Наперегонки со смертью (№3) - Марафон со смертью

– Очень хорошо, Николай Казимирович, мы так и думали, – будто издалека донесся до него голос милиционера. – Мы определили вас как владельца машины – по номерам двигателя и шасси, а также по техпаспорту. Мы сверили ваши данные по картотеке в Минске, в ГАИ.

– Так зачем спрашивали?

– Надо было во всем убедиться. Ведь при вас не было с собой паспорта. Ладно, я не для этого, собственно... Николай Казимирович, предварительное следствие установило, что вы тормозили с большой интенсивностью, но избежать столкновения так и не сумели. К сожалению, второй участник дорожно-транспортного происшествия скрылся с места аварии.

– Как же?..

– На месте происшествия остался только полуприцеп, под который и угодила ваша машина. А тягач – исчез. Сейчас тягач и его владельца по поручению районного ГАИ ищут сотрудники уголовного розыска.

– Это был "КамАЗ".

– "КамАЗ"? Вы точно запомнили?

– Да.

– Очень хорошо... А номера помните?

– Нет, конечно. Издеваешься...

– Ну, почему же – мало ли что. А может, вы запомнили, какого цвета была кабина?

– Вроде, красная. А вообще... черт ее знает... Слушай, инспектор, мне очень хреново. Может, ты пока оставишь меня в покое? – чуть не взмолился Николай, бросив тоскливый взгляд на этого энтузиаста в форме.

– Что? А, да, конечно. Мне, правда, врач разрешил с вами побеседовать. Но если вы себя так плохо чувствуете, что не можете ответить...

– Очень плохо.

– ...тогда допрос я проведу позже, – будто и не расслышав Самойленко, безапелляционно закончил милиционер. – Для нас очень важны ваши показания, гражданин Самойленко. По полуприцепу ничего установить не удалось. Он еще три года назад списан с одной из минских баз. Его давно уже должны были распилить на металлолом. Откуда он взялся – не понять. Кто хозяин – не вычислить, кто был за рулем – тем более. Так вы, Николай Казимирович, точно помните, – что это был "КамАЗ"?

– Да. И отцепись наконец...

– Ну, что ж. Спасибо, – милиционер встал и захлопнул блокнот, в котором что-то помечал по ходу разговора. – Кстати, гражданин Самойленко, должен вас предупредить, что предварительное расследование и моделирование ситуации на месте позволили установить, что вами были нарушены правила дорожного движения – вы превысили скорость. Второй участник дорожного происшествия, возможно, тоже нарушил правила проезда перекрестков. Но вы виноваты. Несомненно... Впрочем, об этом мы еще с вами не один раз побеседуем. А пока что выздоравливайте, гражданин Самойленко.

Инспектор как-то очень злорадно ухмыльнулся, смерив незадачливого водителя "БМВ" презрительным взглядом, и Николай вдруг понял, что искать тот проклятый "КамАЗ" милиция особенно и не будет – вину за аварию спишут на самого потерпевшего. Сам виноват – и делу конец. Все логично.

Николаю вдруг захотелось съездить по уху этому наглому менту, и он устало закрыл глаза, лишь бы не видеть его самодовольную рожу...

* * *

Странное чувство испытывают рядовые учителя, когда попадают в коридоры исполкомовских отделов народного образования – отсюда, из этого логова чиновников от учебы, исходит обычно все самое неприятное, что только есть в работе учителя: планы, программы, проверки, аттестации, комиссии... Наверное, похожее чувство испытывал знаменитый разведчик Исаев, он же Штирлиц, бродя по коридорам гестапо: повсюду – враги, но нужно делать вид; что это – коллеги.

После выхода на пенсию Пелагея Брониславовна надеялась навсегда вычеркнуть из своей жизни это мрачное здание, но теперь без визита к Антоненко, начальнику городского управления народного образования, ей не обойтись. Именно на него возлагала она свою последнюю надежду. Ведь он здесь – полновластный хозяин и авторитет, и только он сможет помочь ей разобраться во всем случившемся с ее Виталиком.

