Наперегонки со смертью (№3) - Марафон со смертью

А рвануть она могла в любой момент, потому что граната в руке террориста была самая что ни на есть настоящая, боевая.

– Это такая херня, которая как перданет из-под сарая, так хрен опомнишься потом. Ясно? – куражился придурок, прикалываясь от столь пристального внимания к собственной персоне.

В холле тем временем действительно повисла мертвая тишина – дети давно прекратили свои игры и столпились вокруг своей воспитательницы, с интересом и испугом поглядывая на этих незнакомых дядей, один из которых разговаривает плохими словами и слишком уж невежливо.

– Лариса, уводите детей. В другие комнаты, подальше отсюда, – облизав вмиг пересохшие губы, тихо сказал Николай Ларисе, ни на секунду не отрывая глаз от руки подонка, в которой лежала граната. – Уводите. Это граната.

– Только попробуй двинуться с места, стерва. У мена заказ на вас обоих, – истерично завопил этот недоносок, выдергивая из кармана и вторую руку. – Сейчас чеку рвану – и хана вам всем, суки подлые!

– Стой, погоди! Не спеши, – Николай протестуя поднял обе руки. – Если ты дернешь чеку, произойдет взрыв такой силы, что от тебя самого ничего не останется. Ты хоть понимаешь это?

– А мне по барабану.

– Ладно. Только спокойно. Давай поговорим, за что тебе ведено нас уничтожить, – Николай тянул время, лихорадочно обдумывая выход из ситуации и присматриваясь к этому идиоту, ведущему себя столь странно.

– Кому-то вы стали поперек дороги, ха-ха! Так что молитесь, трупики!

– Погоди!

– Все, трындец вам пришел! – с этими словами недоносок потянулся левой рукой к гранате, намереваясь выдернуть кольцо чеки.

Но в ту же секунду Николай, рванувшись вперед что было сил, подпрыгнул высоко вверх, четким, давно отработанным движением резко выбрасывая вперед правые руку и ногу.

Вырывание чеки из гранаты и мощнейший удар ногой в грудь этого идиота произошли практически одновременно. Граната выскочила у него из руки, а сам террорист, подброшенный страшным ударом, уже летел с лестницы. Следом покатилась граната.

Еще в воздухе Николай услышал знакомый характерный щелчок – запал гранаты сработал.

Едва коснувшись пола, он снова прыгнул, но теперь – к детям, к Ларисе, сбивая их с ног и страшно крича:

– Ложись!

А еще через миг там, внизу, на площадке между первым и вторым этажом раздался взрыв жуткой силы...

Николаю Самойленко и на этот раз повезло.

Впрочем, повезло не только ему. От взрыва, стоившего незадачливому террористу жизни, нанесшего зданию детского дома значительный материальный ущерб, больше никто серьезно не пострадал.

Мелкие царапины у Николая, Ларисы и детей от осколков вдребезги разлетевшихся стекол, конечно же, мелочи по сравнению с тем, что могло бы произойти, взорвись граната в холле, где играли дети.

Оперативники из следственного отдела областного управления Комитета государственной безопасности Украины не могли поверить, что это Николаю удалось предотвратить неминуемое. И не поверили бы, если бы не свидетельские показания Ларисы. Ведь Николай за считанные доли секунды успел не просто преодолеть расстояние, разделявшее его и бандита, но и сконцентрироваться, нанести неотразимый удар, буквально сбросивший бандита вниз на один лестничный пролет.

Николай успел проделать все это до того, как террорист попытался бросить гранату, и потому она рванула не в холле, не среди играющих детей, а полетела вниз по лестнице – к тому, кто пришел с ней – кому рассказать – не поверят! – к детям-сиротам в детский дом.

Им всем повезло, потому что осколки, изрешетив стены лестницы, не срикошетили, никого не задели.

Им всем повезло, потому что в момент взрыва никого не оказалось на лестнице.

А Николаю, кроме того, повезло еще и в том, что расследование этого происшествия, оказавшегося таким масштабным, таким из ряда вон выходящим, под непосредственным руководством Киева сразу же забрало в свои руки областное управление КГБ – ребята профессиональные и дотошные.

Самойленко не стал от них ничего скрывать, честно поделился с ними информацией, которой к тому времени располагал.

Лариса, до смерти напуганная происшедшим, действительно оказалась незаменимым свидетелем, и вскоре дело завертелось на полную катушку.

