1

Кейт Айверсон на ходу выглянула из окна такси и прикинула, где же она оказалась. Нью-Йорк не был ее городом. Она знала определенные районы и днем еще была в состоянии представить, где находится, но сейчас, когда сгустилась темнота и лег туман, Кейт могла оказаться где угодно.

Она пустилась в дорогу тридцать минут назад, и теперь бог знает сколько миль отделяло ее от Западных двадцатых улиц, где начался сценарий «следуйте за этой машиной» — просто не могу поверить, что в самом деле это сказала, — который и заставил ее пересечь город и выбраться к магистрали ФДР[1]. Какое-то время ее успокаивало присутствие такой приметы, как Ист-Ривер, но когда сумерки перешли в ночь, река осталась где-то позади, уступив место темным очертаниям и расплывчатым огням, маячившим в тумане.

— Что это за дорога? — спросила она у водителя.

Из-за плексигласовой перегородки донесся голос с акцентом, в котором раскатисто перекатывалось «р»:

— Скоростное шоссе Брукнер.

Карточка водителя демонстрировала смуглое усатое лицо с блестящими черными глазами, сообщая, что водителя зовут Мустафа Салаам.

Она часто слышала название «Брукнер», когда нью-йоркское радио сообщало об уличных заторах, но не имела представления, что это за место.

— Бронкс, — уточнил водитель, предвидя ее следующий вопрос.

Кейт почувствовала острый приступ страха. Бронкс? В памяти у нее возникло зрелище сгоревших зданий и пространств, усыпанных битым щебнем.

Ох, Жаннет, подумала она, глядя на машину, за которой они следовали, куда же ты направляешься? Куда ты меня ведешь?

Кейт передала напарнице двух подростков, которых она наблюдала на педиатрической практике в Трентоне, и взяла небольшой отпуск, чтобы оставаться с Жаннет, когда та оправлялась после терапевтического лечения опухоли в мозгу. Экспериментальная методика принесла несомненный успех. Никаких болезненных проявлений… во всяком случае, лечащий врач Жаннет таковых не отмечал.

Но после завершения лечения Кейт заметила явные изменения в личности Жаннет. Та Жаннет Вега, которую ей довелось узнать за последние два года и глубоко полюбить, была теплым отзывчивым человеком, полным радости жизни, обладавшим своим мнением по любому поводу. Веселая пустомеля. Но она постепенно менялась. Новая Жаннет стала холодной и сдержанной; говорила она, только когда к ней обращались, а уходя из квартиры, ни словом не упоминала, куда идет, то и дело исчезая на долгие часы.

Сначала Кейт приписывала такое поведение острой депрессивной реакции. Почему бы и нет? Ведь медицинский диагноз может потрясти до основания весь твой мир куда глубже, чем наличие неоперабельной злокачественной опухоли мозга. Но ее поведение нельзя было объяснить одной лишь депрессией. Когда Жаннет в самом деле должна была испытать потрясение — услышав, что в мозгу покоится в буквальном смысле слова ее смертный приговор, — она не потеряла бодрости духа. А теперь после чудодейственного излечения, которое вернуло ей будущее, она стала другим человеком.

Может, это реакция на стресс. Или побочный эффект лечения. Как врач, Кейт гордилась, что следит за прогрессом медицины, так что она была знакома с ее последними достижениями, но отчет об эксперименте, который спас Жаннет, граничил с научной фантастикой.

Но тем не менее он сработал. Опухоль была мертва, а Жаннет продолжала жить.

Но сможет ли она жить без Кейт?

Вот это, признала Кейт, больше всего и волновало ее. Близясь к среднему возрасту — хотя Кейт сознавала, что для сорока четырех лет она в чертовски хорошей форме, — все же она была на шесть лет старше Жаннет и не могла не волноваться, что Жаннет найдет кого-то еще. Помоложе.

О прежней Жаннет этого нельзя было и подумать. Но вот эта новая Жаннет… как ее понять?

Жаннет была убеждена, что оставшееся ей земное существование исчисляется месяцами, а не десятилетиями; она не сомневалась, что видит последнюю рождественскую елку и вкушает последний обед Дня благодарения. И вдруг все вернулось. Да чья душа может без последствий пережить такое потрясение?

Возможно, это испытание и заставило Жаннет переоценить свою жизнь. Может, она посмотрела вокруг и спросила себя: «Этого ли я хочу?» И может, вглядываясь в перспективу, вернувшуюся к ней из небытия, она решила, что хочет чего-то иного. Чего-то большего. Другого.

Но по крайней мере, она могла бы поделиться со мной, подумала Кейт. Она столь многим обязана мне.

Жаннет не просила, чтобы Кейт покинула ее — она имела на это право, поскольку квартира принадлежала ей, — но из спальни, которую они всегда делили во время визитов Кейт, она перебралась в кабинет и спала там на диванчике. Сколько Кейт ни спрашивала ее, она так и не выяснила, в чем причина.

Это угнетало. Поэтому, когда Жаннет, не произнеся ни слова, скрылась за дверью, Кейт последовала за ней.

И за миллион лет ей бы не пришло в голову, что она будет ночью выслеживать женщину, которую любила. Но все изменилось. Ведь не так давно она и представить себе не могла, что полюбит женщину.

Идущая впереди машина Жаннет свернула с шоссе Брукнер, и дорожные знаки сообщили, что они едут по Бронкс-Ривер-парквей. А через несколько миль город внезапно исчез и они оказались в лесу… в Бронксе?

— Держитесь поближе, — сказала она водителю. — Вы их слишком далеко отпустили.

Проделав такой путь, она не хотела потерять ее.