И тем не менее, поднимаясь по лестнице на третий этаж, Пелагея Брониславовна вновь испытала знакомое чувство неприязни к этому зданию и обитателям его многочисленных кабинетов.

– Я к Сергею Антоновичу, – с порога объявила она секретарше, входя в приемную начальника гуно. – Он на месте? Мне можно к нему пройти?

Бочком пробираясь к двери в кабинет начальника гуно, Кашицкая говорила быстро, без пауз между вопросами, как будто своей решимостью хотела подавить сопротивление секретарши и пробиться к заветной цели. Но секретарь у Антоненко была опытная и много повидавшая.

– Подождите, женщина!

Секретарша, как ужаленная, вскочила со своего места, готовая броситься на защиту дверей своего шефа, за которые вход был воспрещен.

– Вы по какому делу? Из какой школы? Или детского сада? Вам назначено?

– Я пенсионерка. Пришла по личному делу. Мне нужно обязательно с ним поговорить, – Кашицкая кивнула на дверь Антоненко, но уже не так настойчиво, как минуту назад. Решимость Пелагеи Брониславовны сильно ослабла при виде этого непоколебимого стража начальника гуно, и теперь вместо требовательного тона в ее голосе появились противные ей самой просительные нотки.

– Он сейчас сильно занят, – наоборот, будто набираясь сил, категорически заявила секретарша.

– А когда освободится?

Секретарша уже успела понять, что моральная победа ею одержана, что первая атака незваной посетительницы отбита, и теперь с чувством исполненного долга и восстановленного спокойствия снова опустилась на свой стул, и прежде чем ответить, с царственной небрежностью, не глядя шлепнула несколько раз по клавишам печатной машинки.

– Не знаю. У него очень важные дела, не терпящие отлагательств. А когда он освободится, Сергей Антонович мне что-то не докладывал, – чрезвычайно довольная своим ответом, она смерила Кашицкую уничтожающим взглядом.

В другое время, быть может, Пелагея Брониславовна завелась бы и уж как-нибудь сумела бы поставить зарвавшуюся молодку на место, но сегодня ее мысли и чувства были слишком заняты племянником, чтобы распыляться на подобные мелочи.

– Ничего, я подожду его здесь, в приемной. Можно? – робко спросила Кашицкая, кивая на стоящие вдоль стены рядком стулья.

– Пожалуйста, – милостиво разрешила секретарша. – Сидите здесь, сколько хотите.

– Спасибо.

– Я доложу о вас, как только Сергей Антонович освободится.

– Спасибо, – повторила Кашицкая, устраиваясь на стуле и расстегивая плащ.

– Но я вас должна предупредить, что вам, может, очень долго придется ждать, – уже почти совсем миролюбиво закончила секретарша, едва ли не с сочувствием глядя на пожилую посетительницу.

– Ничего, я подожду. Дело у меня очень важное. Я обязательно должна увидеть Антоненко, – убежденно проговорила Пелагея Брониславовна, упрямо указав на закрытую дверь начальника гуно...

В кабинет Антоненко она попала только к вечеру.

Маша (именно так звали верную секретаршу, которая, кстати, оказалась не такой уж вредной девчонкой и даже угостила Пелагею Брониславовну кофе) на минуту вошла в кабинет своего шефа и тут же появилась снова, сделав приглашающий жест:

– Заходите, он вас примет.

Антоненко сидел за огромным столом, уставленным телефонными аппаратами и заваленным кипами бумаг. Он откровенно грустно смотрел на посетительницу, устало подпирая голову руками:

– Я вас слушаю.

Голос его был бесцветным и равнодушным. Вряд ли он собирался слушать, что наговорит ему эта пенсионерка.