КГБ раскрутило весь преступный клубок, занимавшийся, под благородным предлогом спасения детей-сирот, самой заурядной продажей их зарубежным так называемым усыновителям.

В результате расследования выяснилось, что усыновление за границу детей из детдомов оформлялось, конечно же, не из жалости или каких-то иных гуманных соображений, а лишь за определенное и весьма немалое денежное вознаграждение (в валюте, естественно) со стороны усыновителей.

Зарегистрированный в Амстердаме благотворительный фонд "Руки помощи детям-сиротам" на самом деле оказался обыкновенной своднической конторой для иностранцев, желавших усыновить ребенка, притом совершенно здорового. Американцы выкладывали за это удовольствие около шестидесяти тысяч долларов, немцы – чуть меньше, итальянцы платили за ребенка тридцать тысяч долларов, пять тысяч из которых оставались в "благотворительном фонде".

Понятно, что такие кругленькие даже по западным меркам суммы господа-капиталисты выкладывали не из благородного побуждения взять на воспитание больного ребенка. Фонд предоставлял гарантии, что усыновленные дети ни в коем случае не будут страдать острыми или хроническими заболеваниями. Деньги, выплачиваемые усыновителями, делились местными чиновниками, которые оформляли фальшивые справки о заболеваниях, ускорявшие процедуру усыновления.

Кстати пришелся и судебный процесс, который начался в Милане по факту несоответствия медицинской справки о здоровье одного из усыновленных детей с Украины и реального состояния его здоровья. К делу подключился Интерпол, что в конечном итоге весьма плодотворно сказалось на раскручивании всей преступной цепочки.

Через пару месяцев в Одессе были задержаны все, кто организовывал и проводил незаконные операции по усыновлению, в том числе начальник гуно Антоненко, директор детского дома Трофимчук; главный педиатр города Нестеренко и многие другие. Несколько человек были взяты под стражу и в самом Киеве, подтверждая догадку Николая Самойленко о том, что подобные операции должны были иметь солидную "крышу" в самых верхних эшелонах республиканской власти.

И в этой ситуации Николаю сказочно повезло еще раз – учитывая, так сказать, его заслуги в раскрытии этого преступления, учитывая его мужество и самоотверженные действия по спасению детей от нанятого преступниками террориста-наркомана, каким оказался незнакомец с гранатой, а также помня о его заслугах и журналистской порядочности при раскрытии предыдущего дела о похищении детей из родильных домов, ребята из областного управления госбезопасности негласно снабжали Самойленко эксклюзивной информацией по этому громкому процессу.

Закономерный результат – репортажи и статьи Николая Самойленко как непосредственного участника всех событий и как самого осведомленного представителя средств массовой информации пользовались бешеным успехом не только в родном городе, но и по всей Украине, а также в других, зачастую весьма и весьма далеких от Украины странах.

В те дни Николай заработал и свой первый по-настоящему солидный гонорар – за эксклюзивную статью о механизмах преступного бизнеса на Украине и его связях с преступным миром в Европе один знаменитый немецкий еженедельник выплатил ему пять тысяч марок.

Наконец, главным итогом расследования этого дела стало создание правительственной комиссии по возвращению незаконно усыновленных детей на родину.

У Пелагеи Брониславовны Кашицкой наконец-то появилась реальная надежда увидеть и обнять своего единственного племянника, ставшего ей; за эти страшные месяцы больше чем сыном, – своего Виталика...

III

Жизнь не может, по ее же законам, слишком долго казаться счастливой и розовой.

Вскоре на Николая обрушилась целая серия неудач.

Сначала три раза подряд, с интервалом в две недели, была ограблена его скромная холостяцкая однокомнатная квартира. Там не было особых ценностей, но телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр и даже итальянская стиральная машина "Индезит", которую не поленились вытащить преступники во время последней, третьей, кражи, никому бы не показались лишними.

Еще через пару недель сгорел маленький дачный домик Самойленко – тот самый, в котором Банда проводил допросы в бытность свою в Одессе. Официальная версия пожарных – замыкание в неисправной электропроводке, но сам Коля был уверен, что это ошибка – он лично летом обновил всю проводку, поменял все раздаточные коробки и за качество своей работы мог бы ручаться.

