Алёне
Улыбнись, вредина ;)
Не было бы тебя - не было бы этой книги
Свой рассказ я хочу начать…
Не, рассказ о своей жизни…
Все началось в 2006 году…
Нет, все не так! Этот дневник… Никогда не писал дневники. Не знаю даже, с чего начать, все как-то не выходит…
Ладно, начнем с самого начала. Когда-то меня звали Моисеем. Нет, не тем, который евреев по пустыне водил - просто Моисеем, Моисей Ротштейн, так меня родители назвали. Мою мать звали Сара, в девичестве Кохен. Отца Михаил Ротштейн. Но все это не важно, потому что было в совсем другом мире. Или в этом… Сколько уже тут живу, так и не понял до сих пор, что же со мной случилось.
Все! Опять сбиваюсь! Так, успокойся, и начинай с самого начала! Память еще не подводит, хоть воспоминания о тех годах уже не такие свежие, но все же в том мире я прожил не один десяток лет, и… Все!
Меня зовут Моисей Ротштейн. Я родился в стране под названием Советский Союз, где и жил до самого ее развала в девяносто первом. Много где жил. Я тогда еще был ребенком, и вместе с родителями весь союз исколесил. Они у меня были… Я уже и не помню, кем они у меня были, потому что в девяносто первом году, когда мне было семь лет, я потерял своих родителей. Нехорошая история, не буду ее рассказывать. Тогда я остался совсем один.
Маленький еврейский мальчик-сирота на руинах огромной страны… Мне еще повезло. Нашлась дальняя родня на Украине, седьмая вода на киселе, но приютила. Просто из жалости. Чтоб я в приют не попал, или, еще хуже, в бомжа не превратился. Так я оказался в Киеве, где и прожил, с небольшими перерывами, следующие пятнадцать лет.
Не могу сказать, что это были лучшие годы. Все же самые теплые воспоминания у меня остались от раннего детства, когда мы с родителями от Биробиджана до Бреста колесили, и от Архангельска до Ашхабада. А эти годы… Ну жил. Ну рос. Учился. Угрюмый еврейский мальчик, которому как в первый день кличка "Моше"
прилипла, так потом и осталась на всю жизнь. Моше Ротштейн - а что, ничего! Сначала я обижался, а потом даже гордиться начал. Еще бы, Моше Даян - национальный герой Израиля, выдающийся военачальник был. А мы с ним тески, так на что обижаться?
Разное бывало. И мацой меня обзывали, и семь сорок заставляли танцевать. И били, за то, что я еврей, и просто так тоже били, потому что я был маленький, слабенький и не мог дать сдачи. Были у меня приятели, но с настоящими друзьями как-то не сложилось.
Те люди, у которых я жил… Ну, не то, чтоб они меня не любили - и кормили, и поили, и покупали все, что надо, из дома никто меня не гнал. Но как-то так они все это делали… Чувствовалось, что не приживусь я у них. Хорошие были люди, но у них своих двое детей было, которых надо на ноги поставить, те еще оболтусы, вот и доходило до меня все всегда в последнюю очередь. Но я не жаловался. Судьба у меня все же была полегче, чем у Золушки, да и многие родные родители намного хуже к своим детям относятся, чем эти люди ко мне.
На жизнь себе сам рано начала зарабатывать. Причем не сникерсами торговал, или машины мыл, а, как настоящий еврей, работал своей головой. Мне всегда легко давались иностранные языки, вот я и подрабатывал уже с восьмого-девятого класса переводами. Серия "для чайников", переводил продвинутым ламерам с английского на русский самые разные "полезные" книжки. Платили не много, но я был всегда экономным мальчиком, и постепенно собиралась серьезная сумма. Я и на других работах работал. Там компьютер собрать, тут программу простую написать, здесь с сайтом помочь. Много никогда не требовал, но "этого кудрявого мальчика" всегда жалели и часто платили больше, чем договаривались.
Так что по окончанию школы произошло радостное для всех событие - я окончательно и бесповоротно оставил своих родственников и ушел на вольные хлеба.
К тому времени я уже много чего повидал. Но настоящая жизнь началась только теперь. Наконец-то я вырвался на свободу, и сбылась мечта идиота - я отправился на свою историческую родину! Земля Обетованная, Израиль. Ерушалаим, шель захав, вэшэль нехоше вэшэль ор… Золотой Иерусалим Наоми Шэмера… Как это все красиво звучало со стороны! Страна единения еврейской нации, край обетованный. Единственное место на планете, где евреи живут дружно, их никто не обижает и не притесняет…
Только тогда, когда я попал в Израиль, окончательно сформировалось мое мировоззрение космополита! Отныне я дал себе зарок - любить Израиль только со стороны! Если до этого я был близко к сионизму, то теперь стал настоящим интернационалистом.
Так что вместо рая Земли Обетованной судьба меня кидала дальше по свету, каким-то чудом я оказался в Москве, где меня угораздило поступить в МГУ. Пару раз получив в темных переулках за свой уж очень характерный нос и пейсы, я очутился в Питере, где резко сменил свою ориентацию, и стал уже не программистом, а лингвистом. Мне это не понравилась, опять Москва, физика, Ерушалаим, иудаика, питерская, а затем львовская, академия художеств… Пол года в Штатах, накатался от Шикаго на востоке до Фриско на западе, убедился, что американские негры в Окленде любят евреев не больше, чем московские или питерские скинхэды.
Время от времени наведывался в Киев. Меня тут особо никто не ждал, но из приличия - погостить у родни, похвастаться своими успехами, показать новые фотографии, где я то на Эльбрусе, то у Стены Плача, то возле Эмпаер Стэйт или моста Голден Гейт.
Тоже не назвал бы эти годы лучшими. Разное случалось. Много раз меня били, время от времени попадал в больницу, что поделаешь, заносит иногда на поворотах длинный нос. Совал его, куда надо и не надо, вот и получал по заслугам. Кем только я не работал, и актером в театре, и декоратором, и переводил, и программировал, даже несколько статей написал. Про погибшее местечковое народное еврейское творчество, от которого ничего, кроме архива старых восковых цилиндров Эдисона, не осталось. Целый пласт культуры, песни на идише еврейских общин в Польше, Украине и Беларуси, сгинул навсегда, уцелело только то, что чудом успели записать этнографические экспедиции конца девятнадцатого, первых десятилетий двадцатого века.
В Израиле мои статьи похвалили, но… Не сложилось. Не нашли мы общий язык, так что мои работы так и остались не опубликованы. А сам я забросил иудаику и взялся за латынь…
Так прошли пять лет. Кудрявый еврейский мальчик с большим шнобелем, отзывается на кличку Моше, превратился в кудрявого еврейского двадцатидвухлетнего парня по имени Моше, у меня так в израильском паспорте и записано было, Моше Ротштейн. И занесла меня нелегкая летом 2006 года в Киев…
Я тогда даже не думал, что моя жизнь вот-вот повернется на триста шестьдесят градусов, и я окажусь тут, в Латакии, Стране Тысячи Замков.
Не скажу, что тут мне так уж хорошо… Ну да, евреев тут не обижают, потому что не знают, кто это такие, но те же Воины Пограничья или Багряная стража Храма…
Опять меня заносит! Ведь тогда я еще не знал ни про Границу, ни про Храм, даже про Башню Драконьей Кости не слышал! Тогда я… Впрочем, сейчас обо всем по порядку.
Как сейчас помню тот день…
- Милок, дай тебе на судьбу погадаю!
- А погадай!
Не знаю, что на меня тогда нашло. Наверно, какое-то наваждение. Всегда цыган сторонился, а тут взял, да и согласился. Может, песня повлияла. Ее как раз тогда крутили в одном из киосков, "а что сказать вам, что сказать, устроены так люди, желают знать, желают знать, желают знать, что будет". Вот я и согласился.
А цыганка была странная. Мне сразу показалось - что-то в ней не так. Я много по миру помотался, многих цыган повидал. Не настоящие они. Кочуют, как и прежде, живут своей жизнь… Но исчезла у них искра. Теперь это просто бродяги и шарлатаны, которые и сами не верят в то, что говорят.
А это верила. Я своим еврейским носом почуял, верила. Да и внешне… Какие обычно украинские цыгане? Грязные, оборванные. По метро шастают, деньги просят. Всегда потом проверяешь, на месте ли кошелек. А эта цыганка была настоящей. И голос у нее был завораживающий. Тогда я это не понял, только потом до меня дошло, когда уже поздно было - ее слова как бы мимо ушей, сразу в мозг проходили.
- Дай руку, милок…
Протянул я цыганке свою ладонь. Ухватила она ее, начала изучать, что-то себе под нос бормоча. Другие бы уже и про богатство, что меня ждет, три короба наврали, и про любовь мою лапши навешали, лишь бы я доволен остался. А эта долго молчала. Внимательнейшим образом пальцем вдоль линий водила, но только головой качала. И с каждой секундой все более пасмурной становилась.
- Ой, милок, нехорошо-то как… - наконец заключила она. - Не могу я тебе будущее сказать, и не проси. В тумане оно запрятано, да и знать тебе его не нужно. Но ты, милок, лучше старую цыганку не слушай. Слепа, видать, я стала…
Тогда я подумал - какая же она старая? Молодая, лет двадцать… Потом присмотрелся - не двадцать. И не тридцать, и не сорок - много ей лет. Очень много. Бывают такие люди, и кожа у них гладкая, и морщин нет, но чувствуешь - немало они в жизни своей повидать успели. Цыганка была как раз из таких, даже странно, как я мог ее сначала за свою ровесницу принять.
- Как же так? - возмутился я. - Нехорошо получается. Раз уж взялась судьбу гадать - гадай. Ты не волнуйся, заплачу, за мной не заржавеет…
- Ой, милок, зря ты так, зря… Не нужны мне деньги нечистые… Но воля твоя. Пошли, милок - я тебе на картах погадаю. Кто знает, может и ошиблась я… Но карты не лгут, милок - что скажут они, то и будет. Не боишься будущее свое узнать?
- Уважаемая! - не выдержал я, - Ты ж сама мне погадать предложила! Я у тебя не просил, или ты от слов своих отказываешься?
Ничего мне тогда цыганка не ответила - лишь еще раз головой покачала. Пошла куда-то, а я за ней.
Уже тогда какой-то подвох чувствовать начал. На меня это не похоже, чтоб за цыганкой первой встречной шел неизвестно куда… А вдруг там меня ждут целая банда, обчистят до нитки, поди потом ментам объясни, как я, голый и избитый, оказался один в темном переулке? Посмотрят на мой нос, да волосы курчавые, и скажут - сам виноват. Не, так, конечно, не скажут, но подумают. И правы будут, сам я и виноват.
Но, тем не менее, пошел я за цыганкой. Вроде только что был на людной улице, почти в центре Киева, и вдруг оказываюсь непонятно где. Пустырь, дома вокруг заброшенные, ни машин, ни людей нет. Только кибитка стоит цыганская одиноко, самая настоящая, как их в фильмах показывают.
Зашли мы в эту кибитку, усадила меня цыганка за стол, сама напротив села. Достала из древнего на вид сундука сверток, развернула. Я думал, хоть там что-то особенное будет - нет. Самая обычная старая и потертая колода карт. Рубашка только у них странная. Без символов мистических, а с рисунком небывалой красоты. Я, пока цыганка карты тасовала да на столе раскладывала, внимательно его изучил.
Там нарисован был небывалой красоты город. Один раз на такой взглянуть - на всю жизнь запомнишь. Как там в песне поется, "город золотой". Но еще красивее! Замки, из красного, черного и розового кирпичей. Дороги, люди богато одетые, стражники с настоящими алебардами. Крепостная стена, внушительная и монументальная. Но главное не это - главное башня! Высоченная белоснежная башня, она над всем городом доминировала! Чудо из чудес! Не знаю, кто рисовал эту картинку, но я тогда подумал - если бы этот существовал, то его жителям можно только позавидовать! Каждый день, из любой точки города видеть такое великолепие, описать которое слов не хватит… Счастливые люди.
Мастерство, с которым были исполнены картинки, меня потрясло. Я видел сразу все - и город, и башню, и даже улыбку на лице симпатичной молодой девушки, что остановилась пофлиртовать с мускулистым стражником. Таким место не на старых картах, а в Лувре, рядом с Джокондой. Там их люди только и смогут по достоинству оценить.
Наконец цыганка закончила карты раскладывать, и начала их открывать. У нее какой-то нестандартный расклад был, чем-то на пасьянс "Колодец", или "Гробница Наполеона", похожий. Четыре стопки карт крестом лежали, а между ними пятая, из одной карты всего. Начала цыганка с той стопки, что дальше всего от меня была.
- Это "Грозный Путник", милок… - прокомментировала гадалка.
Насколько рубашка у карт была великолепна, настолько же сами они примитивны. Путник был обычным детским наброском, пару линий, на человека немного похожих, а на плече котомка, немного петлю на виселице напоминающая. Я лет в пять мог красивее нарисовать. А цыганка начала свое гадание.
- Того, кому первым Путник открылся, земля не держит. Нет груза в твоих ногах, ждет тебя путь, долгий и тернистый. Опасностей немало встретить предстоит, но только остановиться попробуешь - хуже будет. Путник остановок не любит, к тем, кто вызов ему бросает, беспощаден. Но ты всегда свернуть можешь - все равно Путнику, куда идти. Вижу, знаком он тебе - ты из тех, кому не сидится на месте, найдете вы с ним общий язык. Хорошая карта, милок, хорошая… Может и ошиблась старая, может начали уже глаза подводить…
Второй была открыта карта из ближайшей ко мне стопки. Я сразу понял - вот они, беды, начинаются. На карте висельник был - такой же примитивный, как и путник. Точка, точка, запятая, минус, рожица кривая, палка, палка, огуречик… Шевелюра у висельника знатная была - на мою похожа, как корона над головой курчавые волосы вились.
- Это "Высокий Висельник", милок… - оптимизма в голосе цыганки заметно поубавилось. - Тот, кому он после Путника открылся, смерть в пути встретит, свою али чужую - от него зависит. Висельник говорит Путнику, чтоб осторожным в пути был - иначе беды могут ждать немалые. А еще он говорит, что свернешь с пути - неизбежна смерть твоя будет. Но Висельник не злой, никогда он сам за жертвами не пойдет, но тех, кто в руки к нему попал, не выпустит уже. Петля шею любит, не попадайся в петлю - из нее только любимчики самой Смерти путь назад найти могут.
Третья открытая карта из правой от меня колоды явила миру короля. Самого настоящего, с короной, он в одной руке меч держал, в другой - посох. А от посоха, как дети обычно лучи солнца изображают, во все стороны какие-то короткие штришки отходили. Я тогда обрадовался, подумал, что король не может плохой картой быть. Но потом на цыганку глянул - сразу вся радость улетучилась. Была она тучи мрачнее, глаза опустила, в мою сторону даже не глянула.
- Это "Император-Чародей"… Он любит власть и силу, и лишь с теми любезен, кто на любые жертвы ради него пойти готовы. Не дружны они обычно с Путником, тот свободу любит, и Висельником, тому любая власть противно. Но раз вместе сошлись - быть большой беде. Будет на твоем пути власть, и ты или принять ее должен будешь, ценою великой, в петлю других отправив, или же свернуть с пути и гинуть смертью лютой. Император и Висельник вместе много горестей людям сулят, их власть через петлю твориться будет, а Путник в такие края может их завести, что и мироздание само сотрясется. Бойся Императора, милок - заманчива его власть, а для тебя сама на пути станет. Но помни о петле, будет она всегда у тебя за спиной призраком видеться…
К четвертой карте, из левой от меня стопки, медленно тянулась рука цыганки, не спешила ее открывать.
- Это, милок, - объяснила она мне гадание, - твой покровитель будет. Ты лучше откажись - не права я была, гадание тебе предложив.
- Ты что, боишься? - удивился я.
- Боюсь, милок, боюсь… - призналась гадалка, - Путник не часто с Висельником пересекается, а чтоб еще и Император стал на их пути… Страшно мне, кто может твоим покровителем стать, пока же не легла карта - можно еще судьбу обмануть. Потом поздно будет…
- Да ладно, открывай… - отмахнулся я.
Цыганка горько вздохнула, перевернула карту, и побелела. Никогда не думал, что человек может таким белым стать - вся кровь, казалось, из ее вен ушла. Белее альбиноса. А ведь на карте ничего особо страшного не было - череп, как я его в детстве на пиратских флагах любил рисовать, и посох рядом. Такой же, как у короля с прошлой карты - с такими же лучами-черточками.
- Сама "Магическая Смерть" возьмет тебя под свое крыло! Смерть сильнее всего, когда после Императора приходит, Висельник - ее верный раб, а Путник - проводник в ее царство. Тот, за которым пустые глазницы Смерти наблюдают, над жизнью властен, а коли есть у него власть над людьми - нет предела силе его. Но не принесет такая сила счастья, когда Император Смерти подчинен, великие катаклизмы встречаются. Ты, милок, коли с пути своего не свернешь, беду принесешь всем людям великую, тебя потомки проклинать будут! А свернешь - Смерть не любит отступников, заведет тебя Путник в гости к Висельнику, и будут ждать тебя там все палачи Императора…
Я тогда подумал - нагадала же мне цыганка! Кого-то совсем страшного из бедного еврейского мальчика сделал. Решил я ее пожалеть.
- Ладно, можешь последнюю карту уже не открывать, все равно я во все это не верю…
- Поздно, милок! - перебила меня гадалка. - Открыта уже твоя судьба! Или не видишь ты, что легли уже все карты на стол?
- Как же все? - удивился я, - А эта? - и показал на центральную карту, лежащую в середине креста.
- Эта? - цыганка меня не поняла, - Милок, в колоде тридцать шесть карт, в гадании их по девять в четыре колонки кладут. Четыре из них открываются…
- Уважаемая! - не сдержался я, - Я все понимаю, но не надо из меня дурачка делать! Не знаю, сколько у вас там карт в колоде было, по сколько вы их в стопку клали - но я своими глазами вижу, что еще одна карта неоткрытой, по самому центру лежит! Или ты думаешь, я рубашку с городом от этих примитивных картинок не отличу?
- Город? - в голосе цыганки послышалась не просто тревога - а нечто, чего я до сих пор не смог уяснить, - Какой город, милок? Нет там никакого… - пауза, - Скажи, милок, а что ты видишь в этом городе? Не видишь ли ты Башню Драконьей Кости?
- Это такая высоченная белоснежная, в самом центре стоит? Конечно же вижу, уважаемая! Не дури мне голову. Давай, открывай - или я сам открою!
Меня тогда захватил азарт. Я вообще человек не азартный, просто я очень любопытный. Сую постоянно свой нос куда надо, и куда нет - и не могу потом остановиться. Так и сейчас. Мне интересно стало, что же там, под последней картой, которую цыганка якобы не замечала.
- Не трогай ее! - цыганка смела со стола все карты, только одна, чудом, осталась - та самая, центральная, - Никогда не трогай центральную карту в "Пасьянсе Судьбы", потому что это карта самого Отца Лжи! А теперь убирайся! Вон отсюда! Прочь!
Надо было мне тогда уйти. Может, и жизнь вся дальнейшая по-другому повернулась бы. Но я так не сделал. Проклятый инстинкт противоречия. Всегда, когда мне что-то запрещают делать, я это делаю. Не на зло, просто… Так получается. И в тот раз я тоже не удержался. Я решил - сейчас уйду, но карту все же открою! Надо же узнать, что там нарисовано. А то всю жизнь потом мучаться буду.
Сделав виду, что я уже ухожу, я извернулся, ухватил со стола последнюю карту и перевернул ее. Мне тогда показалось, что только в этот момент цыганка и заметила карту в моей руке - причем в карте не было ничего интересного! Даже более того, на ней вообще ничего не было. Пустой белый прямоугольник, без черепов, королей или повешенных. Даже не интересно…
- О нет! - цыганка упала на колени, молитвенно вскинув руки к небесам, - О Великий, я молю тебя, пощади Пограничье от…
От чего пощадить загадочное пограничье должен не менее загадочный Великий я так и не узнал. Потому что внезапно все закружилось, завертелось, и я потерял сознание.
Потом, много времени спустя, я поклялся - больше никогда не буду спорить с гадалками и прорицателями, больше никогда не буду слушаться собственной глупости и поступать им наперекор!
Когда я очнулся, вокруг был лес. Никакой кибиткой и не пахло. Я стоял на лесной проселочной дороге, и не имел понятия, как я тут очутился. Я даже не сразу испугался. Сначала был просто шок. Я смотрел по сторонам, и не понимал, что происходит. Зато потом пришел страх.
Честно говоря, я не сразу подумал, что попал куда-то в другой мир. У меня даже мыслей таких не было! Я решил, что надо мной пошутили - напоили гадостью, увезли в лес под Киевом, и бросили. Хотя лес какой-то странный. Я много лесов в своей жизни повидал, и густые сосновые леса севера, возле Валаама, и грязные подмосковные леса, и редкие рощи ливанских кедров, и даже тысячелетние рэдвуды в национальных парках Калифорнии. Но такие деревья, как тут, нигде не мне видеть не доводилось. Они мне сразу какими-то… неправильными показались. Вроде и листья зеленые, и стволы коричневые, но не то. Впрочем, тогда я этому не уделил достойного внимания.
Мои мысли были о другом. Где я? И как назад вернуться? Стою я на дороге, думаю. И друг слышу стук. Как будто лошадь скачет. Повернулся - действительно, лошадь! Но не такая, как я в детстве в деревне встречал, и даже не такая, как я пару раз на ипподромах видел. Те все несерьезные. Или хилые, или худые слишком, у таких лапы под настоящим рыцарем поломаются. Это же была настоящая, боевая рыцарская лошадь. Их такими в кино всегда изображают. Высоченная, лапы широкие, глаза огнем горят. Масть гнедая, красновато-рыжего цвета, с черным хвостом и гривой… Страшный зверь.
А наездник еще страшнее. Я сначала подумал, что тут какой-то фильм исторический снимают. Но сколько я помню историю, такие рыцари никогда не водились. Сам высоченный, доспехи золотом отливают, на боку коня один меч пристегнут, за спиной рыцаря еще два висят. Поверх кольчуги плащ, черный, с серебристой окантовкой. На голове шлем. Да не простой - на лбу рог, по бокам два крыла, а на макушке перья торчат. Не припомню я, чтоб такие в средневековье встречались - те и пониже были, да и богатством таким разве что король какой мох похвастаться.
Рыцарь, заметив меня, коня своего остановил, и спрыгнул. Я аж рот от удивления раскрыл - весь в железе, килограмм пятьдесят, не меньше, он с двухметровой высоты с такой легкостью соскочил, что кошка позавидует. И шума никого. Как будто бы у него не железные доспехи, а спортивный костюм, и на ногах не блестящие кольчужные сапоги, а спортивные кроссовки.
Спрыгнул он, поднял забрало, подошел ко мне. Внимательно изучил. И я его тоже. Лицо обычное, белое, только нос, как у африканцев. Скулы широкие. Глаза темно-синего цвета, такие редко встречаются. У меня подружка была, у нее как раз такие были. Осмотрел меня со всех стороны, ухмыльнулся. Как будто я какая-нибудь диковинка. Повернулся, к коню своему направился. А когда уже хотел в седло опять запрыгивать, я наконец-то опомнился.
- Простите, уважаемый! - бросился я за ним, - Не подскажите ли Вы, где я сейчас нахожусь? Понимаете, меня, наверно, чем-то обпоили, и я что-то не могу сообразить, что это за дорога. Вы не подскажете, как тут ближе всего можно до какой-то трассы добраться? Или железной дороги, или…
Глянул он на меня, еще раз улыбнулся, кивнул, чему-то своему, мне недоступному. А потом как рукой со всей силы меня по плечу не приложит! Я даже не сразу сообразил, что это дружеский жест. Показалось, что пресс гидравлический руку ставил, столько силы у него было.
- Мернахам са арлаха, шмон! Ярха са мернахам. Арайха даву, шмон?
- Простите, что Вы сказали? Я вас немного недопонял, о каком "шмоне" речь? Слово "шмон" происходит от "шмоне", "восемь" на иврите, и пришло в русский язык из блатного тюремного жаргона, потому что в Одесских тюрьмах, где в то время сидело много евреев, обыск традиционно проходил в восемь часов.
Я сам не знаю, почему в тот момент мне не придумалось ничего умнее, кроме как начать лекцию по лингвистике. Наверно, последствия шока, вызванного резкой сменой окружающей обстановки. Но рыцарь к этому спокойно отнесся. Он меня еще раз тряханул за плечо, улыбнулся, погрозил пальцем, буркнул что-то вроде "ай-ай, шмон", и запрыгнул на своего коня.
Тот как будто бы только этого и ждал. Заржал, на задние лапы поднялся, и поскакал, что только пыль столбом. Да еще и меня при этом задел. Так, что я с дороги в сторону отлетел, споткнулся об какой-то корень, упал. Да так неудачно, что головой моей многострадальной прямо о дерево ударился. Ну и, конечно же, опять потерял сознание.
- Шмон! Сайаха мернахам, сайаха!
Первое, что я подумал, услышав эти слова - какой прекрасный голос! Я вообще питаю теплые чувства в низким женским голосам, но этот… Лился, как музыка! Не грубый, хриплый, и не высокий писклявый, а очень нежный, обволакивающий голос. Таким хорошо петь колыбельные, или баллады.
- Сайаха, шмон! Ахи хош, шмон?
Что мне говорили, я не понимал. Какой-то совершенно незнакомый язык, гортанные звуки немного на иврит похожи, но ни одного знакомого слова, кроме "шмон", не попадалось. Но и без слов было понятно, что от меня хотят. Чтоб я не притворялся, что без сознания.
Когда я открыл глаза, сильно об этом пожалел. В прошлый раз вокруг был простой лес, теперь же надо мной склонилась страшная звериная физиономия, с огромными клыками и хищным прищуром глаз. У меня сердце чуть из груди не вылетело. Дело в том, что в тот момент я до сих пор не понял, что это - другой мир. Продолжал упорствовать в своем заблуждении, что "друзья пошутили". Нашли какую-то актрису-цыганку, рыцаря на киностудии Довженко снарядили, а теперь монстр…
Впрочем, я быстро успокоился. Монстр оказался не настоящим. Это было какое-то чучело, висящее на потолке.
- Са сайаха? - раздалось сбоку.
Я обернулся, и обомлел. У девушки, которая со мной говорила, был не только божественный голос, а и сама она была редкой красоты. Тонкие черты лица, без признаков косметики, иссиня-черные, ниспадающие до плеч, густые волосы, глаза, в которых можно утонуть… Мечта. Всегда хотел с такой встретиться. И вот сбылось. Правда, я тогда еще очень мало о ок'Авьен знал. Да я ничего о ней не знал. Я даже имя ее не знал. И на каком она языке говорит. И кто она такая. Вот и спросил, как если бы она была самой обычной девушкой.
- Прости, красавица, ты не подскажешь, где я? А то на меня в лесу какой-то рыцарь наскочил, как настоящий. Я упал, ударился, потерял сознание, очнулся, вот и думаю… Прости, а как тебя зовут? Я Моше.
- Са ун шеля! - пожала она плечами, и улыбнулся.
К такому я был не готов. Я, вообще, к человеческим недостаткам спокойно отношусь. У кого бородавка на носу, у кого бельмо на глазу, а у одной моей знакомой даже усы росли, она их брила, но иногда забывала. Но с таким я еще никогда не встречался. У этой девушки зубки были не как у человека, а как у кошки! Мелкие острые клыки, такие только у хищников бывают.
Впрочем, в голосе ее не было угрозы. Так что я успокоился, и решил со всем разобраться.
- Я Моше, - сказал я, указав на себя пальцем. - Моше. Ты? - указал пальцем на нее.
- Ер ок'Авьен. Са Моше. Ер ок'Авьен.
- Я понял, я Моше, ты ок'Авьен. Ер Моше, са ок'Авьен?
- Ор, ор! - подтвердила она, и так я узнал, как на местном языке будет слово "да".
Так начался мой первый урок. Я благодарен Авьен. Она была очень хорошая учительница, я иногда не мог придумать, как объяснить слово, и тогда она приходила мне на помощь. У нее все получалось. Только за первый урок, он длился несколько часов, я освоил под сотню базовых слов. Теперь я мог сказать "да", "нет", "я голоден", "я хочу пить", "я не понимаю". Трудности иногда возникали, но мы с Авьен их по мере поступления решали.
Урок наш проходил там же, где я очнулся - в бревенчатом сарае, куда местные жители скидывали весь ненужный мусор. Тут валялись какие-то ящики, поломанные лопаты и грабли, погнутые вилы, перекошенные сундуки, разбухшие от влаги доски. Окон не было, но через несколько дырок в крыше поступало достаточно света. Мы с Авьен сидели на сухой траве, кем-то насыпанной в углу.
Но это мне только сначала показалось, что трава просто случайно оказалась тут наваленной. Потом я присмотрелся, и понял, что тут живут. Для кого-то этот сарай с чучелами, прибитыми к потолку, и поломанным садовым инвентарем был родным домом. Я бы спросил у Авьен, кто тут живет, но пока еще словарного запаса не хватало.
Что меня порадовало в местном языке - очень простые грамматические формы. Тут не было множественного числа, падежей или лиц. Все ударения только на последнем слоге, звуки - как в русском, только "х" гортанное, и "н" носовое, как во французском. Слово, например "сайаха", имело разные, в зависимости от контекста, значения. Это было и "вставать", инфинитив, и "вставай", "поднимайся", "вставайте", побудительные формы единственного и множественного числа. "Ер сайха" - "я встаю", "са сайха" - "ты встал", "ты проснулся". "Ун" - "не", "нет". "Ер ун сайха" - "я не встаю", но "Ер сайха ун" - "я встаю наоборот", или "я ложусь".
Порядок слов имел большое значение, но все было логично. Отрицания до глагола означает не действие, отрицание после - обратное действие. Все просто и логично. Казалось, что этот язык специально создали и отшлифовали так, чтоб его было максимально просто учить.
Мы с Авьен уже покончили с основными глаголами, и переходили к существительным, когда дверь сарая открылась, и внутрь заглянула какая-то физиономия. Какая - я не мог на светлом фоне дверного проема различить, солнце прямо в глаза светило.
- Ок'Авьен, са хурдах ун? Шмон шельма?
Эти слова, кроме "шмон", я все уже знал. "Хурдах" - "начинать", значит "хурдах ун" - "заканчивать", "шельма" признак завершенности, финального состояния, окончания процесса. То есть это примерно можно было перевести так: "Авьен, ты закончила? Шмон уже готов"? Что "шмон" - это меня так называют, я тоже понял, а потому ответил вместо девушки
- Авьен ун хурдах ун, - типа "Авьен еще не закончила", - Харба?
"Харба" - хорошее слово. Универсальный совершенно вопрос. Его можно перевести как "что?", "в чем дело?", "что тебе надо?", "не понял, уточни". Не грубое, но в то же время требующее ответа. Когда мне Авьен что-то долго объясняла, а я говорил в конце "харба!", это значило - "повтори". И она послушно начинала с начала.
Но Авьен меня не похвалила за такие успехи, а наоборот. Набросилась, начала что-то лепетать. А потом к тому человеку в дверях подошла, они долго говорили, я ничего не понял. Кроме постоянно звучащего слова "шмон", то есть речь явно шла обо мне. Наконец, сошлись на каком-то мнении, девушка подошла ко мне и попросила:
- Са бербаал ур.
Это слово я тоже знал - "бербаал", это "ходить", значит "са бербаал ур" - "ты ходить я", или "иди за мной". Очень простой язык. Когда я учил иврит, мне было намного сложнее. Тем более, его я учил самостоятельно, по учебникам и кассетам. Когда во мне пробудилось мое еврейское начало, был такой период, и я решил ознакомиться с культурой моей исторической родины, так сказать, а оригинале.
Авьен действительно хотела, чтоб я пошел за ней. Мы вышли из сарая, и только тут до меня дошло - я в другом мире. То есть я и раньше, когда зубы своей учительницы увидел, заподозрил неладное. И потом, когда обнаружил, что у нее зрачки - как у кошки, вертикальные. А теперь убедился окончательно. Потому что в моем мире таких, как это, поселений не водилось.
Я много где побывал. В индейских резервациях, в израильских кибуцах, на стоянках египетских бедуинов. Не говоря уже о европейской и американской глубинке, от сибирских экопоселений, куда уходили люди жить в единении с природой, до самых престижных районов Бэвэрли Хилз. Но таких, как это, мне нигде человеческих поселений не встречалось.
Да и человеческим оно было только условно. Скорее гуманодиным. Вроде и люди вокруг, а у кого зрачки вертикальные, у кого не две, а четыре руки. Я даже одного кентавра увидел. Самого настоящего. Как я тогда опять сознания не потерял - сам не знаю. Наверно, лимит свой уже исчерпал. Увидел кентавра, и даже не удивился. Только это был не совсем кентавр. У него нижняя половина туловища была не лошадиной, а, скорее, козлиной, да и торс на человеческий только отдаленно походил. Например, уши у него были тоже козлиные. И нос. Разве что руки человеческие, с пятью пальцами. Причем кентавр этот не диковинкой местной был, а дворником. Он дорогу метлой подметал.
Но даже если бы на улице было пусто - я бы все равно понял, что это другой мир. Сбитые добротные бревенчатые дома поднимались на пять-шесть этажей вверх, этакими цилиндрическими башнями, и на крыше каждой был золотой шпиль. Или дорога. У нас какие они бывают? Грунтовая, асфальтированная. Может быть щебенкой засыпана, или брусчаткой выложена. А тут дорога - монолит. Тогда я даже не понял, из чего она сделана. Только потом узнал. Керамика. Высокопрочная керамика, обжиг при высокой температуре. Не трескается, не крошится. На местной поселковой дороге можно гонки Формулы 1 проводить, болидам тут как раз комфортно будет. Двери почти во все дома двустворчатые, в обе стороны, как в американских салунах времен дикого запада, открываются.
Такого не построить. Даже в Голливуде, был я там, даже ассистентом на съемках одного "блокбастера" подработал. Это только в кино кажется, что декорации такие "настоящие". На самом деле прекрасно видно, где фанера, а где картон. А тут все было настоящим. Никто избы-бышни специально для того, чтоб меня обмануть, не строил. Тут жили так.
Пока я озирался по сторонам, меня заметили местные жители. Стали пальцем тыкать, у кого пальцы были, переговариваться. И отовсюду загадочное "шмон" звучало. Как будто бы все знали, кто я такой, и только я один об этом не догадывался. "шу-шу-шу-шу-шу шмон шу-шу-шу", примерно так это звучало. Я даже растерялся. Не знал, что делать. Слава богу, Авьен помогла. Ухватила меня за руку, и потащила за собой, на буксире. Прямо сквозь толпу, мимо кентавра-дворника, рядом с группкой четвероруких ребятишек, увлеченно играющих в квача.
Того самого, обычного. В которого все в детстве играли. Даже я.
Довела она меня до самой высокой башни этого селения. Этажей десять, не меньше. И шпиль не простой, вокруг него по спирали резьба поднималась. Казалось, будто шпиль этот так и ввинчивается в небо! Красиво. Но налюбоваться этой красотой я не успел, потому что меня затащили внутрь.
Интерьер тут был не менее загадочный, чем экстерьер. Большой зал, совершенно пустой, только в самом центре винтовая лестница, ведет наверх. По ней мы и начали подниматься, судя по затраченному времени, количеству ступеней и боковых дверей, мимо которых мы прошли - на самую крышу. Там, под самым шпилем, нас уже ждали.
- Аникино, ширай! - поздоровалась Авьен с тем, кто нас тут встретил, отдав ему земной поклон.
Наверно поздоровалась. Ни одно из этих слов мы еще не успели пройти.
- Ай-ай, ок'Авьен. Бехде, шмон.
А это я уже знал! "Бехде" - "приветствую", "здравствуйте".
- Бехде, ширай, - поздоровался я, и только тут до меня дошло, что я знаю этого человека.
Хоть он был уже не в доспехах, не на коне, а едва ли не в домашнем халате, но этот нос я из тысячи узнаю. Да, это был мой знакомый рыцарь из леса. Я сразу догадался, что он тут большая шишка, только тогда я еще не знал, насколько большая. А Авьен не успела меня предупредить. Но ей это простили. Я же был шмоном, а значит мог не знать, что если ширай удостоил тебя беседы - это уже великая честь. И поклоны ему до земли отдавать надо. А сказать "бехде, ширай" - это все равно что Людовику XIV буркнуть "здоров, королишка!" Но тогда я еще ничего этого не знал, потому и не обратил внимания на знаки Авьен. Она мне отчаянно жестикулировала, призывая на колени упасть, или хотя бы поклониться, а я вместо этого, как привык, руку протянул.
Лучше бы я на колени упал! Ширай оказался человеком догадливым, он сразу понял, что этот жест значит, ну и пожал мне руку… Если после дружеского похлопывания по плечу у меня чуть рука не отнялась, то теперь я точно знал - правой руки у меня больше нет. Она погибла, раздавленная в рукопожатии рыцаря, и теперь я должен буду стать левшой. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что у меня рука цела осталась.
А потом ширай пригласил нас с Авьен за стол, и мы таки пообедали".
- Он нас понимает, ок'Авьен? - спросил ширай Хомарп.
- Только в общих чертах, Ваше Благородие. Этот шмон достаточно умен, он смог запомнить и понять много простых слов, но у него нет Дара.
- Нет? - Хомарп ухмыльнулся своей загадочной улыбкой, знаменитой по всей Латакии. - Ты слепа, ок'Авьен. У него есть Дар. Просто не такой, как ты привыкла. У каждого шмона есть Дар. Запомни на будущее - те, кто его не имеют, просто не становятся шмонами.
- Я запомню, Ваше Благородие.
- Как тебя зовут? - подал тем временем голос длинноносый.
- Хомарп. Меня зовут Хомарп, шмон. Запомни это имя. Оно тебе может еще пригодиться.
- Меня зовут Моше.
- Шмон Моше? А что, неплохо звучит! Пусть так и будет! Ок'Авьен, властью, данной мне, я нарекаю этого шмона Моше, у него подходящее имя. Теперь ты становишься его даву, научи его языку, расскажи, что да как. Попробуй найти, в чем заключается его Дар - я не уверен, что у тебя это выйдет, но это было бы прекрасно! Этот Моше забавный. Я умею людей насквозь видеть, это только кажется, что он такой хилый, и его любой тадап в узел скрутит. На самом деле в нем есть стальной стержень! Только его надо закалить! Такой клинок выйдет - обзавидуешься!
- Спасибо за такую честь, Ваше Благородие, но я не думаю, что готова стать даву. Это для меня слишком ответственный пост, и я могу не справиться…
- Справишься, девчонка! Вы с ним подходите друг другу, шмон, который моего рукопожатия не боится, и даву, которая…
- Не надо, Ваше Благородие, прошу Вас! Не напоминайте мне об этом!
- Да как хочешь… Все равно он нас не понимает!
- Ваше Благородие… У него очень хорошая память. Знаете, что он спросил у меня среди прочего? "Что такое Пограничье"?
- Да неужели? Молодец! Запомнил, что я ему при встрече сказал! Далеко пойдет!
- Простите, Ваше Благородие, но что Вы ему сказали?
- Я сказал, что Пограничье его исправит! И не такие тут у нас закалялись! Не он первый, не он последний! Дерзай, даву ок'Авьен! Я через месяц заеду - посмотрим, как у твоего подопечного будут успехи идти! Знаешь, ок'Авьен - не каждый день под копыта моего коня новоприбывший шмон посреди леса бросается! Обычно все наоборот, прочь разбегаются - а этот ничего! Стоит, глаза в глаза моему коню смотрит! Я еще тогда понял - такого шмона нельзя упускать! Так что ты постарайся, не подведи старика Хомарпа!
- Я сделаю все, что будет в моих силах, Ваше Благородие.
"Я понял только некоторые слова из беседы Авьен с шираем. Вроде бы речь шла обо мне, но что именно говорилось - не знаю. В тот раз хорошо поели, Хомарп нас угостил местными винами. Судя по выражению лица Авьен, это было очень ценное угощение. А потом он нас отпустил, мы вернулись в сарай и продолжили урок.
Так началось мое пребывание в новом мире.
Хоть прошло уже много времени, те, первые, дни мне навсегда врезались в память. Все было такое новое, необычное. Другие расы, другая жизнь, другой язы, в конце концов другой мир! Я с этим фактом быстро смирился. Наверно, потому, что даже дома я никогда долго на одном месте не сидел, вечно где-то скитался. Так и сейчас. Я мысленно окрестил Латакию просто далекой страной, о которой раньше я никогда не слышал.
Латакия, или Страна Тысячи Замков - так называлась то государство, куда меня занесла судьба. Более подробно мне не удавалось узнать. Когда я спрашивал у Авьен, "где находится Латакия?", она не понимала. "Латакия тут, Латакия там, Латакия везде", - отвечала она. Тут даже самого понятия "страна" не было, потому что все вокруг - Латакия. "Латакия, это там, где замки", - как-то ответила она. А когда я спросил, что находится там, где нет замков, она ответила "Мернахам". Я попытался выяснить, что это такое, но ничего не получилось. Тут мы не могли друг друга понять, и самый близкий перевод "Мернахама", который я для себя сделал - Пограничье. "То, что рядом с границей Латакии" - это примерно должно было так звучать.
С Хомарпом мы больше не встречались. Мы с Авьен иногда сидели в ее сарае, но чаще бродили по городу, учили языки. Да, именно языки - не только я учил местный диалект, но и Авьен учила русский. Так было проще. Как я понял, ширай назначил Авьен моим даву - непереводимое на русский язык слово, которое означает учительница, наставница, нянька, та, которая несет за меня ответственность. Задачей Авьен было устроить мое интегрирование в местное общество, научить языку, рассказать о мире. Ей лично предстояло отчитываться за мои успехи, и работала девушка не на страх, а на совесть.
Статус даву значительно поднял ее в глазах местных жителей. Если раньше, как я понял, она считалась какой-то убогой, которой из жалости выделили укромный уголок в старом, никому не нужном сарае, то теперь ее все наперебой приглашали в гости. Но она этими приглашениями не пользовалась. Мы только иногда заходили в местную таверну, где нас бесплатно кормили, и еще Авьен часто оставляла меня на ночлег у разных людей. Но сама никогда не оставалась - желала мне вечером спокойной ночи, как маленькому мальчику, а утром приходила, поднимала меня и мы продолжали наши занятия.
Когда я говорю "людей", я так называю местных жителей. Но они не люди. Самым "человечным" из всех, кто мне встретился в этом мире, был ширай. Местные жители относились к не менее десяти различным биологическим видам, самый распространенный - тот, к которому принадлежала сама Авьен. Они кроме вертикальных зрачков и острых клыков во рту от меня ничем не отличались, другие виды имели больше отличий.
Когда я спросил у Авьен, почему так, и как называются те или иные существа, она долго меня не могла понять. А потом, когда поняла, долго смеялась. Она сказала, что "нет таких слов, которые ты хочешь найти" и "мы все ашба". Она показала на кентавра, и сказала "ашба", показала на четверорукого карлика, и сказала "ашба", показала на себя - "ашба". Вот я и перевел "ашба" как человек.
Но мне все же было интересно. Я попытался, довольно коряво, узнать, может ли быть потомство у разных видов ашба, но когда Авьен меня поняла - она ничего не ответила, только покраснела. И перешла на другую тему.
Но я был не ашба, я был шмон. Совершенно загадочное слово. Сколько раз я пробовал поговорить на эту тему - безрезультатно. Девушка просто не понимала меня. "Шмон" для нее было самоочевидным понятием, она однажды мне прочитала целую балладу, где это слово очень часто встречалось. Но я почти ничего не понял. Кроме того, что есть такие шмоны, и к походу в жизнь их должна готовить настоящая даву.
Постепенно, по мере того, как рос мой языковый багаж, мы начинали говорить на новые темы. Так, я наконец-то узнал, что ширай - это не просто рыцарь, это некий очень высокий аристократический военный титул. Шираев мало, и вероятность просто встретить на проселочной лесной дороге ширая равна нулю. Но мне всегда на такое везло! Как я узнал, ширай Хомарп как раз проезжал через эту деревню, где он и "попросил" местных жителей позаботится о потерявшемся в лесу шмоне. То есть обо мне. Когда же меня, бессознательного, доставили сюда, то оказалось, что среди местных жителей нет никого, кто был бы знаком с наукой даву. Тогда и вспомнили о приживалке, ок'Авьен, которая вроде бы когда-то готовилась стать даву. Ну и отправили меня к ней, а потом к шираю, чтоб он решил, что дальше делать.
Друг о друге мы мало рассказывали. Я, потому что не мог. Я не мог сказать слова "мир", "машина", "самолет", "компьютер", "язык" на местном языке. С некоторыми понятно, машина - это изобретение индустриального мира, Авьен не знала ни о двигателе внутреннего сгорания, она даже о паровой машине не слышала. Но очень странно, что тут не было слова для понятия "язык". Я никак не мог объяснить, что подрабатывал переводами и учился на лингвиста. Стоило мне завести разговор на эту тему, и в глазах девушки было полное непонимание. Я выкручивался. Я говорил примерно так - "Ер - Латакия, я - русский", она знала эти слова, но не могла понять, что такое "язык". Когда я спросил, "что же мы учим?", она ответила: "я делаю, чтоб шмон понимал ашба". Сплошные загадки.
А Авьен о себе просто не рассказывала. Вроде бы до того, как попасть сюда, она жила в другом городе, но потом что-то случилось, и она оказалась тут. Ни родни, ни друзей нет. Каждый раз, когда я заговаривал о ее прошлом, замолкала, и грустно смотрела куда-то вдаль. Это тема была одним из табу девушки, она не хотела говорить о себе, а я и не вынуждал.
Наблюдал я за местной жизнью. Поселение, где я оказался, Фиель, был, по словам Авьен, "далеко от замков и больших дорог". И действительно. Это было замкнутое сообщество, тут были представители всех профессий, от пастуха и скотовода до кузнеца и кожемяки. Большая часть людей занималась не сельским хозяйством, а ремеслами. Неподалеку была старая шахта, куда мы тоже сходили на экскурсию, в ней добывали железную руду, из которой выплавляли различные поделки. Где-то раз в месяц сюда обязательно приезжал большой торговый караван, привозил в основном продукты питания, тут земля была бедная, и прокормить довольно большое население Фиеля не могла. Собственно говоря, шахта была единственной причиной, почему тут, в лесной глуши, вырос довольно крупный и богатый городок. Иначе бы тут никогда люди селение не построили.
Много проблем тут было с водой. Рядом не текло ни одного ручейка или речки, не было озер или болот. Сухая, песчаная почва моментально впитывала в себя всю влагу редких дождей, за месяц только один раз поморосило, и, чтоб добраться до глубинных водоносных слоев, приходилось копать колодцы. Потому воду тут зря никто не расходовал. Считалось, что если человек выкупался - вода еще пригодна для того, чтоб посуду, например, помыть, а потом ее на полив использовали.
Торговый караван приехал к концу третьей недели моего здесь пребывания. К этому времени я уже мог почти свободно говорить на простые темы, а потому с удовольствием послушал о последних мировых новостях, которые торговцы традиционно привозили вместе с товаром в этот забытый богом уголок.
Новости оказались неинтересными. Где-то там засуха, в каком-то замке случился пожал, и его ширай созывает мастеров со всего света, чтоб отстроить замок еще краше. Цены на железо растут, зерно наоборот, из-за очень урожайного года, сильно упало. Так что торговля обещала быть выгодной - караван привез почти на треть больше зерна, чем обычно, планируя выменять его хотя бы на такое же, как раньше, количество изделий местных кузнецов. Я спросил у Авьен, разве не могли торговцы скрыть эту новость, и сказать, что зерно сейчас в цене? Она мне объяснила, что все равно люди бы узнали новости, сюда ведь не только караваны, а и обычные путники приходят, хоть и редко. И никогда бы больше с этими торговцами не менялись, а желающие торговать с Фиелем всегда найдутся.
Я уже собирался уходить, когда меня внезапно как током ударило! На одной из повозок, где сам хозяин каравана ехал, над входов висела простенькая картинка. Как будто ребенок символически нарисовал - пару линий, намек на идущего человека, за плечом котомка, на петлю смахивающая. Это был тот самый "Грозный Путник", который выпал мне первым во время гадания цыганки.
- Кто это? - спросил я у Авьен.
- Эрэц Ахтарил! - уважительно ответила она.
Я ничего не понял, и девушка мне принялась объяснять. Честно говоря, я думал, что тут опять возникнут какие-то проблемы, но нет. Авьен моментально согласилась - да, "эрэц", это "бог", "покровитель", "высшая сила", а Ахтарил - собственное имя одного из тридцати шести богов, покровителя тех, кто дал обет быть вечно в пути и никогда не останавливаться. Это было первое упоминание местного пантеона, и меня оно очень заинтересовало.
По рассказу Авьен выходило, что вера в 36 богов - одна из самых старых и редких вер Латакии, эти боги пользуются небольшим уважением, они больше стали героями местных сказок и легенд. О том же Ахтариле повествует детская сказка, о мальчике, который не слушался своих родителей, не уважал старших, нагрубил на улице одинокому путнику, оказавшемуся богом, за что тот наложил на него свое проклятье, и мальчик до конца дней скитался по миру, не в силах задержаться нигде больше, чем не одну ночь. Но встречались люди, которые до сих пор верили в 36 богов - местные староверы и старообрядцы. Их никто не осуждал, смотрели, как на чудаков, как у нас бы на человека смотрели, у Бабы Яги или Кощея Бессмертного помощи просящего. Хозяин каравана, видимо, был одним из таких - они всегда вешали каноническое изображение бога, которого избирали в свои покровители. А так как никто из смертных не знал, как по-настоящему 36 богов выглядят, общепринятыми были эти самые "детские рисунки".
- А почему он тебя заинтересовал? - спросила Авьен.
- Просто я его уже встречал.
- Встречал? Ты встречал Ахтарила?
- Нет…
Мне до сих пор было трудно объясняться, три недели - слишком малый срок, чтоб освоить все нюансы языка. Так, я не мог сказать, что встречал уже это изображение - только оно было на карте, и в моем мире. Но я попытался. Я, как мог, объяснил, что такое карта - "кусок прямоугольный бумажки, их много, на одной стороне они все одинаковые, на другой разные", слова "гадание" я не знал, а потому использовал глагол "класть", в куда класть - показал просто на жестах. Все время, пока я говорил, я смотрел не на Авьен, а на картинку. Меня тогда очень удивило, почему девушка не разу не перебила меня, не переспросила. Быть того не могло, чтоб я не допустил ни одной ошибки, а исправлять их входило в ее работу. Когда же я к ней обернулся…
Честно говоря, она мне показалась не просто белой - наибелейшей! Потрясенная, она смотрела на меня широкими глазами, с открытым ртом, кровь отхлынула от лица, и казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Хорошо хоть мы были одни, все сейчас торговались в другой части каравана, а то бы меня точно обвинили в том, что я довел девушку до полубессознательного состояния.
- Авьен! С тобой все в порядке? Авьен, что случилось? - заволновался я.
- Почему… ты… не… говорил… про… ширай эрэц?
- Ширай эрэц? - я знал язык хорошо, но что может значить сочетание "рыцарь бог" до меня не доходило.
- Ширай эрэц… Пошли, Моше. Я буду с тобой говорить, - последнюю фразу девушка сказала по-русски, и потащила меня домой.
Мои надежды на рассказ Авьен не оправдались. Она очень волновалась, говорила совершенно бессвязно, применяла формы, мне не знакомые. Я уяснил только общую канву ее рассказа - ширай эрэц, так называлось само гадание. Оно было прекрасно известно в этом мире, являлось частью веры в 36 богов, и хоть многие отказывались признавать божественную суть этого ритуала, результатами гадания никогда не пренебрегали. Это все равно, что играть с огнем. Кто знает, может боги действительно есть, и им очень не понравиться, если данные через карты наставления будут игнорировать. Но я совершенно не понял, какое это все имеет отношение ко мне, и почему Авьен так разволновалась. Попытался ее успокоить. Не получилось.
А потом девушка попросила, чтоб я ей рассказал о всех картах, которые мне выпали. Но я этого делать не стал. Я рассудил, что если это действительно религиозный ритуал, каким-то чудом ставший известным цыганке из моего мира, и так ее напугавший, то не стоит пока говорить про висельника, императора и смерть. Потому я рассказал только про путника, первую из открытых карт.
Внезапно Авьен стала очень серьезной. Она тяжело вздохнула, и сказала:
- Это знак судьбы. Тебе было предначертано оказаться под покровом Ахтарила.
По ее словам выходило, что просто так ничего в мире не бывает. И если мне в ширай эрэц выпало стать грозным путником, то теперь я просто обязан отправиться в путь вместе с торговцами, и она, моя даву, пойдет со мной. Я пробовал возражать. Я говорил, что я торговцам не нужен, что они нас не возьмут просто так. Я объяснял, что она дала слово шираю Хомарпу, что дождется его возвращения, и если он действительно такая важная шишка, то лучше слово не нарушать. Бесполезно. Казалось, Авьен просто не слышала - она ухватила меня за руку, и потащила к хозяину торгового каравана.
Так я познакомился с Норром".
- Что тебе надо, дитя? Ты хочешь новое платье? Но это не ко мне, дитя - мы привезли много красивых платьев, они украсят твою божественную фигуру, но торгует ими мой сын. Ты хочешь, чтоб я попросил его тебе уступить? Дитя, я вижу - у тебя мало денег, хорошо, позови моего сына, я поговорю с ним, он уступит.
Норр, хозяин каравана, удивился, когда в его крытую повозку зашли двое, красивая молодая девушка и худой парень с длинным носом и курчавыми волосами. Обычно местные жители его никогда не беспокоили, разве что староста заходил обсудить общие вопросы, решить, что нужно Фиелю, и что этот город ремесленников может предложить. Все переговоры проходили на торжище, там всем заведовали сыновья Норра, но эти двое пришли именно к нему. За почти пять с половиной десятилетий торговли Норр хорошо научился разбираться в людях. Он, еще босоногим мальчишкой, помогал своему деду, потом был компаньоном отца, теперь уже три десятилетия сам заведовал фамильным делом, собираясь с года на год передать на Алеша, старшего сына. Норр видел - девушка пришла именно к нему, она из бедной семьи, возможно сирота, но одета хорошо - значит, следит за собой, а не опускается, как многие другие смазливые сироты. Гости заинтересовали Норр. Он отложил в сторону свои торговые книги, где велся весь учет закупленных и проданных товаров, и повернулся к своим гостям.
- Я пришла сюда не покупать, отец, - отрицательно покачала головой девушка.
- Что же ты хочешь от меня, дитя? Чем я могу тебе помочь? - Норру понравилось, что к нему обратились "отец" - немногие теперь знали, что среди истинно верующих в 36 богов "отец" был не только главой семейства, а и любым старшим человеком.
- Отец, мы хотим, чтоб вы нас взяли с собой. Туда, куда вы направляетесь.
- Дитя…
Норр задумался. Такая просьба не была для него чем-то новым. Он был торговцем, караванщиком - ему довелось побывать в разных землях, обращались к нему и с просьбой укрыть. Много могло быть причин такой просьбы. Жестокое обращение родни, или презрение окружающих. А может, несчастливая любовь - очень похоже. Красивая девушка, но из бедной семьи, или сирота - она не могла рассчитывать на свадьбу с любимым человеком, таких выдавали замуж по договору. А парень, который с ней - он явно испытывает теплые чувства, но, наверно, не может по какой-то причине быть с ней вместе. Вот они и решили бежать, надеясь, что в других краях найдут свою судьбу. Норр мог много рассказать таким парам. Он видел, что лишь немногие находят себя на чужбине. Беды, невзгоды, тяготы и лишения - и уходит любовь, мужчины попадают на самые тяжелые работы, женщины идут в дома терпимости. Норр был не из тех, кто не умеет сказать "нет" - но этой паре он отказать не мог. Он решил, что поможет им, вывезет тайком из этого города, отвезет в большой мир, и даже поможет им найти себе достойное занятие. Девушка была похожа на первую любовь самого Норра, у нее были такие же иссиня-черные волосы, такой же глубокий и пронзительный взгляд. Норр захотел сделать этим любящим людям что-то хорошее, но согласиться сразу не мог. Он должен был, хотя бы для виду, немного поторговаться. Потому что никто бы не поверил, если бы успешный купец так просто взял и согласился безвозмездно помогать совершенно незнакомым людям.
- Дитя, ты, наверно, плохо представляешь, что такое кочевая торговая жизнь. Я вижу - ты со своим парнем очень хочешь уйти отсюда, но мы торговцы. Будет ли у вас чем оплатить проезд?
- Отец, он не мой парень, - улыбнулась девушка.
- Не твой? - Норр удивился, вся его стройная теория сразу лопнула, и он начал подумывать, а не отказать ли этим непонятным людям.
- Нет, отец. Он шмон, а я его даву.
Шмон… Даву… Торговец многое повидал в своей жизни, но такого… Чтоб даву, та, которая имела право ему приказывать, обратилась с просьбой… Шмон, тут, в глубинке, где кроме этого поселения на дни вокруг нет ни одного человека… Это было невероятно. Такого просто не могло быть - если это действительно шмон и его даву, то они должны были иметь все, что местные люди только могут предложить. Никто не имел права приказывать даву, пока она исполняет свои обязанности. А девушка не могла соврать - такими вещами никто и никогда не шутит, если она сказала, то так оно и есть. Норр задумался, но он не видел ни одной причины, по которой шмон и даву должны были куда-то бежать. Им просто не от чего было уходить.
- Почтенная…
- Авьен, отец. Пусть этот титул будет для тех, кто не знает истинной веры.
Норр еще сильнее удивился - Авьен знала о вере в 36 богов больше, чем можно было ожидать от провинциальной девушки. Даже если какой-то ширай сделал ее даву, она не могла знать такие подробности. Перед торговцем оказалась настоящая загадка, и он был этому рад.
- Авьен, дитя, но если ты даву, а он - шмон, от чего вы бежите? Что вам тут угрожает? Прости мое любопытство…
- Отец, ты не должен извиняться передо мной. Мы с Моше никуда не бежим - мы просто должны уехать. Так правильно.
- Но почему, дитя мое?
- Потому что я использовал ширай эрэц, и первым, кто мне выпал, был Ахтарил. Авьен сказала, это судьба, мы должны отправиться с вами, - впервые вступил в беседу шмон.
"Так он все же знает язык, а я думал, что этот шмон еще не успел освоить…" - мысленно подумал Норр, и тут, наконец, до него дошел смысл сказанного. Ширай эрэц, древний ритуал, пройти который отваживались лишь единицы. Ритуал, простой, и в то же время запредельно опасный - он дает человеку знание его судьбы, и тех из богов, кому суждено чести человека по жизни. Обычные люди избирают своими покровителями богов. Он, Норр, в свое время избрал Ахтарила, грозного бога путей, дорог и странствий. Тех же, кто прошел ширай эрэц, избирают сами боги. Это великая честь, но и великая обязанность. Такой человек имеет право потребовать своих покровителей прийти на помощь, но и те имеют право потребовать от человека подчинения. Теперь же…
Если Моше был избран Ахтарилом, то он, Норр, верный слуга своего бога, был обязан подчиниться воле избранного. И Авьен была совершенно права - это судьба свела вместе служителя веры 36 богов, и шмона, прошедшего ширай эрэц.
- Отныне ваша воля - моя воля, - произнес ритуальную фразу подчинения Норр, по очереди поклонившись Моше и Авьен.
"Авьен оказалась, как обычно, права. Действительно, стоило хозяину каравана заслышать о том, что мне гадали, и первым выпал "Грозный Путник" Ахтарил, как мы сразу же стали почетными уважаемыми гостями. Он так и стелился перед нами, так и пытался услужить. Мне это было не очень приятно. Пожилой седой человек, он не должен прислуживать молодым. Авьен полностью разделяла мою точку зрения, и вдвоем нам, хоть и с трудом, удалось уговорить Норра относиться к нам не как в "шмону, прошедшему ширай эрэц, и его даву", а как просто к парню и девушке, которых он согласился взять с собой.
Торговля шла довольно бойко, мешки с зерном распродали за несколько часов, другие товары чуть дольше, но уже буквально на следующий день все было закончено. И торговцы, исповедующие принцип "время - деньги", тут же сложились, и поехали прочь.
Мы с Авьен ни с кем не прощали, да и не говорили никому, что куда-то едем. Вели себя как обычно, ходили, говорили. А потом, когда караван уже уехал, пошли в лес, где нас, по уговору, ждал старший сын Норра, приведший на поводу трех коней. Так мы нагнали торговцев, и дальше уже поехали вместе.
Я при этом никаких особых чувств не испытывал. Единственным близким мне человеком в Фиеле была Авьен, я не успел привязаться и начать испытывать какие-то теплые чувства к этому месту. Моя даву, учительница, наставница и просто красивая девушка Авьен, тоже не испытывала ностальгии, потому и решение уехать нам просто далось.
Вся жизнь каравана была строго регламентирована. Тут каждый знал свое место, повозки шли одна за другой в определенном порядке. Сыновья Норра, их было пятеро, составляли основную часть караванщиков, еще четверо было наемными работниками. Всего телег было шесть, не считая телеги самого Норра - она никогда не использовалась для перевозки груза, но зато в ней жил старый торговец, хранилось оружие и деньги. Тянули все это лошади - по одной на телегу, плюс две запасные - они как правило использовали для разведки. Хоть дороги в этом мире были спокойные, но лихой лесной люд всегда может найтись. Потому у всех караванщиков были мечи и луки. Нам тоже предлагали, но ни я, ни Авьен стрелять пользоваться ими не умели, потому мы отказались.
Я все пытался найти то место, где я впервые оказался в этом мире, и таки нашел! Это было примерно в шести-семи километрах от поселка, вроде бы такой же лес - но я его сразу узнал! Даже слез с телеги, подошел к тому дереву, которое меня "по голове ударило". Не знаю, что меня вынудило так сделать - но я не пожалел. Потому что в траве у дерева я заметил что-то белое, достал - а это оказалась та самая карта, пятая, из разложенного мне гадалкой пасьянса. Которая без рисунка. Я ее тогда в последний момент ухватил, а здесь, когда потерял сознание, она у меня из руки, наверно, выпала. Я тогда не думал, какая роль этой карты во всем произошедшем - я вообще старался не думать о доме.
Я просто поднял ее, и положил во внутренний карман. Даже Авьен и Норру ничего не сказал. Не потому, что испугался, или почувствовал неладное. Просто мне не хотелось опять поднимать разговоры о ритуале ширай эрэц, а стоило мне показать карту - так они наверняка бы опять взялись за свое.
Но зато я вспомнил, что уже давно хотел у Авьен спросить, но все как-то не получалось.
- Авьен, - обратился я к девушке, вернувшись на телегу, - А ты не знаешь такого места - большой город, много замков, а в центре - очень высокая белоснежная башня? Ее, наверно, из любой точки города видно.
- Ты говоришь про Хонери, город Башни Драконьей Кости, - вместо удивленной девушки ответил сидящий рядом Норр, - Это великий город. Ты, наверно, много слышал о нем?
- Моше, я тебе ничего не говорила про этот город! Откуда ты про него знаешь? - взволновано спросила девушка.
- Я не знаю про него, и ничего не слышал. Просто на тех картах, которыми мне делали ширай эрэц, на другой стороне он был нарисован. Потому я и спросил.
Авьен и Норр переглянулись между собой, но ничего больше не сказали. А я не спрашивал.
Ехали мы долго. Лес вокруг казался бесконечным, дорога тянулась бесконечной лентой под зелеными сводами. Если в городе дорожное покрытие состояло из обоженной глины, то в лесу была обычная, знакомая мне грунтовка, протоптанная большей частью такими же, как этот, торговыми караванами. За те пять дней пути, что мы пробирались по лесу, нам не встретилось ни одного человека, этот край действительно был пустынным и безлюдным.
А потом мы выехали из леса на равнину, и я увидел первый из той Тысячи Замков, которыми так гордилась Латакия.
Впрочем, я, наверно, подобрал немного неудачный термин - на самом деле "замки" были не совсем тем, что традиционно понимают под этим словом. Тут "замки" были скорее даже политическим, чем фортификационным понятием. То есть традиционный замок тоже присутствовал, но помимо его под тот же термин попадали и все окружающие замок деревни, все земли, леса, дороги, реки и переправы. Но это не традиционный средневековый европейский феод. Все крестьяне были свободными, земля принадлежала тому, кто на ней работал, а замок просто отвечал за ту или иную территорию. Этакая районная администрация, суд, МВД и МЧС в одном лице. Даже подати с крестьян не владельцы замков собирали, а центральная власть, лишь потом перераспределяя полученный доход по замкам, оплачивая их работу.
Но это сейчас я так уверенно об этом говорю. Тогда я еще почти ничего этого не знал. Я думал, что замок - это большое каменное или кирпичное здание, с высокими стенами, башнями, расположенное на доминирующей высоте. И именно такой замок мне и попался. Высокий, выстроенный на века, он лежал прямо рядом с дорогой, по которой мы ехали, и я имел прекрасную возможность вдосталь на него насмотреться. А Авьен - научить меня новой лексике. Так я узнал, на как местном диалекте будет "крепостная стена", "ворота", "башня", как называется высокий позолоченный шпиль, который и тут венчал все сооружения, я знал и раньше.
Возле замка раскинулось несколько поселений. Но они меня уже ничем не удивляли. Я постепенно привыкал к этому миру. И разнообразие разных рас меня не удивляло. В конце концов, они все люди. И Авьен со своими кошачьими глазами, и Норр, у которого были острые уши, но на каждой руке только по три пальца. А один из наемных рабочих в нашем караване был зеленокожим.
Хотя иногда все же попадались особи, которые невольно привлекали мое внимание. Так в третьей из деревень, через которые мы проезжали, на поле работали самые настоящие фавны! Целая семья фавнов, отец, мать, пятеро ребятишек. А когда мы стояли в очереди на паром, рядом с нами остановилась толпа веселых хоббитов. То есть они, конечно, не настоящие хоббиты, но я просто не мог другого более подходящего слова подобрать. А Авьен говорила, что они все - просто ашба. Она никакой разницы не замечала, ну да, этот ашба с двумя ногами и руками, этот с четырьмя, этот с рогами, а у этого хвост. Так ведь люди тоже разными бывают. У кого растет борода, у кого нет. Кто лысый, кто с волосами. Даже цвет кожи разный бывает. Они же от этого людьми не перестают быть. Так и тут, все живые разумные - ашба, только я, почему-то, шмон.
Норр готов был отвезти нас хоть на край света, но мы отказались. Сказали, чтоб ехал туда, куда собирался - нам будет по пути. То есть это Авьен сказала. Я промолчал. Мне это действительно было все равно, мир этот я не знал, что делать - тоже. Так мы и оказались на ярмарке.
Опять же, как замок - не совсем замок, так ярмарка - не совсем ярмарка. Когда я увидел, куда мы приехали, мне вспомнилось другое, немного устаревшее слово - торжище. Это не рынок, не базар - это целый огромный город, один из многих, куда прибывают караванщики чтоб оптом оперативно продать весь свой товар, и купить новый. Простым людям тут делать было нечего. Тут никто не мерил товар килограммами, а сразу телегами. Пять телег зерна купить, две телеги досок продать. Здесь Норр собирался сбыть закупленные в Фиеле изделия кузнецов, и купить несколько телег шерсти. По его подсчетам выходило, что эта зима будет снежной, и если сейчас, летом, когда шерсть дешевая, ее купить, то зимой можно будет очень выгодно продать. Сама ярмарка эта начиналась весной, проходила все лето и только поздней осенью закрывалась.
А пока Норр с сыновьями занимались делами, мы отправились погулять. Они нам даже денег дали, чтоб мы себе ни в чем не отказывали. Хоть Авьен и говорила, что она - даву, ей не посмеют отказать, но Норр заверил, что с деньгами всегда спокойнее.
Деньги местные меня не впечатлили. Я надеялся увидеть настоящие золотые, а вместо этого - какие-то грязные монетки из непонятного метала, даже не рассмотреть, что на них нарисовано. Но Авьен сказала, что это большая сумма, и за нее можно хорошего боевого коня купить. А когда я спросил, "такого же, как у ширая Хомарпа?", рассмеялась - "такого коня ни за какие деньги не купишь!"
А потом мы встретили настоящего мага.
Я даже сначала не понял, что это маг. Подумал, что фокусник, работает на потеху публике. Но слово "фокус" я уже знал, и на этот раз его Авьен назвала по другому - "шаин". Только это не совсем маг. Скорее подмастерье, так тут называли неопытных магов, которые только-только закончили ту или иную школу. И он не фокусы показывал, а рекламировал свои услуги. Этот шаин был погодником - он вызывал ветер, дождь, а потом развеивал тучи. Как мне объяснила девушка, таким образом он давал знать всем пришедшим на ярмарку торговцам, что готов за определенную плату отправиться с ними, если где-то нужны его услуги. Торговцы тут не только товарами обменивались. Они еще и все новости перевозили - в таком-то замке нужен маг огня, там-то единственный на всю округу кузнец погиб, ученика не оставив, а где-то коновала не хватает. Вот и приходили на ярмарку люди в поисках работы. В основном шаины или подмастерья, которые не хотели больше с мастером своим работать, а свое дело открыть мечтали.
Нам маг был не нужен, но я невольно засмотрелся, как он умело ветром пыль в крошечный смерч закручивает, а потом в самый центр молнией бьет. Красиво. Шаин нас тоже заметил, улыбнулся, помахал рукой.
- Привет, брат! - крикнул мне.
- Привет, - отозвался я.
Хотел уже было поговорить, познакомиться, но тут к нему кто-то подошел. Наверно, потенциальный наниматель. Шаин сразу же отвлекся, и мы с Авьен дальше пошли. Она была такая задумчивая, совсем по сторонам не смотрела, хоть вокруг было много всего интересного. Я спросил:
- В чем дело? О чем ты задумалась?
- Он тебя назвал братом, Моше.
- Ну и что? - удивился я, - Ты тоже Норра отцом называешь, а он тебя - дитя.
- Норр верит в тридцать шесть богов, а у тех, кто верит, так принято. А маги братьями и сестрами только других магов называют.
- Да? Надо же… Так что, он меня за мага принял? - улыбнулся я.
- Наверно… - задумчиво ответила Авьен, и замолчала.
Мы бродили по ярмарке часа два. Ничего толком не купили, просто посмотрели, что да как. А потом вернулись к Норру. И я наконец-то увидел, как тут принято торговые сделки заключать. Честно говоря, моему возмущению не было предела.
- Норр! - обратился я, когда он освободился, - Кто же так торгуется! Это разве торговля? Ну скажи, зачем ты ему уступил?
- Но иначе он бы не купил… - возмущенно начал отвечать Норр, задетый, что его, ветерана торгового дела, поучает какой-то мальчишка. Пусть даже шмон, пусть даже под покровительством Ахтарила.
- Конечно купил! Ты же видишь - товар ему нужен был немедленно, а значит он уже с кем-то договорился его перепродать, и у него просто не было другого выхода. Ты мог запросить в два раза больше, и он бы все равно согласился. И скажи мне пожалуйста, эта шерсть, которую ты купил - ты что, думаешь, что она хорошая? Посмотри внимательно. Никто никогда не будет продавать хороший товар в плохой упаковке, такого просто не может быть. Наоборот - пожалуйста, но если эта шерсть хорошая, то за ней бы был соответствующий уход. Скажи мне пожалуйста, сколько ты за нее заплатил?
- За все тюки вместе я отдал семьдесят монет, это была оптовая закупка, это был хороший знакомый моего сына, и он уступил дешевле, потому что…
- Семьдесят монет, это очень много! - уверенно заявил я, потому что, пока бродил по ярмарке, уже успел освоиться с местными ценами. - Оно стоит не больше пятидесяти. Ты должен был начинать торговаться с сорока, тогда бы вы сошлись как раз на этой цене, если правильно торговаться!
Норр был немного возмущен. Ему не понравилось, что я поучаю человека, который всю жизнь занимался только торговлей. И тогда он предложил:
- Если хочешь, продавай сам!
- Хорошо, - тут же согласился я.
Язык я знал уже в достаточной мере, числа я понимал, потому и согласился попробовать. Дома у меня уже был небольшой опыт. У меня всегда со школы был талант купить подешевле и продать подороже, и хоть потом я занимался другими делами, от научных изысканий в области лингвистики до аутсорсингового
программирования, торговать по мелочам всегда приходилось. Особенно это умение хорошо оттачивается на юге и востоке - в Испании, Турции, Египте тебя просто не будут уважать, если ты сразу согласишься на предложенную цену и не попытаешься ее сбить хотя бы в два раза.
Так что я уверенно взялся за дело. Сыновья Норра приводили мне потенциальных клиентов или их представителей, я быстро раскусывал, можно ли этому человеку доверять и насколько он заинтересован в нашем товаре. После чего торговался до победного конца, били по рукам и те, с кем я торговался, облегченно уходили прочь, счастливые, что так легко отделались. Моя манера торговли, видимо, тут действительно была в новизну, местные торговые воротилы просто не имели против нее выработанного иммунитета, потому у меня все прекрасно получалось. Буквально за день торговли я продал все наши товары в два раза дороже, чем планировал Норр, а накупил всего в три раза больше, чем он только мог мечтать.
Ведь что главное в торговле? Главное не законы спроса и предложения, главное - убедить покупателя, что ему таки нужен этот товар! Тогда тебе даже торговаться с ним не нужно будет, он сам выложит больше, чем собирался. Но местные торговцы этого не понимали. Они четко знали, что хотят продать и что им нужно купить, они хорошо умели считать риски, прогнозировать, на каком рынке может возникнуть необходимость в том или ином товаре. Но они совершенно не умели убеждать. И были такими доверчивыми… Им говоришь "да как я могу купить древесину за двадцать монет повозка, в двух днях пути по той дороге мне за десять предлагали - я отказался, потому больше пятнадцати не просите", и они верят!
Удивительные люди. Норр и его сыновья смотрели на меня широко открытыми глазами, они не понимали, что и как я делаю - но зато какой результат! За один день я им принес прибыли больше, чем они до этого за год получали, что было приятно. Жаль, что Авьен нигде не было - она куда-то ушла, как только мы вернулись с прогулки, и до вечера не показывалась. А то бы она убедилась - не такой уж я и безрукий, и по крайней мере в сфере торговли свою карьеру хоть сейчас могу начинать.
Моя даву, уставшая, но чем-то очень довольная, вернулась поздно ночью. Она мне ничего не сказала, только загадочно улыбнулась, пообещав, что "все будет утром".
Когда наступило утро, Норр сказал, что они уже уезжают. Так как одни товары проданы, а другие куплены, то делать им на ярмарке больше нечего. Я не стал возражать. Хотя на самом деле возразить было что. Тут совершенно отсутствовали люди, которые бы исполняли роль посредников - на ярмарке продавцы и покупатели сами сходились между собой, в основном используя личные знакомства. Но это нововведение было, пожалуй, слишком революционно для этого мира. Потому я не стал его предлагать.
Норр думал, что мы и дальше поедем с ним, я тоже так думал. Но Авьен сказала, что наши пути расходятся, и никто не рискнул с ней спорить. Нам дали большую сумму денег, дали бы и больше - но мы отказались, и все отправились своими дорогами. Караван Норра уехал куда-то на север, а мы с Авьен пошли пешком к одной из расположенных у самого края ярмарки палаток.
Там нас уже ждал аршаин Бинор".
- Что значит ушли?
Ширай Хомарп был в гневе, и староста Фиеля, и без того дрожащий от ужаса, едва не упал на колени.
- Простите, Ваше Благородие! Но мы ничего не могли поделать! Они все время где-то гуляли вместе, и когда они исчезли - никто даже этого не заметил! Все думали, что они где-то ходят, и только через несколько дней, когда ни даву, ни шмон нигде не показывались, мы заподозрили неладное! Ваше Благородие, простите!
- Почему они ушли? Что вы им тут устроили!? Почему не догнали и не вернули!?
- Ваше Благородие… - голос старосты срывался, у него в горле сидел комок, и понимание, что жизнь висит на волоске, не придавало уверенности, - Им были оказаны все почести, на которые только они могли рассчитывать! Мы все делали для даву, они ни разу не высказали свое недовольство! Никто не знает, почему они ушли. Это все проклятые караванщики! Это они их увели! Мы думали их догнать, но караваны быстро ходят, мы бы все равно не успели, Ваше Благородие!
- Караванщики? Какие еще караванщики? Что это за караванщики такие, что похищают шмонов?
- Ваше Благородие, пощадите! Это все торговец Норр с сыновьями - он еще когда в первый раз сюда приехал, более десяти лет назад, я заподозрил неладное! Ваше Благородие, он - поклонник тридцати шести! У него на телеге висит картинка, с Ахтарилом, представляете, Ваше Благородие? Это все он - это он похитил шмона и даву, мне всегда казалось, что что-то в нем есть нечистое…
- Ты начинаешь завираться! Ты же только что говорил, что шмон и даву ушли сами? И уже обвиняешь какого-то Норра? С которым ты торговал, сам признаешь, уже десяток лет!
- Простите, Ваше Благородие! - чувство меча, который вот-вот может опустится на его шею, сломило старосту - он не выдержал, и упал на колени. - Они сами ушли, сами! Они ушли в лес, но там их уже ждали - мы нашли следы копыт! Они сами уехали с караваном, да и Норр никогда не вызывал никаких подозрений! Он сюда раз в пол года заезжает, мы хорошо его знаем - всегда привозит лучшее зерно из всех торговцев, и цены за наши товары дает приличные! Но, Ваше Благородие, поверьте - даву и шмону никто слова плохого не сказал! Они всем были довольны, но эта ок'Авьен… Она всегда мне казалась подозрительной! Что-то в ней не то, она неправильная - о своем прошлом ничего не говорила. Пришла, мы ее приютили, жилище дали, работой обеспечили, а она, неблагодарная…
- Теперь ты уже всю вину не на торговца, а на даву хочешь сбросить, да?
- Нет, нет, Ваше Благородие! - у старосты дрожал не только голос, а и все тело, - Конечно нет! Но никто не знает, поему и куда они ушли! Ваше Благородие, от имени нашего города позвольте засвидетельствовать Вам…
- Прочь! Хотя стой! Когда они ушли? Ты не знаешь, эти торговцы - куда они направлялись?
- Ваше Благородие, они десять дней назад уехали… А насколько я знаю Норра - наш город всегда был в конце его пути, он всегда говорил, что после нас он едет на ярмарку…
- Десять дней? Отвратительно! Значит, мы всего немного разминулись! Уходи! И прикажи оседлать моего коня - я уезжаю!