– Сергей Антонович, я по важному делу. Меня зовут Пелагея Брониславовна Кашицкая, – посчитала нужным сначала представиться женщина. – Я являюсь опекуном своего племянника, Виталия Корабельникова...

– Корабельникова? – при звуках этой фамилии лицо Антоненко будто оживилось. Заметно было, что он что-то старательно пытается вспомнить.

– Да. Он был отправлен из детского дома с группой детей в Италию...

– А-а! – весело вскричал Сергей Антонович, отбрасывая маску скуки, вставая и жестом предлагая Пелагее Брониславовне садиться в кресло напротив.

Странно, но веселость эта и гостеприимность вовсе не показались женщине искренними.

– Как же, как же, помню фамилию Корабельников! Красивая фамилия.

– Я бы хотела...

– Машенька, – проговорил Антоненко в аппарат селекторной связи, перебивая Кашицкую, – в том шкафу, где у нас дела детей, отправленных в этом году в Италию, найди мне папку Корабельникова. Виталия... Как его по батюшке? – обернулся он к Пелагее Брониславовне.

– Васильевича, – почему-то шепотом подсказала Кашицкая, невольно привстав со своего места.

– Васильевича, – продублировал в аппарат Антоненко. – Найди, Машенька, будь добра, эту папку и принеси мне сюда как можно быстрее.

– Я бы хотела понять, что происходит, – заговорила Кашицкая, когда начальник гуно снова уселся на свое место. – Мне никто толком ничего не может объяснить. Вдруг взяли и лишили меня, единственного родного ему человека – не алкоголика, не психичку – права на опекунство, а теперь я вообще узнаю, что мальчика усыновили какие-то итальянцы...

– Ну, не "какие-то", – снова перебил ее чиновник. – Мы всегда очень внимательно изучаем кандидатуры будущих родителей наших детей, особенно, сами понимаете, иностранцев. Каждая такая семья проходит специальную проверку, тестирование, и даже разрешение на усыновление выдается не нами, а только в Киеве, в министерстве... Сейчас посмотрим документы.

В этот момент как раз вошла Маша с "делом"

Виталика в руках, и Антоненко тут же раскрыл папку. Жест, каким он развязывал тесемочки, показался Пелагее Брониславовне уж слишком нервным.

Она поняла, что главный начальник всех педагогов города отчего-то сильно волнуется, – Та-а-ак, посмотрим...

Сергей Антонович вытащил из папки верхний документ и положил перед собой на стол, чуть развернув его, чтобы бумагу видела и Кашицкая.

– Это выписка из решения Советского народного суда от пятого декабря прошлого года... Сейчас... Вот – "признать, что Кашицкая Пелагея Брониславовна по состоянию здоровья, а также по своему материальному положению не может выполнять обязанности опекуна Корабельникова Виталия Васильевича... В связи с тем, что родители Корабельникова В.В. скончались..." Ну, это понятно. Ага, вот – "отделу народного образования решить вопрос о помещении Корабельникова В.В. в детский дом для детей-сирот до двадцатого декабря текущего..."

– Но как же так можно, Сергей Антонович? – Пелагея Брониславовна даже не возмущалась – просто не было предела ее искреннему изумлению. – Как это могли решить без меня, без моего участия? Откуда в суде знают, в состоянии я выполнять обязанности опекуна или нет? Да и Виталик не сирота! Ведь у него есть я, в конце-то концов!

– Пелагея Брониславовна, а я чем могу помочь? Что я мог? Это же, сами понимаете, решение суда, официальный документ, а не прихоть...

– Я опротестую это решение. Я сегодня же, сейчас же пойду подавать кассацию.

– Кассационные жалобы, гражданка Кашицкая, принимаются в десятидневный срок после оглашения судебного решения, если вам это неизвестно. Сейчас, поймите же вы наконец, все ваши протесты ни к чему не приведут, они никому не интересны.

– Почему?!

– Решение суда никто отменить не в праве, даже президент. Вы же грамотная женщина, должны это понимать! – Антоненко заговорщицки перегнулся через стол, к самому уху Пелагеи Брониславовны, увещевая ее.