Еще через несколько дней из тихого дворика дома Николая угнали его старенькую видавшую виды "девятку". Кому могла понадобиться эта развалюха, за которую жаль было бы выложить и две штуки баксов, – загадка.

Примечательно, что ни по одному из заведенных дел уголовный розыск не продвинулся ни на йоту, и вскоре у Николая появилось очень странное чувство, что искать украденные у него вещи никто особенно и не стремится...

* * *

А потом начались неприятности и на работе – шеф категорически не пропускал его материалы, ссылаясь то на нехватку места на полосе из-за срочного "официоза", то на недостоверность приводимых Николаем фактов, то на неактуальность и незначительность тематики.

Для Самойленко это было совершенно поразительно и удивительно, но факт оставался фактом – за два месяца он не смог опубликовать в своей газете ни единой строчки! Естественно, что когда подходило время премирования по итогам месяца, Николай оба раза оставался на голом окладе, не получая ни процента из рекламных поступлений в газету.

Тем временем читатели замучили его звонками и письмами, заботливо спрашивая о здоровье и самочувствии своего любимого журналиста, но Николай и сам толком не знал, что им отвечать.

Наконец, не выдержав, в один прекрасный день он зашел в кабинет главного редактора и, нагло закрыв за собой дверь на защелку, решительно уселся напротив шефа.

– Ну, чего тебе? – не выдержал тот прямого взгляда журналиста.

– Вы, конечно, не догадываетесь, Олег Петрович? – съязвил Самойленко, картинно складывая руки на груди. – А может, давайте все же поговорим начистоту?

– Что случилось?

– Это я вас хочу спросить, что случилось?

– У меня – ничего.

– А мне каждый день звонят читатели, спрашивают, где мои материалы.

– И где же они?

– У вас в мусорной корзине! Что вы все дурака валяете, в самом-то деле, Олег Петрович? Вы же прекрасно знаете, о чем я говорю!

– Я прекрасно знаю?.. Впрочем, я действительно знаю – это ты валяешь дурака!

– Каким образом?

В кабинете на несколько минут воцарилось тяжелое молчание. Редактор смотрел на Самойленко с таким странным видом, будто хотел уже что-то ему сказать, но в самый последний момент вдруг удержался.

Коля выдержал его взгляд спокойно, выдержал и его молчание, терпеливо ожидая, когда же наконец главный редактор заговорит – первым заговорит.

– Коля, я, конечно, не могу, не имею права сказать, что ты стал писать хуже. У меня язык не поворачивается.

– Спасибо.

– Но я тебя никогда больше не напечатаю.

– ?.. – Самойленко смотрел теперь на своего шефа во все глаза, не понимая, о чем говорит этот в общем-то умный и интеллигентный человек.

– Пойми, это не от меня зависит.

– А от кого?

– Кто у нас учредитель, Коля?

– Горсовет и горисполком...

– Вот видишь!

– Что вижу?

– Понимаешь, значит, все.

– Я ничего не понимаю. Олег Петрович, ведь мы с вами уже долгое время работаем вместе, и, как мне кажется, совсем неплохо. Так давайте будем говорить начистоту, как мужчина с мужчиной, – Николаю уже надоел этот разговор полунамеками, он хотел получить от своего начальника четкий и конкретный ответ, что не устраивает шефа в его материалах. Для этого, собственно, он сюда и пришел.

– Э-эх! – сокрушенно покачал головой редактор. – Ладно, давай говорить начистоту. О чем ты писал последнее время?

– Вы же знаете...

– Знаю!.. И не только я знаю!.. – шеф чуть ли не выкрикнул эту фразу, в сердцах сломав только что извлеченную из пачки сигарету, но тут же постарался взять себя в руки, протягивая пачку "Мальборо" Николаю. – Кстати, кури, если хочешь, не стесняйся...

– Спасибо, не откажусь, – Самойленко, однако, не взял предложенную редактором сигарету, а предпочел свою.

Они закурили, и через минуту небольшой кабинет шефа уже наполнился дымом. Главный редактор продолжил разговор, но на этот раз более спокойно:

– Коля, ты достал город своими разоблачениями.

– То есть?

– Ну, ты же взрослый человек! Неужели не можешь догадаться, о чем я говорю?

– Пока не могу.

– Ну и тормоз, если не можешь!.. – снова разгорячился шеф и снова постарался обуздать свои нервы. – Ты думаешь, если начальника гуно посадил...