Настроение у Хомарпа было отвратительное. Странный шмон, который вышел с другой стороны не там, где все шмоны обычно появляются, а тут, в забытой всеми богами лесной глубинке. Загадочная даву, которая в полной мере владела этим редким умением, но скрывало свое прошлое. Торговец, который верил в 36 богов - редкая и не престижная вера. Все это и по отдельности было подозрительным, а вместе… Хомарп должен был во всем разобраться. Он был шираем, целью его существования было поддержание порядка в Латакии, Стране Тысячи Замков. А то, что происходило…
Это было неправильно. Так не должно было случиться. Новых шмонов всегда берут под свое покровительство даву, учат их, выявляют Дар, а потом помогают сделать правильный выбор, стать Воинами Пограничья. Теми, кто хранит мир в Латакии, кто удерживает саму Страну Тысячи Замков на краю бездны. Каждый шмон имеет какой-то дар. В иные годы только благодаря им шираи удерживали Границу. Новые шмоны появлялись всегда. Латакия призывала их в трудную минуту с той стороны, но никто не мог заставить шмона использовать свой дар для защиты Границы. Они могли это делать только добровольно, и именно уговорами помимо всего прочего должны были заниматься даву.
Правильные даву. Не такие, как эта девчонка, ок'Авьен. Хомарп не знал, кто из них принял решение уехать - но даже если сам шмон, в чем ширай сильно сомневался, даву должна была его остановить! Они должны были дождаться его, Хомарпа, возвращения, и только тогда принимать решения, что делать дальше!
Теперь же все планы полетели в бездну. Но ширай не собирался оставить это так. Расстояние, которое караван покрывает за десять дней, он проскачет за три, если староста не соврал, и они еще на ярмарке - то может там их и нагнать. А даже если и уехали - всегда найдутся нужные глаза, никто не посмеет ничего скрыть от ширая. Хомарп собирался догнать шмона Моше и даву ок'Авьен, и выяснить, что заставило их уехать отсюда!
Уже через час ширай Хомарп на своем боевом коне выехал из Фиеля.
"Если шаин - это подмастерье, ученик мага, то аршаин, соответственно, полноправный маг. Тот, который имеет право сам брать учеников, или же выдавать им рекомендации по поступлению в ту или иную магическую школу, в зависимости от способностей. Но тогда я даже этого не знал. Да и не сказала мне Авьен, что Бинор - аршаин. Просто познакомила.
- Моше, это Бинор. Бинор, это Моше, я про него вчера рассказывала.
- Здравствуй, Моше, - поздоровался Бинор.
- Добрый день.
- Ну присаживайся, давай поговорим…
Я не знал, о чем говорить, а потому мы все просто сидели и молчали. Изучали друг друга. Что Бинор во мне выискивает, я еще не знал, сам же просто внешне осматривал человека, с которым Авьен сочла нужным меня познакомить.
Ничего необычного. Среднего возраста, достаточно плотного телосложения, с ранней сединой на висках. А что на руках длинные тонкие пальцы по три сустава имеют, и колени с локтями не назад, а вперед выгибаются - так это сущие мелочи. После того, как я за день до этого с циклопом шестируким пол часа торговался за пять тюков вяленой конины, на такие мелочи, как суставы не в ту сторону выгнутые, грех было внимание обращать.
- Значит, ты шмон… И зовут тебя Моше… Так сколько, говоришь, тебе дюжин дюжин?
Дюжина дюжин - это местная единица времени. Я ее так условно назвал. Не очень удачное название, но другого я просто не мог придумать - местные жители все измеряли дюжинами. А возраст они мерили не годами, а именно дюжинами дюжин - то есть по сто сорок четыре дня. Когда у меня Авьен в первый раз это спросила, я не сразу понял, что от меня хотят. Потом догадался, пересчитал. И теперь мог уверенно ответить.
- Пятьдесят пять с половиной.
- Плохо. Это, много, больше, чем я думал… Конечно, я понимал, что тебе не двадцать и не тридцать, лучший возраст, когда надо начинать, но думал, не больше сорока пяти… Хотя… Пожалуй, шансы еще есть.
Не удивительно, что он меня принял за семнадцатилетнего - мне мои двадцать два года никто не мог дать. Все считали, что я мальчишка - иногда даже проблемы с этим возникали. Приходилось паспорт показывать. Просто такая структура лица, я лет с пятнадцати не менялся, тот же нос, те же курчавые волосы, та же нескладная фигура. Вот и попробуй доказать, что мне уже двадцать два, и я даже по американским нормам совершеннолетний. Я тогда еще не понимал, почему Бинору хотелось, чтоб я был младше. Потому переспросил.
- Простите, шансы для чего?
- Для магии, конечно. Твоя даву, Авьен, была совершенно права - твой дар, это способности к магическому искусству. У тебя он не сильно выражен, великим магом тебе не стать, но освоить азы, пожалуй, шансы еще есть. Но, Авьен, - обратился аршаин к девушке, пока я с открытым ртом переваривал тот факт, что оказался магом, - я учить его не возьмусь. Это достаточно сложный случай, я беру учеников не старше тридцати, - двенадцать лет, автоматически перевел я, - а он уже слишком стар. И в обычной школе ему будет, пожалуй, сложно учиться - он там будет окружен детьми, это неблагоприятный для твоего шмона фактор, который не даст ему в полной силе раскрыть свой потенциал. Он будет все время сравнивать свои успехи с успехами тех, кто намного младше, и испытывать дискомфорт по этому поводу.
- Что же делать? - как будто забыв о том, что я тут тоже присутствую, вели между собой беседу Бинор и Авьен.
- Я знаю только одно место, где он сможет нормально учиться, более того, это единственное место, где вас не разлучат, и тебе разрешат жить вместе с ним. Это школа Ахима Растерзала.
Последнее слово невольно заставило меня улыбнуться - это было имя собственное, но звучало оно как русский глагол, означающий рвать на кусочки. "Сунгхагамаш Ахим Растерзал" - "школа Ахима Растерзала", тогда я еще не знал, что эта лингвистическая шутка окажется пророческой.
- Я никогда не слышала о такой, - пожала плечами моя даву.
- Не удивительно, - тяжело вздохнул Бинор. - Эта школа не из тех, о которой все знают, и о которой идет мировая слава. У этой школы репутация… несколько необычная. Вы это потом поймете. Но другого выхода у вас просто нет - если Моше хочет научиться магии, то научить его смогут только там. И знаете что… Пожалуй, я проведу вас туда. Аршаин Ахим Растерзал - мой старый знакомый, он не очень любит, когда за его учеников просят или молвят слово, но я с ним все равно хотел давно уже пересечься. Пожалуй, я попрошу, чтоб он к тебе, как к шмону, относился несколько более… снисходительно. Хотя, посмотрим. Боюсь, что моя просьба может привести к обратному результату. Но все равно. Если вы готовы, то мы можем выехать туда уже сегодня.
- Сколько это будет стоить, Бинор? - поинтересовалась Авьен.
- Подождите, подождите! - вмешался я. - Как я понял, вы собираетесь меня отправить в магическую школу - а вы уверены, что я хочу учиться магии?
Честно говоря, вопрос был отнюдь не риторический. За последние пять лет своей жизни я слишком много университетов поменял, чтоб сказать с полной уверенностью - учеба, это не мое. Меня не хватает больше чем на пол года, потом мне становиться просто скучно, я все бросаю и ухожу из программирования в лингвистику, а от туда заниматься живописью и архитектурой. Но судя по взглядам Авьен и Бинора, мой вопрос был для них сродни вопросу "почему деревья шатаются".
- Но ты шмон, Моше! - уверенно заявила моя даву, - Это твой Дар, а значит это твоя судьба!
Казалось, она просто не понимала, что у меня может быть другое мнение. Например, я мог заняться торговлей, или чем-то еще. Уверен, этот мир, хоть в нем и бродят фавны, кентавры, хоббиты и циклопы, от моего родного ничем принципиально не отличается. И такой человек, как я, всегда найдет себе дело по душе. Но я не стал спорить. Мне тогда магия казалась каким-то чудом, еще свежи были воспоминания о миниатюрном торнадо, которое вызывал шаин. Мне тоже так хотелось. Тем более, я был уверен, что школа магии меня ни к чему не обяжет - и если мне не понравиться, я всегда смогу просто взять, и уйти. Я всегда так поступал. Никогда даже не забирал документы, просто одним прекрасным днем не приходил на пары, а садился на самолет и улетал в другую страну. Так я планировал поступить и с магией, если она меня начнет угнетать. Потому, в конце концов, я согласился.
У Бинора, как почтенного аршаина, который уже много лет работал на этой и на других ярмарках, была собственная карета, несказанно более удобная, чем даже крытая телега Норра. У него даже был собственный кучер, невысокого роста коренастый крепыш с длинными ослиными ушами. Карета предназначалась в принципе для двух человек, но мы немного потеснились, тем более и у меня, и у Авьен комплекция была худой. Уже через несколько мы часов выехали с ярмарки, так как Бинор и так закончил тут все свои дела, собирался сегодня уезжать, а потому все вещи, например, уже были собраны заранее. Мы лишь внесли небольшие коррективы в его планы. Он собирался по дороге в один из замков, куда его звали помочь укрепить стены, заехать к Ахиму Растерзалу, оставив нас там изучать магию. Меня изучать магию. Авьен просто оставить со мной.
Пока мы ехали, я смотрел на Латакию. Но это было уже не так интересно. Это сначала меня удивили дома-башни с позолоченными шпилями, а теперь я узнал, что тут все так живут. Просто такой архитектурный стиль. И признак богатства, чем выше твой дом, чем красивее шпиль - тем ты богаче. В любом селе по этому признаку сразу можно было определить, где живет местный староста, у него дом самый высокий.
А шпили на самом деле не золото покрывает. Как мне рассказала Авьен, здесь растет такая трава, если из нее выжать сок и что-то им помазать, то оно становиться золотистым. На самом деле все очень просто оказалось.
Пожалуй, самым ярким впечатлением от всего пути были местные дорожные рабочие. Я наконец-то увидел, как делают поразившее меня еще в первый день дорожное покрытие. Бригада рабочих высыпала на землю, где должна была проходить дорога, специальную влажную глину, выравнивала ее, сглаживала. А потом по этой глине шел самый настоящий дракон, и своим огнем ее обжигал. Только это был маленький дракон, размером с пони, и без крыльев. Как мне поведал Бинор, у этого редкого животного совершенно уникальное пламя. Оно не просто прогревало поверхность, а еще, благодаря уникальной природной магии проникало вглубь, тем самым одновременно обжигая дорожное покрытие по всей глубине. Кроме драконьего пламени, ни одно другое так не могло, а потому эти милые существа были нарасхват. Их очень мало осталось, размножались они плохо, а дороги были всегда нужны, вот и приходилось им мотаться по всей Латакии. А может потому и размножались плохо, что слишком много их эксплуатировали. Одно радовало, глина, обожженная драконьим огнем, сотни лет не трескалась, морозов и жары не боялась, а поцарапать ее только самыми прочными минералами можно было, вроде алмаза.
Когда мы добрались до магической школы Ахима Растерзала, я сначала даже не поверил. Подумал, что это шутка какая-то, Бинор решил над нами посмеяться. Потому что больше всего эта школа не школу напоминала, светлое место, где людям дается знание, а какую-то тюрьму. Угрюмая серая коробка, так не похожая на местные дома и замки, она стояла посреди болота, и, судя по всему, кроме дороги, по которой мы сюда доехали, остальные пути вели в самую трясину.
- Бинор, ты не ошибся? - не только я, Авьен тоже немного встревожилась.
- Нет, вы не смотрите на фасад - Ахим всегда был несколько… экстравагантным, это настоящая магическая школа, тут работают хорошие аршаины, тебе, Моше, не найти лучшего места, чтоб твой дар к магии развить.
Меня уверения Бинора не очень убедили. Я много университетов повидал, Стэнфорд, Оксфорд, Сорбонну, МГУ - нигде еще один только внешний вид здания не действовал на меня так угнетающе. Но мы сюда не для того ехали, чтоб в последний момент поворачивать. Слуга Бинора постучал в ворота школы, они, издавая ужасные скрипы и стоны, открылись, и мы заехали внутрь.
- Бинор, дружище! Сколько дюжин дюжин мы не виделись! Старик, как у тебя дела? Все нигде не осел, все по свету мотаешься, как лист перелетный?
Как только мы проехали через ворота во внутренний двор школы, такой же угрюмый, как и сама она, навстречу бодрой походной вышел человек. Честно говоря, я даже удивился - это был первый настоящий человек этого мира, ни тогда, ни после я не нашел ни одного различия межу ним и мною. То есть конечно мы были совершенно разные, я - худой и курчавый, он толстый и с огромной плешью на голове, но я имею ввиду, что ничего нечеловеческого в нем не было.
- Да вот, Ахим, проезжал мимо, решил к тебе заехать!
Бинор вышел на встречу Ахиму. Я думал, они, как старые друзья, обнимутся, или хотя бы руки пожмут - но они остановились метрах в трех друг от друга, и ближе не подходили.
- Да неужели, Бинор? На тебя не похоже - ты никогда просто так к своему старому другу Ахиму не заглядывал! В жизни не поверю, что тебе ничего от меня не надо! А кто это у нас там из кареты так любопытно выглядывает… Бинор! Ну чего ты лукавишь - сказал бы сразу, "Ахим, старина - я тут тебе новую проблемку подкинул, у меня с собой шмон с Даром к магии, и его даву - приюти, научи, разберись!" А то проезжал мимо, решил заехать… Эх, Бинор, Бинор - сколько раз я тебе говорил, что старика Ахима лучше не обманывать?
Подозрительная осведомленность, нехорошая ухмылка плюс общая атмосфера этого места - пока лично мне это не обещало ровным счетом ничего хорошего. Но мы с Авьен молчали. Когда два аршаина выясняют отношения, лучше не вмешиваться. Даже если я шмон, а она моя даву.
- Ахим! - Бинор изобразил само изумление, - да как ты мог только подумать такое! Чтоб я, обманул, своего старого доброго друга? Да никогда в жизни! Я как раз хотел сказать, что мне по дороге забавный шмон попался - он должен магию учить, но ему уже пятьдесят пять дюжин дюжин. Ну и я подумал, тут надо к старому другу, Ахиму Растерзалу обратиться, если и возьмется кто-то его учить - то только он. Неужели я ошибся в тебе, Ахим? Неужели не поможешь молодому шмону? Хотя бы из уважения ко мне, старому другу?
- Бинор, старина, конечно помогу! И даже не из-за уважения к тебе, ты же знаешь - я все эти ваши правила, "учить магию, пока молодой", не признаю! И никогда ни одному ученику не отказал! Если хочет, пусть учиться, мы все будем только рады! Только пусть сам это скажет. Эй, шмон - ты говорить умеешь?
- Да уж не хуже тебя… - буркнул я по-русски, а потом ответил на местном языке. - Конечно, умею.
- Аштарала саййа айл'алха? Ршиаен-хо? - что спросил Ахим, я не понял. И не только я, судя по реакции Авьен и Бинора - они тоже ничего не поняли, а Ахим еще страшнее улыбнулся. - Значит, все-таки хуже, я же тебя понял, а ты меня нет! Но ты мне понравился! Так что, хочешь у меня учиться? Предупреждаю сразу - тут мы сопли не любим, нам слюнтяи не нужны, хочешь учиться - учись, не хочешь - убирайся вон, держать не стану. Ну как?
- Да, я хочу учиться у тебя магии, аршаин Ахим Растерзал, - сам не знаю, почему, произнес тогда я.
- Э, не, шмон - у меня тебе еще рано учиться! Не дорос. Вот когда сможешь… - вдруг Ахим резко повернулся в сторону Бинора, - Ты еще тут, старый плут? Чего ждешь? А ну выметайся - я разве не говорил, что тебе тут не рад? Садись в свою карету, и проваливай побыстрее! А вы чего в карете этого старого обманщика расселись? - на этот раз уже к нам. - А ну вылезайте! Нечего прохлаждаться, приехали магии учиться - а ну быстро на урок! Чтоб через минуту уже на месте были! Эй, Бинор, ты еще не убрался? Ты смотри - а то сейчас прикажу закрыть ворота, так на дюжину дюжин тут застрянешь! Эй, малышня - видели, с какой скоростью этот проходимец смотался? Знает, пройдоха, с Ахимом шутки плохи. А вы чего стоите? А ну брысь, чтоб я вас не видел! А то не посмотрю, кто из вас шмон, а кто даву, превращу…
Я уже тогда почувствовал - воспоминания о школе Ахима Растерзала будут не самыми теплыми воспоминаниями моей жизни. Мы с Авьен, не дожидаясь, в кого же именно он нас собирался превратить, побежали в здание. Там нас уже ждали.
- Вы новенькие? - поинтересовалась строгая дамочка с щупальцами вместо рук и длинными, ниспадающими до земли зелеными волосами, - Шмон Моше и даву ок'Авьен? Приехали учиться магии?
- Да, - только и смог выдавить я, удивленный, что о нас уже все знают, хоть вроде бы никто не представлял. - Только это я приехал учиться магии, а Авьен…
- Это не важно, - отмахнулась дамочка. - Вы зачислены в группу "четыре один Р", вот ваше расписание занятий, поспешите, первый урок через две минуты начинается, вам в аудиторию один три, это до конца коридора, и сразу направо, - показывая левым щупальцем дорогу, правым дамочка что-то заполняла у себя в бумагах. - Лучше поспешите, там как раз сейчас будет занятие по теории магии, аршаин Ли очень не любит, когда на его пары опаздывают. После занятий найдите меня, я покажу вам, где вы будете жить.
Дамочка повернулась и ушла, а мы с Авьен отправились слушать теорию магии в исполнении господина Ли. А заодно и узнать, что это еще за группа "четыре один Р", куда мы оказались зачислены".
- Я рассказал все, что знаю, Ваше Благородие. Но Вы, если хотите, можете спросить у моих сынов - я стар, память моя может подводить, быть может они смогут вспомнить что-то, что я упустил, Ваше Благородие.
Ширай Хомарп старался сдержать свой гнев, но у него это плохо получалось. Ему редко так открыто лгали, смотря прямо в глаза, как это делал Норр. Торговец был сама невинность - он с открытыми объятьями встретил ширая, четыре дня не вылезавшего из седла. Угостил лучшим вином, сыновья торговца отвлеклись от своих дел и занялись уставшим взмыленным конем ширая. Норр с удовольствием подробно рассказал всю историю Моше и Авьен, от того момента, как они пришли к нему и попросили забрать их с собой, до того, как вчерашним утром даву отказалась ехать дальше, и увела куда-то своего шмона. Торговец улыбался, он с радостью вспоминал, с каким изумлением Моше рассматривал первый замок в его жизни, и с восхищением описывал его торговый талант. Сожалел, что шмон не остался с ними - он бы смог стать величайшим торговцем. Норр был сама откровенность, но Хомарп видел - он врет! Все его слова были настолько "сладкие", как они бывают только у человека, желающего скрыть истину, и ширай с трудом обуздал свою ярость. Он решил дать торговцу еще один шанс:
- Значит, ты не знаешь, где они сейчас? И даже не догадываешься?
- Нет, Ваше Благородие. Уважаемая даву не то что меня, она даже Моше не поставила в известность, куда его ведет. У меня нет даже никаких идей по этому поводу. Ваше Благородие, если бы я знал, я бы не стал скрывать от Вас это.
На этот раз торговец не солгал. Хомарп хорошо умел отличать правду от вранья, мало кто мог его обмануть, и Норр к этим людям явно не относился. Хомарп не сомневался - старый торговец избрал оптимальную, с его точки зрения, линию поведения. Говорить правду, только правду, но правду не всю - обычный человек почти всегда попадался на такую ловушку, но Хомарп был слишком опытен. Он не для того три дня гнал своего коня до ярмарки, не для того мотался среди торговцев, выспрашивая про Норра. Он не для того слушал истории о новом, загадочном ученике старого торговца, который за день перевернул представление о торговле многих уважаемых купцов - Хомарп узнал в этом "ученика" шмона Моше. Он не для того гнал своего боевого коня до пены изо рта, чтоб теперь услышать ложь из уст этого караванщика! Хомарп не собирался уезжать ни с чем, и он был на все, чтоб узнать правду.
Один из двух мечей, висящих за его спиной, казалось, сам по себе взлетел в воздух и уткнулся острием в кадык старого торговца.
- А теперь слушай меня, Норр! Хватит! Я должен знать то, что ты хотел от меня скрыть - и я это узнаю! Я не буду тебя убивать! У тебя много сынов, и сейчас я начну их убивать по одному, до тех пор, пока ты мне не скажешь всю правду! Ты мне не веришь, старик? Что же, это было твое решение!
Хомарп знал - лгать никогда нельзя. Люди чувствуют ложь, и когда он говорил, он всегда верил в свои слова. Так и сейчас. В нем не было жалости, шираи давали клятву защищать Латакию и всех ее жителей от врагов, а те, кто укрывали шмона, были врагами Латакии. Если бы потребовалось, Хомарп без всяких угрызений совести смог бы убить всех детей этого торговца и его самого, и старик увидел это. Только теперь до Норра дошло, что никто с ним шутки шутить не собирается, и он испугался по-настоящему. Не за себя. За свой род. За свое будущее.
- Постойте, Ваше Благородие! Простите старика - память уже не та - я вспомнил все, о чем забыл упомянуть!
Как же, память! Хомарп был уверен - Норр прекрасно все помнит, он еще не настолько стар, чтоб страдать забывчивостью. Но умение прощать - обязательное умение, которым должен обладать каждый ширай, и Хомарп был рад, что старик вовремя одумался, и невинным не пришлось отдавать свои жизни.
- Ваше Благородие, - тем временем продолжал Норр, - Вы, должно быть, видели, что я приверженец веры в тридцать шесть богов, - этого было невозможно не заметить, - так вот, когда Авьен с Моше пришли ко мне, они сказали, что шмон прошел ширай эрэц, и первым, кто ему там выпал, был Ахтарил. Потому они и решили…
Норр продолжал и дальше, но Хомарп его больше не слушал. Этого было достаточно. Теперь все стало на свои места - даву ок'Авьен, она наверняка была приверженкой веры в 36 богов. И когда узнала, что ее шмону выпал суровый путник, заставила его бросить все, и отправиться неизвестно куда. Старый торговец просто не мог им отказать - веление бога-покровителя свято для тех, кто в него верит. Это была отвратительная новость. Если ок'Авьен действительно восприняла всерьез ширай эрэц, а такими ритуалами не пренебрегает никто, то проследить их путь теперь невозможно. Они не идут куда-то, они просто идут - туда, куда ведет путь, веря, что сам бог укажет им дорогу.
Ширай Хомарп не верил в 36 богов, он считал это все сказками. Но в ритуале ширай эрэц было нечто большее, чем просто выпадение определенных карт - никто и никогда не рисковал пройти его просто так, для этого у человека должны были быть веские причины. Хомарп не понимал другое - где шмон Моше мог его пройти? Тут, в Фиеле? Невозможно. Даву ок'Авьен была не из тех, кто способен разложить ширай эрэц, а другие… Они тоже не могли. Но с другой стороны - Хомарп застал Моше едва ли не в самый первый миг его пребывания по эту сторону, шмон просто не успел бы пройти такой ритуал. Оставалось предположить невозможное - ширай эрэц известен и по ту сторону, и именно там, у себя дома, шмону и выпали покровители его судьбы.
Внезапно какое-то слово из рассказа Норра резануло Хомарпу слух. Что-то, что он упустил, и…
- Хонери, город Башни Драконьей Кости? Ты сказал слово Хонери? - перебил он торговца.
- Да, Ваше Благородие, шмон спросил про город, над которым возвышается башня, а даву очень удивилась, она считала, что он не может про этот город знать, а он сказал, что тот был нарисован на картах, которые…
- Хватит, старик! Довольно! Езжай, я тебя больше не держу.
Хонери. Человек, который проходит ширай эрэц, всегда видит на рубашке карт то место, где суждено решиться его судьбе. Об этом мало кто знал даже среди приверженцев веры в 36 богов, это было не тайное, но очень редкое знание. Обычно люди просто не говорили об этом. Они могли рассказать, какие боги им выпали, но мало кто упоминал, что было нарисовано на обратной стороне карт. Все считали это неважной деталью. Но теперь ширай Хомарп знал - нет смысла больше искать шмона Моше и даву ок'Авьен. Они не уйдут от судьбы - куда бы они не направились сейчас, потом им суждено оказаться в Хонери. Латакия огромна, это Страна Тысячи Замков, всю жизнь можно ее изучать, но не увидеть и половины. Но Хонери всего один. Теперь не нужно никого искать, достаточно предупредить городскую стражу, и как только они доберутся до города, Хомарпа сразу же предупредят.
Но ширай уехал не сразу. Его боевой конь устал, пришлось подождать, пока он отдохнет. Все это время старый торговец пытался услужить своему уважаемому гостю, но это было излишне - Норр был уже Хомарпу не нужен, и уже вечером он уехал в сторону Хонери, города Башни Драконьей Кости, величайшего из городов Латакии, а значит и всего сущего.
"Школа Ахима Растерзала отличалась от всех школ и университетов, что мне довелось в своей жизни повидать. Кардинально отличалась. Тут вообще не было такого понятия как "класс", все учились вместе, в группах, разделение на которые происходило самым загадочным образом. Просто ты приходил в школу, и тебе говорили, в какой группе ты будешь. Так, в нашей группе "четыре один Р" всего было семь человек, из них трое - как и Авьен - просто пришли сюда, и только четверо собственно говоря учились на магов. Но Ахима это не волновало. Для него учениками были все, кто преступил порог школы, и не имело никакого значения, есть ли у человека хоть какой-то магический дар.
Контингент был еще тот. Так у нас в группе учился дедушка, который в сто восемьдесят дюжин дюжин вдруг почувствовал у себя талант к магии, проигнорировал протесты многочисленной родни, детей, внуков, и даже правнуков, и пришел сюда учиться. А еще была семейная пара, я их людьми-кошами назвал, Фидел и Зосья - у них действительно были острые уши, вертикальные зрачки, усы и когти на пальцах - так они тут уже пять лет учились, и до сих пор ничего, кроме простейших заклинаний, освоить не могли. Из любой другой школы их давно бы выгнали. Но Ахим считал Фидела едва ли не лучшим учеником, потому что он всегда ходил на все занятия и старательно выполнял все, что ему говорят. Ахим иногда приходил, и ставил нам всем Фидела в пример - хоть даже у дедушки все лучше получалось. Был еще мальчик-альбинос, его все Кусмэ звали, а я Кузьмой прозвал. Он был сирота, раньше на базарах воровал, подсознательно чужой взгляд отводя. А потом его поймали, хотели в тюрьму посадить - но он бежал, пришел сюда учиться. Стража приходила, хотела его арестовать, но Ахим никогда и никого из своих учеников не выдавал. Он за несколько недель до нас пришел, но уже такие чудеса показывал, что в любой другой школе его бы уже давно на старший курс перевели. Но у Ахима не было старших и младших, и он тоже учился с нами. Кузя был похож на человека, только очень маленький, абсолютно белый, и руки у него были перьями покрыты. Тоже белыми. А последним в нашей группе был Немой Гигант. Никто не знал, как его зовут, но он был очень большим, метра три ростом, и всегда молчал. А еще он совершенно не имел никаких склонностей к магии. Просто как-то однажды пришел, постучал в ворота школы, Ахим так же молча его пустил и дамочка с щупальцами вместо рук записала в группу "четыре один Р". С тех пор он регулярно посещал все занятия, но так и не сказал ни слова. И не смог ни единого заклинания сотворить. Просто сидел и смотрел.
Сначала я подумал, что попал в сумасшедший дом. Потом я в этом уверился. Какие ученики, такие же тут были и учителя. Мастер Ли, который читал теорию магии, всегда начинал свои лекции непонятно с чего, говорил непонятно о чем, заканчивал так же. А потом задавал непонятные вопросы, и очень злился, что никто на них не мог ответить. Аршаин Фимар читал историю магии, пары у него всегда были интересные, но в конце каждый раз шли контрольные, ничего общего с лекциями не имеющие, и хорошо их писали только Фидел и Зосья. Не потому, что что-то понимали - просто они здесь очень давно учились, а контрольные у Фимара были одни и те же, просто он их повторял по кругу. Аршаин Хармид Хомтрий, у которого кожа отливала блеском отполированного железа, читал прикладную магию, но он все время заикался, бурчал что-то себе под нос, а когда ему задавали вопросы - терялся, и все время прочищал горло. А еще все знали, что он считает себя самого богом, у него в кабинете стоит алтарь и все контрольные, что мы ему сдавали, он не читает даже, а сжигает на алтаре. Какая хорошо горит - ставит положительную оценку, плохо - отрицательную. Потому ему часто сдавали чистые листики, пропитанные чем-то горючим, только Фидел упорно писал ответы на вопросы. Но так как он ничем бумагу не смачивал, то получал оценки как правило хуже, чем мы. А еще был в школе Ахима Растерзала преподаватель теории магических ритуалов аршаин Молопоел, я его обозвал "Мало Поел", потому что он действительно был худой, как палка. Он нам рассказывал про то, как нужно правильно устраивать все магические ритуалы, но как все знали, сам он со всем этим знаком только в теории, а практики он вообще как огня боится, и уже много лет не колдовал. Был и общих дисциплин преподаватель, но он был не аршаином. Просто человеком. Только у него на лбу был еще один глаз, и рук было всего шесть. Звали Маринок. Он должен был нам рассказывать про историю, географию, культуру, но вместо этого читал байки. Причем человек совершенно без комплексов, он мог говорить абсолютно на любую тему, от подробностей своей интимной жизни с одной из учениц нашей школы, и до того, как он однажды голый через весь Хонери от ревнивого мужа своей любовницы убегал. Фидел на его пары Зосью никогда не пускал, старик сам не приходил, а остальные не пропускали. Даже Кузя. Они, мальчик-альбинос с крыльями и огромным магическим потенциалом и пошляк-Маринок, вообще были закадычными друзьями. У них даже много тем было для разговоров. Кузя в свою бытность карманником тоже много историй нахватался, и слов нехороших, а теперь делился своим опытом с Мариноком. А тот мальчишку жизни учил, рассказывал, как правильно женщин охмурять. Авьен тоже на его пары приходила, но только потому, что я туда ходил. Ей Маринок сильно не понравился, и она всегда очень краснела, когда он свою очередную историю рассказывал.
Еще у нас были лабораторные магические работы. Их вели двое, шаин Здас и шаин Сис, они были братьями-близнецами, долго работали в цирке, силачами. А потом узнали, что у них способности к магии есть, поступили в школу Ахима Растерзала, каким-то чудом научились магии, получили звание "шаин", да так и остались. Могли бы уйти, аршаинами стать, но не захотели. Им тут нравилось. Они были настоящими садистами, всегда высмеивали тех, кто не мог справиться с заданием. Здаса и Сис все ненавидели, но они слыли любимчиками самого Ахима, а потому их никто не трогал. Только я пару раз высказал им в лицо все, что думаю по поводу их насмешек, и с тех пор они меня больше не трогали. Не потому, что я такой смелый, а потому, что внимательный. Я заметил, что на самом деле Ахим их тоже не выносит, а статус "любимчиков" - просто слухи, которые он почему-то не хочет развенчивать.
И вот в этом сумасшедшем доме я, скобы, был должен научиться магии. Авьен уже через неделю попыталась меня отсюда вытянуть, решив, что Бинор над нами пошутил, отправив сюда, но я отказался. Я всегда считал себя очень умным, и теперь мне просто обидно было сдаваться. Если те же Здас и Сис смогли тут, в этом сумасшедшем доме, магию освоить, то неужели я не смогу? Потому мы остались, и я упорно, по крупицам, собирал информацию о магии. Пока однажды на лекции аршаина Ли мне не показалось, что я понимаю, о чем он говорит. И спросил:
- Извините пожалуйста, уважаемый аршаин, можно вам задать один вопрос?
- Да, молодой человек? - Ли удивленно на меня посмотрел, он уже и не надеялся, что с моей стороны будет хоть какое-то внимание к его лекциям. А я на самом деле его всегда очень внимательно слушал, только, как правило, ничего не понимал.
- Скажите пожалуйста, правильно ли я понял, что одно из направлений магии, некромантия, кардинально отличается от всех остальных самой ограничивающей природой своего источника?
Моя латакский язык был уже неплох - намного лучше, чем русский Авьен, и даже такие, сложные и запутанные фразы, я произносил почти на полном автомате, только изредка напрягая память, чтоб вспомнить то или иное заковыристое слово.
- Молодой человек, ваш вопрос заслуживает отдельной лекции! - загорелся Ли. - Вы совершенно верно подметили - некромантия, единственное направление магии, где сила заклинания ограничена не внутренними резервами аршаина, а лишь той силой смерти, которую он сможет в себе аккумулировать. При этом, потенциально, предела нет, однако у вас может возникнуть резонный вопрос - если так, то почему некроманты составляют лишь малую часть всех аршаинов? На самом деле ответ на данный вопрос лежит в сфере скорее философской, чем магической, но если брать исключительно силовую составляющую, то очевидно, что та часть магических флюидов, которую некромант получает при жертве живого существа, пренебрежимо мала, и реально некромантия открывает весь свой потенциал лишь при условии добровольного согласия жертвы отдать свою смерть некроманту, что, как вы должны понимать, достаточно проблематично, потому что не многие живые существа добровольно согласятся отдать свою жизнь ради удовлетворения некромантом магических амбиций.
Типичное предложение аршаина Ли, длинное и запутанное, меня не сбило с толку.
- То есть Вы хотите сказать, что для того, чтоб некромант имел запредельную силу, должно быть принесено большое количество обязательно добровольных жертв?
- Не совсем, молодой человек, но суть вы верно уяснили. Нет необходимости именно в жертвенности, просто умирающие должны согласиться, чтоб их смерть использовал данный некромант в своих целях. Вам должны были на уроках истории магии рассказывать, как однажды при прорыве Границы огромные полчища врага прорвались в Латакию, и тогда все некроманты выступили перед войском тадапов, которым все равно было умирать, попросив их в последний момент перед смертью думать не о семье, а о том, что их смерть должна быть отдана некромантам для их заклятья. Тадапы погибли все, лишь малая часть их них смогла побороть лишенные смысла предрассудки, согласно которым нельзя отдавать свою жизнь для ритуала некроманту, но и тух, кто послушался, хватило, чтоб некроманты смогли лишь своей магией удерживать войска врага до тех пор, пока не подошли подкрепления шираев и враг не был уничтожен.
Нам об этом никто не рассказывал. Более того, Авьен учила меня всему, но никогда не упоминала ни о Границе, ни о Пограничье. Я сам постепенно узнавал, что это такое. Прямо ни у кого не спрашивал, чтоб не вызывать лишних подозрений. Но вот из таких вот историй я постепенно понял, что Латакия со всех сторон окружена загадочной Границей, по ту сторону которой живут враги, а по эту - Стражи Пограничья, который и сдерживают вечный натиск врагов.
Ли был не единственным, с кем я в конце концов нашел общий язык. Я вообще всегда сходился с преподавателями, потому что они знали то, что не знаю я, а мне всегда было интересно узнать что-то новое. Однажды на паре Мало Поела, я у него спросил:
- Извините пожалуйста, уважаемый аршаин, можно вам задать один вопрос?
- А? Что? Вопрос? Да, конечно. Задавайте, - удивленно согласился Мало Поел.
- Скажите, уважаемый аршаин Молопоел, а ритуал ширай эрэц, какую он имеет магическую силу?
- Ширай эрэц. Вы сказали, ширай эрэц, да? Значит, ширай эрэц… Ну, вообще-то, я об этом как правило не рассказываю. Ширай эрэц, он вообще-то вообще магией не считается. Это как бы из веры в тридцать шесть богов пришел. Хотя маги как бы тоже его использовали. Но ширай эрэц, значит, он все же не совсем магический - хоть никто и не отрицает, что его результаты заслуживают самого пристального изучения. Вам интересно, как его проводить? Значит так, рассказываю. Для ритуала ширай эрэц используется колода в 36 карт, на каждой из которых как бы изображено по одному богу. Так? Так. Значит, карты раскладываются на 4 стопки, значит получается, по девять карт в каждой. А потом, значит, как бы верхние карты открываются, и то, что выпало, и будет, как бы, судьбой человека. Покровителями, так сказать. Так верят те, кот в 36 богов верит. А, значит, вам интересно узнать, что та или иная позиция в раскладе означает? Или как бы те действия, что значит нужно сделать, чтоб ширай эрэц разложился?
- Не совсем, - вклинился я в вечное заикание Мало Поела, - меня скорее интересует, что может значить центральная карта в ширай эрэц? Если я не ошибаюсь, она называется картой "Отца Лжи"?
После того, как я произнес эти слова, минут на пять воцарилось абсолютное молчание. Даже вечно воркующие на задней парте Фидел и Зосья затихли, у Авьен челюсть отвисла, а Мало Поел на меня так укоризненно-укоризненно посмотрел.
- Как вам не стыдно! - наконец ответил он, - Взрослый человек, а в сказки верите! В ритуале ширай эрэц, значит, нет центральной карты! Это все как бы сказки, значит так! Не более того! А вы бы постыдились, такие слова говорить! Сказки эти пошли от как бы не совсем, так сказать, правильно разложенных ритуалах, когда, значит, одна карта лишней оставалась. В одной из стопок не девять, а восемь было. Кто-то ее когда-то, значит, бросил в центр, оттуда и пошли все эти, так сказать… Сказки! Но от вас, молодой человек, я такого не ожидал! Да! Не ожидал! Вот!
Мало Поел отвлекся и продолжил лопотать что-то свое, а Авьен наконец очнулась и спросила:
- Моше, откуда ты знаешь про пятую карту в ширай эрэц?
- Да так, слышал краем уха… - неопределенно ответил я.
Очень странно, но только тут я вспомнил, что это самая пятая карта до сих пор при мне. Лежит в кармане. Вспомнил, но ничего никому не сказал. Потому что испугался. Уж очень они нехорошо на мой вопрос отреагировали. Я решил сначала узнать, в чем тут дело, а только потом показывать.
В тот же день нас с Авьен вызвал к себе сам Ахим Растерзал.
- Шмон Моше, даву Авьен - поздравляю, - начал он, - вы доказали, что достойны того, чтоб учиться магии. Вы прошли испытание, и я отныне я перевожу вас в группу "один". На сегодня вы свободны, с завтрашнего дня прошу на занятия не опаздывать - в группе "один" посещение всех без исключения пар обязательное. Свободны.
- Простите, - отозвался я, хоть Авьен уже повернулась и собиралась выходить, - а вы не подскажете, в чем это испытание заключалась?
- Специально для тебя, Моше, за твою наглость - подскажу, - Ахим улыбнулся своей фирменной улыбкой, - Я считаю, что магию должны знать только достойные. Те, кто умеют не только слушать, но и слышать. И все, что вы должны были сделать - хоть что-то понять из того разнообразия информации, которой вас все это время грузили уважаемые аршаины. Поздравляю, вы справились - твой вывод по поводу природы некромантии безупречен, а вопрос про ширай эрэц оказался очень к месту. Вы доказали, что не напрасно просиживаете тут штаны. Да, именно вы - шмон и его даву, это единое целое, и я не собираюсь вас делить лишь потому, что у тебя, Моше, есть способности к магии, а у тебя, Авьен, нет. Все, довольны? Теперь идите - вы еще должны ознакомиться с правилами учебы в группе "один", поверьте, это мало похоже на то, что было до этого. Особенное внимание обратите на правило один!
Я надолго запомнил это правило. "Никто никогда не должен говорить ни с кем про существование группы "один", нарушение данного правила автоматически влечет за собой самые тяжелые последствия".
На следующий день мы с Авьен убедились - на самом деле под одной крышей существовало две совершенно независимых друг от друга школы, и они почти нигде не пересекались. Первая - это та, где я учился до этого. Вторая, это группа "один". Основное отличие было в том, что тут, в группе "один", таки учили магии!
Причем формально эта группа то остальных ничем не отличалась. Так как нигде не было общего расписания, а названия групп были совершенно произвольные, то студенты других на нас не обращали внимания. Мы точно так же гоняли по аудиториям, у нас даже преподаватели были те же самые. Только они вели себя по-другому. Аршаин Ли каждую лекцию посвящал одному из видов магии, внимательно разбирая всю его структуру, все переплетение энергетических потоков, особенности работы с ними. Аршаин Хармид Хомтрий наглядно показывал нам, как творить те или иные заклинания, а в конце пары мы вместе читали контрольные других групп, которые он якобы сжигал, и смеялись. А я подумал, что в свое время поступил хорошо, что не писал в этих контрольных никаких глупостей, а то бы точно так же смеялись и надо мной. Аршаин Фимар занимался глубоким анализом изменений в структуре магии, как они происходили с первых дней ее зарождения и до нынешнего момента, подчеркивая всю значимость поисковой работы. Он нам всегда подчеркивал, что заклинания прошлого были намного слабее, чем нынешние, и никогда не надо бояться внести в магию что-то новое, ориентируясь лишь на устоявшиеся догмы прошлых эпох. Даже Мало Поел, объясняя очередной ритуал, всегда рассказывал случаи из своей практики, которые подчеркивали строгую необходимость соблюдения всех правил магической безопасности.
А вместо общих дисциплин Маринока у нас вел пары сам Ахим Растерзал, и учил он нас тому, чему в обычных магических школах никогда не учили. Ахим читал философию магии, где, среди прочего, излагал свой взгляд на природу магии, на то, каким образом человек может совершать чудеса и какой именно человек достоин того, чтоб стать аршаином. У Ахима никогда не было никаких контрольных, никто не писал конспект, но слушали очень внимательно. Ахим рассказывал о себе, о том, как ему показалась тупиковой классическая система магических школ, и вместе с несколькими соратниками он основал эту, экспериментальную. Школу без классов, без программ, без возрастных ограничений, единственную магическую школу, куда мог поступить любой человек, даже без дара, причем без экзаменов и совершенно бесплатно. А пары Ахима всегда приходили не только мы, а и все учителя. Они тоже слушали Растерзала, и задавали ему вопросы - как можно сделать еще более непонятным для новичков курс теоретической магии, как можно еще более невнятно прочитать лекцию по практической магии или по какому-то ритуалу. Ахим всегда был рад таким вопросам, и с удовольствием предлагал новые виды испытаний, которые должны были сделать жизнь новичков в стенах этой школы еще более безумной.
Я тоже несколько раз задавал вопросы. Например, однажды я спросил, не думает ли Ахим, что по его методике с водой можно выплеснуть и ребенка? Что даже очень талантливый маг может не пройти первые стадии учебы, и так и остаться в какой-нибудь группе "восемь четыре М", никогда даже не узнав про группу "один"? Ахим сказал, что не думает. По его теории выходило, что для мага талант - совершенно не главное, если маг не умеет думать, и настоящим аршаином должен быть только достойный этого звания человек. Я привел пример Фидела и Кузи, которые старались, но, по словам Растерзала, не имели почти никаких шансов перейти в группу "один", а он привел контрпример старика, который сам обо всем догадался, сам пришел к Ахиму и сам попросил перевести его "туда, где сталбыть магию учат, милок". Аршаин Ахим Растерзал считал, что старик более достойный того, чтоб стать магом, чем разгильдяй Кузя, пусть даже очень талантливый, или чем балбес Фидел, который уже столько лет потратил на учебу, а так ничего и не понял.
Лабораторные занятия у нас вели уже не Здас и Сис, а та самая дамочка, которая всегда встречала новичков и вручала им расписания. Ее все звали Лима, она оказалась тоже аршаином. Она всегда приходила, давала каждому из нас задание, а потом следила, как мы его выполняем. У кого хорошо получалось, хвалила. У кого плохо - не ругала, а подходила и помогала все сделать правильно. Именно она мне помогла зажечь настоящий огненный шар, я до этого, оказывается, все делал совершенно неверно, и ключом к успеху был не жест, а именно внутренняя координация. А жест был всего лишь бутафорией, хоть многие аршаины так не считали. Но Ахим Растерзал всегда говорил: "магия, это не показуха, если вы видите аршаина, который показывает фокусы - то он не настоящий аршаин, а фокусник". А еще он говорил: "никогда не пытайтесь сделать магию красивее, чем она есть на самом деле, она и так слишком прекрасна, и лишняя бутафория ее только испортит". Но чаще всего он повторял: "аршаин не тот, кто умеет колдовать, а тот, кто умеет думать".
В группе "один" количество человек постоянно менялось. Когда мы с Авьен сюда поступили, нас было двенадцать, потом пришел старик, а через еще неделю двое получили звание шаинов и ушли из школы. У Ахима с этим было просто, он не проводил никаких выпускных экзаменов, а когда решал, что ученик знает достаточно, делал его шаином и отпускал. А потом пришли три шаина из внешнего мира, которые тут когда-то уже учились, и остались с нами, чтоб совершенствовать себя и стать аршаинами. У нас с Авьен тут не было друзей, потому что мы просто не успевали ни с кем общаться. Учеба занимала все сутки, и поздним вечером мы приходили в нашу комнату, падали, мертвые от усталости, на кровати и засыпали.
Моя даву уставала не меньше, чем я. Хоть магию она и не могла учить, но чувствовала на себе ответственность за меня, и хотела знать все, что я знаю. Многие считали нас семейной парой, и не удивительно. Мы всегда были вместе, мы были молоды, мы постоянно о чем-то шептались и никогда не расставались. Но на самом деле между нами ничего не было. Авьен мне очень нравилась, но она была моей даву, почти мамой, хоть и была моложе меня на восемь дюжин дюжин. Или три года. Я не испытывал к ней никакого влечения, она просто стала для меня моим самым лучшим другом.
Еще за то время, что я провел в школе Ахима Растерзала, я узнал много об этом мире. Так, я понял, кто такой шмон. Шмон, это пришелец из иного мира. Только они не говорили "мир", а говорили "с той стороны". Имея ввиду, что эта сторона Латакия. Шмон во всем может быть похож на ашба, обычного человека этого мира, но всегда имеет какой-то Дар. Одни шмоны умеют предсказывать будущее, другие - видеть на расстоянии, третьи были величайшими тактиками и стратегами, которые умели малыми силами одолеть любого врага. Дар, это какая-то уникальная способность, но никто не знал заранее, к чему будет склонен новоприбывший шмон. Это должна определить его даву, после чего помочь развить свои способности. Авьен решил, что мой Дар - это способности к магии, потому и затащила меня сюда, в эту школу. Хотя тогда я был неправильным шмоном, среди них редко встречались маги, а если и встречались - то были настолько великими, что могли колдовать и так. Почти все шмоны рано или поздно становились Воинами Пограничья, защищали Латакию от загадочных внешних врагов, которые спали, и видели, как бы ее захватить.
Но это все мне не Авьен рассказала. Она мне никогда о таких вещах не говорила, а когда я спрашивал - заливалась краской и молчала. А я не настаивал. Это все я просто узнал из бесед с другими учениками. Из них никто не знал, что я не ашба, а шмон, а определить это было невозможно. Я говорил на местном языке абсолютно свободно, а других признаков, по которым можно было достоверно вычислить шмона, не существовало. Они всегда не умели говорить и ничего не знали о Латакии. По крайней мере считалось, что во всем остальном они такие же ашба, как и остальные. Но я знал, что это не так - ведь Ахим как-то вычисли, кто мы с Авьен такие. Однажды прямо после занятий мы пришли к нему в кабинет, и я так прямо и спросил - как ты это сделал? И еще я сказал, что должен это знать, чтоб в будущем не попадать впросак.
- Не попадешь! - обрадовал меня Растерзал, радостно хлопая по плечу. - Дети мои, - он обнял нас с Авьен, и шепотом, как страшную тайну, произнес, - я все знаю! Только вы никому-никому об этом не говорите!
Мы не стали говорить, потому что это была шутка. Но на следующий день я еще раз пришел к нему, на этот раз один, и повторил свой вопрос.
- А ты умен, шмон Моше.
На этот раз в голосе Ахима Растерзала не было той наигранности, что я услышал вчера. Я тогда сразу понял - он не хочет говорить при Авьен. Не понял, почему, но пока я буду с девушкой, мне не получить ответ. Поэтому я сегодня ее не взял. Я не стал говорить, куда иду, просто улизнул, когда она на секунду отвлеклась, и пришел сюда. Я знал, что Авьен никогда не решиться сама сюда зайти, она вообще до сих пор боялась Ахима, да и не только она, его все боялись. Кроме меня. То есть нет, я его тоже боялся, потому что он был страшный человек, но я знал, что пока мы не станем врагами, он ничего плохого мне не сделает. А пока я буду послушный, то может рассказать много всего полезного и интересного.
- Я знаю, - скромно ответил я.
- И скромен, как опытная развратница! Моше, я тебе скажу правду, но ты должен понять - ее никто не должен знать. Никто и никогда.
- Я это понял. Ты мне скажешь, потому что я - шмон, и никто, даже моя даву, об этом знать не должны.
- Молодец. Моше, не волнуйся - если ты не хочешь открывать, что ты шмон, а не ашба, об этом никто не узнает. Кроме меня. Но я умею читать мысли. Да, я не знаю твой язык, но тогда, при встрече, я прочитал то, что ты думал, и потому смог тебе ответить. Как сейчас - в латакском нет слова "язык", но я прочитал его у тебя прямо из головы, и сказал его на русском, правильно, твой родной язык именно так называется? Вот видишь, теперь ты понял, как я узнал, что ты шмон, а Авьен - твоя даву? Как только карета Бинора во двор заехала, я это сразу понял. Но мой дар очень редкий. Более того - он уникальный, я не знаю больше ни одного человека, который бы умел читать мысли. А знаешь, почему? Потому что я тоже не человек, я не ашба, а шмон. Как и ты. Только я пришел в этот мир очень давно, шираи не смогли меня найти, это именно они всегда занимаются новоприбывшими шмонами. Я сам изучил язык, мне это было просто, я понимал, что люди думают, и знал, какие слова они хотят от меня услышать. А потом стал магом, и вот сейчас я тот, кто я есть.
- Так у тебя никогда не было даву?
- У меня есть даву, - Ахим улыбнулся, и я сразу понял, кого он имеет ввиду.
- Лима?
- Да, это она. Ее мне не назначал ни один ширай, потому официально она не может считаться моей даву, но когда мы встретили друг друга, это была любовь с первого взгляда. Мы сразу поняли, что жить друг без друга не можем, я ей признался, что шмон, а она с тех пор стала называть себя моим даву. Ты ведь и сам обо всем этом догадался, да?
- Почти, - подтвердил я, - но у меня не было уверенности, потому я хотел от тебя это услышать. Значит, твой дар - читать мысли? А как же магия?
- А кто сказал, что способность к магии - обязательно дар? Да, я умею колдовать, но это многие умеют. Я стараюсь втолковать, что на самом деле любой человек может стать аршаином, пусть даже слабым, но меня не слышат. Меня не понимают, все думают, что магия - это врожденное, что это путь для избранных. На самом деле, это не так. Аршаином может стать любой, даже твоя даву - просто она не хочет. Она для себя уже решила, что мне сможет освоить магию, и только это и не дает ее таланту показать себя.
- Значит, Авьен может быть не права? И мой Дар может лежать в чем-то другом, а магия лишь дополнение к нему?
- Да, так может быть. Так скорее всего и есть, но увы - тут я тебе не в силах помочь. Дар, который имеет шмон, может открыть лишь он сам, даже даву лишь помогает ему в этом поиске.
- Спасибо, Ахим. Ты можешь довериться мне, я не открою никому, что тут услышал.
- Я знаю, Моше. Если бы я не был уверен в тебе - я бы тебе этого не сказал.
Я действительно ничего никому не рассказал. Даже Авьен. Так у меня появился первый секрет от моей даву. Но она сама виновата. Если бы она мне доверялась, я бы тоже ей доверился.
Я не знаю, сколько времени я провел в школе Ахима Растерзала. У меня все воспоминания о этом времени смешались, а счет дням я не вел. Там не было недель, не было выходных или каникул. Ахим не признавал все это, учеба шла постоянно, и люди теряли счет времени. Я потом пытался вспомнить, сколько же я там пробыл - и не смог. Насколько четко в моей памяти остались первые дни в этом мире, первые недели, настолько же смазанной оказалась школа.
У нас не было никакого расписания, по которому можно было бы следить за временем, каждый день вечером мы узнавали, какие завтра будут пары, причем расписание спокойно могло измениться. Когда мы несколько раз брали выходной - Ахим, хоть и редко, разрешал ученикам такие вольности - и ходили в соседнее поселение, то никогда не спрашивали, какое сегодня число. Время шло мимо нас, я даже примерно не могу сказать, сколько же я учился. Может месяц, может два, может пол года, может год. Вряд ли больше. Если бы это была нормальная школа, то каждую дюжину дюжин у нас были бы выпускные экзамены на следующий курс и каникулы, а тут мы просто учились.
Пока однажды Ахим Растерзал не позвал нас с Авьен к себе, и не сказал:
- Поздравляю. Ваше обучение окончено. Властью, данною мне, я присваиваю тебе, Моше, и тебе, ок'Авьен, звания шаин. Отныне вы вольны использовать его там, где сочтете это нужным, тогда, когда в этом может возникнуть необходимость. Если же вы захотите получить звание аршаин, приходите - моя школа всегда будет рада принять своих лучших учеников.
- Но как! - удивился я, - мы же еще ничего не умеем!
Это была не совсем правда. Моя даву действительно мало умела, она так и не смогла поверить, что каждый человек может стать магом, но я уже умел колдовать. Не очень хорошо, мне с трудом давались сложные заклятья, но в ритуальной магии я был один из лучших, потому что был очень внимательным, усидчивым, и мои магические фигуры всегда были почти идеальны. Но я еще не чувствовал себя шаином. Шаин, это подмастерье мага, он должен уметь многое, вызывать дождь, гасить огонь. Я этого не умел. Мне с трудом удавалось себя на несколько секунд от земли оторвать, хоть те же Здас и Сис могли часами в воздухе висеть. Я совершенно не ждал от Ахима таких слов, и очень удивился.
- Моше, не разочаровывай меня! - гневно произнес Растерзал. - Я был о тебе лучшего мнения. Если ты считаешь, что вы еще ничего не умеете, то я готов взять свои слова обратно, это значит, что я напрасно все это время тратил на вас свои силы. Вы уже узнали все, что может вам дать ваша школа, а как вы дальше с этим знанием поступите - зависит только от вас.
- Я понял, Ахим.
Я действительно понял, что он хотел сказать. То, что я сейчас умею, это мой потолок. Я никогда не стану великим, да даже просто хорошим, магом. Аршаины Ли, Мало Поел, Хармид Хомтрий, Фимар, прекрасная Лима с ее божественными зелеными волосами - они дали мне все, что могли дать. Как я смогу использовать эти знания - теперь это только от меня зависело.
- Но это еще не все, - продолжил Растерзал, - вы сегодня уходите из нашей школы, но я хочу, чтоб вы познакомились с людьми, которые пойдут вместе с вами. Заходите, господа.
Из задней двери кабинета Ахима, за которой находились святая святых всей школы, его личные покои, вышли двое. Я их хорошо знал. Это был тот самый старик, что учился со мной еще в группе "четыре один Р", и Немой Гигант из той же самой группы. Только теперь они были не такими, как я привык. Старик был уже не крестьянином, который ушел на старости лет от своей семьи, чтоб учить магию, а Немой Гигант улыбался, хоть до этого никто и никогда не видел никаких эмоций на его лице.
- Господа, позвольте вам друг друга представить, - продолжал Ахим, - шмона Моше и даву Авьен вы уже хорошо знаете, Моше, Авьен, представляю вам тех, кто сегодня уйдет из школы вместе с вами. Араршаин Жан-Але, - старик поклонился, - и ширай Исса, - Немой Гигант отдал жест, отдаленно напоминающий отдачу чести.
Авьен пошатнулась, ухватившись за меня, чтоб не упасть от такого шока. Я тоже удивился. Дело в том, что я уже неплохо научился понимать даже те слова, которые еще не знал, и я сразу догадался, кто такой араршаин. Если шаин подмастерье, аршаин мастер, то араршаин - это тот, кто выше всех мастеров. То есть титул старика можно было перевести как "верховный маг", или "архимаг" - очень странно, что такое оказался в школе Ахима в качестве простого ученика. Я ждал объяснений. Я знал, что они последуют - я уже успел достаточно хорошо изучить характер этого шмона, чтоб не поддаваться на его провокации. Он прочитал во мне эту уверенность, и продолжил:
- Араршаин Жан-Але на самом деле, конечно, не учился в нашей школе. Дело в том, что другие магические школы высказали определенные сомнения по поводу методики моей работы, и решили послать сюда комиссию, чтоб разобраться, дает ли моя школа действительно знания магии, или нет. Но тогда выступил Жан-Але, и он сказал, что сам приедет сюда, и сам во всем разберется, а если что будет не так - расскажет всем об этом. Ведь так все было?
- Так, так, - старик, расправив свои крылья, все это время скрываемые под одеждой, набил трубку чем-то вкусно пахнущим и закурил, выпуская в воздух фигуры из дыма.
- Ну и какой же твой вердикт? - поинтересовался Ахим, хоть все понимали, что на самом деле он уже все знает, а просто разыгрывает эту сцену для нас.
- Сталбыть, сынок, работай. Ты, конечно, мальчик малость необычный, но дело свое знаешь. Я скажу, чтоб тебе больше всякие там комиссии-шмамиссии не мешали.
- Как я понимаю, слово араршаина - это в магическом мире достаточно веский аргумент?
- Веский, веский, сынок, - согласился Жан-Але.
- Да его слово не меньше, чем слово магистра Багряной стражи Храма значит! - впервые за все время своей жизни тут я услышал голос ширая Исса - низкий, зычный, с таким голосом армии в бой вести, а не сидеть в магической школе на последней парте.
- Ширай Исса… - прошептала моя даву, но неожиданным образом этот шепот все услышали.
- Да, девочка, это я. Слышала обо мне, наверно? Вижу, что слышала. Что, не очень хорошие вещи, да? Эх, девочка, ты знаешь, мир далеко не так прост, как тебе кажется… - ответил ширай.
- Судя по тому, что ты почти не удивился, - продолжил Ахим Растерзал, - ты никогда не слышал про ширая Иссу, да? Не успела тебе твоя даву об этом рассказать? И не удивительно. О нем вообще все стараются забыть, а если и рассказывать - то только разные сказки. Мол, продался врагу, перешел на ту сторону Границы…
- Ни один живой не может перейти на ту сторону Границы! - гневно бросил Исса, ударив своим великанским кулаком по столу Ахима. Мне показалось, что землетрясение случилось. Все здание затряслось, а стол ничего, цел остался.
- Я это знаю, Исса, - успокоил его Ахим, - и достопочтенный Жан-Але это тоже знает. И те, кто пускал этот слух, тоже прекрасно знают правду. Но что поделаешь - сам понимаешь, народная молва. Ты стал первым за последние много дюжин дюжин шираем, которого захотели лишить титула и объявить предателем - вот и пошли слухи. Сам знаешь, кто их пустил. Ладно, я думаю, вы в дороге еще наговоритесь. Моше, Авьен - еще раз поздравляю вас, вы теперь шаины; Исса, Жан-Але - рад был вас видеть у себя в гостях. Все, до свидания. Уходите. Я, между прочим, занятый человек - директор школы - нечего отнимать у меня мое драгоценное время! Чтоб через час вас уже тут никого не было! Убирайтесь! Но заходите в любой момент в гости, всегда буду рад вас принять. И еще - Моше, Авьен - можете этим людям, Иссе и Жану-Але, как мне самому доверять! Они люди надежные, не подведут. А теперь прочь!
Мы вчетвером, молча, вышли из кабинета, собрались и встретились во внутреннем дворе школы.
- Знаете что, ребятки… - разминая свои старческий кости, весело бросил араршаин, - я с вами не пойду сейчас, вы дети забавные, но у меня тут всякие дела накопились… Сталбыть, без меня как-нибудь пока обходитесь!
Расправив свои крылья, он взмахнул ими и воспарил куда-то в небеса.
- Я вас тоже, пока, оставлю, - задумчиво произнес Исса, - Было познавательно со всеми вами познакомиться, Ахим Растерзал - как раз тот человек, у которого часто сходятся судьбы совершенно разных людей. Но в одном он не прав - он считает, что вы сами о себе позаботиться не сможете, и просил меня с Жаном-Але вас на первое время подстраховать. А я так не считаю! Вы ребята сообразительные, сами как-нибудь со всем справитесь, а если что не так - просто кликните. Латакия невелика, уж как-нибудь я вас найду, выручу. До встречи, ребята!
Ширай свистнул, и как будто из-под земли возник боевой конь - точно такой же, как у ширая Хомарпа, только еще больше и страшнее. Исса радостно обнял коня, прошептал ему в ухо что-то ласковое, вскочил на спину и был таков, только пыль столбом. И остались мы стоять посреди двора, одни, перед открытыми воротами и дорогой в дальнейшую жизнь.
- Пошли, Авьен, - сказал я, - а то кто Ахима знает, вдруг он решит, что мы не хотим уходить и прикажет закрыть ворота…
Мы вышли из школы, и сразу же за нашими спинами ворота действительно захлопнулись. И я был уверен - сколько бы мы сейчас не стучали, нам бы никто не открыл. Потому по окруженной болотами дороге мы пошли прочь.
- Моше, - тихо сказала Авьен, - скажи, второй картой, которая тебе выпала, был Лихалим, высокий висельник?
- Да, - удивился я, - а откуда ты знаешь?
- А ты разве не заметил? Когда дверь в личные покои Ахима Растерзала открывалась, мне было интересно, я мельком глянула туда. Так там его изображение висело. Большое. Во всю стену. Его сложно было не заметить.
- Вот уж действительно, совпадение! Надо же, я и не думал, что Ахим в 36 богов верит.
- Это не совпадение, Моше, - отрицательно покачала головой Авьен, - таких совпадений не бывает. Это твоя судьба. Это ширай эрэц.
И опять я вспомнил о пятой карте из ритуала. И опять ничего о ней не сказал.
Как и в самом начале, мы не знали, куда идти. А потому пошли вперед. Авьен сказала, что дорога сама приведет нас куда надо, и я ей поверил. Деньги у нас оставались еще с тех времен, как с нами расплатился Норр, школа Ахима ничего не брала с учеников, взамен обеспечивая всем необходимым. Когда мы дошли до ближайшего поселения, оно лежало в километрах десяти, то там как раз проходил торговый день. Приехали торговцы, привезли товары и новости. Мы и решили послушать, что где твориться, потому что школа была изолирована от окружающего мира, и там мы были отрезаны от всех новостей.
Новости были самыми обычными. Там засуха, там наводнение. Там начался загадочный падеж скота, а там с неба упала огромная скала, говорят, аршаины пошутили. В Пограничье беспокойство, говорят, что враг по ту сторону Границы начал проявлять активность. В Хонери прошло общее собрание шираев, они со всей Латакии приехали, чтоб решить какие-то свои вопросы. Говорят, обсуждали, как морских драконов успокоить. Они в последнее время стали нападать на судна, такого уже давно не случалось. На севере после лютой зимы, самой холодной за последние сто дюжин дюжин, все вымерзло, и теперь там срочно в огромных количествах покупают зерно на посадку, потому цена на него заметно подскочила. Замок Кэй-Вэй готов принять на работу двух шаинов, опыт работы не обязателен, стажировка на месте.
На последнюю новость я внимания не обратил, а Авьен сразу сказала - это судьба. Очень редко замки ищут не аршаинов, а неопытных шаинов, и мы свой шанс не должны были упускать. Я не возражал. Мы подошли к торговцу, который про это рассказывал, представились. Я показал несколько магических фокусов, простеньких, но красивых. Торговец обрадовался, оказывается, ему в замке Кэй-Вэй даже премию обещали, если он сможет быстро шаинов найти. Сказал, что у него тут пока еще дела, потому сам проводить нас не может, но позвал одного из своих сынов, дал трех коней и попросил нас довести до места. В этом мире вообще торговля была семейным делом. Каждым караваном руководил отец семейства, а сыновья у него на подхвате были. Куда они жен и дочерей девали - не знаю, наверно где-то и такие были. Не могли же сыновья сами, без женщин, рождаться. Но сколько я наблюдал - ни одной женщине среди торговцев не видел, разве что такие же, как Авьен, путешественницы. Но торговок не встречал ни одну.
Сын караванщика повез нас в замок. Он сказал, что до Кэй-Вэя недалеко, пару дней пути. И действительно, выехав утром, мы уже к вечеру следующего дня добрались до места. Я поблагодарил судьбу, что одно время я целый месяц на английской ферме работал, за лошадьми ухаживал. Там я и ездить на них научился. Так что теперь не смотрелся белой вороной, а держался в седле уверенно, хоть мозоль на заднице все равно натер. То было много лет назад, я тогда думал в Оксфорд поступать, но так получилось, что я в Англии без гроша в кармане очутился. У меня даже обратного билета не было, вот и пришлось на целый месяц конюхом стать. И вообще, жизнь такая штука, что никто не знает, что в будущем пригодиться сможет. Потому знания никогда лишними не бывают.
Кэй-Вэй был типичным местным замком - я их уже с десяток видел, все они одинаковые. Высокие стены, башни с золотыми шпилями, широкие ворота. Как будто по всей Латакии одна бригада строителей по одному проекту строила. Потому особого восхищения я не испытал. Я вообще уже тогда привык к этому миру, для меня все местные уже ашба, людьми, стали. Даже наш проводник, в первые дни я бы с удивлением пялился на его ветвистые лосиные рога и покрытую роговыми пластинками кожу, а сейчас абсолютно спокойно воспринял. Я и не таких уже в этом мире встречал.
Но все же замок смог меня удивить. Не фасадом, а интерьером - я еще никогда не был внутри замка, а потому даже не представлял, насколько он может быть фундаментален. Это был целый город в миниатюре. Тут были свои дороги, площади, дома, и все это стенами, шириной с десяток метров. Тут жили люди, даже выпасали скот - это меня особо удивило. Я даже представить себе не мог, что внутри замка, фортификационного сооружения, может быть полянка, на которой мирно пасутся несколько коров.
Но нас отвели в центральную, самую высокую и укрепленную башню, где представили хозяину этого замка. Шираю Кесарру. Точнее не ему самому, он сейчас то ли занят был, то ли в отъезде, а его заместителю. Тот попросил нас показать, что мы умеем, я показал. Когда он убедился, что я действительно шаин, то заплатил сыну торговца обещанное вознаграждения, а нас с Авьен попросил подождать, пока вечером сам ширай не решит, подходим ли мы ему. Нас отвели в отдельные покои, сытно накормили, и мы с Авьен начали ждать.
Как мы условились еще раньше, мы никому не говорили, что я шмон, а она моя даву. Если бы припекло, то, конечно же, признались бы, а пока никто не подозревает, лучше не говорить. В конце концов, никто и никогда не обязывал шмонов на каждом перекрестке кричать, что они пришли с той стороны, и если я не хочу об этом говорить - это мое право. Тот же Ахим, ведь никто, кроме Лимы и меня, не знает, что он тоже шмон. И ничего, нормально устроился человек, свою магическую школу открыл. Да и вообще, знание - сила, и не только сила, а и деньги. Кто много знает, тот всегда это сможет использовать в свою пользу, так что лучше их не разбазаривать.
Ширай Кесарр смог нас принять только поздним вечером, я бы даже сказал ночью. Он оказался очень большим человеком. Не таким, конечно, как Исса, тот своей головой все потолки задевал, но больше того же Хомарпа. Кесарр был даже не столько высокий, сколько массивный - при росте два метра, он весил явно за двести, причем в нем не было ни грамма жира. Только накаченные мышцы да натянутые жилы, он даже без доспехов, в одном домашнем халате, внушительно смотрелся. А на коне, наверно, и вовсе гора горой. А еще у него росли два огромных клыка, как у саблезубого тигра, и на каждой руке было всего по два пальца, больше на клешню рака, чем пальцы человека, похожих. Обычный ашба, обычный человек.
- Аникино, ширай! - вежливо поздоровались мы с Авьен.
- И вам здравствовать желаю, - ответил Кесарр.
Он нас принял в своих личных покоях - огромной комнате, заставленной различным оружием да охотничьими трофеями, среди которых такие монстры встречались, что мне и не присниться такое. А еще в комнате горел камин, придавая обстановке спокойствие и уют. Мы были только втроем, я, Авьен, и Кесарр, ширай сам решил проверить, стоим ли мы того, чтоб принять нас на службу.
- Значит, вы шаины?
- Да, Ваше Благородие, - в полном соответствии с этикетом отвечал я, этому меня Авьен смогла хорош научить, - мы услышали, что этот замок нуждается в услугах…
- Довольно. Это я знаю и так, а теперь покажите, что вы умеете.
- Да, Ваше Благородие.
Я так и знал, что придется опять фокусы показывать, и приготовился заранее. Как нас учил Мало Поел, "ритуал вступает в силу лишь в тот миг, как он завершен, причем для большинства ритуалов не имеет значения, сколько времени пройдет между их началом и концом". Потому я еще в комнате совершил почти все нужные действия, а сейчас лишь делал последние штрихи, и смотрелось это очень красиво. Как будто бы я - сильный шаин, который одним движением руки сотворить в воздухе фантом или заставить меч из другого конца комнаты прилететь прямо в руки. Но последнее я сделал зря. Я немного не рассчитал, и рукоятка меча меня очень больно по руке ударила, но я не подал виду, что мне больно, и ширай ничего не заметил.
- Достаточно! - оборвал он, хоть моя программа и так подходила к концу, - Мне уже передали, что ты, Моше, если не ошибаюсь, достаточно умелый шаин. Теперь я хочу увидеть, что умеет твоя спутница, Авьен, правильно мне передали?
Мы невольно замолчали. К такому повороту событий никто не готовился.
- Что-то не так? - спросил ширай. - Или она не шаин? Вы должны были знать - нашему замку нужны два шаина, ты, считай, уже зачислен на службу, но если твоя спутница ничего не умеет - мне придется ей отказать.
- Она тоже шаин, Ваше Благородие, - ответил я, сознательно затягивая у себя на шее веревку, так как все знали, что шираям лгать нельзя, - Я готов поручиться, что Авьен получила это звание вместе со мной, мы вместе учились в магической школе, и…
- Тогда пусть покажет, что она умеет, - вынес свой окончательный вердикт Кесарр.
Вы посмотрели на Авьен, а она, как всегда под чужими внимательными взглядами, зарделась, покраснела. А потом вскинула руку, и по комнате настоящий ураган пронесся. Все доспехи повалил, чучела с стен сбросил, камин потушил. Только ширая не тронул, тот слишком тяжелый был, да меня с Авьен стороной обошел. Моя даву не выдержала, потеряла сознание, я ее едва успел подхватить.
- Она очень сильная, но страшно стеснительная, Ваше Благородие, - соврал я, - В ней очень поздно дар открылся, так до сих пор привыкнуть не может, что она шаин. Но сами видите - когда надо, она хорошо умеет колдовать. Авьен жутко застенчивая, она всегда робеет, когда ее просят на публику поработать.
- Извини, что я обидел твою девушку своими сомнениями, Моше, - ответил ширай, - теперь я вижу, что она очень сильная шаин. Я принимаю вас к себе на службу, отныне вы - штатные шаины замка Кэй-Вэй и мои личные адъютанты. Стража! Помогите молодому человеку донести девушку до их покоев, а потом приберите тут все, наведите порядок. И зажгите кто-нибудь камин, тут без него неуютно.
Камин зажег я, пирокинез - одно из моих любимых заклинаний, потому что оно у меня лучше всего получалось.
Так мы оказались на службе в замке Кэй-Вэй, одном из тысячи замков Латакии.
Когда Авьен очнулась, у нее случилась самая настоящая истерика. Она долго плакала, прижавшись к моей груди, а я ее утешал. Я объяснял, что ничего страшного не случилось, что Ахим всегда говорил, что магия есть у каждого человека. Я говорил, что аршаин Растерзал умный человек, и он бы просто так никогда не дал ей звание шаина. Просто раньше она не верила в свои силы, а теперь поверила, и все сразу у нее получилось. Я гладил ее иссиня-черные волосы, и говорил разные глупости, а она постепенно успокаивалась, и так у меня на руках и заснула. Сладким и безмятежным слом младенца. А когда утром проснулась, а я всю ночь не спал, не рискуя ее разбудить, то была бодрая и веселая. И очень довольная, что теперь она настоящая шаин, и умеет колдовать.
То была одна из переломных ночей в этом мире. Во-первых, даву Авьен стала шаином, а во-вторых я понял, что я ее люблю. И что никогда в жизни ее не брошу. Никогда-никогда.
А потом началась сама наша служба".
Ширай Хомарп был в гневе. Последние события полностью выбили его из привычной колеи, все происходило совершенно не так, как должно было. Началось все с загадочной истории шмона, который прошел ширай эрэц, но это все были только цветочки. Ягодки пошли потом. Теперь Хомарп только изредка вспоминал о Моше и Авьен, другие мысли занимали его голову.
Мир сошел с ума. Незыблемые постулаты из прошлого рушились на глазах, до обычных людей доходили лишь отголоски, но он, ширай, знал, что происходило на самом деле. Невиданная активность врага, которые шла последние несколько дюжин дюжин, сменилась затишьем, которое бывает только перед бурей. По все миру происходили неприятные события, как падение огромного небесного камня или морозы, которые погубили не только урожай, а и многие человеческие поселения. Об этом скрывали. Обычные люди не знали, что почти треть северных поселений Латакии в этом году обезлюдили. Когда морозы спали, и шираи смогли туда попасть - их ждали мертвые дома, в которых были погибшие от мороза люди. Никто не знал истинных масштабов беды, но даже приблизительные оценки давали просто ужасающие, катастрофические цифры.
Но даже не это было хуже всего. Мороз, это такая беда, с которой можно бороться. Еще хуже было другое - впервые за обозримую историю, среди шираев произошел раскол. Хомарп как раз сейчас ехал с того общего съезда, что только недавно закончился в Хонери, и то, что произошло на нем, иначе как катастрофой не назвать. Все шираи раскололись на две, примерно равные группы, плюс была еще горстка третьих, как сам Хомарп, которые не стали ни к кому примыкать. Вопрос, который их расколол - наступило ли время Предсказания? Тогда, в Хонери, первым слово взял магистр Багряной стражи Храма, и он сказал:
- Время Предсказания пришло. Мы больше не можем игнорировать знаки, что посланы нам свыше, и обязаны начать готовиться к приходу конца. Мы шираи, мы давали клятву защищать Латакию, это первая и самая главная из клятв, что мы дали. Настало время отказаться от остальных, настало время народу Латакии забыть о том, что такое свобода. Отныне все люди должны стать солдатами, мы должны создать величайшую армию из всех, что когда-либо существовали. Только так мы сможем остановить неизбежное нашествие врагов с той стороны Границы.
Тогда эти слова взорвали зал. Все знали слова Предсказания, каждый про себя их повторил, и задумался. Действительно ли то, что там описано, уже происходит? Или это лишь совпадения?
Вспомнил эти слова и сам Хомарп:
"Обидится север, озлобится юг,
И силы враждебные станут вокруг.
Подуют ветра с ледяных снежных гор.
И скот, словно вор, украдет лютый мор.
Пшеницу сожжет всю небесный снаряд.
От голода пухнут и старец, и млад.
Река пересохнет от дикой жары.
Полезут чудовища черной норы.
Найдет император на плахе покой.
Под черта пятой ад наступит земной.
И только святой и безгрешный юнец
Сподобится мира отсрочить конец…"
Это могло быть правдой. А могло и не быть. Предсказание, о котором знал каждый ширай, было настолько древним, что его уже не раз трактовали, как сбывшееся. В одних случаях собирали всех юнцов и приносили их в жертву, в других - объявляли общее военное положение, собирали огромные войска ополченцев, но враг так и не приходил. Во всех тех случаях все это заканчивалось это очень плачевно, так подумали многие, и не согласились с магистром Багряной стражи Храма. А другие подумали, что действительно - небесный снаряд уже упал, хоть об этом не говорили, но от огня при его падении было сожжено несколько сел, погибли тысячи людей и огромные поля, которые было некому тушить, полностью сгорели. И мор тоже шел, пусть пока отдельными локализированными очагами, но потенциально глобальная эпидемия могла начаться в любой момент. Северные ветра уже подарили самую холодную зиму, а лето обещало быть настолько жарким, что не удивительно, если пересохнут реки и начнется голод.
Так и разделились все шираи. Одни не поверили, сказали, что они отказываются превращать вольных людей в рабов, и защищать Латакию - это значить защищать права и свободы каждого из ее жителей. Другие согласились, сказали, когда сама Латакия под угрозой, не стоит вспоминать не стоит вспоминать о таких мелочах, как права отдельного человека. Были и третьи. Такие, как Хомарп - они призывали первых быть более бдительными и не игнорировать слова пророчества, а вторых - не спешить с окончательным решением. Но их голос не был услышан - все шираи разбились на два лагеря. Первых возглавил магистр Воинов Пограничья, вторых - магистр Багряной стражи Храма. Ни одно решение не было вынесено как окончательное, голосование было сорвано, и шираи, те, на чьих плечах лежало само существование Латакии, стали между собой врагами.
Одни обвинили других в желании узурпировать всю власть, вторые первых - в преступной халатности и бездеятельности, в трусости и в нежелании взять на себя ответственность за поступок.
Хомарп ехал прочь. Он возненавидел многих из своих собратьев, они показали себя людьми не чести, не долга, а лишь собственных амбиций. Он ехал в сторону Багряного Храма, и дальше - в Пограничье. Сейчас была не его очередь нести там пост, но ширай Хомарп сам хотел разобраться, что происходит по ту сторону Границы. И решить для себя, что делать дальше, и на чью сторону стать.
Ширай гнал своего коня, и замки один за другим пролетали мимо. Одним из них был и Кэй-Вэй, Хомарп проскакал в нескольких метрах у его ворот, не зная, кто в это время был по другую сторону крепостных стен.
"Работа шаина была несложной. Мы с Авьен работали скорее на должности "подай-принеси", чем по своей прямой специальности. Конечно, я, немного, утрирую, просто первый месяц жизни в замке мне действительно не запомнился никакими примечательными событиями. Я делал то, что мне скажут. Когда проводили ремонт, накладывал на каменную кладку заклинание нерушимости. Когда в соседней деревне люди жаловались, что лето слишком жаркое, дождей почти нет, помогал вызвать дождь. Вернее, это делал не я - это делала Авьен. Она оказалась намного более сильным шаином, причем шаином универсальным, но с талантом в области магии погоды. Когда кто-то болел, я магически сбивал температуру, а иногда, когда к шираю Кесарру, приезжали гости, развлекал их магическим представлением. Еще мы несколько раз с ним ездили по соседним селам, выясняли, какие у людей есть беды, жалобы, пожелания. Если я мог чем-то помочь, то помогал.
Однажды я спросил ширая, почему ему нужны были два шаина? Со всем этим смог бы справиться и один, сказал я, хотя на самом деле это было не совсем так. Кесарр ответил мне очень загадочно: "я думал, что нам придется отправляться в Пограничье, а там всегда лучше перестраховаться, но план поменялись, и потому пока мы остаемся тут". Я сначала не совсем понял, но потом до меня дошло - у шираев какие-то крупные проблемы. Обычно они никогда не говорили слово "план", а просто делали то, что считали нужным. И уж тем более "планы", если они были составлены, никогда не менялись. А раз что-то заставило Кесарра отказаться от своих задумок, то это могли быть только большие проблемы. Но я не разбирался, в чем дело. Это полезное знание, но не из тех, что можно получить без риска. А рисковать я пока не хотел.