Кашицкую даже передернуло от такого обращения с ней, и она брезгливо отпрянула, стараясь держаться от этого типа подальше.

Антоненко в ответ только хитро улыбнулся и, победно сверкнув стеклами очков, с торжествующим видом вытащил из папки следующую бумажку.

– Это – справка из четвертой городской клиники, детских болезней, в которой мальчик прошел полное медицинское обследование на лучшей аппаратуре. Читайте сами – "воспаление лимфатических узлов, увеличение щитовидной железы, отставание в психическом и физическом развитии по сравнению с нормами данного возраста, олигофрения легкой степени..." Под этим диагнозом – подпись главврача больницы и начальника горздрава. Что, может, и этот документ собираетесь оспаривать? – Антоненко, не скрывая ехидной ухмылки, презрительно посмотрел на Пелагею Брониславовну. – Что, может, и этим подписям вы не доверяете?

– Конечно, и эту бумажку, буду оспаривать. Каждое слово здесь – ложь...

– Ну уж, знаете!

– Да, да! Он – не олигофрен. Виталик очень умный, сообразительный, нормально развитый для своих лет мальчик. Я не знаю, может быть, лимфоузлы у него в последнее время и увеличились...

– "Может быть"! "Я не знаю"! – зло передразнил ее Сергей Антонович. – Вы ничего не знаете, это точно. Мальчика обследовали лучшие врачи, опытнейшие специалисты-медики нашего города. Уж поверьте, Пелагея Брониславовна, им виднее, болен ли и чем именно мальчик.

– Нет!

Кашицкую охватило тоскливое отчаяние. Она испугалась, потому что вдруг отчетливо поняла, что от всего этого может запросто сойти с ума.

– Нет! Виталик не дебил!

– А про дебилов тут ничего и не сказано, только про олигофрению... Ладно, давайте читать дальше, – оборвал ее Антоненко. – У меня, честно говоря, не так много времени, чтобы...

– Но ведь это же ребенок, вы понимаете или нет, Сергей Антонович? Ну кто о нем позаботится, если не я, его тетка, единственный на этом свете близкий ему человек? Если не вы, которому это положено по долгу службы? Это совершенно не правильный диагноз...

– Перестаньте! – Антоненко брезгливо поморщился и устало махнул рукой. – Слушайте лучше дальше. Вот заявление гражданина Италии господина Марио Контанелли. Проживает в городе Сан-Бенедикто, пьяцца дель Кампо, 5. Владелец торговой компании "Джорджио Контанелли". Отец двоих детей. Он просит право на усыновление больного ребенка и предоставляет гарантии полного курса лечения и постоянного медицинского обслуживания. Здесь приложена его декларация о средних доходах за год, справка о владении недвижимостью – дом, два магазина, склады, пиццерия... Вам что, Пелагея Брониславовна, все, что я рассказываю, – неинтересно?

Кашицкая и в самом деле сидела с таким отрешенным видом, будто все, что рассказывал сейчас Антоненко, не касалось ни ее, ни Виталика. Тупо уставившись в стену напротив, женщина молчала, и никакие эмоции не отражались на ее вмиг осунувшемся и сразу постаревшем лице. Она скорее всего даже не слышала, что рассказывал этот чиновник, старательно копошась в своей проклятой папке.

Так и не дождавшись от нее ответа, Антоненко снова вернулся к своим бумажкам. Вытащив из папки очередной документ, он подвигал его к посетительнице.

– Вот, прошу ознакомиться. Это выписка из протокола заседания коллегии гороно совместно с начальником управления образования и соответствующей депутатской комиссией городского совета. На заседании было принято коллегиальное решение пойти навстречу господину Контанелли и удовлетворить его прошение об усыновлении Виталия Васильевича Корабельникова. Документы Контанелли и Корабельникова с копией нашего решения были направлены в Киев, в министерство образования. Через несколько недель мы получили официальный ответ. Вот он, видите – подпись министра, регистрационный номер, выходящий номер...