– Это не я посадил.

– С твоей подачи, не надо делать невинные глазки!.. Так вот, думаешь, если ты полгорода пересажал...

– Ну уж полгорода!

– Ты перестанешь меня перебивать или нет! Дай сказать спокойно! – снова почему-то занервничал главный. – Твою мать, вот болтун!.. Короче, сидят у нас в городе, дорогой мой, еще далеко не все. А сидеть многим есть за что. Теперь тебе все ясно, тормоз коммунизма?

– Почти, но не совсем.

– Чтоб до тебя дошло окончательно, объясняю: там, – Олег Петрович ткнул пальцем в потолок, – тебя стали бояться. А когда они боятся, человека убирают.

– Убивают?

– Я сказал "убирают". Например, лишают работы, средств к существованию. Чтоб и другим неповадно было. Теперь понятно?

– Допустим. Допустим, вам приказали...

– Посоветовали.

– ...хорошо, посоветовали убрать меня из редакции.

– Точно.

– Но ведь по закону уволить можно только за что-то конкретное, разве не так?

– А мне тебя, между прочим, вообще не хочется убирать. Ты – настоящий талант, и я тебя действительно уважаю и ценю как классного журналиста. Через полтора года выборы, власть в городе поменяется, а ты у меня в штате останешься. Усек?

– Не совсем.

– Я просто не буду тебя печатать эти полтора года, сохраняя для будущего.

– Да вы что!

– Так будет лучше для тебя.

– Ну, не вам указывать, что мне лучше! – теперь уже не выдержал Николай. – Видел я вашу газету знаете где? С таким редактором, который обосрался после первого же окрика! Найду я себе работу, не волнуйтесь.

Он встал, чтобы уйти из кабинета, но Олег Петрович почему-то не обиделся и лишь мягко улыбнулся, жестом снова приглашая его сесть.

– Дурак ты, Коля.

– А вы умный.

– Не кипятись. На работу тебя не возьмет ни одна местная газета.

– Пойду в "Курьер". Он от властей не зависит, там частный капитал...

– Ага, и его редактор с радостью навлечет на себя, приняв тебя на работу, бесконечные проверки из налоговой инспекции, бесконечные "наезды" со стороны муниципалитета по поводу аренды помещения и прочие прелести.

– Пойду в дворники.

– Ты, журналист от Бога, – в дворники?

– А что же мне делать?! – с тоской и даже чуть ли не с мольбой вскричал Самойленко, растерянно глядя на шефа.

Он понял, что в словах Олега Петровича заключается суровая правда.

– Или – сиди у меня в газете тихо, как мышь, и не рыпайся, или...

– Или что?

– Или уезжай отсюда.

– Что?!

– Уезжай. Может быть, так оно даже и лучше будет. Думаешь, квартиру твою случайно ограбили? Машину угнали тоже случайно?

– А что?..

– А то. А дачу подожгли?

– Не знаю.

– А как расследование продвигается по твоим заявлениям в милицию?

– Никак.

– Вот то-то и оно.

– Все это связано?

– А ты как думал?

– Ну, дела... Да я весь город на уши подниму. Я в управление КГБ...

– Ты, Николай, пока что ничего не сможешь сделать. Ясно? Слушай, возьми для начала отпуск, уезжай к чертовой матери на кулички, подумай, поразмысли хорошенько надо всем, что я тебе сейчас рассказал. Тебе точно пора линять отсюда, и как можно скорее. Одесса – слишком злопамятный город, уж поверь мне, старому одесситу...

Они снова надолго замолчали, и снова первым заговорил редактор:

– Короче, Коля, я тебе и так слишком многое сказал. Не бойся. Уезжай. Ты не пропадешь. Такие профессионалы, как ты, везде нужны.

– Везде, кроме родного города.

– Так уж получилось, Николай. Ты в конце концов убедишься – тебе будет только лучше. Найдешь отличное место, и через год-два то, что произошло с тобой за последнее время здесь, в Одессе, будешь вспоминать как страшный сон.

– Пожалуй.

– В общем, иди пока. И подумай как следует. В приемной у Татьяны оставь заявление на отпуск, я выплачу тебе все причитающиеся премиальные. А из отпуска можешь и не возвращаться...

