие не только болтать, но и делать деньги.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22