Голос Антоненко еле-еле доносился до Пелагеи Брониславовны откуда-то издалека, будто с трудом пробивал страшную стену безразличия и крючкотворства, окружающую со всех сторон этого человека, отделяющую его и ему подобных от нормальных людей с нормальными человеческими радостями, заботами, проблемами. Она бы не услышала его, даже если бы и хотела, потому что не понимала, откуда такие, как Антоненко, вообще берутся.

– Министерство образования утвердило наше решение и подписало все соответствующие документы, подтверждающие факт усыновления господином Контанелли...

Пелагея Брониславовна почувствовала, что задыхается в этом кабинете, рядом с этим человеком, и, ни слова не говоря, встала и направилась к выходу.

Антоненко наконец замолчал, удивленно глядя на странную посетительницу, и тогда в наступившей вдруг тишине Пелагея Брониславовна, обернувшись на пороге и страшно сверкнув своими добрыми учительскими глазами, чуть слышно и очень спокойно произнесла:

– Будь ты проклят, гад! Будь проклят с этого момента весь твой род! Чтоб в твоем роду отныне у родителей всегда забирали детей!

Она повернулась и вышла, а Сергей Антонович, образованный и современный человек, преуспевающий чиновник, отец вполне благополучного семейства, выбежал из-за стола как ужаленный, грязно ругаясь и испуганно вращая маленькими глазками:

– Заткнись, баба блядская! Дура старая! Чтоб ты сдохла и похоронить тебя некому было! Ишь что вздумала – проклинать меня! Ведьма!

А он ведь действительно испугался – проклятья славянок, доведенных до отчаяния, имеют странную особенность сбываться. Даже в наш просвещенный век...

* * *

Раны на теле Николая всегда заживали, как на кошке – быстро и без следа. Наверное, благодаря резервным силам его могучего организма. Эта его особенность уже не раз выручала журналиста в самых сложных ситуациях.

Все обошлось и на этот раз – без последствий, по крайней мере, сколько-нибудь заметных, "прошло" сотрясение мозга, срослись сломанные кости голени и ребра, избавив наконец Самойленко от гипсового панциря и боли при каждом вздохе. Словом, и на этот раз Николая "заштопали", подлечили, и уже через несколько недель после аварии он выписался из этой порядком надоевшей ему грязной, занюханной районной больнички и с удовольствием вернулся в Минск – к семье, работе, друзьям.

Здесь, в столице, коллеги организовали для Самойленко компьютерное обследование в Институте травматологии, и даже эта всевидящая машина не нашла у него сколько-нибудь серьезных отклонений в функционировании внутренних органов.

Словом, все бы было прекрасно, если бы не странные отношения, которые сложились у Самойленко во время лечения с местной милицией.

Николая все время не оставляло ощущение, что и инспектор ГАИ, проводивший расследование, и оперативники из районного отдела уголовного розыска, искавшие тот злополучный "КамАЗ", разговаривают с ним с нескрываемым злорадством.

Это чувство укрепил последний допрос, проведенный инспектором ГАИ прямо в больничной палате перед самой выпиской Николая.

– Следствие закончено, – сообщил ему тогда гаишник. – К сожалению, установить второго участника дорожно-транспортного происшествия, повлекшего последствия средней тяжести, ни нам, ни угрозыску так и не удалось...

– Что, так трудно было отыскать того алкоголика на "КамАЗе"? – удивленно перебил инспектора Николай. – Он же с проселочной выруливал, не иначе – местный. Неужели во всех колхозах в округе так много "КамАЗов", что вам трудно все их проверить? Неужели на сцепке той машины, даже если водитель и бросил полуприцеп, не осталось никаких следов после удара?

– Вы, гражданин Самойленко, будете нас учить, как проводить следственные действия?