* * *

Два месяца спустя на только что купленном подержанном белом "БМВ" Николай покидал Одессу, чтобы не возвращаться сюда больше никогда.

Он, поразмыслив, пришел к выводу, что шеф был прав – жизни здесь ему больше не будет.

Николай продал свою приватизированную квартиру, участок с остовом сгоревшей дачи, сдал в комиссионку свою не слишком роскошную мебель и, загрузив заднее сиденье машины и багажник своими вещами и еще раз пересчитав вырученные от продаж пятнадцать тысяч долларов, оставшихся после покупки "БМВ", отчалил.

Он ехал в Белоруссию, в Минск.

Там жила Наташа Сенько – бывшая студентка факультета журналистики Белорусского университета, когда-то стажировавшаяся у них в газете.

Теперь это был, пожалуй, единственный человек на земле, которому Самойленко хоть немножко нужен...

Они полюбили тогда друг друга с первого взгляда. Тот весенний семестр, который Наташа провела в Одессе, стал сказкой в жизни обоих.

Но потом...

Потом всегда что-то вставало между ними – расстояние, границы, работа. Они виделись только летом, во время отпуска, специально отправляясь в Крым, в Коктебель, так сказать, на нейтральную территорию.

Он звал ее замуж в Одессу.

Она соглашалась замуж, но при условии его переезда в Минск.

Они встречались уже шесть лет, и за это время чувство, связывавшее их, нисколько не ослабло, а только становилось сильнее.

И вот теперь, когда Николая больше ничего не держало в Одессе, их любовь наконец получила возможность закономерной реализации.

За всеми переживаниями, последовавшими после разговора с главным редактором, Николай не сразу вспомнил, точнее, не сразу сообразил, какие перспективы открывает для него расставание с проклятой Одессой.

А когда до него дошло, что может ожидать его впереди – не сомневался больше ни минуты.

Он даже не позвонил Наташе, не предупредил ее о своем скором приезде.

Будь то, что будет, решил он.

Если она действительно любит его так, как любит ее он, то их встреча получится только еще более волшебной и радостной. Если же нет...

Тогда Николай подумал, чем ему заняться в этой жизни – ведь тот же Банда достиг многого, не имея даже той стартовой площадки, которая есть у него, Николая, в виде пятнадцати тысяч долларов.

Но Николай не думал про худшее – он закрыл черную страничку своей судьбы и теперь летел навстречу своему счастью, выжимая из "БМВ" все, на что была способна эта машина.

Счастье действительно ждало его впереди...

Часть вторая

Профессионал

I

За последний год Алина измучилась совершенно.

С тех пор, как российские федеральные войска штурмом взяли Грозный и на Северном Кавказе развернулась настоящая война, она потеряла покой.

Сначала она толком не поняла, что же происходит. Да, были сообщения средств массовой информации о многочисленных жертвах в результате вооруженных столкновений между федеральными войсками и группировками чеченских боевиков. Да, по-человечески, по-женски было страшно задумываться, во имя чего гибнут совсем еще мальчишки. Да, было дико и жутко слышать про бомбардировки сел и городов Чечни российскими боевыми самолетами и вертолетами. Да, было недоумение, и это мягко сказано, – как можно воевать так, чтобы всего за несколько часов уничтожались целые батальоны и даже полки регулярной армии.

Но это все было сначала. Это были чувства обыкновенной русской женщины, к тому же женщины умной, умеющей думать, анализировать и сопоставлять факты и информацию из различных источников.

А потом Алина услышала о том, что в Чечню послали подразделения ОМОНа и мобильные отряды некоторых спецслужб. Еще чуть позже – про знаменитую "Альфу", которая так неудачно "отметилась" в Буденновске.

Вот тогда покой оставил молодую женщину – ведь ее муж тоже служил в спецгруппе.

Каждый день она ждала чего-нибудь ужасного – очередного захвата города, очередного террористического акта или еще чего-нибудь в том же роде.

Воображение рисовало ей, что однажды ее Банда, ее любимый муж Сашка не вернется вечером с работы домой, потом его не будет еще какое-то время, а еще чуть позже в один прекрасный день ей сообщат, что "майор Бондарович погиб при выполнении важного правительственного задания"...

Она вздрагивала и отгоняла подальше эти страшные мысли, ругая себя: "Дура набитая! Про что ты думаешь?! Накаркать хочется?"