Авьен уже начала волноваться. Если в школе Ахима она, казалось, забыла, что мой покровитель - Ахтарил, бог пути, то теперь каждый день напоминала мне об этом. Ей казалось, что мы слишком долго засиделись в одном месте, что замок Кэй-Вэй уже выполнил свою роль, позволив ей обрести магию. Она говорила, что пора уходить, но я проявил стойкость и не согласился со своей даву. Мне тут нравилось. Это было очень покойное место, и я пока еще не хотел бежать за Авьен куда-то прочь, в неизвестность.
А через месяц произошло событие, которое стало поворотным в моей жизни. Все началось с того, что одна женщина, служанка, должна была родить. Но во время родов возникли какие-то осложнения, и ситуация стала критической. Повитуха, которая принимала роды, лекарь, которого она вызвала - они сказали, что ситуация безнадежная, что ни у женщины, ни у ребенка нет никаких шансов. Мать умрет, и ребенок тоже. Они не могли спасти никого из них, но кто-то вспомнил о нас с Авьен, и нас позвали попробовать хоть что-то сделать.
Я никогда не учился на гинеколога, а мои познания в лечебной магии ограничивались тем, как сбить у человека жар. Даже Авьен больше знала о процессе рождения, да и она была более сильным магом, чем я, потому первой попробовала что-то сделать. Когда же она вышла из комнаты, все поняли - бесполезно. Шансов нет, Авьен сказала, что тут уже никто не поможет, что смерть уже пришла, чтоб забрать мать с новорожденным ребенком, и нам остается лишь молиться за их души.
Тогда я отстранил Авьен в сторону, и сам зашел, чтоб сделать невозможное. Это было как откровение. Мне вспомнились все уроки из школы Ахима, слова Авьен внезапно подарили мне идею. Я подошел к роженице, и сказал:
- Я не могу тебя спасти. Никто не в силах тебя спасти, ты умрешь, это неизбежно. Но я могу спасти твоего ребенка. Ты хочешь, чтоб я это сделал?
Это был странный вопрос. Но женщина была не в том состоянии, чтоб об этом думать. Она плохо понимала окружающее, но мои слова дошли до ее сознания, и она кивнула.
- Хорошо. Но я не смогу сделать это без твоей помощи. Если ты хочешь, чтоб твой ребенок жил, то сейчас, умирая, ты должна думать только об одном. Что ты добровольно отдаешь свою жизнь мне, ты согласна, чтоб я использовал ее для проведение ритуала черной магии. Это единственный способ, как я могу спасти твоего ребенка. Ты сделаешь это?
Женщина еще раз кивнула, и мне оставалось лишь ждать. Ждать и надеяться, что она умрет раньше, чем ребенок, что у нее хватит силы воли и желания подарить мне свою смерть, а у меня - умений, чтоб вытянуть с того света ее новорожденного сына. Ритуалы некромантии были очень просты, они почти не требовали никакой формальной составляющей, а лишь полной концентрации воли и нужного источника магической силы. Я был готов к тому, что задумал, и, когда роженица перестала дышать, я обратился к силе ее смерти.
Это был тот самый миг, когда я стал другим. До этого я просто не понимал, что такое истинная магическая мощь, и лишь теперь я это почувствовал. Женщина смогла осознать, что я от нее хочу, и в последний миг она думала лишь о том, чтоб я смог сделать свое заклинание. Она стала той самой добровольной жертвой, которые служили источником магии некромантов, и на миг я стал богом. Я был настолько переполнен мощью, что мог свернуть горы, изменить русла рек и одним мановением руки разметать полчища врагов. Но сейчас еще было не время для таких подвигов. Я дал слово, и я его сдержал - мощнейший магический удар вынес из тела ребенка всю хворь, его сердце забилось, его легкие начали вдыхать воздух. Исчез застрявший в горле кровавый комок, срослись все кости, поврежденные при рождении по вине неопытной повитухи. За один миг ребенок превратился из умирающего в абсолютно здорового, и сотворил это чудо я сам.
Опьяняющая мощь ушла. Я потратил ее всю, до последней капли, на ребенка, но он это заслужил. Это была жертва его матери, и хоть я мог часть силы оставить себе, предпочел этого не делать. Зато теперь я был уверен - по крайней мере первые несколько лет своей жизни этот маленький человек не будет знать, что такое хвори, а если и будет у него какое горе - то только потому, что нет той, кого можно назвать "мама".
Я вышел из комнаты, и сказал:
- Мне не удалось спасти мать. Она умерла. Но ребенок жив, я излечил все его хвори. Позаботьтесь о нем. Он, наверно, хочет есть. Найдите какую-то кормилицу, и…
- Моше, - перебила меня Авьен, - не говори больше ничего. Женщины знают, что нужно делать с новорожденными детьми. Скажи мне, как ты это сделал? Я видела этого ребенка - он умирал, даже сам араршаин не смог бы его спасти. Что ты сделал?
- Я сделал то, что могло спасти хотя бы одну жизнь. Пусть даже ценой другой.
Я тогда не стал рассказывать Авьен о некромантии, потому что не знал, как она к этому отнесется. Но с тех пор я часто думал об этом разделе магии. Мне не раз во снах вновь и вновь грезилась та мощь, что давала некроманту добровольная смерть жертвы, и постепенно в моей голове родился план. Я тогда уже понимал, что он слишком безумный и неоднозначный, а потому ничего про него не рассказал Авьен. Это был даже не план, а лишь некая, пока еще расплывчатая, идея. Даже не идея, решение. Одно из самых сложных в моей жизни. Я решил стать некромантом.
Но тогда я им еще не стал. Потому что нас с Авьен позвал ширай, и сказал:
- Завтра я еду в Пограничье. Вы едете со мной.
И все. Нас никто не спрашивал, хотим ли мы, мы не имели права отказаться. Кесарр сам за нас уже принял решение, и нам ничего не оставалось, как послушаться. Конечно, мы могли куда-то бежать, но зачем? Пограничье - это еще не край света. Хотя близко к нему.
Очень странно, но в Латакии не было карт, и даже слова такого, "географическая карта", не было. Когда я спрашивал у Авьен, как же они ориентируются, что где, она говорила: "если не знаешь, всегда можно спросить". И еще она говорила, что невозможно большое нарисовать маленьким, потому что тогда оно будет все неправильно показывать. Я пытался объяснить, что такое "масштаб", и как можно его "соблюдать", но она не понимала. Она показывала мне тексты, где описывались разные части Латакии, и говорила, что это намного лучше, чем рисовать какие-то картинки. В этих текстах говорилось: "вот вы доехали до перекрестка между Сцалой и Хорвой, если повернете направо, то попадете туда-то, налево - туда-то, если же поедете прямо, то доедете до перекрестка между тем-то и тем-то". И так далее. Тут ходили толстые книги с такими вот путеводителями, но ни в одной из них не было никаких рисунков, и мне приходилось все это представлять самому. Однажды мне это надоело, я сел, взял листик бумаги, и нарисовал Латакию так, как я ее себе представлял. Получилась довольно примитивная карта, а когда я показал ее Авьен - она вообще не поняла, что это такое. Даже когда я объяснил, она все равно не могла понять, что так ориентироваться удобнее, чем на слова из книжки.
Так вот, я уже знал, что Латакия - это огромный полуостров, похожий на Индию. Только повернутый под углом девяносто градусов, если Индия в океан упиралась своей южной частью, то Латакия - западной. А с севера, по ледяной тундре, юга, по жарким пустыням, и востока Латакию окружала Граница. Некая загадочная, непреодолимая для смертных черта, по ту сторону которой жили только враги. Земли, примыкающие к Границе, назывались Пограничьем. Там, по всей огромной длине Границы, несли неусыпную стражу Воины Пограничья. Как я понял из книг, а я к тому времени мог не только говорить, а и писать на местном языке, Пограничье принципиально ничем не отличалось от остальной Латакии. Там тоже жили люди, стояли замки, только законы действовали другие. Законы военного времени. Шираи, и без того законами не ограниченные, там делали все, что хотели, потому что считалось, что они это делают на пользу великого дела, защиты Границы. Там никто не имел право просто так переехать куда-то, и торговые караваны обязаны были получить с десяток разрешений, чтоб проехать в Пограничье. Обычный человек, если он хотел туда попасть или оттуда уехать, должен был оббить пороги сотен инстанций, чтоб доказать, что он не приспешник врагов и не антинародный элемент.
Но мы с Авьен были шаинами, ехали туда, как адъютанты ширая Кесарра, потому вся эта волокита нас коснуться была не должна. Я так тогда думал, и не ошибся. Тем более, как оказалось, мы поедем не одни. Это я думал, что нас будет только трое, и Авьен тоже, а на следующее утро оказалось, что туда едет целая небольшая армия - сотня шираев и почти две тысячи тадапов.
Я не мог подобрать подходящие слова в русском языке, чтоб точно описать эти понятия. Ширай, это и рыцарь, и аристократ, и судья, и феодал. Это звание не передается по наследству, но претендовать на то, чтоб стать шираем, может только ребенок ширая. Или простой человек, но только в исключительных случаях, когда он совершит какой-то выдающийся подвиг, и на общем совете шираев ему скажут слова: "ты не ширай по крови, но ты ширай по духу, так пусть отныне твой дух станет кровью твоей, нарекаем тебя шираем". У каждого замка есть свой ширай-управленец, но не у каждого ширая есть замок. Одни шираи служат в Пограничье, а другие следят за порядком внутри Латакии. Но при этом считается, что они все равные, и нет ширая более главного, чем другой.
Тадапов я сначала назвал "ополченцами", но потом понял свою ошибку. Тадапы не набирались из простого народа, но они и не были профессиональными солдатами, потому что на жизнь себе зарабатывали как и простые люди, ремеслом да сельским хозяйством. Ближе было бы понятие "резервисты", но тоже не то. Тадапов призывали на действительную службу по расписанию, но могли и просто в любой момент позвать, у них всегда было с собой оружие и они обязаны были в течении одного часа прибыть в полном боевом снаряжении на сборочный пункт. Мне эта система напомнила чем-то Армию Обороны Израиля, но там военнообязанными были все, тут же люди добровольно записывались в тадапов, чтоб получать определенные льготы.
Когда мы встретили это войско, Авьен честно призналась, что ей никогда раньше не доводилось слышать, чтоб столько шираев и тадапов ехало по самому центру Латакии. А значит я был прав, и действительно в мире происходили какие-то загадочные, нехорошие события.
Я вначале испугался, что среди шираев может встреться наш старый знакомый, Хомарп. Тогда все наше инкогнито полетит к черту, и начнутся совершенно ненужные вопросы, почему мы скрыли, что я шмон, а Авьен - моя даву. Но нам повезло, Хомарп не встретился.
Зато я в лишний раз убедился, что все шираи огромных размеров. Самый низкий из них был на голову выше меня, самый высокий - три с половиной метра, выше, чем наш старый знакомый, ширай Исса, Немой Гигант. Хотя такой во всем войске был только один, и конь у него был подходящий, крупнее индийского слона. У этого великана всего было много, рук аж целых шесть, четыре глаза, рог на голове один, зато огромный. И доспехи у него были не такие, как у остальных - все в шипах, но не золотые, а иссиня-черные.
- Это ширай Беар, - сказала Авьен, заметив, куда направлен мой взгляд.
- Беар? - переспросил я. - Ты его знаешь?
- Его все знают. Ширай аршаин Беар - магистр Багряной стражи Храма. Он величайший воин и маг из всех ныне живущих, а еще говорят, что его речь способна мертвого поднять из могилы, а труса бросить в первых рядах на копья врага. Еще говорят, что он прочитал все книги на свете и все запомнил.
Тогда я в это не поверил. Сработал стереотип, что чем больше у человека мышц, тем меньше мозгов. Но потом я признал свою ошибку. Когда ширай Беар говорил, действительно хотелось идти за ним, верить каждому его слову, и счастьем было сделать то, что он прикажет. На меня это, конечно, не действовало, но я видел, как преображались другие во время его речи.
Но я немного заскакиваю вперед. Потому что тогда я спросил:
- А кто такой магистр? И что такое Храм?
Но Авьен мне не ответила, как всегда смущенно покраснев и робко понурив голову. Тогда я решил сам это узнать. Я подошел к шираю Кесарру, и спросил:
- Ваше Благородие, скажите, меня давно мучает один вопрос. Если все шираи равны между собой, и нет среди них главного, то чем же тогда отличается магистр от остальных шираев?
- Та задал правильный вопрос, шаин Моше, - ответил Кесарр, - многие это не понимают. Они думают, что магистр главный, а остальные шираи ему подчиняются. Но это не так. Магистр от простого ширая отличается тем, что ему удалось познать великую мудрость, а значит он заслужил особое уважение. Шираи никогда не слушаются приказов магистра, потому что магистр не может никому приказывать. Он лишь дает мудрые советы, и ширай поступит просто глупо, если не будет их слушать.
Тогда я спросил:
- Значит, ширай Беар мудр?
- О, да! - ответил Кесарр. - Ширай Беар - мудрейший из всех шираев, он может не только смотреть, но и видеть. Его взгляд, как огонь дракона, проникает сразу во всю глубину, познавая саму суть, скрытую до времени от остальных. Мы все счастливы, что ширай Беар лично согласился возглавить нас, потому что только такой, как он, сможет осознать, что же на самом деле готовят враги с той стороны Границы. Я удовлетворил твое любопытство, шмон Моше?
- Да, Ваше Благородие, более чем.
Сам того не желая, Кесарр открыл мне больше, чем он думал сам. Не важно, как называть приказ, распоряжением или советом, не важно, исполняют его из-под палки или по уважению. Теперь я знал, кто правит шираями. А раз правитель лично отправился смотреть на врагов, значит ситуация на Границе складывается очень тяжелая. И нас там может ждать опасность.
Но я не стал об этом говорить Авьен.
А потом я узнал, что среди шираев есть еще один шмон. То есть сначала я его заметил, но не знал, кто он такой. Это был старичок, совершенно лысый, но с длинной седой бородой. А еще у него вместо носа был настоящий свинячий пятачок. Шмон ехал отдельно от остальных, в богатой карете, и все шираи к нему обращались очень вежливо. Как мне рассказали, его Дар очень редкий и невероятно полезный, он умеет чувствовать, в пределах недели, где и когда враги решат пересечь Границу. Только один этот шмон позволил в два раза сократить численность войск в Пограничье, и, как я услышал, на лекарей для этого старичка шираи тратят больше средств, чем на содержание иного замка. Ему уже больше двухсот пятидесяти дюжин дюжин, а ничего держится, как молодой.
Но я бы так не хотел. Я вообще не люблю клетки, даже золотые, а люблю свободу во всех ее проявлениях.
До Пограничья мы ехали довольно долго. В основном передвижение тормозили тадапы, у них хоть и были у всех кони, но плохие. Обычные трудовые лошадки, привыкшие поле пахать, а не возить всадников через всю страну. Но мы с Авьен никуда не спешили. Зато мы познакомились с другими шаинами и аршаинами, их ехало со своими шираями почти пятьдесят человек, очень многие взяли с собой своих магов. Только тогда я, наконец, понял и оценил все преимущества методики Ахима. Если в школе Растерзала основное внимание уделяли тому, в чем заключается суть заклинания, то в остальных школах шаинов, как попугаев, просто заставляли заучивать заклинания. То есть колдовать они могли так же, но зато ничего нового, кроме того, что им вбили в голову учителя, сами придумать не могли. Я нашел единственного аршаина, с которым смог по душам про магию поговорить. Да и тот, в конце концов, признал, что мои взгляды на природу магии слишком революционные, и он их не готов еще принять.
А еще я наконец узнал, что такое Багряный Храм и кто такие Багряные стражи Храма. То есть я прямо не спрашивал, это могло вызвать подозрения, а просто как-то завел беседу на общие темы, и плавно съехал на Храм. Среди шаинов один, совсем мальчишка, младше Авьен, оказался очень словоохотливым, и рассказал мне все, что про этот храм когда-то слышал.
История Багряного Храма оказалась тесно переплетена с Башней Драконьей Кости, самым загадочным объектом этого мира. Никто не знает, кто и когда ее построил, а по одной из версий она существовала вообще всегда. Когда на берег океана пришли первые люди, чтоб основать там свои поселения, Башня Драконьей Кости уже стояла. Вокруг нее возникло несколько человеческих поселений, которые постепенно срослись в одно, и стали тем самым городом Хонери, еще его называют Хонери Великолепный. Но сколько люди не пытались переплюнуть творцов башни, ничего у них не получалось. Прекрасные дворцы смотрелись на ее фоне жалкими сараями, и сверкающий блеск золота не мог затмить ее белизну.
Существовала древняя легенда, что человек, который сможет подняться на самый верх этой башни, получит великую мудрость и обретет большую силу. Но только за все те века, что эта башня стоит, еще никому не удавалось добраться до ее вершины. Никто не знал, что находится внутри. Раньше тысячи людей заходили в ее гостеприимно открытые двери, но ни один из них не вернулся. Люди знали об этом, но все равно находились желающие рискнуть и сгинуть навеки.
А потом шираи решили, что так дальше продолжаться не должно. Они закрыли дверь в башню и запечатали ее магическим ключом, а сам ключ оставили на вечное сохранение в храме, стоящем в самом центре Латакии, в ее сердце, где некогда появились первые люди и был построен первый замок. Этот храм получил название Багряный, а те шираи, которые несли службу у ключа, стали называться Багряной стражей Храма. Постепенно храм стал чем-то большим, чем просто хранилищем ключа, там возникла одна из лучших боевых школ, именно там вывели тех самых боевых коней, которыми сейчас пользовались все шираи. Более того, в Багряном Храме была самая большая библиотека в Латакии, даже больше, чем Библиотека Хонери. Со временем роль Храма выросла настолько, что его настоятель стал называться магистром Багряной стражи Храма, то есть он формально был приравнен к магистру Стражей Пограничья, шираю, который отвечал за защиту всей Границы от вражеских сил.
Люди уважали Храм. Его все считали сосредоточением великой мудрости, а если ты не просто ширай, а еще и Багряный страж - то слово твое будет уважаемо вдвойне. Уже почти все забыли о первоначальном назначении Храма, всего лишь хранить ключ от Башни Драконьей Кости. Постепенно Багряный Храм перетягивал на себя властные полномочия, отбирая их от Хонери, негласной столицы Латакии.
Тогда я понял, что Беар еще более важная шишка, чем я думал. Если этот рассказ был правдив, тот этот ширай-великан был некоронованным королем всей Латакии. Впрочем, он не давал никаких оснований для таких подозрений, наоборот, стараясь всегда подчеркнуть, что он лишь один из многих. Беар почти всегда ночевал на открытом воздухе, потому что не было таких домов, в которые он бы мог пройти, и ехал он не во главе войска, а в самой середине. И вел себя по-человечески, как и должен вести уважающий себя ширай.
Однажды я подъехал к Беару, и осмелел настолько, что спросил:
- Ваше Благородие, скажите, вот Вы - и ширай, и аршаин. Но почему второе Ваше звание обычно опускают? Вам не обидно, что люди часто упускают то, что Вы - маг, забывают об этом? Разве это не неуважение к Вашим заслугам?
- Ты задал хороший вопрос, шаин, - почти дословно повторил слова Кесарра Беар, - и я тебе отвечу. Ты молод, ты еще не понимаешь, что слава - это ничто. Человек славен своими поступками, а не тем, как его называют. Я аршаин, но мне не нужно лишнее преклонение и подобострастие. Была б моя воля, я бы отказался и от того, чтоб меня величали шираем - я просто человек, но мир пока еще не готов к этой простоте. Я дам тебе один совет, шаин, послушай его. Не позволяй славе затмить твои глаза, старайся остаться простым человеком, даже если ты достигнешь больших высот.
- Спасибо, Ваше Благородие, я прислушаюсь к вашему совету.
Когда я слушал ширая, мне вспомнился старый анекдот, в котором Брежнев просит: "не нужно мне всех этих регалий, называйте меня просто - Ильич". Человек, который добивается славы, но при этом называет себя простым человеком, может хотеть только одного. Чтоб само его имя, Беар, стало именем нарицательным, и говорило простым людям больше, чем любые титулы.
А потом мы приехали в Пограничье. Я даже не заметил, как мы пересекли ту черту, что отделяет Пограничье от остальной Латакии. То есть там были и блокпосты, и дозорные, но когда едет армия шираев - никто не смеет проверять их документы или просить у них разрешения на въезд. И тех, кто ехал с шираями, тоже не тронули. О том, что мы уже в Пограничье, мне сказала Авьен. А потом она спросила:
- Моше, а ты не боишься?
- Чего, Авьен? - переспросил я.
- Границы. Врагов. Говорят там, по ту сторону Границы, такой ужас, что неподготовленные люди, когда это видят, сходят с ума. А еще говорят, что шмон Аледе уже стар, и не может так, как в молодости, предсказывать прорыв Границы.
- Нет, Авьен, я не боюсь. Но если ты не хочешь, любимая, мы можем повернуться и уехать, я придумаю что-то, чтоб никто ничего не заподозрил.
- Спасибо, Моше, не надо. Это наш путь, мы не должны убегать из-за моих смутных опасений.
Но, говоря эти слова, моя даву думала о чем-то другом, я видел, что в ее глазах загорелся какой-то новый огонь. И только потом до меня дошло, что я ее впервые назвал "hеневья", что значит "любимая". Я не хотел этого говорить, но слово вырвалось как-то само по себе, вне зависимости от моего желания.
Авьен не стала поднимать эту тему, и я тоже молчал.
Тадапов мы оставили разбивать лагерь прямо посреди чистого поля, а шираи и те, кто был с ними, отправились в ближайший замок. Как не странно, но и тут, возле самой Границы, замок был точно такой же, как и везде. Мне даже стало иногда казаться, что во всей Латакии есть только один единственный замок, просто он время от времени меняет свое положение. Такие же стены, такие же башни, даже внутренняя планировка была точно такой же, как и в Кэй-Вэе, единственном из замков, в котором мне довелось пожить.
Ширай аршаин Беар и приближенные к нему шираи, среди которых был и Кесарр, уехали куда-то по своим делам, а все остальные стали устраиваться как могли. Местные жители уступали нам свои дома, потому что мы были шираями, а значит теми, на чьих плечах лежит защита Границы.
Но мы не успели устроиться на новом месте, потому что скоро Беар вернулся, и нам сказали, что мы срочно выезжаем дальше. В сторону Границы.
Никто толком не знал, что и почему на самом деле происходит. И люди даже не задавались такими вопросами. Они верили, что раз сам магистр Багряной стражи Храма ведет их вперед, то только так все и должно быть. Никто не хотел даже попробовать во всем разобраться, и нам с Авьен приходилось мириться с этим, чтоб не вызывать лишних подозрений.
А потом я увидел Границу. До этого я думал, что это понятие условное, некая абстрактная линия, по ту сторону которой находятся вражеские земли. Но все оказалось не так. Граница была зрима - по эту сторону было лето, светило солнце и цвели травы, по ту сторону висели грозовые тучи и шел снег. А между снегом и зеленой травой стояла стена, выше Китайской, я как-то был там на экскурсии. Стена шла от горизонта до горизонта, и сверху по ней ходили люди.
- Это и есть Граница, Моше, - сказала мне Авьен, как будто бы я сам не мог догадаться, - а те люди - Воины Пограничья. Только благодаря им Латакия существует, и только тогда Латакия падет, когда погибнет последний из них.
- А эта стена? Она длинная? - спросил я.
- Она бесконечная, - ответила моя даву, - она начинается у одного океана, и идет до другого. Если бы не эта стена, враги бы уже давно уничтожили Латакию. Стена, и те воины, которые несут на ней свой дозор.
Во мне проснулось любопытство. Я захотел увидеть, что находиться там, за Границей. Я думал, что мы приехали сюда как раз за этим, и надеялся, что мне удастся подняться на стену и посмотреть на мир с той стороны. Но все произошло не так.
Я уже одиннадцатый день пишу этот дневник. И до сих пор удивляюсь. Вроде бы уже столько времени прошло, а все эти события стоят перед моими глазами, как будто это только что было. Свежие, яркие воспоминания. Я помню каждое слово, что сказала мне Авьен в первый день. Я помню первую встречу с Норром, я помню, как впервые увидел Ахима Растерзала. Латакия - это мир ярких красок, это мир живописных образов и колоритных людей. Тут все происходит по-настоящему, друзья приходят на всю жизнь, а враги никогда не дадут покоя. Но есть такие моменты, которые особо врезались в мою память. Один из них произошел тогда, возле самой Границы.
Навстречу нашему отряду выехал другой, не такой многочисленный. Там было не больше сорока шираев, но дело даже не в этом. Мне просто уже к тому времени начало казаться, что шираи - это отдельная раса воинов-гигантов, а теперь я увидел, что это не так. Тот, кто возглавлял встречающий нас отряд, ехал на низеньком пони, с крошечным мечем, больше похожим на кухонный нож, висящим на поясе. И сам он был не выше полутора метров, доспехов никаких, легкая льняная рубашка, кожаные штаны, на ногах сапоги, на голове шляпа с пером. Лицо открытое, улыбчивое, из отличительных признаков - разве что слишком большая, по сравнению с туловищем, голова, так что его можно было спокойно принять за земного ребенка, который решил поиграть в рыцарей. Но не это было тем, что меня поразило, а та аура, что окружала этого человека. Я не знаю, в чем дело, но мне захотелось упасть перед ним на колени, даже больше, чем перед Беаром.
И не только мне. Я видел, как шираи, благородные и величественные, конфузились, когда на них падал взгляд этого "мальчишки", и опускали глаза. Вышла невольная заимка, и единственным, кто смог одолеть общее замешательство, оказался Беар. Он выехал вперед, и обратился:
- Приветствую тебя, ширай Яул, магистр Воинов Пограничья.
- Приветствую тебя, ширай Беар, магистр Багряной стражи Храма, - ответил Яул. - Зачем ты приехал сюда? Я тебе уже сказал все, что думаю. Ты услышал. Ты здесь не нужен. Забирай тех, кого ты привез с собой, и уезжай. Беар, тут тебя не ждали, тебе тут не рады. Одумайся, ширай, я не хочу, чтоб проливалась кровь, но я не позволю тебе наводить тут свои порядки.
Голос Яула был тих, он не шел ни в какое сравнение с голосом Беара. Это были Давид и Голиаф, великан, и мальчишка, который ему не доставал даже до пояса. Могучий Беар, каждая из шести рук которого была толще в обхвате, чем туловище Яула, в грозных доспехах, с оружием, поднять которое я бы не смог. И тихий "мальчишка", Яул, которого Беар мог просто раздавить своим весом. Но, почему-то, всем было понятно - "мальчишка" не боится, и если возникнет необходимость, то Яул пойдет со своим крошечным кинжалом против великана, имея все шансы победить. Ширай Яул не угрожал, а предупреждал: "уходите, вам тут делать нечего, это моя земля и я не позволю отобрать ее чужакам".
Я услышал невольный ропот. По рядам тех шираев, что приехали с Беаром, пошло роптание, но Беар сделал шаг вперед и направил все шесть своих мечей в сторону Яула.
- Ширай Яул, ты забываешься! Охрана Границы - это святое дело, каждый ширай клялся, что отдаст свою жизнь за Латакию! Мы видим угрозу, и мы пришли сюда, чтоб эту угрозу остановить! Ты не имеешь права нам мешать, Яул. Ты - лишь один из равных, твое звание магистра Воинов Пограничья не дает тебе права распоряжаться другими шираями. Мы пришли сюда чтоб своими глазами увидеть Границу, и мы не уйдем лишь потому, что ты нам не рад!
- Нет, это ты ошибаешься, Беар, - покачал головой "мальчишка", - клятва ширая обязывает его прежде всего хранить Латакию, а лишь потом умереть, если не будет другого выхода. Ваше место не здесь, пока вы собрались возле Границы, ваши замки пусты, и некому следить за порядком в Латакии, вершить суд и решать человеческие споры. Уезжайте. Пока Воины Пограничья стерегут Границу, с этой стороны Латакии нет угрозы. Враги никогда не пройдут сквозь наши ряды, вам не нужно было тащить сюда через пол Латакии многоуважаемого шмона Аледе. Ему не пойдет на пользу столь дальнее и утомительное странствие, и то, что ты хочешь сейчас устроить, Беар, будет лишним для его глаз. Я повторяю во второй раз - уезжайте. Я не хочу проливать вашу кровь.
Два голоса, громкий голос великана Беара и тихий Яула, соревновались за право владеть умами людей. Когда говорил Беар, его голос гремел на километры вокруг, заглушая остальные шумы. Когда говорил Яул, все замолкали, и его едва слышный голосок проникал до глубины души.
- Яул! - не отступал Беар. - В Латакии мир, ей ничего не грозит изнутри! Единственная угроза - враги с той стороны Границы, ты это знаешь лучше, чем любой другой! Мы не уйдем лишь потому, что твои амбиции завладели твоим разумом! Ты опьянен своей властью, Яул, ты решил, что имеешь право самолично определять, что нужно Латакии! Но это не так! Мы пришли сюда, и ни один из нас не повернет лишь потому, что тебе неприятно нас видеть! Ты не остановишь нас своими словами, и если надо - мы силой проложим свой путь! Ширай Яул, мы даем тебе последний шанс! Опомнись! Тебе никто не давал прав распоряжаться судьбой Латакии!
Я слушал Беара, анализируя его речь. Он говорил правильно. Я и сам любил многие из тех приемов, что он использовал в своих словах. Например, дважды повторенный аргумент в два раза убедительнее. Или отказ от местоимения "я" в пользу местоимения "мы", тот, кто ведет толпу, не имеет права из нее выделяться, а должен постоянно подчеркивать, что он такой же, как и все. Или, например, использование общих фраз, которые невозможно опровергнуть - Яулу действительно никто не давал прав самолично распоряжаться судьбой Латакии. Обязательно должно быть несколько обвинений, например "ты опьянен своей властью", которые нельзя опровергать, потому что от этого они становятся еще более убедительными. Не говоря уже о интонациях, о голосе - Беар владел ораторским искусством в совершенстве. Но и соперник у него на этот раз был достойным.
- Беар, - покачал головой Яул, - твои слова не более чем сотрясение воздуха. Это ты, а не я, возжелал власти. Посмотри, Беар - это в твоих руках оружие, не моих. Это ты собрал тех, кто сомневался, и привел их сюда. Беар, уходи. Ты - магистр Багряной стражи Храма, ты не Воин Пограничья, тебе тут нечего делать. Это ты хочешь крови, а мы всего лишь выполняем наш долг, долг Воинов Пограничья - следим за тем, чтоб в Латакию не пришла отсюда никакая угроза. Я давал клятву, что пока я жив - в Пограничье будет порядок, и я сдержу эту клятву. Я не позволю тебе навести тут свои порядки, но я не хочу, чтоб люди убивали людей. Мы давали одну клятву, клятву хранить Латакию, и я не хочу, чтоб твои амбиции распространить власть Багряного Храма на Пограничье, привели к гибели людей. Я в третий, последний раз, предлагаю - уезжайте.
Тоже правильная речь. Немного в другом стиле, более спокойная, фразы сказаны без повышения интонации, но в то же время очень внушительно. Особенно мне понравилось про оружие - действительно, шесть обнаженных мечей в руках Беара и крошечный кинжал за поясом Яула, наглядно свидетельствовало, с чьей стороны идет начальная агрессия. Еще один очень сильный ход - слова про "общую клятву", люди всегда чувствительны к таким вещам. Найти что-то общее у себя и противника - это значит пройти половину дороги к миру. Плюс, конечно же, обвинения в желании узурпировать властью. Действительно, никогда нельзя в таком споре оправдываться, а когда тебя обвиняют - всегда надо бросать другие обвинения, это получается намного более убедительно. Но Беар не сдавался:
- Твоя сладкая ложь не может смутить наши умы! Ширай Яул, я, ширай Беар, магистр Багряной стражи Храма, обвиняют тебя в предательстве и утверждаю, что ты больше не достоин быть шираем!
- Беар, ты сам выбрал свою судьбу. Я, ширай Яул, магистр Воинов Пограничья, обвиняю тебя в предательстве и утверждаю, что ты больше не достоин быть шираем.
- Так умри же, предатель!
- Только после тебя.
Великан Беар бросился на "мальчишку", как огромный лев на крошечную мышь. Но Яул не собирался бежать или прятаться, он достал из ножен свой кинжал, размером с рукоять любого из мечей Беара, отсалютовал своему противнику и с ледяным спокойствием встретил его бешенный напор. Это была самая странная из всех битв, что я когда-либо видел. Беар, мастер, шесть мечей которого мелькали со скоростью лопастей вертолета, был бессилен против способного пройти, не согнувшись, у него между ногами Яула, фехтовавшего одной лишь правой рукой, в то время как левая была у него на поясе. Однако насладиться этим зрелищем мне не дали. Шираи с обоих сторон бросились помогать своим лидерам, и смешались в кучу кони и люди. Шаины и аршаины поспешили помочь своим нанимателям, но не мы с Авьен. Я не собирался отдавать свою жизнь за амбиции одного из магистров. А потому спрыгнул с коня, подхватил свою даву и мы с ней бросились прочь, в ближайшие кусты, где и собирались укрыться, пока все не закончиться.
Но не мы одни были настолько оригинальными.
- Да куда вы лезете! Тут уже все занято! Найдите себе другие кусты! - внезапно раздался рядом смутно знакомый голос.
- Да пусть остаются! Они тут оказались самыми разумными, после нас, конечно, зачем ты их гонишь? Пусть сидят, - ответил ему другой.
- Ты так думаешь? Ладно, сталбыть, оставайтесь, ребятки! - не стал спорить первый.
Мы с Авьен раздвинули кусты, и нашим взорам предстала удивительная картина. Прямо на земле лежали трое - араршаин Жан-Але, ширай Исса и ширай Хомарп, наши старые знакомые, и они самым внимательным образом наблюдали за потасовкой, время от времени вставляя свои комментарии.
- Да как он его! - комментировал крылатый старик, - Совершенно бездарный мальчишка! Я мечом в пять дюжин дюжин махал лучше, чем он сейчас! И чего их только учат? А, ребятки, познакомьтесь - это ширай Хомарп, один из самых умных среди всех этих балбесов.
- Мы уже знакомы, - ответил Хомарп, не менее удивленный, чем мы.
- Сталбыть, знакомы? Ребятки, это просто прекрасно! Исса, Исса - ты только посмотри, они что, вообще не знают, зачем на себя все эти железки нацепили?
- Да даже их кони умнее! - прокомментировал гигант, - А ты что думал? Я тебе ужа давно говорил - шираи выродились. Такие, как Беар или Яул, только подтверждают это. Магистры, понимаешь… Да я бы их даже в тадапы не принял! А этот! Ну кто так идиотски свой меч используют! Дурак, у тебя оружие, а не палка в руках!
- Исса, успокойся! А то знаю тебя, сейчас бросишься им показывать, что такое настоящий ширай! Ты лучше на того посмотри - разве не смешно? Он, сталбыть, всегда мечтал скоморохом поработать, а ему не дали! Зря. Скоморох их него намного лучший, чем ширай, получился бы! Хомарп, ты чего такой суровый? А вы, ребятки? Ой, посмотрите! - крылатый архимаг захихикал, указывая своим тонким пальцем на одного из шираев. - Разве не смешно? Запутался в собственной амуниции! Хи-хи… Бедные лошадки… Кого они на себе носят… Клоуны, им, сталбыть, народ смешить, а не заправлять тут всем! Ой, Исса, посмотри на того - он, наверно, забыл, что копье нужно для того, чтоб им колоть. Решил, наверно, что это шест, с которым иногда прыгуны на потеху публики выступают!
- Жан-Але, - грозно ответил гигант, - разве это копье? Это как раз такой шест и есть! Они просто уже все забыли, что такое настоящее копье, и каким оно должно быть! Бездари! Да в мое время я бы им показал, какое должно быть настоящее оружие! Они что, сегодня впервые узнали, за какой конец надо за меч браться? Жан-Але, а посмотри на этого идиота - ему открытую шею подставляют, а он что? Продолжает по нагрудной пластине быть? Да так он ее за час поцарапать не сможет!
Пока араршаин Жан-Але и мятежный шаин Исса с шутками да прибаутками комментировали смертоубийство, мы втроем, я, Авьен и Хомарп, не знали, что и думать. Первым не выдержал именно Хомарп:
- Ваше Преосвященство…
- А? Что? А, это ты мне… - тут же отозвался араршаин, - Мальчик, запомни - никогда нельзя говорить такие нехорошие слова! У меня, между прочим, есть имя, Жан-Але, хорошее, между прочим, имя! Сталбыть, так меня и зови! Или что, у тебя язык к небу прирос, пошевелиться уже не может?
- Жан-Але, - послушно исправился Хомарп, - ты же говорил, что ты их остановишь? Ты же говорил, что только проучишь немного, но до смерти ширая от рук другого ширая дело не дойдет?
- Мальчик, ты совсем взрослый, а говоришь такие глупости! Я что сказал? Проучу! Сказал, сталбыть сделаю! Ты хоть одного дохлого видишь? Вот-вот, они просто отдыхают - я за всем слежу, и не даю им серьезно друг друга поранить. Просто надо же их немножко проучить, правильно, Исса?
- Правильно, Жан-Але! Пусть все руки и ноги друг другу переломают, в следующий раз будут знать, бездари, что такое правильный строй! Да если сейчас враги нападут, любой из них всех этих болванов в бараний рог скрутит! Они не знают, что такое вообще оружие, с слова "тактика" и "стратегия", наверно, за ругательства считают! И это шираи?
- Исса, ты, конечно, прав! Впрочем, наверно, нам надо уже вмешаться, ты так не думаешь? А то действительно, если еще немного подождем, и просто некому будет объяснять, как они не правы.
- Это точно! Пошли, Жан-Але!
- Сталбыть, пошли.
Это была великолепная картина, насладиться которой во всей красе могли только три зрителя, одним из которых был я. Араршаин, расправив крылья, веселой походкой вприпрыжку, и грозный гигант направились вдвоем разнимать сотню не замечающих их рыцарей. Намерения у них были самые серьезные, и мелочиться они не собирались. Подойдя поближе, старик мановениями руки стал разбрасывать шираев в разные стороны, а Исса делал то же самое, просто хватая их поочередно за шкирки и откидывая в сторону. Шираи так были увлечены друг другом, что просто не успели отреагировать на новую опасность, и Жан-Але с Иссой вдвоем разбросали всю эту кучу-малу буквально за несколько минут.
Последними оставались магистры - Беар и Яул были настолько поглощены друг другом, что не сразу заметили, что лишились всех своих войск. Но постепенно, даже сквозь боевой азарт, до них дошло, что что-то не так, и схватка была приостановлена. Давид и Голиаф с удивлением уставились на свои войска, стонущие по сторонам, не сразу заметив Иссу с Жаном-Але.
- Ну что, довольны? Этого вы хотели? Этого добивались? - саркастически поинтересовался старик, а гигант лишь ухмыльнулся.
Магистры прекрасно поняли, кто перед ними. Я тогда еще догадался, что они все - старые знакомые, так что Беар с Яулом моментально забыли о своей ссоре и взаимных обвинениях в предательстве, бросившись на нового врага. Но не тут-то было. Это друг с другом они справиться не могли. Старик и гигант морочиться не собирались. Жан-Але просто дунул в сторону Яула, и ширай улетел куда-то далеко в сторону стены. А Исса еще проще, он был лишь на пол метра ниже Беара, а потому просто со всей силы ударил кулаком в челюсть голиафу, да так, что тот полетел вслед за своим невысоким соперником.
Довольные, Жан-Але и Исса пожали друг другу руки, после чего принялись приводить в себя оглушенных шираев и тех, кому не повезло вступиться за своих хозяев. При этом араршаин читал длинные нотации по поводу того, что в лице шираев мир потерял великолепных клоунов, потому что он так давно не смеялся. А ширай был более краток, зато и более емок - он в простых, мало знакомых мне выражениях (Авьен как-то не очень много внимания уделяла местной ненормативной лексике, но я сам ее хорошо освоил. Впрочем, от Иссы в этот раз я узнал много чего нового) высказывал все, что думает по поводу манеры того или иного ширая сражаться, кратко, но смачно, рекомендуя, куда этому шираю следует засунуть свое оружие.
А пока Жан-Але и Исса развлекались, ошарашенный Хомарп по моей просьбе рассказал, как они втроем оказались в этих кустах".
- …и тогда я решил, что не могу согласиться ни с теми, ни с другими. Предсказание могло оказаться правдой, как утверждал Беар, но могло быть и так, что это лишь совпадение, как говорил Яул. Никто из них не слушал другую сторону, и я решил, что должен сам все узнать. Я первым покинул Хонери, я поехал по Латакии. Я должен был узнать, что говорят люди, увидеть своими глазами, насколько страшны предстоящие бедствия. Но чем больше я смотрел, тем мне становилось очевиднее - ни одна из сторон не права. Предсказание действительно описывало нынешние события, но угроза шла не с той стороны, как утверждал это Беар. Я был на Границе, я видел врагов. Нынешнее затишье - это не затишье перед бурей, это общее чувство предстоящей беды.
Я понимаю, это звучит кощунственно. Я не мог поделиться ни с кем своими мыслями, никто и никогда не пытался пожалеть врага. Любое его действие, или бездействие, рассматривалось лишь как военная хитрость, и это действительно так и было. Но я много лет прослужил на Границе. Да, я в прошлом - Воин Пограничья, но я ушел, когда решил, что моя служба в сердце Латакии может принести больше пользы стране. Теперь, когда я вернулся и посмотрел свежим взглядом, я увидел, что все изменилось. До этого враги никогда не испытывали страха, теперь же в их поселениях царил хаос, как бывает у сильно напуганных чем-то существ. Воины Пограничья смотрели на это, но не видели! Они видели лишь то, что им говорил ширай Яул, они видели врага, который задумал подлость и хитрый обманный маневр, и теперь только от них зависит, сможет ли устоять Латакия.
Я пытался сказать, меня слушали, но не слышали. Ширай никогда не смеется над другим шираем, но я чувствовал чужой смех, пусть он не вырывался наружу. Я никому не мог открыть ту истину, что явилась мне - перед тем, что обещает Предсказания, и люди Латакии, и враги одинаково беспомощны. За одни такие слова меня могли лишить звания ширая, так уже происходило в истории. Я как раз вспомнил о том, кто уже говорил похожие слова, но тогда его не слышали - о ширае Исса, единственном ширае, который был одновременно магистром Багряной стражи Храма и магистром Воинов Пограничья. Ни до, ни после его никому никогда не удавалось получить столько уважения, чтоб стать дважды магистром, но Исса лишился всего, был проклят и сгинул неизвестно где, всего лишь из-за своих слов, что враги - тоже люди.
Я понял, что в Пограничье меня не услышат - тут слова лишь одного ширая имели силу. Тогда я уехал отсюда, я направился в сторону Багряного Храма, надеясь хоть там найти понимание. Но и там его я не нашел - ширай Беар собирал своих приверженцев со всей Латакии, и так же, как ширай Яул, он не собирался отказываться от своих слов.
И тогда я понял. Ни тот, ни другой сами не верили в свои слова. Они воспринимали предсказание лишь как шанс получить то, на что ширай не имеет право - власть. Они, называя себя ярыми приверженцами клятвы ширая, блюдя ее слово, давно уже предали ее дух, и это было страшно. Я не знал, что мне делать. Я не знал, где найти того, кто выслушает меня, кто сможет дать мне совет. Я мотался по Латакии, наблюдая, как один за другим шираи заражаются идеями Беара, повторяя друг другу, что время Предсказания пришло и настала время шираям обрети абсолютную власть. Я ездил по Пограничью, наблюдая, как шираи повторяют слова Яула, что нет никакой угрозы, что Беар и его приспешники просто хотят узурпировать власть, и что святой долг каждого противостоять этим предательским порывам.
Беар и Яул играли по разному. Первый искал опору на жажду власти, на то, что каждый ширай клялся побороть в себе, оправдывая это предстоящими бедами Предсказания. Второй пробуждал в шираях идею их избранности, идею того, что только они одни способны удержать мир на краю гибели, а остальные думают лишь о том, чтоб обрести большую власть.
Я запаниковал. Я метался по всей стране, пока однажды мне не встретился араршаин Жан-Але. Я не узнал Его Преосвященство, но он спросил у меня:
- Дите, ты чего такое взволнованное? Бедного старика едва не задавил… Случилось что-то?
Я знал только одного живого, который мог назвать ширая "дите" - и тогда я упал на колени, и взмолился - "спаси, Жан-Але!" Я рассказал ему все, что узнал сам, и тогда он пообещал мне помочь. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что ширай Исса никуда не пропадал, а все это время был вместе с ним, Жаном-Але. Мы втроем направились к Багряному Храму, из которого собранное Беаром войско как раз выезжало на восток. Мы поехали за ними, Жан-Але сделал нас с Иссой невидимыми, и мы ехали среди тадапов, наблюдая за поведением Беара и его приспешников.
Ближе мы не могли подобраться. Жан-Але хоть и араршаин, но и Беар тоже сильный маг, он мог нас почувствовать, потому мы не знали, что именно он задумал. Не видел я и вас, хоть теперь догадываюсь - вы были среди тех шаинов, что ехали вместе с войском шираев, так ведь? Неужели вы стали шаинами? Впрочем, я спрошу вас потом, а пока закончу свою историю.
Вслед за войском, мы приехали сюда, в Пограничье, и тут уже узнали, что и ширай Яул приготовил войско из лучших, самых преданных Стражей Пограничья. Когда Жан-Але это услышал, он сказал:
- Вот и прекрасно! Вместе их всех и проучим!
А Исса добавил слова, повторять которые при тебе, даву ок'Авьен, я не берусь. О том, что было дальше, я думаю, вы сможете и без моих слов догадаться. Мы приехали сюда, а пока шираи Яул и Беар выясняли, кто из них за правое дело воюет, Жан-Але предложил нам всем в кустах спрятаться и подождать, пока шираи "не проучат друг друга". Я предлагал вмешаться, чтоб не допустить лишних смертей, но они меня не послушали. Исса заверил меня, что никто не погибнет и араршаин сможет проследить за этим, мне же оставалось только поверить им.
Жан-Але и Исса даже поспорили, догадается ли хоть кто-то не участвовать в безумной хватке, Исса сказал, что никто, Жан-Але - что один человек такой найдется. Но так как вас было двое, то никто из них не выиграл. А когда я увидел, кто вы такие, то удивился. А араршаин и ширай совсем не удивились, я только сейчас понял, что они, наверно, знали, что вы тут тоже есть. И вы с ними каким-то образом и раньше пересекались, но это уже вы должны мне рассказывать.
Что было дальше - вы и сами лучше меня знаете.
А теперь, шмон Моше, даву ок'Авьен - я хотел бы выслушать вашу историю. Предупреждаю сразу - я знаю, что ты, Моше, прошел ритуал ширай эрэц, а ты, ок'Авьен, веришь в тридцать шесть богов. Но я хочу услышать от вас вашу историю.
"Тот рассказ в кустах - самый удивительный рассказ из всех, что были в моей жизни. Не по содержанию, а именно по форме. Это было как-то странно. Ширай, рыцарь и аристократ; шмон, пришелец из иного мира; даву, наделенная особыми полномочиями и привилегиями девушка, которая обязаны балы научить меня жить в этом мире, лежат в кустах на сырой земле и рассказывают друг другу о своей жизни. Пока архимаг и мятежный ширай приводят в себя два еще недавно враждебных, а ныне помирившихся войска.
Мы рассказали все. И про караван Норра, и про школу Ахима, и про службу в замке Кесарра. Ширай слушал очень внимательно, и не перебивал. Когда Авьен сказала, что мой Дар - магия, Хомарп кивнул, хоть было видно, что он так не считает. Когда я рассказал, что мы очень долго учились в одной группе с Жаном-Але и Иссой, даже не догадываясь, кто они такие, удивленно покачал головой. А когда мы рассказывали про службу в замке - покачал головой удрученно, он потом объяснил, что Кесарр не имел никакого права брать нас с собой без нашего согласия, и мы имели полное право отказаться с ним идти.
Но некоторые вещи я упоминать не стал. Например, про карту. Или про то, как я использовал заклинание из арсенала некромантии. Может быть, если бы мы были с Хомарпом один на один, я бы и рассказал, но с нами была Авьен. А я не хотел сейчас объяснять девушке, почему я раньше ничего про это не говорил.
Как раз когда мы закончили свое повествование, к кустам подошел Исса.
- А чего вы все еще тут сидите? - спросил он. - Понравились кусты? Между прочим, это - гарманта арахаш, редчайшее растение, которое только тут, в Пограничье, и растет. Выходите, нечего валяться, послушаете, как Жан-Але будет шираев уму-разуму учить! Я уже пару раз это зрелище наблюдал, впечатления - непередаваемые! Такого нельзя пропустить!
Мы послушались, вышли. Я тогда еще подумал, что наверно сейчас на нас все обратят внимание, мол, кто такие, в кустах отсиживались, но на нас никто не глянул. Толпа стонущих шираев, серди которых уже нельзя было различить приверженцев Яула и последователей Беара, тряслась от страха. Все их внимание было сосредоточено на вышагивающем взад-вперед крылатом старике.
- …Сталбыть, скоморохи. Да, я так думаю - на этом поприще вы, ребятки, можете лучше послужить Латакии, потому что как шираи вы совершенно бесполезны. Мало того, что вы все предали клятву, так вы еще и ничего не умеете, кроме как смешить порядочных людей. Только я не знаю пока, в кого вас превращать. Так вы слишком смешные, люди просто животы будут надрывать, за вами наблюдая. И ни в коем случае не делайте серьезный вид! Ребятки, когда вы на полном серьезе изображаете из себя воинов, вы просто не оставляете никаких шансов профессиональным артистам, которые учились годы, чтоб так смешить людей. Все свои железки, сталбыть, можете тоже оставить, во-первых это не оружие, а черт знает что, а во-вторых вы все равно с ним так забавно обращаетесь, что поранить никого, даже если захотите, не сможете. Разве что самих себя. А вот коней я, наверно, у вас заберу - это все же кони шираев, ребятки, вам такие не положены. У шутов должны быть шутовские кони, а эти, сталбыть, настоящим шираям достанутся. А теперь давайте подумаем, чем занять каждого из вас. Вот ты! - араршаин указал пальцем на одного из шираев. - Я уже давно не видел, чтоб кто-то так красиво и артистично падал с собственного коня, сталбыть будешь акробатом! Это не сложно, падать ты уже научился, теперь осталось научиться на ногах стоять, и все, считай, что готов. А ты, - на другого ширая, - будешь клоуном. Только клоуны умеют падать и терять сознание, пока их даже чужим оружием не задели, просто так, потому что страшно. Ты, - на третьего, - жонглером будешь, у тебя и так все оружие из рук само падает, сталбыть осталось только ловить научиться, и все, на сцену. А ты…
Жан-Але прошелся вдоль всего строя, лично указав каждому шираю, чем тому стоит заняться вместо защиты родины. Он не ругался. Он, в отличие от Иссы, не произнес ни одного грубого слова. Да и вид у араршаина был совершенно не внушительный, старик едва до подбородка самому низкому из шираев доставал. И ходил он как-то странно, вприпрыжку. Но каждый ширай, на которого указывал палец старика, начинал дрожать от ужаса, на полном серьезе воспринимая слова о будущей цирковой карьере. Жан-Але не пропустил никого, у него для всех нашлись теплые слова.
Когда старик закончил, и приостановился, чтоб дух перевести, весь строй, как один человек, упал на колени. Шираи умоляли, каждый свое, а потому ничего расслышать было невозможно. Но и так было понятно, чего они просили - пощады, не делать из них шутов и клоунов, а оставить шираями.
- А? Что? Ребятки, вы чего? Я же как лучше хочу, - "удивился" араршаин, - на поле боя от вас толку никакого все равно не будет, так хоть сможете в тылу народ рассмешить! Сталбыть, настроение поднять! Ребятки, ну куда же вам в шираи? Мало того, что вы ничего не умеете, так у вас даже силу воли не хватило клятву сдержать, пошли друг на друга, какие же вы после этого шираи? Но как шуты вы ничего!
Шираи продолжали умолять. Жан-Але еще долго с ними препирался, "убеждая", что народ потешать у них лучше выходит, чем хранить порядок. Но в конце концов "старческое сердце смягчилось":
- Ладно, ребятки, если так хотите, сталбыть оставайтесь шираями. Но только тогда послушайте, что мой друг Исса вам скажет. Исса, ты объяснишь ребяткам, что такое настоящий ширай и каким он должен быть? Это хорошо. Сталбыть, слушайте его очень внимательно, а я потом спрошу, все ли вы поняли.
Довольный гигант, наверно, знал, что так все и будет. А потому он занял место Жана-Але перед шираями и начал. Как и прежде, я понимал лишь каждое второе слово, но и этого в целом хватило.
- Бездари! Вы все слабоумные идиоты, ошибки судьбы, возомнившие себя неизвестно кем! Вас всех надо было передушить во младенчестве, чтоб теперь вы не позорили звание ширая своим скудоумием! Да не один из вас не достоин даже отхожее место чистить за настоящим шираем! Вы хоть понимаете, кто такой ширай? Ширай - это защитник Латакии! Вы защитники? Да вы даже свои задницы не можете защитить! Кретины, если в ваших тупых головах осталась еще хоть капля мозгов, послушайте, каким должен быть ширай! Каждый ширая клялся служить Латакии, это первые, и самые главные слова клятвы! Все остальное лишь их расшифровка, одна из частных, и если вы настолько глупы, что не можете понять, служите ли вы Латакии, или же самим себе - вам не место среди шираев!
Так говорил Исса. Он был груб, но в каждом его слове чувствовалась неподдельная боль. Боль от того, во что превратились шираи. Исса хотел до них донести это, на грубом, простом, но понятном языке. Я бы с удовольствием и дальше слушал его речь. Но к нам подошел Жан-Але, и сказал:
- Идем. Пусть Исса говорит. Ему надолго хватит, что им сказать. У нас же есть другие дела.
Я тогда не сразу понял, куда мы идем. И только потом сообразил. Среди толпы шираев не было двоих - самых главных - Яула и Беара. Они сидели отдельно, обезоруженные, обездвиженные и очень-очень злые.
- Ширай Беар, ширай Яул, - обратился к ним Жан-Але, - вы совершили преступление против Латакии. Мало того, что вы нарушили клятву ширая, вы заставили других идти за собой, принеся их в жертву своих интересов.
Араршаин говорил не так, как обычно. И сам он стал не такой. Исчезла вся наигранная веселость, исчезла лишняя экспрессия. Перед двумя шираями стоял древний мудрец. И вершил свой суд.
- Ваше преступление несовместимо со званием ширая, - продолжал он, - и я должен был бы объявить над вами открытый суд, где о вашем предательстве услышал бы каждый. Но, в память о ваших заслугах, я не буду этого делать. Ширай Яул, ты много лет прослужил верой и правдой Латакии, обороняя Границу. Ширай Беар, ты много лет приумножал славу Багряного Храма, ты совершил в своей жизни немало благородных поступков. Но то, что ныне вы совершили, не может остаться безнаказанным. Вас не может оправдать даже то, что вы искренне верили в то, что говорили. Ширай Яул, ширай Беар - я, араршаин Жан-Але, властью, которой я наделен, отныне и вовеки лишаю вас права называться шираями. Но я оставляю вам жизнь, я даю вам шанс одуматься. Уходите. Никто не будет вас преследовать, вы вольны по своему усмотрению строить свою дальнейшую жизнь.
Жан-Але взмахнул рукой, и путы, связывающие бывших магистров, исчезли. Мы с Авьен невольно сделали шаг назад. Я почувствовал, как напрягся Хомарп. Только араршаин остался совершенно спокоен.
Но Яул и Беар не стали нападать. Они не сказали не слова. Великан и коротышка, недавние враги, стояли рядом, и молча смотрели в глаза старику. И взгляд этот был настолько красноречив, что даже я смог в нем прочитать: "старик, мы еще вернемся!" Один взгляд на двоих. Только сейчас я понял, что Яул и Беар на самом деле очень похожи, не телом, а именно той аурой, что их окружает. Они не издали не звука. Молча развернувшись, они ушли прочь, ни разу не обернувшись.
Когда бывшие шираи были уже достаточно далеко, Жан-Але тяжело вздохнул. И сразу как-то весь осунулся, превратился из всесильного архимага в старого, уставшего от жизни человека.
- Как тяжело… - тихо сказал он.
- Ты зря их отпустил, Жан-Але, - сказал Хомарп. - Теперь они считают тебя своим личным врагом, и они еще вернуться, чтоб отомстить.
- Я знаю, - все так же тихо ответил старик. - Но на самом деле у меня просто не было другого выхода. Если бы я объявил суд, то он бы затянулся на дюжины дюжин. У них осталось достаточное количество приспешников, которые выступили бы на их защиту, и никто не знает, чем бы завершился этот суд. А если бы они погибли… Хомарп, ты еще молод, Моше, Авьен - вы еще вообще дети. Вы просто не понимаете, что иногда злодея лучше отпустить, чем превратить в великомученика. Их смерть вознесла бы их на пьедестал, у их идей появились бы новые и новые сторонники, Латакия бы раскололась на много частей. Хомарп - у меня не было иного выхода. Так они ушли в безызвестность, тихо, оставшись в памяти остальных не героями, а предателями.
- Такие люди никогда не уходят в безызвестность, Жан-Але, - покачал головой Хомарп.
- Хомарп, я это знаю даже лучше, чем ты думаешь. Беар и Яул… Что ты знаешь про них, кроме того, что они были магистрами? Ничего. А я знаю много. Их судьба намного более терниста, чем у других, они лишились слишком многого, чтоб стать теми, кем они стали. Хомарп, я тебе скажу другое - Беар очень сильный аршаин. Он пока еще слабее меня, но я стар, мои силы уплывают с каждым днем, а он лишь становиться сильнее и сильнее. Беар может стать следующим араршаином, ты не обманывайся той легкостью, с которой нас удалось их пленить. Если бы мы не застали их врасплох, если бы они не утомили друг друга, то еще неизвестно, смогли бы мы с Иссой вообще с ними справиться. Но довольно о грустном! То, что сделано, сделано. Судьбу не изменить, хватит говорить о прошлом, настало время обсудить ваше будущее.
- Будущее? - удивился я, - А разве мы не остаемся тут, перевоспитывать шираев?
- Мы? - Жан-Але ухмельнулся, хоть чувствовалось, что усталость его никуда не пропала, - Мы с Иссой остаемся. Хомарп, я благодарен тебе - я действительно стал слишком стар, я не заметил той беды, что нависла над Латакией. Гражданская война, когда ширай выходит против ширая - это страшнее, чем нашествие врагов. К счастью, мы успели вовремя - яд сладких слов Беара и Яула еще не успел проникнуть глубоко, и мы с Иссой попробуем исцелить эту скверну. Но вам, дети мои, здесь больше нечего делать. Хомарп - ты один из немногих, который не только смотрит, но и видит. Так смотри же и дальше. Авьен, Моше - ваше служение шираю Кесарру окончено. Ему больше не нужны ваши услуги, да и в ближайшее время он будет занят. Нам с Иссой предстоит много работы, вы нам в этом никак не можете помочь. Яул говорил много лжи, но в одном он был прав. Пока стоят Воины Пограничья, враги с той стороны Границы Латакии не страшны, потому идите на запад, в сердце Латакии. Там вас ждет ваша судьба. Не ждите. Уезжайте прямо сейчас.
- Ты прав, Жан-Але, - согласился я, - только сейчас с Иссой попрощаемся…
- В этом нет нужды! - ответил араршаин, - Моше, ты знаешь одну древнюю мудрость? Она гласит: "те, кого дороги судьбы свели вместе два раза, обязательно встретятся и в третий". Мы еще увидимся.
- До свидания, Жан-Але, - сказал я.
- До свиданья, - повторили Авьен и Хомарп.
- До встречи, дети мои, - благословил нас на прощанье старик.
Мы оседлали коней и поехали прочь. А за спиной еще долго слышались два голоса, грубый, который говорил "бездари, не меч делает из человека ширая, а ширай из меча оружие", и насмешливый, который отвечал "Исса, да чего ты, они, наверно, передумали, решили все же клоунами стать, вот и держат меч нежно, как будто девушку свою обнимают!"
А потом Хомарп спросил:
- А куда вы едете?
- Не знаю, - ответил я.
- Моше, - сказала Авьен, - скажи, какая у тебя была в ширай эрэц третья карта? Это может нам помочь сделать правильный выбор.
- Да, - согласился с даву ширай, - разные из тридцати шести богов изначально считались повелителями разных земель. Путник Ахтарил бродил по северным лесам, там, где мы все встретились. Висельник Лихалим всегда любил сердце Латакии, его редко доводилось встречать в Пограничье.
- Ты много знаешь про тридцать шесть богов, - удивился я, и для Авьен, похоже, это тоже было новостью.
- Я ширай, - пожал плечами Хомарп, - ширай должен помогать и отвечать на вопросы, я всегда ответственно подходил к своей службе. Тридцать шесть богов - важная часть культуры Латакии, наследия прошлых времен, а те, кто в них верят, такие же жители Латакии, как и остальные люди. Увы, даже среди них многие уже забыли, кем были тридцать шесть богов, но я обязан это знать и помнить. Как и многое другое.
- Хорошо, - решился я, - я не знаю, как этого бога зовут, но третьим мне выпал Император-Чародей.
- Хайар-Бараллах… - потрясенно Авьен.
- Да, очень странный расклад, - удивленно подтвердил Хомарп, - Ахтарил и Лихалим - свободные боги, их еще называли богом странствий и богом тяжелого выбора. Но Хайар-Бараллах всегда считался главным богом, самым деспотическим и тщеславным. Среди мифов про тридцать шесть богов нет ни одного, где он смог бы ужиться с Ахтарилом, тот слишком свободен, чтоб слушаться императора-чародея. И с Лихалимом у Хайар-Бараллаха всегда были очень натянутые отношения, очень странно, что они втроем выпали тебе как покровители судьбы. И сама последовательность еще более странная, путник, висельник, император. Свобода или странствия, жертва или выбор, сила или власть. Знаешь, это один из тех раскладов, расшифровать которые я не берусь, особенно не зная четвертую карту. Одно могу сказать точно - ширай эрэц предсказал тебе удивительную судьбу.
- Зато теперь мы точно знаем, куда ехать, - добавила Авьен.
- Точно? - удивился я.
- Да, твоя даву права. Если другие боги часто странствовали по миру, император-чародей Хайар-Бараллах никогда не покидал свой императорский дворец, он еще называется дворцом тридцати шести богов. И хоть никто из смертных никогда его не видел, абсолютно достоверно известно, где он и поныне расположен. В Хонери, городе Башни Драконьей Кости. Хотя я мог, наверно, и сам об этом догадаться. Я же знал, где суждено решиться твоей судьбе…
И Хомарп рассказал про забытую ныне часть ритуала, где по обратной стороне гадальных карт человек мог определить место, где произойдет ключевое событие всей его жизни. Мне выпал Хонери. И Хайар-Бараллах тоже жил по преданиям в Хонери. Туда мы и направились.
Никто еще не знал, какую грандиозную ошибку мы допустили. Впрочем, теперь, когда я вспоминаю это время, я все больше склоняюсь к мнению, что по другому случиться просто не могло. История не терпит сослагательного наклонения. Если бы события пошли не так, то обязательно случилось бы что-то другое. Но что-то я все же чувствовал. И потому попросил Хомарпа:
- Расскажи, что это за Предсказание, которое всех так напугало?
- Пусть лучше твоя даву расскажет, - ответил Хомарп, - это ее прямая обязанность, рассказывать тебе про Латакию, Страну Тысячи Замков, и все, что с ней связано. А я, если что, буду поправлять.
- Я не много про Предсказание знаю, - начала Авьен. - Это древний стих, никто не знает, кто его написал, но все в него верят. Говорят, по одной из версий, что это послание людям от тридцати шести богов, некое предостережение о будущих бедах.
- Это лишь одна из версий, - добавил ширай, - существует множество других, но точно, действительно, авторство Предсказания неизвестно.
- Некоторые его рассматривают в метафорическом смысле, как некие общие слова про беды и про святость, которая спасет мир. Большинство же верит, что все события, которые там описаны, произойдут на самом деле. Само же предсказание звучит так: "Обидится север, озлобится юг…".
- Святой и безгрешный юнец? - переспросил я, когда Авьен закончила читать этот коротенький стих.
- Слова про юнца - одни из самых спорных в Предсказании, - продолжала даву. - Если строки про мор скота все трактуют однозначно, в их прямом значении, как и строки про голод и пересохшую реку, то эти имели самую широкую трактовку. Одни говорят, что юнец - это соборный образ защитника Латакии, который должен быть смели чист сердцем и помыслами. Другие, что это конкретный герой, который лично восстанет против вражеских сил и спасет мир. Про Предсказание написаны целые книги, одни говорят, что события должны происходить именно в том порядке, как там написано. Другие - что они просто должны произойти, и порядок не имеет значения.
- Но почему все уверены, что это правда? - поинтересовался тогда я. - Если никто даже не знает, кто автор этих слов?
- Автора никто не знает, но зато каждый человек может сам прочитать оригинал Предсказания - он выбит на стене Башни Драконьей Кости. Он уже был выбит там, когда туда пришли первые люди.
- Авьен, - добавил Хомарп, - Моше шмон, он может не знать - Башня Драконьей Кости названа так не случайно. Она действительно построена из материала, похожего на Драконью Кость - настолько прочного, что само время над ним не властно. Слова Предсказания - это часть самой Башни, потому что ни один человек, шмон или аршаин не в силах нанести какие-либо повреждения стенам башни, не говоря уже о том, чтоб выбить такой текст.
- Да, - согласилась Авьен, - бесспорно, что Предсказание послано людям свыше, и оно не может обманывать. Лишь трактовки его могут быть разными.
Меня очень заинтересовало это Предсказание. Я немного поработал, и сделал его литературный перевод на русский язык, для себя. Именно тогда оно так зазвучало: "Обидится север, озлобится юг, и силы враждебные станут вокруг. Подуют ветра с ледяных снежных гор. И скот, словно вор, украдет лютый мор. Пшеницу сожжет всю небесный снаряд. От голода пухнут и старец, и млад. Река пересохнет от дикой жары. Полезут чудовища черной норы. Найдет император на плахе покой. Под черта пятой ад наступит земной. И только святой и безгрешный юнец сподобится мира отсрочить конец…" Получилось очень близко к оригиналу. Действительно, очень странные слова. С самого начала. На что обидится север, за что озлобится юг? С враждебными силами, допустим, понятно, и с ветром, и с мором, а вот снаряд… Но тут я вспомнил про скалу, которая якобы по вине аршаинов упала с неба, и спросил:
- Хомарп, а снаряд, который сожжет пшеницу…
- Он уже упал, - подтвердил ширай. - Еще совсем недавно эта часть Предсказания считалась одной из самых загадочных, но этим летом с небес упала огромная скала, полностью уничтожены несколько деревень, сгорели огромные поля. Шираи смогли скрыть это, чтоб не поднималась лишняя паника, но слухи все равно просочились. Предсказание сбывается, Моше. Осталось лишь узнать, кто этот юнец и как он сможет отсрочить конец Латакии…
Я тогда еще не думал, что юнцом окажусь я. Да и сейчас в этом не уверен. Конечно, приятно было бы стать спасителем мира, но я все же не юнец, да и не безгрешный.
Тогда же мы ехали по Латакии. Я надолго запомнил ту дорогу. Стояла дикая жара, даже ночью не приходила спасительная прохлада. Мы не раз проезжали через мосты над высохшими реками, на полях гиб урожай. Колодцы пустели, и хоть нам вода всегда доставалась, местные жители постепенно начинали ее экономить. Ни в одном из селений, где мы останавливались, нам не предлагали ванну, что еще совсем недавно было бы воспринято как неуважение к шираю. Я спрашивал себя: "не та ли это дикая жара, от которой суждено пересохнуть реке?" Но Хомарп сказал, что хоть это лето и очень жаркое, очень сухое, такое не раз случалось и раньше. "Пятьдесят пять дюжин дюжан назад лето было еще более сухое", - говорил он. Но я чувствовал - ширай и сам волнуется. Просто не хочет подавать вида.
Мы с Авьен пробовали помочь своей магией, но у нас ничего не выходило. Дождь упорно не хотел приходить, хоть еще совсем недавно, в замке Кэй-Вэй, у моей даву заклинания вызова воды хорошо получалось. Но Хомарп просил нас не расстраиваться, потому что магия не способна создать новую воду, а лишь вызывает ее оттуда, где она есть, туда, где ее нет. А если нигде поблизости нет воды - то и вызывать нечего. Ширай вообще очень спокойно отнесся к тому, что мы с Авьен стали шаинами. Для него магия была чем-то обыденным, а однажды он сказал: "шираи не боятся магии, наши доспехи всегда зачарованы, а рубить врагов, или монстров, магией сотворенных - какая разница"? А еще он однажды по секрету признался, когда даву нас не слышала: "я не думаю, что твой Дар - магия, магия доступна слишком многим, Дар шмона - всегда нечто очень редкое и необычное". Я был с ним согласен. Я не чувствовал себя великим магом, даже Авьен была намного сильнее меня, хоть еще недавно думала, что она колдовать никогда не сможет.
Когда же я спросил Хомарпа, как мне узнать про свой Дар, он лишь отрицательно пожал плечами. "Я не знаю", - сказал он, - "Дар каждого шмона уникален, обращай внимание на все необычное, что происходит с тобой, и когда-нибудь ты сам это поймешь. Даву должна тебе помогать, но Авьен - самая странная даву из всех, что я знаю. Вряд ли он заметит нечто, что не заметишь ты сам". Тогда я еще пошутил, что, наверно, мой дар - притягивать к себе неприятности. Но ширай отнесся к моей шутке очень серьезно, и сказал, что был в истории один шмон, который по неизвестной причине вызывал лютую ненависть врагов, и только с его помощью тогда и удалось остановить их прорыв, заманив в заранее приготовленную ловушку. Шмон тогда погиб, зато и враги были полностью уничтожены. С тех пор на тему своего Дара я больше не шутил.
А потом я увидел Хонери, и навеки был потрясен этим городом. Я влюбился в Хонери, это была любовь с первого взгляда. Не такая, как к Авьен, а как к самому великолепному творению человеческого гения. Или не человеческого. Потому что, если верить преданиям, рука человека никогда не касалась Башни Драконьей Кости, а она была воздвигнута самими богами. Нерешенный вопрос - какими именно?
Хонери стоял недалеко от побережья, а потому тут жара не так чувствовалась. Время от времени дул приятных, прохладный морской бриз, приносящий не только прохладу, а и столь драгоценную этим летом влагу.
Но тогда обо все этом не думал. Потому что я увидел в живую Башню, и понял, что нет во всем множестве миров ничего более великолепного. А если и есть, то оно, наверно, столь прекрасно, что человеку просто не суждено его увидеть.
Башня была точно такой же, как на карте, и в то же время совершенно не такой. Она потрясала. Высоченная, я до сих пор даже примерно не могу оценить ее высоту, потому что нет ничего, с чем бы ее можно было сравнить. Она как будто бы протыкала само небо, блистая своей белоснежной белизной. Помню, как я завидовал местным жителям, которые каждый день могут такое чудо видеть. Так вот, теперь я понял, что был совершенно прав. Человек, который не видел Башню Драконьей Кости, прожил жизнь напрасно. Я это сразу понял, и до сих пор в этом уверен.
Когда мы въезжали в город, всех заставили представиться. Даже ширая. А когда мы с Авьен назвали себя, командир стражи тут же отдал Хомарпу честь и сказал:
- Ваше Благородие! Докладываю - люди, по приезду которых вы приказывали Вам доложить, только что в черту города Хонери прибыли!
Мы даже не знали, что сказать. Хомарп рассказал, что, ожидая нас в Хонери, велел найти и предупредить его, как только мы прибудем. Но кто ж мог подумать, что мы приедем вместе. Но офицер честно выполнил свой приказ, ему велено было найти и доложить - он нашел и доложил. Дословно выполнил приказ, потерявший свой смысл, но не отмененный. Я тогда, помню, вроде даже улыбнулся, а ширай совершенно серьезно поблагодарил офицера за службу и, наконец, отменил свой приказ. Так мы попали в город.
- Что вы собираетесь делать дальше? - спросил Хомарп.
- Я думал открыть тут свое дело, - немного покривил душой я.
Я действительно собирался открыть свое дело. Но не только. Просто о другой своей задумке я не хотел рассказывать, потому что она была слишком сумасшедшей.
- Дело? - удивился ширай. - Ты собираешься торговать? Как тогда, на ярмарке?
- Почти, - согласился я. - И я хотел бы у тебя спросить - ты не поможешь нам тут на первое время устроиться? Нам бы не помешало недорогое жилье и какой-то стартовый капитал. Потом я тебе все верну.
- В этом нет нужды, Моше. Ты - шмон, я - ширай, я обязан о тебе позаботится. Мне в этом городе принадлежит целый дом, ты с Авьен вольны жить там столько, сколько захотите. Скажи, какая тебе нужна начальная сумма? Тысяча монет устроит?
- С головой! - обрадовался я. - Это больше, чем я надеялся. Спасибо, Хомарп. Авьен, ты останешься со мной?
- Конечно, - возмутилась девушка, - я твоя даву, наши судьбы с самого начала слились в одну, я уйду, только когда я тебе стану больше не нужна.
- Не волнуйся! - успокоил я девушку. - В ближайшее время ты мне понадобишься, как никто другой.
Так началась наша жизнь в Хонери. Дом Хомарпа был небольшой по местным меркам, но как по мне - целый замок. Трехэтажный, сложенный из огромных камней; в нем было больше десятка комнат. И еще всегда царила прохлада, даже если на улице стояла дикая жара. Сам Хомарп, получивший этот дом по наследству, жил очень скромно, занимая лишь три комнаты на первом этаже, еще в двух жила прислуга, а весь остальной дом был отдан в наше полное распоряжение. Авьен тут же принялась обстраиваться, я не стал ей мешать, а пошел в город.
Меня гнало не только любопытство. Конечно, было интересно посмотреть на город замков и дворцов, а когда взгляд ловил Башню Драконьей Кости - так каждый раз дыхание перехватывало. Но у меня был и практичный интерес. Я никогда в своей жизни не был нахлебником, разве что вынужденно, и тут я не собирался сидеть на шее ширая. Я еще не знал, каким именно бизнесом я займусь, но обеспечивать себя и Авьен собирался сам. Потому для начала надо было разузнать, что да как.
Город Хонери был огромен. Не только по местным меркам, даже в моем мире число городов-миллионщиков не такое уж и большое. А в Хонери, по словам Хомарпа, жило не меньше полутора миллиона человек. Причем многие из них за всю свою жизнь ни разу не покидали городских стен, даже не зная, что там кипит своя жизнь.
Улочки тут были самые разные. И узкие, извилистые, где два человека едва могли разминуться, и широкие проспекты, где десяток всадников мог в один ряд проехаться. Столь же разнообразны были и архитектурные стили. Огромные средневековые замки, вычурные дворцы в арабском стиле, дома, аналога которых земная архитектура не знала. Повсюду росли деревья, время от времени попадались скверы, даже парки. На крупных улицах почти все первые этажи занимали торговые лавки или мастерские. За порядком внимательно надзирали стражники, обходившие с дозором весь город. Почти все дороги были из обожженной драконьем огнем глины, золоченые шпили на домах-башнях встречались и тут, но реже. Мне потом Хомарп объяснил, что такой стиль считается провинциальным, а Хонери слишком культурный город, чтоб позволять себе такое плебейство.
К сожалению, как всей Латакии в целом, карт Хонери не существовало. Но я не боялся заблудиться, потому что всегда перед глазами стоял прекрасный ориентир, Башня, а как пройти от Башни Драконьей Кости до дома Хомарпа я хорошо запомнил.
Постепенно у меня появилось сразу несколько идей, которые могли оказаться довольно прибыльными. Я, например, много раз наблюдал спешащих куда-то людей, которые приостанавливались, чтоб купить у лоточника какую-нибудь сдобную булочку или пирожок, но судя по их лицам - им бы хотелось чего-то более серьезного. Свободная ниша - сеть ресторанов быстрого питания. К сожалению, что она начала приносить прибыль нужно больше, чем тысячу монет, да и произойдет это далеко не сразу. Или, например, к моему удивлению в таком огромном городе, как Хонери, фактически не было ничего, даже отдаленно похожего на такси. Люди часто куда-то в спешке бежали, а если и пытались поймать попутную карету, то почти никто не останавливался. Тоже перспективно, но потребует очень много сил и постоянного общения с большим количеством местных жителей. Мы же не будем сами с Авьен всех катать, а значит надо нанимать возничих с собственными каретами, контролировать их, все им объяснять. Это тоже очень долгий процесс, если я этим решу заняться, то ни на что другое времени уже не хватит. А потом я увидел местную стройку, и понял - это как раз то, что мне надо!
Помогла мне это осознать ругань. Заказчики обвиняли главного прораба в том, что все темпы строительства срываются, а он высказывал все, что думает по поводу поставщиков, которые "и камень не тот привезли, и кто же из такой древесины балки ставит?" Поругались они, поругались, и разошлись. Делать-то нечего, все равно не из чего строить, а значит надо ждать, пока то, что надо, прибудет. А то, что не надо, наоборот, увезут, чтоб оно не мешало.
Я вообще в строительстве не сильно разбираюсь. Максимум, что я строил - театральные декорации, я даже слабо представляю, чем бетон от цемента отличается, а кирпич в руках последний раз, наверно, в детстве держал. Зато в свое время четко усвоил - строительный бизнес один из самых прибыльных и стабильных, потому что людям всегда надо будет где-нибудь жить. В таком городе, как Хонери, просто обязаны много строить, а если у них действительно повсюду такой же бардак, как и тут, то просто грех людям не помочь. Ну и себе, конечно, тоже.
Тогда я еще не стал ничего делать, подождал прораба, он как раз обедать шел, присел с ним на один столик, мы разговорились. Краснокожего прораба Ярстеп звали, он размахивал руками, выразительно смотрел на меня своим единственным глазом посреди лба, и жаловался, что в последнее время вообще ничего строить невозможно стало.
- Мы что заказывали? Гранит! - говорил он, ударяя кулаком по столу. - А они что привезли? Зачем мне этот известняк? Они что, думают, я башню из известняка построю? Да меня все после такого засмеют! А дерево! Я же четко сказал - мне нужны доски только из красного дерева, заказчик привередливый, он не потерпит, чтоб в полу насекомые завелись. А привезли? Корабельные сосны! Да из такого ни один уважающий себя ашеназ полы не постелит! Так невозможно работать! Если так пойдет и дальше, то я просто уволюсь - давно уже родня звала бросить это неблагодарное дело, буду с братьями шкуры овечьи выделывать, там такого не бывает, чтоб вместо овечьих шкур лошадиные доставили!