– Нет, но...

– Мы тщательно проверили все, что могли. Отработали несколько версий. Но машины, участвовавшей в дорожно-транспортном происшествии, в котором вы пострадали, не обнаружили. Ни в нашем районе, ни во всей области. А мы, поверьте, работать умеем. Гораздо лучше, чем вы думаете.

– Я это вижу, – Самойленко только и осталось, что с сарказмом бросить эту фразу. Но и она здорово задела милиционера.

– Что ты видишь? – прошипел он, зло сверля Николая взглядом. – Что превысил скорость? Что носился на своей "БМВ" как угорелый?.. Думаешь, раз ты писака из Минска, то тебе все можно? Купил, видите ли, крутую тачку! А ведь нужно еще в налоговой спросить, за какие такие "бабки" тебе эта машина досталась.

– Кончай, лейтенант.

– Это ты кончай! Небось машину купил на денежки от рекламы, что в свои передачи насовывал. Думаешь, мы такие темные, что не знаем и не догадываемся, как вы, журналисты, "бабки" зарабатываете?

– Да заткнешься ты наконец когда-нибудь или нет?! – Николаю этот инспектор уже порядком надоел, и, разучившись за время болезни контролировать свои эмоции, он угрожающе стал приподниматься на кровати, сжимая кулаки.

– Что, может, ударить хочешь? Давай, бей, что же ты! – лейтенант тотчас вскочил, по-петушиному тряхнув смешной аккуратной челочкой, прижатой жестким козырьком милицейской фуражки.

– Да нужен ты мне! – успокоившись и снова устраиваясь на кровати, бросил Самойленко. – Ты анекдот про говно, которое по реке плыло, знаешь?

– Нет, – по своей простодушности невольно поддался на подколку инспектор, не врубившись сразу, при чем тут какой-то анекдот.

– Не знаешь?! Тогда слушай. Плывет как-то по реке говно, а по берегу идет милиционер – навроде тебя. "Привет, коллега!" – вдруг кричит ему говно. "Привет, конечно, – отвечает милиционер. – Только какой же я тебе коллега?" Удивилось говно: "Ну, как же! Ты же из органов?" – "Из органов". – "Из внутренних?" – "Из внутренних," – отвечает милиционер. "Ну, вот видишь! Я же и говорю – привет, коллега!"

– Ну ты, козел! – завопил лейтенант, снова вскакивая с табуретки. Его лицо даже побагровело от ярости. – Да я тебя... За оскорбление при исполнении служебных обязанностей...

– Чего? На пятнадцать суток меня посадишь за мелкое хулиганство? И тебе не будет стыдно – больного человека прямо, можно сказать, с больничной койки – в вашу вонючую кутузку?!

– Ну, ты и гад, Самойленко!

– Ладно, лейтенант, не обижайся, – Николай, почувствовав, что морально вконец добил этого простофилю, окончательно успокоился. – Не кипятись. Поспорили мы с тобой немного – и хватит. Да и вообще, ты сам попросил анекдот рассказать, теперь сможешь всем своим коллегам пересказывать... Ну ты понял, конечно, что я имел в виду тех твоих коллег, что обычно по берегу ходят.

Коля не преминул подколоть мента еще разочек, но на этот раз тот среагировал почти мгновенно:

– Твою мать!

– Все, все, лейтенант. Спокойно. Что ты, в самом деле, шуток не понимаешь?

– Ладно, шутник, теперь моя очередь шутить. Посмотрим, как ты смеяться будешь.

– Ну и чем ты меня напугать собрался?

– Как я уже говорил, гражданин Самойленко, – снова резко перешел на официальный тон инспектор, – следствие по вашему делу закончено. И хотя второго участника дорожно-транспортного происшествия установить не удалось, следствие пришло к выводу, что в столкновении виноваты именно вы. Управляя вашей личной автомашиной "БМВ-318" белого цвета, государственный регистрационный номер...