И все же нет-нет, но мысли эти снова возвращались к ней, и тогда страх за Банду, за себя, за их годовалого сынишку Никитку сковывал душу женщины, невыносимой болью сжимая ее сердце.

Особенно остро почувствовала Алина опасность в тот день, когда началась эта безграмотная операция по штурму поселка Первомайского, в котором силами федералов были блокированы террористы под командованием Салмана Радуева с двумя сотнями заложников.

Вечером, как обычно, они всей своей большой семьей – а жили молодые с родителями Алины, благо позволяли размеры квартиры Большаковых и самое благожелательное отношение стариков к своему зятю – собрались у телевизора посмотреть выпуск новостей. Александр пристально всматривался в экран, как будто хотел увидеть в коротком репортаже из Чечни что-то особенное.

И как только сюжет с места боевых действий закончился, Банда вдруг резко откинулся на спинку кресла, в гневе сильно ударив кулаком по подлокотнику:

– Идиоты!

– Что ты имеешь в виду? – спокойно спросил Большаков, хоть и удивленный столь эмоциональной реакцией зятя, но постаравшийся скрыть свои чувства.

– Ой, простите, Владимир Александрович! Не смог сдержаться...

– И все же?

– Вы заметили, показывали ребят – в камуфляже, в бронежилетах?

– Ну, – неопределенно протянул отец Алины, – там все, вроде, в камуфляже были...

– Да, конечно. Но там сейчас происходит что-то ужасное. Это ведь были не обыкновенные солдаты...

– Банда с горечью кивнул на телевизор и вдруг встал, нервно прошелся по комнате, потом снова опустился в кресло. – Помните ли вы захват террористом автобуса с корейцами?

– Конечно.

– Обезвреживание проводила спецгруппа по борьбе с терроризмом из УВД Москвы. Есть такое спецподразделение. Хорошие ребята, настоящие профессионалы. Я знаю некоторых из них, встречались по делам службы...

– И что?

– Мне говорили сегодня на работе, по секрету, конечно, что их туда бросили на съедение. Но я не поверил. А теперь сам увидел, – Банда снова кивнул на телевизор, – узнал их, убедился. Показали на весь экран.

– По-моему, Александр, никто из этого никакого секрета не делал. Кажется, я уже неоднократно слышал, еще несколько дней назад по радио или по телевизору, что этот отряд перебросили в Первомайский для участия в операции по освобождению заложников.

– Это я знаю.

– Так что же тебя так смутило?

– Они шли в бой.

– Я не понимаю...

– Владимир Александрович, их просто бросили на съедение, – повторил Банда свою фразу. – Это... Как вам объяснить? Это примерно то же самое, если классного хирурга отправить работать в магазин рубщиком мяса, – нашел наконец Банда подходящее сравнение.

– Да ты не нервничай так, – пожал плечами Большаков, уже не на шутку встревожившись, – такая реакция всегда выдержанного и хладнокровного Банды была для него полной неожиданностью. – Объясни мне толком, что тебе не понравилось. Что-то я ничего не понимаю. "Идут в бой"... Так их же туда для этого самого боя, наверное, и послали?

Алина и Настасья Тимофеевна испуганно переглянулись, тоже не понимая, чего это Банда так кипятится.

– Эти ребята – настоящие профессионалы. Они очень хорошо подготовлены, – Александр никак не мог успокоиться, заметно нервничал. – Они все отлично экипированы. Понимаете, это спецподразделение, для решения спецзадач. Это штучный товар.

Ночью, незаметно проникнув в Первомайский, подкравшись к бандитам поближе, они бы обязательно выполнили задание на "отлично". И никто из заложников не пострадал бы.

– Ну, это понятно. А что же – изменилось? Они так и сделают – вот наступит ночь...

– Изменилось все – их используют как обыкновенное пушечное мясо. Как каких-нибудь мотострелков или десантуру. Хватайте автоматы – и в атаку. Вперед, на пулеметы...

– Так ты же сам говоришь, что это профессионалы! Они же должны справиться...

– С кем и как справиться, Владимир Александрович?! Кто так делает? Да их же сразу половину положат! Это ведь лобовая атака! Бред собачий...

– Саша, успокойся, – мягко проговорил Большаков, положив руку на плечо зятя.