Кроме всего прочего, я тогда выведал у Ярстепа координаты его поставщиков, и отправился туда разбираться, в чем же проблемы. Когда я туда пришел, меня просто поразили масштабы царящего там бардака. Тут вообще никто не вел никакой документации! Камнетесы, лесорубы, другие люди привозили сами сюда то, что у них было, расспрашивали друг друга, что где надо, и, на одни эти слухи ориентируясь, туда это и везли. При мне немалый караван привез десять телег камня, который я условно для себя перевел как "гранит", потому что он на гранит похож был, хоть мог и чем-то другим оказаться. К караванщику подскочил какой-то мальчишка, и сказал: "дядь, там где-то в том конце города как раз что-то такое, как ты привез, хотели, дай монетку!" Получил монетку, он радостно куда-то убегал, то ли тратить, то ли еще что выяснять.
Я решил и сам попробовать - нашел продавцов красного дерева, подошел к ним, рассказал, какая рядом возникла проблема. Они обрадовались, рассказали мне, что у них сегодня ни одного заказа не было, а теперь все получилось лучше некуда, смогут сегодня и уехать. Дале целых две монеты. Никто даже не спросил, кто я, вдруг я обманываю.
Уже было поздно, и пока я шел домой, у меня в голове рождались грандиозные планы. За ночь им предстояло утрястись, приобрести свой окончательный вид, и уже ранним утром мы взялись за дело.
Пришлось еще раз прибегнуть к помощи Хомарпа - нам нужен был "офис", а получить свободное подходящее помещение намного проще с шираем, чем без него. Нам с Авьен пришлось бы долго бегать, выпрашивать, оформлять, платить за аренду и просто взятки, а Хомарпу достаточно было прийти в магистрат и попросить, ему моментально дали все, что нужно. А уж потом закипела работа…
Сначала мы в Авьен все делали вдвоем. Узнавали, где есть какие стройки, какие там проблемы, кто их может решить. Мотались по незнакомому городу (Авьен сказала, что она в Хонери была, но очень давно, в раннем детстве, и потому ничего не помнит), но только не как местные мальчишки, слухи собирая, а с бумагами, где все фиксировалось. И всем, кому помогли, оставляли свои координаты, чтоб они знали, куда обращаться в случае чего, кто всегда может помочь. А потом стало еще сложнее - Авьен сидела в офисе, а вся полевая работа на меня взвалилась.
Сначала мы были просто советчиками, а потом, постепенно, и сами стали в этот бизнес входить. Я узнавал, что где надо, дожидался, пока необходимый товар прибудет в город, первым перекупал его, сам доставлял на место и продавал, но уже дороже. Буквально за две недели о нас уже многие узнали, работы стало слишком много, мы вдвоем с ней уже не справлялись, а потому начали нанимать других. Первым стал, как ни странно, краснокожий циклоп Ярстеп, он таки ушел из прорабов, но шкуры ему тоже не понравилось обрабатывать, и он к нам пошел. За ним другие. Через полтора месяца та тысяча монет, что я вложил в дело, окупилась, а потом и прибыль солидная стала приходить.
Постепенно я наращивал обороты. Теперь уже все знали, что самые поставки стройматериалов обеспечивает фирма "Моше и Авьен", с названием не стали оригинальничать. А поставщики были уверены, что у них все купят, причем сразу, и не будет нужды ждать, пока возникнет спрос на тот или иной товар. Потом я разошелся еще круче - теперь все караваны перекупались нами еще до въезда городскую черту, там же, за стенами, был построен склад, где все это хранилось. Остальное уже мои люди делали - инвентаризовали, проверяли, каталогизировали, вели деловую и финансовую документацию. Для Латакии это все было в новинку, тут только караванщики, вроде Норра, вели торговые книги, где записывали весь доход и все убытки, проверяя, чтоб прибыль совпадала с тем, что лежит в сундуке. О фьючерсах тут вообще никто не слышал, и когда я рассказал, что можно уже продать товар, его еще не имея, все были в шоке. Не поверили, а потом сами убедились, что система работает. В новинку были и идея демпинга, когда я, продавая сам себе в убыток, вытеснял с рынка редких конкурентов. Не говоря уже о том, что я был едва ли не первым, кто ввел облигации - я давал расписки, что за товар будет заплачено, не имея при себе никаких денег, и мне верили.
Активы нашей компании росли день за днем. Конкуренты были, но наши рынки лишь граничили, нигде не входя в особый конфликт. Дело в том, что те стройки, которыми занимался я, были в основном частными проектами отдельных физических лиц. Но помимо этого в Хонери был муниципалитет, который тоже строил свое, муниципальное, жилье, но у него поставки шли по своим каналам. Лишь иногда городским властям приходилось прибегать к услугам стихийных торговцев, чью нишу я захватил, но тут они против меня ничего не имели, потому что специально для города я все продавал по самым низким ценам, так что с этой стороны угрозы бизнесу не возникало.
Был еще третий тип строительства - его вели аристократы. До Хонери я всегда думал, что аристократ и ширай - это синонимы. Теперь же я убедился, что это не так. Да, все шираи происходят из аристократических родов, почти все, но далеко не все аристократы имеют права называться шираем. Это звание еще надо заслужить, из пяти сынов обычно не более двоих становились шираями. Но и остальные не бедствовали - почти весь центр Хонери, это были их особняки, дворцы и замки. То есть это не совсем те замки, которые были разбросаны по всей Латакии - в местном языке это два разных слова. Замок, как фортификационное сооружение крепостного типа, и Замок, как административная единица, построенная по стандартному проекту, заправлять которой имеет право лишь назначенный свыше ширай. Аристократию уважали за их родословную, ценили за их богатство, но никакого благоговения, как перед шираями, перед ними не было. Так вот, аристократы, когда хотели подновить свое фамильное гнездо, или достроить еще одну башню, тоже никогда не обращались к моим услугам, а нанимали мастеров, у которых тоже были нужные связи и возможность все, что надо, добыть.
В такой вот обстановке я уже начал было задумываться о том, что пора бы расширяться. Например, совершенно излишне, что торговцы сами доставляют к Хонери товар - наша компания может взять на себя его переправу. А там гляди, и можно будет собственными предприятиями по добыче и обработке стройматериалов обзавестись, сами строительные бригады не мешало бы взять под свою опеку, выполнять не только наемный труд, выстраивая для заказчика и по его проекту, а и самим начать строить. Ввести систему кредитования, самим же эти кредиты и давать, ипотеку, объяснить муниципалитету и аристократии, что такое "тендер", и почему им лучше обращаться за заказами именно к нашей фирме, чем выполнять все работы самим… Я подумывал о том, чтоб создать какой-нибудь "первый строительный банк", начать расширять свою деятельность за пределы одного города, Латакия большая. Не мешало бы другие, близкие, рынки взять под свой контроль, например - строительство дорог, глина, обожженная драконьим огнем, явно может быть не только для дорожного покрытия, а и для других целей найти широкое применение. Планы у меня были просто наполеоновские.
А потом однажды утром я проснулся, и подумал: "господи, я же хотел совершенно другого!" Я же расценивал все это мероприятие не как самоцель, а лишь как средство, чтоб обеспечить себя финансово и ни в чем не нуждаться. Я просто испугался, что превращаюсь в олигарха из анекдотов, который ничего, кроме своих денег, не видит, и ничего, кроме еще больших денег, не хочет. И тогда я сказал себе: "Моше, хватит! Ты уже вернул Хомарпу все долги, ты стал состоятельным человеком, пора с бизнесом заканчивать, и переходить к тому, для чего все это было изначально задумано".
Когда я сказал, что, оставаясь владельцем компании, отхожу от дел, чтоб заняться благотворительностью, мне сначала не поверили. Но это была действительно не шутка, и хоть у всех был определенный шок, пришлось им смириться. Своим заместителем, который отвечает за все, я назначил Авьен, Ярстеп стал главным хозяйственником, он теперь отвечал за все поставки, чтоб они вовремя выполнялись и клиенты были довольны. А финансовым директором я назначил Бэхэмма Гэлла, мальчишку, с которым мы встретились совершенно случайно, совершенно случайно разговорились и он меня моментально поразил тем, что как губка усваивал все новые и прогрессивные идеи. Он был настоящим финансовым гением, и даже до того, как отойти от дел, в работу его отдела я не вмешивался, лишь для проформы просматривая его отчеты и утверждая их почти без изменений.
Я дал им общие наставления, в каком направлении работать, пообещал раз в неделю контролировать, что они тут наделали. А еще я всем рассказал, что я в жизни сделал много нехороших вещей, и теперь, когда я оказался богат, хочу помочь всем страждущим. Потому теперь половина всей чистой прибыли компании должна идти на благотворительные нужды, причем я буду говорить, кому именно ее следует направить. "В первую очередь", - сказал тогда я, - "помочь надо тем, кому потом эта помощь может уже не понадобиться - наш долг седлать так, чтоб в последние часы своей жизни люди были счастливы".
Меня тогда не поняли. То есть тут знали, что такое благотворительность, но относились к ней так же, как и в моем мире - как к подачкам, которые богатые делают для вида бедным, чтоб те не очень завидовали. Но я взялся за дело всерьез.
Как и под самым красивым одеянием может прятаться черная душа человека, так и в Хонери хватало мест, которые никто и никогда не назвал бы "прекрасными". Кварталы нищеты, кварталы покосившихся зданий и вонючих помоев. Их в Хонери было мало, они были спрятаны на задворках, но я уже жил тут достаточно долго, чтоб знать о них.
Туда я и направился. Даже не совсем туда - в конкретное здание, которое местные жители называли просто - Приют. Именно так, с большой буквы. Это было очень специфическое учреждение, даже не госпиталь, а именно что приют, другого слова и не подберешь. Туда попадали те, кто умирал, от болезни или от старости. Это было место, где людям смягчали последние дни их жизни. Тут не было врачей, потому что те, кому они могли еще помочь, сюда не попадали. Тот же Приют отвечал и за похороны, он должен был следить, чтоб все умершие были приданы земле или сожжены, право на выбор давалось каждому в зависимости от его веры и убеждений.
Для моих целей Приют был просто идеальной находкой, мне несказанно повезло, что тут такая организация существовала. Я тогда пришел к заведующему этим муниципальным заведением, и сказал, что я, такой-то такой-то, хочу взять весь Приют под свою опеку, и лично превратить жизнь каждого умирающего в пусть и короткую, но сказку. Взамен не требую ничего, кроме права с ним поговорить. Я тогда не ставил никаких условий, ничего не хотел для себя, потому моему предложению хоть и удивились, но возражать не стали. Еще бы. Кто же захочет добровольно от денег отказаться?
Когда я впервые зашел в палаты к умирающим, мне стало немного не по себе. Озноб пробил, настолько тут была удручающая обстановка. Старики с впавшими губами, еще молодые люди со следами неизлечимых болезней, даже дети - они все прекрасно понимали, что умирают, и эти последние дни их жизни были полны секундами тягостного ожидания неизбежного.
И тогда я заговорил. Сначала со всеми сразу, потом с каждым по отдельности. Я совершенно не помню, что тогда сказал. Это было как в думке, как в тумане. Слова сами лились из моих уст, и я верил в то, что говорил. Я действительно хотел помочь этим людям. Я подходил к каждому из них, и спрашивал: "какое твое самое сокровенное желание, скажи, и я исполню его!" Мне не верили, даже умирающие люди не могли поверить, что в мире существует истинное благородство. Но я был убедителен, и они, постепенно, стали делиться своими секретами. Они были самые разные, но были у всех. Кто-то мечтал попробовать шоколада. Кто-то мечтал увидать дальние края. А один старик попросил сущую мелочь - он хотел перед смертью увидеть, "хоть одним глазом", свою дочь, которую он потерял несколько десятков лет назад.
Я всем пообещал, что исполню их желания. И я действительно это сделал. Те дни, пожалуй, были самыми тяжелыми днями в моей жизни. Ни до, ни после ничего подобного со мной не происходило, я просто горел, я метался по городу, я думал и фантазировал. С такими мечтами, как шоколад, пусть он в Латакии и стоил дороже золота, было просто. Я его просто купил. С дальними краями было сложнее - я нанял аршаина, который объездил всю Латакию и владел в совершенстве мастерством иллюзии, и за большие деньги уговорил его подарить умирающему мальчику сказку. Но самым тяжелым было найти дочь старика. Я понимал, что я не успеваю. Человек, про которого неизвестно ничего, кроме имени и имени отца, потерянный где-то в Латакии - иголка в стогу сена. Но мне огромную помощь оказал Хомарп, он счел такой благородный поступок достойным своего вмешательства, и через своих знакомых в магистрате мы смогли найти эту дочь, которая уже сама была бабушкой. Хомарп, кстати, был единственным, кого мой благотворительный порыв не удивил, а лишь порадовал. "Ты хороший человек, Моше", - сказал он.
Это было чудо - но я успел. Я исполнил все просьбы до того, как умерли те, кто это просил. Многим я подарил счастье последних часов их жизни, тот же старик не только увидел свою дочь, а и внуков с правнуками, узнав перед смертью, что его "малютка" поднялась из трущоб, став женой одного из самых видных аристократов Хонери. А как несказанно был счастлив мальчишка, который наконец попробовал загадочный шоколад, о котором он всю жизнь мечтал…
Когда меня спрашивали, что я хочу за свою помощь, я отвечал так. "Я грешный человек. Я много нехороших поступков совершил в своей жизни, и теперь я чувствую в себе порыв совершать добро. Мне ничего взамен не надо. Лишь прошу об одном. Когда будешь умирать - вспомни обо мне, подумай, что ты готов посвятить мне свою смерть. Тогда, быть может, на небесах услышат этот порыв души, и хотя бы часть моих грехов будет прощена".
Я не сказал слова "некромантия", я не упоминал "добровольную жертву". Ахим меня многому научил, я только тогда это понял. А среди всего прочего - магические формы излишни, главное - магическая суть. Для некромантии не имело значения, будет ли жертва знать, для каких целей ее смерть будет использовать некромант, или не будет. Имело значение лишь добровольное желание умирающего человека, его разрешение некроманту использовать свою смерть для магических обрядов, а в каком конкретно виде она будет выражена - не имеет значения.
Да, я действительно ничего не делал просто так. Я помогал от всей души, но я получал за свои труды достойную награду - в меня входил огромный поток магической силы! Я подошел к проблеме слабости некромантов со стороны бизнеса, если мне нужны добровольные жертвы - то я их куплю. Именно для этого, чтоб иметь достаточно денег, я основал строительную компанию, именно для этого я стал помогать всем обездоленным.
Сначала было тяжело. Я слишком мало тренировался магии, и я не мог удержать всю ту силу, что попадала в меня. Я был вынужден ее потратить, выплеснуть куда-то, так что по городу даже поползли слухи о мертвых цветах, которые внезапно расцветали за доли секунды у постели умирающего. Но, постепенно, у меня все лучше и лучше получалось удерживать магическую силу некроманта в себе, пополняя ею внутренние резервы, которые есть у каждого мага. Я не спешил ее использовать - я был еще не готов, не уверен, что общество воспримет столь непривычный способ получения силы. Это как-то кощунственно звучало, "покупать чужие жизни", казалось, что я просто использую умирающих людей, обманываю их в своих интересах.
Но ведь это было не так! Я честно выполнял свою часть уговора, они что-то хотели - я исполнял их мечту. Это они меня часто обманывали, такова человеческая натура. Далеко не все думали обо мне перед смертью, и очень часто я напрасно тратил дни, ничего не получая взамен. Обо мне постепенно стали гулять самые разные слухи, люди указывали мне вслед пальцами, называли меня по имени. Все считали меня чудаковатым богачом, но так как я ни разу так и не попросил ничего, все верили, что я действую чистосердечно. Хомарп меня хвалил, он говорил, что ему еще не доводилось встречать в своей жизни люде подобного благородства.
Постепенно, по мере того, как росла слава обо мне, становилось все труднее и труднее. Умирающие уже не ждали, пока я сам к ним приду, а приходили ко мне - и просили, просили, просили. Их просьбы становились все более и более нереальными, я уже не мог отделаться куском шоколада, и приходилось постоянно изворачиваться, чтоб удовлетворить их запросы. Хорошо, что финансовый гений Бэхэмма Гэлла давал нашей компании все больше и больше прибылей, я не был ограничен в средствах, а самые невероятные просьбы стал исполнять своей магией. Той, что накопил - ее становилось все больше и больше. Сам того не зная, я стал самым сильным магом этого мира.
Но сила моя была одноразова. У меня не было других источников могущества, кроме добровольных жертв, а значит я не мог остановить этот процесс. Тогда же я решил, что ресурс Хонери почти исчерпан, и настало время выходить на более широкий простор. Тогда я основал первую благотворительную фирму, которую так и назвал: "Исполнение Последнего Желания". Я начал нанимать наемных служащих, которые получали грандиозные полномочия, огромные финансовые ресурсы, а делать должны были всего ничего - ездить по Латакии, рассказывать обо мне и исполнять желания умирающих, попросив их в последний миг правильно подумать обо мне. Я не знал, сработает ли это, все же в классической некромантии считалось, что жертва должна обязательно знать некроманта. Но в очередной раз оказался прав Ахим, который говорил: "книги мудры, но жизнь мудрее, верьте книгам, пока жизнь не докажет вам обратное". Незнакомые люди, о которых я никогда не слышал, а сами они обо мне узнавали в последние дни или часы своей жизни, дарили мне силу своих смертей, и мой потенциал, как черного мага, рос с каждым днем.
Единственная, кто что-то подозревал - была Авьен. Но и она всего лишь заметила, что я стал намного более сильным магом, чем был раньше, но никак это не связала с моей благотворительностью.
А тем временем события в мире разворачивались своим чередом. Лето, страшное, сухое лето, как-то прошло, пришла осенняя прохлада и уже не столь нужные теперь дожди. Вновь стали полноводными реки. Урожай был хоть и беден, но его должно было, пусть с трудом, хватить до следующего года, и на посев тоже. Нигде не было обещанного голода, от которого "пухнут и старец, и млад", Предсказание отсрочивалось, и Хомарп немного успокоился. Прошла осень, приближалась зима.
От наших старых знакомых шли разные слухи. Ширай Исса вновь был восстановлен в своих полномочиях, более того, его вновь избрали магистром Багряной стражи Храма и Воинов Пограничья. Он пропадал где-то на западе, у него хватало дел в Пограничье, в сердце Латакии, там, где Багряный Храм. Хомарп говорил, что ему пришло несколько писем от Иссы, где гигант передавал привет, в том числе и нам с Авьен. Где-то там бродил и араршаин Жан-Але, про него слышно было меньше, но в Латакии традиционно маги старались стоять в стороне от большой политики, так что в этом нет ничего удивительного. Но хоть Жан-Але с Иссой и были далеко, результаты их работы доносились и до Хонери. Через все того же Хомарпа мы знали про слухи, которые бродили среди шираев - все чаще звучали слова о необходимости не народу Латакии, а самим шираям отказаться от части своих полномочий. То, что Беар и Яул добивались через обман, Исса был вынужден объявить прямо - шираи нуждаются в едином централизованном руководстве, время, когда каждый мог сам определять, где он будет ценнее всего, прошли. Все уже знали о первом регулярном войске шираев - в него превратились отряды Беара и Яула, которых Исса взялся сплотить в единое целое, в единый организм.
О самих великане и карлике ничего не было слышно.
Лютые, бушующие всю очень дожди, которые, казалось, решили отплатить сполна за сухое лето, прекратились в один день, и внезапно ударили морозы. Это была одна из самых холодных зим, по словам Хомарпа - даже море возле Хонери замерзло. Но нам было не до этого. Все были заняты своими делами, хоть строительный бизнес и замедлял свои темпы в зимний период, но не останавливался, и компания "Моше и Авьен" продолжала работать. Хомарп однажды сказал, что он уже достаточно просидел на одном месте, и отправился в очередное странствие, пообещав вернуться только к весне. А я работал кудесником.
Народная молва - странная вещь. Я всегда говорил, объясняя свою благотворительность, желанием скупить свои грехи, а люди восприняли это по-другому. Они говорили, что что бы я не совершил в своей жизни, оно уже искуплено, и теперь я явно задался целью стать святым. А потом начало этой шутки исчезло, зато вывод остался - меня стали называть святым, на полном серьезе утверждая, что только святой может вершить столько добра, ничего не прося взамен. Но, как ни странно, мне эти слухи были только на руку - теперь умирающие знали, что им помогает святой, и дарили мне свои смерти даже без моей просьбы. Очень часто ко мне приходили простые люди, приносили разные веши - кто деньги, кто одежку, кто еду. Они хотели мне помочь, но я им всем отказывал - я говорил, что мне не надо. Мне это действительно было не надо, у меня было достаточно денег, их гроши бы ничего не решили, а устраивать дома склад старых вещей бессмысленно, потому что все равно ни один умирающий никогда не попросит чужие рваные сапоги. Но и это люди по-своему истолковали, превратив меня в этакого святого аскета, который добровольно расстается с последним, лишь бы помочь ближнему своему.
Тогда я не удержался - нанял человека, который принимал все эти дары, а потом перераспределял их среди страждущих, бедных, но еще далеко не умирающих людей. От меня такая "благотворительность" ничего не требовала, по сути люди сами помогали друг другу, а я лишь был посредником, но и это добавило мне лишней святости. Как раз тогда, когда меня даже Авьен в шутку стала называть святым, я в первый раз примерил на себе слова Предсказания. "Святой и безгрешный юнец" - а кто его знает, вдруг двадцать три года, или пятьдесят девять дюжин дюжин, тут еще считается возрастом юнца? "Святым" я уже стал, что до безгрешности… Грех, это очень относительное понятие. Может, мои грехи и за грехи тут не считались? Я до сих пор этого не знаю.
Я даже не думал, что эти слухи сыграют со мной злую шутку.
Зима с каждым днем становилась все холоднее и холоднее. Морозы стали невиданные, таких не помнили старожилы, про такие морозы не упоминалось ни в одной хронике. Лед на море стал настолько толстым, что по нему могли не только люди ходить, а и шираи на своих конях ездить - такого тоже никогда не встречалось. И это тут, на западе, где идущий с моря ветер все же смягчал климат. Что происходило в сердце Латакии - даже страшно себе было представить. Ужасные ураганы, вечные снегопады, и ветер - ледяной ветер, который, казалось, дул со всех сторон. Я, когда выходил из дома, закутывался в несколько шкур, Авьен вообще часто целыми днями грелась у камина. Было очень много обмороженных, хоть людям и рекомендовалось сидеть по домам, нужда гнала их на улицу.
Авьен, которая осенью отметила пятьдесят дюжин дюжин, в местном исчислении ничего не значащая цифра, так как далеко не у всех людей тут было по десять пальцев, все больше молчала, уходила в себя. Я пытался понять, что с ней происходит, но у меня ничего не получалось. Было очень много дел, зимой люди умирали намного чаще, чем летом, а исполнять их желания было наоборот, намного сложнее. Я уходил рано, приходил поздно - а моя даву часто, казалось, так весь день и просидела без движения у камина. Она как-то стала отвечать на все вопросы отвлеченно, казалось, мысли девушки витают где-то далеко. Мы не стали чужими людьми, но то чувство, которое между нами почти возникло…
Я себе говорил, что оно просто впало в зимнюю спячку. Что весной опять все пробудится, опять все начнется с начла. Я убеждал самого себя, что я просто сейчас занят, мне некогда, а вот как только я накоплю достаточно магической силы - так во всем Авьен признаюсь. И про карту расскажу, с которой так никогда не расставался. Я даже иногда думал, что весною, или, максимум, летом, признаюсь Авьен в любви и попрошу ее руки и сердца. Ну и что, что у нее не зубы, а клыки, а зрачки кошачьи, вертикальные? Между прочим, она была одна из самых "человечных" девушек, что я встречал в этом мире, и я просто не мог себе представить жизнь без ее длинных, иссиня-черных волос. Когда я ее встретил, они были до плеч. Теперь уже выросли до пояса, и стали еще более красивыми. Но моим планам не суждено было сбыться, судьба распорядилась по другому.
Впрочем, это я забегаю вперед. А пока была зима, и было холодно. И вот однажды в наш дом, вернее дом Хомарпа, но мы с Авьен его называли нашим домом, кто-то постучал. Это было очень странно, потому что в этот вечер было даже холоднее, чем обычно. Даже для меня.
- Кто там? - спросил я.
- Многоуважаемый Моше, вас вызывает к себе Совет Латакии, не соизволите ли вы прибыть?
- Одну минутку, только оденусь, - тут же ответил я.
Я с самого первого дня в этом мире заподозрил, что тут все же есть какая-то центральная власть. Без нее вся эта система не продержалась бы. Шираи были слишком разрозненны, они никогда не задумывались об экономике, где взять золото, чтоб заплатить жалование страже того или иного замка, или откуда в резервные фонды попадают продукты. Шираи просто "правили", а должен был быть кто-то, кто не правит, а именно управляет этой страной. Но о том, кто эти загадочные личности, я узнал только тут, в Хонери. Они назывались Совет Латакии, никакой особо славы не имели, личность Председателя Совета если и знали, то только редкие специалисты. Зато Совет выполнял всю черновую работу - собирал налоги, оплачивал армию, выносил стратегические суждения, где провести новую дорогу или какому региону страны дать дотации. Официально все полномочия Совета Латакии были ему лишь делегированы общим съездом всех шираев, но так как реально такой съезд проводился дай бог один раз в десяток лет, именно в руках этой загадочной организации были сосредоточены все полномочия и все рычаги власти. Но к ней никто не относился серьезно - Хомарп отмахнулся, мол, есть такие, советники, работают, ну и пусть их; Авьен и того меньше сказала, она с трудом вспомнила, что вроде бы пару раз такое название слышала. Я сам попытался провести собственное расследование, но мне быстро дали понять, что я лезу не туда, куда надо, что мой нос меня до добра не доведет, и я тут же отступил. Тем более, тогда у меня были другие заботы - компания "Моше и Авьен" только поднималась на ноги, и задумываться о геополитике мне было некогда.
Зато теперь она сама вспомнила обо мне. И хоть ни тон, ни слова не внушали угрозы, я предпочел не дразнить льва, собрался и вышел. Посланцем оказался настоящий снежный человек - большой и заросший. Не удивительно, что именно такого послали, он и голяком в любой мороз может спокойно в снежке валяться.
- Идите за мной, - сказал снежный человек, и мы отправились куда-то в центр города.
Я до этого не знал, где именно заседает совет. Оказалось, что едва ли не в соседнем с офисом нашей фирмы зданием, самым обычным, таким же, как и многие вокруг. Нигде не было никаких табличек, простая деревянная дверь, узкий коридор, ведущая в подвал лестница. Тут меня снежный человек передал новому провожатому, с которым мы спустились на подземный этаж, и я наконец-то смог оценить истинный масштаб этого центра власти.
Огромный подземный зал. Для футбола маловатый, а в баскетбол спокойно можно играть, только кольца поставить, еще и для трибун места хватит. Все стены отделаны искусной мозаикой, свет дают не свечи, факелы или камин, традиционные для этого мира, а магические светильники. Яркие, но баснословно дорогие, особенно дорого их содержание, если ты не маг - раз в месяц нужно из заново заряжать. У Хомарпа такие были, но он ширай. И у нас с Авьен, но мы шаины, можем сами их заряжать. Посреди зала стоял круглый стол, такой же, наверно, как в свое время еще король Артур использовал. А вокруг него, собственно говоря, и заседал совет. А одно место было свободно, и стул стоял немного под углом, приглашающе. Явно, для меня.
Но я человек вежливый, без приглашения садиться не стал. Осмотрел советников. Мне их лица тогда ничего не сказали, кроме одного, самого молодого. Его я прекрасно знал. Еще бы, как можно не знать финансового директора собственной компании, Бэхэмма Гэлла? Странно, что я раньше не догадался, что он не тот, за кого себя выдает. Загадочный гений, который мне подозрительно встретился сразу после моего интереса про Совет Латакии - я мог и раньше заподозрить, что это не случайность. Но не заподозрил. А теперь уже поздно было что-то менять.
Зато я был уверен, что раз Бэхэмм один из советником - Совет Латакии имеет обо мне полную и правдивую информацию. А значит, мне действительно нечего было бояться, потому что ничего предосудительного, что могло бы навредить Латакии, я никогда не делал. А лишь занимался бизнесом и благотворительностью, что же тут плохого?
- Присаживайся, Моше, - предложил один из советников. - Или ты предпочитаешь, чтоб мы тебя именовали по полному титулу, шмон Моше?
- Моше достаточно, - не удивился я, присаживаясь за стол.
А чего удивляться? Если Совет действительно занимает в жизни страны то место, которое я им определил, то они обязаны были знать, кто я такой. Слишком много кто об этом знал, Хомарп, Норр, Жан-Але, Исса, Ахим, Авьен… Другие люди - проговориться мог кто угодно, а у таких советов, как правило, уши есть везде.
- Мы давно наблюдаем за тобой, - продолжал тот же самый советник, - ты сразу вызвал у нас большой интерес. Ты не первый из шмонов, который тут, в Латакии, пытался привить образ жизни с той стороны, откуда вы приходите, но ты, пожалуй, самый успешный. Мы и сами хотели организовать что-то наподобие твоей компании, но у тебя это вышло и лучше, и быстрее, и безболезненнее, чем получилось бы у нас.
- Спасибо за комплимент, - поблагодарил я.
- Это не комплимент, это констатация факта. Многоуважаемый брат Гэлл согласился добровольно обучится методам твоей работы, мы согласились. Надеемся, он оправдал наши ожидания? Я слышал, что ты позитивно отзывался о его работе, утверждая, что и сам бы лучше не придумал? - я кивнул, действительно, зашел как-то раз такой разговор, мы тогда с Авьен у камина грелись, а одна из служанок на нем пыль вытирала. - Это хорошо. Ты же не против, чтоб брат Гэлл и дальше выполнял свои обязанности? Не волнуйся, мы на твою часть, или часть твоей даву, не претендуем. Мы лишь хотим, чтоб ваше начинание и дальше работало, оно оказалось полезным для Хонери, а значит и для всех нас. Мы сейчас тебя позвали, чтоб поговорить о другом. А именно - о твоей благотворительной деятельности.
- И что же вы хотите узнать? - легкомысленно спросил я, хоть сердце мое и забилось в груди чаще, чем обычно.
- О, ничего особого. Просто ходят слухи, что ты очень интересовался Предсказанием, и цель твоей "благотворительности" не сеять добро, а стать тем самым святым, о котором говориться в предсказании. Более того, нам достоверно известно, что ты, испытывая к своей даву теплые чувства, тем не менее не имеешь с ней никаких близких отношений, что может свидетельствовать о твоем желании остаться безгрешным. Совет Латакии интересуется, сколько в этих слухах правды, и действительно ли ты собираешься принудительно заставить Предсказание упоминать именно тебя?
Вот так вот. В том, в чем меня реально могли обвинить, меня никто даже не подозревал, зато подозревали в том, что я кроме как шутку воспринимать не мог. Как доказать, что я не слон? Как доказать, как убедить, что я действительно не собираюсь обманывать Предсказание, при этом не сказав правды? Мне предстояла нелегкая задача. Но я в тот раз справился. Главное - не волноваться, говорить уверенно, и самому верить в то, что говоришь. Эти правила работали всегда, не подвели меня и в тот раз.
- Конечно, на самом деле я занимаюсь благотворительностью не потому, что хочу искупить свои грехи, - говорил тогда я, - но клянусь - у меня и в мыслях не было стать святым! Предсказанием я интересовался только потому, что мой хороший друг, ширай Хомарп, сейчас пытается в нем разобраться. Меня тоже заинтересовало, насколько нынешние события применимы к Предсказанию, - между прочим - истинная правда. - А благотворительностью я занялся совершенно для другой цели. Ваш человек, Гэлл, должен был рассказать, что дела у нашей компании идут просто превосходно. А вы не задумывались, в чем тут дело? Ведь на самом деле я ничего нового не придумал, в той или иной мере все, что мы делаем, было известно и до меня. Так в чем же дело? Я вам расскажу. Все дело в доверии. Там, откуда я пришел, доверие к компании стоит на первом месте, там целая земля, например, занимается только тем, что хранит чужие деньги. То, что мы делаем, еще непривычно. Люди, с которыми мы работаем, должны верить, что мы не обманем, что всегда лучше обратится к нам, чем работать напрямую. Гэлл, скажи, ведь даже когда я половину прибылей использовал для своих целей, они лишь увеличивались?
- Да, - вынужден был признать мой финансовый директор.
- Не странно ли? На самом деле нет. Я завоевал для нашей компании всеобщее уважение. Теперь все знают, что мы - порядочные люди. Более того, все уверены в нашей состоятельности. Если я могу позволить такие траты на благотворительность, то значит у нас финансовая стабильность, мы работаем надежно и нам можно доверять. Формирование позитивного имиджа компании является одним из основных залогов успеха ее деятельности. Другой фактор - отношение людей лично ко мне. Традиционно всегда вызывает большие подозрения, когда человек…
Я тогда долго заливался соловьем. Я говорил лишь то, что от меня хотели услышать. Если бы я начал утверждать, что у меня натура такая, я людям помогать люблю, мне бы не поверили. Люди во всех видят свое отражение, советники никогда бы не стали кому-то бескорыстно помогать. Потому, чтоб убедить их, что я не вру, я должен был стать как они. Черствым, прагматичным человеком. Который во всем ищет лишь собственную прибыль. И я этого добился. Я доказал, что на самом деле все мои действия были направлены лишь на то, чтоб компания "Моше и Авьен" стала еще богаче. В местном языке не было таких слов, как "имиджмейкер" или "пиар", но я убедил советников, что я лишь рекламировал себя и занимался созданием образа благопристойного бизнесмена, которому можно доверять.
Намного тяжелее было объяснить наши отношения с Авьен. Тут моя фантазия уже не сработала, и я просто рассказал правду. Да, я люблю ее. Но не как свою девушку, а как сестру, с которой ты всегда рядом, но ничего близкого между вами не происходит.
Когда я закончил свой рассказ, советники попросили меня удалиться и подождать их решение снаружи. Ждать пришлось недолго. Буквально через два минуты меня позвали внутрь, и тот, кого я, условно, назвал "Председателем Совета" высказал общее мнение:
- Нас устроили твои объяснения. Однако впредь Совет Латакии выражает свое желание быть в курсе твоих дальнейших планов, дабы между нами не возникло взаимного непонимания и лишних вопросов. Нам бы хотелось попросить, чтоб через брата Гэлла, который и впредь будет выполнять свои функциональные обязанности в твоей компании, ты информировал о своих новых задумках. Братья за это проголосовали единогласно. Не откажешь ли ты нам в этой небольшой просьбе?
- Конечно нет! - удивился я.
Еще бы. Когда такие люди делают такие просьбы, отказаться может лишь потенциальный самоубийца. А я таким себя никогда не числил.
- Мы рады, что между нами возникло взаимопонимание, и хотелось бы, чтоб оно продолжалось и впредь. Шмон Моше, мы больше не задерживаем тебя.
Я не помню, как я добирался из Совета домой. Помню только, что была ночь, шел снег, и было очень-очень холодно. А еще я был злой.
С тех пор моя работа значительно усложнилась. Я чувствовал, что за каждым моим шагом, за каждым моим словом следят. В офисе приходилось каждый вечер давать отчеты Гэллу, сколько я за сегодня человек осчастливил, как это отрекламировал и что это может дать для бизнеса. Сама компания "Моше и Авьен" приостановила свою работу - дикие снегопады занесли все дороги, в Хонери невозможно было попасть ни пешему, ни коннику. Я занимался исключительно "благотворительностью", используя уже накопленные к тому времени ресурсы.
Даже дома я не мог расслабиться, поговорить с Авьен, рассказать, какие у меня проблемы, что меня взяли под колпак. Я знал, что у этих стен есть уши. Единственное, что мы могли - переходить на русский язык. Но на нем моей даву было очень тяжело объяснятся. То ли я плохой учитель, то ли слишком мало практики, но если я владел теперь уже местным языком в совершенстве, то Авьен на русском говорила, как двухлетний ребенок. Или даже хуже. И она больше его не хотела учить.
Но даже тогда я не заподозрил, что с даву что-то не так. Я был уверен, что во всем зима, снежная, холодная и тяжелая, виновата. Я работал на износ, накапливая магические силы некроманта, но мне все время казалось, что их слишком мало. Я хотел еще и еще, это для меня стало наркотиком. Чувство всевластия, когда в меня вливалась очередная порция магии, хотелось повторять раз за разом. В моей голове тогда уже появились нехорошие мысли, что слишком мало людей умирают, и что не мешало бы увеличить их количество. Очень часто я проходил мимо замерзших в снегу людей, их в ту зиму было много в Хонери, и я испытывал не жалость, а сожаление, что эта жизнь потрачена напрасно и мне ничего не досталось от ее смерти.
Потом я перестал возвращаться домой. Было очень много работы, и я сначала одну ночь, потом другую остался в офисе, задремав на матрасе в углу. Авьен мне ничего не говорила, она мне все же была не жена, а даву, учительница. Ее долг - сделать так, чтоб я смог освоиться в этом мире, а не следить за тем, чтоб я ночевал дома.
Сейчас я вспоминаю те дни, тот месяц, и мне становиться страшно. Я действительно едва не превратился в бездушную машину, в наркомана, готового убивать ради очередной порции кайфа. К счастью, это не произошло. Я смог вовремя остановиться. В этом мне помог Хомарп.
Ширай вернулся в Хонери в первый день весны. То есть тут не было такого четкого понятия, как весна или осень - когда начинало теплеть, тогда местные и говорили: "пришла арhаш", то есть весна. А когда после жаркого лета начинали падать листья и идти холодные дожди, говорили: "наступила энhаш", то есть осень.
Я уже настолько привык, что за окнами идет снег и стоит мороз, что даже не поверил, когда увидел солнечное небо. Мне казалось, что зима теперь будет вечно, и ледяной ветер, который дует сразу со всех сторон, никогда не утихнет. Но пришла весна, а вместе с ней, тем же утром, в наш дом зашел Хомарп. Вернее, в свой дом.
Я его не сразу узнал. Этот человек ничего не имел общего с тем богатырем, что я когда-то повстречал на лесной дороге возле Фиеля, в свой первый день в этом мире. Тогда он, пожав мне руку, едва не переломал все кости, а теперь и сам, казалось, может в любой момент сломаться под собственным весом. Худой, изможденный, с новым шрамом на лице, со следами обморожения на руках, у Хомарпа даже не хватило сил подняться в свою комнату. Он упал на скамейку, и мы с Авьен вдвоем его за пол часа едва смогли дотащить до ближайшей кровати.
В тот день я не пошел на работу. Я знал, что будут новые просители, мечтающие перед смертью насладиться обществом первой красавицы Хонери или получить себе гроб из чистого золота. Да, были и такие - их желания я исполнил очень просто, там ничего, кроме денег, больших денег, не понадобилось. Я знал, что вновь смогу получить силу чужой смерти - но сейчас мне было не до этого. Плохо было моему другу, шираю Хомарпу, и моим долгом было позаботится о нем. Мы с Авьен целый день провели у его постели. К сожалению, наша магия ничем ему помочь не могла. Во-первых, потому что все шираи имеют иммунитет не только к ядам, а и ко всей лечебной магии. А во-вторых Хомарп был не болен. Он был лишь изможден, истощен, изнурен до такого состояния, когда только желание жить может вытащить человека с того света.
Днем мы смогли напоить его питательным бульоном, вечером он пришел в себя и смог поесть сам. Но заговорили мы только утром следующего дня. Ширай рассказывал о том, что происходит в Латакии, и его рассказ был страшен.
Прошедшая зима забрала больше жизней, чем все прорывы врагов за исчислимую историю. Она лютовала повсюду, и на севере Латакии, где люди хоть и не были привычны к такому морозу, но имели где укрыться и что на себя надеть. И на юге. Это было страшно. Там, доселе где обычно температура никогда не падала ниже нуля, а снег был некой экзотикой, в эту зиму пришла настоящая стужа, холод вымораживал целые города. Спаслись только те, кто догадался укрыться в замках - но не все это сообразили, а из тех, что сообразили, успели не все. В самих же замках царил голод. Никто даже не думал, что придется содержать такое количество нежданных беженцев, запасы продовольствия таяли слишком быстро. Люди съели всех домашних животных, всех птиц, как в блокадном Ленинграде. Но то была война, а это все происходило в мирное время.
Хомарп говорил о страшных картинах мертвых, замерзших городов. О каннибализме, когда обезумившие матери если своих детей. Ширай сказал, что погибло не меньше половины населения южной Латакии, и еще неизвестно, сколько из выживших уцелеет. Начинались эпидемии. До этого их сдерживал лишь мороз, но теперь, когда пришла весна, и тела мертвых, пролежавшие всю зиму в снегу, начнут таять, следует ожидать прихода всех мыслимых и немыслимых хворей. Будут заражены реки и колодцы. Было рано радоваться приходу весны, потому что беды только начинались.
А еще Хомарп говорил, что шираи паниковали. Люди, на которых до этого держался в Латакии весь порядок, просто не знали, что делать. Они прятались по своим замковым покоям, скрываясь от своих подданных, потому что им нечего было сказать. Они не могли объяснить, откуда пришли такие морозы, и почему к ним Латакия оказалась не готова. Но и это не все, что рассказал Хомарп. Смерть людей - это страшно, это великое горе, но такое случалось и раньше. У шираев не было ответов на вопросы, и они не искали их, как сам Хомарп, а хотели отмолчаться, не понимая, что этим лишь вызывают лишние подозрения. Все громче и громче среди людей звучали страшные слова: "кара небесная", "покаяние". Люди не понимали, за что пришли к ним такие муки, и обвиняли тех, кого до этого боготворили - шираев.
В языке Латакии не было такого понятия, как "гражданская война". Было слово "бунт", и то, что сейчас созревает в умах еще не осознавших это людей, Хомарп так и назвал. "Бунт по всей Латакии". Голодные, лишенные всего люди хотели найти виновного в своих бедах. Они уже не могли думать логически, эмоции затмили разум, и над самим институтом шираев навис острый меч.
Хомарп не успел закончить свой рассказ. Стены имеют уши, и эти уши передали тем, кому надо, то, что говорил ширай. За ним пришли. Вежливо попросили то же самое, что он только что рассказывал, повторить еще раз, только на этот раз уже не для наших с Авьен, а для других ушей. Хомарп был слишком слаб, чтоб идти сам, и его унесли. Куда - никто не говорил, но я это понимал и так. В Совет Латакии.
Впрочем, тогда я был только рад этому. Когда ситуация столь сложная, должны быть люди, готовые взять на себя ответственность за принятие всех решений. Почему бы не советники?
В тот день я тоже не пошел на работу - мои мысли витали далеко. Я до вечера просидел перед камином, осознавая, что мир Латакии - далеко не такая сказка, как я думал до этого. Циклопы, фавны, кентавры, хоббиты, йети, шестирукие великаны и девушки с волосами цвета вороного крыла; дома-башни с золотыми шпилями; драконы, обжигающие дорожную глину; маги; даже Башня Драконьей Кости - это реальный мир, где живут, любят, рожают, страдают и умирают люди.
Авьен сидела рядом, и тоже молчала. На душе у нас было тяжело.
А потом пришли за мной. Меня уже отвели в знакомое здание Совета, в знакомый подземный зал, где вновь, как и прежде, стоял круглый стол с одним свободным местом.
- Шмон Моше, - начал без предисловий Председатель, - ты слышал рассказ ширая Хомарпа, ты представляешь, что сейчас происходит в Латакии. Ширай высказался о тебе весьма благосклонно, мы учли его мнение, сравнили его с нашим, и теперь хотим сделать тебе еще одно предложение. Признаюсь сразу, в свете последних событий Совет Латакии столкнулся с проблемами, решать которые нам еще не доводилось в своей истории, ты же показал, что обладаешь оригинальным свежим взглядом на многие вещи, что в данной ситуации может оказаться полезным. Потому, учитывая, что ты в свое время уже прошел ширай эрэц, что нам до сегодняшнего дня не было известно, и тебе выпали Ахтарил, Лихалим и Хайар-Бараллах, мы бы хотели предложить тебе должность полноправного советника, со всеми вытекающими правами и обязанностями.
- Я должен подумать, - только и смог выговорить я.
- У нас нет времени, - покачал головой Председатель, - ты должен прямо сейчас сказать свое решение. Чтоб облегчить твой выбор, позволь тебе кое что показать.
Председатель поднялся со своего места, подошел к одной из стен, скрытой занавесом, и резким движением рванул его в сторону. Предо мною предстал настоящий пантеон - боги и богини, я их тогда не считал, но сразу понял, кто это такие. Тридцать шесть богов. Крайний - путник Ахтарил, где-то в середине притаился висельник Лихалим, а по самому центру, на троне, сидит император-чародей Хайар-Бараллах. Хоть до этого я видел богов только на картинках, но статуи были точно такие же. Совсем простые, образные. Они лишь давали намек, что это за бог. Лица как будто были скрыты туманом, а сами фигуры расплывчаты.
Авьен бы сказала что-то о судьбе, а я просто согласился.
- Хорошо. Я принимаю должность советника.
Так я узнал, что вера в 36 богов не умирает. Мне потом рассказали, что действительно, эта вера просто ушла в подполье, став верой избранных, сказкой для обычных людей. Тридцати шести богам поклонялись сильные мира сего, у меня возникли определенные ассоциации с масонскими ложами, но это было совсем другое. Еще мне рассказали, что все без исключения советники обязательно проходили ширай эрэц, и у каждого их них были свои покровители. Потому и я, когда они узнали про ритуал, сразу же стал для них своим. Меня уже не в чем не подозревали, называли "брат" и интересовались моим мнением по самым разным вопросам.
Это стало моей новой работой. Бэхэмм Гэлл меня очень быстро ввел в курс дела, ознакомил с правилами совета, которые на самом деле были очень просты. Все вопросы совместно обговаривались, а потом ставились на голосование, и тот, который набирал больше половины голосов, принимался. При этом каждый из советников отвечал за определенную отрасль, был советник по безопасности, советник по экономике, даже отдельный советник по шираям. Совет Латакии совмещал в себе законодательную и исполнительную власть, новых членов избирали по протекции старых, но убедившись, что они действительно достойны и могут принести пользу. Количество советников было не фиксировано, в одни времена их было всего пятеро, сейчас - двенадцать, я стал тринадцатым.
Так как мне нужна была какая-то должность, меня назвали "советником по чрезвычайным ситуациям". Обтекаемая формулировка, которая скорее характеризовала нынешнее время, чем мои прямые обязанности. На самом же деле от меня хотели свежего взгляда на события, от меня ждали советов, до которых другие не могли сами дойти. Все признавали, что раз я пришел с той стороны, то могу знать то, что в Латакии еще долго не будет открыто.
Дома я стал показываться еще реже. Авьен ухаживала за Хомарпом, который очень медленно набирал силы. Удивительным было вообще то, что он смог вернуться. Как потом рассказывал ширай, его конь пал почти в пятидесяти километрах от городских стен Хонери, и все это расстояние по снегу, в мороз, под лютым ветром Хомарп прошел сам. Его вел долг, а удерживала сила воли. Ширай не помнил ничего про этот путь, кроме того, что было очень холодно - в эти дни даже в городе мало кто рисковал на улицу выйти, а Хомарп должен был пройти огромное расстояние. Он шел весь день, и всю ночь, только под утро добравшись до городских ворот. Никто не думал, что в такой мороз и вьюгу кто-то способен прийти, и ширай долго стучал, прежде чем его, наконец, услышали. Поразив городскую стражу своим изможденным видом, он уже был в бессознательном состоянии, и не попросил о помощи. Его ноги сами отнесли туда, где всегда был его дом, и где мы с Авьен о ширае позаботились.
Хомарп был первым, кто принес в Хонери страшные новости о том, что происходит в стране. До него несколько месяцев город жил своей жизнью, закрытый от остального мира. На рассказ Хомарпа отреагировали соответствующие органы, все шираи, которые были в городе, проводили срочные совещания, мобилизовались тадапы. Но страшные слухи не дошли до простых людей, мы, в том числе совет, сделал все возможное и невозможное, чтоб предотвратить их распространение, и нам это удалось.
Лишь через месяц, когда снег окончательно стаял и в город подались первые беженцы из провинции, люди узнали, что за ужас творился там этой зимой. Но мы уже были готовы. Были моментально выпущены заранее заготовленные манифесты, где признавались "значительные проблемы, возникшие за последнюю зиму на территории некоторых регионов южной Латакии". Но, помимо прочего, было объявлено о том, что уже закончена подготовка в ликвидации их последствий, и зачитывалось, что именно предстояло совершить. Общий дух послания предложил я - объяснить людям, что неофициальная столица Латакии, Хонери, город Башни Драконьей Кости, не оставит в беде жителей других регионов, а уже готов прийти им на помощь.
Послание это мы писали и переписывали несколько бессонных ночей. Надо было не просто объявить людям правду, при этом скрыв истинные масштабы предстоящих бедствий, а и удержать на должном уровне их дух. В те дни я вообще дневал и ночевал в совете. Работы было очень много, мы действительно собирались послать на юг государства огромные караваны с продовольствием из не очень богатых городских запасов, отправить туда медиков, шаинов и аршаинов, а главное - туда должны были пойти шираи, которые будут не прятаться от простого люда, а делать то, что их клятва обязывала.
Тогда это казалось самым удивительным. Как шираи так могли? Почему они оказались неспособны унять народные волнения и успокоить людей? Никаких вестей не было от Иссы, от его первой регулярной армии шираев. Не слышно было и про Жана-Але. Они были где-то на востоке, то ли в сердце Латакии, землях около Багряного храма, то ли еще дальше, в Пограничье. Никто не знал, как в тех краях пережили зиму, и почему они никак не дают о себе знать.
Тем временем жизнь вокруг Хонери шла своим чередом. Весна пришла резко, и вошла в свои права раз и навсегда. Люди начали заниматься своими делами, пахать поля, рубить лес. Новые беженцы, поток которых шел нескончаемой чредой, стали привычным явлением. На них уже никто не обращал внимания, их жалели, но первоначальное чувство ужаса от произошедшего ушло. Мало кто понимал, что и без того огромный Хонери, на который работала вся западная часть полуострова Латакии, просто не в силах будет прокормить этих людей. Никто не знал, что Совет пустил на рынок все свои резервы, хранимые как раз на случай экстренной ситуации. Просто никто доселе не мог предвидеть ее масштабы. Мы делали все, чтоб беженцы не создавали социального напряжения, им отстраивали временное жилье за пределами города, оказывали медицинскую помощь.
Но главное - мы пытались объяснить, что им не от чего было бежать. Что зима кончилась, больше не будет морозов, и им намного лучше вернуться по своим домам. Да, там, в мертвых городах, до сих пор лежали тела их родных и близких, хоть наши похоронные команды и двигались на юг, устраивая захоронения и проводя дезинфекцию. Но тут им просто не хватит места. Увы, люди не слушали голос разума. Вся их надежда была на Хонери, потому что все знали - этот город никогда не падет и любой человек в нем всегда может найти себе приют.
Чем дальше продвигались на юг наши посланники, тем им становилось сложнее. Люди, которые там оставались, были крайне враждебны. Они говорили, что мы сознательно слишком поздно пришли с помощью. Начались неприятные инциденты, посланных из Хонери шираев обвиняли едва ли не в том, что по их вине зимой было холодно. То есть это говорилось не прямо. Но суть обвинений была именно такая - шираи накликали гнев богов, и боги навлекли кары небесные на всех, винных и невинных. Мы узнавали страшные подробности. Все замки на юге Латакии были захвачены простонародьем. Люди весною отказывались уходить в свои дома, где изгоняя, а где и уничтожая правивших замками шираев со всеми гарнизонами.
И те совершили грубейшую ошибку. Вместо того, чтоб покинуть замки и идти в нашу сторону, шираи решили отстоять свои права, силой подавив народные волнения. Конечно, у них ничего не вышло. Они лишь разогрели народный гнев, гнев людей, которым уже нечего было терять. И на одном из заседаний совета я встал, чтоб сказать слова, которые, кроме меня, никто бы не решился сказать:
- Братья, мы должны признать - юг Латакии, пусть даже временно, для нас потерям. Мы больше не имеем над ним власти, и мы не должны рисковать, отправляя туда гуманитарную помощь.
Увы, это была правда. На юге Латакии поднялось народное восстание против казавшейся незыблемой веками системы власти. У нас не было сил его придушить, а потому оставалось лишь ждать, пока оно само затихнет.
Тогда я думал, что самое страшное уже произошло. Я ошибался. Когда пришли вести с востока, о юге все временно забыли.
Этой зимой, в самый разгар холодов, враги прорвали Границу и вторглись в Пограничье. Все это время шли затяжные бои. Еще никогда нападение врагов не было столь многочисленным, и столь же неорганизованным. Как рассказывали свидетели тех событий, враги шли черной толпой, сотнями умирая на мечах шираев, тысячами погибая на копьях тадапов, а сколько погибло от магии шаинов и аршаинов - никто и не считал. Они, казалось, просто обезумили, стремясь любой ценой прорвать Пограничье и попасть в Латакию. Только героизм шираев и полководческий талант Иссы, магистра Воинов Пограничья, позволяли людям держаться.
Там, в глубине материка, зима была не теплее, чем в других районах, но там люди к такому были привычны. Утепленные дома, в каждом из которых печь и запас дров на всю зиму, теплые меховые шкуры у каждого человека. Потому никто там не считал прошедшие морозы какой-то вселенской катастрофой, все думали, что тут, на западе, и тем более на вечно теплом юге зима бушевала не так сурово. Потому у нас требовали помощи. Даже не просили, а требовали. В послании так и говорилось: "я, ширай Исса, магистр Воинов Пограничья, магистр Багряной стражи Храма, требую немедленно объявить общую мобилизацию и прислать всех, способных держать оружие, в Пограничье, под мою власть". Это было первое предложение. Всего их было два. "Нас осталось слишком мало, мы обессилены, и если вы не поможете - Воины Пограничья не смогут удержать врагов", - говорилось во втором.
Гонец, который и вез это послание, приехал так поздно потому, что он зачитывал его во всех замках и городах, встреченных на его пути. Он рассказал, что лишь немногие шираи соглашались послушаться такой приказ. Вся надежда была на Хонери, и мы не могли подвести. Уставшие отряды шираев, только что вернувшиеся с юга, были направлены на запад. Туда же мы отправили всех городских тадапов и половину городской стражи. А еще всех добровольцев. Их оказалось больше всего. В основном из беженцев. Люди, лишенные всего, не боялись брать в руки непривычное для них оружие и идти неизвестно куда. Мы попытались использовать прорыв врагов, пустив слухи, что зимние морозы - это как раз результат вражеского колдовства. Я бы не сказал, что это помогло. Но все же нашлись те, кто поверил и загорелся желанием отомстить. Грех было их порыв не использовать.
Так мы смогли послать Иссе подмогу. Меньше, чем он, наверно, рассчитывал. Увы. Мы и так были слишком стеснены в средствах, и каждый раз приходилось делать тяжелый выбор. Помогая одним, мы обрекали на страдания других. Стабильная ситуация оставалась только в центральных, традиционно самых богатых регионах Латакии, все остальные бедствия обвалились одновременно, и ежедневно доводилось решать тысячи насущных проблем.
За всеми делами мы упустили, что народ - намного более наблюдательный, чем часто думают его правители. "Южане, наверно, обиделись на нас", - сказал, наверно, кто-то. "Они такие стали злые", - повторил кто-то другой. "Весь юг озлобился!", - добавил третий, а четвертый напел: "озлобиться юг". И всем как-то сразу стало ясно, что именно мятеж южных земель Латакии, восстание против законной власти, разгромленные замки и повешенные на деревьях шираи: именно об этом говориться в Предсказании. В самом первом стихе - "обидится север, озлобится юг, и силы враждебные станут вокруг". Юг уже озлобился. А силы врагов уже перешли Границу во многих местах сразу, по всему огромному периметру Латакии кипели схватки Воинов Пограничья с враждебными силами. Самые страшные, с основной ордой - на востоке, но можно было без преувеличения сказать, что враждебные силы действительно стали вокруг.
Пока еще никто не знал, что скрывается под обидой севера. Мы сначала не обращали на него внимания, будучи уверенными, что отсутствие вестей, это хорошие вести. Но теперь, когда Предсказание сбывалось, все как-то сразу вспомнили, что за первую половину весны с севера Латакии в Хонери не пришел ни один человек. Как будто целый край исчез с карты Страны Тысячи Замков, со всем своим населением и городами. У нас почти не оставалось свободных сил, но туда были посланы несколько разведчиков, с задачей разобраться, что происходит. Не вернулся ни один. Тогда, впервые на моей памяти, Совет Латакии растерялся. У советников эмоции возобладали над разумом. Они бросали настолько безумные идеи, вроде эвакуации всего Хонери, неизвестно только куда, что их было смешно рассматривать. Все это понимали, но никто, включая меня, не мог предложить ничего дельного.
А через несколько дней меня позвал Председатель, в свой кабинет, и спросил:
- Моше, если я правильно помню твою историю, то ты когда-то был знаком с одним торговцем, он тебя из Фиеля вывез? Ты еще помнишь его?
- Норра? - удивился я. - Конечно, помню! А что случилось?
- А как ты думаешь, он еще помнит тебя?
- Должен, - кивнул я, - еще не прошло четырех дюжин дюжин. Мы, конечно, с ним были всего несколько дней, но я не думал, что он нас с Авьен мог забыть.
- Это очень хорошо, Моше. Тогда только ты можешь нам помочь. Идем. Мы должны спешить.
- А в чем дело? - повторил я свой вопрос.
Пока мы шли, Председатель рассказал, в чем дело. Оказывается, все же были люди, приходившие с севера. Но они молчали. Они никому не рассказывали, где провели зиму, и ни слова не говорили о том, что там сейчас происходит. Мы бы о них так и не узнали, если бы недавнее донесение, полученное советником по вопросам информации, по-простому - главой местной шпионской сети. Хоть таких слов, как "шпион", "разведчик" или "контрразведчик" в местном языке и не было. В донесении говорилось, что один человек опознал в старом караванщике, остановившимся на одном из постоялых дворов Хонери, торговца Норра. Который, как достоверно было известно этому человеку, еще осенью отправился на север, где уже вторую зиму подряд собирался сбывать закупленную заранее шерсть.
Нужные люди тут же отреагировали на это донесение, обратившись к Норру с доверительной просьбой все рассказать. Не звучали никакие угрозы, Норру не грозили застенками и пыточными, тем более таких, официально, вроде и не существовало. Но реакция торговца была удивительной. Он, со своими сыновьями, прогнал этих людей прочь, после чего они все забаррикадировались в трактире и отказывались с кем-либо говорить. При этом еще и захватили заложников, и Норр угрожал их всех убить, если их не оставят в покое и не позволят уйти прочь из города. При этом старый торговец постоянно кричал, что он никому не верит, и отказывается с кем-либо вести переговоры.
Тогда и вспомнили обо мне. Вот уж действительно, мир тесен. Меня попросили разобраться, в чем тут дело, попробовать освободить заложников и, если получиться, все же узнать, что происходит на севере Латакии. Полномочий дополнительных мне никто не давал, потому что я и так был советником. Более полномочного переговорщика, чем я, просто сложно придумать.
Трактир был окружен городской стражей. Простых людей к нему не подпускали, говоря, что там шаин-неудачник что-то не то наколдовал, и пока компетентные органы не разберуться, подходить ближе опасно. Слово "заложник" не звучало. Кстати, тут такого слова тоже не было - дословно выражение звучало как "человек, временно, волей другого человека, лишенный свободы не по своей инициативе". Кстати, уже по этому определению видно, что к идее "добровольных заложников", когда один человек соглашается заменить другого, тут еще не пришли.
Когда мы подошли совсем близко, я услышал знакомый голос:
- Убирайтесь! Я не верю вам, вы все лжете! Я знаю правду! Не подходите!
Это был, без сомнения, Норр. Но хоть его голос изменился не сильно, в нем звучали новые нотки, которых раньше я за старым торговцем не замечал. Паника. Гнев. Смятение. Страх.
- Норр, - крикнул тот, кто вел переговоры с нашей стороны, - с тобой хочет говорить советник по чрезвычайным ситуациям, позволь ему зайти.
- Нет! Никто сюда не зайдет, пока у нас не будут гарантии, что мы сможем покинуть этот город! Убирайтесь, я не хочу никого слушать.
- Даже меня, Норр? - крикнул я. - Или ты меня уже не помнишь? Фиель, черноволосая девушка и длинноносый парень, которого вела прочь сама судьба? Неужели ты меня забыл, Норр? Или со мной тоже не хочешь говорить?
- Моше? - последовало удивленное восклицание. - Но что ты тут делаешь? Как ты сюда попал? Они тебя хотят использовать? Они тебя захватили в плен? Моше, беги - Совет Латакии - страшные люди, а шираи на самом деле все до единого злодеи, мечтающие лишь о больше власти!
- Норр, никто меня не захватывал. Тебе же сказали, что я - советник по чрезвычайным ситуациям, я пришел сюда, чтоб разобраться в случившемся. Позволь мне зайти и поговорить с тобой.
- Ты стал советником? - последовало после длительного молчания, - Ты один из Совета Латакии?
- Да, Норр. Мне можно зайти?
- Заходи, - решился, наконец, старый торговец, - тебе я верю.
На этот раз в его голосе не было ничего, кроме страшной, смертельной усталости.
Когда я пролез через освобожденную для меня щель в завалившей двери баррикаде, то увидел Норра. Он остался таким же. Те же острые уши, эльфийские, как я их для себя называл. Те же три пальца на каждой руке, та же седина… Но Норр был и совсем другим тоже. Это был больше не импозантный, уверенный в себе торговец, думающий не только о завтрашнем дне, а и на годы вперед. Это был старик, уставший и совершенно измотанный, в глазах которого была только смертельная усталость. Поникшие плечи, мешки под глазами, всклокоченные волосы - весь внешний вид Норра свидетельствовал, что на старости лет его жизнь пошла под откос.
Но мне он обрадовался.
- Моше, это действительно ты! Возмужал… А где Авьен? Она все еще с тобой?
- Она сейчас дома. С Хомарпом.
- Шираем? - в глазах Норра загорелся огонь, - Моше, беги, спасай ее! Шираи не такие, как мы всегда думали! Они сами предали Латакию, предали ее давно! Они мечтают лишь о власти, они травят ядом человеческие мозги! Все, что они говорят, ложь! Я столько лет заблуждался, но теперь я, наконец, понял правду! Моше, спасай свою даву, Авьен не должна попасть в хищные щупальца проклятого ширая!
- Подожди, подожди, Норр! - успокоил я торговца. - Ширай Хомарп этой зимой совершил подвиг, он сейчас тяжело болен, и Авьен ухаживает за ним. И он мой друг. Ты лучше расскажи, почему ты решил, что шираи - враги? Это ведь они сторожат Границу, они отражают атаки врагов…
- Это все ложь, Моше! Нет никакой границы, я раньше этого не понимал, а потом мне раскрыли глаза! Ты видел когда-нибудь врагов? Нет, и никто их не видел! Все видели лишь стену, и шираев, которые там, якобы, несут свою стражу! На самом деле они лишь кровопийцы, они пьют кровь из трудового народа! Не существует никаких врагов, шираи - вот настоящие враги! Ты должен это хорошо знать, ты - шмон, а шираи всегда использовали шмонов, как вещи! Пойми, они…
- Достаточно, Норр! - остановил торговца я. - То, что ты говоришь, это ведь не твои слова. Кто тебе все это сказал? Про то, что нет врагов за Границей, про то, что враги - шираи?
- Мне открыли глаза! Я теперь знаю всю правду! И я тебе скажу ее, Моше…
Это был очень тяжелый разговор. Норр просто не слышал меня, он даже себя не слышал. У него в голове стояли слова, и он их повторял раз за разом, убеждая себя, что это правда. Я с такими людьми уже встречался дома. На земле. Там их называли одним словом - фанатики. Это были зомбированные люди, лишенные своего мнения. Сектанты, полностью подчиненные словам своего духовного гуру. К сожалению, я никогда с такими не работал. Я просто не знал, как достучаться до "внутреннего я" Норра, как убедить его раскрыться. Потому приходилось фантазировать. Я попробовал его переубедить, привести контраргументы. Бесполезно. Он просто не слышал все то, что не укладывалось в его новую картину мира. Он мне десятки раз повторял, что я под влиянием лжи шираев, любой аргумент, который не вписывался в его картину мира, торговец просто отбрасывал.
Тогда я пошел на хитрость. Я не соглашался с ним, но попросил уточнить его теорию про "всемирный заговор шираев". На это Норр отреагировал. Он с радостью стал мне рассказывать про все то зло, что они совершили, про весь обман, про то, как Хомарп едва не убил всех его сынов. Он говорил про две клятвы шираев: первую, формальную, где они клялись "якобы защищать" Латакию, и вторую, где они клялись в взаимовыручке, круговой поруке и том, что сделают все для захвата власти над миром. А потом у Норра промелькнула фраза, которая тут же вывела меня на уточняющий вопрос:
- Так ты говоришь, что шираи уничтожают всех тех, кто знает про их страшные дела? Так откуда же ты это узнал?
- Они тоже совершают ошибки! О да, шираи - эти злодеи - среди них тоже встречаются, случайно, достойные! Как правило они их уничтожают, но были двое, которым чудом удалось спастись из их адских клешней! Они рассказали людям всю правду, они мне открыли глаза!
- Беар и Яул! - со всей силы ударил я себя по голове, и мысленно обозвал всеми нехорошими словами, которые только знал.
- Ты знаешь имена Учителей? - восхищенно удивился Норр. - Ты тоже слышал их Истину? Но откуда? Они говорят, что лишь мы, избранные, были ее удостоены, и нам только предстоит открыть глаза людям Латакии?
- Истину, Норр? Беар и Яул сами предатели, они самые страшные лжецы из всех, что я когда-либо встречал! Ты говоришь, чудом спастись? Норр, очнись! Я видел своими глазами, как эти два магистра с позором были лишены звания ширая! Раскрой глаза! Эти два заговорщика мечтали о том, чтоб самим захватить власть над Латакией, а когда их планы раскрыли, вынуждены были бежать, куда глаза глядят! Норр, если бы это были слухи - я видел это сам, и Авьен тоже это видела. Хочешь, я приведу ее, и она повторит слово в слово все мои слова?
- Этого не может быть, Моше! Учителя мудры, они уже открыли глаза нам, и скоро ты поймешь…
- Норр, давай я тебе лучше сам расскажу, кто такие эти твои "учителя"…
Торговец стал меня слушать, и это уже было половиной победы. Фанатик, способный услышать чужие слова, имеет шансы на спасение, и я их тогда не упустил. Мне стало намного проще. Я хорошо помнил Беара, все его речи, помнил, на каких именно чувствах он любил играть, и за какие нити дергать. Яула представлял хуже, мы с ним встречались лишь раз, но тоже имел общее представление. Я догадался, что фанатизм Норра столь глубок, потому что чужие слова нашли отклик в его собственных мыслях. Я знал про случай с Хомарпом, ширай мне сам рассказал, что он едва не убил сынов Норра, выбивая информацию обо мне. Я фантазировал, местами говорил правду, часто лгал. Мне пришлось сделать из двух бывших магистров едва ли не каннибалов, которые каждое утро съедают по младенцу, но я должен был убить в Норре преклонение перед "учителями". Вместе с ним, я был уверен, исчезнет и слепая вера в заговор шираев. Потому что она держалась лишь на авторитете учителей, а не на логических подтвержденных фактах.
Мне это удалось. В один прекрасный миг я увидел, воочию, как огонь, горящий в глазах Норра, погас. Это был переломный момент. Торговец сдался, и мне оставалось лишь его добить. Что я с успехом и сделал. Теперь я мог спокойно попросить его освободить всех заложников, а потом отдать в справедливые руки правосудия, но я этого не сделал. Я спросил:
- Норр, расскажи, что происходит сейчас на севере Латакии?
Норр рассказал. "Обидится север" - теперь я хорошо понял, что это за обида. Обида двух магистров, лишенных всего. Они не одумались, как надеялся Жан-Але. Они решили мстить, и избрали плацдармом для будущей мести север Латакии. Земли, сильно пострадавшие еще в прошлую зиму, были почти готовы к тому, чтоб услышать слова двух бывших шираев. Беар и Яул использовали старый, как мир, принцип - чем гнуснее ложь, тем охотнее люди в нее верят. Они бродили по селам, по городам, выбирали самых недовольных, и заводили с ними беседы. "Учили". "Открывали глаза на мир". Никто не видел врагов воочию? Значит, их не существует. Ширай тебя наказал за воровство, приговорив к отсечению "кравшей руки"? Конечно, ты ни в чем не виноват, ты лишь одолжил чужой кошель, а шираи каждый год отбирают треть всего полученного каждым человеком. Шираи, и их приспешники. Какие еще налоги, это воровство, и если за кошель человеку отсекают руку, то за такое им нужно отсекать голову. Вы голодаете? А вот не заплатили бы налоги, было бы у вас на половину больше еды, и никто бы не голодал.
"Учителя" не пытались захватить власть себе, они лишь выискивали недовольных, обиженных, униженных. Тех, кто не мог сам о себе позаботиться, и винил в этом только других. Дрань, голь. Таким людям говорили, что достаточно сбросить ярмо власти шираев, их гнет и неподъемное бремя их власти, и сразу же самый униженный заживет так, как до этого жили только шираи. Завербованные бывшими магистрами люди вербовали новых приспешников, из таких же, как они сами. "Учение" ширилось все дальше, пока им не оказался захвачен весь север материка.
Это все произошло еще поздней осенью. До того, как ударили лютые морозы. А когда пришел холод, сторонники "учения" начали действовать. Они, как правило ударом в спину, проникали в замки, и убивали шираев. Конечно, не во всех замках это удалось - кой-где стража сумела пленить заговорщиков, но очередная ошибка - их повесили. Беар и Яул, конечно же, не могли не использовать это в свою пользу, и так появились первые мученики за святое дело свободы. В самую лютую стужу, когда юг Латакии вымерзал, восток боролся с прорвавшими Границу врагами, север Страны Тысячи Замков оказался под властью двух бывших магистров. Они сумели организовать надежную патрульную службу, которая, начиная с весны, перехватывала всех перебежчиков с севера и ловила шпионов с юга. Все же и Беар, и Яул были великолепными стратегами и тактиками, и свои звания магистров они получили не за красивые глаза, а вполне заслужено.
Так мы получили нового врага. Врага активного - бывшие шираи не собирались отсиживаться на севере. Они пока не спешили, укрепляли свои позиции, выискивали "пособников шираев", проводя с ними изъяснительную работу, которая, как правило, заканчивалась петлей на шее. Голытьба, ставшая во главе над теми, кто их "унижал", верой и правдой служила "учению". Но опора бывших магистров была не только на них. И среди других людей находились те, кто принимал их учение и соглашался ему служить - например, Норр. Торговец, который злосчастной осенью оказался на севере, поверил Беару с первого слова, он был уже готов, чтоб возненавидеть шираев. Потом были долгие беседы с Яулом, и Норр согласился весной отправиться на юг, став не просто торговцем, а и разведчиком в стане врага. Он, и многие другие, должны были выведать как можно больше, следить за всем, что происходит в мире, возвращаться и докладывать об этом "учителям". Шпионская сеть, нечто совершенно новое для этого мира.
Но эффективное. Норр не знал, что смогли выведать другие. Он не знал, кто они. Но зато когда старый торговец показал мне отчет, который он приготовил для Яула, я был потрясен. В нем детально, во всех подробностях, описывалась текущая ситуация. Беды с "озлобившимся югом", проблемы с "враждебными силами вокруг". Полная военная немощь Хонери, полутора миллионный город мог выставить не больше двадцати тысяч ополчения и пяти тысяч городской стражи, все остальные если и могли его защищать, то лишь с кухонными ножами в руках. Пустые запасы, беспомощность перед любой, грамотно организованной, осадой. Будь я на месте бывших магистров, я бы сразу по получении такого отчета отдал бы приказ - выступать на Хонери войной, и гори все синим пламенем!
- Беар и Яул не думают о будущем Латакии. Они видят лишь несправедливую обиду, и мечтают лишь о мести, - таковы были мои завершающие слова в тот день на экстренном заседании Совета Латакии.
Вся трагикомедия с захватом заложников закончилась ничем. Норр и его сыновья всех освободили, а сами сдались на нашу милость, причем их, по моему указанию, не стали даже сажать в тюрьму, а оставили в том же трактире под домашним арестом. До выяснения. Только оружие забрали. А сам я выступил перед остальными советниками, где пересказал все, что услышал сам. И показал бумаги. И высказал свое мнение.
Воцарилось деятельное уныние. Никто не верил, что мы сможем справиться еще и с этой бедой. Но все понимали, что делать что-то надо. Не важно, что, главное делать. А не сидеть, сложа руки, и ждать, пока бывшие магистры с их "учением" придут сюда.
В тот день я очень устал. У меня больше не было сил ни на что, и я пошел домой, чтоб отдохнуть, чтоб рассказать, наконец, все Хомарпу и Моше. Я думал, что они, может быть, смогут мне хоть чем-то помочь. Не особо на это надеялся, но все же.
Но когда я пришел в особняк, там никого не было. Это было очень странно. Авьен часто выходила по делам, но Хомарп еще был слаб, он до сих пор не отошел полностью от своего зимнего подвига. Он разве что ходил по комнате, а на улицу за все это время еще ни разу не выходил. Я сначала ничего не заподозрил плохого, но потом на мои глаза попалась лежащая на столе записка. Она была написана почерком Авьен. Там были такие слова:
"Моше! Я - неправильная даву. Я тебе больше не нужна, я так и не смогла раскрыть твой Дар. Ширай Хомарп признал, что он совершил ошибку, назначив меня твоей даву. Потому я ухожу. И он уходит вместе со мной. Не ищи нас. Ты - Советник, ты нужен Латакии. Делай то, что ты делаешь. Моше, наши пути расходятся, не пытайся изменить свою судьбу, свое предназначение. Если суждено - мы еще встретимся, хоть я в этом не уверена. Потому прощай.
Твоя даву ок'Авьен.
И еще. Моше, я тебе это никогда не говорила, но я люблю тебя".
Я не помню, что я тогда делал. Наверно, переживал. Может, бесился. Когда я опять контролировал себя, то стоял посреди улицы, держа в одной руке записку, а в другой - карту. Не знаю, каким образом она оказалась у меня.
Я потерял то, что так и не стало моим, и только тогда осознал, насколько я был глуп все это время. Но было уже поздно. Я был один в этом мире.
Но я вспомнил, что мне когда-то сказал араршаин Жан-Але. "Те, кого дороги судьбы свели вместе два раза, обязательно встретятся и в третий". Хомарп ушел с Авьен. Нас с ним судьба сводила дважды. Значит будет и третий раз. И Авьен я тоже увижу.
И тогда я поднял глаза. И увидел вновь чудо из чудес - Башню Драконьей Кости.
На душе моей сразу стало спокойно, потому что я, наконец, точно знал, что мне сейчас делать".
Тетрадь вторая.
- Моше, тебе еще не надоело? Ты уже две дюжины сидишь за этим своим дневником, зачем оно тебе надо? Все равно его никто не прочитает, ты хотя бы по-нашему писал, а то рисуешь эти свои закорючки…
- Гоб, я же тебе много раз говорил. Я хочу еще раз вспомнить все то, что произошло со мной с тех пор, как я попал в Латакию. Для себя. Пережить все это заново. Еще раз попробовать понять, что я делал не так.
- А что, ты не так что-то делал?
- Да я все делал не так! Начиная с того, что не нужно было хватать эту проклятую карту. Жил бы себе, не тужил. Так понесло же… А вот скажи, зачем я тогда, весной, рванул из Хонери? Что меня понесло на восток?
- Моше, так если бы тебя не "понесло", мы бы с тобой не встретились!
- Да, ты прав. Наверно, действительно, так было суждено…
"Только что ко мне приходил Гоб. То есть это я его зову Гоб, на самом деле его по-другому зовут. Но так у нас повелось. Гоб, это сокращение от слова "гоблин", потому что Гоб больше всего на гоблина похож. Большой, страшный, с жуткими клыками, какой-то весь сгорбленный и перекошенный. А еще, Гоб - мой самый лучший друг. Я когда его в первый раз увидел, перепугался. Он даже по меркам Латакии весьма необычен. А его два ятагана кривых чего стоят! Я ни у кого больше тут кривых мечей не видел. Шираи тут пользуются чем угодно, от двуручников до чего-то такого восточного, типа катан. Простая стража вооружена, как правило, короткими, типа римских, мечами. Ополчение тадапов тоже. А у Гоба именно что ятаганы. Он мне как-то рассказал, что это его личное изобретение. Ни один кузнец не брался такое выковать, вот и пришлось моему гоблину самому кузнечное дело освоить, чтоб сделать себе оружие по руке.
Он вообще уникум. Когда ему что-то не нравится, он берет, и делает лучше. У него все самодельное, от лука за спиной до ятаганов. Шлемов он не носит, потому что и так вся голова роговыми пластинами покрыта, ходит только босым, зато на поясе всегда дудка самодельная висит, а за спиной что-то типа гитары. Гоб с ней никогда не расстается, только перед боем иногда снимает. А еще у него за пазухой всегда фляжка с чем-то горячительным есть. Всегда полная, хоть я никогда не видел, чтоб он ее наполнял.
Гоб хороший человек. Только слишком улыбчивый. А когда он улыбаются, все начинают думать, что он очень голодный и хочет их съесть. Но это я опять забегают вперед. Потому что тогда, тем весенним днем, я еще не знал никакого Гоба.
Тогда я решил, что бездействие слишком затянулось. Я засиделся в Хонери, и Ахтарил, наверно, решил меня покарать, отобрав Авьен с Хомарпом. Я был уверен, что они не сами решили уйти, а это бог странствий их заставил, чтоб меня расшевелить. Потому я не стал медлить. Собравшись, я написал короткую записку в Совет, где буквально в двух словах объяснял, почему я уезжаю и что им без меня делать, после чего пошел на базар, купил коня и уехал.
То есть это только так кажется, что все было так просто. Зимой, когда даже людям было нечем питаться, о скотине домашней и говорить нечего, половину коней тогда на мясо забили, а вторую сейчас забивали, чтоб хоть как-то беженцев прокормить. Оставляли только лучших, чтоб потом можно было опять популяцию восстановить. Но у меня еще с осенних времен куча денег осталось, а с золотом всегда будешь жить хорошо. Если знать, к кому обратиться.