– Ладно, хорош мне рассказывать, какой номер у моей тачки был, – мрачно перебил его Николай, закуривая прямо в палате, где проходил допрос. – Про номер я и без тебя все знаю, лейтенант.

– Так вот, управляя этой автомашиной, вы, гражданин Самойленко, не только не правильно выбрали скорость, потому что не учли наледи, покрывающей асфальт, которая удлинила тормозной путь автомобиля почти втрое...

– Ну-ну! – Коля с самого начала понял, к чему сведется вся тирада гаишника, – ...но и вообще превысили установленную правилами скорость движения по загородным автодорогам. В результате вы, конечно же, не смогли вовремя затормозить, внезапно увидев на дороге препятствие.

– Ни черта себе препятствие! У нас что, повсюду на дорогах прицепы валяются?

– Следствием, между прочим, так и не установлено, был ли вообще второй участник дорожно-транспортного происшествия. Свидетельских показаний, кроме ваших, о каком-то "КамАЗе" в нашем распоряжении нет. А значит, нет и доказательств, что какой-то там "КамАЗ" вообще существует в природе. Вам это понятно, гражданин Самойленко?

– Вот те раз! А прицеп тогда откуда взялся? С неба свалился, что ли?

– Да он мог там до вас трое суток стоять, – развел руками милиционер. Жест, надо отдать ему должное, получился почти театральным. – И никому, кроме вас, особо не мешал. То есть мешал, конечно, но все его спокойно объезжали, потому что не летали как угорелые, не замечая никого вокруг, а спокойно ехали, строго соблюдая правила и выбирая скорость согласно условиям движения и состоянию дорожного полотна.

– Лейтенант, если честно, то на все то, что ты мне сейчас наговорил, я хрен положил. Ты только не обижайся, а скажи откровенно – ты хоть сам во всю эту галиматью веришь? Или тебе это для отписки нужно? Чтобы мое дело побыстрее закрыть – и с плеч долой.

– А вы не волнуйтесь так, гражданин Самойленко, – теперь уже лейтенант говорил с нескрываемой издевкой. – Если когда-нибудь выяснится, что указанный вами "КамАз" все-таки был, и если мы когда-нибудь все же найдем его водителя, он, естественно, ответит по закону. За то, что скрылся с места происшествия, не оказав помощь пострадавшему в дорожно-транспортном происшествии.

– Конечно!

– Ты ж там вообще мог сдохнуть, как собака. Или от потери крови, или от переохлаждения. Хорошо еще, что твоя тачка не загорелась, надежно немцы делают.

– Ага, давай им на фирму в Баварию благодарность пошлем – мол, инспектор дорожной милиции Пупкин и злостный нарушитель правил дорожного движения Самойленко очень рады за вашу продукцию...

– Короче, слушать эту твою туфту у меня времени нет. Подпишите, гражданин Самойленко, вот здесь и вот здесь. Больше я надеюсь вас не увидеть.

– Взаимно, – мрачно бросил ему Николай, расписываясь под протоколом допроса и даже не пытаясь читать, какую там галиматью настрогал инспектор.

Лейтенант сложил бумаги в старый потертый "дипломат" и, поднявшись, направился к выходу, но на пороге вдруг остановился и обернулся к Самойленко, подмигнув:

– Совсем забыл. Новость у меня есть для тебя – оч-ч-чень приятная.

– Что еще?

– Из Минска приезжал страховой агент. Из той фирмы, где застрахована твоя тачка.

– Ну.

– Мы с ним пришли к однозначному выводу, что виноват в аварии ты, а значит, по условиям твоего контракта с фирмой, страховку ты хрен получишь.

– Ну и черт с ней. Ты все сказал?

– Нет, еще не все. Я не советую тебе, Самойленко, если вдруг ты снова купишь "бээмвуху" на ворованные за рекламу деньги, когда-нибудь еще вздумать появиться в нашем районе. Ты через него теперь никогда спокойно не проедешь, это уж я тебе гарантирую, родной.