– Понимаете, их ведь беречь надо. А их вместо этого – под пули, как простых солдат. Зачем их тогда вообще дергали, если не хотят использовать по назначению? Хотели положить как можно больше народу – так гнали бы в атаку пехоту, а при чем тут спецподразделение?

– Да... – протянул Большаков. – Действительно, ты, наверное, прав. А я, видишь, ничего этого не понял, хоть и генерал.

– Вы, Владимир Александрович, – ученый, который занимает генеральскую должность, – горячо перебил тестя Банда. – Простите, конечно, я не хочу вас ни в коей мере обидеть, но вы не боевой генерал. Вы профессионал в своей сфере.

– Абсолютно верно. Так почему, по-твоему, я должен на это обижаться?

– Конечно, не должны... Но я о другом – там-то командуют боевые генералы! И вытворять такое!.. Этак, глядишь, завтра и моих ребят, чем черт не шутит, дернуть могут: автомат Калашникова в руки – и вперед, на мины...

– Типун тебе на язык, придурок! – вдруг крикнула, вскакивая с дивана, Алина. – Думай иногда, что плетешь!

Вся семья опешила, не ожидая от нее подобных выходок. Банда вскочил с кресла, сделал шаг навстречу жене, но Алина, сверкнув в его сторону разъяренным взглядом, лишь отступила, затем от переполнявшего ее гнева даже топнула ножкой, но уже в следующую секунду, не выдержав, вдруг заплакала и выбежала из комнаты...

* * *

– Саш, прости меня, не выдержала я, сорвалась. Я не хотела... Как-то само собой получилось.

Уложив Никитку спать, Алина быстро юркнула под одеяло и прижалась к мужу, уютно устроившись на его широкой сильной груди.

Она очень любила эти сладкие мгновения перед сном, приносящие неповторимое чувство тепла, близости, единства. В эти чудесные минуты он принадлежал ей и только ей, и умиротворение мягко охватывало молодую женщину, прогоняя все дневные страхи и волнения.

– Конечно, Алинушка. Я же все понимаю. Это ты меня прости, милая моя...

Банда прижался щекой к ее голове и ласково погладил по спине, чуть сильнее прижимая к себе.

Ему очень нравилась эта ее почти кошачья привычка прижиматься к нему, игриво и нежно прикасаясь всем телом, и выгибать спину, прислушиваясь к его поглаживаниям. Иногда ему даже казалось, что Алина вот-вот замурлычет от восторга.

– Саша, я боюсь.

– Чего ты боишься, малышка? Я ведь с тобой. Помнишь, как в том старом фильме – "не бойся, я с тобой"...

– Я все равно боюсь... – перебила она его, не дослушав. – Я очень боюсь, что твою группу тоже отправят в какой-нибудь очередной Первомайский.

– Ну, нет. В Чечню нас ни в коем случае не дернут, – уверенно возразил Банда. – Если только случится что-то уж совсем из ряда вон...

– Например? – она тревожно подняла голову, пытаясь разглядеть в темноте глаза мужа.

– Ну, не знаю.

– И все же? Сколько надо чеченцам захватить людей в заложники, чтобы операцией по их освобождению занялась ваша группа?

– Алинушка, ты спрашиваешь глупости, на которые никто не даст тебе ответа.

– И все-таки?

– Я не знаю, как ответить на твой вопрос. Скажу одно: мы – слишком элитные. И слишком секретные. Про наше существование знают очень немногие даже в самой системе ФСБ. Там, в Чечне, – война, открытое противостояние, настоящие бои. Мы же предназначены совсем для другого – для секретных, тайных, молниеносных операций, понимаешь?

– Но ведь этот спецотряд московской милиции послали! И прямо в бой...

– Нас не пошлют, – еще более уверенно, чем перед этим, специально придавая голосу почти что металлическое звучание, ответил Банда. – И вообще, Алина, милая, выброси из головы всякую ерунду. Поверь, я не могу тебе всего рассказать, но наше подчинение гораздо более узкое и конкретное, понимаешь? Нас никогда не пошлют в обычный бой.

– Очень хотелось бы тебе верить, – она еще сильнее прижалась к нему, пряча лицо на его груди. – А если и попробуют, ничего у них не получится. Я же тебя никому не отдам"

– А я никому, кроме тебя, и не собираюсь отдаваться! – игриво, чтобы успокоить и подбодрить жену, со смехом ответил Банда, нежно поглаживая ее бедро...