Поехал я куда глаза глядят, а глядели они на восток. И вот почему. Я рассудил, что на юге мне делать нечего - народное восстание озлобленного народа один человек никогда не подавит. На севере тоже, можно было бы рискнуть, но я не верил, что даже со всей своей накопленной магией смогу до "учителей" добраться. Потому я решил, что больше всего пользы от меня будет на востоке. Я тогда еще не знал, кто такие "враги", но с ними воевали мои старые знакомые, Исса и Жан-Але, которым могла понадобиться моя магическая помощь. Мой план тогда был примерно следующий: добраться до Границы, помочь Воинам Пограничья разбить врагов и отбросить их по ту сторону, после чего они уже сами как-нибудь придумают, что с обидевшимся севером и озлобившимся югом делать.
Впервые за все время пребывания в Латакии я двигался куда-то один, и только теперь я понял, что совершенно не ориентируюсь, куда мне ехать. Тут не было никаких дорожных указателей, самая широкая дорога часто заводила в тупик, а люди если и знали, то только блажащие окрестности, да как до замка доехать. Я думал, что будет просто, следи за солнцем и двигайся на восток, но при этом то в болото попадал, то в какой-то бурелом. Приходилось поворачивать, петлять, а на каждой развилке по пол часа думать, в какую сторону поехать. В Латакии не было ни одной магистральной дороги, а переиначить фразу "все дорогие ведут в Хонери" я не мог, потому что мне как раз нужно было в обратную сторону.
Наконец, через неделю плутаний, я созрел. Решил взять себе проводника. Я думал, это будет просто. Шираи, естественно, на такое не пойдут, хоть лучше них Латакию никто не знает. Но зато торговцы ее должны знать не хуже. Но оказалось не все так просто, как казалось. Все торговцы лишь отрицательно качали головой, отмахиваясь от денег, при этом смотрели на меня очень подозрительно. Думали, наверно, что я вражеский шпион, или даже не знаю кто. Еще бы. Один, но не ширай, богат, но не торговец, путешествует на боевом коне, а сам без оружия. Я действительно оружия с собой не брал. Я им вообще не умею пользоваться, пару раз в детстве мелкокалиберную винтовку в руках держал, и хватит. Меч мне в руки страшно брать, он тяжелый и острые, а местные руки у меня сил даже растянуть не хватит. Я ж не богатырь какой-то. Да и не нужно мне оно. Нападут бандиты - им же хуже, с той магией, что я накопил, с сотней справлюсь.
Именно тогда я и повстречал Гоба. Я тогда срезал напрямик через какой-то лесок, там была тропинка неширокая, но для коня как раз. И вдруг навстречу идет какое-то чудо-юдо, страшное, как сама смерть. Скалится острыми гнилыми клыками. Я думал, уступит дорогу, мне до этого все уступали, а он нет. Остановился, стоит прямо на тропинке, не объедешь. Деревья вокруг. Мой конь тоже стоит, не знает, что делать. Стоим так друг напротив друга минут пять. Я уж начал думать, что это бандит какой. Их хоть шираи и давили, но всегда находились те, кому зарабатывать на жизнь не интересно, а интересней чужое отбирать.
Первым я не выдержал. Спрыгнул с коня, спросил:
- Может, уступишь дорогу? А то мне проехать надо, а конь, знаешь, задний ход не дает.
- Вот и я думаю - может уступить тебе дорогу? - гоблин, а я его сразу гоблином обозвал, почесал своими когтистыми лапами затылок.
- Ну и? - с нетерпением спросил я.
- Ты парень, вроде, ничего. Жалко мне тебя. Хотя, грубоват, конечно. И не вежлив. Ни здрасте тебе, ни до свидания. Знаешь, наверно, действительно уступлю. Езжай, если так этого хочешь. Э-эх…
Почесав другой рукой бок, гоблин отошел в сторону. И посмотрел на меня как-то так, по-особому - так только Гоб и умеет смотреть. Как будто и ухмыляется, и насквозь тебя видит. Меня сразу его поведение удивило, вроде он как бы и уступил дорогу, да сделал это не из одолжения, а назло мне.
- Спасибо, - поблагодарил я, запрыгивая на коня, - кстати, не подскажешь, куда эта дорога ведет?
- Эта-то? Хммм… - гоблин сделал вид, что задумался. - Да вроде как в болото - оно сразу за тем поворотом начинается. Туда местные за травами целебными ходят, только пешими, да и то налегке. Но ты езжай, езжай. Коня твоего, конечно, жалко, но если так спешишь…
- Стоп! Болото? - переспросил я, останавливая коня. - Так чего ты сразу не сказал?
- А смысл? - гоблин пожал плечами, - все равно у тебя конь, как ты говоришь, задний ход не дает. Не знаю, что ты в болоте забыл, но коли так - одна у тебя дорога.
Я, конечно, сразу ему не поверил. Очень подозрительный тип. Доехал до поворота, спешился, прошел несколько метров. И точно - земля мокрая стала, а потом я сразу по колено в жижу провалился, пока ногу вытягивал, едва ботинок не потерял. Пришлось возвращаться. А гоблин стоит, наблюдает за мной, ухмыляется. Думал, наверно, что я опять к нему за помощью обратиться должен буду. Коня задом вести - ниже среднего удовольствие, а развернуться действительно негде.
Но меня это задело, решил показать, что не лыком шит. Осмотрелся вокруг, нашел подходящий куст, и только к нему примерился, как…
- Ты, господин маг, поосторожнее - а то начнешь сейчас огненными шарами кидаться, лошадку испугаешь, понесет, потонет. Жалко.
- А чего ты решил, что я маг? - невольно поинтересовался я.
- А кто же еще? Ничего не боишься, лезешь, куда не просят, советов умных не слушаешь. Шаин, наверно, до аршаина еще не дорос. Тот бы говорить со мной вообще не стал, пустил коня в галоп, да так и потоп бы, - гоблин потянулся, выпустив свои пятисантиметровые когти.
- Ладно, извини - признаю, я был не прав. Но ты сам виноват - мог бы и сразу сказать, что тут болото, а не комедию ломать.
На это гоблин ничего не ответил, только опять ухмыльнулся. Вывели мы тогда коня, ничего сложного, как оказалось. Без магии обошлись.
- Слушай, - спросил я, когда мы уже выбрались из леса, - а ты вообще не знаешь, как на ту сторону быстрее всего попасть? А то я думал через этот лес срезать.
- Чего ж не знаю, знаю, - сказал Гоб, и замолчал.
- Ну и?
- Что ну и?
- Как мне на ту сторону проехать?
- А что там ехать? - удивился Гоб. - Прямо, второй перекресток налево свернешь, потом прямо, не сворачивая, езжай, пока до высокого одинокого дерева не доберешься, там тропа будет небольшая в сторону сворачивать, по ней и езжай. Только зачем тебе оно надо…
- А что? Там тоже болота? - уже начал сомневаться я.
- Почему болото? Там тупик - поселок небольшой, десять домов стоит, а дальше река. Моста нет, а на лодку тебя с конем никто не рискнет взять. Все равно возвращаться придется.
- Да… - я задумался, - слушай, а ты вообще эти места хорошо знаешь?
- Да вроде как представляю в общих чертах, - Гоб улыбнулся.
- А не согласишься проводником поработать?
- Проводником, говоришь? Хммм… Это, парень, смотря куда тебе надо. Ты хоть сам это знаешь?
- Вообще-то, нет, - признался я. - Но я знаю, к кому. Я своих знакомых ищу, они сейчас где-то в Пограничье воюют…
- О, парень, далеко тебя понесло! - Гоб задумался. - Впрочем, дело благородное, когда с врагами воюешь, шаины всегда пригодиться могут. Значит, знакомых, говоришь? В Пограничье воюют? Ладно, поможем. Грех святому делу не помочь. А ну слезай.
- Зачем? - не понял я.
- А что, ты думал, я тебя пешедралом вести буду? Слезай давай, и седло снимай, на него вдвоем не сядем. Так и быть, покажу, как правильно верхом ездить надо. А про деньги свои даже не заикайся! Не возьму. Все равно я тоже в ту сторону собирался, так вдвоем и быстрее, и веселее будет! Ты парень потешный, с тобой скучать не придется. Как звать-то тебя, паря?
- Моше. А тебя?
- А как хочешь, так и зови! Не, я серьезно, имя, что папка-мамка дали, уже и позабыл давно, а люди как хотят, так и кличут. Мне все равно, как будешь звать - так и отзываться буду.
- Говоришь, как хочу… Ладно. Будешь гоблином. Или не, слишком долго. Пусть будет Гоб. Устроит?
- Гоб? А чего, устроит, конечно. Гоб, так Гоб. Ты, паря, в 36 богов веришь, видать, - заметил Гоб, отстегивая седло. - Или они в тебя верят, один черт.
- Чего ты так решил? - удивился я.
- Так одного из них в народе Гобом как раз и звали. Не слышал? Вижу, что не слышал - был такой, его еще по-другому "Грустным Весельчаком" кликали. Хороший он бог, правильный. Ладно, Моше, давай, запрыгивай - поедем в твое Пограничье, знакомых искать…
Так началось мое знакомство с Гобом.
С ним путешествие пошло намного быстрее. Сначала без седла было неудобно, я себе весь зад за первый день в одну большую кровавую мозоль превратил. А еще думал, что люди могут неправильно понять, два мужчины в обнимку на одном коне едут, я спереди, в гриву вцепился, Гоб сзади, вообще не держится. Круп лошадиный своими кривыми ногами обхватил, а руками то затылок чешет, то в клыках ковыряется. Но настоящего, боевого коня тут негде купить было, а на кляче какой-то, дряхлой и тощей, ни Гоб, ни я скакать не хотели. Вот и пришлось весь путь вдвоем проехать.
Тут до шпор еще не додумались, как и до узды. Крестьяне своих лошадок просто подгоняют, те сами знают, куда идти надо, а боевые кони вышколены, им голосом приказы отдают. В галоп там перейти, рысь, или повернуть - это не сложно совсем, а кони тут умные, умнее земных, голоса хорошо узнают, кого хозяином признали - только того и слушаются. Так Гоб и тут выдал. Сидит, себе, сидит, и вдруг бросит: "эй, лошадка, тут направо сверни, хорошо?". И лошадка сворачивает. Я спрашивал у него, в чем тут дело - не ответил. Только ухмыляется, клыки свои, острые и гнилые, демонстрирует.
Я уже тогда понял, дурные вопросы Гобу лучше не задавать. Если он считает, что я и сам догадаться смогу, никогда не ответит. С лошадью я понял, на самом деле он не голосом, а ногами правил. А все эти свои фирменные "лошадка, притормози, тут мост старый, трухлявый, осторожней надо", не лошадке, а мне предназначались.
А еще он на привалах всегда играл. Снимет со спины свою гитару, одной рукой на ней играет, а другой на флейте. Причем часто две разные мелодии, причем мелодично, без фальши. Мог часами играть, и ни разу не повториться. Я вообще сначала думал, что это все импровизация. Он только потом признался, что композитор из него никакой, просто память хорошая, и слух. Стоило Гобу хоть раз мелодию где-то услышать интересную, все, она тут же в его репертуаре появлялась. Ему бы бродячим менестрелем быть. Но нет, ни за деньги, ни просто на публику ни разу Гоб не играл. Только для друзей, или даже просто так, для себя. Я когда на привалах с Гобом уходил куда-то, в лес, дрова собирать, или "поохотится", никогда не боялся заблудиться. Всегда знал, что назад выйти смогу, на одну музыку ориентируясь.
Вообще с ним было как-то странно путешествовать. Он не такой был, как все. Никогда на постоялых дворах не останавливался, или просто у людей. Вообще под крышей не любил ночевать, только на свежем воздухе. Я его однажды спросил:
- Ты что, замкнутых помещений боишься? Чего внутри не хочешь останавливаться?
- Я, Моше, до своего рожденья уже "внутри" насиделся, а как помру, так еще належусь а "замкнутом помещении".
Ничего больше не сказал. Только на дудке своей заиграл, гитарой аккомпанируя - и так всю ночь, до утра. Я засыпал под его мелодии, проснулся - все еще играет. И на небо смотрит. На звезды. Мечтательно. А утром гитару за спину забросил, флейту на пояс, и уже не мечтатель предо мной, не бродяга, а самый настоящий злобный гоблин, таким только детей пугать.
Мне иногда казалось, что он вообще не отсюда. Бродяга, он был совершенно не таким, как остальные жители Латакии. Те все правильные, "регламентированные" - крестьяне пашут и сеют, мастеровые ремеслами занимаются, аршаины колдуют, шираи за порядком следят, даву шмонов учат. Только один Гоб по всей Латакии шатается, бредет, куда глаза несут, нигде якорь не хочет бросать. Я даже подумал, что он шмон, как я. Прямо так и спросил. А он ответил:
- Не, Моше, я под этим небом родился, под ним живу, и умирать, паря, тоже под ним, родимым, буду.
- А не хочешь на той стороне побывать? - спросил тогда я. - Посмотреть, как шмоны живут? Там, наверно, тоже интересно.
- Что там может быть интересное… Вот скажи, разве там небо не такое? Или деревья не вверх, а вниз растут, или дождь снизу вверх идет? Видел я этих шмонов, такие же они, как и мы, а значит и сторона их ничем от нашей не отличается. Так ведь?
- Наверно… - задумчиво ответил я.
Ехали мы какими-то дикими петлями, которые почему-то оказывались короче прямой. По самому сердцу Латакии, по центральным землям, самым богатым и густонаселенным. Тут все было спокойно, люди пережили зиму, нигде не поднимались народные бунты и не передавалось из уст в уста загадочное "учение". Рядом был Багряный Храм, один из оплотов власти шираев. Сейчас он был пуст, вся Багряная стража Храма воевала в Пограничье, но люди все равно отзывались о шираях уважительно. О том, что в других частях Латакии происходит, лишь смутные слухи ходили, но им никто особо не верил. "Враги, говорят, лютуют, так они того, вечно лютуют - сдюжат пограничники, им не впервой", - примерно так местные жители отмахивались от всех бед, занимаясь более важными делами. Огород вспахать, поле засеять, как-никак весна на дворе, кто озимыми осенью не озаботился, для того весна - самая жаркая пора. Разве что позднее лето еще жарче, когда все это убирать надо в срок.
В целом же все было спокойно. Сюда не шли беженцы, они все, не сговариваясь, своей целью Хонери избрали. Хоть прошлое лето сухим было, а зима морозной, от голода тут тоже люди не страдали, у всех старые запасы имелись. Так что постепенно мои страхи столичных времен тускнели, а от общения с Гобом вообще легко на душе становилось. Уже и враги не такими страшными виделись, казалось приеду на границу - и все их полчища одним заклинанием смету. И магистры бывшие, Яул и Беар, стали лишь мелкой неприятностью, которую Исса с Жаном-Але как только освободятся, так сразу и решат. А бунт южных земель и сам, наверно, как-нибудь утихнет, и Пророчество тоже ничего не предвещает страшного, сказано же "сподобиться мира отсрочить конец" - значит все будет хорошо.
Но по мере приближения к Пограничью тревога вновь все отчетливее давала о себе знать. Опять появились беженцы. Только их уже не зима, а солдаты из родных домов погнали - это были бывшие жители Пограничья, которых, после прорыва врагом границы, отослали куда подальше. Помочь они ничем не могли, такое ополчение с вилами против врага не поставишь, только ряды настоящих воинов спутают. А рисковать их жизнями смысла нет. Исса понимал клятву "защищать Латакию", как клятву "защищать жизнь каждого из жителей Латакии", вот и приказал им уходить, пока по их домам фронт боевых действий не прокатился. Но эти беженцы не роптали. Наоборот. Они были благодарны армии, которая сейчас где-то там, еще дальше, их селения отстаивает, и сами в бой рвались. Только и держало, что данное лично Иссе, главнокомандующему, слово - пока враги за Границу не будут отброшены, не возвращаться.
- Да уж, дела у них, видать, не сладко идут, - заметил Гоб. - Хорошо, что мы сюда приехали - помочь твоим приятелям надо, видать, не справляются они.
- Поможем, - согласился я, и мы въехали в Пограничье.
То есть это раньше было Пограничье. Тут блокпосты стояли, ров перекопанный, шлагбаум (то есть почти шлагбаум, идея та же, воплощение намного более монументальное). А сейчас пусто, ни одного человека - как будто вымерли все. С людьми понятно, они ушли отсюда, но куда военные делись? Я задумался, а Гоб пустил коня в галоп, да так резко, что я чуть не свалился.
- Что-то случилось? Ты чего так резво взял?
- Да ничего особого, - отмахнулся Гоб, уже выхвативший в каждую руку по сабле, - ты, если не хочешь, можешь слезать, а мне интересно досмотреть, как враги наших добивать будут.
А потом и я услышал. То есть Гоб услышал первым, у него вообще слух отличный, и тонкий, не фальшивит никогда, и чуткий, такой комара за пол километра услышит. А на этот раз даже не комар был, а звуки самой настоящей битвы - крики, стоны, лязг и звон оружия, ржание коней. Только мы до последнего момента не могли рассмотреть, что же именно там происходит - холм скрывал, а как только поднялись, так сразу все поле боя и встало перед глазами.
Тут мне поплохело немного. То есть я мертвых не боюсь, я их немало в своей жизни повидал, пока благотворительностью занимался, только с одними трупами, по сути, и общался. И зимой их тоже немало, замерзших насмерть, по улицам Хонери валялось. Но они были как-то… совсем мертвые. То есть это были или тяжело больные люди, или старые, или я их уже видел через большое промежуток времени. Тут же они как бы был не совсем мертвые. То есть только вот был парень, здоровый, розовощекий блондин, настоящий русский богатырь, хоть и рогатый, и вдруг его уже не стало. Как-то так быстро, прямо у меня на глазах - клинок в грудь вошел, и вот его уже нет. Я все же некромант, я смерть всегда могу почувствовать, она "пахнет" по другому, чем любая, даже самая тяжелая, рана.
А уже через секунду вдруг оказалось, что я уже на земле стою, и меня рвет. Гоб потом рассказал, что это он меня ссадил, да так, что я этого даже не заметил. Тогда я об этом даже не думал. Мне плохо было. А когда я пришел в себя, ни гоблина, ни моего коня рядом уже не было. Только гитара рядом лежала на земле. Зато в самой гуще схватки знакомый голос напевал что-то боевое. Типа "гэ-гэй гэй гэй, гэ-гэй гэй гэй" - смысла никакого, зато такое звучит, особенно в исполнении Гоба, всегда очень задорно.
Не знаю, что на меня нашло. Наверно, все сразу. Я тогда плохо соображал, просто мне захотелось, чтоб все закончилось. Чтоб люди больше не гибли, чтоб Гоб вернулся целым и невредимым, чтоб не звучали эти душераздирающие стоны погибающих. Если бы я просто начал огненными арами кидаться, или ураган закрутил, то это бы ничего не дало. Вообще. Я же не мог прицельно по каждому врагу прицельно стрелять. Да и мне бы не дал никто это делать. Меня и так уже заметили, и двигались в мою сторону, явно не с самыми добрыми намерениями. Но тогда ни о чем подобном не думал. Я просто очень захотел, чтоб врагов не стало. Очень захотел.
И врагов не стало. Только после этого я понял слова Ахима: "магия не в словах или жестах, магия в человеке". И всегда приговаривал, что "только тот, кто верит в свои силы, может стать магом". А еще он говорил: "настоящий маг не тот, кто знает дюжину дюжин заклинаний, а тот, кто умеет сотворить свое". Так и я. То, что я сделал, ни в одном учебнике магии не описывалось, просто у всех врагов в один миг остановилось сердце, и они умерли. Все сразу. Честно говоря, я до сих пор вспоминаю об этом с неким содроганием. Я впервые в своей жизни убил, убил сознательно, желая этой смерти. То есть умом я понимаю, что если бы не я, то меня бы убили, но все равно. Это страшно. Сразу не осознаешь, туман вокруг какой-то, а кошмары только потом приходят. Говорят, что это души умерших хотят отомстить, но я не верю. Это моя собственная совесть.
Но тогда я еще ни о каких кошмарах не думал. Я стоял на холме, над полем боя, и смотрел на удивленных людей, враги которых внезапно, в один миг, умерли. И воевать сразу стало не с кем. А потом все взгляды почему-то на мне скрестились, все как-то догадались, что это я сделал. Что было потом, я не помню. Я потерял сознание.
Рядом стоит Гоб, ухмыляется. Напоминает мне, как тогда все было. Меня, бессознательного, водрузили на носилки, и как героя понесли в ближайший замок. Хотели меня лечить, но аршаин, который был при армии, сказал, что со мной все в порядке, а потерял сознание я просто от переутомления, сотворив очень мощное заклинание. В замке меня разместили в самые лучшие покои, где я пролежал без сознания целые сутки. Гоб напоминает, что он все это время просидел со мной рядом, держа за руку и глядя в мои карие глаза. Киваю, делаю вид, что верю, хотя на самом деле, конечно, все было не так. Но Гоба не изменить, какие карие глаза, если я лежал без сознания, а значит, глаза были закрыты?
Когда я очнулся, то даже не сразу сообразил, где нахожусь. У меня из памяти тогда целый кусок выпал, и когда Гоб рассказал, что я в одиночку целую армию врагов уничтожил, прорвавшую оборону и уже почти покинувшую Пограничье, не сразу поверил. Только потом, когда ко мне в комнату пришло двое моих старых знакомых, смирился.
Это были ширай и аршаин, но не те, которых мне больше всего видеть хотелось. Ширай Кесарр, тот самый, у которого я служил в замке Кэй-Вэй, теперь, оказывается, командовал этим замком. А аршаином, тем самым, который посоветовал после боя меня не лечить почем зря, а подождать, пока сам очнусь, оказался Бинор. Он меня даже не сразу узнал. Все же мы с ним виделись почти два местных года назад, тогда я был неопытным шмоном, а он - мудрым аршаином, который спровадил меня на обучение в школу Ахима Растерзала. А сейчас я был непонятно кем, который всех спас, а он - главным боевым магом. В локальном масштабе. Который ничего не смог сделать.
Ширай Кесарр почти не изменился. Все такой же могучий, только один из клыков был обломан, да клешня перебинтована. Зато Бинор заметно сдал. Его волосы и тогда уже покрывала легкая седина, а сейчас совершенно белым стал. И полнота исчезла, худой, кожа с костей свисает. Взгляд у обоих был уставший, мешки под глазами. Я, конечно, догадывался, что тут, в Пограничье, этой зимой жизнь не легкая была, но даже предположить себе не мог, насколько нелегкая.
- Да? Я вас слушаю? - не успели ширай с аршаином зайти в комнату, как на их пути тут же стал Гоб. - С чем пожаловали? Излагайте вашу просьбу максимально четко, мой хозяин не в духе, а когда он не в духе, вы уже знаете, что с теми, кто его потревожил, происходит.
- Да мы вообще-то пришли узнать, как у него дела… - замялся Бинор. - По моим расчетам выходит, что он уже должен очнуться, вот мы и решили проведать…
- Скорейшего выздоровления пожелать… - добавил ширай.
- Хозяин отдыхает, он велел никому не беспокоить. Вы можете передать свои пожелания и просьбы через меня. Прошу вас, я внимательно слушаю.
Гоб был сама серьезность, по такому поводу он даже своими когтями в ушах не ковырял целых пол минуты. Бинор и Кесарр явно смутились, не знали, что в такой ситуации делать. Все же для них непривычно было, чтоб какой-то бродяга, который непонятно кто спасшему всех магу, таким тоном разговаривал. Ни "Ваше Благородие", ни других признаков уважение. Стоит, гоблин кривоногий, клыки свои гнилые скалит. Пришлось мне им на выручку прийти.
- Кесарр, Бинор - не обращайте на него внимания. Это мой личный шут, он всегда так себя ведет. Я рад вас видеть, заходите, я уже очнулся и нормально себя чувствую.
Я уже тогда перестал удивляться подобным встречам. Тут, в Латакии, это в порядке вещей. Если один раз с кем-то встретился, то и второй раз, скорее всего, пути пересекутся. А пересеклись два раза - третьего не миновать.
Потом мы долго говорили. Сначала на общие темы. Бинор тогда признался, что далеко не сразу меня признал. Моя магическая сила с толку сбила, "я даже подумать не мог, что ты станешь настолько могучим аршаином, значит старина Ахим все же может чему-то научить!", - говорил он. А когда я признался, что я еще не аршаин, только отмахнулся, "да быть того не может". Так и не поверил, решил, что я шучу. Кесарра боле практичные вопросы интересовали, долго ли мне восстанавливаться и когда я смогу опять им помочь. Так, слово за слово, перешли на последние события. Ширай рассказывал нам с Гобом про события последней зимы, аршаин дополнял.
Враги пошли на приступ с первыми морозами. Хорошо, что шмон Аледе и на этот раз не подвел - заранее предсказал их массовый прорыв. Так что на стене их встретили в полной боеготовности, все места их будущего прорыва были известны заранее, Исса организовал очень грамотную оборону и Воинов Пограничья нигде не удалось застать врасплох. Только никто даже представить себе не мог, насколько прорыв будет массовым.
Враги обычно нападали стаями, или племенами - так я для себя перевел понятие "дайраха". Это их минимальная боевая единица, но состоит не только из мужчин, а и из женщин с детьми тоже, те всегда стоят в последних рядах и метают из пращей камни. Несколько стай образуют племенной союз, "харайам". Такие союзы опасны в основном тем, что они могут нападать сразу в нескольких местах, но с появлением шмона Аледе харайамов Воины Пограничья больше не боялись. Самое страшное до этого была орда - "батхара" - множество племенных союзов, временно заключивших союз для попытки очередного прорыва Границы. Если в дайраха от ста до тысячи врагов, харайам - от тысячи до десяти тысяч, то во времена нападений батхара враги собирали пятьдесят-сто тысяч, и у любой орды всегда был вождь, который координирует их действия. Самая крупная орда всосала в себя более пятисот племен, в ней было триста тысяч человек, она прорвала Границу и только заманив врагов в ловушку шираям удалось их уничтожить.
Но для того, что пришло ранней зимой, просто не было названия. Враги шли всей своей массой, их были сотни тысяч. Они не думали о тактике или стратегии, а рвались в Латакию любой ценой, не думая о собственных потерях. Кесарр рассказывал страшные картины, как стена была до верха завалена трупами врагов, а они все шли и шли. Лучники даже не смотрели, куда стреляли - любая их стрела всегда попадала в какую-нибудь цель. Враги, казалось, забыли о том, что они смертные, мечтая умереть на мечах удерживающих стену Воинов Пограничья.
Самый тяжелый натиск был именно тут, на других участках Границы силы врагов были на порядки меньше, и там их удается до сих пор сдерживать нескольким тысячам солдат, из которых шираев не больше сотни. Тут же, собрав более двух тысяч шираев, это при том, что их всего в Латакии было не более пяти тысяч, и почти сто тысяч тадапов, Исса не смог удержать стену. Не помогли чудеса героизма, не помогли лютые морозы, не помогли снежные вьюги, когда смертоносные пращи врагов становились бесполезными. То в одном, то в другом месте враги прорывались в Пограничье, устраивая кровавые побоища, и выбивать их по ту сторону становилось все сложнее и сложнее.
Зима, страшные холода, подкрепление не пройдет как минимум до весны - в такой ситуации магистр приказывает отступать. Людей уже тогда попросили покинуть обжитые земли и уходить на запад, остатки же войск укрылись в многочисленных замках, взять которые штурмом на порядки сложнее, чем прорваться сквозь стену. Пограничье встретило врагов опустевшими поселениями, откуда предварительно было вывезено все продовольствие, многочисленными неприступными замками и метровым слоем снега. Все думали, что враги отступят - они никогда не брали в набеги большой запас продовольствия, а двигаться дальше был невозможно. Все Пограничье превратилось в одну широченную, от горизонта до горизонта, белесую равнину, и снег продолжал падать.
Но враги как будто обезумили. Они штурмовали замки, гибли тысячами, но на место погибших откуда-то с востока приходили все новые и новые племена, дайраха. И случилось невероятное - сначала один, потом второй, третий, четвертый замки пали. Никто не знал тогда, что происходит внутри - снег намертво засыпал ворота, и даже если бы кто решил совершить безумие, и отправиться на выручку товарищам - ничего бы не вышло. Теперь каждый был сам за себя, Кесарру и Бинору посчастливилось оказаться в одном замке с Иссой, потому они всегда знали, что делать. Гигант не терял присутствие духа. Солдаты, воодушевленные его примером, держались, и их замок устоял до весны. О том, что происходило в других замках, можно было только догадываться - вспыхивает в полдень красный огонь на башне, значит замок держится, а стоит черный столб дыма - значит замок пал и горит.
Весна пришла в эти края несколько раньше, чем в Хонери. Как только снег подтаял до того уровня, чтоб сквозь него могли пробиться кони шираев, Исса перешел из защиты в наступление. Используя свои преимущества в скорости и маневренности, отряд Иссы метался от одного замка к другому, помогая снять осаду врагов и пополняясь свежими силами. Хотя какие они были свежие… Вся зима в безвылазной осаде, непрекращающиеся штурмы, угроза близкого голода - Воинам Пограничья нужно было срочное подкрепление. С приходом весны враги усилили свой напор, и было очевидно, что как только стает снег - они ринуться прочь из Пограничья, в сердце Латакии, где остановить их уже будет невозможно.
Но чаще замки Пограничья встречали Иссу не новыми силами, а обгоревшими руинами и обглоданными костями бывших защитников. По словам Кесарра, это было ужасно. Тут, возле Границы, замки стояли плотно, только в этой районе их было почти пять десятков, но только семнадцати удалось пережить эту зиму. Более трех десятков неприступных твердынь, взять которые о этого враги и мечтать не могли, были уничтожены. От того войска, которое укрылось по крепостям в начале зимы, осталось не больше трети. Фактически не осталось шаинов и аршаинов, они всегда держались сплоченно и как раз остались в тех замках, уцелеть которым не посчастливилось.
Не радовали даже огромные потери врагов - все Пограничье было завалено их телами, но живых от этого, казалось, меньше не становиться. И они не собирались сидеть сложа руки. Первый шок от наглых действий всадников на могучих конях, а всадников этих у Иссы было немногим больше тысячи, прошел. И началась жесточайшая мясорубка, которая шла одновременно и повсюду. Полем боя было все Пограничье, штурмы врагами замков, ответные вылазки гарнизонов, рассекающие вражеские ряды быстрые рейды магистра Воинов Пограничья, который оказывался всегда в нужное время и нужном месте. Зимой погиб шмон Аледе, не от вражеских рук - от старости, не выдержал лютых морозов, отказало сердце. Но его помощь уже была не нужна, чтоб увидеть врага не было необходимости его искать. Враги были повсюду.
Именно в те дни Исса затребовал всю возможную помощь - а письмо его было столь коротким потому, что писать не было ни одной свободной минуты. Враги рвались на запад, в человеческие земли - их всегда тянуло тепло человеческих тел - и удержать их тут надо было любой ценой. Шираям это удалось. Сколь бы не была примитивна тактика врагов, они знали древнюю воинскую мудрость - никогда нельзя оставлять у себя в тылу вооруженные до зубов и не захваченные вражеские бастионы. Потому они не оставляли попыток взять штурмом последние семнадцать замков, тем более там оставались лишь гарнизонные воины и ополчение тадапов, а все шираи и аршаины, самые опасные противники, были с Иссой.
Сам же магистр совершил очередное, как тогда казалось, безумие, разбив пополам и без того малые силы - теперь пятьсот конников должны были любой ценой останавливать тех врагов, которые все же бросятся в глубь Латакии, а пятьсот - перехватывать "обозы" с продовольствием, пребывающие с той стороны Границы.
Для врагов это было вообще в новинку. Раньше они никогда не заботились о том, что еду тоже надо брать с собой, предпочитая добывать ее на месте. Но ледяная земля в опустевшем Пограничье поставила их перед выбором. Или отступить, или умереть от голода, или придумать и организовать обозные поставки продовольствия. Враги выбрали третье, но они еще даже весной не поняли, что обозы - одно из самых слабых мест любой армии. Потому что они не были армией. Грандиознейшая из всех орд, их орда, ведомая боевым безумием, пошла в атаку в самое неблагоприятное время, ранней зимой, и теперь поплатилась за свою ошибку.
Именно так рассуждал Кесарр, когда рассказывал мне свою историю, и тогда я с ним был согласен. Он ничего не мог рассказать про действия отряда Иссы - потому что сам попал в другой, и Бинор тоже. Им тоже было нелегко, чем теплее становилось, тем больше врагов бросали бессмысленные штурмы оставшихся замков и рвались на запад, туда, где богатые земли и много вкусных людей. Именно отряд Кесарра, а как-то так получилось, что именно этот ширай его возглавил, встретил первый отряд подошедшей подмоги - триста шираев и восемь тысяч тадапов, все, что смог собрать за столь короткое время Багряный Храм, первым откликнувшийся на мольбу о помощи своего магистра. Но тогда и эти силы показались огромными - тем более новые воины были свежи, не измотаны утомительной зимней компанией. С их помощью врагов еще не удавалось теснить, но появились хоть какие-то шансы на благоприятный исход.
Потом приходили другие. Шираи, зимовавшие в своих замках, приводили по десять-сто человек. Другие по пол тысячи, тысяче - но больше всего, естественно, прислал Хонери. От негласной столицы и ждали этого, но жест этот по достоинству не оценили. Тут никто даже и помыслить не мог, что какие-то "мелкие проблемы" на севере и юге Латакии могут сравняться с крупнейшим нашествием врагов за всю историю Пограничья.
Совместными усилиями, в кровопролитных боях врагов, ослабленных от голода, удалось отбросить к самой стене. Но разгрома не произошло. Враги, ослепленные безумием, не желали признавать своего поражения и отступать на другую сторону Границы. Они до сих пор держались. Более того, иногда им удавалось достаточно крупными силами, которые в иное, спокойное время и сами бы назывались харайам или даже батхара, удавалось вырваться из окружения, но пока все такие прорывы удалось догнать и остановить. Последний, один из самых крупных, мы с Гобом как раз и застали. Ширай Кесарр и аршаин Бинор как раз и отвечали за то, чтоб отсекать подобные попытки. Они бы и в этот раз справились, но без тени зависти признали - без меня жертвы были бы в десятки раз больше.
- А где араршаин Жан-Але? - спросил я. - Вы ни разу о нем не упоминали за это время?
За этим, в общем-то простым вопросом, повисло тяжелое молчание.
- С ним что-то случилось? - тревожно переспросил я, вспоминая, как в нашу последнюю встречу маг жаловался, что становится слишком стар.
- О нет, с араршаином, наверно, все в порядке, - поникши, грустно ответил Бинор, и, видя мое непонимание, уточнил. - Он бросил нас еще в начале зимы, как только узнал от шмона Аледе о грядущем вторжении. Он покинул нас, когда его помощь была нужнее всего, взвалив всю ношу на плечи магистра Иссы. Когда шираи умирали, и у простых аршаинов, как я, не хватало сил, чтоб излечить их тела, Жана-Але тут не было. И даже сам магистр Исса всегда гневится, когда ему задают вопрос о бывшем друге и соратнике.
- Но куда он мог уехать? - непонимающе, переспросил я.
Мое понимание того, что за человек Жан-Але, не позволяло допустить, что он мог просто бросить доверившихся ему людей в самые сложные времена.
- В этом-то все и дело, - продолжил Бинор, - когда он улетал, то сказал, что ему надо срочно в Багряный Храм, лишь в библиотеке которого можно найти ответы на все вопросы. Но когда весной приехали Багряные стражи Храма, мы узнали, что араршаин там так и не показался. Куда он делся - не знает никто.
А вот это уже действительно было странно. Жан-Але, способный под орех разделать даже Беара, не мог попасть в какую-то ловушку, тем более, когда он куда-то спешил, то всегда пользовался собственными крыльями. Вообще, он был единственным крылатым человеком, которого я встречал в Латакии. Тут попадались всякие люди, с щупальцами вместо ног и с клешнями вместо пальцев; с двумя, четырьмя и даже шестью руками; ростом от полу метра до трех с половиной - но крылатый был всего один, Жан-Але. Я видел, что разговор о араршаине моим собеседникам неприятен. Они не обвиняли его прямо в своих бедах, но подсознательно винили в том, что он скрывался неизвестно где, пока они рисковали своей жизнью за Латакию.
- Хорошо, что ты приехал, - сказал тогда ширай. - Ты очень сильный аршаин, твоя помощь нам будет очень кстати. Когда ты сможешь вернуться в строй?
Это был интересный вопрос. Только после него я наконец окинул взором свои внутренние резервы, чтоб оценить, сколько же сил забрало мое заклинание. И ужаснулся. Нет, конечно, я был далеко не опустошен - но одно волшебство отняло почти треть того запаса, что я по крохам копил все это время. Это была в магическом эквиваленте огромная величина, которую я использовал совершенно бездарно. Но я не стал показывать свое огорчение. Если кто что-то и заметил, то разве что Гоб. Он вообще очень внимательный. Иногда умеет часами стоять без звука, как будто его и нет, а потом оказывается, что он не только все внимательно слушал, а и заметил мелочи, другими опущенные. И анализирует он тоже хорошо. В мире, где у каждого человека своя собственная мимика, связанная с особенностями строения лица, по нему тяжело что-то прочитать. А Гоб умеет. Посмотрит иногда на какую-то злобную физиономию, три красных глаза огнем горят, из хобота пар идет, и замечает: "да это он шутит, по лицу видно, совершенно несерьезный тип!" Только такой, как Гоб, и мог заметить, какую горечь от напрасных трат драгоценной силы я испытал.
- Я уже готов, - ответил я, и, на всякий случай, предупредил. - Повторить еще такое раз заклинание вряд ли смогу, а так - полностью к вашим услугам. Можем хоть сегодня отправляться, тем более я уже давно мечтал Иссу повидать.
- А вот это не получиться, - огорчил меня Кесарр, - сейчас Иссы с войсками нет.
- А где он? - удивился я.
- Он четверо суток назад, когда уже стало понятно, что сдержать врагов мы сами сможем, - продолжал ширай, - в Хонери уехал. Там какие-то проблемы, нужно срочно его вмешательство. Я не знаю точно, если хочешь, можешь с теми, кто приехал оттуда, поговорить. Они привезли письмо, где магистра Иссу просят при первой же возможности приехать. От лица Совета Латакии письмо, не серьезное, но он почему-то прислушался, оставил на заместителя войска, а сам ускакал прочь.
- Письмо? От Совета Латаки? - переспросил я. - Но этого не может быть! Я точно знаю, что Иссу никто срочно в Хонери не вызывал…
- Я не знаю, - пожал плечами Кесарр, - это он мне так сказал.
Так продолжалась моя черта невезения. Хомарп и Авьен уехали в неизвестном направлении, Жан-Але пропал, с Иссой разминулся. Если бы не блуждал, а сразу догадался проводника взять, то еще тут его бы застал. Хотя, Гоб прав - тогда бы я с ним не встретился. Ведь я как раз и "нашел" его лишь потому, что меня далеко в сторону занесло.
- Жалко, - сказал я, но отступать уже было поздно - не мог же я сказать, что без Иссы мне тут нечего делать, и я уезжаю прочь его догонять. - Ладно, поехали смотреть, чем я вам с врагами могу помочь.
Мы собрались и поехали. Я сначала думал для Гоба еще одного коня попросить, а он не захотел. Сказал, что ему и так хорошо, вот и ехали мы вдвоем на одной лошади, под удивленные взгляды окружающих. Зато можно было спокойно поговорить, не опасаясь, что нас кто-то другой услышит.
- Как я понимаю, своих "знакомых" ты тут не нашел?
- Нашел, но не тех, кого искал, - откровенно признался я.
- А хорошие у тебя знакомые! Магистр Воинов Пограничья и араршаин - Моше, а ведь ты далеко не так прост, как сразу мне подумалось. Что-то в тебе не так, да вот никак не могу понять, что именно. Вот был бы ты шмоном, тогда да, все бы сразу на свои места стало…
- А почему я не могу быть шмоном? - удивился я.
- Так если ты шмон - где твоя даву? Шмон и даву, паря, по определению неразлучны, мог бы и сам до этого додуматься.
- Эх, знал бы я сам, где она сейчас… - горько заметил я.
Гоб сразу понял, что за этими словами стоит. Понял, и не отстал от меня до тех пор, пока я ему всю свою историю не рассказал. В самых общих чертах. Ехать нам несколько часов было, так что в детали я не вдавался. Например, про то, как я свою силу добывал, ничего не сказал. И про карту. А когда я закончил, Гоб только и смог сказать:
- Ну, Моше, ты даешь…
И замолчал. Это, наверно, был первый и единственный случай на моей памяти, когда он не нашел, что сказать. Так, молча, мы и доехали с гоблином до позиций окруженных врагов.
Только тут я смог их, наконец, рассмотреть. Правда, пока мертвых. В прошлый раз я их уничтожил, но при этом у меня в памяти никаких воспоминаний не осталось. "Враг", некое общее слово, некий абстрактный образ. Мне почему-то всегда казалось, что это какие-то чудовища. Хотя куда уж страшнее некоторых моих знакомых ашба, людей, из этого мира… О врагах всегда говорили просто, "дарлах", что и значит "враг". Как будто всем должно быть очевидно, что под этим понятием скрывается. Мы же тоже, когда говорим "солнце", не уточняем, что это желтая звезда, которая светит с неба. Все и так понимают, что это такое.
Но все оказалось намного банальнее и прозаичнее.
Враги были серые. То есть конечно, их можно описать очень подробно, в деталях. Но слово "серые" подходит к ним лучше всего. Серая, абсолютно невыразительная внешность. Серый цвет кожи. Серые шкуры, даже кровь не красная, а какая-то темно-серая, почти черная. Все враги были абсолютно одинаковые: высокие, худые, нескладные фигуры, с большой головой и длинными руками. Одинаковые лица, лишенные волосяного покрова, те же нос, рот, три глаза, один из которых располагался посреди лба. Длинные, утонченные, даже аристократические пальцы на руках. Одинаковое оружие - примитивные каменные топоры, деревянные копья, пращи. Все, естественно, тоже серое.
Теперь, когда я смог их рассмотреть вблизи, враги совершенно не казались страшными. Если забыть о сером цвете, то в них, по крайней мере внешне, было больше человеческого, чем у многих моих местных знакомых. Враги оказались не чудовищами, не адскими монстрами, а обычными примитивными дикарями. Только, по капризу эволюции, серого цвета.
- Это и есть страшные враги? Угроза всей Латакии? - тихо произнес я, но Гоб меня расслышал.
- Сразу видно шмона. Ты не обманывайся их внешностью, паря. Враги хитры и коварны, сильны, как дюжина коней, и выносливы, как горный гархар.
И пусть их оружие тебя тоже не вводит в заблуждения, топоры из камня ундрок способны рубить любой металл. Продажа трофейного ундрока всегда была одной из основных статей заработка служивших в пограничье тадапов и многие из них после службы становились состоятельными людьми. Ты, Моше, наверно думаешь, почему бы с врагами не договориться, если они так на нас похожи? Не ты один такой умный, такие речи раньше часто звучали - да вот только не хотят враги с нами говорить. Для них уничтожение Латакии едва ли не смысл всей жизни, хоть точно никто не знает - в плен враги не сдаются, и сколько их не пытай - ни слова не скажут.
- Откуда ты все это знаешь? - спросил я.
- Да так, шел как-то по лесу, птица на плече села и нашептала, - неопределенно отмахнулся Гоб.
Гоб вообще такой. Он мне хоть и друг, но никогда не признается, откуда что-то узнал. А знает он много. Уже было немало случаев убедиться, что не спрошу - на все ответит. А как начнет ухмыляться в ответ, так сразу все желание продолжать расспросы пропадает. У него клыки хоть и гнилые, но острые. И когти такие, что лучше не рисковать.
А потом мы добрались до основных сил. Честно говоря, я представлял себе окружение врагов немного по другому. Мне виделось, что те стоят, прижавшись, у стены, а шираи с тадапами и гвардией их добивают. В реальности все оказалось совсем не так. "Окружение" чисто условное, до самой Границы еще почти пять километров было, где горели тысячи и тысячи вражеских костров. А тут горели наши костры. Хоть все воины и были в доспехах и с оружием, никакой стены копий, упирающийся в последних из врагов, как я это себе воображал, и близко не имелось. Тем более, какое же это "окружение", если враги спокойно могли в любой момент отступить за стену, или с той стороны им могло прийти подкрепление? Позиция была скорее патовая - шираи не могли разбить противников или отбросить их по ту сторону Границы, у тех же не хватало сил прорваться через наш кордон в Латакию. Война была еще не выиграна, прорыв не остановлен. Серые просто копили силы, чтоб одним ударом разгромить наше войско, последнее, что отделяло их от долгожданного вторжения в Латакию.
Как правильно заметил Гоб, не я один такой умный. Ситуацию все прекрасно понимали, но поделать ничего не могли. Добить врагов сил не хватит, подкрепление ждать неоткуда. Значит "делай, что должен, и будь, что будет". Этот девиз, наверно, "изобретали" заново все, кому не лень. Древние индусы в эпосе "Махабхарата" вложили их в уста Кришне, древнегреческое учение стоиков избрало эти слова своим девизом, их же приписывают древнеримскому писателю Катону, эти самые слова были лозунгом короля Артура, средневековых французских рыцарей, а иногда с их авторством связывают Конан Дойля и даже Льва Толстого. Вот и стояло войско Латакии, убеждая само себя, что это оно окружило врагов и лишь ждет удобного случая их добить, а не наоборот.
К этому времени даже название для нашествия уже придумали, "ширай батхара", что примерно можно перевести как "главная орда", "высшая орда", "орда орд". А вот суждено ли ему будет прижиться, зависело от того, уцелеет ли хоть кто-то из тех, кто тогда "сторожил" многосоттысячную вражескую орду. В принципе военная история утверждает, что максимальный размер античных армий превышал десять тысяч воинов. Тумены и легионы сводились к этой цифре, все что выше - преувеличение летописцев. При средневековом уровне большим войском невозможно было управлять и надежно его снабжать. Если пехоты можно и добавить, то лошади элементарно съедят всю траву. Однако враги не знали военной истории, у них не было лошадей, а потому они и не постеснялись напасть всей своей массой.
Так что дела обстояли далеко не так благополучно, как могло показаться из рассказа Кесарра и Бинора.
К нам навстречу выехал очередной ширай-богатырь, среднего для шираев двухметрового роста, иссиня-черного цвета кожи и с иглами ощетинившегося дикобраза вместо волос.
- Это ширай Пайач, - шепнул мне подъехавший Кесарр, - правая рука магистра Иссы. Теперь он координирует все наши действия, пока магистр в отъезде.
- Ширай Кесарр, аршаин Бинор, кого вы привели? Почему оставлен пост, с чем связано нарушение моего приказа держать дальний рубеж? - спросил Пайач спокойным голосом, в котором чувствовалась властность и прямая угроза.
- Это аршаин Моше, - представил меня Бинор.
- И его шут Гоб, - представил сам себя Гоб.
- Аршаин, это хорошо, - в голосе Пайача угроза сменилась удовлетворением. - Гоб, это плохо.
- Почему плохо? - невольно вырвалось у меня.
- Потому что там, где появляется этот бродячий музыкант, у которого тысяча имен, и ни одного собственного, всегда случаются неприятности. Но это не имеет значения. Потому что если его угораздило тут появиться, то избавиться от него все равно не выйдет, - туманно ответил ширай.
- И я тоже рад тебя видеть, Пайач, - соскочив с коня, Гоб отдал шутливый поклон.
- Аршаин Моше, - не обращая больше внимания на гоблина, ширай обратился ко мне, - насколько велика твоя сила? В чем твоя стихия? Чем ты нам можешь помочь?
Вопросы были какие-то общие, но я не обманулся. Это было не пустое любопытство, а потребность командира в полной информации, чтоб оптимально использовать мои возможности. Я встречал таких людей, как Пайач. Они - идеальные командиры, для которых не существует отдельных людей, а лишь солдаты с теми или иными физическими возможностями, которых оптимально там-то и так-то. Я как-то познакомился с одним лейтенантом армии обороны Израиля. На гражданке - милый человек, из Днепропетровска в начале девяностых иммигрировал, можно с ним и о искусстве, и о литературе поговорить, и даже о политике. А на службе настоящая машина. Враги перестают быть людьми, становятся целями, гражданские просто исчезают, подчиненные - роботы, которые лишены права думать и обязаны исполнять любой его приказ. Пайач тоже был таким - таких людей взгляд выдает, не пустой, не жестокий, а беспредельно-холодный. Как будто не в глаза живого человека, а в объектив камеры киборга смотришь.
- Он одним заклинанием уничтожил весь харайам, что мы пытались остановить, - вместо меня ответил Кесарр.
- Это правда? - переспросил меня Пайач, прекрасно понимая, что Кесарр не мог солгать.
- Да, - признался я, - но это заклинание отняло у меня слишком много сил. Сейчас я на такое не способен. Однако я думаю, что смогу быть полезным по многим направлениям - мой учитель никогда не ограничивался одним типом магии, и я достаточно свободно владею всем ее арсеналом.
Между прочим, чистая правда. Ахим всегда говорил: "когда аршаин утверждает, что он не может сотворить заклинание, потому что он специализируется по другим, то значит он просто слишком глуп". Я увидел, как при моих словах удивился Бинор. Для него, наверно, это было вроде откровения. Он даже предположить не мог, что "заклятый приятель" Ахим Растерзал может не только чудаков, пожелавших магию изучать, собирать со всего мира, а и реально обучить магии. Хотя на самом деле, конечно, Ахим ничему не учил. Он просто философствовал, и до меня только потом доходило, что иногда его общие мысли ни о чем давали мне больше, чем конкретные наставления аршаинов Ли или Мало Поела.
- Это плохо. Значит, тебе предстоит стать "полезным по многим направлениям". Поехали, я введу тебя в курс дела и объясню будущие обязанности.
Тогда я еще не понимал, почему "плохо". Но очень быстро понял. Это для меня плохо. Если обычный шаин-лекарь приписан к той или иной части, боевой аршаин знает свою позицию в строю, то мне приходилось быть там, где я нужен. Прорываются враги? Прикрывай огненными шарами. Прорыв окончен? Лечи раненных. Следи за погодой, помогай магию доспехов шираев обновить, а то и просто показывай солдатам фокусы, чтоб боевой дух поднять. Хоть и не надолго, но мне предстояло стать настоящим универсальным магом в условиях боевых действий. Но тогда я этого еще не знал. Пока мы ехали к войскам, я спросил Гоба:
- А откуда Пайач знает тебя?
- Да так, довелось как-то пару раз ему жизнь спасти… - отмахнулся Гоб, как будто спасение жизни ширая, это какое-то ежедневное мероприятие, как утренняя гимнастика или сон.
- А чего же он тогда про неприятности говорит, с тобой связанные? - все же попытался добраться до истины я.
- Да я и не знаю. У Пайача вообще фантазия богатая. Когда он над пропастью висел, а я его за руку удерживал, то он меня ходячей неприятностью не называл. Может потому, что это я его невольно в пропасть сбросил…
- Ты? А зачем? - удивленно воскликнул я, ширай, к счастью, не услышал.
- Да невольно как-то вышло. Мы на узкой горной тропе встретились, а он почему-то решил, что я уступлю ему дорогу… Я же говорю - богатая у него фантазия! И музыку он мою не любит. Не знаю, почему. Это еще с той зимы повелось, как мы три месяца вынуждены были в горной пещере укрываться, лавиной горной засыпанной. Весны ждали. А там такая акустика была, такое эхо! Я не мог не насладиться сладкими звуками музыки!
Бедный Пайач… Я себе хорошо представил, три месяца, бок о бок, с музицирующим Гобом… Я бы после этого его не "ходячей неприятностью", а более нехорошими словами назвал.
- Что же вы в горах делали? - спросил я.
- Гархаров приручали.
Тогда я еще не понял, что это значит. Но запомнил. Потом разузнал - так как считается, что гархара приручить невозможно, то выражение "гархаров приручали" следует понимать, как "луну с неба доставали" или "море ложкой вычерпывали". Когда человеку говорят, "гархара приручи!", то это значит "сделай невозможное". А еще позже я узнал, что Пайач с Гобом действительно во время своего похода в горы занимались тем, что приручали гархаров. И Гоб не отшучивался, а ответил чистую правду, только так, чтоб ему не поверили. Такой вот мне достался друг.
А потом мы ездили по войскам, и Пайач рассказывал мне, что здесь и как, и что от меня требуется. Долго рассказывал. Лично. У них тут были с аршаинами большие проблемы. Невоеннообязанные, маги не очень любили воевать, а потому помощь добровольно пришедшего аршаина была очень кстати. Вот и занимался мною временный руководитель всего этого бедлама лично.
Тогда я много нового узнал. Например, оказывается, все доспехи шираев зачарованы. Их зачаровывают при ковке, чтоб прочными были, и от магии защищали, а чем больше их рубят, тем слабее становятся чары. Сами по себе они сотни лет могут храниться, а стоит шираю в гущу схватки сунуться, а шираи никогда в стороне не стоят, так сразу чары износятся. Специалистов по из "зарядке" среди аршаинов мало, это редкое умение. И когда на вопрос Пайача "умею ли я", я ответил, что "без проблем!", он заметно повеселел.
Действительно, без проблем. Я никогда ничем подобным не занимался, в школе Ахима даже предмета такого, по зачарованным артефактам, не было. Пару раз, вскользь, упоминали, что можно, якобы, заклинания на какие-то вещи наложить, может даже держаться будут. Но Ахим научил меня главному - верить в свои силы. Ритуал вторичен, самым сильным магом на земле может стать любой человек, если он достаточно умен и предприимчив, чтоб как я, организовать компанию по "скупке душ". Главное - я верю, что я это могу, подхожу к доспехам, желаю, чтоб их защита восстановилась, и она восстанавливается. Сил, конечно, много вытягивает, много больше, чем "правильный" ритуал, как это другие аршаины делают. Зато намного быстрее.
А что до расходов силы - тут я очень быстро смекнул, что умирающие солдаты - благодатный материал для некроманта. То есть тех, кого можно было спасти, я спасал по мере своих сил, а с безнадежными просто беседовал. Меня многие знали, тут почти половина войска из Хонери пришла. Вот и просили, кто "последний привет" жене и детям передать, кто более прагматично, о семье позаботится. Иные вообще просили сделать так, чтоб на их могиле дерево вечнозеленое цвело. Были даже такие, которые, умирая, просили "врагов разбить", чтоб их смерть была не напрасной. Я честно обещал выполнить все их последние желания, вот они и давали мне некромантическую мощь своей смерти.
А умирали многие. Это когда мы приехали, было недолгое затишье. Потом я убедился, что враги отнюдь не сидят спокойно в "окружении", а каждый день пробуют его, обламывают зубы, но не сдаются. Моя помощь требовалась постоянно, а еще меня берегли, как какое-то сокровище. В первые ряды не пускали, всегда прикрывали несколько шираев, чтоб, не дай 36 богов, случайная праща камнем мою драгоценную голову не разбила. Собственно говоря, я и сам был не против - я Латакию уже успел полюбить, как новую свою родину, но умирать за нее пока не собирался.
Слухи обо мне ширились самые разные. То есть в основном правдивые, что я - один из богатейших людей Латакии, сколотивший свое состояние за несколько месяцев. Что я - один из самых сильных магов. Что я член Совета Латакии, что при мне всегда пребывает "лютый дикарь", следящий со своими ятаганами, чтоб с моей головы ни один волос не упал. Последнее уже не совсем правда, Гоб тогда действительно возле меня шатался, но следить за моими волосами - последнее, о чем он думал. Поэтическая натура, Гоб в те дни говорил только о двух вещах - о музыке, когда рядом был Пайач, и о том, как лучше всего врагов рубить, когда рядом были другие. Иногда такие перлы выдавал, что они мигом по всему войску расходились.
- Ты бы, наверно, даже не растерялся, если бы гуапайа из клетки зверинца Хонери вырвался? - однажды спросил у него один старый солдат, желая польстить смелости Гоба.
Гуапайа - это огромный хищный зверь, чем-то напоминающий льва, только намного больше и страшнее. Размером с быка. Он обитает на самом юге Латакии, охота на него считается безумством. Даже есть такая фраза, "как ширай на гуапайа", то есть как кто-то "сильный" на кого-то намного сильнее. Если бы возраст в годах тут мерили, то иная мать могла бы сказать: "мой трехлетний сын на своего обидчика, как ширай на гуапайа, набросился, вот и получил по заслугам". Единственный известный гуапайа, живущий в неволе, обитал в зверинце Хонери, за прутьями, толщиной в две моих руки, а когда он начинал бушевать, то все равно страшновато было. Такой случаем вырвется - пол города растерзает.
- О, да! - многозначно кивнул Гоб, выразительным движением пряча свои ятаганы в ножны, - Я очень быстро бегаю!
- Неужели быстрее гаупайа? - не оставлял своих попыток польстить ветеран.
- Нет, конечно. Зато намного быстрее тех, кто к нему ближе окажется.
Гоб вообще был редким плагиатором. Я ему незадолго до этого анекдоты рассказывал, когда мы о "жизни по ту сторону" говорили, вот он и пустил один из них "в массы". Заменив, естественно, декорации и главных героев. Хоть Гоб так и не сознался - до сих пор подозреваю, что вся та сцена с старым ветераном заранее оговорена была, и все это был спектакль.
Но даже если так, должный эффект он произвел. Теперь солдаты сами посмеивались, часто, в шутку, приятелям замечали "я врагов, конечно, медленнее бегаю, зато уж тебя точно быстрее!"
А пока Гоб развлекался, меня Пайач на полном серьезе вздумал в местный генштаб записать. Он решил, что если я действительно такой сякой, аж целый советник, причем "по чрезвычайным ситуациям", то и тут моя помощь может оказаться бесценной. Я долго, как мог, отнекивался. А потом не выдержал - признался, что я и тактика - это ширай с коровой. Вроде и знает, что за что-то надо дергать, чтоб молоко полилось, но все же лучше такое дояркам оставить. Фронт и тыл, допустим, я не перепутаю, но зачем нужны резервы, и когда их вводить - тайна за семью печатями. Такое чувство, что Пайач мне так и не поверил - но выхода у него не было, силой мил не будешь, вот и пришлось смириться, оставить свои попытки сделать из меня военного.
Но самым тяжелым для меня, пожалуй, была не магия - смерти солдат служили надежным пополнением моей магической сокровищницы. Самым тяжелым было психологически превратить себя из гражданского в человека, который убивает. Я не мог себя сначала заставить убивать врагов, даже видя, что они делают. Просто не мог, рука не поднималась. Гоб всегда был в гуще схватки, шираи собой рисковали, а я только наблюдал, и ничего не мог сделать. Как бы меня не уговаривали. В прошлый раз я врагов бессознательно уничтожил, я тогда не думал о них, как о живых людях. Я их даже образ тогда не запомнил. А теперь я видел перед собой людей, правда серых, которые почему-то убивают других людей. Не монстров, не чудовищ, а таких же людей, как и я. Или Гоб. Гоб, он даже намного более "чудовищеобразный", чем враги. Ужасный гоблин, горбатый и кривоногий, с когтями и клыками. И невзрачные, нескладные серые создания, худые и совершенно не страшные.
А потом, когда про эти мои проблемы прослышал Пайач, он отвел меня на беседу со старым-старым шираем. Весь покрытый морщинами, этот ширай последние сто двадцать пять дюжин дюжин был Воином Пограничья, никогда не ввязывался ни в какую политику, и делал только одно - сторожил Границу. Он считался символом удачливости. Всегда в первых рядах, за пятьдесят лет своей службы он не получил ни одной царапины. И знал о врагах, за жизнью которых наблюдал со стены все эти пятьдесят лет, наверно, больше, чем любой другой человек.
- Я одно тебе скажу, Моше, - начал он, - враги, они не ашба.
И старик начал свой рассказ. Он говорил о кочующих дайраха, о жертвенных ритуалах, приносимых врагами перед началом каждого набега. Говорил о серой крови врагов, в которой растворяется металл, о том, что они любят человеческое мясо, но могут есть что угодно, например траву или древесину. Говорил о том, что враги никогда не интересуются своими умершими, никогда их не оплакивают и не хоронят. Ветеран пограничных войск ни в чем меня не убеждал, он просто рассказывал о том, что видел. Но зато после этой беседы я знал, что серые - не люди. Кто угодно, но не люди. А значит и жалеть их не стоит.
Моя эффективность в качестве боевой единицы заметно возросла. Я не стеснялся поливать их ряды огнем - самым простым, но в то же время одним из самых эффективных, средством в арсенале любого мага. Враги меня стали узнавать. И бояться. Их боевое безумие касалось только простого оружия. Враги спокойно бросались прямо на копья тадапов, кидались под копыта коней шираев. Но стоило появиться мне - тут же отступали.
Они вообще вели себя очень странно. Как мне признавались многие опытные Воины Пограничья, одной из основных ошибок всех новичков было примерять ко врагам человеческую логику. С ними это не работало. Лучше всего психологию врагов мне Гоб описал:
- Ты меньше об этом думай, - сказал он. - Гибель Латакии - это смысл их жизни, а все остальное их мало интересует.
Мне еще тогда запали в душу эти слова. Что-то в них было неправильно. Я бы понял, если бы враги претендовали на земли Латакии, или бандитскими набегами пытались какие-то ценности захватить. Но врагам не нужны были трофеи, они никогда не пытались получить что-то с захваченных земель. Они действительно вели себя как фанатики, но даже для фанатизма нужен какой-то повод. Вот его-то я и не видел. Не может быть, чтоб целая раса желала другой смерти. Нужен повод, мотив "преступления", без него даже самые веские "доказательства" не убеждают.
Но совету Гоба я последовал. И думал об этом как можно меньше.
Так продолжалось ровно две дюжины. Без каких-либо изменений. "Окруженные" враги каждый день шли на прорыв, мы его сдерживали. Время от времени из Латакии приходили караваны с продовольствием, еще реже - пополнение. С ними добирались и новости из большого мира. Как я их про себя назвал, "новости без новостей" - никто толком не мог сказать, что же происходит на юге, севере и западе Латакии, а в центре "все спокойно". Хотя спокойствие относительное - слухи о том, что враги хозяйничают в Пограничье, и войско шираев не в силах их сдержать, будоражили умы. И пока оптимисты верили в своих защитников, а пессимисты бежали на запад, реалисты готовились, на всякий случай, самим оказать сопротивление врагам. Вилами и косами, а то и просто ножами, всем, что хоть отдаленно напоминало оружие. Реалисты, потому что понимали - беги, не беги, а на западе все уже занято, и лишние рты там никому не нужны.
А на двадцать пятый день пришла новость о Катастрофе, как ее тут же обозвали солдаты. Пока мы "окружили основные силы врагов", их "вспомогательные силы" резкий ударом прорвали границу сразу в двух местах на юге и севере, и, не встречая фактически никакого сопротивления, двигались вглубь страны.
Но вины ширая Пайача, как и других Воинов Пограничья, в этом не было. Просто никто даже представить себе не мог, что ширай батхара, орда орд, которой мы противостояли, еще далеко не все силы врагов. Ничего подобного этому вторжению не случалось. А даже если бы мы и знали, что так произойдет - сил удержать Границу все равно бы не хватило.
Мне тогда вспомнились слова Хомарпа про врагов: "в их поселениях царил хаос, как бывает у сильно напуганных чем-то существ". Наверно, этот страх и заставил их забыть обо всем, о внутренних разногласиях, которые наверняка царили в племенном обществе серых. И устроить этот грандиозный набег. Хотя его набегом сложно назвать. Это уже, переселение народов. Знающие люди примерно могли оценить, какая плотность населения врагов по ту сторону Границы. Они мне объяснили, что такую армию, как сейчас вторглась в Латакию, можно было получить, только собрав всех серых на тысячи километров вокруг. Враги не просто пришли убивать людей в ритуальном набеге, они пришли жить.
Стоять в "окружении" больше смысла не имел. После Катастрофы исчез сам смысл "окружения", и волевым решением Пайач отдал приказ - отступать. Все понимали, что другого выхода нет. Наше войско, это единственная сила на всю восточную Латакию, которая может хоть оказать хоть какое-то сопротивления их орде орд. Все понимали и то, что это "сопротивление" - условность, способная разве что задержать, но уж никак не остановить, и тем более не выбить прорвавших Границу врагов.
Но пораженческих настроений не было. Наоборот. Боевой дух был крепок, как никогда. Люди, шираи и тадапы, гвардейцы и аршаины, знали, что они идут на верную смерть, но это был их долг перед родиной. Враги никогда не брали пленных, и если их не задержать - серые не остановятся, пока не будет убит последний житель Латакии.
Координация действий у них была организована все же хуже, чем у нас. Отдельные прорывы никто, наверно, не координировал, и "окруженные" нами вражеские силы не знали, что их сородичи на севере и юге прорвали Границу. Только это нас и спасло - если бы враги были хоть немного умнее, и ударили нам в спину в тот момент, когда началось отступление, то, как признавали все, мы бы были разбиты. А так нам удалось уйти - разбив ночью привычные костры, мы, в полной тишине, покинули "окружение" и ушли на запад.
- Вот, наверно, удивятся враги, когда утром заметят, что их оцепление бежало! - бросил я.
- Совершенно не удивятся, - ответил Гоб, - а тут же бросятся в погоню. Они ничему не удивляются. Даже если мы все покончим жизнь ритуальным самоубийством. Это всего лишь облегчит им уничтожение Латакии, а удивления точно не вызовет.
- Откуда ты знаешь столько про врагов, Гоб? - спросил я.
- Да так, когда в пустыне на дереве от гаупайа прятался, делать нечего было, а тут умная книжка попалась…
Самое удивительное не то, что про книжку он соврал. Ну откуда могут в пустыне книжки взяться? Самое удивительное, что он действительно был в пустыне, и действительно прятался на местной "пальме" от целой стаи гуапайа. Они вообще одиночки, стаями не охотятся никогда, но Гоб, наверно, их достал. По такому случаю, они со всей пустыни собрались, чтоб наглым музыкантом полакомиться. Но Гоб мне потом эту историю рассказал, тогда нам не до этого было. Тогда мы, все шираи и аршаины, собрались на общий совет, и ширай Пайач держал свою речь:
- Катастрофа уже случилось. Мы не можем ничего изменить, и сейчас не время сожалеть о прошедшем. Рвать на себе волосы, - это я так условно перевел, конечно, местная фраза звучала по другому, потому что далеко не у всех местных жителей были волосы, - будем после победы. Сейчас же нам надо определить, как можно уменьшить те беды, что принесла с собой Катастрофа. Нас слишком мало, чтоб остановить врагов своими силами. И потому я хочу вынести на ваш суд одно предложение, которое внес многоуважаемый советник Латакии по чрезвычайным ситуациям, аршаин Моше. Оно заключается в следующем…
Да, это действительно было мое предложение. Только автор не совсем я. Идея старая, ей сначала Александр Первый воспользовался, потом Николай Второй, потом Сталин. Объявить, что это не просто "прорыв врагов через Границу", а Отечественная Война. Когда не хватает воинов, за оружие должны сами люди браться, чтоб свое Отечество отстоять. Жечь дома, чтоб врагу не достались, в леса партизанить уходить… Ну и так далее. Наверняка здесь и местный Денис Давыдов найдется, и Ковпак, Сидор Артемович. Врагов, конечно, много, но народа в Латакии все равно больше живет. Они, конечно, люди мирные, но когда враг у ворот, когда Отечество в опасности, самый мирный крестьянин, на жену свою не способный руки поднять, выйдет с вилами против сотни врагов, чтоб семью свою защитить. А еще моя идея в том заключалась, что сами по себе эти вояки не много навоюют. Их надо научить. Хотя бы азам, как строй держать или какие у врагов самые уязвимые места. Этим-то, по моей задумке, и должны были шираи заняться. То есть не метаться от одного поселения к другому, в заранее обреченной на провал попытке успеть всюду одновременно, а разойтись по городам и весям, став лидерами местного сопротивления. Да и местным людям будет спокойнее воевать, зная, что с ними вместе настоящий Воин Пограничья. Пока еще единственное наше преимущество - скорость, серые враги не имели и не признавали конницы, а у каждого ширая всегда есть конь, причем такой, что ветер может обогнать. Особая эксклюзивная порода. Так что хоть враги и прорвались уже несколько дней назад, мы еще могли успеть первыми до человеческих поселений добраться. Ведь некий пустой буфер, как раз на такой случай, заранее был приготовлен.
Пайач сходу мою идею уловил. Для него там много нового было, но не даром же Исса именно этого ширая своим заместителем оставил. Пайач, схватив суть, тут же начал вносить коррективы. В леса, например, уходить бесполезно. Враги не из тех, кто оставляет генерал-губернаторов на оккупированных территориях или возит за собой эшелоны, которые можно с рельс спустить. Если враги не найдут людей, то они просто уйдут дальше, а добивать этих потом вернуться. Однако в целом идею создания "крестьянской армии", руководимой шираями-учителями, пришлась ему по душе. Просто это был единственный шанс, хоть какой-то, спасти ситуацию.
- Я вынесу твое предложение на общий совет, - сказал тогда он, и, не откладывая в долгий ящик, сдержал свое слово.
В совете был небольшой ропот. Все же шираи в массе своей слишком закостенелы. Идея крестьянского ополчения для страны, кроме врагов с той стороны Границы, не имеющей никаких соседей, была в новизну. Тут даже слово "страна" не было, потому что Латакия - это и есть весь мир. Но зато было другое хорошее слово, "шаули", место, где ты родился, "место, в котором твои глаза впервые увидели небо и солнечный свет", как мне когда-то Авьен, моя даву, объясняла. Очень поэтическое понятие. Чем не Отечество? Так и возникла "Шаули Емаир", Отечественная война, я первым тогда на совете это произнес, а потом и другие подхватили. Переубедили мы тех, кто не верил, что крестьяне реально могут стать реальной силой. Как сейчас помню последний довод, который тогда прозвучал:
- Когда Отечество в опасности, даже моше станет гархаром! - сказал один ширай.
Я сначала не понял, в чем тут дело, и при чем тут я. Потом Гоб растолковал, что моше - не только мое имя, а и разновидность мелкого грызуна, с очень длинным носом-хоботком. То есть он не совсем грызун, но такой же примерно по размеру и трусливости, как мышка-полевка. Только тогда до меня дошло, почему многие ухмылялись, когда я в первый раз свое имя называл. Ведь никто не знал, что я шмон - думали, что так мои родители пошутили, когда после рождения мой нос увидели.
На том и порешили. Тадапы и гвардия будут врагов отвлекать, все равно из них учителя, как из слепого снайпер. А шираи разъедутся, кто куда, и начнут народ к войне готовить. Аршаином тоже дело всем нашлось, а для меня Пайач особую миссию подготовил. После совета он подозвал меня к себе, и сказал:
- Моше, то, что ты предложил, может помочь. Но нам нужен настоящий лидер. Я был хорош, пока надо было воевать, это моя стихия. Но теперь мое место должен занять другой, - я после этих слов испугался, что он меня предложит. Даже начал думать, как бы так, тактично, отказаться, но ширай сказал другое. - Нам нужен Исса. В тяжелое время он покинул наши ряды, только он может стать тем, кто превратит разрозненные крестьянские войска в единую силу. Исса уже не словом, а делом доказал, что он - величайший магистр Воинов Пограничья и Багряной стражи Храма за всю их историю. Моше, ты должен ехать в Хонери, любой ценой отыскать Иссу и вернуть его. Ты могучий аршаин, ты сможешь добраться туда быстрее, чем любой другой ширай. Тебе будет дан лучший конь, который у нас есть, и ты должен поспешить.
- Нам, - уточнил Гоб, как всегда сидящий у меня за спиной, - и два коня.
- Вам, два коня, - тут же согласился Пайач.
- Прекрасно, мы согласны, - за меня ответил гоблин, и я только согласился.
Вообще, с этим вызовом Иссы в Хонери загадочная история вышла. То есть я, как член Совета Латакии, прекрасно знал, что никакого вызова не было, а мы просто направили ему письмо, где рассказали о всех проблемах, возникших с "озлобившимся югом". Тогда еще о "обидевшимся севере" никто не знал. Письмо было самым обычным, все прекрасно понимали, что прорыв врагов - важнее, чем взбунтовавшиеся южные земли, пусть даже там тоже замки горели, а шираи в петлях висели. Никакого "срочного вызова" там и в помине не было. Когда же я приехал к Границе, и мне показали то письмо, которое получил Исса (его, к счастью, Пайач сохранил, я бы не удивился, если бы оно иначе просто "пропало"), то это было совершенно другое письмо. Это был почти приказ, от имени Совета, даже с подписями, немедленно покинуть войска и ехать в Хонери. Подписей, правда, было всего пять, меньше половины, если считать меня. Ни моей, ни Председателя, ни Бэхэмма Гэлла подписей там, естественно, не было. Зато была "объяснительная часть", где события на юге назывались "самым страшным, что только могло случиться в Латакии". Откуда это письмо взялось, и куда делось то, которое мы посылали - выяснить так и не удалось. Опрос гонцов истины не выявил, они и сами ничего не знали, а полноценное расследование в условиях постоянных боевых действий как-то не с руки было проводить. Вот теперь мне и предстояло узнать, что все это значит. И куда делся Исса. Тогда я, теперь с горькой улыбкой об этом думаю, больше всего боялся с Иссой в дороге разминуться.
Нам дали двух коней. Это были настоящий кони шираев, монстры с горящими глазами. Их сейчас хватало, свободных - в схватках с врагами всадники чаще гибли, чем кони. Я не сразу даже сообразил, как на них забираться. Сами шираи просто запрыгивали, это при том, что на них всегда пару пудов
железа навешано. Я так, естественно, не мог. Разве что магией "залететь", но для таких целей магию использовать - это все равно что микроскопом гвозди забивать.
Хотя, приходилось и таким заниматься… Когда меня потянул черт физику учить, и я даже поступил сразу и в МГУ, и в МФТИ, и в МИФИ одновременно, так, для самоутверждения, так там в одной из лабораторий действительно надо было забить гвоздь. А молотка не было. Но был микроскоп. Старый, советский, примитивный, такой во всех школах есть. Какой-то шутник и предложил им воспользоваться. А что, забили. У него основание тяжелое, металлическое. Им и били. А оптике ничего. Хорошо, что я тогда быстро понял свою ошибку, и смотался оттуда куда подальше…
Но на этот раз лихачить не пришлось. Рядом вовремя оказался Гоб, который подсказал, как надо правильно ногу ставить и за что держаться, чтоб на этого зверя было проще залезть. Сам же он изменил сразу двум своим традициям - ездить без седла и ездить вдвоем. Когда я подшучивал, мол, "что, уже во мне, как в наезднике, перестал сомневаться?", отвечал в своем стиле:
- В тебе я по прежнему сомневаюсь, не уверен, что ты голову конскую от хвоста отличишь. Зато в коне твоем не сомневаюсь.
Конь действительно хороший. Тот, что до этого был, тоже неплохой. Быстрый, выносливый. Такими гонцы и аристократы пользуются, я уже писал, что за него в Хонери баснословные деньги отдал. Но по сравнению с конем ширая - хромой пони. Этот зверь, и быстр, и вынослив, и умен, как не всякий человек. Особая порода. Они, кроме шираев, никому не полагались, даже араршаин не мог претендовать на такого коня. И что, что Пайач дал нам, причем сразу двух - нарушение всех мыслимых и немыслимых запретов.
Зато как на нем ехать удобно! Сидишь, как на лодке, седло по заднице не бьет, разве что легко укачивает. Ход мягкий, нежный, но очень быстрый. И мне вообще ничего делать не надо было. Гоб, в своем стиле, что-то коням на уши нашептал, и теперь он первым ехал, а мой конь сам за ним след в след держался.
Все это за одну ночь произошло - и "окружение" сняли, и совет, и выехали мы с Гобом. Не откладывая дело в долгий ящик. Шираи, напутствуя нас на дорогу, советовали коней до самого Хонери гнать, мол, "выдюжат". Но Гоб, как только мы выехали, заявил:
- Глупости несусветные. Выдюжить - выдюжат, но они в конце так плестись будут, с пеной изо рта, что их беременная рутха обгонит. Прогулочным шагом.
Я, конечно, не знал, кто такая рутха, и Гоб объяснил - небольшой зверек, размером с два человеческих кулака, питается листьями кустарника, который так и называется - куст рутха. Известен тем, что за сутки больше десятка метров никогда, даже если будет очень спешить, не пройдет. А, скорее всего, пару метров от куста до куста проползет, оборвет все листья, съест, и на дюжину дней спать завалиться. Проснется, и к следующему.
- Чего же тебя твоя даву даже таким простым вещам не научила? - закончил Гоб.
А я тогда задумался. Где же Авьен и Хомарп? Куда их занесло в этот тяжелый для Латакии час? Очень тяжело было на душе.
Ехали мы, в нарушении установок, данных на прощание шираями, с остановками. А еще, хоть об этом никто не просил, разносили тяжелую весть. Враги в Латакии, вот-вот и сюда придет Отечественная Война, приедут шираи, Воины Пограничья, и будут учить, как врагов лучше всего убивать. Шаули Емаир - Отечественная война - только об этом и говорили во всех тех поселениях, где мы останавливались. И хоть хватало паникеров, которые призывали все бросить и куда-то уходить, к счастью, людей стойких повсюду оказывалось больше. Они были готовы отдать за Родину свою жизнь, не даром сотни лет работала агитация шираев, создавшая из врагов образ чудовищ, поедающих на завтрак невинных младенцев. Образ скорее приукрашенный - серые не только на завтра, а и на обед с ужином, и не только младенцев, а всех людей с радостью поедали. Паникеры оказывались повсюду в меньшинстве, и я был уверен, что к тому времени, как сюда доберутся шираи, почва будет подготовлена. Все люди, как один, встанут за свою родину…
А еще я как-то напел Гобу "вставай, страна огромная". Фальшивя, конечно, но суть он уловил. Переложил на местные мотивы, я сделал примерно адекватный перевод на язык Латакии, и мы теперь каждый раз не только рассказывали, а и пели.
- Проснись, житель Латакии, чтоб умереть за свое Отечество. Враги уже перешли Границу, они идут убивать твою семью. Будь смел, не бойся смерти, чтоб твои дети гордились твоим именем. Шаули Емаир идет, Шаули Емаир.
Примерно так, в переводе на русский язык, звучало то, что я им пел своим низким баритоном. Лучше всего "Шаули Емаир" получалось, оно как раз идеально вместо "священная война" вписалось.
Местный народ даже плакал иногда, когда мы с Гобом исполняли этот "гимн". Просили повторить. А потом слова заучивали, и сами наигрывали. Хуже, чем Гоб. Зато в массовом порядке. Так вот мы с Гобом и стали авторами слов и музыки первой народной военной песни Латакии. То есть, конечно, доля плагиата в этом есть, но ведь я никогда и не приписывал авторство себе. Все, конечно, знали, что это "песня Гоба и Моше", но все равно очень скоро она стала народной.
Но это я наперед забегаю. Тогда она еще только исполнялась в первые разы.