– Да пошел ты! – Коля схватился за ножку табуретки, намереваясь запустить ее в этого придурка в милицейской форме; но в последний момент все же сдержался, логично решив не связываться с этим вонючим "продуктом внутренних органов". А потому лишь яростно стрельнул ему вслед окурком сигареты, стараясь попасть поточнее.

Но дверь палаты за инспектором уже закрылась...

II

Дверь за Кашицкой уже давно закрылась, а Самойленко все сидел за столом в своем кабинете, боясь поверить в удачу и одновременно с ужасом представляя, какая сложная работа теперь его ожидает.

Да, в том, что материалы, предоставленные Пелагеей Брониславовной, на самом деле сенсационны, можно было не сомневаться. Но...

Пожалуй, только во времена "перестройки и гласности" журналист, получив доступ к желанной информации, мог тут же садиться за пишущую машинку и "рожать" очередное бессмертно-скандальное произведение. Чиновный люд, напуганный странным поведением высшего руководства страны и не отвыкший еще от грозной реакции ЦК на любой негатив в советской прессе, с душевным содроганием раскрывал каждое утро свежие газеты, выискивал в ровных столбиках газетных колонок свои фамилии и... тихонько молчал в тряпочку, ожидая неминуемой расправы над собой сверху.

Но сверху никто в основном никого не трогал, и постепенно журналистская настырность все сильнее стала надоедать "героям" критических заметок и разоблачительных статей. Вскоре все громче зазвучали голоса о журналистской ответственности перед обществом, а еще через некоторое время состоялись первые судебные процессы о возмещении морального ущерба потерпевшим от излишнего внимания прессы. Постепенно аппетиты "униженных и оскорбленных" средствами массовой информации росли, и очень скоро моральный ущерб, который в материальном выражении поначалу исчислялся в скромных сотнях рублей, достиг тысячных и даже миллионных сумм.

О, сколько судебных процессов было проиграно в то время отдельными журналистами и целыми редакционными коллективами! Сколько денег выплачено в качестве компенсаций! А в некоторых странах так называемого ближнего зарубежья кое-кому из журналистской братии довелось даже похлебать тюремной баланды.

Но не зря говорят, что за одного битого двух небитых дают. Пообтершиеся в бесчисленных судебных процессах писаки изучили законы не хуже некоторых адвокатов, наученные горьким опытом редакции обзавелись целыми отделами юридического обслуживания и теперь выверяли каждое слово, подтверждая каждый факт неопровержимыми документальными доказательствами.

И как закономерный итог этого процесса – бороться с прессой обиженным становилось с каждым днем все труднее и труднее.

Самойленко, слава Богу, не первый день работал в газете. Он уже был "битым", и не единожды. Он успел стать за эти годы настоящим профессионалом. И теперь, нисколько не усомнившись в сенсационности и важности рассказанного Пелагеей Брониславовной, сомневался только в одном – удастся ли собрать факты, документы, свидетельства с той тщательностью, чтобы каждое слово, которое он напишет об этом деле, звучало не менее весомо, чем заключительное обвинение прокурора в суде.

Чтобы достичь желаемого, нужно было составить четкий план, продумать каждую мелочь предстоящего расследования. И, положив перед собой чистый лист бумаги, Николай начал записывать все возможные источники информации, которые в самое ближайшее время ему предстояло тщательно проверить.

1. Кашицкая.

Здесь, пожалуй, он взял пока все, что можно было взять. Пелагея Брониславовна могла понадобиться ему только в том случае, если дело повернется вдруг новой, неожиданной, стороной, и тогда ему потребуются ее объяснения или какие-то уточнения.

2. Метельская, из собеса.

Принимала большое участие в делах семьи Кашицких-Корабельниковых. Ее роль как свидетеля переоценить трудно – и по части здоровья мальчика, и по части материального состояния Кашицкой.