Есть такой известный анекдот. Короткий. "В среднем в пруду было мелко, но корова утонула". Так вот, в среднем весна и зима в тому году были самые обычные. То есть если усреднить по температурам. Если зимой был мороз, который я, за отсутствием градусников, оценил в минус пятьдесят, это в Хонери, то уже к середине весны температура стояла плюс сорок. Падая до плюс тридцати по ночам. Сначала все радовались, "наконец-то согреемся", говорили люди. А потом началась тревога. Жара, редкие дожди, которых с каждым днем становилось все меньше… Все это не могло не вызвать тревоги. Все еще помнили прошло лето, когда почти весь урожай погиб без влаги. Пока реки были полноводны, местами даже наводнения случались, слишком резко стаял весь снег. Но все чаще и чаще слышался вопрос: "если весна такая, то каким же будет лето"?
Я не знал, каким именно, но мог предположить. "От голода пухнут и старец, и млад. Река пересохнет от дикой жары" - вот что должно случиться. Понимал это и Гоб. Он сразу согласился - события последнего времени, это явно первые признаки того, что Предсказание сбывается.
- Ну что, Моше, ты как, невинен? Конец мира сможешь сподобиться отсрочить, паря? - прикалывался он надо мной.
Я на Гоба уже тогда махнул рукой. Бесполезно. Он не злой, наоборот - слишком жизнерадостный. Он такой жизнерадостный, что с ним иногда тяжело, мало кто способен его жизнерадостность долго выдержать. Его уже не переделаешь. Да и мне интересно посмотреть на того психа, который рискнет горбатого криволапого гоблина переделывать. На сколько его хватит, на минуту, или целых пять продержится, пока с воплями не убежит?
Я уже третий раз за последний год ехал по маршруту Пограничье-Хонери. И все три раза по разным дорогам. С Хомарпом и Авьен - по самым богатым местам, ночуя в лучших покоях старосты. Сам - по каким-то болотным тропам, куда только такого невезучего путешественника, как я, и могло занести. С Гобом - по глубинке, по дороге путаной, но самой короткой, играя вечерами концерты, а ночами под звездным небом дудку своего спутника выслушивая. Гоб уникальным проводником оказался. Когда он меня в Пограничье вел, свои умения не полностью показывал. Зато теперь предстал во всей красе. То ли действительно много гоблин странствовал, то ли восьмым чувством дорогу находил.
Иногда забредем в какой-то овражек, через ручей вброд переберемся, и оказываемся у другого города. До которого так "с десяток верст
будет".
Я Гобу про свои опасения в дороге с Иссой разминуться рассказал, а он меня успокоил:
- Не боись, паря! Дружок твой большой, сам знаешь, заметим как-нибудь.
И я действительно больше этого не боялся. Потому что появился другой повод для волнения.
Чем ближе мы были к Хонери, тем неприятнее становились слухи. И люди тоже. Они какие-то озлобленные стали. Наши новости про врагов сначала хоть и с подозрением выслушивали, а потом и вообще отмахиваться начали.
- Да они пустомели! - бросил в одном селении местный "первый парень на селе", кстати, на Авьен похожий - тоже с вертикальными зрачками и большим количеством мелких клыков.
- Болтуны! - поддержал один его дружок.
- Пустозвоны! - поддакнул другой.
- Трепло, пустобрехи, балаболы! - понеслось со всех сторон.
- Все знают, что никаких врагов не существует! - вещал парень. - Их придумали шираи, чтоб нас страшить!
- Точно, точно! - поддержала толпа.
- А эти - их приспешники! Задумали нам голову надурить! Не дадим?
- Не дадим! - охотно согласился уже к тому времени изрядно, для смелости, принявший на грудь местный народ.
Нам попробовали "не дать". Выражалось это в том, что местные жители решили намять бога одному некроманту, то есть мне, и одному гоблину. То есть они это еще не знали. Про некроманта. Что Гоб - гоблин, у него на физиономии написано. Но про него они тоже не все знали. Например, что если он снял и аккуратно положил на стол свою гитару, то это ничего хорошего им не сулит. Мне даже вмешиваться не пришлось. Со своей магией. Гоб и сам наглядно объяснил, что "не хорошо так говорить, не хорошо". Он даже никого не убил. Так, отделал под орех. А потом вывел парня на площадь, снял ему штаны и тупой стороной своего ятагана хорошо по заднице надавал. Приговаривая "это тебе за пустомелю, это за болтуна, это за пустозвона"… Народа много собралось, мы им тогда успели глаза открыть. Извинялись мужики, "это все зеленый змий во искушение ввел", говорили. Сказали, что обязательно будут готовиться, на случай, если враги до сюда доберутся. Ополчение соберут. Вилы наточат. На том мы с ними и разошлись, дальше поехали. А на первом перевале Гоб сказал:
- Дальше о врагах молчим. Держи рот на замке, уши нараспашку, что залетит, ничего не выпускай.
- Ясен пень, - ответил я.
То есть я ответил, конечно, другое. Местный фразеологизм, который означает очевидность высказывания собеседника, полное с ним согласие звучит намного дольше. И романтичнее. "Понятно, как шираю звездное небо" - выражение пошло из одной местной легенды, про первого ширая, который мог события будущего по звездам предсказать. А когда прошло его время на земле, звезды его не оставили, а к себе приняли, и с тех пор он с небес на всех смотрит. Отсюда пошло и другое выражение, "знать, как ширай со звезд" - значить полностью знать, всецело, со всеми нюансами и аспектами.
До Хонери оставалось еще пол дюжины дней пути, а уже вокруг все только и говорили про предательство шираев. Над врагами только смеялись, мол, "как мы вообще могли столько лет этой побасенке верить".
- Вот ты видел врагов? - спрашивали люди друг у друга.
- Нет, - давали ответ.
- Вот и я тоже нет. А может их и вовсе нет, и это все шираи придумали?
- Точно! Так и есть!
Подобные разговоры, в той или иной вариации, повсюду повторялись. Но слово "учение" в первый раз мы уже в трех днях пути от Хонери услышали. Тут уже все прямо говорили - "учение мудро, оно открыло нам глаза, мы были слепцами столько дюжин дюжин, и вот, наконец, прозрели".
На нас с Гобом, конечно, обращали внимание. Точнее не на нас, а на наших коней, уж очень примечательная порода. Но Гоб менять их на обычных категорически отказался.
- Менять? Этих великолепных зверей на кляч? - возмутился он. - Знаешь, паря, я на тебе скорее верхом поеду, чем на этих существах, которых тут почему-то лошадьми называют.
Меня такая перспектива совершенно не прельщала. Потому пришлось согласиться, и дальше ехать на конях шираев. Но Гоб придумал прекрасную легенду. Он всем рассказывал:
- Мы с юга в Хонери едем. Вы, наверно, знаете, мы там уже всех шираев повесили, еще до того, как учение познали. А сейчас в Хонери едем, говорят, там сами Учителя. Нас послали за ними, попросить их на юг приехать, и там тоже истину раскрыть.
Такая примитивная легенда отлично сработала. Все охали, ахали, выражали нам сочувствие в связи с трагическими событиями зимы, хвалили нас за то, что мы вовремя "враждебность шираев Латакии" опознали, и поступили с ними, как они того заслуживали. Нам с Гобом приходилось улыбаться, хоть на душе, по крайней мере у меня, страшно было. Сердце тяжело билось. В груди нехорошие опасения, как ледышка, кололи. Гоб хоть и не показывал, что ему все это тоже противно, все так же шутил, а я-то видел. Ему тоже больно. Музыка у него по ночам тревожная, горькая лилась.
А ведь еще совсем недавно, в начале весны, люди были совсем другие. Говорили о южанах, как о варварах каких-то. Сумасшедших. Которых на самое святое, что было в Латакии - на шираев посмели покуситься. И вот теперь другие слова. Тоже от всей души. Я даже искал какое-то дурманящее умы страшное заклятье, которое затуманило людям разум. Ничего не нашел. А Гоб, когда я рассказал об этих попытках, только усмехнулся:
- Зачем им заклинание, Моше? Им расскажи, что небо зеленым должно быть, а настоящий цвет аршаины скрывают - все, кто хоть что-то в магии смыслит, перебьют. Если рассказать убедительно. А твои старые знакомые, Беар и Яул, как я понял, рассказывать убедительно разные байки всегда умели…
Так вот, я тяжелыми предчувствиями на душе, мы и добрались до Хонери. Иссу искать. А когда добрались, оказалось, что наша легенда не такая уж и легенда. Оба бывших магистра, а ныне "учителя", шестирукий гигант и карлик с большой головой, действительно были в Хонери. И город принадлежал им.
Тут все изменилось. Независимый город, покинутый мною пять дюжин дней назад, был во власти пришедших сюда с севера фанатиков. На каждой площади стояли последователи "учения", объясняя людям, как они были слепы и что нужно делать, чтоб прозреть. А по всем улицам ездили вооруженные до зубов "истинные стражи Латакии" - так себя назвали собранные Беаром и Яулом голодранцы, которым дали оружие и право его примерять. Они искали шираев, не брезгуя мародерствовать, аргументируя это "наказанием приверженцев вражеских элементов". К счастью, Гоб в последний момент согласился, что въезжать в город на конях шираев слишком рискованно, и мы, припрятав их в скрытной лощине (а кони шираев достаточно умные, чтоб ждать нас там столько, сколько понадобиться - привязать такое животное просто не могла подняться рука) вошли в город на своих двоих.
- Веди дальше сам, - тут же бросил Гоб, - в этих каменных джунглях я плохо ориентируюсь.
А я не знал, куда идти. Я ничего не знал. Что произошло, кто эти люди бандитской наружности. Я не знал даже их названия. Я даже не думал о том, как найти Иссу - если он тут, во враждебном лагере, то рано или поздно даст о себе знать. Сейчас я уже благодарил судьбу, что моей даву с Хомарпом тут не было - а то кто знает, что бы с ними сделали мятежники…
Одно я понимал хорошо. Идти домой, то есть в дом Хомарпа, бесполезно. Особняк ширая - слишком привлекательная цель для бандитов, они наверняка уже его разграбили, а то и подожгли. По городу, каменному, виднелись следы пожаров. Не частые, но виднелись. А раз идти в дом Хомарпа смысла нет, то я отправился в единственное место, которое меня связывало с прошлым. Хотя какое прошлое… Два месяца назад, это разве прошлое? А я тогда чувствовал, что это все было очень давно, компания "Моше и Авьен", благотворительная компания "Исполнение Последнего Желания". В прошлой жизни. Что земля, что Киев, что времена моего пребывания на посту генерального директора строительной компании… Слишком много других событий с тех пор произошло. Поездка на восток, война с врагами, смерти, смерти, смерти, поездка на запад, мир, который был тот, да не тот…
Короче, мы отправились в мой офис. Я не знал, что я там хочу найти. Просто это было самое "нейтральное" место из тех, что я знал. Не идти же в здание Совета Латакии - уж где-где, а там бывшие магистры должны были в первую очередь все под свой контроль взять.
Когда мы добрались до офиса, он был закрыт. То есть в этом ничего не было удивительного, я и не думал, что тут сейчас кто-то работает. Это было даже хорошо. Ключ у меня был, замок никто не менял, а раз закрыто - значит внутри никто не успел пошарить. Рассказывая Гобу подробности своей работы в строительной отрасли, я провернул ключ в замке, толкнул скрипучую дверь, ее, наверно, никто уже давно не смазывал, и почувствовал, что я куда-то лечу.
А потом было больно. О затылок что-то твердое ударилось, оказалось - "асфальт", а сверху еще и Гоб своей далеко не маленькой массой придавил. Искры из глаз полетели. Голова раскалывалась, если не сотрясение мозга, то головные боли на неделю вперед я себе точно заработал. И от Гоба я такого предательства не ждал. Я его другом считал, а он так со мной поступил.
- Ты чего, Гоб? Что на тебя нашло? Оо… - спросил я, одной рукой придерживаясь за разбитую голову (сотрясения мозга не было, но до крови затылок расшиб), а другой репетируя один магический жест. Он меня, по идее, должен был от других посяганий гоблина защитить. То есть в другое время я мог это заклинание, как и другие, в уме сформулировать, но когда голова болит - лучше не рисковать. А то еще наколдую не то, что надо, и разбирайся потом. Если будет кому разбираться.
Гоб ничего не ответил - а только указал куда-то своим когтем. Я посмотрел. У противоположной стороны улицы, на земле, лежали две сломанных стрелы. А на самой стене были две глубокие отметены. Свежие. Я так прикинул - вышло, что это как раз из двери моего офиса стреляли. Тут мне и вспомнился подозрительный свист, который раздался, когда мы с Гобом уже падали. Тогда я на него внимания не обратил, а сейчас сразу дошло. Так стрелы свистят. Когда рядом пролетают.
- Спасибо, Гоб, - отозвался я.
- Да ничего, Моше. Только ты, паря, в следующий раз осторожнее. Знаешь правила? С незнакомыми людьми на улице не разговаривать, в незнакомые двери не заходить.
Но в том-то и дело - дверь была мне знакома. И никто ее не взламывал. "Неужели это на меня специально ловушку подготовили?" - подумал тогда я. Но тогда это очень странная ловушка - убить меня можно было сотней других, более простых, методов, а когда хотят в плен захватить, в упор не стреляют.
- Мы должны как-то разобраться, кто там засел, - сказал я Гобу, так как из распахнутой двери нам навстречу никто не спешил выбегать.
- Да без проблем! - жизнерадостно бросил Гоб, я заподозрил неладное, но остановить его не успел. - Эй, вы там! - заорал он так, что во всем Хонери, наверно, услышали. - Что, совсем совесть потеряли? Что вы за гости такие, что хозяина стрелой встречают? Пошли, Моше, будем гостей незваных из твоего дома выпровождать.
- Моше? - раздался изнутри на удивление удивленный голос, - Вы сказали Моше?
- Да, это я, Гэлл, - наконец узнал я голос советника и своего финансового директора, - можно мне в свою компанию зайти? Или ты решил, что раз ты тут был оставлен финансами ведать, то и стрелять в меня право получил?
- Конечно заходи!
В голосе Бэхэмма Гэлла звучала неподдельная радость. И мы с Гобом зашли. На этот раз уже стрелы в голову не летели. Но дверь за нашей спиной быстро захлопнулась.
Внутри был Гэлл. А еще Председатель совета. И еще пять советников. Все те, чьих подписей не было на памятном мне письме, где Иссу срочно в Хонери вызывали. В итоге нас было семеро - кворум, с большинством голосов. Формально мы сейчас могли принять абсолютно любой закон. Но только мне интуиция подсказывала, что по приходу в Хонери "учения", ведомого "учителями" Беаром и Яулом, мы все сами оказались в положении вне закона. Вряд ли от хорошей жизни Совет Латакии укрылся бы в офисе моей компании.
Объятий не было. Рукопожатием ограничились, я представил, "Гоб, это советники, советники, это Гоб", на том формальности и закончились. А потом я сказал:
- Что у вас тут произошло? Что с Хонери? Где Исса?
- Ширай Исса в беде, Моше, ответил Председатель, но не спеши - ты ничем ему сейчас не сможешь помочь. А случилось следующее…"
- Когда ты уехал, мы ничего не поняли. Твоя загадочная записка не прояснила, а только запутала ситуацию - многие высказывались, что это фальшивка, и что на самом деле ты предал нас. Только никто не мог сказать, кому. Потому мы не спешили объявлять тебя предателем, а работали, как и прежде.
Работы у нас с каждым днем становилось все больше и больше. Запасы продовольствия катастрофически падали, беженцы прибывали. Лишенный защиты город стоял совершенно беспомощным, городской стражи не хватало даже на то, чтоб обеспечить патрулирование улиц. Налоги не приходили, люди отказывались платить, объясняя это тем, что у них самих ничего нет. Торговля умирала. На фоне таких проблем мы допустили страшную ошибку - мы упустили "учение".
Нашу вину не может оправдать даже то, что произошло страшное предательство. Пятеро из тех, кого мы считали своими братьями, оказались предателями. Они предали все, чему мы должны быть верны - Латакию и тридцать шесть богов. Они еще осенью вступили в сговор с мятежными магистрами, и отреклись от своей веры, польстившись на лживые слова и обещания. Они возгордились, возжелали власти, и все это время саботировали многие начинания Совета Латакии, облегчая приход на нашу землю еретического "учения". Они сумели организовать работу распространителей ложных слухов о том, что врагов не существует, и помогли ереси прорости и укрепиться в окружающих землях.
Они боялись действовать открыто, но лишь до тех пор, пока мятежные магистры не пошли сами на Хонери, польстившись на богатство и беззащитность этого города. К счастью, мы вовремя узнали об их предательстве, но все, что мы успели - вывести из города всех шираев и аршаинов. Они укрылись в ближайших замках, штурмовать которые, как мы думали, мятежные магистры не будут спешить.
Больше мы ничего не успели. Еретическое "учение" укоренилось слишком быстро и в слишком многих умах, потому Хонери пал без боя. Его заняли "истинные стражи Латакии" - вооруженные преступники, объявившие себя хранителями порядка. Их было много, тысячи. В первые дни они грабили и убивали всех, кто имел хоть отдаленное отношение к шираем, или просто имел слишком большие, по их мнению, богатства. "Мы лишь отбираем то, чего был по их вине лишен народ Латакии", - говорили "истинные стражи", и грабили, убивали, насиловали и жгли. Она захватили все склады с последними резервами, и устроили пир, длившийся несколько дней.
Только это нас и спасло - поведение еретиков вызвало волну гнева среди жителей Хонери и стоящих лагерем у городских стен беженцев. Волнения были утоплены в крови, с тех пор никто уже не рискует открыто выступать против "учения". Его позиции вне Хонери все еще сильны, но в самом городе, а особенно в лагере беженцев, куда вместе с "учением" пришел голод, уже давно зреет праведный народный гнев. Ему лишь нужен лидер.
Когда мы узнали, что в Хонери едет сам магистр Воинов Пограничья и Багряной стражи Храма, ширай Исса, мы возрадовались, ибо думали, что он станет тем, кто сможет изгнать еретическое учение и разгромить мятежников. Но это была ловушка - предатели Беар и Яул устроили на ширая Иссу коварную засаду, пленив его в неравной схватке, и заточили в казематы. Они, как оказалось, уже давно были тут, в городе - но только когда Исса был пленен, "учителя" явили себя своей еретической пастве.
Они смогли остановить мародерство и приструнить своих цепных псов. Но вместо того, чтоб получить желаемое, сами оказались в ловушке - Совета Латакии не стало, шираи ушли, и все неподъемные тяготы взвалились на их плечи. Но подлые мятежники и тут явили свою гнилую натуру. Они не стали решать никаких проблем, объявив, что во всех бедах виноваты шираи и их приспешники, саботирующие все благие начинания. На центральной площади города, у самой Башни Драконьей Кости, была установлена виселица, и на ней стали умирать "враги Латакии", как двулично назвали мятежники истинных патриотов.
Среди главных врагов Латакии были названы мы все, наши осведомители, чьими стараниями мы до последнего момента знали о происходящем. Тогда же мы собрались тут, в твоем офисе - единственном месте, где нас никто не стал искать. У нас больше нет ушей и глаз во внешнем мире, последние верные нам люди, готовые рисковать, помогают нам продовольствием. Но каждый день может стать для нас все последним. Нас ищут, а пытки "истинных стражей Латакии" развязывают языки, увы, даже настоящим патриотам. Мы каждый день ждем, что откроется дверь, и сюда войдут, чтоб отвести нас на виселицу.
Мы не думали, что это будешь ты, брат Моше. Стрелы должны были поразить врагов, не знающих кодовый стук. Но тридцать шесть богов не оставили нас, они прислали тебя. Это судьба, Моше - ты пришел, чтоб спасти всех нас и всю Латакию. Избавить ее от еретического "учения" и гнусных мятежников.
"Вот такие вот творились нехорошие дела. Беда никогда не приходит одна, а тут даже не беда - тут Катастрофа пришла вместе с Трагедией, прихватив за собой Конец Света. Пока люди в сердце Латакии и на востоке встречают врагов, пока там идет Шаули Емаир, война Отечественная, тут началась еще более страшная, Гражданская война. Север, одурманенный "учением", пошел на запад. Как я еще тогда уяснил из рассказа Председателя Совета, Беар и Яул не думали ни о благе Латакии, ни о ее будущем - они лелеяли лишь месть, и были настолько слепы, что даже вторжение врагов не могло заставить их отказаться от своих первоначальных планов.
А они знали об этом. Если Исса действительно в плену, он не мог не рассказать своим пленителям о том, что происходит в Пограничье - про ширай батхара, орду орд, прорвавшую Границу. Беар с Яулом, даже зная об этом, продолжали свое восстание, действительно поставив под угрозу само существование Латакии. Я никогда не говорил сам себе пафосные слова, типа "я должен их остановить любой ценой" или "я готов умереть за спасение Латакии". И я никогда не думал такие вещи. Ближе всего мне тогда была другая, более осторожная мысль: "я должен попробовать что-то сделать, вдруг что-нибудь и получится". Но сказал я другое:
- А где Исса? Может его можно как-то спасти? - спросил я.
- Магистра ширая Иссу держат в темнице замка Докен, он сейчас стал резиденцией "учителей", - ответил мне один из советников.
Я хорошо знал этот замок. Один из самых древних замков во всем Хонери, его стены выходили непосредственно на площадь у Башни Драконьей Кости. Это была резиденция одного из самых влиятельных аристократических родов Латакии, из которого вышло много прославленных шираев, и не только шираев. В этом роду были советники и аршаины, градоправители и богатейшие торговцы. Не удивительно, что именно замок Донек приглянулся бывшим магистрам. И не удивительно, что в его древних подземельях нашлись темницы, способные удержать даже такого могучего ширая, как Исса.
- Ждите. Я должен сам все осмотреть, - сказал я, и мы с Гобом ушли.
То есть мы не сразу ушли. Еще выслушали много замечаний и наставлений, мне говорили, что это самоубийство, что я объявлен, как член Совета, врагом Латакии. Объясняли, что я, по причине своей глупой благотворительности, слишком известная фигура, и меня обязательно узнают и выдадут. Но я не услышал все эти возражения. Во-первых, потому что верил в жителей Хонери - я не знал ни одного, кто бы в мою бытность главой благотворительной компании, говорил бы про меня гадости. Люди видели мое бескорыстие, видели, что мне деньги не приносят счастье, а приносит его помощь другим. И потому не завидовали. Это во-первых, а во-вторых - я с тех пор изменился. И без того тощий, превратился в швабру, на которое с горем пополам висела одежка. Волосы очень коротко постриг, почти налысо - просто один раз едва собственным огненным шаром курчавую шевелюру не подпалил, вот и решился на такой шаг. Только нос прежний остался. Ну и в-третьих - я видел людей на улицах. В тот день. Они шли, опустив голову, и не смотрели друг на друга. Делали вид, что кроме них никого больше в мире не существует, понуро спеша куда-то по своим делам. Только "истинные стражи Латакии" внимательно всех осматривали, но из них меня в лицо никто не знал, а по описанию, без портрета, не так-то и просто человека узнать.
Потому хоть я и рисковал, но риск оправдан. С этим даже Гоб согласился. Я должен был что-то узнать про Иссу, а случись неприятности - у меня есть магия, у Гоба ятаганы, как-нибудь выберемся. Только непонятно, куда… Не было в Латакии уже места, где можно спокойно отсидеться - страна закипела, и кровь уже начала обильно поливать эту многострадальную землю.
Когда мы уже были на улице, Гоб сказал:
- Лучше давай поспешим, Моше.
- Почему? - не понял я.
- А ты послушай! Только внимательно.
И я услышал. "А ты слышал, сегодня будут самого предателя-магистра казнить?" - сказал один прохожий другому. "Да", - отвечал тот, - "говорят, это он все беды последнего года на Латакию накликал!". "Я тоже это слышал, каким же он гадом оказался, а еще и магистр!" - с умным видом делал заключение первый, и они расходились дальше по своим делам.
"Иссу сегодня казнят!" - забил набат у меня в голове, и я, обгоняя быстрого Гоба, помчался в центр города. К Башне Драконьей Кости.
Тогда я не думал о собственной безопасности. Я не замечал, что в мою сторону бросали удивленные взгляды, а бегущий следом Гоб высказывал все, что он думает по моему поводу. Самым ласковым было "я же не это имел ввиду под "поспешим", Моше!" Но я боялся опоздать, а потому не слушал слова своего друга. Только потом я понял, что риск был совершенно неоправдан, тогда же эмоции взяли верх над разумом.
В центре города уже стояла огромная толпа. То есть мне она тогда показалась огромной. А в самом центре, у стен Башни, стоял помост. Мятежные магистры избрали для Иссы другую казнь, не такую, как для других шираев. Петля в последнее время стала слишком обыденна в Хонери, слишком много висельников, они уже не вызывали никаких эмоций, став привычным элементом городской жизни. Потому специально для Иссы соорудили огромную плаху, и палач, в котором я с удивлением для себя опознал ширая Беара, едва удерживал в трех руках сразу великанский топор.
А рядом стоял Яул, зачитывающий приговор, и десяток "истинных стражей Латакии", едва удерживающих закованного по рукам и ногам Иссу. Но я-то знал - не толстые цепи и не бывшие головорезы, внезапно получившие власть, сковывали этого могучего воина. Я помнил по школе Ахима Растерзала, как тогда еще безымянный Немой Гигант гнул металлические прутья и рвал цепи, не чета этим цепям. Я помнил, как Исса голыми руками разбрасывал вооруженных до зубов шираев, не чета этим наемникам. Не увидел я и магии со стороны Беара, сковывающей великого воина - и это было непонятно. Исса даже не пытался вырваться на свободу, но и сломленным он тоже не был, надменно смотря прямо в глаза своим палачам.
Но я все равно не мог просто стоять и смотреть, как казнят надежду Латакии, великого воина и полководца, а кроме того - моего друга. Я должен был что-то делать, и, пока Яул зачитывал приговор, мы с Гобом начали пробиваться сквозь толпу к помосту.
Я не смотрел по сторонам. Я грубо расталкивал людей, потому что они были для меня не людьми, а стервятниками, собравшимися посмотреть на казнь великого человека. И, когда меня ухватила чья-то старческая рука, я грубо произнес:
- Отвали, старик! - и попытался скинуть ее со своего локтя, но у меня ничего не получилось.
- Эх, молодежь-молодежь… Совсем страх и совесть потеряли, никакого уважения к пожилым, - произнес хорошо знакомый мне голос. - А ведь это и твоя вина, сталбыть, тоже! Не смог своему ученику привить даже элементарные истины, вот из-за таких, как он, и обесценилось в последнее время гордое звание аршаина.
- Моя вина, - ответил другой голос, который я и через сто лет помнить буду. - Я думал, что Моше хоть что-то для себя уяснил, а он как был соплей зеленой, так и остался…
- Араршаин Жан-Але, - повернувшись, я постарался изобразить вежливый поклон, что не очень легко сделать в густой толпе, - я прошу прощения за свою грубость. Я был ослеплен гневом и желанием спасти ширая Иссу, и… Жан-Але, Ахим - почему? Я не знаю, как вы здесь оказались, но если мы все собрались вместе, мы можем попробовать спасти Иссу, и…
- Все не так просто, Моше, - грустно вздохнул старик. - Ахим, я был не прав - ты воспитал достойного ученика, который не стал спрашивать, как мы здесь оказались, а первым делом извинился, как и должен был поступить истинный шаин. Потому властью, данною мне, я провозглашаю тебя аршаином.
- Да это может и подождать, - отмахнулся я, только тогда заметив, что не только Жан-Але и Ахим. Все мои школьные учителя - аршаины Ли, Хармид Хомтрий, Фимар, Мало Поел, даже Лима, со своими неповторимыми зелеными волосами и похожими на щупальца руками - были тут. Им не нужно было маскироваться - они не были знамениты и ничем не выделялись из пестрой толпы жителей Хонери, собравшихся просто посмотреть на казнь.
- Жан-Але, Ахим - если мы все собрались тут, то можем напасть на магистров, вырвать у них из рук Иссу и скрыться. Я не думаю, что охрана сможет совладать с таким количеством опытных аршаинов, и…
- Не все так просто, Моше, - грустно покачал головой Жан-Але. - Не все так просто. Ты что, до сих пор не понял?
- Не понял что? - удивился я.
- Не в мятежных магистрах все наши беды. И не в "истинных стражах Латакии". Неужели ты думаешь, что Исса не смог бы сам сбежать из темницы? Или мы с радостью ждем его смерти? - спросил Жан-Але.
- Не отвечай, Моше, - остановил меня Ахим, - а лучше посмотри на Иссу внимательно. На него, на Беара, на Яула - скажи, что ты видишь? Нет, не так - не на поверхность смотри, а вглубь. Ты был одним из моих лучших учеников, у тебя это должно получиться.
Я тогда не понял, что значит "смотреть вглубь". Ахим этому никогда не учил, он имел ввиду явно не просто магическое зрение, а что-то другое. Я глубоко вздохнул. Что имел ввиду Жан-Але? Что на самом деле происходит? Я постарался увидеть все происходящее в другом свете, абстрагироваться от того, что два безумных мятежника собираются отрубить голову моему другу, что возбужденная толпа ждет этого мига. Мои глаза встретились с глазами Иссы - и ширай улыбнулся мне. Мне показалось, что я все понял.
- Обреченность. Это обреченность? - тихо спросил я.
- Не обреченность, - столь же тихо ответил Жан-Але, - а неизбежность. Исса прекрасно понимал, на что он идет, когда ехал в Хонери. Я говорил с ним. Он знал о ловушке, о том, что ему тут грозит верная смерть. Но это должно было произойти. Ты помнишь Предсказание, Моше?
- При чем тут… - начал было я, и тут же вспомнил, - "Найдет император на плахе покой…"
- Да. Магистр Воинов Пограничья и Багряной стражи Храма, ширай Исса найдет вечный покой на плахе. Это должно было произойти, и это произойдет - не сейчас, так потом. Не мятежные магистры станут его палачами, так ты, или я, или Ахим. Предсказание дает определенную свободу трактовки, но события, в нем описанные, произойдут, как бы мы все не старались обмануть судьбу. Исса знал, на что шел. Это был его сознательный выбор, а Беар с Яулом… Да, они сильны. Но не в них наша беда, Латакия умирает, а они - лишь слепые орудия судьбы.
- Тогда зачем вы здесь, если ничего нельзя изменить?
- Моше, ты так ничего и не понял, - горько вздохнул араршаин. - Мы собрались здесь как раз для того, чтоб этого не произошло. Чтоб Латакия устояла в грядущем катаклизме. Предсказание дает шанс на спасение, но те беды, что оно пророчит, свершаться в любом случае, как бы мы не пытались их предотвратить.
- Ущербная логика, - тихо, что только я его расслышал, буркнул за моей спиной Гоб, который все время разговора делал вид, что его тут не существует.
Я сейчас пишу дневник, и даже не знаю, прочитают ли его когда-нибудь. Но если это случиться, я хочу спросить, вы когда-нибудь стояли на казне друга? Нет, не лучшего друга. Я мало общался с Иссой, в школе Растерзала мы молча сидели рядом на занятиях и кивали друг другу головой в знак приветствия, а следующая наша встреча вообще происходила в обстановке, не способствующей дружественному общению. Исса стал моим другом заочно, я был наслышан о его боевых подвигах и заслуге в том, что этой зимой Латакия устояла и враги были задержаны. Я восхищался этим человеком, который действительно заслужил звания героя. А теперь ждал, пока его казнят. И ничего не делал. И другие мои знакомые тоже стояли рядом, и ничего не делали. И сам Исса молча слушал приговор, и тоже ничего не делал. Очень непонятное чувство. Правильно мне потом сказал Гоб: "Иссу не убили на площади, он уже был мертв". Для всех своих друзей и знакомых, даже для себя самого. Только я один тогда этого и не мог понять, все еще порываясь спасти человека, которым сам, добровольно, принес себя в жертву. Причем лишь потому, что "так велит Предсказание". Совершенно верно заметил Гоб, ущербная логика, "если судьбу нельзя изменить, то ее не стоит даже пробовать менять, потому что судьба неизменна". Но в чужой монастырь со своим уставом не ходит. Я бы мог, конечно, попробовать сам спасти Иссу, но тяжело спасать человека, решившего умереть. Вот и приходилось стоять и ждать, пока моему другу отрубят голову. "Отдавать последнюю честь герою", как назвал это Жан-Але, или "наблюдать за экстравагантным самоубийством", как обозвал то же самое Гоб.
Я не вслушивался в те слова, что читал Яул. Мельком долетали всякие обвинения в "угнетении трудового народе", "предательстве Латакии", "целенаправленном геноциде против собственного народа". И так было понятно, что Иссу обвинят во всех смертных грехах, а если сейчас случиться затмение, то и тут найдут его вину. Приговор был частью представления для толпы. Ни у кого не должно было быть сомнений, что казнят не народного героя, а главного предателя, по вине которого обрушились все беды последнего времени. Каждое слово обвинения было настолько лживым, что только бархатный, заволакивающий тихий голос Яула и мог заставить в его правдивость. На меня вся эта риторика не действовала, потому что я знал правду.
Потому я смотрел в глаза Иссе. То есть, конечно, нас отделяло добрых пятьдесят метров, но я глядел на гиганта и пытался понять, зачем он это делает? Генерал, главнокомандующий, знающий, что он сейчас нужен в войсках, идущий добровольно на позорную смерть… Для меня это до сих пор загадка. Может потому, что я - шмон, я гость Латакии, а Исса тут родился и вырос, и для него "очевидно", что оспаривать решение высших сил человек не имеет права. Я не знаю.
Когда Яул закончил читать приговор, над городом повисла тишина. Казалось, что никто вокруг даже не дышит. Я думал, что на этом все уже закончилось, и теперь произойдет сама казнь, но мятежные магистры решили, видимо, соблюсти некоторые формальности и хотя бы видимость законности происходящего.
- Осужденный Исса, - обратился к гиганту Яул, - ты имеешь право на последнее слово. Хочешь ли ты признать свою вину или и дальше будешь упорствовать в своей ереси?
Хороший ход. Что бы Исса не сделал - в любом случае это обернется против него самого. Промолчи он, начни оправдываться или обвинять Беара с Яулом - в любом случае в памяти свидетелей останется злодеем, который даже на пороге смерти не захотел покаяться.
- Да, я скажу свое последнее слово, - ответил гигант, и усмехнулся.
Исса бросил взгляд на толпу. Я не знаю, может мне показалось, теперь этого уже не узнать никогда, но было такое чувство, что он смотрит точно на меня. Не на Жана-Але, не на Ахима, не на Гоба, не на учителей магической школы или граждан Хонери, а на меня. И слова его были обращены как будто лично мне.
- Я не виню Беара и Яула в своей смерти, - сказал он. - Они лишь слепые орудия, мы же не можем обвинять меч, попавший в руку врага. Я не испытываю к ним злости и не жажду отмщения, как не жаждут отмстить иссушающему солнцу или холодной зиме. Я прощаю их искренние заблуждения, как прощают родители детей, несмышленых, но все равно родных. Да будут свидетелями моих слов все тридцать шесть богов, я никогда не предавал Латакии, так не предам же я ее и в этот раз, призывая к братоубийственной войне. Я ухожу в тяжелый час для моей родины, когда сами небеса ополчились на землю, и я не стану брать на свою душу грех, призывая проливать чужую кровь. Я ухожу, но я верю в тех, кто остается - я верю, что Латакия будет спасена, и вновь над нашими головами будет безоблачное небо. Над вашими головами. Я ухожу с чистой совестью, как человек, который достойно прожил свою жизнь, как ширай, который верой и правдой нес свою службу. Мое время прошло, мой долг в этой жизни исполнен. Я не боюсь смерти, потому что умираю во имя родины. Слава Латакии, слава тем, кто готов взять на себя тяжкую ношу спасения нашей родины!
Я тогда еще с ехидцей подумал: "ну что, Яул, уел тебя Исса!". И действительно. Мятежный ширай не нашелся, что ответить на речь гиганта - не сморить же с пожеланием славы Латакии или безоблачного неба над головой. Даже обвинения в "предательстве" после такой речи не звучат, как можно обвинить в предательстве человека, который только что простил собственного палача? Яулу нечего было сказать, но он и не стал портить торжественность момента какими-то словами, жестом отдав приказ подвести Иссу к плахе. "Истинные стражи Латакии" бросились выполнять приказ своего учителя и господина, но сколько они не старались - даже сдвинуть с места магистра им не удалось. Исса, закованный в цепи, лишь стоял и улыбался. И только когда стражники поняли бессмысленность своих пустых потуг, гигант сам, гордой поступью, подошел к плахе и склонил свою голову. Не знаю, как у других, а у меня даже возникло такое ощущение, что это не "учителя" казнили магистра, а он сам снисходительно позволил, оказал такую честь, отрубить себе голову. Судя по общему ропоту в толпе, такое ощущение возникло не только у меня. Даже на лице Яула (про лицо Беара не скажу, оно было под маской) возникло легкое недоумение, но он с ним быстро справился, кивнув своему приятелю, чтоб тот рубил.
Когда топор поднялся, я зажмурился. То есть мне уже не раз приходилось видеть смерть. И тяжело больных людей, мечтающих об исполнении своей последней мечты. И молодых солдат, убитых серокожими врагами. Но вот так, в парадной, напыщенной обстановке мне совершенно не хотелось смотреть на смерть, да еще и своего друга. Я даже думал, что с закрытыми глазами повернусь и уйду, не оборачиваясь, но общий удивленный, потрясенный вдох, пронесшийся над толпой, невольно заставил меня открыть глаза. Я ожидал, что увижу обезглавленное тело и голову, которую Беар будет держать в одной из своих рук, но ничего подобного.
Иссы не было на помосте. Ни живого, ни мертвого. А там, где еще совсем недавно было его тело, в воздухе висело лишь облако праха, слабо напоминающее своими очертаниями склонившего голову человека. А потом ударил порыв северного ветра, и даже эта иллюзия исчезла - прах развеялся над площадью, как будто никогда и не существовало такого человека, как ширай Исса.
Но я не обманывался, что он остался жив. Что бы ни произошло с бывшим магистром, там, на плахе, он умер, последней своей волей отдав все жизненные силы в мое распоряжение. А их было много. Очень много. Такого бурного потока некросилы я никогда не получал ни до, ни после этого.
- Он, конечно, клоун, но может это и к лучшему, - тихо за моей спиной пробормотал Гоб, а когда я, удивленный, обернулся, объяснил. - Этот твой дружок, Жан-Але, настоящий клоун. Вместо того, чтоб спасти человека, предпочел сжечь его труп магическим огнем. Но может это и к лучшему. Исса не заслужил того, чтоб над ним после смерти потешались, а эта парочка явно не собиралась оставлять тело в покое. Придумала бы, что с ним делать, фантазии не занимать. Хоть в чем-то утерли им нос.
Вот так вот эта казнь абсурдно началась, абсурдно прошла и абсурдно закончилась. Никто ничего не добился. "Учителя" вместо наглядной демонстрации получили ползущие по народу слухи, где судьба Иссы каждый раз немного приукрашалась, пока не дошло до того, что он из-под лезвия топора живым на небо вознесся. А мы потеряли главнокомандующего, за которым, собственно говоря, я в Хонери и приехал.
Ехать назад, на восток, смысла не имело. А потому я остался вместе с другими магами, собравшимися тут, чтоб обсудить судьбу мира. Тут ведь не только весь преподавательский состав школы Ахима Растерзала собрался. Как мне рассказали, все последнее время Жан-Але как раз тем и занимался, что мотался по всей Латакии, собирая аршаинов, на которых он мог положиться. Ему просто, хоть старик, а с крыльями - за пару дней всю страну из конца в конец перелететь может. Когда все это начиналось, Хонери был еще в наших руках, а потому и место сбора было выбрано именно тут. А потом, когда пришли мятежники, менять его никто не знал. Аршаины не боялись "истинных стражей Латакии", всегда могли отвести взгляд или надеть личину. Другое дело, что почти никто из них не имел опыта боевой службы, все боевые маги, что остались, сейчас сражались против врагов. Но уж о себе позаботиться каждый аршаин мог.
Меня тоже позвали на их "совет". Так назывались ежедневные посиделки, где, под председательством Жана-Але, они все дружно пыжились придумать, как страну спасти. И Гоб с нами пошел. Я его сразу представил, как надежного человека, который не выдаст, а этот гоблин кривоногий только улыбался. Он умеет так улыбаться, что со всем согласишься, лишь бы свои гнилые клыки перестал демонстрировать. Впрочем, "представил", это хорошо сказано. На самом деле со многими магами Гоб был знаком, а с Ахимом вообще обнялись, как старые знакомые. Как оказалось, они старые приятели, "вместе землю зубами грызли", как сказал Гоб, а Ахим добавил: "и носом, ты не забывай, и носом!", после чего они дружно рассмеялись. Так ни один и не признался, что там за история такая была.
Местом своего сбора "маги всей земли" выбрали один из дворцов, ранее принадлежавший средней руки аристократам, а теперь "сгоревший". Якобы сгоревший, то есть снаружи он выглядел как руины, не привлекающие особого внимания, таких по городу много встречалось. А на самом деле это был элементарный морок, и внутри все было целым. Впрочем, "элементарный", это я несколько приуменьшил. На самом деле далеко не элементарный, все же среди мятежников встречались люди с магическими способностями, а тот же Беар был магом огромной силы. Это был шедевр магического мастерства, которым его создатель, араршаин Жан-Але, вполне мог гордиться. Хотя я его сразу распознал. Даже Ахим удивился, как это мне так удалось, он даже пошутил, что у меня "глаз, как дыхание дракона - в глубину проникает". Впрочем, в каждой шутке есть доля правды, в чем я впоследствии смог сам убедиться.
Тут мы с Гобом, наконец, смогли отдохнуть после долгой дороги и не очень приятного дня, но долго бездельничать нам не дали. Скоро должно было начаться очередное заседание, куда мы тоже были приглашены, мало того - меня попросили сделать доклад по ситуации на востоке. Я пытался спихнуть на Гобы, ссылаясь на свою усталость, но не тут-то было. Этот горбатый гоблин даже улыбаться не стал, а совершенно невинно пару трюков со своими ятаганами показал, что и ежу стало бы понятно - этот за других вкалывать не привык.
Пришлось мне выступать. То есть в этом ничего страшного нет, я и на земле немало участвовал в театральных постановках, и в Совете Латакии заседал, а во время моей жизни в Пограничье даже пару раз просили перед войском речь держать. Но я всегда хотя бы готовился, заранее обдумывал, что и как говорить, а тут экспромт вышел. Плюс аудитория не очень, разношерстная, каждый аршаин весь себя самым умным считает. Им мало просто слушать, они еще и вопросами постоянно перебивают, а потом между собой шептаться начинают. Да еще и Гоб сидит, наблюдает насмешливо, как я выкручиваюсь. Жан-Але, совсем старика сломали последние события, сидел все время рядом, и молчал, как будто его тут и нет. Я уже злиться начинал, но тут вовремя Ахим на помощь пришел. Этот как встал, как высказал все, что о культуре собравшихся думает, что они до конца моего рассказа как мыши сидели, только глазами и хлопали.
Часть из того, что я рассказал, маги и сами знали, доходили своими путями слухи, а вот слова про Шаули Емаир стали для них новостью. Они догадывались, что Граница будет прорвана и войско шираев не сможет удержать врагов в Пограничье, но даже помыслить не могли, что это в партизанскую войну выльется. Думали, что будет планомерное отступление, как военных, так и гражданских - собственно говоря, если бы не я, то так, наверно, и произошло бы.
А когда меня опять начали вопросами заваливать, да так, что язык заплетался, вновь Ахим выручил. На этот раз он был не так груб, предложив собравшимся выслушать другие новости, пришедшие за сегодня.
Я сел рядом с Гобом, и приготовился слушать, но новость была всего одна. Совсем молодой аршаин, мой ровесник, вышел за трибуну и сказал:
- Только что пришли вести с юга. Серьезная эпидемиологическая обстановка привела к закономерному результату, а именно - в результате необдуманных действий в сфере решение вопросов обеспечения дезинфекционных работ в пострадавших в зимнее время поселениях возникли очаговые источники тяжелых заболеваний некоторых видов крупного рогатого скота…
Нет, на самом деле, понятно, что говорил он не так. Просто если переводить всю ту заумь, что этот всезнайка высказывал, на русский язык, то примерно такое и выйдет. Не только мне это было скучно слушать, а и остальным, тем более мы уже с первых слов поняли, что произошло. На юге Латакии началась крупнейшая за историю страны эпидемия домашнего скота (с летальным исходом), которая стремительными темпами продвигается на север. Собственно говоря, эту новость уже так давно все ждали, что она даже удивления не вызвала. "И скот, словно вор, украдет лютый мор" - пока Предсказание не давало поводов усомниться в своей правдивости, и все, что оставалось делать - ждать, пока пересохнут реки и начнется настоящий голод, от которого будут пухнуть "и старец, и млад".
То есть это магам оставалось делать. Я, вообще, люблю все новое, но их "совет" мне за одно заседание до чертиков наскучил. Если в прошлом, Совете Латакии, мы хоть делом занимались, то тут люди просто чесали языками, и собравший всю эту говорильню Жан-Але, наверно, и сам был не рад своей идее. Но отступать ему уже было поздно, пот и приходилось хоть как-то пытаться направить деятельность аршаинов в конструктивное русло.
Это все мне Ахим объяснил. Он пришел в нашу с Гобом комнату, и сказал:
- Ты не обижайся на Жана-Але, он уже стар, а решил такую ношу на свои плечи взвалить. Мы ему помогаем, чем можем, но я и сам не верю, что эту толпу можно превратить в реальную силу. Я ведь потому когда-то и ушел от остальных магов, организовав свою школу, что они все слишком закостенели. Они, хорошие в принципе люди, не видят ничего, дальше своего носа, и сколько мы не пытаемся с Жаном-Але раскрыть им глаза… Пока без толку.
Ахим много чего говорил. Он рассказал, как к нему прилетел араршаин, вынудивший Растерзала покинуть свое добровольное затворничество в стенах школы и вернуться к жизни Латакии. Рассказал, как ему больно было бросать учеников, оставляя их на таких, как шаин Здас и шаин Сис - они у меня еще в свое время лабораторные работы вели. Рассказал, как тут, в Хонери, им с Жаном-Але приходилось вылавливать прибывающих аршаинов, вечно витающих в облаках и не сразу способных заметить, что в городе поменялась власть и начались масштабные чистки инакомыслящих. О чем Ахим ни слова не сказал, так это о Иссе. Из чего я заключил, что он, шмон, как и я, тоже осуждал поступок ширая, но не мог ничего с этим сделать.
- Ахим, - сказал я, когда мой учитель закончил свою речь, - я не хочу тут сидеть. Я не умею открывать другим глаза, вы с этим вправитесь все равно лучше.
- Да, это будет правильный выбор, - согласился Растерзал. - Если кто и может сейчас что-то сделать, то это ты. Нет, я не думаю, что ты и есть "святой и безгрешный юнец", но чтоб он пришел, и спас наш мир, мы тоже должны что-то делать. Я не буду давать тебе никаких наставлений, ты сам понимаешь, что должен быть осторожным и что любая твоя ошибка может стать тем камнем, который вызовет лавину. И не только твоя. Латакия балансирует на краю пропасти, и от каждого из нас зависит, сможет ли она устоять.
- Гоб, ты пойдешь со мной? - спросил тогда я у своего друга. - Предупреждаю сразу, то, что я собираюсь сделать, тебе может не понравиться, мало того - стоить жизни нам обоим.
Конечно, я и тогда понимал, что это риторический вопрос. Загадочно выковыривая своими огромными клыками нечто серо-буро-малиновое из ушей, Гоб лишь улыбнулся в ответ, подтверждая, что та просто теперь ему от меня не отделаться.
Мы еще долго говорили с Ахимом, а потом пришел Жан-Але, и они вдвоем выполнили формальности, после которых я мог уже на законных основаниях зваться не шаином, а аршаином. Впрочем, меня и так иначе никто уже давно не звал, так что это действительно была лишь дань традиции, не более. И правильно. Я тоже считаю, что даже в такие тяжелые времена не стоит забывать о мелочах, оставляя все на "послевойны".
Потом все ушли, а мы с Гобом завалились спать. Так прошел один из самых тяжелый дней в моей жизни, но я еще засыпая знал, что следующий день будет не легче.
Рано утром мы ушли из замка, и направились не куда-нибудь, а в больницы, приюты и другие места, где меня все знали и помнили. Причем я шел совершенно открыто, с гордо поднятой головой, а Гоб за мной тенью скользил. Если это страшилище перекошенное можно тенью назвать. С приходом новой власти все мои сбережения, естественно, оказались разграблены, все мое имущество конфисковано, но мне оно и не нужно было. Люди, к которым я приходил и которые узнавали во мне "исполнителя последнего желания", не просили золотых гор или райских садов. Пришли тяжелые времена, и желания стали проще. Особенно меня поразила одна мать, попросившая, всего лишь, накормить ее детей. Я пообещал не просто их накормить, а и позаботится, чтоб с ними и дальше все было в порядке, после чего счастливая мать умерла, одарив меня очередной порцией жизненной силы.
Я вообще давно хотел составить, как в компьютерных играх, в которые играл в детстве, этакую "шкалу магии", где как-то численно описать свой внутренний резерв "маны", сколько мне приносит одна добровольная жертва, сколько нужно на то или иное заклинание, сколько я могу черпать из собственных резервов. И так далее. Но так до сих пор и не получилось. Как обычный человек не может сказать, сколько калорий он получил во время обеда, так и я не мог оценить, сколько в меня вошло магии. Чувствую, что "сыт", а других инструментов, кроме интуиции мага, тут еще никто не смог придумать. Ахим говорил, "если ты думаешь, что твоих сил хватит только на дюжину заклинаний, то ты не никогда не станешь аршаином".
Долго мне, естественно, работать не дали. Может даже никто не доносил, просто меня еще на прошлый день хоть кто-нибудь да должен был опознать, а тут я появился в местах, где меня знал каждый, да еще и занимаясь своим прежним делом. Понятное дело, что поползли слухи, которыми по долгу службы обязаны были заинтересоваться "истинные стражи Латакии". Так и вышло. Буквально через несколько часов в палату, где я беседовал с очередным больным (по-моему это был молодая зеленокожая девушка, умиравшая от многочисленных побоев, но точно не помню), ввалились солдаты, которые нас с Гобом схватили и увели. То есть условно схватили. Они сделали вид, что нас поймали, а мы - что поймались. То есть меня бы они может и схватили, но Гоб решил по-своему, а спорить с озверевшим улыбающимся гоблином, размахивающим двумя ятаганами, никто не рискнул. Да мы и не сопротивлялись, только попросили, чтоб нас, прежде чем в темницу кидать, на встречу с "учителями" доставили.
Я был уверен, что Беар и Яул захотят лично поговорить со мной, и не ошибся. Бывшие магистры и шираи, а ныне духовные наставники "учения", согласились нас принять. Причем, судя по всему, и мое появление в городе, и открытое желание поговорить с ними стало для "учителей" полной неожиданностью. Не скрою, и для меня тоже - еще менее суток назад я и сам не думал, что так поступлю.
- Что ты хотел нам сказать, приспешник шираев? - спросил меня Беар, когда мы остались наедине. То есть условно наедине. Два на два - "учителя", Гоб и я.
- Оставь эту риторику, Беар, - отмахнулся я. - Я пришел не как враг, и кому, как не тебе, знать об этом. Неужели ты забыл меня?
Беар задумался, но наконец в его глазах мелькнула искра узнавания.
- Да, я вспомнил - ты один из тех шаинов, приспешников шираев, которые прошлым летом шли в Пограничье, что там предать…
- Оставь, Беар! - остановил я "учителя", пока он сам себя не завлек своей риторикой. - То, что было, прошло. Ты тогда тоже был шираем, но ведь теперь ты осознал свою ошибку? Помнишь те слова, что ты мне сказал во время нашего похода? "Была б моя воля, я бы отказался и от того, чтоб меня величали шираем - я просто человек, но мир пока еще не готов к этой простоте". Это ведь твои слова, тогда я их еще не понял, и только недавно до меня дошла вся глубинная суть этой мысли. Ты ведь еще тогда, когда не осознал истинной сути шираев, уже был готов отказаться от этого постыдного знания, став простым человеком.
- Да, это мои слова, - подтвердил Беар, скорее даже не мне, а Яулу, который с интересом вслушивался в нашу беседу. - Но я помню и другое. Я помню, что ты был вместе с вождем предателей Иссой и его подлым слугой Жаном-Але, позорящим звание араршаина.
- Беар, - ответил я, - ты ведь умен - ты не можешь не понимать, что у меня не было другого выхода. Но ты не можешь не знать, что я не остался с ними, смотреть, как они в Пограничье пьянствуют, вместо того, чтоб готовиться к нападению врагов. Беар, я ведь помню, что ты от всей души хотел поднять всю Латакию, чтоб остановить врагов - а вместо этого Исса и Жан-Але остановили тебя, и сами полегли, и не смогли остановить врагов. Яул, - у меня были и для него слова, - я знаю, что ты был лучшим магистром Воинов Пограничья, а стоило занять предателю Иссе этот пост - и все, что ты творил годами, рухнуло в один миг. Я ведь только что из Пограничья, и видел, что враги прорвали границу. Трусливые шираи заперлись в замках, даже не вспомнив о своем народе, а тот, кто призван был ими командовать, бежал сюда, чтоб встретить достойный конец.
- Да, все так и должно было случиться, - ответил мне Яул. - Только мы с Беаром и служили Латакии, а не своей гордыне, за что и поплатились, пока наконец не открыли людям истину.
- Не только вы, - горько вздохнул я, - не только вы были обмануты шираями, и не только вы потеряли то, что имели, о их вине. Вы лишились лишь званий и заслуженной славы, а столь благородным людям не стоит скорбеть о такой мелочи. Я же потерял по их вине нечто большее. Послушайте мою историю.
После чего я в очередной рас пересказал свою жизнь в этом мире. С того момента, как меня на дороге встретил ширай Хомарп. Я рассказал, как он был груб с нами, со мной и Авьен, как мы вынуждены были бежать и скрываться. Как Хомарп преследовал нас и угрожал смертью сыновьям моего друга Норру, который рискнул нас спасти. Я рассказал, как мы с Авьен выучились магии, а когда нас погнали из магической школы - пошли в услужение к шираю Кесарру, чтоб удовлетворять любые его прихоти и прислуживать во время грандиозных попоек, которые он устраивал вместе со своими приспешниками. Я рассказал, как меня и мою даву погнали на войну, не спросив нашего желания, рассказал, как затуманил мои мысли араршаин, отдав в услужение своему приятелю-Хомарпу. Рассказал о том, как мы приехали в Хонери, где выполняли любые прихоти ширая, не осознавая того, что нас используют, как рабов. И о своей службе в Совете, куда меня затащили обманом и угрозами, я тоже рассказал. Рассказал о зиме, когда я, невзирая на все сложности, помогал простым людям, ничего не прося в замен.
- Но тогда еще мои глаза были закрыты, - говорил я, - и лишь весной я смог прозреть. Именно весной, волею судьбы, я встретил своего старого друга, Норра, человека, который не побоялся гнева шираев и спас нас с Авьен в первые дни. Мы встретились, и как не пытались враги омрачить нашу дружбу ложными речами, это была встреча старых друзей, на которой мы говорили искренне и душевно. Норр рассказал мне все о новом учении, тогда я еще пытался спорить, я не верил, что ложь может быть столь масштабна, и сети обмана столь глубоко опутать всю Латакию. Мы расстались с Норром как друзья, но когда я вернулся домой, произошло то, что я даже не мог представить в страшном сне. Ширай Хомарп, чувствуя, что время его приходит к концу, понимая, что конец власти шираев неизбежен, решил спастись, ударив меня по самому ценному - по моей любимой, даву Авьен. Он похитил ее и тут же ринулся прочь из города. Беар, Яул - я повторюсь еще раз - вы потеряли лишь титулы и славу, я же по вине ширая потерял самое ценное, что у меня было в этом мире - мою любовь. Я знал Авьен, она была настоящей даву, а даву никогда не оставит добровольно своего шмона. Ее увезли силой, в порыве гнева я бросился прочь из города, бросив предательский совет и все, что имел, но так и не смог их нагнать. Там, в дороге, судьба свела меня с Гобом - он сам может рассказать о своей жизни и о том, сколько зла причинили ему шираи. Мы были в Пограничье и видели, как шираи трусливо прячутся по замкам, а враги несметными ордами рвутся в Латакию. Уже тогда я окончательно понял всю глубинную суть учения, и отправился назад, в Хонери, где вчера пришел на казнь дважды предателя Иссы - он предал не только те слова и клятвы, которые давал как ширай, он предал самих шираев, трусливо бросив их в обреченном Пограничье и бросившись сюда, на запад, в пустой надежде спасти свою бессмысленную жизнь.
Я видел, что с каждым моим словом недоверие ко мне со стороны "учителей" постепенно сменяется радостью. Еще бы. Ведь я не просто говорил то, что они хотели услышать - я не лгал, лишь слегка искажая акценты - а у них теперь появилась огромное количество новых аргументов, свидетельствующих о гнете шираями простого народа и их преступной натуре. Я был уверен, что скоро история с "невинной девой, похищенной из объятий любимого вероломным шираем", станет обязательным пунктом в агитационных речах. Я не знал точно, что слышали обо мне эти два человека, а они наверняка должны были слышать немало, ведь среди бывших советников были и их люди, но что бы они не знали - меня нельзя было поймать на лжи, потому что я говорил почти правду. Но этого было еще мало. Я должен был доказать Беару и Яулу, что предан их учению всей душой, а потому я закончил свою речь такими словами:
- Я слышал многое про вашу борьбу с шираями и их приспешниками, и хочу вам помочь. Не знаю, насколько будет ценным это знание - но вчера, когда я вернулся в город и отправился в свой офис, там укрывался в полном составе весь предательский Совет Латакии, выжидая удобного момента, чтоб подло ударить вам с спину, исподтишка нанеся ядовитый удар. Я не знал, как связаться с вами, не вызвав подозрений со стороны преданных им людей, которые, наверняка, еще остались в городе, а потому вынужден был выждать удобного момента, чтоб рассказать вам это.
В глазах "учителей" вспыхнули радостные искры - видимо, упущенные советники, которые слишком много знали, были для них головной болью. Причем "учителя", еще недавно бывшие врагами, за последнее время настолько сблизились, что им было достаточно одного взгляда и пары слов, чтоб вынести свой вердикт. Яул ушел отдавать приказы, а Беар обратился ко мне:
- Мы рады, что такой человек как ты, шмон аршаин Моше, на нашей стороне. Твои слова были полезны для нашего дела, теперь же говори, что ты хочешь от нас.
- Беар, - ответил я, - не чины, не титулы и деньги красят человека, а дела. Мне не нужна власть и дворцы, я никогда к этому не стремился. Я лишь хочу заниматься тем, что всегда было для меня самым дорогим - помогать простым людям. Не угнетая народ, как делали шираи, а служа ему по мере своих скромных сил. И я прошу разрешить мне продолжать исполнять последние желания людей, ничего не прося взамен. И еще - если вдруг вам станет что-нибудь известно про судьбу даву Авьен - сообщите мне. Я должен ее спасти. А если вами будет пойман ширай Хомарп, то дайте мне с ним самому поговорить - у меня накопилось слишком многое, что я ему должен сказать.
- Шмон аршаин Моше, - своим громовым голосом гордо возвестил Беар, - твои желания благородны, ты волен в своих действиях и тебе будет оказана любая помощь, которую ты попросишь, потому что нет ничего более святого в Латакии, чем жизнь человека. Я же со своей стороны даю тебе слово, что как только мне станет известно что-либо про твою любимую или этого предателя Хомарпа, тебе дадут знать.
- Благодарю тебя, Беар.
Потом нас отвели в гостевые покои, где нам теперь предстояло жить. Я не знаю, что наговорил "учитель" Беар своим солдатам, но весь о нашем высоком статусе разнеслась очень быстро, и все "истинные стражи Латакии" кланялись нам с Гобом почти так же низко, как и самим "учителям". Когда вернулся Яул, то я узнал, что бывший магистр не успел - кто-то предупредил советников, и они успели скрыться буквально за несколько минут до того, как за ними пришли солдаты. Маги смогли это точно определить, но взять след не смогли - над его сокрытием поработал как минимум араршаин. А так как такой был всего один на всю Латакию, то теперь Беар с Яулом точно знали - Жан-Але в Хонери и ведет подпольную борьбу.
Когда же мы с Гобом наконец остались наедине, и я убедился, что нас никто не подслушивает, мой кривоногий приятель сказал:
- Моше, это было великолепно. Знаешь, я с каждым днем все больше восхищаюсь тобой, ты ведь далеко не так прост, как мне показалось во время нашей первой встречи в лесу. Я бы даже сказал, что ты не безнадежен, и если немного постараться - из тебя можно вылепить хорошего человека. Например такого, как я.
- Спасибо за комплимент, Гоб, - устало ответил я. - Знаешь, наверно, это был самый безумный поступок за всю мою жизнь, и я до последнего момента не верил, что Беар с Яулом настолько сами уверовали в свое "учение", что способны простую лесть принять за чистую монету.
- Зато я об этом знал, иначе бы тебя остановил. Хотя, ты прав - это был второй по безумности, но и второй по гениальности поступок в твоей жизни. Самый безумный - это когда ты в ширай эрэц ввязался, даже не представляя, что это такое.
- А первый по гениальности? - спросил я, уже смутно догадываясь, какой услышу ответ.
- Ну естественно, когда ты ко мне за помощью обратился! - радостно осчастливил меня Гоб, впрочем, от этого самовлюбленного, вечно всем довольного гоблина другого ждать и не приходилось. - Ну, Моша, а теперь порадуй, какие у тебя дальнейшие планы по подрывной деятельности в стане врага?
- Никаких, - пожал плечами я. - Я же все еще Беару рассказал - буду людям помогать, ждать, пока про Авьен или Хомарпа что-то известно станет… Или ты думаешь, что я ему солгал?
- Ни на миг не сомневался! - усмехнулся Гоб, не уточнив, в чем именно он не сомневался. Вот и понимай, как хочешь.
Впрочем, я действительно не собирался ввязываться в политику. Потому что как бы не звучали глупо слова аршаинов про "обреченность" и "неизбежность судьбы", в одном они были правы. Угроза Латакии, где я оказался и покинуть которую пока не видел никакой возможности, исходила не от озлобленных магистров, не от голода и моровых поветрий, не от серых врагов, а от чего-то намного более страшного и неизбежного. Того, что написало на стенах Башни Драконьей Кости Предсказание, и теперь строка за строкой выполняло свои угрозы.
И искать ответ я тоже должен был там. В Башне. Ключ от которого в Багряном Храме. Путь к которому (ключу, не храму) знают лишь магистры Багряной стражи Храма, один из которых, Исса, не далее как вчера был обезглавлен, а второй, Беар, сошел с ума и искренне возомнил себя новой мессией, способной принести в мир благоденствие, утопив его в крови шираев и их приспешников.
Я тогда не стал говорить об этом Гобу. Он хоть и друг, которому можно довериться, но такие планы даже ему было знать ни к чему. Для всех, кто живет в Латакии, фразеологизм "зайти в Башню Драконьей Кости" означает "пропасть без вести" или "умереть". Но я верил, что если где и существует ответ, где и описан путь к спасению - то только в Башне. Ведь не даром же пошли легенды про великую мудрость, которую там можно найти - в таком сказочном мире, как Латакия, где временем правят древние Предсказания, такие легенды не возникают на пустом месте.
Даже в моем родном мире есть абсолютно достоверные факты, что к совам преданий следует прислушиваться. Самый известный - феномен дагонов. Это африканское племя в начале 20-го века четко знало, что Сириус систем трех звезд, из которых две карлики из тяжелого вещества. Все их придания записаны этнографической экспедицией, причем это была экспедиция уважаемого научного общества. Один из карликов открыли спустя 50 лет. В мифах дагонов все описано детально. Орбитальные радиусы, маленькие звезды, тяжелые настолько, что "сто мужчин не поднимут мельчайшую крупинку их вещества" и так далее. Точность просто потрясающая. О том, что существует Сириус-3, ученые начали догадываться лишь в начале двадцать первого века. Вычислили математически.
Если же в мире компьютеров и атомных станций наука уважает сказки дикарей, то почему бы и тут, в мире магии, мне не поверить в древние легенды? Тем более, другого пути я не видел, и верил, что с остальными проблемами люди как-нибудь справятся и без меня. Да и вождь Шаули Емаир, этакий партизанский командир, из меня не лучше, чем патриот, восставший против "учения" и сбросивший мятежных шираев. То есть никакой. Воевать и без меня найдется кому, а вот выйти за пределы плоскости, в которой ограничено сознание местных жителей, только такие шмоны, как я или Ахим Растерзал, и могут. Но ему это сложнее - слишком много лет тут прожил мой учитель, я же считал себя еще достаточно объективным, чтоб увидеть беды Латакии со стороны и придумать решение, до которого даже такие умники, как Гоб, никогда бы не догадались.
И лишь время покажет, был ли я прав, когда принял это судьбоносное решение.
Но тогда еще не настало время искать пути к ключу в башню, секрет магистров Багряной стражи Храма Беар не стал бы мне просто так выдавать. Потому я искал подходы к бывшему шираю, попутно продолжая "творить добро", а заодно и свой запас магической энергии пополняя. А события в мире разворачивались своим чередом.
Приверженцы "учения" уже не могли так огульно отрицать существования врагов. Вести о том, что весь восток Латакии уже принадлежит серым, а люди побросали свои дома, но не в страхе, а чтоб воевать с захватчиками, доходили все чаще. Потому очень скоро общепринятой стала моя версия событий. Согласно которой враги все же существуют, но шираи сдали Пограничье без боя, и лишь простые люди способны остановить врагов. Естественно, под мудрым присмотром пастырей, "учителей", которые обязательно найдут способ справиться с врагами. Слова Шаули Емаир звучали все чаще, и, постепенно, люди сами стали уходить на восток, чтоб добровольцами помочь своей родине. Что с ними случалось, как далеко продвинулись враги и где их смогли остановить - никто точно не знал, но вроде бы даже безумная ярость серых врагов оказалась бессильна против народного гнева людей, ставших спиною за родную землю.
С юга шел мор. Никто не знал, что за болезнь поражает скот, как она передается и существует ли лекарство, способное ее исцелить. От заразы не спасали стены "коровников" и "конюшен", из узких очагов она охватила огромные регионы страны, и хозяева повсюду стали сами забивать скот. Сначала это даже облегчило ситуацию с продовольствием, не в силах съесть или заготовить все самим, хозяева продавали мясо за сущие гроши, так что какое-то время даже у бедняков каждый день на столе был кусок мяса. "Учителя" не замедлили объявить, что только их мудрое руководство позволило решить проблему голода, но даже они понимали, что это затишье перед бурей. Уже тогда исчезали молочные продукты, и угроза страшного голода нависла над страной. В иные времена в Латакии, стране плодородных грунтов, где такая земля, что воткни сухую ветку - и вырастет могучее дерево, такое даже вообразить себе не могли.
Но в это лето гибло все. За дюжину дюжин дней не прошло ни одного дождя, стремительно мелели все реки, трескались грунты и лишь местами из земли торчали пожухлые стебли травы. Желтела листва на деревьях, так и не успевших принести плоды, озера превратились в лужи, грязную воду из которых в иное время последний нищий побрезговал бы пить, а теперь люди выстраивались в очереди, чтоб зачерпнуть хоть немного воды. И как на зло разбушевался океан, маня огромными запасами соленой воды. Ее, конечно, опресняли, испаряя и конденсируя влагу, но напоить этими каплями весь народ Латакии становилось все сложнее.
И нигде не было такого места, где бы жизнь проходило если не беззаботно, то хотя бы без каждодневной борьбы за существование. Говорили, что в на востоке Латакии, за Багряным Храмом, еще остались чистые ручьи и пруды, но там шла беспощадная война с врагами. Говорили, что на юге, где жара была людям привычна, выжили растения, чьи корни погружались в сердце земли и тянули оттуда воду, но там до сих пор бушевали волнения и то и дело вспыхивали эпидемии, уносящие тысячи человеческих жизней. О том, что на севере, вообще никто не говорил, слишком уж север после последней зимы и после того, как по нему прошлось "учение", стал безлюдным.
В связи со всем этим мне работы хватало. Каждую минуту вокруг умирали люди, беженцы, пришедшие сюда в поисках лучшей доли, местные жители, до сих пор не способные поверить, что все вокруг происходит на самом деле, а не во страшном сне. Увы, очень часто я оказывался бессилен. Люди просили невозможного - чтоб пошел дождь, чтоб ожили умершие, а один старик пожелал, чтоб "все стало, как было". Я ничем не мог им помочь, как и не мог даже пообещать, что постараюсь исполнить их обещания. Было очень тяжело, и как раз в те дни я был несказанно благодарен Гобу, который всегда был при мне и своим неунывающим характером заставлял улыбаться даже в такие минуты. Его советы часто оказывались кстати, а как помощник он был вообще идеален, такого пошли в пустыне за водой, так он оазис с собой притащит.
Весь старый Совет Латакии, вернее то, что от него осталось, влился в новый магический совет, как и было договорено. Я в первый же день рассказал Ахиму и Жану-Але про советников, только попросил не прятать их сразу, а подождать, пока за ними придут "истинные стражи Латакии" - чтоб моя история более достоверной казалась. Что там происходило на заседаниях совета я не знал, да и не очень интересовался. Время от времени случалось пересекаться с Ахимом, так он только отмахивался, "да, они все языками чешут", - говорил он.
Отношения с "учителями" складывались по разному. Если с Беаром мы очень быстро нашли общий язык и стали едва ли не закадычными друзьями, то Яул относился ко мне настороженно. Нет, он не проявлял открытой враждебности, был вежлив и обходителен, но я по глазам видел, что этот невысокий воин, больше похожий на дворового мальчишку, чем на могучего бойца, ждет с моей стороны подвоха. Хотя не только с моей. Постепенно я понял, что даже между двумя "учителями", которых паства считала едва ли не единым целым, существуют большие противоречия. Двум столь харизматичным фигурам сложно было уживаться друг с другом, и статус-кво, когда они формально равны, и ни один не имеет больших прав, ни того, ни другого не устраивал. Причем отличия между ними были даже на идеологическом уровне. Ненависть Беара к шираям была более искренней - он сам верил в то, что говорил, его обида переросла в убежденность, что все беды Латакии от этого сословия. И мечты его были просты и понятны, очистить мир от шираев, стереть даже упоминания о них со страниц истории, после чего как-нибудь разобраться с врагами и зажить мирно и счастливо. В поведении Яула было больше наигранность, экспрессии. Маленький воин намного лучше, чем Беар, понимал, что их речи не имеют ничего общего с реальностью. Причем я совершенно не мог понять, о чем он мечтает - скрытный, подозрительный, Яул умело маскировал все свои желания, и даже Беар, наверно, не подозревал, что на душе у его главного соратника.
Чем больше я за ними наблюдал, тем больше убеждался, что именно Яул создал "учение", причем так умело, что шестирукий Беар об этом даже не догадывался. Гигант был умен, но прямолинеен - его хитрость хорошо действовала на простых людей, но не могла обмануть тех, кто умеет думать. Даже в своих речах Беар чаще апеллировал к разуму, к логике, убеждая в своей правоте, Яул же предпочитал играть чувствами, эмоциями людей. Похожий на ребенка, с непомерно большой головой, улыбчивый, никогда не расстающийся со шляпой с пером, никогда не повышающий голос Яул заставлял себя верить и идти за собой на подсознательном уровне, потому его аргументы всегда было тяжело оспаривать.
К счастью, Яул не был магом, и ненавидел всех, кто был наделен магическими способностями. К счастью, потому что только из-за этого мы с Гобом и смогли узнать, что помимо "истинных стражей Латакии" существует другая организация, тайная, безымянная, подчиненная лично Яулу, в задачи которой входит не только выискивать врагов, а и следить за соратниками. Не буду рассказывать, как мы их вычислили - сначала Гоб "нутром почуял", что за нами наблюдают, потом я устроил небольшое магическое представление с несколькими иллюзиями, ну и заметили, что определенные личности идут слишком подозрительными маршрутами. Нет, не по нашим следам - они как раз ходили совершенно другими маршрутами, просто каким-то образом сотворенные мною двойники постоянно находились в их поле зрения. Мне на это Гоб указал. Я вообще всякими там шпионским страстями никогда не увлекался, и тут приятель мой кривоногий бесценным оказался. Дальше дело техники. Навесить на подозрительных личностей магические ярлыки, проследить, куда они направляются и перед кем отчитываются… Тут мне Ахим помог - я с такими сложными заклинаниями не умел оперировать, тут одной силы мало, а нужен еще и огромный опыт.
Вычислили мы Яула. А следующий шаг - ненавязчиво выдать эту информацию Беару. Ни в коем случае не обвиняя напрямую его "друга", даже не упоминая его имя. Просто рассказать, что да как, а Баер не дурак, до остального он и сам прекрасно додумался. Я даже для маскировки рассказал "свою версию", что это за мной приспешники шираев следили - пусть и шита белыми нитками, зато часть вопросов снимает. Причем Беар не подал вида, что мои сведения его заинтересовали. Лишь краюшки губ легко подергиваться начали, но я его уже хорошо изучил, и знал, что это явный признак крайнего гнева.
Не знаю, состоялся ли у них с Яулом разговор по этому поводу, или Беар сам предпринял какие-то меры, но уже на следующий день слежка за нами исчезла, а Яул стал относиться ко мне еще более подозрительно.
А еще я постоянно ненавязчиво подталкивал Беара на рассказ о Багряном Храме и заключенном там ключе. Прямо спросить, естественно, я не мог, такой вопрос равносилен тому, чтоб забраться на рейхстаг в сорок третьем, размахивая американским флагом. Я расспрашивал его о прошлой жизни. У Беара была богатая интересная судьба. Он рассказывал, как когда-то маленький шестирукий мальчик с четырьмя близорукими глазами и большой шишкой на голове решил стать благородным шираем и служить Латакии. Рассказывал, как все старшие приятели смеялись, когда он ушел в Багряный Храм на службу, и как через несколько лет никто не узнал в гиганте бывшее посмешище всего двора и "горе родительское". Из шишки вырос рог, который в Латакии считался признаком настоящего воина, из хлюпика, с трудом забирающегося на коня, вырос великан выше трех метров ростом, которого не всякий конь и выдержит. Беар говорил о своей жизни в Багряном Храме, как он учился и как завоевывал всеобщий почет и уважение, мечтая когда-нибудь стать магистром и принести в мир еще больше добра. И мечта осуществилась…
Конечно, далеко не сразу Беар так разоткровенничался со мной. Просто в душе этого человека еще осталось что-то от хилого ребенка, который хочет поделить своими бедами перед кем-то большим и сильным, кто способен его защитить. А так уж сложилось, что больше и сильнее самого Беара, наверно, во всей Латакии никого не найдется. И тут как раз я под руку подвернулся. Странный шмон, потерявший свою даву, аршаин, посвятивший свою жизнь помощи другим. Да и мне всегда говорили, что у меня внешность, внушающая доверие. Кудрявый, улыбчивый, с огромным шнобелем, я всегда вызывал жалость и желание довериться, чем, признаюсь, иногда приходилось пользоваться.
Так и в этот раз. Однажды, когда мы вечером говорили с Беаром о судьбе и ответственности человека за те решения, что он принимает (Гоба с нами не было, этот красавец хоть и улыбается бесподобно, но рядом с ним только слепой станет откровенничать), Беар сказал:
- А знаешь, Моше, единственное, о чем я жалею в своей прошлой жизни, что так и не судилось мне передать секрет ключа.
- Секрет ключа? - удивился я.
- Да, Моше. Ты думаешь, что магистр Багряного Храма - это просто самый уважаемый другими шираями воин? Да, так оно и есть. Но, помимо этого, и знают об этом немногие, магистр хранит секрет ключа от Башни Драконьей Кости, и сколько стоит Багряный Храм - столько этот секрет передавался от одного магистра другому, тому, кто должен был прийти на его место. Никогда не прерывалась эта цепь, даже когда изгнали и осудили магистра Иссу, был еще жив старый магистр, который передал перед смертью этот секрет мне. Теперь же я последний, кто его знает, Исса заслужено погиб, а передать эту тайну некому, потому что нет среди шираев тех, кому я могу доверять. Прошли времена, Моше, благородных шираев, теперешние шираи - предатели, все, без исключений, мечтающие лишь о собственной славе и власти, забывшие о клятве, которую они дают. И я боюсь, что когда придет мой час - тайна ключа уйдет со мной в могилу, и еще одна загадка Латакии исчезнет навсегда.
- Ты прав, Беар, - кивнул я, - но выход все же есть.
- Какой? - удивленно спросил гигант.
- Ты же сам сказал эти слова. Раз среди шираев нет тех, кому можно доверять, раз ушли в прошлое те, кто достоин хранить тайну - то ее должны хранить другие. Время шираев прошло, наступает новый мир, так почему же ты хочешь слепо следовать древним заповедям? Найди достойного преемника среди людей, тот же Яул…
- Нет! - столь категорично заявил Беар, что я сразу понял - отношения между "учителями" накаляются.
- Но почему? - продолжал я гнуть свою линию, - Это достойный человек, я не знаю больше никого, на кого еще можно было бы положиться, он будет хранить эту тайну и…
- Яул достойный человек, - вынужден был подтвердить Беар, - но есть тот, кто, я знаю, более достоин этого знания!
- Кто же это? - "удивился" я.
- Моше, слушай то, что я тебе скажу, и никогда, ни при каких условиях не говори об этом никому, пока ты не сочтешь, что ты нашел достойного приемника для этого знания!
- Нет, Беар, нет! - "изо всех сил" стал отказываться я, - Ты ошибся, мне не нужно это знание, я не готов к тому, чтоб взвалить на себя такую ношу…
- Именно поэтому я и открою его тебе, Моше.
Я еще долго затыкал уши и отказывался слушать, но в конце концов Беар меня уговорил. Пришлось пообещать ему, что буду достойным хранителем тайны магистров Багряной стражи Храма, и с кислой гримасой на лице выслушать то, что я стремился узнать все последние месяцы.
А на следующий день началось восстание. Причем оно стало полной неожиданностью не только для приверженцев "учения" и "истинных стражей Латакии", а и для самих восставших. Еще вчера они были лишь озлобленной голодающей толпой, даже не мыслящей о том, чтоб оказать вооруженное сопротивление сытым и вооруженным "истинным стражам", а уже сегодня по всем лагерям беженцев, широким кольцом окружающим Хонери, вскипела волна народного гнева. Причем ходили слухи, что на стороне восставших выступают возникшие ниоткуда маги, собравшиеся со всей Латакии, среди которых сам араршаин Жан-Але. "А кто такой араршаин Жан-Але?", - спрашивали люди друг у друга, и сами же себе отвечали: "Это наверно кто-то очень могучий, раз о нем все говорят".
Восставшие не смогли проникнуть в город. Хоть приверженцев "учения" и застали врасплох, они успели заблокировать все городские ворота, а идти на штурм высоченных городских стен, не имея не то что осадного снаряжения, а вообще ничего не имея, никто не хотел. Хонери, он же Хонери Великолепный, оказался в осаде, и ни войти, ни покинуть этот город никто не мог.
Впрочем, нас с Гобом это интересовало меньше всего. Мы-то уехали еще ночью, напоследок заехав в гости к Жану-Але, Ахиму и прочим магам, попросив их о небольшой услуге. И сейчас верхом на конях шираев (тех самых, на которых мне не так уж и давно приехали в Хонери, за которыми все это время тайно ухаживали верные люди) мы мчались на восток, в сторону Багряного Храма. И, хоть Гоб ничего и не спрашивал, я решил, что настало время рассказать ему о моих планах и о том, чем я на самом деле занимался последнее время. Я ждал от Гоба любой реакции, от гневного осуждения до насмешливого порицания, а вместо этого получил бурную радость.
- Ну наконец-то! - воскликнул гоблин. - Хоть что-то интересное в этом болоте! А я уж было начал пугаться, что ты совсем обленился, как все эти старые маразматики, называющие себя аршаинами, и ничего путного уже не сможешь предложить!
- То есть ты не считаешь безумством искать ответ в Башне Драконьей Кости?
- Я считаю безумством его там не искать! Если он где и валяется, то только там - во всех остальных местах наши глазастые товарищи уже наверняка все обыскали.
- Спасибо, Гоб, я боялся, что ты меня не поддержишь.
На это мой кривоногий приятель ничего не ответил, а только улыбнулся, еще раз продемонстрировав, какие у него гнилые, и в то же время острые клыки. Мог не стараться. На меня к тому времени его улыбка уже перестала действовать, уже привык.
И в третий раз я ехал с запада на восток, и опять не узнавал места вокруг. Все изменилось. От прежний Латакии осталась лишь жалкая тень. Страна ухоженных домов-башен, сверкающих позолоченными шпилями, страна ровных дорог, "выжигаемых" милыми драконами, сгинула, как мираж в пустыне. У меня вообще постоянно срабатывали ассоциации с пустыней. Пустынная, безлюдная земля. Пустые города, поля, сухие русла рек и черные стволы погибших деревьев. Сухие колодцы, покинутые дома, пыль, вездесущая пыль, от которой невозможно было нигде укрыться. И солнце. Жаркое солнце, от которого не спасала никакая тень.
Но люди все еще жили тут. У них не было выхода - они бы покинули свои дома, да некуда идти. Собирали по утрам росу, конденсирующуюся вопреки всем законам природы, выцеживали крохи воды из той глинистой жижи, что оставалась на дне самых глубоких колодцев, вываривали и жевали стебли редкой травы, которая вопреки всякой логике росла даже в таких условиях. Тут уже никого не интересовало, шираи виноваты во всех этих бедах, враги или "учителя". Поднять этих людей на борьбу с чем-либо можно было лишь предложив воду, много воды, но кому они нужны? Худые, иссушенные, едва перебирающие ногами, даже дети тут выглядели стариками, а взрослых достаточно было пальцем ткнуть, чтоб они упали.
На нас никто не обращал внимания. Попытайся мы с Гобом отобрать у местных жителей хоть каплю драгоценной влаги - уверен, набросились бы всем миром. Но мы обходились тем, что взяли с собой - а кони шираев в этом плане могли дать фору любому верблюду, обходясь без еды и питья несколько недель. Я догадывался, что в этих краях вода будет самым ценным имуществом, а потому у нас было несколько огромных бурдюков, которых не только на дорогу до Багряного Храма, а и на обратный путь должно было хватить.
Но не более. Иногда я видел глаза людей, умирающих от жажды. Детей. Они были не просящие, даже не умоляющие - неизбежные. Никто не ждал, что я остановлюсь и поделюсь водой, никто даже не мог предположить, что огромные бурдюки, свисающие с лошадей, полны именно водой. Но я-то знал об этом. И знал, что, может быть, именно этот глоток спас бы жизнь… И Гоб это понимал. Но мы не остановились. Ни разу. Потому что такое поведение было бы нецелесообразно, раз мы хотим спасти Латакию, то не можем рисковать ради жизней ничего не значащих для нас людей. Если они выживут - хорошо, если умрут - жаль, но вся Латакия важнее, чем жизнь одного человека.
А еще я боялся, что стоит мне один раз напоить, и потом я не смогу остановиться. Я слишком хорошо знал чувство, на которое способен умирающий человек к своему благодетелю. Обожание. К которому просто привыкнуть, но от которого тяжело отказаться.
Ближе к Багряному Храму, к сердцу Латакии, вода еще не ушла, и даже местами встречались зеленые деревья. Но тут уже стал слышен метафорический "звон мечей", враги были совсем рядом, и никто не мог сказать, дошли ли они уже до храма, или увязли в партизанской войне на западе. В любом случае, жара угнетала даже этих загадочных созданий. Привыкшие к вечному холоду и снегу по ту сторону Границы, серые спокойно перенесли лютую зиму, но вытерпеть летнее пекло было выше их сил. По сути, только этот фактор и сдерживал их продвижение. Можно даже сказать, что жара и сухость оказались спасительными, если бы их не было, то враги бы уже давно крушили Хонери.
- Вот бы все эти бедствия друг друга передушили, - мечтательно сказал тогда я, а Гоб лишь горько усмехнулся.
Мы оба понимали, что это пустые мечты. Да, жара сдержала врагов, а сухость приостановила моровые поветрия. Но это как раз тот случай, когда лекарство страшнее болезни, и радоваться такому стечению обстоятельств не стоило.
А потом мы дошли до Багряного Храма. Гоб меня довел. Он сам хоть никогда тут и не был, по его словам, но дорогу знал хорошо.
Собственно говоря, храмом это можно назвать лишь условно. Храм, это некое строение. Я его так и представлял - нечто вроде замка, с могучими стенами, а сверху какой-нибудь купол. Причем стены обязательно пурпурно-кровавого, багряного цвета. Но все оказалось намного прозаичнее. Багряный Храм - небольшой городок, некогда заселенный почти исключительно шираями, а сейчас абсолютно мертвый. Ухоженные улочки, аккуратные дома-башенки, газоны, где должны бы расти цветы, а не торчать мертвые коряги. И лишь в самом центре сооружение, подарившее этому городу название.
Это был холм. Природный холм из красноватой глины, не очень высокий, с пологими склонами и скругленной вершиной. Именно цвет земли и подарил название "багряный", а "храмом" изначально называлась естественная пещера в этом холме. Потом пещера была расширена - под холмом скрывались библиотеки и тренировочные залы, склады и спальни, где проходили подготовку молодые юноши из известных семей, желающие стать шираями. Постепенно холм превратился в огромный муравейник, изрытый настолько, что даже старожилы часто путались в его многочисленных коридорах и тупиках, и не существовало ни одной карты, которая бы помогла со всем этим разобраться. Впрочем, карт в Латакии вообще не существовало, и разгадать эту загадку мне, наверно, так и не суждено.
Но было одно помещение в Багряном Храме, о котором знали все - та самая изначальная пещера, где, якобы, был сокрыт ключ от Башни Драконьей Кости. Если покидая храм все остальные помещения шираи заперли, то вход в пещеру был всегда свободен для желающих там побывать. Оставив коней у входа в пещеру и прихватив факелы, лежащие в большом количестве прямо у входа, мы с Гобом начали спуск. Блуждать впотьмах не приходилось. Вперед вел лишь один проход, все боковые ответвления были заперты или заколочены, так что скоро мы оказались в одном из самых легендарных мест Латакии, "пещере ключа".
Как мне рассказал Гоб, обычно тут всегда были люди. Шираи, идущие по своим делам, аршаины, желающие приобщиться к мудрости в местной библиотеке, простые туристы из богатых семей. Но сейчас храм был пуст. Все жители его покинули. Но пустой город не был страшным, он был не мертв, а лишь спал, дожидаясь, пока его обитатели вернуться домой. В Багряном Храме была "позитивная энергетика", как сказали бы в моем мире, "тут веет жизненной силой", как говорили в этом.
Сама "пещера ключа" не впечатляла. Обычная, хоть и достаточно крупная пещера. Ее многие века преображали руки местных зодчих, но это были лишь косметические изменения, не затронувшие ее природного вида. Образованные сталактитами и сталагмитами колонны, высокие своды, скрывающие темноту. Полностью рукотворным тут был лишь пол, покрытый небольшими, исписанными непонятными символами, плитами. В четырех углах пещеры стояли четыре каменных алтаря, выдолбленных из камня стен, а в самом центре стояла небольшая декоративная башенка, которая должна была символизировать связь этого места с Башней Драконьей Кости.
И нигде ни единого следа ключа. Это и была "тайна магистров". Многие люди вообще считали историю с ключом и основанием храма одной из легенд Латакии, но все шираи точно знали - ключ от Башни Драконьей Кости существует, и сокрыт тут. Лучше других это знали шираи из Багряной стражи Храма, и именно от одного из них я и услышал историю про "тайну магистра". Дело было в Пограничье, мы сидели темной ночью у костра и травили разные байки, отдыхая от тяжелого боя с врагами. Ну и рассказал один пожилой ширай, прослуживший тут, в Багряном Храме, многие дюжины дюжин, что их магистры - не просто самые уважаемые и почитаемые среди шираев, а и хранители древней тайны ключа… Тогда я не придал рассказу особого внимания, лишь одна из многих баек, что мы тогда друг другу травили. А теперь настала пора узнать, насколько она правдива.
Искать ключ в пещере бесполезно. Я и так видел, что она пуста, а магическое чутье лишь подтверждало это. Да и никогда бы не рискнули древние шираи оставить такую реликвию, как ключ от Башни Драконьей Кости, в простом сундуке, пусть даже под неустанным надзором лучших воинов из Багряной стражи. Настало время проверить, насколько правдив был со мной Беар.
"Зал, где якобы храниться ключ, лишь двери в его истинную сокровищницу", - сказал тогда он, - "и чтоб открыть их, должен быть проведен следующий ритуал". А дальше начиналась сплошная мистика. Был бы тут простой скрытый ход, или даже магический - то его бы смогли давно отыскать любители разных загадок, которые никогда не переводились в Латакии. Но те, кто создали данную конструкцию, столь тесно сплели механику, магию и непонятно что, что даже я не понимал, что делаю, лишь тупо следуя полученным инструкциям.
Для начала на четырех алтарях следовало разжечь огонь, причем делать это в строгом порядке - южный алтарь, западный, восточный, северный. Затем в скрытые, незаметные пазы у основания башенки следовало вставить шесть зажженных факелов, причем тоже в определенном порядке северный, юго-западный, юго-восточный, южный, северо-западный, северо-восточный. Когда вся эта конструкция разгорится и засветит, следовало, на этот раз руководствуясь тенями, отбрасываемыми башней, зажечь еще восемь факелов в тех местах, где будут пересекаться нужные тени - хорошо хоть мы с Гобом факелов набрали с большим запасом. Еще несколько раз повторив подобные действия по все более сложным правилом, нужно было проследить, куда упадет тень от последнего факела, и одновременно нажать на эту плиту, проворачивая башенку вокруг своей оси. Когда же башня провернется, при этом немного наклонившись и изменив всю структуру теней, нужно было пройти строго по темным участкам, собирая все факелы - вообще-то это следовало делать одному, но Гоб шел за мною след в след, так что тут мы не особо рисковали. Когда же все факелы окажутся вновь собраны в руках (кроме четырех на алтарях, их не нужно было трогать), следовало повторно провернуть башенку, только уже в обратную сторону.
Честно говоря, когда я все это заучивал, чуть крыша не поехала. Но Беар был непреступен - он уверял, что малейшая ошибка ведет к смерти, что с того момента, как я в первый раз поверну башню, весь зал превратиться в смертоносную ловушку, выбраться из которой можно лишь идеально выполнив все указания. Не знаю, так ли это - ни меня, ни Гоба не тянуло проверять, что заготовили древние зодчие для незваных гостей. Мы выполнили все с идеальной точностью, и перед последним поворотом башенки я невольно набрал полные легкие воздуха и затаил дыхание. Заодно выставив вокруг нас магический щит.
Впрочем, я больше боялся не того, что мы где-то ошиблись или Беар меня обманул - я боялся, что он сам все это время обманывался, и ровным счетом ничего не произойдет. К счастью, мои опасения были напрасны. Стоило башне занять свою первоначальную позицию, как со всех сторон раздался скрежет древних механизмов, и огромный косок стены перед нами отъехал в сторону, открыв путь в полную неизвестность.
Дело в том, что "тайна магистров" была не полной. Она лишь говорила, как открыть дверь, но ни словом не упоминала, что лежит по ту сторону. Это знание было утеряно, и теперь нам с Гобом предстояло узнать на своей шкуре, что приготовили для нас древние, что лежит по ту сторону двери.
- Ну что, Гоб, не боишься? - спросил я, постаравшись максимально точно воспроизвести улыбку своего приятеля.
- От Небоишься слышу, - ухмыльнулся он, еще раз показав, что происходит с зубами, если их никогда в жизни не чистить.
Как истинные герои, запасшись водой, едой, факелами и оружием, мы ступили в темноту, и в тот же миг огромная каменная плита за нашими спинами абсолютно беззвучно заняла свое место. Впрочем, был и положительный момент - одновременно с этим вспыхнул свет, так что факелы стали временно не нужны. Но выбрасывать их мы не спешили.
Мы начали спуск. То есть мы даже не сразу догадались, что это спуск - коридор, в котором мы оказались, шел под очень небольшим углом. Но тем не менее мы погружались все глубже и глубже, а вокруг ничего не менялось. Все те же каменные стены, все тот же непонятный свет, льющийся сразу со всех сторон. Так, что даже теней не было. И абсолютно никаких ловушек. Я подсознательно ждал, что тут будет какой-то лабиринт, заполненный скелетами и магическими ловушками. Но в первое время ничего подобного не встречалось, и мы уже даже начали расслабляться. То есть я начал. Гоб вообще никогда не нервничал, и я не могу себе даже вообразить, что мой приятель начнет волноваться. Само спокойствие.
Я еще тогда Гобу сказал:
- Вот тебе и неизвестность! Тут разве что неизвестно сколько нам по этому коридору топать придется!
- Вот уж точно! - буркнул Гоб нечто абстрактное, что можно было и как согласие толковать, и как насмешку.
Но, к сожалению, так просто ключ получить нам не удалось. Неприятности начались через несколько километров спуска, когда я уже начал задумываться о привале. После очередного поворота, а коридор постоянно петлял, то вправо, то влево, мы вдруг оказались перед пропастью. Я едва затормозить успел, идущий за спиной Гоб тоже притормозил. Стал себе, маникюр изучает, решает, каким сегодня когтем настала очередь в носу ковырять. Как будто перед нами нет десятиметровой пропасти, это в ширину, какая у нее глубина - не знаю, лично я дна разглядеть не мог. И никакого моста, никаких штырьков в стене или рукохода на потолке. Как хочешь, так и перебирайся. Был бы я Жаном-Але - перелетел бы. Но увы, среди моего магического арсенала ничего "левитационного" не имелось, а конструировать заклинание на ходу я не хотел рисковать. И опять же - у нас с собой ни одной кошки не было, а если бы была, не сильно бы и помогла. Оба края пропасти были абсолютно ровными, и никаких камней, за которые можно было бы зацепиться, не наблюдалось.
- Ну, Гоб, что будем делать? - спросил я своего приятеля, который остановил свой выбор на мизинце, и теперь аккуратно выскребывал им из левой ноздри нечто зеленое.
- Идти вперед, возвращаться назад, стоять на месте, окончательный выбор за тобой, - радостно ответил он.
- И как же мы будем идти вперед? - начал выходить из себя я.
- Ногами, ползком, на четвереньках, друг у друга на плечах, - тут же отозвался мой приятель.
- Гоб, - не выдержал я, - тут твои шутки неуместны. Как же мы пойдем вперед, если тут пропасть?
- Какая пропасть? - удивился он.
- Да самая обычная! Ты что, не видишь?
- Нет. Перед нами точно такой же коридор, как и был до этого, и я не знаю, о какой пропасти ты говоришь.
- Ты серьезно? - сначала не поверил я, но потом убедился - Гоб не врет. Он действительно не видел никакой пропасти, и только прощупав ятаганом то место, где по его мнению был пол, а по моему - бездна, убедился в моей правоте.
- Вот тебе и ловушки начались! - радостно улыбнулся он. - Хорошо, что всегда под рукой есть такой опытный шмон, как ты, Моше, который всегда поможет их обнаружить!
- Что же тут хорошего? - возмутился я, - Мы стоим перед пропастью, нет никакого моста или даже намека на то, как ее можно преодолеть другим путем, нам нужно попасть на ту сторону, а ты говоришь "хорошо"…
- Пропасть широкая? - спросил Гоб, что-то оценивая в уме.
- Метров десять, - пожал плечами я.
То есть конечно, сказал я расстояние в других величинах, в дабаха, но местная единица длины почти равнялась земному метру. У меня никогда не было с собой линейки, чтоб проверить точно, разве что можно было на свой рост ориентироваться, но я и дома им не особо интересовался, метр семьдесят с чем-то, и тут всегда были более важные дела, чем свой рост мерить. Вот и перевел для себя местный дабаха как метр.
- Говоришь, десять? - переспросил Гоб. - Сойдет!
- Что сойдет? - не понял я, но было уже поздно.
Кривоногий гоблин ухватил меня, перебросил через плече, как будто я мешок с картошкой, а не самый сильный некромант этого мира, разбежался и прыгнул. Я даже испугаться не успел, настолько это все быстро произошло - только что я стоял на земле, а уже переброшен через чье-то плече, лечу в воздухе, а подо мной бездонная пропасть. Знал бы - хотя бы глаза закрыл, но Гоб почему-то решил, что извещать о своих планах тут излишним будет, да и не стоит прыжок через десятиметровую пропасть, особенно если ее краев не видишь, того, чтоб внимание уделять. Я и до того знал, какой у меня милый приятель, но после этого случая окончательно убедился, что у нег точно не все с головой в порядке.
До этого я никогда не видел, как Гоб прыгает. И после этого тоже. Дома я однажды был на соревнованиях по легкой атлетике, видел, как на восемь метров люди прыгают. Но то восемь, а не больше десяти. И длинноногие тренированные легкоатлеты, а не косолапый гоблин, да еще и со мною на плече. Причем Гоб даже с запасом допрыгнул - еще метра полтора-два лишние оказались. И даже не извинился! Стоит себе, скребет в ноздре мизинцем, смотрит в потолок, и взгляд такой невинный-невинный.
- Гоб, зараза ты этакая, - возмутился я, - ты бы хотя бы предупредил! Ну скажи, а что бы ты делал, если бы не смог допрыгнуть, а?
- Сбросил бы балласт, я бы сразу стал легче и допрыгнул бы, - пожал плечами он.
- Какой балласт? - не сразу понял я, и только тут дошло, что под балластом не мешок с факелами или ятаганы имелись, а один несознательный аршаин, который вместо того, чтоб похвалить, тут же на Гоба с претензиями набросился.
- Спасибо, Гоб, - поблагодарил я. - Но впредь, я тебя прошу, ты предупреждай, когда тебе такие экстравагантные решения проблем в голову придут! Хорошо?
- А ты бы согласился, если бы я сказал, что мы сейчас пропасть будем перепрыгивать? - вопросом на вопрос ответил Гоб, и я не нашелся, что сказать. Потому что скорее всего на такое безумство я не согласился бы никогда, все же я не самоубийца и не подписывался на плече гоблинов, как кузнечик, через пропасти подземные скакать.
Дальше мы шли намного более осторожно. Странная ловушка, которую удалось разглядеть только благодаря особенностям моего зрения, явно была не первой, и вслед за ней следовало ожидать других.
А пока я обдумывал, как же так произошло, что я увидел пропасть, а Гоб - нет. Когда я не смог найти ответа и попросил помощи у приятеля, он посмотрел на меня, как на ребенка малого, элементарных вещей не понимающего, и сказал:
- Моше, ты шмон!
"Как будто бы это что-то объясняет!", - подумал я, а потом до меня дошло - действительно, объясняет. Ведь еще моя даву, Авьен, говорила, что каждый шмон обладает определенным даром, а я был уверен, что магия - это не мой дар, и заключается он в чем-то ином. Тогда же мне вспомнился недавний случай с замком в Хонери, где совещались маги. Никто не мог его разглядеть под личиной, наложенной Жаном-Але, а я сразу определил, что это - иллюзия. И теперь Гоб увидел пол, а я - скрытую под ним пропасть.
- Ты хочешь сказать, что мой дар шмона - это видеть невидимое? - спросил я у Гоба.
- Скорее видеть все так, как оно есть на самом деле, - уточнил он, и я вынужден был согласиться.
Если до этого мы часто шли с Гобом рука об руку, то теперь он, как правило, шел за моей спиной, я же внимательно осматривался, стараясь не пропустить ничего подозрительного. В одном месте Гоб от меня немного отстал, но очень быстро нагнал.
- Ты ничего только что подозрительного не видел? - спросил он.
- Нет, - пожал плечами я, - а что, ты что-то заметил?
- Да так, ничего особенного. Если не считать, что только что за нашей спиной осталась десятиметровая пропасть, по которой мы прошли, как по воздуху. Помнишь, ты еще подпрыгнул? Я было подумал, что решил в этот раз сам попробовать, но когда ты по воздуху пошел, догадался, в чем тут дело.
- Ой! - только и нашелся, что ответить, я. Действительно, встретилась недавно небольшая ямка в полу, пол метра шириной, я ее чисто автоматически перепрыгнул, даже не подумав о том, что там может Гобу привидиться.
В подземелье не было дня и ночи, а монотонность ходьбы сбила мои биологические часы. Так что ночевку мы решили устроить тогда, когда устали окончательно - то есть я устал, Гобу, казалось, само понятие "усталость" незнакомо. Ну и, по своей старой привычке, гоблин тут же флейту в зубы, гитару в руки, да как начнет свой концерт… Зря он так. На свежем воздухе может это и романтично, а там, в подземельях, где еще и эхо его музыку многократно подхватило, все, даже самые веселые, мелодии звучали очень мрачно. У меня аж мурашки по спине побежали, а ему хоть бы хны. Играет себе, закрыв глаза от удовольствия, одной рукой по дыркам на флейте перебирает, другой умудряется струны одновременно и прижимать, и дергать…
Давно, видать, местные стены таких концертов не слышали. Настолько давно, что не выдержали - отозвались. Откуда-то впереди раздался едва-едва слышный вой, так ни один волк выть не сможет, даже на грани слышимости этот вой прорывал до кости, так и хотелось немедленно все бросить и бежать назад без оглядки, столько тоски смертной было в этом вое. И даже когда Гоб перестал играть, вой еще какое-то время продолжался, но и он сам наконец затих.
- Кто это был, Гоб? - спросил я через какое-то время.
- Не знаю, Моше, - честно признался мой приятель, - но я бы не хотел с ним близко познакомиться.
- Почему?
- А ты посиди запертым в подземельях столько, сколько он тут сидит, посмотрим, какой у тебя после этого будет ангельский характер…
Поворачивать назад мы, конечно, не стали. Кто бы там не выл, еще не факт, что мы с ним встретимся. Подземелья велики. Но, на всякий случай, "ночное" дежурство устроили, а я еще и магическим кругом место нашего лагеря окружил. Не знаю, насколько он эффективен, так ни разу и не удалось на практике проверить, но оно и к лучшему.
На следующий "день", который наступил, как только мы с Гобом так решили, подземелья изменились. Коридор наконец закончился, и вывел нас в огромный зал с зеркальными стенами. Или не такой уж огромный - сложно определить. Зеркала, да еще и кривые, настолько искажали перспективу, что я не мог понять, что это вообще за помещение. Наше с Гобом отражение, искривленное, растянутое, сжатое, перевернутое смотрело на нас со стен, пола и потолка, а загадочный свет, источник которого я так и не нашел, окончательно все запутывал. Но самое нехорошее - я не видел выхода. То есть нет, выход я как раз видел, и не один, а сотни, только вот какой из них настоящий, а где лишь отражения, понять не мог. Причем я был уверен, что хоть и кажется простым выйти всего лишь из покрытой зеркалами комнаты, возле всех ложных выходов нас ждут смертельные ловушки. По крайней мере я бы их поставил. А значит выбираться наугад опасно, и нужно придумать что-нибудь другое.
- Ну что, Моше, пошли, - улыбнулся мне Гоб.
- Куда? - не понял я, - Ты знаешь, куда идти?
- Так, это интересно, - мой приятель задумался, - Хорошо, расскажи, что ты видишь перед собой, а я расскажу, что я вижу, тогда и решим, что дальше делать.
Ну я и рассказал. Про зеркала. Кривые. Со всех сторон. В таком количестве, что голова кружиться. А Гоб только рассмеялся. Впервые, по-моему, на моей памяти.
- Я что-то сказал смешное? - удивился я.
- Нет, я не над тобой смеюсь, а над теми, кто эту ловушку устроил. Знаешь, что я вижу, Моше? Огромный зал. У которого один вход, один выход и огромное количество черепов вдоль остальной стены.
Черепа я тоже видел. Только не сразу понял, что это такое. Только когда Гоб сказал догадался. Они действительно были повсюду. Только черепа, даже без костей. Как будто их сюда специально положили. Как предупреждение, что будет с теми, кто ошибется. И пойдет не туда, запутавшись в собственных отражениях. Но я не мог понять, почему на этот раз мы с Гобом видим разное, и моя способность видеть все, как есть, дала сбой.
- На самом деле все очень просто, - видя мою задумчивость, пояснил Гоб. - Просто я вижу не так, как другие люди. Я тебе об этом никогда не говорил, но я вижу не только свет, а и тепло - потому для меня все человеческие зеркала бесполезны, зато ночью почти так же светло, как и днем.
Все сразу же стало ясно - Гоб настоящим ночным гоблином оказался, с инфракрасным зрением. Против такого любые зеркальные ловушки бесполезны, его можно разве что чем-то очень горячим ослепить. Но судя о тому, что он даже на солнце может не щуря глаза смотреть, глаза неплохой аккомодацией обладают. Жалко, что хорошие магические иллюзии тепловым зрением не обмануть. Магия ведь не физика, она не глаза, а сразу мозг обманывает, заставляя видеть то, чего нет, и не видеть то, что есть.
Так что на этот раз мы поменялись местами, и не я Гоба, а он меня вел. В прямом смысле вел. Стоило войти в зал, как у меня сразу голова закружилась, потому что Гобы были со всех сторон, самого разного размера, и попробуй разбери, какой настоящий. Пришлось моему приятелю кривоногому повторить свой подвиг, на этот раз с моего разрешения взвалив меня на плече и перенеся через зал. А я даже глаза зажмурил, и не открывал до тех пор, пока мы не вышли оттуда. И опять перед нами оказался коридор. Такой же, как и тот, из которого мы вышли.
Только намного более короткий. Уже через пару минут мы вышли в следующий зал. На этот раз действительно огромный. Без всяких там зеркал или иллюзий. Настолько огромный, что другой край в темноте терялся. Потому что загадочного источника света тут не было, а был самый обычный свет, идущий от озера раскаленной магмы. Красная, пузырящаяся жидкость занимала все пространство зала, а на ту его сторону вел мост. Если, конечно, мостом можно назвать узкую дощечку, сантиметра два шириной, которая, стоило на нее наступить, тут же так трястись начала, что я невольно ногу отдернул. И опять мы с Гобом сверили, что видим, только на этот раз видели одно и то же. Раскаленное озеро вулканического происхождения, и тонюсенький мост, уходящий куда-то в неизвестность.
Гоб попробовал по нему пройти. Я был уверен, что он опять, как и раньше, взвалит меня на плече, и пробежится по доске, как по беговой дорожке. Но не так случилось, как думалось. Пройдя несколько метров, да и то балансируя двумя выставленными в стороны ятаганами, Гоб вернулся, и заявил:
- Не пройти. Сам я, может, и справлюсь, но с тобой точно не пройти. Доска больно хитрая, она колеблется неправильно, так, чтоб идущего по ней специально сбросить.
- Что же делать? - спросил я, но по взгляду приятеля догадался - на этот раз опять моя очередь что-нибудь придумывать.
Тут я наконец вспомнил, что я не просто шмон, а и аршаин. И что силу магическую я копил не для того, чтоб хранить, а чтоб использовать - как раз на такой случай. Ничего подходящего, чтоб пост "приморозить", в арсенале не нашлось - да и не поддавался он магии. Зато я обнаружил другое. То, что мы с Гобом сначала за раскаленную магму приняли, на самом деле было обычной водой, каким-то умелым магом перекрашенной в красный цвет и доведенной почти до состояния кипения. Как мне помог Гоб со своим зрением, градусов девяносто пять - достаточно жарко, чтоб никто не рискнул в такой водичке поплавать. Но кто же мне мешает ее хотя бы локально остудить? Инверсное заклинание огня прекрасно для таких целей подходит, я его даже пару раз использовал, когда мне надо было охладить горячие напитки. На этот раз, конечно, объем работ предстоял побольше, но и я был уже далеко не тем хилым магом, для которого зажечь огненный шар было верхом мечтаний.
Но когда я уже собирался приступать, выяснилась удивительная вещь - оказывается, Гоб не умеет плавать. Или не хочет. С ним никогда не поймешь, когда он отказывается что-то делать, потому что не может, а когда по идейным соображениям. Или просто потому, что характер скверный. Короче, на этот раз категорически заявил: "я никуда не поплыву", - и точка.
Хорошо. Пришлось искать другой, намного более экстравагантный выход - как ни странно, даже менее энергоемкий. Вместо того, чтоб остуживать воду во всем огромном бассейне, кто ее знает, на сколько он идет в глубину, я остудил ее до очень низких температур, но зато локально. Не фирменным заклинанием, а тем же самым образом, что когда-то убил всех врагов, не задев никого из своих - пожелал, чтоб часть воды, по форме напоминающая лодку, вдруг резко остыла до минусовых температур. И, естественно, превратилась в лед. Результат превзошел все ожидания - хоть и сил я потратил достаточно, но намного меньше, чем ожидал, зато в "лаве" откуда ни возьмись возникла самая настоящая лодочка. Как я их еще по Днепру помнил, в детстве с приемными родителями в таких лодках катался. Ну мы, не мудрствуя лукаво, спустились в эту лодку, высота была не больше трех метров, сначала Гоб меня за руки спустил, потом я его поддержал. Прыгать не стали - еще сломается лед, или просто от резкого удара под воду уйдет, купайся потом в кипяточке. Я не Иван из сказки Ершова про Конька-Горбунька, принцем из кипятка мне не выскочить. Гоб хоть и толстокожий, но и ему такое купание явно не по душе.
Конечно, лодка очень быстро таяла. Настолько быстро, насколько в кипятке тает кусок льда. Но я ее постоянно "подмораживал", а Гоб греб созданными мною двумя ледяными веслами весьма умело, ему бы на любом соревновании гребцов равных не было бы. Буквально за пять минут мы уже были у другой стороны пещеры, где поспешили взобраться наверх и побыстрее оттуда убраться. Красно-синие, красные от длительного соседства с кипятком, синие от тесного контакта со льдом. Уставшие, но зато успешно преодолевшие очередное испытание.
Я к тому времени уже не задумывался, зачем стоило городить столько всего ради того, чтоб простой ключ спрятать. И так было понятно, что шираи с аршаинами не причастны ко всей этой подземной конструкции, заполненной иллюзиями. Они просто воспользовались уже готовой полосой препятствий, где вокруг все было сплошным обманом. Иллюзорные пропасти, которых не существовало, настоящие, которых никто не видел, зеркала, сводящие с ума, "лава", которая оказалась простой подкрашенной водой, мост, поставленный специально для того, чтоб сбрасывать тех, кто на него полезет. И кто знал, что нас ждало впереди…
Однако, как ни странно, какое-то время нам не встречалось ловушек, пока мы не вышли в третий зал, еще крупнее первых двух. С другой его стороны черной точкой виднелся выход, но чтоб до него добраться нужно было пройти настоящий лабиринт. Я похожие встречал. Только они были декоративными, для развлечения, и стены были из кустов. И не двигались. Этот же все время пребывал в движении - мы смотрели на него сверху и видели, как одни проходы закрываются, другие открываются, там, где были третьи, открываются пропасти, а четвертые сдавливаются камнями со всех сторон. Причем все это происходило в полной темноте, и я не видел той силы, которая всеми этими камнями двигала. Мы стояли почти у потолка, а вниз, к лабиринту, вела широкая лестница, но ни я, ни Гоб не спешили спускаться по ней. Мы уже убедились, что в этом подземелье все нереально, и я сказал:
- Этот лабиринт пройти невозможно!
- Да, - согласился со мной Гоб, - этот лабиринт строили явно не для того, чтоб хоть кто-то нашел из него выход.
- Это ловушка, - продолжил я. - Однако нам же надо как-нибудь добраться до другой стороны.
- Если выход действительно с той стороны, - закончил Гоб.
Тогда я и задумался - а действительно, кто сказал, что черная точка с другой стороны пещеры - это выход? Слишком это просто. Слишком обманчиво - показать, поманить, и не оставить никакого другого выхода, кроме как пройти лабиринт, который невозможно пройти. Да еще и гостеприимно проводив к его воротам. Мы почти синхронно пришли к одному и тому же мнению, и стали тщательно изучать все то, что было вокруг.
Повезло Гобу. Ему досталась правая сторона, и, забравшись в укромно скрытую за одной из массивных глыб, щель, Гоб обнаружил, что она постепенно расширяется, и выводит в точно такой же коридор, из которого мы только что вышли. Только ведущий в другую сторону. Естественно, сразу мы туда не полезли, а обыскали внимательно все остальные щели и подозрительные места, причем дважды - сначала Гоб, потом я, чтоб уж точно ничего не пропустить. Но других выходов не нашлось, вот мы и продолжили свой путь, оставив так и не пройденный лабиринт за спиной.
Причем мы уже тогда догадались, что сама суть этой полосы препятствий линейна. Тут был всего один ход, который вел из точки А в точку Б, и главное было с него не сбиться, сразу же попав в какую-нибудь ловушку.
Не замедлило нас встретить и следующее испытание. Новый зал, для разнообразия, был не широким, не высоким, но очень длинным. Собственно говоря, этот был тот же самый коридор, только ставший несколько шире. И каждые тридцать сантиметров то в стене, то в полу, то в потолке, а то и там, и там, и там, была щель, из которой выскакивало нечто колющее или режущее. Причем все это смотрелось настолько угрожающе, что я уж подумывал опять искать другой выход, но когда предложил это Гобу, он отказался.
- Что же нам делать? - спросил я.
- Ждать, - ответил мой кривоногий приятель, и начал что-то напевать себе под нос.
Я и ждал. Как раз настала очередь для привала, я сел, перекусил, отдохнул немного, а Гоб, как завороженный, все это время смотрел на мелькание лезвий, продолжая навевать себе что-то под нос. Я уж испугался, что с ним что-то случилось, но тревожить не стал. Решил еще немного подождать, до этого Гоб меня никогда не подводил, и раз он сказал ждать - значит подожду. Наконец уставший гоблин закрыл глаза и присел рядом со мной у стенки.
- И что теперь? - спросил я.
- Теперь подожди, пока я тоже перекушу, а потом пойдем.
- Куда? - не понял я.
- Туда! - ответил Гоб, для наглядности тыкнув когтем прямо в сторону коридора с лезвиями.
Я не стал уточнять, как именно пойдем. Раз Гоб так сказал, значит, так и сделаем. Однако, когда Гоб закончил перекусывать, он зачем-то снял со спины гитару, и заиграл простенький, но очень мелодичный мотивчик. Который я раньше никогда точно не слышал. Я уж подумал, что таким образом он остановит механизм - но ничего подобного, лезвия как сверкали, так и продолжали сверкать. Но спрашивать, почему именно сейчас Гоб решил помузицировать, я не стал. Все равно не ответит.
- Забирайся на плечи, - сказал он, и мне ничего не оставалось, кроме как залезть ему на шею.
А потом мы пошли. Просто пошли вперед, как будто вокруг не мелькают лезвия и не сверкают копья, а Гоб еще при этом и пританцовывал - шаг вперед, два назад, влево, три вперед, вправо, назад, два вперед… Гоб танцевал, играл, я сидел у него на плечах, и только тогда догадался, что именно он делал все время до этого. Ловил мотив. Как человек с идеальным слухом, мой приятель гнилозубый сразу же почувствовал, что движение механизмов отнюдь не хаотично - он услышал их мелодию, после чего сам ее воспроизвел на своей гитаре, и теперь танцевал под этот ритм. У него даже глаза были закрыты - Гоб вообще почти всегда музицировал с закрытыми глазами. Я же сидел на нем, и боялся шевельнуться - не дай бог собью с ритма, в тот же миг мы оба превратимся в один кусок мелко нарезанного мяса. Но не так то просто Гоба с ритма сбить, он прошел всю сотню метров, на которую тянулся коридор, ни разу не сфальшивив и не сделав ни одного лишнего шага, причем даже не вспотел. И все та же улыбка на вечно довольном лице, как будто только что мы вдвоем не со смертью плясали, а на королевском балу.
- Хорошая мелодия, - только и заметил Гоб, - тот, кто эту ловушку делал, был талантливым композитором, мне еще никогда не было так приятно играть.
А потом мы опять услышали вой. Только на этот раз он был гораздо ближе, и столько в нем звучало боли и тоски, что даже на железном лице моего приятеля невольно эмоции прорезались. Только это было что угодно, но не страх.
- Как фальшивит, как фальшивит… - горько покачала головой Гоб. - Разве так воют? Он даже одну ноту не может взять, все время с октавы на октаву прыгает, и туда же…
Вот такой вот у меня приятель. Настоящий гоблин, и самый лучший друг.
Мы пошли вперед, с каждой секундой ожидая, что еще нового для нас создатели всего этого заготовили. Ждали очередного зала с препятствиями, и он не замедлил показаться. Только я даже не сразу понял, что это пещера. Показалось, что мы вышли опять на поверхность, потому что таких подземелий просто не бывает. Геологически это полный бред, а если бы кто попытался такое сотворить руками, то у него бы ничего не получилось. Пещера простиралась до горизонта, ее потолок, поднимающийся куда-то в небесные выси, светился монотонным голубоватым цветом, создавая впечатление, что это не каменный свод, а настоящее небо. А посреди пещеры стоял замок, даже лучше сказать Замок, потому что ничего подобного я нигде не встречал. Тяжело было оценить пропорции, насколько он огромен, но если исходить из того, что его ворота как минимум в человеческий рост, то высота одних только замковых стен была под сотню метров, а грандиозный шпиль стоящей внутри башни был не ниже, чем Башня Драконьей Кости. То есть очень высокий. При этом Замок стоял посреди абсолютно пустой равнины, а к его воротам вела единственная дорога, которая как раз начиналась у наших ног.
А у входа в Замок на цепи сидел Зверь. Тоже с большой буквы, потому что других таких не бывает. Даже зоркий Гоб не мог разглядеть, что это за чудовище такое, но не было никаких сомнений - только оно и могло выть. Потому что больше никого в обозримых окрестностях не было.
Мы даже не подумали, что это может быть ловушка, потому что ни один всесильный безумец не создаст такое лишь в качестве отвлекающего маневра. Как-то было самоочевидно, что замок и есть наша цель, а Зверь у ворот - последнее, шестое испытание. Да и это было логично. В этом мире вообще все были помешаны на цифрах два и три, а также на всех их производных. Дважды три - шесть телег в местных караванах, дважды шесть - двенадцать дней в местной "неделе", двенадцать "недель" в местном "году", трижды двенадцать - тридцать шесть богов. Потому логично было предположить, что и в данном случае справимся со Зверем, и на этом приключения закончились.
Чем ближе мы подходили к Замку, тем более внушительным он становился. До какой-то поры. Так всегда бывает, любые небоскребы с определенного расстояния кажутся наиболее внушительными, потому что когда подходишь ближе - не можешь оценить их высоту. Так и тут, стены Замка поднимались куда-то в небеса, что только задрав голову и можно было разглядеть, где там они заканчиваются.
Но нам было не до стен, перебраться через них даже Гоб бы не рискнул. Все наше внимание занимал Зверь, который тоже заметил наше появление, и наблюдал, как мы приближаемся к охраняемым им воротам. Не проявляя до поры, до времени враждебности.
- Гоб, - спросил я, - ты в каких-нибудь легендах слышал про подобные существа? Или, может, в сказках, балладах.
- Да что-то не припомню, - огорчил меня приятель, - если бы слышал, вряд ли бы забыл.
Действительно, забыть Зверя невозможно. Он у меня и сейчас перед глазами как живой стоит. Сидит. Лежит. Не пойми что делает. Все эти слова просто бессмысленно относительно Зверя, потому что сидеть, стоять или лежать надо на чем-то, а я так и не понял, где у него что. Огромный, размером со среднего динозавра, Зверь не имел рук или ног, а представлял собой огромное сферическое туловище, оно же голова, из которого во все стороны торчали отростки, похожие то ли на клешни, то ли на щупальца. С их помощью Зверь и перемещался с места на место, и хватал предметы, и обмахивался, как хвостом. Сам же центральный сегмент, туловище, представлял переплетение многочисленных глаз на тонких стебельках и клыкастых пастей. При этом всем у Зверя не было ни низа, ни верха - только за время нашего ожидания он совершил несколько переворотов вокруг оси, и то, что сначала было низом, стало правым боком. Оригинально была к Зверю прикреплена цепь - так как у него не было никакой шеи, то огромные железные звенья были намертво сращены с плотью Зверя сразу в четырех местах, видать, для надежности. Как при этом Зверь умудрялся не запутаться в цепях при своих постоянных поворотах, диву даюсь.
Пока мы были далеко, он лишь наблюдал за нами, направив все свои глаза-отростки в нашу сторону. Но стоило переступить незримую границу, как Зверь тут же сдвинулся с места. Перевалившись, что его верх стал животом, он устроился как раз между нами и воротами замка, щелчком клешней продемонстрировав, что особо теплых чувств к нам не испытывает.
- Есть какие-то идеи, что делать? - спросил я у Гоба, и добавил. - На мою магию рассчитывать не стоит, я уже попробовал - Зверь имеет к любой магии иммунитет.
- Мои сабли тут тоже не очень помогут, - обрадовал меня Гоб.
- Может, поищем другой вход? - вслух подумал я, и сам же себе ответил. - Хотя вряд ли он есть, кто бы этот Замок ни построил, они наверняка позаботились, чтоб всякие незваные гости внутрь не пробрались. Может, ты попробуешь музыкой его отвлечь? А я пока попробую пробраться…
- Если тебе твоя жизнь надоела, то можно попробовать, - согласился Гоб, - если еще хочешь пожить, то я бы не советовал. Хотя право твое, ты тут главный.
- Хорошо, тогда что же нам делать?
- Может, попросишь нас пропустить? - на полном серьезе посоветовал мой приятель, он вообще умеет разные глупости серьезно говорить, никогда не поймешь, шутит он, или издевается.
- Хорошо, - шутки ради согласился я, и, повернувшись к Зверю, сказал. - Многоуважаемый страж, нам очень надо пройти в этот Замок, не могли бы вы нас пропустить? Мы бы были вам весьма благодарны.
- Я бы с радостью, но не положено, - ответил Зверь всеми своими пастями одновременно, отчего звук получился какой-то объемный - как будто много человек сразу говорило.
Конечно, я удивился. Это мягко сказано, я даже подумать не мог, что Зверь говорит, и беседовать с ним шутки ради начал. Но отступать было поздно. Так что я постарался запрятать подальше свое удивление, и продолжать беседу так, как будто я сразу понял, что перед нами не неразумный хищник, а вполне разумное существо.
- Почему же так, многоуважаемый страж?
- Сожалею, - ответил Зверь, - но меня создали как раз для того, чтоб я никого не пропускал. Те, кто меня создал, очень не хотели, чтоб всякие разные беспокоили их покой.
Я посмотрел на Гоба, но он из беседы самоустранился. Как всегда. Мечем помахать, или веслами, или через пропасть сигануть, или через коридор с ловушками перебраться - это он завсегда. А как только с кем-то поговорить надо, сразу же затихает, делает вид, что его вообще тут нет. Вычесывает когтями вшей из шевелюры, насвистывая мелодичный мотивчик. Мол, я тут ни при чем, разбирайся как-нибудь сам. Так что пришлось мне самому продолжать со Зверем переговоры.
- Быть может, существует все же какой-то способ попасть внутрь? Мы пройдем очень тихо, только туда, и сразу назад - ничей покой не будем беспокоить.
- Да уж, не будете, - иронически заметил Зверь, и половина его пастей улыбнулись. Вторая половина угрожающе нахмурилась, я не сразу догадался, что это те же самые улыбки, только на сто восемьдесят градусов перевернутые. - Знаю я вас, начнете свои концерты устраивать - спасибо, наслушался уже.
На Гоба даже смотреть укоризненно смысла не имела, эта "сама невинность" уж точно никакой вины за собой не чувствовал. Что поделаешь, натура у него такая, творческая, не может без музыки прожить.
- Многоуважаемый страж, но нам действительно очень надо попасть в Замок. Там лежит одна вещь, которую наши давние предки тут запрятали, а теперь настало время ее забрать. Мы ничей покой не хотим тревожить…
- Так вы за ключом! От Башни Драконьей Кости! Так бы сразу и сказали! - обрадовался Зверь.
- Так что, если так, мы можем пройти? - с надеждой в голосе спросил я.
- Конечно нет, - ответил Зверь, - я здесь сижу для того, чтоб никто и никогда не мог пройти в Замок.
- А как же ключ?
- Увы, ничем не могу помочь. Меня сотворили для того, чтоб я не позволял никому побеспокоить моих создателей, и внутрь я вас не пущу.
- Но ключ хоть внутри? - спросил я. - Мы ведь пришли туда, куда надо?
- Конечно, внутри, - подтвердил Зверь, - но вас я все равно не пущу. Вы, я вижу, люди умные, о том, что магия против меня не работает, уже догадались. Что ваши железки против меня бесполезны, тоже. Я никогда не сплю, меня невозможно обмануть, я неподкупен, меня невозможно убить, а потому лучше всего возвращайтесь. В Замок вам нельзя.
- Но как же ключ попал в Замок, если никому нельзя в него пройти?
- Нельзя без разрешения, - уточнил Зверь, - а за них попросили те, кто меня создал. Я их пропустил, они оставили ключ и ушли. А за вас никто не просил, так что извините - ничем не могу помочь. Сожалею, - искренне посочувствовал мне Зверь.
- Но может можно как-то поговорить с теми, кто вас создал, многоуважаемый страж? Они объяснят, что это ошибка, что я должен был попасть внутрь, просто произошло какое-то недоразумение, и обо мне не успели сообщить?
- Увы, - горько ответил Зверь, - те, кто меня создали, сейчас почивают, и я не имею права их беспокоить. Сожалею, но ничем не могу тут помочь.
- Страж, скажите, я вообще не утомляю вас своими расспросами? - на всякий случай уточнил я, приготовившись в долгой беседе.
- Ой, нисколько, нисколько! У меня уже давно не было столь приятных и вежливых собеседников, и поговорить с вами - сущее удовольствие. Но, сожалею, я должен вас сразу разочаровать - на меня не действуют никакие аргументы, и что бы вы не говорили, как бы вы не доказывали, что Латакия в беде и только ключ от Башни Драконьей Кости способен ее спасти, внутрь я вас не пущу. Сожалею. Мне самому горько, что Латакия умирает, но долг есть долг. Меня создали, чтоб я никого в Замок не пускал, и я никого не пущу.
- А кто ж тебя создал? - наконец спросил я.
- О, меня создали создатели! Они не только меня, они вообще все тут создали, а меня в самом конце, и сказали, чтоб я никого в Замок без их разрешения не пускал. Вы можете подождать, пока кто-либо из них проснется, и разрешит вам зайти, другого способа попасть в Замок не существует.
- И часто кто-то из них просыпается?
- Да вот последний раз как раз тогда, когда сюда ключ приносили, - "обрадовал" меня Зверь, - а когда в следующий раз кто-нибудь проснется - только сами создатели и знают.
- Да кто же они такие? - не выдержал я.
- Я же сказал, создатели, - все тем же милым тоном, которым обычно взрослые с непослушными детьми разговаривают, ответил мне Зверь.
- Да я понимаю, что создатели, но… - начал было я, но тут впервые Гоб в нашу беседу вмешался.
- Ну ты и балбес, Моше, - горько заметил он, и до меня сразу же дошло, что это за "создатели" такие.
- Твоих создателей сколько? - спросил я у Зверя. - Не тридцать шесть случайно?
- Конечно, тридцать шесть, - ответил он, - создателей всегда тридцать шесть, это закон. По-другому и не бывает.
- Послушай, страж, но тогда я тем более должен пройти! Дело в том, что я - избранный, я прошел ширай эрэц, и сразу четверо из тридцати шести богов избрали меня.
- Я это прекрасно вижу, - согласился Страж, - над тобой висит след создателей, они избрали тебя одним из героев своих сновидений, но сейчас они спят, и я ничем тебе не могу помочь. Если бы кто-то из них проснулся, и сказал мне, что тебе разрешено пройти - я бы тебя пропустил, и спутника твоего тоже, раз вы уж вместе прошли. Но, сожалею, без разрешения создателей в Замок никто не пройдет, а они почивают.
- Героем сновидений? - не понял я.
- Конечно. Создатели спят, но в своих снах они видят то, что происходит в их мире. Иногда им снятся кошмары, иногда веселые и беззаботные сны, а иногда некоторые из них выбирают себе героев, и дальше наблюдают за ними в своих снах. Ты один из таких героев, ты и сейчас им снишься, я даже вижу, каким именно - но в Замок все равно не пущу. Сожалею.
- Боги! - обратился я в пустоту, почему-то запрокинув голову к небу. - Если вы сейчас видите меня, пусть даже во сне - проснитесь, скажите стражу вашего покоя, чтоб он пропустил меня забрать ключ!
Но, естественно, ничего не произошло. Гоб только усмехнулся, а Страж вообще не подал вида, что он что-то заметил. В другом результате я не сомневался. Боги вообще не любят, когда у них что-то просят - они или сами приказывают, или людям испытания бросают, и разбирайтесь с ними сами. Разве что какую подсказку дадут.
Тут у меня скользнула мысль, что нечто похожее у меня есть - но поймать я ее пока не смог. Вежливый Зверь у ворот Замка действительно не собирался нас пропускать, но не могли же боги просто привести меня сюда, чтоб я стоял, и не знал, что делать? Или могли? Такие шутки как раз в их стиле, но ведь я - не простой человек, который прошел ширай эрэц. Я этот ритуал вообще в другом мире прошел, причем совершенно неправильно, у какой-то цыганки, да еще и не четыре, а пять карт мне выпало…
И вот тут как раз я догадался, что может быть ключом. К Зверю. Ведь у меня до сих пор в кармане валялась пятая карта из ширай эрэц, которую цыганка назвала картой Отца Лжи, а Мало Поел заверил, что такое просто не бывает, и карта это возникала только во время неправильных пасьянсов, когда люди не могли толком тридцать шесть карт на четыре стопки разложить. Но цыганка ведь все разложила правильно, а центральная карта все равно осталась! Которую, кроме меня, никто не видел…
Тогда же я догадался, что тут опять все дело в моем зрении. В умении видеть то, что есть на самом деле - цыганка действительно не видела эту карту, и никто ее никогда не видел, а я увидел. И схватил, тут же переместившись с Земли в Латакию. И она у меня как раз сейчас лежит в кармане. Давно лежит, с тех самых пор, как я ее в лесу подобрал. Вроде бы совершенно не нужная, а гляди - и докажет Зверю, что я не простой "герой снов", а нечто большее.
- Многоуважаемый страж, - продолжил я, - скажите, а вы верите, что некоторым людям во время ширай эрэц выпадает не четыре, а пять карт?
- Зачем же в это верить? - переспросил Страж. - Я просто знаю, что это может произойти.
- И что же это будет значить? - спросил я.
- Это будет значить, что человека выбрали не только создатели, а и та, чьи они дети. Пятую карту в ширай эрэц посылает та, которую вы, люди, называете Латакия, и это значит, что она признала этого человека своим приемным сыном, пасынком.
За спиной я почувствовал охватившее Гоба напряжение, он меня знал лучше, чем Страж, и, наверняка, догадался, к чему я клоню и что сейчас произойдет.
- Ну так скажи мне, многоуважаемый страж, разве не имеет права приемный сын самой Латакии повидать своих сводных братьев? - спросил я, для наглядности вытащив из кармана залежавшуюся там карту.
Реакция Зверя превзошла все мои ожидания. Я думал, придется с ним опять спорить, доказывать, что я испытываю "родственные чувства" в тридцати шести богам, и не просто ключ хочу забрать, а и "братьев" проведать… Не пришлось. Карта произвела воистину магическое воздействие - Зверь вытянулся по "стойке смирно", если так можно назвать эту, полную почтения, позу. И не просто уступил дорогу, а и, подобострастно, спросил:
- Могу ли я чем помочь, Ваше Почтение? Я всегда к Вашим услугам и готов исполнить любой Ваш приказ! Что прикажете делать?
- Для начала объяснить, чего ты так сразу преобразился? - автоматически спросил я.
- Я был создан для того, чтоб служить создателями и выполнять любой их приказ, а каждый сын и каждая дочь той, что люди зовут Латакия - создатель.
- То есть мы с Гобом можем войти?
- Создатели вольны делать все, что пожелают, а я обязан исполнять любой их приказ.
- А ты не думаешь, что я мог украсть эту карту, например? - совсем уже обнаглел я, хотя сразу же, по смешку Гоба за спиной, догадался, что сморозил какую-то глупость.
- Лишь тот, кого Латакия признала своим приемным сыном, может увидеть пятую карту, и лишь тот, кому он захочет ее показать.
- Ну надо же! - покачал головой я. - А я и не думал! Ладно, скажи мне, страж, как нам найти ключ? От Башни Драконьей Кости?
- Ключ хранят создатели, их опочивальня на вершине той башни, что окружают эти стены.
- Ого! Высоко подниматься! - горько заметил я, и уже направился к воротам, когда Зверь предложил:
- Позволено ли будет мне предложить свою помощь? Я могу доставить вас прямо в покои создателей, а когда вы заберете то, за чем пришли, вернуть обратно?
- Дерзай! - рискнул я, и мы с Гобом в тот же миг взлетели.
Я почему-то вообразил, что Зверь или сразу нас "телепортирует", или ухватит в лапы, как Кинг-Конг, и полезет вверх по стенам. Но он вместо этого решил доставить нам с Гобом удовольствие почувствовать себя птицами, мы за несколько секунд вознеслись над стенами, а еще через несколько долетели до самого верха башни и пролетели прямо через стену внутрь. И никаких перегрузок, одно слово - магия. Хотя никакой магии-то я и не почувствовал.
Зал, где мы с Гобом оказались, был похож не на опочивальню, а на какое-то святилище. Глупо, конечно, было представлять богов спящими в кроватях, но я думал, что увижу нечто более внушительное, чем большая комната, вдоль стен которой было расположено тридцать шесть статуй. Очень похожих на картинки с карт или статуи в зале Совета Латакии, но только еще более условных. В этих фигурах только угадывалось, что это изображения существ, а не просто камни. Хотя, странное дело. Так происходило, когда на них смотришь прямо. А стоило отвести взгляд, как в боковом зрении они сразу же "оживали", и даже как будто бы иногда шевелились, хоть ничем иным, кроме обмана зрения, это быть не могло.
И нигде никакого следа ключа. Может, конечно, он был припрятан под какой-то из статуй, но что-то я сомневаюсь, что найдется бог, согласившийся спрятать древний артефакт у себя под задницей. Однако мы явно пришли туда, куда надо, да и Зверь это подтвердил. Оставалось лишь разгадать последнюю загадку.
- Гоб, дай какой-нибудь совет! - попросил я. - У тебя всегда умные мысли вовремя появляются! Я бы даже не догадался, что со Зверем можно поговорить и попросить помочь.
- Так почему бы и сейчас тебе не сделать то же самое? - ухмыльнувшись, спросил Гоб.
А действительно, почему бы нет? Потому что я не привык со статуями разговаривать? Так я и с чудовищами разговаривать не привык, и с гоблинами, если честно, до недавнего времени тоже. Что именно говорить - я не знал, а потому решил рассказать все, как есть.
- Боги! - начал я. - Вы выбрали меня, и я старался делать все, чтоб быть достойным вашего выбора.
- Эрэц Ахтарил, "Грозный Путник", - обратился я к тому, кто больше всего походил на человека с котомкой за плечами, - я никогда не останавливался, а всегда шел вперед. Мои ноги всегда были легки, и даже когда грозили мне беды - я все равно куда-то шел. Мы с тобой близкие души, мне тоже никогда не сиделось на месте, я всегда стремился туда, где еще не был. Трижды пересекал я Латакию, бродил я по лесам и равнинам, городам и замкам, бывал в Пограничье и в Хонери. Но куда бы я ни шел, я всегда знал, что мой родной дом - дорога, и вечное странствие - моя судьба.
- Эрэц Лихалим, "Высокий Висельник", - обратился я к другому, - в своем пути немало смертей я встретил, но всегда осторожен был, и удалось мне избежать смерти своей. Я никогда не пытался повернуть, уйти от судьбы, но и в петлю не лез добровольно, а беды все не унынием, а весельем, как и ты, встречал. Я не испугался тебя, не стал уходить от того, что неизбежно, но и беду никогда на себя не кликал, хоть и ставил меня пусть перед тяжелым выбором. Я верно его делал, и не жалею о своих поступках, потому что петля шею труса любит, а смелый всегда выход найдет.
- Эрэц Хайар-Бараллах, "Император-Чародей", - поклонился я третьему, - я шел на жертвы, хоть и тяжело мне было, но не отказывался власть на себя взвалить. Я добыл себе и богатство, и славу - мое имя все люди знали, а права мои, как Советника, позволяли вершить над нами суд. Что это, как не власть? Я никогда не боялся взвалить на себя ответственность за других людей, и решать, кому жить суждено, а кому умереть - что это, как не власть? Но сколько бы ни было у меня власти, я никогда не соблазнился ради власть с пути своего свернуть, потому что я всегда помнил о петле, что за моей спиной призраком виднеется. Я пошел по стопам твоим, став чародеем, и не предавал тебя никогда, от власти отрекаясь.
- "Магическая Смерть", - обратился я к последнему из своих покровителей, - я был верен тебе, я стал тем, кто властен над жизнью, и над людьми властен, и сила моя - это жизни, которая смертью стала, сила. Никогда о выборе своем не сожалел я, раба твоего, Висельника, не боялся, за проводником в царство твое, Путником, смело шел. Не страшили меня чужие проклятья, я всегда чувствовал твое крыло, что меня, как птенца малого, прикрывает. Я стал достойным твоего выбора, я не предал тебя, и не свернул с пути, где жизнь и смерть друг с другом перепутались.
- Боги! - обратился я сразу ко всем статуям, - вы выбрали меня, а я стал достойным вашего выбора. Так помогите же и вы мне, я прошел сквозь многие испытания, дабы получить то, что вы храните. Дайте мне ключ от Башни Драконьей Кости, что оставили вам древние, ибо пришло ему время опять вернуться в мир.
Воцарилась тишина, а через пару секунд голос, раздавшийся прямо в моей голове, произнес:
- Твое желание выполнено, ключ возвращен.
И действительно. Я почувствовал, что у меня что-то холодит грудь, оказалось, что это небольшой золотой ключик на цепочке. Совсем несерьезный на вид, но я сразу понял - это нечто весьма и весьма могучее, оно стоило того, чтоб в эти подземелья за ним спускаться.
- Спасибо, боги, и если уж вы проснулись - прошу вас - не бросайте Латакию, нашу Мать.
- Наше время прошло, - к моему удивлению ответил все тот же голос, хоть я даже не надеялся получить какой-либо ответ, - настало твое время.
Больше мы поговорить не смогли, потому что Зверь, почуявший, что ключ уже у нас, проявил инициативу и тем же самым путем вытащил нас из опочивальни богов и перенес по воздухе к воротам замка.
- Спасибо, страж, мы получили то, за чем пришли, - поблагодарил я.
- Я очень рад, что смог услужить создателю! - ответил Зверь.
- Скажи мне, а ты не мог бы нас точно так же в Хонери, к Башне Драконьей Кости доставить? - на всякий случай спросил я.
- Увы, моя сила ограничена, и то, что просит создатель, вне моей власти. Но я могу доставить вас туда, где открывается вход из мира людей в подземелье создателей.
- Это тоже было бы прекрасно! - обрадовался я. - Счастливо оставаться, страж!
- Мои наилучшие пожелания, создатель, и тот, кто пришел вместе с ним! И да прибудет с вами удача! Спасите ту, что вы называете Латакия! - попрощался с нами Зверь, и мы с Гобом полетели.
- Подожди! - крикнул я напоследок, и мы тут же остановились, - Скажи, почему ты каждый раз, когда Гоб музицировал, начинал так ужасно выть? От тоски и одиночества?
- От того, что он просто ужасно играет! - уел моего приятеля напоследок Зверь, и полет продолжился.
Гоб потом долго ругался. Задели, беднягу, за живое - он то думал, и не без оснований, что гениальный музыкант, а тут… Впрочем, Гоб быстро успокоился - сказал сам себе, что критик из подземного Зверя, искусственно созданного богами для того, чтоб стеречь их покой, не лучший. "У него самого слуха нет!" - возмущался Гоб, и добавлял: "Тоже, понимаешь, критик! Да он даже воет фальшиво! А еще настоящее искусство критиковать лезет! Сидел бы себе на цепи, и молчал!" А я над Гобом только посмеивался. Про себя. Зато теперь я был точно уверен, что это не робот какой-то, а живой человек, пусть даже на гоблина похожий, и что-то святое для него тоже есть. Например, музыка.
Мы летели очень быстро. Повороты только и мелькали, сквозь коридор с лезвиями мы пролетели быстрее, чем они сдвинуться с места успели, над лавой даже согреться не успели, а зеркальный зал промелькнул, что я даже не успел сообразить, что это было такое. Приземлились мы почти у самого выхода, вернее сразу же за пропастью, которую по дороге туда Гоб перепрыгивал, а дальше была уже знакомая дорога. И, я был уверен, Зверь как-нибудь позаботится о том, чтоб дверь из подземелий создателей в "пещеру ключа" открытой оказалась.
- Ну что, Гоб, пошли! - предложил я, но ответить мой приятель не успел.
- Не так быстро, господа предатели, не так быстро!
Только тут я сообразил, что в коридоре мы не вдвоем, а вместе с нами тут есть еще и третий участник событий. Мой старый знакомый, полутора метра ростом, льняная рубаха, кожаные штаны, сапоги, вечная шляпа с пером. Дорогу нам закрывал Яул собственной персоной, и, судя по выражению его лица, миром нам не разойтись.
- Что ты тут делаешь, Яул? - автоматически спросил я, пытаясь найти выход из положения.
- Что вы здесь делаете, предатели? - переспросил бывший ширай. - Впрочем, я и так знаю, что вы здесь делаете. Я ведь сразу заподозрил, что ты, Моше, предатель - только доказательств не было. А когда ты исчез одновременно с началом восстания, то все сразу стало на свои места. Или ты надеялся, что сможешь скрыться? Тут, в подземельях под Багряным Храмом? Ты думаешь, что сможешь найти тут то, что поможет твоим дружкам-шираями и аршаинам вернуть себе власть? Увы, я тебя должен разочаровать - единственно, что ты тут можешь найти, так это свою смерть. И произойдет это незамедлительно!
Решив, что дальнейшие разговоры смысла не имеют, Яул выхватил свой меч, больше на ножик похожий, и неспешной мальчишеской походкой пошел в нашу сторону. Отступать было некуда - прямо за нами пропасть, места для разбега нет, так что пришлось принять бой.
Сначала я испытал на бывшем магистре свой магический арсенал, хоть и догадывался, что ни к чему толковому это не приведет. От огненных шаров, молний, порывов урагана Яул уворачивался, а когда я попробовал заставить магией остановиться его сердце - только злобно усмехнулся. В принципе, я и до этого знал, что среди прочего всех шираев учат магической устойчивости, но все же надеялся, что моих сил хватит, чтоб пробить любую защиту. Увы, не хватило.
Тогда настала очередь Гоба. Выглядел мой приятель гораздо внушительнее. Пусть горбатый и кривоногий, зато с двумя огромными ятаганами, которые в его руках, казалось, жили своей собственной жизнью. Но я еще помнил, как в свое время Яул на равных противостоял великану-Беару, у которых мече было целых шесть, по числу рук, и по сравнению с который уже Гоб казался мальчиком для битья. Оставалось надеяться только на чудо и на то, что мой приятель что-нибудь придумает, по ходу помогая ему из своих скромных сил. Хоть магические доспехи и не были моим коньком, хоть немного задачу Гобу я мог облегчить.
Увы, чуда не произошло. Яул не спешил разделаться с моим приятелем, наслаждаясь его беспомощностью - удары ятаганов гоблина, как о каменную стену, разбивались о защиту маленького воина, который, казалось, даже не смотрел на своего противника. При этом сам нападать он даже не думал, а просто планомерно, шаг за шагом, шел вперед, вынуждая Гоба отступать. Только тут до меня дошло, что он задумал - Яул каким-то образом знал о пропасти, и собирался отправить Гоба в преисподнюю. Полетать.
Я крикнул своему приятелю, чтоб он был осторожнее, что за ним пропасть - но это уже ничего не могло изменить. Гоб и сам уже, наверно, догадался, что к чему, но у него просто не было другого выхода, кроме как шаг за шагом отходить, пока он, наконец, не оступился и не полетел вниз. Яул повернулся ко мне.
Весь бой мятежного магистра с гоблином занял несколько секунд. И сколько я не тужился сообразить хоть какой-нибудь путь к спасению, ничего не придумалось. Единственное, что пришло в голову - попробовать еще хоть немного задержать Яула разговорами. Другого оружия против коротышки я не знал.
- Как ты попал сюда, Яул? - спросил я, отступая от надвигающегося врага. - В эти подземелья путь знает только магистр Багряной стражи Храма, а ты им никогда не был!
- Я попал так же, как и ты, предатель, совершив ритуал! Только я не выспрашивал его обманом, рассказывая сказки о новых временах и новых хранителях секретов!
- А откуда ты знаешь, о чем я говорил? - спросил я. - А, я понял - значит, тебе он ничего так и не сказал, просто по своей привычке подслушал, о чем говорят другие, да, Яул? - так как ответа не последовало, то я продолжил. - Так это получается, что даже мне, как ты говоришь, "предателю", Беар доверяет больше, чем тебе? Да, Яул? Выходит, тебе не доверяет вообще никто, даже твои соратники? Кто же из нас после этого предатель, Яул? Или это ты поднял то восстание, во время которого я едва успел вырваться из города? Ты хотел добраться до ключа первым, а мы, выходит, помешали твоим планам? Молчишь, Яул? Тебе нечего сказать? Тебе нечем доказать свою правоту?
- Мне не нужно доказывать свою правоту, - наконец ответил Яул, хоть и чувствовалось, что я его своими обвинениями несколько вывел из себя - видать, действительно, такие или похожие планы у него были.
- Ты ведь не с "предателями" пришел сюда сражаться, Яул, - продолжал я, - а уничтожать свидетелей, которые могли рассказать о тебе то, что ты предпочитаешь скрывать. Или ты думаешь, что правда и дальше будет скрыта? На что ты надеешься, Яул, на свой сладкий голос? Надеешься, что и дальше своими словами сможешь скрывать правду? Я ведь давно тебя раскусил, Яул - ты предал "учение", ты же хотел лишь власти, власти любой ценой, и это ты предал всех - меня, Беара, тех, кто верил и шел за нами. Да, Яул?
- Ты ничего не добьешься своими пустыми словами, - ответил бывший магистр, - потому что сейчас ты умрешь, и вся твоя магия не сможет тебя спасти!
Яул не выдержал - я таки вывел его из себя - и бросился в мою сторону. Остановить я его не мог, и все, на что меня хватило - вызвать ураганный ветер, который не давал ему до меня добраться. Однако каким бы маленьким, легким Яул не казался, даже ураган не смог его остановить, и очень скоро он таки добрался до меня. Только шляпу с пером потерял, открыв страшную правду - мятежный магистр был абсолютно лыс, да еще и вся голова была в каких-то коричневых пятнах. Сам не знаю, почему в такой момент я думал не о том, что сейчас умру, а о чужой лысине. Наверно, потому что я никогда не воспринимал свою смерть всерьез. Я не верил, что могу умереть так же, как умирают люди вокруг, даже когда над споткнувшимся и упавшим мною нависла озлобленная фигура коротышки, готового проткнуть меня мечем. Только глаза от страха закрыл, в детской надежде, что если я беду не вижу, то и она меня тоже.
Впрочем, смерть все не шла и не шла, а вместо острой боли в груди я почувствовал, что на меня упало что-то мягкое. А когда открыл глаза, то оказалось, что это тело Яула, голова которого была разбита и кровоточила. Но мятежный магистр оставался жив, просто лежал без сознания - такая мелочь, как удар чем-то острым по голове, не могла убить такого воина.
- Спасибо, Гоб, - поблагодарил я своего спасителя, и только тут заметил, что это не Гоб.
Я ведь, когда тянул время, на то и надеялся, что мой приятель не свалился в пропасть. Зная его ловкость, он наверняка как-то или за край ухватился, или еще что-то придумал. И, стоит мне отвлечь Яула, как Гоб покажет себя во всей красе. Так я думал. Но оказалось, что спас меня не он, и это был даже не человек, а враг. Тот самый серый, с которыми я вдоволь в свое время навоевался в Пограничье, и которые теперь превратили треть Латакии в поле боя. Враг, непонятно как попавший в подземелье, стоял с острым заступом в руке, и в его глазах читался мой приговор - Яул просто попался ему под руку первым.
Я не испугался. Если шираи имунны к магии, то у серых такого врожденного или приобретенного иммунитета нет. Я убеждался в этом сам и не раз, уничтожая их всеми доступными мне магическими способами. Потому, углядев, что серый собирается меня добивать, я метнул в него самое простое, что вспомнилось - огненный шар. Но, к моему удивлению, враг не сгорел в адском пламени, а спокойно отбил своим орудием мой огонь в сторону, как отгоняют назойливую муху. Только тут я сообразил, что это не просто заступ - таким затылок ширая не пробьешь - а магический жезл, а передо мной не простой серый, а маг серых, хоть про таких я никогда не слышал.
Ну конечно! Кто же еще, кроме мага, может подобраться в шираю незаметно? Хоть против Яула магия прямо не действовала, но уж чужие шаги он бы наверняка услышал, и приглушить их можно было все той же магией.
Возникло чувство дежавю. Такое уже было - я лежу в углу коридора на полу, ничего не могу поделать, а надо мной нависает враг, мечтающий меня убить. Пусть он не ширай, а серый, пусть в руках не кинжал, а магический посох - мне-то от этого не легче. И опять магия моя ничего не дает, в таких случаях я всегда начинал сомневаться, а тем ли я занимался все последнее время, если вся моя грандиозная сила, накопленная с огромным трудом, раз за разом оказывалась абсолютно бесполезной. Кроме случая с ледяной лодкой, она мне никак не помогла, да и там, наверняка, можно было придумать какой-нибудь другой выход, обойтись без магии.
Вот такие вот странные мысли вертелись у меня в голове, пока я ожидал неизбежной смерти, но и в этот раз она не спешила наступать. На этот раз раздался весьма характерный звон, треск, и на меня повалилось уже второе подряд тело.
- Спасибо, Гоб, - поблагодарил я.
- Да не за что, - горько вздохнул гоблин, разглядывая то, что осталось от его любимой гитары после столкновения с головой серого.
- У тебя еще флейта осталась, - поспешил успокоить приятеля я, потому что мне показалось, что он вот-вот заплачет.
- Не осталось, - еще более трагично вздохнул он, - она вместе с ятаганами улетела в пропасть. Я, когда падал, не успел их в ножны спрятать, пришлось выпустить их рук… Иначе бы ухватится не успел.
- Жалко, - огорченно согласился я, - но ты ведь сможешь еще раз такие же сделать?
- Такие же не смогу, - ответил он, - а вот лучшие, пожалуй, сделаю! Мне они уже давно надоели, да и дерево гитары уже старым стало, слишком глухим, и флейта фальшивила…
- Ну вот видишь, все, что не делается, делается к лучшему! Ладно, пошли отсюда.
- А с этими что делать будем? - спросил Гоб.
- С этими?
Я задумался. С одной стороны, бросать их тут было нехорошо - все же враги, да еще и смертные, враги такой милости не прощают. Будут мстить. С другой стороны, я как-то не привык добивать врагов, даже раненных и без сознания, хоть не сомневался, что Гоб с удовольствием это сделает. А вот Яул плененный нам бы пригодился, его всегда можно использовать как дополнительный козырь в переговорах с мятежниками, особенно если показать им, что он сам предатель, и все "учение" было придумано только для захвата им власти. Только вот как такого, как Яул, в плену держать?
- Гоб, - спросил я, - а ты сможешь их так связать, чтоб они не вырвались?
- Теперь-то? - мой приятель усмехнулся, - да их теперь любой ребенок повяжет, тем более с такими дырами в черепе не очень-то повоюешь.
- Только серый маг… - на всякий случай предупредил я.
- Ладно, Моше, так и быть - открою тебе один секрет. Вдруг в жизни понадобиться. Если у тебя есть аршаин, внушающий определенные подозрения, то свяжи ему крепко руки, закрой глаза, заткни рот и уши - и ни на какое колдовство он уже способен не будет.
- Ты в этом уверен, Гоб? - не поверил я.
- Абсолютно! Проверял не раз, если хочешь - можем на тебе проверить, хотя за результат я могу сразу своей головой поручиться. Не веришь - может у своего приятеля Ахима спросить, это он в свое время мне и подсказал, как с аршаинами разбираться можно!
- Ну хорошо! Тогда свяжи их, и возьмем с собой - пригодятся. Только как мы их потащим…
Гоб только усмехнулся, мол, проблем не будет, и принялся за дело. Веревка у нас с собой была, хорошая, надежная, так что скоро два пленника были повязаны по рукам и ногам, после чего Гоб взвалил их на обе плеча и бодренько пошагал к выходу. Я последовал за ним.
Выбрались из подземелий создателей мы без проблем - ворота сами открылись, выпустив нас в "пещеру ключа", потом был пустой Багряный Храм, конюшни, три коня шираев (Яул тоже такого себе добыл, не удивительно, что он нас смог нагнать). И только тут мне пришла в голову идея, которую я сам тогда не мог объяснить. То ли интуиция, то ли озарение - я сказал Гобу:
- Отпусти серого. Он мне все же жизнь спас - пусть идет на все четыре стороны.
Гоб молодец. Не стал спрашивать меня, что, да как, да почему - я сказал, он сделал. За пару секунд все еще бессознательный враг был освобожден от всех пут, мы его и оставили прямо там. Только жезл я забрал себе. Хорошая штука, пригодится - сразу в нем мощную магию почувствовал, с такими мощными артефактами мне еще не приходилось сталкиваться. Отдавать такой врагу уже не благородие, а глупость.
Выехав на воздух, мы обнаружили, что сейчас стоит темная ночь, луна освещать дорогу нам не спешит, а потому, выехав из городка, устроили привал. Гоб даже теперь, даже в пустом городе стремился любой ценой избежать ночевки под крышей, предпочитая делать это на природе, у костра. Разве что музыки не хватало, привык я уже, что мой приятель вечно свои концерты устраивает, а тут ночь, тишина…
Яул так и не пришел в сознание, но и умирать тоже не спешил. Рана на голове, которую я бы назвал смертельной, затягивалась буквально на глазах, кровь свернулась и я едва ли не видел, как сами срастаются кости. Бывший магистр был очень живуч.
А потом из темноты за моей спиной раздался голос:
- Почему ты не убил меня, человек?
- Потому что ты спас мою жизнь, ты мне не сделал ничего плохого, а я никогда не отвечаю злом за добро.
Я не испугался. И Гоб тоже - мой приятель уже давно почуял, что серый пришел за нами и наблюдает из темноты, был готов в любой момент его обезвредить, но мы решили не спешить. Серый вел себя необычно - другой бы на его месте уже давно набросился на нас, этот же долгое время наблюдал, а потом вообще вступил в беседу. Что он говорит на том же языке, я не удивился. Судя по всему, это вообще очень древний язык - на нем Зверь говорит, боги, на нем Предсказание выбито на стене Башни Драконьей Кости - так почему бы и серым не говорить на том же самом языке? Все вполне логично.
- Но ты ведь знал, что я хочу тебя убить, человек.
- Знал, но я не судья, я не могу осудить тебя за намерения, лишь за поступки. Лично ты спас меня, потому и я подарил тебе жизнь.
- Но вы, люди, называете нас врагами, и всегда убиваете нас.
- Люди не хотят войны с вами. Но даже если так - я не человек, я шмон, я пришел в Латакию с другой стороны, и это не моя война.
- Это твоя война, человек, - ответил серый, вышел к костру и сел рядом. - Вы все пришли с той стороны, вы, люди, лишили нас всего, и вы первыми начали нас убивать.
- Что ты имеешь ввиду? - не понял я.
- Вы все забыли. Вы, люди, не помните то, что было, вы не хотите помнить. Вы пришли, чтоб забрать у нас то, чем мы владели, вы всегда убивали нас. И ты такой же, как все, человек. Ты тоже убивал нас. Почему ты не убил меня?
- Я же объяснил, я тебе не враг! Ты не сделал мне ничего плохого. Да, мне приходилось убивать твоих сородичей, но я спасал свою жизнь, потому что иначе они бы убили меня.
- Мы никогда не хотели никого убивать, человек, - продолжал серый, - мы пришли, чтоб спастись. Посмотри вокруг, человек, что ты видишь? Ваше творение умирает. Вы пошли против воли богов, вы слепы, вы убиваете себя и нас - а мы лишь хотим спастись.
- Что ты имеешь ввиду? - переспросил я. - Я не понимаю почти ничего из того, что ты говоришь - какое творение? Как спастись? Чем вы владели, кто такие "мы"? Я же говорю, я не человек, я шмон.
- Вы ничего не понимаете, люди или шмоны - это не имеет значение. Вы слепы. Но я вижу - ты хочешь узнать. Ты похож на птенца, который выпал из гнезда, не научившись летать. Хорошо. Я не понимаю тебя, человек, но я расскажу тебе то, что вы не хотите помнить.
Я враг рассказал. Точнее серый. Потому что после того, как он рассказал свою версию событий, как-то врагом у меня язык не поворачивался его назвать. А потом мы еще долго говорили. До самого утра. Мы говорили, а Гоб, как всегда, слушал. Очень внимательно, я был уверен, что он ни одного слова не пропускает, хоть ни разу ни одной реплики не вставил. В своем стиле был.
А утром мы разошлись. Куда пошел серый - я не знаю, у него свои пути, и вряд ли мы когда-либо еще в жизни встретимся. А мы поехали в Хонери. Потому что из уст бывшего врага я услышал то, что мне до этого не мог рассказать ни один из союзников. Я узнал, в чем причина всех бед Латакии, и что надо сделать, чтоб спасти этот мир. Правда пока еще не знал, как.
Обратный путь мне не запомнился. Может, потому что он ничем не отличался от пути туда - все та же пустыня, в которую превратилась цветущая Латакия, все те же выжженные земли, то же испепеляющее солнце. Те же умирающие от голода и жажды люди, которым я пока ничем не мог помочь. А может потому, что я все время думал о словах серого. И Гоб тоже думал. Слишком многое оказалось ложью, и такая красивая сказка превратилась в историю едва ли не самого страшного геноцида в истории. Причем геноцида взаимного. Ложь, посеянная в давние времена, лишь теперь давала всходы.
Когда мы доехали до Хонери, город встретил нас боевыми действиями. "Истинные стражи Латакии", которым надоело сидеть в окружении, решили пойти на прорыв, восставшие тоже не желали сдаваться. Тем более, на их стороне были маги - толку никакого, зато моральная поддержка. Хотя "боевые действия", это слишком громко сказано. Скорее "боевое бездействие" - изможденные жарой и жаждой приверженцы "учения" медленно-медленно атаковали окружение, едва стоящие на ногах беженцы, составляющие подавляющую часть восставших, еще более неспешно отбивались. Жители самого города уже совсем потеряли всякий интерес к жизни, не принимали ничью сторону и ждали, пока оно как-нибудь закончиться. Их уже не интересовало, кто победит и были ли виноваты шираи, они или сидели по домам, или перекатывались из тени в тень, игнорируя окружающие события.
По крайней мере так рассказывали те, кто смог в один момент прорваться в город, а потом им еще и посчастливилось оттуда уйти. Потому что, хоть "истинные стражи" были измождены немногим меньше остальных, их уже даже грабежи и мародерство не радовали, но ворота Хонери они держали под замком. За этим сам "учитель" Беар следил собственной персоной. Конечно, мы бы с Гобом, наверно, смогли бы прорваться, и даже добраться до Башни Драконьей Кости. Но это бы не имел никакого смысла. Потому что нам нужно было туда не просто попасть, а попасть в определенный момент, до которого еще оставалось немало времени. Пока же там нам было делать нечего.
В царящем бардаке мы нашли Ахима, которому и передали с рук на руки пленного Яула, который уже совсем выздоровел, и только метал на всех не сулящие ничего хорошего взгляды. Мы, вообще, Ахима интересно искали - шли туда, где больше всего порядка, где в глазах людей хоть какой-то огонь горит, а не солнце пекущее отражается. И действительно, в самом центре оказался мой учитель собственной персоной.
Хотя вообще-то мы искали Жана-Але. Но его там не было, а когда я спросил у Растерзала, где араршаин, он ответил:
- Моше, Жан-Але умер.
Я сначала даже не поверил, что это могло произойти. Пару дюжин дней назад он был еще совсем здоров, и, когда мы с ним прощались, я даже не думал, что никогда больше не увижу этого человека.
- Они его убили? - невольно воскликнул я.
- Нет, Моше, - горько ответил Ахим, - он умер от старости. Да, я вижу, что ты хочешь сказать. Он не казался тебе старым? Он никому не казался старым. Но он прожил свое. Жан-Але знал, что так и произойдет. Но не боялся уходить, а в последние минуты даже желал, чтоб это произошло поскорее - торопился на встречу с Иссой. Им будет о чем поговорить, Моше. Не грусти. Нет горя в том, чтоб ушел человек, чье время закончилось. Жан-Але прожил долгую, очень долгую жизнь - намного дольше, чем ты можешь себе представить. Никто из ныне живущих даже не помнит, когда в Латакии был другой араршаин, многим казалось, что Жан-Але был всегда. Он не любил говорить об этом, но Жан-Але уже давно устал от жизни. Он хотел добровольно покинуть этот свет, где каждый прожитый день был мукой, но лишь любовь к Латакии, желание хоть чем-то помочь своей земле в этот тяжелый час держало его на земле. И еще - величайшее заклинание его жизни, которое он все же сотворил, и лишь после этого покинул нас.
- Заклинание? - спросил я. - Какое заклинание?
- Ты об этом узнаешь в свое время. Обязательно узнаешь. Очень скоро. Жан-Але был слишком слаб, чтоб сам его сотворить, и завещал это сделать тебе. Как и свой титул. Теперь ты, Моше, араршаин.
- Этого не может быть! - не поверил я. - Я не готов к такому, ты же знаешь, я лишь недавно закончил твою школу, и не могу…
- Никто не может. Или ты думаешь, что я буду лучшим? Или Беар? Да, мы, пока, сильнее тебя, мы умеем больше. Но я вижу, и Жан-Але это тоже видел, в тебе то, чего у нас не было и нет - безграничность. Ты, Моше, как сосуд - ты любишь и умеешь учиться, и скоро ты станешь величайшим араршаином всех времен, перед которым даже слава Жана-Але отступит.
Вот такие меня ждали новости. Даже не знал, как реагировать. Грустить? Так Жан-Але, как и Исса, вроде добровольно ушли, и сами об этом не жалели. Радоваться тому, что я внезапно стал местным архимагом, или араршаином, как тут называли этот титул? А зачем он мне нужен? Я и аршаином стал только недавно, да и относился всегда к любым титулам и званиям весьма свободно. Да еще и Гоб настроение все время портил:
- Араршаин Моше, позвольте мне к Вам обратиться с вопросом? - по любой мелочи спешил поиздеваться надо мной.
- Замолчи, Гоб! - незлобно прикрикивал на него я.
- Как прикажете, Ваша Божественность Тридцать Седьмой Бог!
- Гоб, если ты немедленно не заткнешься - я тебя…
Но он все равно насмехался. А я с ним ничего не делал, потому что только он один, хоть и обзывал меня все время, никогда не воспринимал как какого-то небожителя. А я для него всегда оставался мальчишкой, который когда-то по своей глупости едва в болото не угодил. За это я и люблю Гоба.
После смерти Жана-Але руководство советом магов невольно перешло к Ахиму, хоть он, как и я, никогда о власти не мечтал. Тяжело мечтать о власти человеку, который видит мысли своих собеседников. Ведь вокруг всегда не только преданные тебе люди вертятся, а и подхалимы разные, карьеристы, лизоблюды, желающие угодить начальству. Они везде есть. И были, и будут. Даже тут, в армии восставших, находились такие личности, а сколько же сладкой патоки лилось из их уст… Даже мне иногда противно становилось. Представляю, каково Ахиму. Впрочем, он мне однажды признался:
- А я привык. Ведь ты тоже часто слышишь чужие, неприятные тебе слова? Так и я. Просто не реагирую. Говорю себе, что не мысли, а дела красят человека. И так к ним и отношусь.
И вот под руководством Ахима неспешно шло "боевое бездействие", "истинные стражи" воевали с мятежниками, все умирали от жары, Ахим ждал чего-то, о чем никому не говорил, а маги готовились к какому-то ритуалу, о котором никто меня в известность даже не поставил. Совершенно случайно узнал. А когда начал расспрашивать, все отмалчивались. Хоть и знали, что я теперь араршаин, но относились по прежнему, как к мальчишке. Которым я, по сравнению с ними, собственно говоря и был. Даже проныра-Гоб ничего так и не смог проведать, пришлось обращаться напрямую к Ахиму. Он тоже сначала долго отнекивался, а потом признался:
- Моше, они как раз и готовят то заклинание, что оставил нам в наследство Жан-Але. Оно слишком сложное, ты с ним не сможешь справиться, да и никто в одиночку не сможет. Но ты не волнуйся. Там ничего нет страшного, поверь, будет лучше тебе не забивать голову такими глупостями. Согласись, и без того ведь дел хватает!
А я был не согласен. Да, дел хватало всем, кроме нас с Гобом. До этого мы вечно куда-то спешили, а теперь оказалось, что спешка эта была особо ни к чему. Мы тут были никому не нужны, моя магия не могла сотворить воду, а бросаться молниями или огненными шарами смысла не имело. Не в кого. Запертый город, из которого ежедневно несколько раз выскакивают отряды "истинных стражей", немного рубятся и отступают. Бред какой-то, а не война.
А скоро и Гоб нашел себе дело. Как же, чтоб мой приятель вооружился "этими железяками тупыми", как он обзывал любое оружие, кроме своего собственного? Да никогда в жизни, вот и засел в кузне на дни и ночи, выковывая там себе супер оружие. В такую жару, да еще и возле огня - на такой подвиг только гоблины и способны, нормальные люди бы уже давно изжарились. Он, вообще, очень долго терзался сомнениями, сначала себе сабли выковать, или гитару с флейтой, но остановился на первом.
- Для гитары гениальное вдохновение нужно! - поведал мне Гоб. - А для оружия гениального мастерства достаточно.
Вот уж действительно, чем мой приятель никогда не страдал, так это заниженной самооценкой. Впрочем, справедливо. Я уже не раз убеждался, что этот может меня удивить.
Когда же он выковал и заточил свое оружие, то первым делом пошел мне хвастать. Еще бы! Есть чем - две невзрачные выгнутые полоски, украшать их у Гоба времени не хватило, могли разрезать волос на две половинки, причем не поперек, а вдоль. Никогда такого не видел, и никто не видел - личное изобретение Гоба, он не признается, как такой фокус проделывает. Берет один волос, рубит его, и на землю уже падают два, более тонких. Даже я на такое со всей своей магией не способен.
Он уже собирался приступить к сверлению флейты, но однажды ночью но мне пришел Ахим, и сказал:
- Моше, все готово. Они уже близко, и ритуал завершен - готовься, завтра ты будешь читать последнее заклинание Жана-Але. Постарайся не сплоховать. Он на тебя очень надеялся, и, когда умирал, сказал, что единственное, о чем жалеет - что не удалось с тобой попрощаться. Не подведи нас, Моше.
- Но я ведь не знаю, о каком заклинании идет речь! Ты ведь так мне ничего и не сказал!
- Моше, ты что, забыл все мои уроки? - нахмурившись, спросил Растерзал, и, не дождавшись ответа, ушел, оставив меня в полном недоумении.
- Гоб, может ты понимаешь, что это все значит? - использовал я свой последний шанс.
- Спи, араршаин, - только и ответил мой приятель, - ты ведь сам мне рассказывал, что утро вечера мудренее…
Вот и живи с такими друзьями! Один заставляет читать могучее заклинание, про которое я ничего не знаю, второй моими же цитатами мне отвечает. С таким настроением и засыпал. Уже в полудреме задумавшись, кто такие "они", которые, по словам Ахима, "уже близко".
Узнать мне это предстояло на следующий день. Но не сразу. С утра пораньше меня разбудили и потащили неизвестно куда, в какой-то овраг, где была изуверски вычерчено нечто, весьма отдаленно напоминающее пентаграмму. Или гектограмму. Или гексаграмму. Или вообще непонятно что. Нет, изуверски, это значит не кровью, а просто отвратительно. "Чертили" всем, что попадет под руку - ветками, ногами, руками, повсюду были натоптаны следы, а иногда вообще виднелись продукты жизнедеятельности. Все линии кривые, да еще и не на ровном проложенные, а на кривых склонах - тут даже не дилетантством пахло, а непонятно чем. Преступлением против магии. Как науки.
Но самое удивительное - вокруг собрались маги, серьезные маги, среди которых было немало моих учителей, и все они совершали сложные и бессомненно магические движения, причем все их внимание было сосредоточено на центре самой уродливой и неправильной пентаграммы, которую я когда-либо видел в своей жизни. А в этом самом центре стоял я, и должен был что-то колдовать. Непонятно что, непонятно как, но все этого ждали.
Ситуация складывалась анекдотическая, если не сказать громче. А главное - у меня не было никакого выхода. Или колдовать заклинание, которое я не знаю, или разочаровать всех этих людей, которые на меня надеялись, и подвести учителя, который в меня верил. Пришлось импровизировать.
Единственно, что я придумал - повторить старый, не подводивший ранее трюк. Не самому колдовать, а приказать магии - сделай то-то и то-то. Только до этого я всегда знал, что именно хочу получить в результате. Или смерть всех врагов, или ледяную лодку - я не знал, как это сделать самому, но четко представлял, что сейчас должно произойти. Если бы можно было выразить словами те импульсы желания, которые я обращал к своей внутренней магической природе, то этот бы звучал примерно так: "магия, сделай, пожалуйста, то, что эти люди от тебя хотят. Я не знаю, что, я не знаю, как, но очень тебя прошу".
И магия сделала. Не знаю, как, но зато прекрасно знаю, что. Она просто "взорвала" мою внутреннюю плотину, которая все это время удерживала накопленный запас некросилы. Именно что взорвала. До этого я всегда или черпал ложками, или ковшами, или целыми цистернами, но всегда неспешно - пусть за доли секунды, но для магии и это уже много. "Уровень" магии понижался без особых последствий, это был планомерный спуск воды, как ежедневно делают на водохранилищах. Тут же запруда исчезла в один миг, и все, что у меня было внутри, одной волной залило магическую фигуру, после чего, бурля и пенясь…
Короче, началось настоящее магическое солнцепредставление. Магия творила непонятно что, аршаины вокруг никак даже не пытались ее обуздать, а лишь сдерживали внутри "пентаграммы", где стоял обалдевший я, на ближайшие пару дюжин дней лишенный всякой способности колдовать.
Только тогда до меня дошло, почему никто не рассказывал мне о роли в заклинании. Потому что это была роль поставщика энергии, от меня ничего больше и не требовалось кроме того, что я сделал. Никто не собирался мне доверять сложных ритуалов, все сделали сами опытные аршаины, выставив меня в полных дураках. И звание араршаина, как я тогда подумал, мне дали не потому, что я - величайший маг, а чтоб я не испытывал подозрений, и тешил себя пустой надеждой, что за такой короткий срок стал таким сильным магом. Причем все это проделали не злобные враги, а как раз верные друзья и родной учитель…
Но я вовремя вспомнил, что гордыня - это грех. Ахим, да и другие, никогда не обманывали меня, это я обманул сам себя, и лишь мне за это отвечать. Понял я и то, что о истинной сути моей "благотворительности" знали многие, по крайней мере Жан-Але и Растерзал точно знали. Дошло до меня и то, что пару недель без магии я проживу, а там мне никто не помешает "отстроить плотину" и сделать запас силы еще больше - ведь люди всегда будут умирать, и вряд ли кто еще, кроме меня, сумеет выполнять их последние желания. Я успокоил такими словами сам себя, и стал наблюдать за тем, куда же именно пошла моя сила. Что такое "великое" придумал Жан-Але.
А тем временем, отбушевав, магическая буря повела себя очень странным образом. Она как бы разделилась. Только это не совсем разделение. Разделение, это если было два человека, один пошел в одну сторону, второй в другую. А если был один человек, который одновременно пошел и туда, и туда - что это такое? Я так и не понял. Так и тут. Магия "разделилась" - магическая буря и продолжала бушевать, и в то же время начала все быстрее и быстрее разлетаться в разные стороны. Одна и та же буря. Как будто ее часть нечто намертво держало в центре, а другую наоборот, отталкивало подальше, неизвестно куда и неизвестно зачем. Причем так продолжалось довольно долго, не только по магическим, а и по обычным меркам. Наверно, не меньше часа, а то и двух - я уже видел, как некоторые аршаины, обессилено, падают на землю без сознания, а на тех, кто продолжал стоять, просто страшно было смотреть. Даже не пот градом, пота уже не было - это были обтянутые кожей скелеты, которые только силой собственной воли и продолжали колдовство. Средин них был и Ахим, и другие - по сравнению с такой судьбой жалкая потеря магии мне уже не казалась чем-то серьезным. Мне еще выпала самая легкая судьба.
А потом наконец произошло то, для чего все это и задумывалось - сначала ухудшилась видимость, все стало каким-то серым, потом пришел туман, потом туман густел, сгущался, пока наконец не превратился в монолитную серую массу, которая в свою очередь не поднялась над землей. Превратившись в облака. Из которых тут же и пошел дождь.
Это был не сильный дождь. Не грозовой ливень, идущий сутками подряд. Так, легкий летний дождик - но какое же это было чудо! Падающая с неба вода, просто вода - я уже и позабыл, что такое вообще бывает. Она падала, чтоб впитаться в землю, но даже я, человек, который от жажды никогда не страдал, невольно подставил небесам рот, и ловил капли драгоценной влаги.
- Эй, водохлеб тридцать седьмой! - окликнул меня знакомый голос. - Ты и дальше, твое араршаинство, будешь небо проглатывать, или все же поможешь мне хоть малую часть этих балбесов спасти?
- Иду, Гоб, иду.
Балбесы - это аршаины. Собственно говоря, по мнению Гоба любой, кто способен довести себя до такого состояния, балбес, а добровольно - балбес в квадрате. Наша помощь, конечно, была большей частью условной - некоторым, самым слабым, уже было поздно помогать, а другим, кто посильнее, нужно было разве что прописать санаторный режим с полным пансионом и отдыхом, да пока не придут в себя. Только самые сильные аршаины, как Ахим, были в сознании, и помогали нам перетаскивать пострадавших в заранее заготовленные палатки, где за них взялись благодарные "медсестры". То есть просто попавшие под руку женщины, которых попросили помочь людям, подарившим Латакии дождь.
Всей Латакии сразу. Растерзал мне потом поведал, что же это было за заклинание. Действительно, шедевр. Ведь как обычно вызывают дождь? "Щупают" магией ближайшую воду, после чего ее испаряют, переносят по воздуху сюда и конденсируют. Так можно поле полить, если речка рядом, но уж точно не всю страну. Но Жан-Але придумал другое. Он сделал то, о чем другие аршаины никогда даже не задумывались - разделил магию на "страшную" и "красивую". Звучит бредово, но мне так говорил Ахим. Как раз для этого и была сделана такая уродливая "пентаграмма" - "страшная" магия почувствовала себя там, как дома, и осталась, а "красивая" с гневом улетела куда подальше, а именно - по ту сторону Границы, потому что дальше уж некуда. А так как это та же самая магия, то между ними осталась связь, и в нужный момент обе магии "позвали" друг друга. При этом "страшная" прихватила с собой часть жары, а "красивая" - очень много снега, которым был завален вечно сумеречный край по ту сторону Границы. Земли серых. Жара и снег столкнулись, глобально, над всей Латакией, и пошел дождь.
Дождь шел долго - почти неделю. Иногда он прекращался и выглядывало солнце, но потом начинался опять. И земля ожила. Вновь потекли ручьи и наполнились водой колодцы, взошли ростки трав, пережидавшие все это время в земле. Дождавшиеся своего часа. И люди тоже ожили. Сначала никто даже не поверил, что это дождь, потом все пили, а когда напились - набирали воду во все, во что могли набрать. Страна позеленела за считанные дни, а когда через неделю тучи разошлись и вновь на землю глянуло солнце, его уже никто не испугался. Потому что это было правильное, осеннее солнце, и оно уже не могло испарить все то, что выпила земля.
Но тогда я об этом даже не думал. Потому что узнал, что "они пришли" - и Хонери уже в их руках. "Ими" оказались загадочные "воины с севера". На самом деле, конечно, ничего загадочного в них не было - обычное ополчение, тадапы, обученные лишь самым-самым примитивным основам боя, но они пришли вместе с дождем, и "истинные стражи Латакии" сами открыли ворота и сдались им на милость. Это были как посланцы небес, что принесли с собой жизнь и надежду на будущее, и никто уже не вспомнил, что "во всем виноваты шираи", потому что во главе воинов с севера стоял именно ширай. "Учение" умерло в один миг - с первыми воинами и первыми каплями дождя, чтоб уже больше не возродиться. О нем забыли, как о страшном сне, и даже Беар пал на колени перед тем, кто привел войско, моля просить его за ту ложь, что он говорил, и подарить справедливую смерть. Простить его простили, а смерть решили не дарить - пусть лучше шестирукий гигант отработает все то зло, что совершил.
Это было не совсем единогласное решение. Я бы даже сказал, что это было единогласное решение в том смысле, что за пощаду Беару высказан был единый голос, в то время как за немедленную казнь - все остальные. Но ведь то был не просто голос, а самый милый моему сердцу голосок, потому пришлось мне попереть все демократические нормы и взять жизнь Беара под свою ответственность.
Да, это была моя любимая даву, Авьен, а ширай, приведший с "пустого" севера целое войско, это Хомарп. Они вернулись, живые и здоровые, и тогда меня это волновало больше, чем любые дожди и заклинания, вытягивающие магию. Я не успел на "торжественный" въезд в город, а нагнал их только тогда, когда последние "истинные стражи" бросали оружие у стен Башни Драконьей Кости, а Хомарп решал, как с ними поступить. Но и это меня не волновало, потому что рядом с ним стояла Авьен, и я не мог смотреть на что-либо, кроме нее. И она меня заметила. А когда наши глаза встретились, мне показалось, что мы никогда и не бросали друг друга.
Мы бросились друг другу навстречу и обнялись. Без единого слова. Зачем? Они были бы только лишними, потому что и так все было понятно. Какая разница, почему пол местного года назад она исчезла из моей жизни вместе с тяжелобольным шираем, оставив лишь непонятную записку, если теперь она вернулась. И если мы оба поняли, что были не правы, не сказав друг другу ни слова. Да и лишние там были бы любые слова.
Но они все же были. Слова. Только потом. Когда мы разобрались со всеми сверхсрочными делами, то есть этак не раньше, чем через дюжину дней. Тогда мы опять сидели с Авьен и Хомарпом у костра, и говорили. У костра, потому что Гоб так и не согласился жить с нами в одном доме, а ему тоже хотелось эту историю послушать. Вот и пришлось, как обычно, разжечь за городом костер, и говорить, под открытым небом".
- Я не знаю, что на меня тогда нашло, - начала свой рассказ Авьен, - просто я в один миг поняла, что я больше не нужна тебе. Я только мешаю. Ты не видел, ты не слышал меня. Ты был все время занят, ты стал большим человеком, Моше, Советником. А я чувствовала себя самой неправильной даву, потому что даву должна учить, а не любить. Но ты сам мог меня учить. Ты знал все лучше, чем я, и я понимала, что твой Дар ты тоже откроешь сам. Так ведь и произошло. А тогда я решила, что без меня тебе будет только легче, потому что я не могла смотреть на тебя, и видеть, что ты не обращаешь на меня внимание. Но я не знала куда идти, я бы сама, наверно, никогда на такое и не решилась бы, но меня попросил Хомарп.
- Да, араршаин Моше, - вступил в разговор ширай, - это только моя вина, и я не знаю, простишь ли ты меня. Хоть когда-нибудь. Я решил, что больше не могу бездействовать. Я уже тогда чувствовал, что Латакия умирает, и я хотел найти корень всех бед. Но я был слишком слаб, а потому попросил, считай, приказал Авьен помогать мне - она не могла отказать шираю.
- Я могла ему отказать, Моше, но не стала - я сама хотела уйти, а так я могла хотя бы перед самой собой оправдать этот поступок. Мы пошли на север.
- Это был спонтанный выбор, - продолжил ширай, - я до последнего момента не знал, куда мы пойдем, просто так сложилось. Тогда я был не похож на ширая. Ты помнишь, я был изможден, едва стоял на ногах, и Авьен поддерживала меня, чтоб я не упал. Мы пошли пешком, Моше. Ты думаешь, почему ты нас не нагнал? Ты нагнал нас. Я видел тебя, но ты не узнал в двух изможденных оборванцах свою даву и ширая. Нет, тогда мы еще не прятались - просто не хотели привлекать к себе лишнего внимания.
- Это нам спасло жизнь, - вновь вступила Авьен. - Когда мы пошли на север, то ничего не знали об "учении", не знали, что шираи там объявлены вне закона. Мы просто шли, как двое бродяг, не пытались что-то вызнать, а потому и попавшись "истинным стражам Латакии" не вызвали у них никакого подозрения. Нас пропустили, потому что сочли неопасными, а марать руки нашей казнью не захотели.
- Нас хранили тридцать шесть богов, Моше, - опять Хомарп, - не иначе. Мы прошли там, где не могли пройти все разведчики Совета Латакии, и попали в земли, где все замки были в руках мятежников, а шираи, да и просто хорошие люди, висели вдоль дороги на деревьях. Это был нищий, обездоленный, голодный край, где только тот, кто назывался сторонником "учения", имел право на достойную жизнь. По крайней мере, мы так думали тогда. Это было ужасно, но мы не могли ничего предпринять.
- Но даже там встречались добрые люди, - продолжала Авьен, - которые пожалели и приютили нас. Они не сочувствовали шираям, они не знали, что я - даву, они сами жили впроголодь, потеряли зимой двоих детей, не выдержавших морозов. Просто пожалели нас, и пустили жить. Ничего не спросив. Нам отдавали последнее, делились лучшим, лишая себя самих, и Хомарп там, наконец-то, поправился.
- Да, только там я восстановил свои силы, хотя бы настолько, чтоб самому, без помощи Авьен, перемещаться. И я больше не мог наблюдать. Я решил, что найдутся те, кто спасут Латакию - хотя бы ты, Моше, я же должен был бороться с тем злом, с которым нас свела судьба. А это было зло - я видел, как обман разъедает сердца людей, в них поселяется гнев, гнев на шираев, на "учителей", друг на друга. Люди стали подозрительными, дети готовы были предать родителей, родители - детей. Повсюду рыскали "истинные стражи Латакии", выискивая предателей "учения" и сочувствующих шираями, не проходило никаких судов, а наказание было только одно - веревка на шею и на ближайшее дерево.
- Это было страшно, Моше, очень страшно, - с горечью в голосе продолжала моя даву, - но мы боролись. Мы не могли это делать открыто, но искали тех, на кого могли бы положиться. Дюжину дюжин раз наши жизни весели на волоске, но судьба и тридцать шесть богов хранили нас.
- Я говорил Авьен, чтоб она не рисковала собой, но она не слушала. Мы действительно искали тех, кто не потерял окончательно разум, то есть делали то же самое, что и "истинные стражи Латакии". Это было нелегко. Север Латакии, и без того не особо многолюдный, был почти пуст после зимы, редкие поселения были отделены друг от друга часами пути, а во многих не осталось людей. Но мы все же смогли найти нескольких соратников, которые поверили нам и пошли за нами. Для открытой борьбы время еще не пришло - "учение" владело всем, мы собирались по лесам, мы говорили друг с другом, мы прятались среди других людей, поклявшись не выдавать друг друга.
- А потом стало жарко, - сказала Авьен, - и "учителя" решили, что одного севера Латакии им мало - они собрали всех своих самых верных соратников, самых озлобленных, самых безжалостных, и отправили их на юг. А потом ушли и сами.
- Остались только "шакалы" - те, кто никогда не верил в "учение", на которых даже мятежные магистры не решились положиться. Их было мало, но только у них было оружие, и запуганные люди боялись им перечить. Прикрываясь "волей учителей", они творили любое зло, на которое только и были способны их мелкие души, и многие сносили эти унижения.
- Многие, но не все, потому что был Хомарп, который тогда начал действовать.
- И была Авьен, которая всегда была со мной. Моше, я вижу в твоих глазах ревность - поверь, она безосновательна. Я благодарен твоей даву за многое, что она для меня сделала, я ее вечный должник, но я бы никогда не позволил себе по отношению к ней нечто большее, чем просто дружеские чувство. И уважение. Она все это время никогда не забывала о тебе. Когда мы прятались в лесах, скрываясь от сбившихся в стаи "шакалов", когда мы громили эти стаи, освобождая людей, когда мы ловили доносчиков, которые спешили донести эти новости на юг - Авьен всегда вспоминала о тебе. Ее все время угнетала мысль, что же тут, в Хонери, с тобой происходит, жив ли ты, здоров, она молилась за тебя тридцати шести богам и просила послать тебе удачу. Да, Авьен, это правду, и не стоит ее скрывать.
- Хомарп стал "вождем", - несколько перевела тему покрасневшая от застенчивости даву, - он был идейным руководителем нашего движения, а я лишь поддерживала его, рассказывая людям правду. Мы старались не делать того, в чем винили "учение" - мы никого не казнили, а погибших в бою хоронили с почестями, хоть многие и считали эти почести недостойными. Мы никогда ничего у людей не отбирали силой, а лишь просили помочь тех, кто может это сделать. Потому за нами шли.
- Но все же я не рисковал назваться шираем, а Авьен - даву. Мы были людьми без прошлого, самыми опытными, но теми, кто дает совет, а не приказывает. И только когда настало время, прозвучал мой титул, а те, кто шли за нами, стали называться тадапами.
- Но до этого еще было лето, - вздохнула Авьен. - Тяжелое лето. Моше, мы слышали, что творилось тут. На севере было немного легче. Но лишь немного.
- Просто там намного меньше людей, - объяснил Хомарп, - но много лесов, где даже в самую лютую жару били редкие родники. Многие тоже страдали от жажды, от голода, но мы выживали, и ждали, пока придет нас час. А пока переняли тактику "учителей" - мы не давали никак о себе знать, и о нас забыли. Но мы знали о том, что происходит в мире. Знали, что Хонери пал, знали, что "учение" завладело многими умами, знали, что в центр и на восток Латакии пришли враги, и началась Шаули Емаир. Но мы были слишком слабы, нас было слишком мало, и мы все равно никому не могли помочь.
- Только о тебе мы ничего не слышали, Моше! Я очень боялась. Ведь неизвестность страшнее самых страшных новостей. Мы знали, что новая власть преследовала всех, кто был связан со старой, знали о страшных потерях в Пограничье, знали, что по всей Латакии идет охота за инакомыслящими. Страшная новость о казне магистра Иссы повергла наши сердца в грусть, но самая большая тревога была за тебя, потому что ты исчез, и никто не мог сказать, жив ли ты, или нет.
- Лишь потом к нам прибыл гонец от совета магов, и рассказал, что ты жив, здоров и готовишь врагам какой-то сюрприз. А еще попросил, чтоб мы наконец выступали - оказывается, Жан-Але, да прибудет он в вечном покое, тайком бывал в наших краях, и знал о происходящем. Я колебался, я думал, что время еще не пришло, но Авьен вынудила меня - она хотела поскорее встретить тебя, и мне стоило огромных трудов сдерживать ее порывы.
- Да, Моше, мне теперь стыдно - я опять думала только о себе, а не о том, что за нами идут изможденные люди, идут воевать против намного более сильных врагов, лишь потому, что поверили в наши слова. Я так много глупостей сделала за последнее время…
- Но другие твои поступки, Авьен, искупают любую вину, которую ты только сможешь себе придумать, - отрезал ширай. - Только благодаря тебе я остался жив, твоя мягкая речь убеждала людей больше, чем любые мои слова. Ты всегда была среди первых, и пусть в твоих руках не было оружия - твоя жалость к врагам дала нам больше, чем все мои воинские победы. Молчи, Авьен, ты еще успеешь сказать Моше свои слова - дай же мне докончить рассказ. Когда мы уже были на подходе, к нам вновь прибыл гонец от совета, и пообещал, что боя не будет. Он рассказал о том, что скоро пойдет дождь, и мы как раз к этому времени подойти к Хонери, потому что тогда мы победим без боя. И хоть для этого пришлось поспешить, сердца моих людей были переполнены верой, все ждали воды, падающей с небес, наши ноги налились силой, и мы пришли вовремя. Приверженцы "учения" сами сложили оружие, потому что увидели в дожде знак небес, а что было дальше ты, Моше, знаешь и сам.
"Вот такой вот рассказ. Ничего особо интересного, но мне сразу запал в сердце. Не потому, что я узнал о всех геройствах и смелости моей даву. Я в этом и так не сомневался. А потому, что я понял окончательно - мы с первого дня были созданы друг для друга. Потом были и другие слова Авьен, но их уже не слышали ни Хомарп, ни Гоб. Это слова были сказаны только для меня, и я, надеюсь, смог на них достойно ответить.
Маги отошли от страшного заклинания. Почти все. Более того, они, наконец-то, поднатужились, и сотворили чудо - придумали лекарство от мора, перебившего три четверти всего домашнего скота. А то и больше. В чем там было дело, я не интересовался. Даже Ахим этого не знал, только говорил, что это мой "знакомый" постарался, тот самый, что некогда на совете зачитывал доклад о "очаговых источниках тяжелых заболеваний некоторых видов крупного рогатого скота". Этот аршаин оказался настолько дотошным, что не успокоился, пока не вывел полную биологическую картину заболевания, не вычислил вызывающий его источник и не придумал с десяток способов с ним бороться. Его потом за это чуть не прибили. За излишнюю дотошность - из десятка способов семь работали, но пока он все не проверил - о результатах своих исследований широкой общественности ни слова не сказал. Но все же не прибили. Сделай он раньше свой доклад "некоторые возможные методы потенциального лечения инфекционной…" и далее в том же духе, удалось бы больше животных спасти, не сделай он его вообще - все бы погибли.
Сам бы он эпидемию не остановил - тут уж всем пришлось попотеть, но справились. Довольно оперативно. За что аршаинам честь и хвала.
До этого момента не дожил Яул. Нет, он не был казнен - мы не хотели стать такими же, как были "учителя", и мятежный магистр ждал суда, на котором должна была решиться его судьба. Но и в темнице он не смог оставить свои попытки захватить власть, и попытался поднять восстание среди бывших "истинных стражей Латакии", которые ждали вместе с ним свою судьбу. Я не знаю, что он говорил - наверняка опять западающие в душу, теплые, лживые слова своим тихим, завораживающим голосом. Но то ли после удара по голове что-то в нем изменилось, то ли люди наконец-то смогли услышать ложь в его голосе, восстание провалилось. Более того, когда Яул посмел собственноручно свернуть шею другому пленному, посмевшему ему возразить, все заключенные набросились на него скопом, и хоть многие их них погибли, мятежный магистр тоже покинул этот мир. Это был самосуд обманутых, но прозревших людей, которые искренне (даже Ахим это подтвердил) хотели искупить свою вину.
Только Беар, сидевший там же, не принял в нем участие. Он все это время сидел в углу, обхватив голову сразу шестью руками, и только раз за разом повторял: "я не хочу, чтоб из-за меня гибли люди, я не хочу, чтоб из-за меня гибли люди"… Таким его и нашли.
Были разные суды. Я не принимал в них участия, и без меня хватало обвиняемых и судей. Хоть многих мятежников и казнили, тех, кто не совершал убийств простых людей, и кто искренне покаялся, простили. Может, это и была ошибка, но среди судей как раз было немало тех, кто сам пострадал от произвола "истинных стражей", и если они смогли простить - то кто я такой, чтоб осуждать их решение?
Еще у меня случился разговор с Ахимом. Нет, я его ни в чем не обвинял, потому что он искренне желал добра Латакии, и только из лучших соображений поступил со мной нечестно. Но я все же спросил:
- Ахим, а то, что ты говорил про мои большие перспективы, ты тоже…
- Нет, я тебе не льстил и не обманывал тебя - ты действительно сможешь стать величайшим араршаином в истории Латакии, но не сейчас - пройдут годы, пока это произойдет. Но ты успеешь. У тебя будет долгая жизнь. И счастливая.
По поводу счастья состоялся и короткий, но очень важный разговор с Хомарпом. Один на один. Ширай мне рассказал многое, о чем не посмел упомянуть при Авьен, и, среди прочего, он сказал:
- Моше, я знаю, что вы любите друг друга. Но я знаю, что между вами до сих пор есть недоговоренность. Авьен очень не любит говорить о своей прошлой жизни, о своей семье. Но ты должен знать, что это не потому, что она не доверяет тебе. Поверь, пройдет время - и ты обо всем узнаешь, как, по воле случая, узнал об этом я. В ее жизни не было ничего постыдного, ее род, о котором она предпочитает умалчивать, славен и достоин того, чтоб ты связал с ним свою жизнь. Я знаю, что тебе это безразлично, но это имеет большое значение для твоей даву - если ты хочешь быть с ней, ты всегда должен относиться к ней с достоинством, как к аристократке. Тогда она сама себя убедит, что достойна тебя, и откроет свои тайны. Поверь мне, Моше - я намного старше тебя, я прожил богатую жизнь, и многое в ней повидал. Не отпугни Авьен, и она станет твоя и телом, и душой.
- Спасибо, Хомарп, - ответил я, - я обязательно учту твои слова и последую твоему совету.
Не могли не радовать и другие новости. В которые никто сначала даже не поверил. Потому что такого просто не может быть. Только мы с Гобом и понимали, что происходит на самом деле, да Ахим, наверняка, прочитал это в моей голове. Все остальные диву давались. Как так, только что шла Шаули Емаир, из Хонери выехала свежая подмога, народ боролся со врагами, и тут враги повернулись, и ушли. Все сразу. По всей Латакии. И не просто ушли, а ушли тихо и мирно, не трогая даже тех людей, что попадались им по пути. Ушли к себе домой, через Пограничье, по ту сторону Границы, ни сказав на прощанье ни слова. Бедные партизаны, они только-только привыкли воевать, как уже не с кем - враги решили, что с них хватит, и пошли по домам. Примерно так все это комментировали. Шутливо. Хоть и знали, сколько враги загубили жизней. И человеческих, и своих. А их поведение списали на очередную странность. Мол, "это же враги, что с них возьмешь?" Никто даже не пытался их понять, поставить себя на их место и подумать, что могло заставить их уйти? Как раз тогда, когда начались дожди, и они мы могли одним рывком дойти до Хонери, после чего резать людей по всей Латакии в свое удовольствие.
А мне даже думать не надо было, потому что я просто знал. Мне еще Гоб сказал:
- Ну что, Моше, как настроение? Чувствуешь себя человеком, который от всех бед сразу Латакию спас?
- Гоб, - ответил я, - ты же сам прекрасно знаешь, что не спас еще!
- Я-то знаю, но согласись - Пророчество исполнилось. Конец света действительно отсрочен.
- Да, тут ты, пожалуй, прав.
Пророчество действительно исполнилось. Незаметно для нас самих. Причем во многом не так, как все думали - тем самым лучше всего доказав, что "предначертанное", это хорошо, а "свобода воли" все же существует.
Например, строка "подуют ветра с ледяных снежных гор". Все были уверены, что это строка про прошлую, снежную зиму. Но ведь это не так. Ветра, которые подули с снежных гор, были вызваны заклинанием Жана-Але, и принесли не холод, а долгожданный дождь. Ведь именно на горах по ту сторону Границы лежал снег, напоивший Латакию. Это мне Ахим рассказал. И Гоб тоже, они оба, независимо (наверно) друг от друга поняли, что значили эти слова.
А другую строку я понял и сам. "Полезут чудовища черной норы" - ведь она тоже сбылась. Просто я ее неправильно прочитал. И все ее неправильно читали. Если читать правильно, то она, дословно, должна звучать так - "в жизнь людей вмешается вызывающее ужас существо, обитающее в расположенных под уровнем грунта помещениях". Ужасная формулировка. "Расположенное под уровнем грунта помещение" - для всех очевидно, что это "нора", существо, да еще и внушающее ужас - это чудовище, причем оно там явно не одно, а как оно еще может вмешаться, кроме как не "полезть"? Не отправятся же люди к нему на встречу добровольно.
А на самом деле как раз все не так. Или "подземелья создателей" не под уровнем грунта? Или Зверь не может внушить ужас? Я уж не говорю о том, что в жизнь людей, а именно меня и Гоба, а через нас и всех остальных, он точно вмешался. Вот такое вот вышло двойное толкование, а когда я с Гобом поделился, он меня даже похвалил. Сказал, что красиво я придумал.
Но, забыв о "юнце", так до сих пор и не уверен, что под ним был именно я, все же я далеко не "безгрешный", не стоило забывать, что в Предсказании говорилось лишь "отсрочить", а не "избежать" конец. Обычно все это толковали так: конец света по любому неизбежен, если его "отсрочить" сейчас, то он придет через много-много веков, а тогда пусть другие поколения что-нибудь придумывают.
Но мы с Гобом знали - Латакия дала нам отсрочку не на эпохи, не на века, а лишь до конца осени. До дня, о котором судачили разве что местные "астрономы", хотя на самом деле именно в этот день должно решиться, будет жить Латакия и дальше, или же умрет. Прямо сейчас.
Именно тогда, в начале осени, я стал писать свой дневник. Местами последовательно, местами сумбурно - произошло слишком много событий за то время, что я живу в этом мире. Холодные зимы и жаркие лета, нападения врагов и мятеж магистров, мор и путешествие в глубины земли. Теперь все думают, что это в прошлом. Люди вокруг меня радуются жизни, веселятся, полагая, что беды кончились, и дальше все будет хорошо. Пусть и бедный, но урожай будет собран - теплая осень и плодородные земли Латакии дадут возможность перезимовать, а весной начать все с начала. Враги ушли, шираи, те, что остались, вернулись. Ширай Пайач, ставший знаменитым по всей Латакии, как лучший партизанский вожак Шаули Емаир, стал магистром Воинов Пограничья, а ширай Хомарп - магистром Багряной стражи Храма.
Но я знаю, что это спокойствие - затишье перед бурей, и только от меня зависит, выживет ли этот мир, или погибнет, на этот раз окончательно и бесповоротно.
Сейчас я пишу эти строки, и все время вспоминаю те слова, что мне говорил серый. Они стоят в моей памяти, и заставляют меня смотреть на мир другими глазами…"
- Это наша земля, - говорил серый. - Мы жили тут всегда, сколько светило солнце. Это наше солнце. Мы помним его с тех пор, как его сотворили боги. Это наши боги. Мы верим в них с самого рождения той, что вы завете Латакия. Это наша мать. Мы не знали того, что можем уйти раньше срока, мы не знали того, что жизни можно лишить. Так было всегда, а потом пришли вы. Вы называете себя ашба, а тех, кто приходит, шмон, но все ашба потомки шмонов. Вы пришли тут, сначала вас было мало, потом вас становилось все больше. Мы думали, что вы - младшие дети той, что вы зовете Латакия, мы заботились о вас. Вы были немощны, вы не умели жить, вы ничего не знали о мире. Мы учили вас всему. Мы жили вместе с вами, мы помогали вам всем, чем могли, мы рассказывали вам все, что знали сами. Вы забрали у нас все. Вы лишили нас богов, это были наши боги. Вы лишили нас земли, это была наша земля. Вы забрали нашу речь. Но началось все с того, что вы стали забирать наши жизни. Зачем они вам, ашба? Мы всегда были с вами добры, зачем вы начали жечь наши дома? Почему вы убивали нас, всех, вы не жалели никого, а на коже наших младенцев вы писали ваши книги. Зачем, ашба? Что мы сделали вам, что вы назвали нас врагами? Вы начали убивать нас тут, в месте, которое вы назвали Сердцем Латакии. Это и наше сердце. Тут жили наши боги, тут пролилась первая кровь, а потом ее стало много. Очень много. Вы убивали нас повсюду, где могли. Вы стали ядом, который идет из сердца, вы отравили ту, что вы называете Латакия. Зачем вы это сделали, ашба? У тебя нет ответа.
- Мы не понимали, что происходит, - продолжал он. - Мы хотели говорить с вами, мы могли говорить с вами, потому что вы забрали нашу речь, но вы не слушали. Вы убивали тех, кто приходил говорить, а мы не могли вас убивать, потому что мы не знали, что это такое. Мы просили помощи у богов, но боги устали, они ушли, они сказали, что даже для них вы слишком сильны, потому что не верите ни в каких богов. Но боги научили нас убивать. Мы это делали плохо, а вы хорошо. Вы занимали все больше наших земель, вас становилось все больше, но вам все было мало. Почему, ашба? Разве вы не видели, что эта земля гармонична, зачем вы поливали ее нашей кровью? Вы думали, что на крови взойдут лучшие плоды? Но вы не сажали сады. Вы убивали землю, и нас вы тоже убивали. Мы отходили все дальше и дальше, вы шли за нами, вы не могли занять те земли, что мы вам оставили, но все равно шли вперед. Зачем, ашба? Зачем вы отбирали то, что нам не нужно?
- Но тогда мы еще надеялись, - горьким стал голос серого, - надеялись на Чудо, потому что знали, что Чудо родится. Оно рождается всегда. Оно рождается там, где сходится земля и небо, в тот миг, когда солнце и луна сойдутся на небесах. Чудо, это дар, который нам оставили боги, когда покидали нашу землю. Мы верили, что родится Чудо, и тогда вы перестанете нас убивать, и мы станем жить вместе с вами. Мы знали, когда это произойдет, мы ждали этого дня. Но вы украли наше Чудо. Зачем вы это сделали, ашба? Кого вы хотели обмануть? Чудо не знает, в чьих оно руках. Вы воспользовались этим, вы разделили всю землю на две. Зачем вы это сделали, ашба? Земля едина. Вы забрали себе все самое лучшее, и назвали это Латакия, а нам оставили все самое худшее, и никак это не назвали. Зачем, ашба? Вы надеялись, что сможете заставить жить срубленное дерево? Вы лишили нас солнца, вы лишили нас тепла. Вы подарили нам вечную зиму, вечный снег. Наши дети умирали от голода, а вы жили в мире ласкового солнца и теплых зим. Неужели вы думали, что так будет продолжаться вечно, ашба? Что ваша Граница, ваша стена, которая заперла нас в землях вечной зимы, простоит до конца времен? Мы научились есть дерево и пить снег, ашба. Вы думали, что мы замерзнем в тех краях, куда вы нас загнали, но мы выжили. Наши дети видели, что над вашими землями голубое небо и яркое солнце, и они шли в эти земли, потому что это наши земли. Но вы их убивали. Вы всегда их убивали, ашба, даже когда у нас еще не было оружия. Вам всегда было мало, но что вам это принесло?
- Та, что подарила всем жизнь, умирает, ашба, - продолжал серый, - та, что вы зовете Латакия, умирает. Она и так слишком долго жила, разрубленная пополам, но теперь умирает. Зачем вы это сделали, ашба? Разве вы не видите - вы уже лишились всего. А до этого всего лишились мы. Очень скоро она больше не сможет жить, и тогда мы все умрем. Разве этого вы хотели, ашба? Мы лишь хотим ее спасти. Она ждала, она очень долго ждала того, что родится новое Чудо. Там, где оно рождалось всегда - на вершине Башни Драконьей Кости. Вы так не хотели помнить о своем грехе, что забыли о Чуде - а ведь только оно может спасти. Вы спрятали ключ, вы думали, что все об этом забыли. Но мы помним, ашба. Мы пришли, чтоб Чудо принесло свет на эту землю, а вы не пускаете нас. Вы убиваете нас, ашба, вы всегда убивали нас. И мы убиваем вас. Те, кто молод, убивает потому, что голоден. Те, кто стар, убивает потому, что так было всегда. Те, кто глуп, убивает потому, что любит смерть. Те, кто мудр, убивает потому, что иначе вы не дадите нам путь к Чуду. Осталось слишком мало времени, ашба. Неужели вы настолько слепы? Неужели вы не видите приближение конца? Зачем вы пришли сюда, ашба, зачем пролили кровь, зачем вы разрубили ту, что дала нам жизнь? Почему вы ненавидите нас, ашба?
- Вы слепы, - заканчивал он. - Вы слепы, вы не хотите видеть, что земля умирает. Вы не хотите понимать, что ваше творение порочно, и лишь боги дают свет и холод. Вы не были вправе решать, кому жить в земле вечной зимы, вы не вправе были лишать нас солнца. Мы никогда не хотели вас убивать, мы лишь хотели жить. Вы забыли то, что было, ашба? Вы не хотите это помнить? Почему? Нет ответа.
"Серый говорил очень путано. Вроде и речь у него была правильная, и слова понятные, а все равно смысл часто ускользал. Но в общих чертах, как я понял, серые - коренные жители этого мира. А потом здесь начали появляться такие же шмоны, как и я. Почему так происходит - никто так и не узнал, но постепенно шмонов становились все больше, у них рождались дети, которые уже были ашба. То есть рожденные в Латакии. Впрочем, Латакии тогда еще не было. Латакия возникла потом, когда люди воспользовались неким Чудом, подаренным богами серым. Что это за Чудо, и почему оно "рождается", а не "происходит", серый не знал. Или не понял мой вопрос.
Они, серые, ведь действительно другие. Не такие, как мы. У них есть что-то вроде коллективной родовой памяти. То есть события давних времен они не из учебников знают, а помнят. И не могут понять, как мы, ашба, люди, можем это забыть. Я пытался объяснить, но бесполезно. Серый не видел разницы между мною, и теми людьми, что убивали его предков. Теми, что, воспользовавшись Чудом, разделили один мир на два - Латакию, где оставили тучные грунта, богатые дичью леса и рыбой реки, теплые зимы и летнюю прохладу. И безымянный мир серых, где всегда зима, и никогда нет солнца. Этого не может быть ни по каким физическим, или даже магическим, законам, но Чудо - на то оно и Чудо, что может сотворить абсолютно все.
Таким вот разделенным мир жил очень долго, но что-то нарушилось в самих основах мироздания, и подобный мир был обречен - он должен был умереть, вопрос лишь в сроке. Серые, приписывающие Латакии разум, каким-то образом общались с ней непосредственно, и знали, что она, их "мать", пообещала дожить до нового "рождения Чуда", когда все можно будет исправить, переписать заново. Сначала они думали, что и люди это тоже знают, но люди отказались от подобного знания - мало того, что забыли о Чуде, так еще и спрятали ключ от Башни Драконьей Кости, где Чудо рождалось, глубоко в подземном мире, закрыв к нему всякий доступ.
А теперь настал срок - Латакия билась в предсмертных судорогах, Чудо должно было вот-вот прийти, а люди все так же не думали об этом. Хоть и было Предсказание - обращение Латакии людям, в котором она предупреждала о грядущих бедах и умоляла помочь. Тогда серые решили сами прийти сюда - вместо обычных набегов, куда шла "неразумная молодежь, мечтающая лишь о мести и сытное еде", в ширай батхара, орду орд, собрались все серые, что еще остались на этом свете. Они пошли через человеческие земли, погибая и умирая, чтоб добыть ключ (за это отвечал именно мой собеседник, как я понял - их вождь, который как раз и был за ключом послан), успеть дойти до Башни, после чего правильно использовать новорожденное Чудо, исцелив свою мать-Латакию.
А мы, люди, им в этом мешали, тем самым обрекая и себя, и их, и весь этот мир.
Такой вот грустный рассказ. Но я не мог разрешить серым исполнить свой план, потому что в их понимании "правильный, исцеленный мир" - это мир, в котором не было место людям, а все было так, как в старые добрые времена - одни лишь серые, и больше никого. Пришлось пообещать, что я возьму на себя святой долг спасения мира.
"Пообещать", это очень мягко сказано. Серый не воспринимал мои логические аргументы, потому что "вы, ашба, всегда лжете", ему ничего не сказал висящий у меня на груди ключ, "вы, ашба, всегда воруете чужое". Однако нашелся все же железный аргумент, против которого он не нашелся, что возразить. Вернее не железный, а картонный - та самая пятая карта "Отца Лжи" (до сих пор не знаю, почему она имеет такое странное название). Она произвела на серого не меньшее влияние, чем на зверя - он тут же назвал меня "тридцать седьмым богом", от него эту глупую кличку Гоб и взял, извинился перед "старшим сыном Латакии" за "случайность", едва не приведшую к моей гибели.
Все обвинения во лжи, воровстве и убийствах были забыты - раз я приемный бог, то имею право творить то, что захочу. Мало того, он поделился со мной всеми секретами Башни Драконьей Кости, четко объяснил, когда именно родится Чудо и как до него добираться. И вообще согласился, что раз уж за дело взялись боги, они, серые, могут и подождать. По ту сторону Границы. Так уж и быть, не убивая больше людей, хоть те того и заслужили. Я не знал, как серый собирается исполнять свое обещание, но он заверил, что все будет в порядке - они уйдут в свою вечную зиму, в конце концов ждали там столько веков, почему бы еще дюжину дюжин дней не подождать.
На том мы и разошлись. Причем серый даже свой жезл назад не потребовал, сказав, что он мне в Башне Драконьей Кости обязательно пригодится. Серый свою часть обещания выполнил - враги покинули Латакию, а скоро должна прийти моя очередь выполнять обещание. Местные аршаины, в том числе, неплохие астрономы - они могли с точностью до секунды сказать, когда именно произойдет полное затмение солнца. А именно за время затмения, случающегося тут раз в несколько тысяч лет, рождалось Чудо, и к этому моменту я должен был уже до него добраться.
Теперь я пишу последние строки дневника. Прошлое уже закончилось. Латакия пережила судороги, теперь она дышала ровно, но это был предсмертный покой, и каждый вдох, каждый удар сердца мог оказаться последним.
Но пока мы живы. И гости как раз собираются. Приехал старик Норр, он наконец-то оставил свои дела на сыновей, хоть не все из них смогли пережить это лето. Стучат молотками рабочие под руководством Ярстепа, Бэхэмм Гэлл руководит последними закупками. Пайач, Кесарр и Хомарп говорят о политике, Бинор с Ахимом, старые друзья, говорят о своем, о магическом, Гоб музицирует. Авьен уже несколько часов белое платье примеряет, все ее какие-то мелочи не устраивают. Ну еще бы. Такой день, как сегодня, только один раз в жизни бывает, и моя черноволосая красавица, настоящая кошка с острыми клыками, и таким же характером, хочет быть самой красивой на празднике. Нашем празднике".
Пост скриптум.
- Ну что, Моше, готов? - спросил Гоб. - Я, конечно, понимаю, нацеловаться на прощание - это очень важно, раньше вы это седлать никак не могли, но может все же пора?
- Ты абсолютно бессердечный человек! - отрезал Ахим. - Может быть они в последний раз в жизни целуются! Неужели у тебя совсем нет никаких чувств, а?
- Почему же, полно! Чувство голода, чувство такта, чувство…
- Все, Гоб, - наконец оторвался Моше от губ своей жены, - мы можем идти.
- Угораздило же вам пожениться! Авьен, ну скажи, что мне теперь с твоим мужем делать? - продолжать гнуть свою линию Гоб. - Он ведь не себе под ноги будет смотреть, не по сторонам, а на твой портрет, что на шею себе повесил! Спасай с такими мир…
- Да брось ты, Гоб, сам прекрасно понимаешь, что это не так. Ахим, Авьен - до встречи!
- Моше, мы будем молиться за тебя тридцати шести богам! Удачи тебе! - попрощался аршаин.
- Любимый… Возвращайся… Обязательно возвращайся… Я буду тебя ждать.
- Конечно вернусь, глупенькая. Два раза нас с тобой судьба уже сводила? Сводила. Значит и в третий раз обязательно сведет.
С этими словами, сопровождаемыми фирменной ухмылкой Гоба, Моше вставил ключ в ворота Башни Драконьей Кости. Те распахнулись, и новобрачный шмон араршаин Моше, а вслед за ним и его приятель и вечный спутник Гоб, скрылись внутри. Там, откуда, по преданиям, еще никто не возвращался.
Луна скрыла самый край местного солнца.
"Башня Драконьей Кости… С нее началась вся эта история, на ней же ей суждено закончится. Именно эта башня потрясла меня на рубашке гадальных карт, что переправили меня в Латакию, своим внешним величием, но изнутри она была еще стократ красивее.
- Вау! - только и сказал тогда я.
Невольно само вырвалось. Другими словами эту красоту и не описать - тут как будто не работали законы геометрии, и изнутри башня казалась еще больше, чем снаружи. Конечно, это была иллюзия. Такое впечатление складывалось от огромного количества зеркал. Только тут они не кружили голову, не сбивали с толку, как в подземельях создателей, а создавали иллюзию огромных пространств. Подобрать же слова для того, чем была заполнена башня, я не мог. Нет таких слов. Почти мрамор, только еще торжественнее, почти хрусталь, только еще больше переливов, почти статуи, только неотличимые от живых. Ну и свет. Я боялся, что в Башне будет темно, мы даже несколько факелов с собой прихватили, но они не понадобились. Все пространство внутри было освещено теплым светом, источника которого я так и не нашел.
Вообще чувствовалось, что и Башню, и подземелья создавали одни и те же руки. Это - подарок тридцати шести богов серым, то - их собственная "гробница", где боги отдыхают от дел земных.
- Бедняги, - отвлек меня Гоб от возвышенных мыслей.
- Кто? - не понял я.
- Да они все, - Гоб обвел рукой многочисленные статуи, - я бы не хотел так вот, целую вечность, простоять. Скучно.
Только тут до меня дошло, что "статуи" неотличимы от живых людей как раз потому, что это и есть люди. Не мертвые - застывшие. На века. Странное оцепенение застало их в самых разных позах. Кто-то делал шаг, кто-то бился с невидимым противником, кто-то от страха закрыл руками лицо, а одна, очень похожая на Авьен, девушка стояла, скрестив руки за спиной и мечтательно наблюдая что-то вдали. У нее даже улыбка на лице была, когда она окаменела. Навечно. А ведь у нее, наверняка, был парень, или муж. Может он тоже был среди статуй, тут же, в двух шагах, а может умер тысячу лет назад, так и не дождавшись ушедшей в башню любимой.
Подобные мысли моментально освежили мою голову. И я видел уже не одну лишь красоту неописуемую, а и смертельную опасность на каждом шагу, ловушки, через которые еще надо пройти. Крепче сжав взятый у серого магический посох, я смело пошел в сторону ведущей наверх винтовой лестницы. Гоб шел за моей спиной, на всякий случай, для надежности, ступая в точности по моим следам. Дабы лишний раз не рисковать.
Лестница казалось бесконечной. Ничего удивительного в этом нет, учитывая высоту башни. Причем то и дело на ступенях попадались застывшие люди - одни бежали в ужасе вниз, другие радостно шли наверх, третьи отдыхали, присев на ступеньки. Нам то и дело приходилось их обходить, и если бы искателей лучшей доли в башне было раза в два больше - то совсем бы туго было. А потом я увидел призрак.
- Гоб, ты видишь ее? - спросил я.
- Нет, - ответил мой приятель. - Кстати, ее - это кого?
- Белую прозрачную женщину в длинном балахоне, которая стоит на ступенях выше и смотрит в нашу сторону.
- Только смотрит?
- Пока да. А вот теперь уже нет - теперь она начала спускаться, не отводя от тебя глаз, - продолжал комментировать действия призрака я.
- Именно от меня? - уточнил Гоб
- Да, на меня она только посмотрела, и сразу же отвернулась. Гоб, что делаем? Стоим, спускаемся, идем вперед?
- Ты - что хочешь, а я, пожалуй, спущусь.
- Я с тобой.
Так, без паники, мы начали осторожно отступать, но призрак шел по нашим следам. Явно не с самыми добрыми намерениями. А главное - я совершенно не понимал, что это значит. Серый ничего не рассказывал про подобных эфирных существ, представляют ли они опасность, а если да - то как с ними бороться.
- Стой, Гоб, - сказал я, - она остановилась. Стоит, не двигается. Повернулась, пошла вверх. Все, скрылась. Будем опять пробовать?
- Ты запомнил, на какой ступени она остановилась?
- Да.
- Тогда пошли, проверим…
Проверили - ситуация повторилась. Призрачная женщина не спускалась ниже определенной ступени, но каждый раз, стоило нам подняться, бросалась навстречу. Гобу. Тогда мы решили выяснить, почему так - и экспериментальным путем было установлено, что призрак не обращает внимание на того, у кого при себе магический посох. Хотели пройти "паровозиком", держась вдвоем за один посох, но не вышло. Призрак нашу хитрость раскусил - тогда попробовали другой метод, более рисковый. Поднимаясь наверх, мы перебрасывали друг другу "палочку", призрачная женщина металась от меня к Гобу, от Гоба ко мне, но посох летал быстрее, и догнать нас она так и не смогла. А потом, ровно через один разворот винтовой лестницы, призрак оставил нас в покое, и какое-то время опять было спокойно.
- Гоб, - спросил я, - как ты думаешь, кто это была такая?
- Призрачная женщина в балахоне, ты же сам мне это сказал, - пожал плечами Гоб.
- Но что она могла с нами сделать?
- Что угодно. Например, ничего. Или убить. Или превратить в статуи. Или сжать в своих объятьях и перенести сразу наверх. Тебе высказать все варианты?
- Понял, больше глупые вопросы задавать не буду.
Действительно, какая разница, что она могла с нами сделать, если ничего не сделала?
Через несколько разворотов лестницы, когда мы, по моим прикидкам, уже были на высоте где-то двадцатого этажа, то есть прошли не больше четверти башни, лестница закончилась, и мы оказались в огромном, совершенно пустом зале. В нем не было ничего, кроме стен, пола и, возможно, потолка. Точно сказать я не мог, слишком уж высоко он был. Даже статуй не было, они на лестнице закончились. Ну и, естественно, никакого способа подняться выше тоже не предвиделось.
Но в этот раз ничего страшного, потому что серый мне в свое время сказал: "башню подарили боги, наши боги, ашба, и только те, кто верит в наших богов, может вознестись в башне наверх. Просто верит, ашба, другого не надо - закроет глаза, и поверит". Сказка, конечно. Как на американских долларах, "in god we trust", на бога мы надеемся или богу мы доверяем. Но вся Латакия - сказка, а потому я только и спросил:
- Ну что, Гоб, готов?
- Всегда! - ответил мой приятель.
Вы, как дети, взялись за руки, закрыли глаза, и я мысленно сказал: "тридцать шесть богов, я, ваш сводный брат, верю в вас - помогите мне". И в тот же миг я почувствовал, что мои ноги больше не касаются земли. Хотя ощущения полета тоже не было. Как тогда, в подземелье, мы летели, не чувствуя этого. Я так думаю. Ведь на то и доверие богов, чтоб не подвергать их действия сомнению, и стоило нам открыть глаза, как полет тут же бы прекратился, мы бы упали и разбились. Так сказал серый, и ни я, ни Гоб не собирались проверять правдивость его слов. И только когда под нашими ногами вновь появилась твердая земля, я осмотрелся по сторонам.
Мы с Гобом стояли на балконе, опоясывающим тот самый зал, в который только что вышли, и где-то глубоко-глубоко смутно виднелось пятно винтовой лестницы, по которой мы поднимались.
- Веселый аттракцион! - радостно заметил Гоб.
- Это точно! - подтвердил я. - Как ты думаешь, если я сейчас спрыгну, закрою глаза и попрошу богов о помощи, что произойдет?
- Произойдет большое пятно на полу с закрытыми глазами, - пожал плечами Гоб. - Только ты, если так делать решишь, все же предупреди - я постараюсь эту твою палку поймать, мне она еще наверху пригодится.
- Да ну тебя, Гоб, даже пошутить нельзя…
Впрочем, я не обижался на своего приятеля - действительно, нельзя "проверять" богов, потому что они помогают лишь тем, кто в них верит, а не тем, кто хочет их использовать в своих интересах.
Подъем продолжился. Только мы уже шли не по винтовой лестнице, а по целому "лабиринту" лестниц. Очень странному лабиринту - казалось, что нет никакой разницы, какой выбрать путь, потому что они все постоянно сходились, и заплутать тут мог бы разве что человек, не отличающий верх от низа. Но на самом деле это было не так, и каждый раз, на каждой лестничной площадке, мы стояли перед выбором, куда пойти.
Но была одна подсказка. Серый тогда мне сказал: "следуй за величием богов", и только тут я догадался, что это значит. Возле каждой лестницы стояла статуя одного из тридцати шести богов, а если нет - то была на полу, или стене, или на одной из первых ступеней, картинка с его изображением. Причем боги эти были самые разные, но я догадался, что надо сначала выбрать лестницу с самым слабым из них (им считался эрэц Гол-Ватао, "Мелкий Проказник", бог шалости и детских игр), потом вторым по силе, и так далее, пока не дойдем до последнего бога, не имеющего собственного имени - "Магической Смерти". Причем я их последовательность не помнил, хоть и знал, что есть более слабые и более сильные боги, но тут выручил Гоб. Он помнил всех богов наизусть, так что через лабиринт лестниц мы пробрались очень быстро. И, только оказавшись сверху, увидели, что лестница на самом деле была только одна. А всех остальных не было, они исчезли, оказавшись "твердым миражом", с которым даже мое зрение не могло ничего поделать. Так что стоило нам сделать пару шагов по не той, что надо, лестнице - и летели бы мы сейчас в пропасть.
- Не устал, Моше? - спросил у меня мой приятель.
- Да вообще-то подустал, - честно признался я, еще не понимая, к чему он клонит, - а что? Все равно нас останавливаться некогда, времени и так мало осталось…
- Да вот думаю, поднимешься ли?
Пока я смотрел вниз и думал о опасностях, что мы избежали, Гоб уже успел заметить следующее испытание. Самое глупое. Испытание на грубую физическую силу и выносливость, ничего общего не имеющее ни с верой, ни со знаниями и хитростью. Мы опять оказались в пустом зале, таком же высоком, как и прошлый, в котором изворачивалась спираль. Это очень сложно объяснить словами. Больше всего спираль походила на творение какого-то постмодернистского архитектора, и именно по ней нам предстояло подняться.
Точнее под ней. Вешняя и боковые части спирали были гладкими и примыкали к стенам, в нижней же части были своеобразные "ступеньки" - как обычно у пожарных лестниц, только те идут вертикально вверх, эти же шли под отрицательным углом. Этакая помесь пожарной лестницы и рукохода, да еще и все время изворачивающаяся, плюс между отдельными перекладинами был почти метр. Конечно, для силачей-гигантов, вроде Иссы или Беара, это было бы даже не испытанием, а детской забавой, они бы смогли на руках одних подняться. Особенно Беар, у него этих рук целых шесть штук. Легко бы тут было и серым. Высокие, худые, с длинными ловкими руками, чем-то напоминающие змей в своей изворотливости, они бы за миг наверх взлетели. Но мне было даже страшно подумать, как я буду по такому подниматься.
- Нет, Гоб, боюсь, без тебя я не справлюсь.
- А я и не сомневался в этом, держись покрепче, и смотри, гитару мне новую не сломай!
Гоб очень дорожил этим музыкальным инструментом, утверждая, что он превзошел даже свой прошлый шедевр. Мне было тяжело сказать, как по мне, так звучание было тем же самым. Но у меня слух не идеальный, могу и ошибаться. Что я совершенно не понимал - зачем мой приятель сюда гитару прихватил? Привалы мы не планировали, а играть перед ловушками… Один раз помогло, но ведь "музыкальные" ловушки не так уж и часто встречаются.
Так что мне пришлось несколько потеснить музыкальный инструмент, пристраиваясь за спиной Гоба. Для надежности, я даже примотал себя к нему веревкой. Как только гоблин убедился, что я устроился, так сразу же и полез.
Тут же я придумал новую кличку Гобу - "человек-паук". Действительно, он не поднимался по лестнице, он взбегал, едва ли не прыгая с перекладины на перекладину. Ни высоты под нами не боялся, ни того, что рука или нога соскользнет. Да еще и мотивчик себе под нос напевал. Я хотел было вообще в шутку предложить, чтоб он еще и флейту в зубы взял, но вовремя одумался. С Гоба станется, решит лишний раз свою удаль показать, а мне потом падай.
Причем, когда мы поднялись, мой приятель даже не запыхался - все такой же свежий и бодрый, когтем в глазу ковыряет. Гнилые зубы демонстрирует. И даже не замечает, что вокруг змеи, одни лишь змеи, и все они в нашу сторону смотрят. И ничего доброго от них ждать не приходится.
- Гоб, - не двигаясь с места сказал я, - сохраняй хладнокровие - ты их не видишь, но вокруг нас змеи. Они нас изучают, и, я боюсь, вот-вот набросятся…
- Эти-то? - спросил Гоб, ухватив одну из змей за шею и уставившись ей глаза в глаза.
- Так ты что, их видишь?
- Конечно вижу, я на таких в свое время в пустыне насмотрелся! Там гадюшник редкий, каких только тварей повидать не довелось - бывали и такие. Между прочим, самые безопасные!
- То есть мы можем не боятся их укусов? Они не смертельные?
- Почему же? Долгая, мучительная смерть - у них на языке сплошной яд. Но мы не "можем не боятся", мы "должны не боятся" - эти твари прекрасно чувствуют чужой страх, и только тех, кто их боится, и кусает. Да, зверь? - спросил он у змеи, которую держал в руке. - Думаешь, я боюсь тебя? Э, не, красавица ты моя, это ты меня боишься! Знаешь, сколько таких, как ты, я за свою жизнь зарубил? У вас такой вкусное мясо, хочешь стать мясом, красавица? Я это могу быстро устроить!
Змея в руках Гоба заволновалась, и я уж было подумал, что сейчас его укусит, но нет. Она вырывалась всеми силами прочь, и только мой приятель ее отпустил - тут же забилась в самую кучу товарок, подальше от столь опасного гоблина.
- Гоб, она как будто тебя поняла!
- Конечно поняла! Слов они не понимают, но что у человека на уме - прекрасно, дай время, и я этих хищниц в домашних зверьков превращу! Они же такие трусливые…
Я поверил Гобу. И не боялся. Когда мы шли по лестнице, а под ногами у нас ползали в огромном количестве ядовитые змеи. Совсем не боялся. Только, на всякий случай, попросил Гоба с его саблями подстраховывать - кто их знает, вдруг и среди змей бешенные встречаются.
А потом мы подошли к воротам. Огромным, запертым воротам, намного более торжественным, чем те, через которую мы зашли в башню. И все ворота были в узорах. Странных, не человеческих узорах, примитивных, но прекрасных. Это были картины из жизни, только не людей, а серых и богов. Уже знакомые мне примитивные, детские изображения тридцати шести богов на этот раз были не нарисованы отдельно, а были частью пейзажа, органично вписываясь в жизнь, в быт серых. Такую же примитивную жизнь, где не знали ни огня, ни колеса, не приручали домашних животных, а жили дикими общинами прямо на природе. Под мудрым руководством богов.
Мне почему-то одной этой картины хватило, чтоб понять, что произошло. Серые слишком сильно зависели от богов. Они не умели сами думать, принимать решения, всегда ожидая, что боги за них все сделают. И когда боги устали, ушли на покой, они призвали в этот мир шмонов, представителей других миров, надеясь, что мы научим серых думать самих. И самих принимать решения. Так и вышло, пусть и невероятно кровавым способом. Неприспособленные серые, вытесненные из мира более живыми, активными людьми, вынуждены были сами приспосабливаться к новым условиям, и теперь они уже стали такими, какими стали. Латакия и ее боги добились, чего хотели. Серые, родные дети, ашба, дети приемные, выросли, и им больше не нужна была помощь и руководство мудрых родителей-богов. Но какой же крови, каких жертв это стоило…
Это было не знание, не гениальная догадка. Просто я подумал, что так все и произошло, и Гоб тоже так подумал. А если два человека одновременно приходят к одной и той же мысли, то это озарение, а потому так оно, скорее всего, и было.
- Ну что, Моше, открывай! - усмехнувшись, сказал Гоб, и я толкнул ворота.
Им не нужен был ключ - ворота распахнулись моментально и беззвучно, пропустив нас к последней лестнице, которая и вывела на площадку сверху башни. Совсем небольшую, открытую, без загадочного освещения. Мы стояли под открытым небом, на котором луна уже почти скрыла солнце - остался лишь самый краюшек. А это значит, что в башне мы провели намного больше времени, чем задумывали - местное затмение длилось больше восьми часов, хоть по моему внутреннему времени и казалось, что мы добрались сюда намного быстрее.
Но сейчас нас интересовало не солнце, все равно, по словам серого, "Чудо родится не раньше, чем исчезнет солнечный свет". А загадочный столик посреди площадки - ничем внешне не примечательный, покрытый толстым слоем какой-то серой пыли. Однако, за неимением других объектов, было ясно, что именно на этом каменном столике Чудо и родится. Осталось лишь подождать, а потом, как-нибудь, попробовать Чудом исправить то, что совершили когда-то люди…
Легко сказать. Когда я попробовал подойти к столику, вокруг моих ног вспыхнули искры, и меня как будто током ударило. Не сильно. И оттолкнуло прочь. Я не сдавался, сделал еще несколько попыток, попытался магическим жезлом отводить эти искры - бесполезно. Единственное, чего смог добиться - искры под ногами больше не били меня током, но отталкивали по прежнему. А Гоб только стоял в стороне, и улыбался, наблюдая за моими безрезультатными попытками. А потом, едва ли не впервые на моей памяти, сам первым высказал свое мнение:
- Ну что, Моше, видать, не даром в Предсказании говорилось про "святого и безгрешного юнца" - поспешил ты на Авьен женится, не мог уже немного подождать…
- Да, это бы все равно ничего не решило, - отмахнулся я, - если действительно так, то какой же я святой? И безгрешный? Гоб, ты уверен, что именно по этому я не могу пройти? Но ведь тогда все пропало… Мы же не можем спускаться вниз и искать по всей Латакии этого юнца, остались считанные минуты, пока родится Чудо, и…
- Эх, молодежь-молодежь, всему вас приходится учить!
Зевнув и расправив плечи, не ставшие от этого менее сгорбленными, кривоногий гоблин своей неповторимой перекачивающейся походкой отправился в сторону каменного стола, и его, в отличие от меня, уже ничто не останавливало.
- Ты? Святой и безгрешный? - не выдержал я.
- А ты как думал? - без тени сомнений в голосе ответил мой приятель, внимательно изучая со всех сторон столик. - Я же тебе много раз говорил, что я - самый лучший, самый умный, самый самый, ну чем тебе не святой? А ты еще сомневался! Ладно, кидай свою палку, будем чуда ждать!
И мы ждали чуда. Гоб и я.
Когда от диска солнца остался лишь узкий серп, вокруг потемнело, а на столе стало происходить нечто загадочное. Хоть никакого ветра и не было, пыль, на которую я до этого и внимания особого не обратил, начала вихриться. Она поднялась над столом светящейся воронкой, закружилась все быстрее, быстрее, пока не превратилось в некое пятно, вновь опустившееся на каменный стол. И остановилось. Только теперь это была не пыль, а средних размеров белый шарик, чуть крупнее мяча для большого тенниса. Светящийся.
Не только я, Гоб тоже, видать, удивился - такого поврота событий мы не ожидали. Что делать с этим мячом - одни боги знают, ну мой приятель и взял его в руки, осматривая со всех сторон и выискивая подсказки.
- Ты что-то чувствуешь, Гоб? - спросил я.
- Да ничего. Булыжник, как булыжник - на Чудо не сильно смахивает.
И как только он это сказал, солнце окончательно скрылась, мир укутала тьма, и только мячик в руках Гоба сверкал все ярче, и ярче. А потом, когда Гоб его коснулся магическим посохом серого, просто так, взял, да и треснул. До меня наконец дошло, что никакой это был не мячик, и не булыжник, а обычное яйцо. Возникшее из пепла. Яйцо феникса. Иначе не скажешь.
Тем временем и феникс появился. Милый, маленький феникс, похожий на утенка, сверкающий столь ярко, что его свет, казалось, должно было быть видно по всей Латакии. Только этот свет, почему-то, совершенно не резал глаза, а только радовал божественной своей чистотой.
- Вот чудо-то какое! - невольно вырвалось у меня, и я осознал, что это и есть Чудо. Которое наконец родилось.
- Что ты чувствуешь, Гоб? - повторно задал я свой вопрос.
- Я не могу это описать словами, просто…
А потом все исчезло, и остался только голос. Голоса".
- Что ты чувствуешь, Гоб?
- Я чувствую тебя, и я чувствую его - и ты его тоже чувствуешь.
- Да, я чувствую его. Что ты хочешь, Гоб?
- А что он может дать?
- Он может дать все. Он - Чудо, он - дар богов, он рождается для того, чтоб сотворить невозможное. Ты можешь пожелать, и он исполнит. Любое твое желание, он не добрый, и не злой - он Чудо, а чудеса не бывают добрыми и злыми. Что ты желаешь, Гоб?
- Я желаю… Я многое желаю. Я желаю, чтоб я родился таким же, как все, а не подобным уродцем. Я желаю, чтоб мне никогда не пришлось взять в руки оружие, чтоб музыка была моим оружием, потому что лишь творить есть счастье. Я желаю… У меня очень много желаний. Но я ведь могу пожелать только что-то одно, да?
- Да, Чудо может исполнить лишь одно желание. Абсолютно любое, но только одно. Это твой выбор. Ты должен сделать этот выбор, твоя душа, но помни - Чудо исполняет лишь искреннее желание. Сделай свой выбор. Время уходит, Чудо должно обрести свободу. Что ты решил, Гоб?
- Я решил… Да, я решил. Чудо. Я знаю, ты можешь вернуть старые времена - но это будет плохо. Ты можешь оставить все, как есть, но это будет еще хуже. Прошлое не вернуть, настоящее не остановить - так подари же будущее. Сделай так, чтоб не стало больше никаких Границ, чтоб вновь мир был един, как было ему предначертано изначально!
- Твое желание искренне, Гоб. Оно будет исполнено.
"Я так тогда и не понял, кто с кем говорил. Вроде бы я с Гобом, это были наши голоса, но не наши слова. Я просто не мог такое сказать, это моими устами говорило нечто. Или все же я. Не знаю. И Гоб говорит, что это были не его слова - он бы никогда не произнес про желания "быть таким, как все" и "заниматься музыкой". Правда признал, что подсознательно об этом иногда думает, но чтоб потратить Чудо на такие мелочи… "Никогда!!!" - вот так, с тремя восклицательными знаками, заверил мой приятель.
Но это было потом. А в тот миг, как Чудо нам пообещало исполнить желание Гоба, феникс взлетел. Он уже был не утенком - а белой чайкой, потом лебедем, огромным золотистым альбатросом, драконом, крылья которого закрыли пол неба. Феникс рос и рос, кругами поднимаясь в небеса над Башней Драконьей Кости, его сияние становилось все ярче, а потом он запел. Это была песня без звуков, песня самого прекрасного существа, что только может существовать. Она звучала прямо в голове, и даже Гоб никогда не пытался воспроизвести ее, потому что это было бы святотатством по отношению к подобному божественному мотиву.
Когда же Феникс допел свою лебединую песню, он вспыхнул сверхновой звездой, превратившись в пепел. Его прах был развеян по всему миру, чтоб вновь, за века и тысячелетия, собраться тут, на вершине Башни Драконьей Кости. И через тысячи лет подарить миру новое чудо. Какое оно будет - это уже зависит не от нас.
И тут выглянуло солнце.
Мы с Гобом еще долго сидели на вершине башни. Смотрели на мир. Новый мир, где не стало сказочной Латакии, границы и вечно ледяных земель серых. Этот, новорожденный мир, что-то потерял, но что-то и приобрел. Из него ушли некоторые краски, чуть-чуть разбавленные серостью, уже никогда не будет столь зеленых листьев и золотых крон деревьев, зимой будут морозы, а летом будут случаться засухи. Людям и серым придется учится заново уживаться друг с другом, им дан второй шанс, и от всех, от нас с Гобом тоже, зависело, сможем ли мы его использовать. Но все это тоже будет потом. Потому что пока, символично, над миром загоралось солнце, а там, внизу, меня ждала единственная любовь моей жизни.
Предсказание исполнилось окончательно, и исчезло со стен Башни Драконьей Кости. А его место заняло другое. Его еще предстояло изучать и расшифровывать грядущим поколениям, но это уже совсем другая история".