Затем Кейт увидела вывески Бронксского зоопарка и Нью-Йоркского ботанического сада. После каждого очередного поворота новая дорога становилась уже предыдущей, пока наконец они не двинулись по обсаженной деревьями дорожке, ведущей к какому-то строению.

— Мы все еще в Бронксе? — спросила она, удивляясь ухоженным домам, тянувшимся по обе стороны.

— Да, в нем самом, — сказал водитель. Почему же его никогда не показывают таким по ТВ? — удивилась Кейт.

— Следуйте за ней, — сказала она, увидев, что машина Жаннет притерлась к обочине рядом с аккуратным кирпичным зданием колониального стиля.

В голове у нее крутились тысячи вопросов, продиктованных тревогой и беспокойством. Кто тут живет? Другая женщина?

Она заставила водителя остановиться в полуквартале от этого дома. Машина Жаннет высадила ее на тротуар и уехала. Когда Жаннет по дорожке направилась к зданию, Кейт открыла дверцу своего такси.

— Подождите здесь, — сказала она.

— Нет-нет, — забеспокоился водитель. — Вы должны рассчитаться.

Какое бы тут ни было ухоженное окружение, все же вокруг лежал Бронкс, а квартира Жаннет осталась далеко отсюда. Кейт не хотела бродить здесь в поисках машины. Она глянула на счетчик и извлекла из бумажника необходимую сумму.

— Вот, — понизив голос, сказала Кейт, протягивая водителю деньги. — Свои чаевые получите, когда мы вернемся в город.

Похоже, он согласился, потому что лишь молча кивнул, принимая деньги.

Кейт плотнее запахнулась в плащ. Слишком зябкая ночь для июня. Туман поредел, и теперь перед ней в отсветах уличных фонарей блестела влажная улица, в пустоте которой, казалось, усиливался каждый звук. Пробираясь вдоль улицы, Кейт порадовалась, что догадалась надеть кроссовки. Она старалась, чтобы ее отделяло от Жаннет хоть несколько машин. Осмелившись до предела сократить расстояние, она остановилась за деревом, наблюдая, как Жаннет поднимается по ступенькам крыльца у дома. У Кейт сжалось сердце при виде ее: просторный желтый дождевик и свободные джинсы скрывали женственные формы Жаннет; большая часть ее прямых и густых черных волос была заправлена под бейсбольную шапочку, но Кейт знала, какая фигура у Жаннет, и помнила клубничный запах шампуня, которым Жаннет мыла волосы.

Внезапно Кейт испытала желание исчезнуть отсюда. Кто откроет ту дверь? Сорок минут назад она умирала от желания это узнать, а сейчас испытывала страх. Но она не могла повернуться и уйти. Особенно сейчас, потому что в проеме приоткрывшейся двери стоял мужчина — крепко сбитый пятидесятилетний мужчина с круглым лицом, маленькими глазами и лысой дынеобразной головой. Улыбнувшись, он раскинул руки, и Жаннет обняла его.

У Кейт свело спазмой желудок.

Мужчина? Только не у Жаннет! У кого угодно, но только не у нее! Этого просто не может быть!

Она потрясенно смотрела, как Жаннет проследовала за ним внутрь. Нет, этого не может быть. Кейт выбралась из-за скрывавшего ее дерева и пошла к дому. Подошва кроссовки поскользнулась на мокром корневище, и она чуть не упала, но, устояв, двинулась дальше, остановившись у первой ступеньки крыльца. На почтовом ящике она увидела фамилию «Холдсток» и с трудом преодолела сумасшедшее желание постучать в дверь.

Затем в окнах фасада она увидела силуэты, которые переходили с места на место. Их было больше, чем двое. Что там происходит?

Кейт было двинулась к ближайшему из двух окон, но передумала. Из него льется слишком много света. А что, если мимо пройдет кто-то из соседей и увидит, как она подглядывает? Отпрянув, она обошла дом, оказавшись в его тени. Там она присела за кустами азалий и сквозь сетчатый экран на окне уставилась в гостиную Холдстока.

В комнате шесть, семь… нет, восемь человек. Трое мужчин и пять женщин, все разного возраста, роста — и все по очереди обнимают Жаннет, словно вернулась давно потерянная родственница. А Жаннет улыбается — о господи, как Кейт тосковала по этой ее улыбке. Много дней назад она видела ее в последний раз, и дни эти тянулись как жизнь.

Странная компания. И еще более странно, что, похоже, никто не говорил. Ни слова. Они явно ждали Жаннет, потому что сразу же после обмена приветствиями расселись в кружок вокруг стола. По-прежнему никто не говорил. Похоже, каждый знал, что ему делать: они взялись за руки, закрыли глаза, откинули головы… и заулыбались. На лицах и Жаннет, и всех остальных плавали блаженные улыбки, полные такого покоя и умиротворения, что Кейт испытала мгновенную зависть. У них был такой вид, будто они воочию увидели Господа Бога.

Теперь они начали гудеть. Нет, не загадочный звук «ом»; это была какая-то одна нота, которая продолжалась и продолжалась, без намека на гармонию. Все тянули одну и ту же ноту.

Куда ты попала, Жаннет? В религиозную секту? Это с тобой случилось? Твой давний пантеизм не смог справиться со злокачественным образованием, и поэтому ты присоединилась к секте фанатичных фундаменталистов?

Кейт услышала всхлипывание и поняла, что оно сорвалось с ее губ. Ослабев, она привалилась к кирпичной стенке.

Это я смогу вынести, с этим я справлюсь. Если вы не отвергнете то, что я… что мы… строили годами, я знаю, что нам будет под силу пройти и через это.

Кейт отошла от окна. Достигнув передней лужайки, она обернулась и, увидев в двух футах от себя женщину, задохнулась от неожиданности.

— Вы испытали страх, но теперь он прошел, да? — У женщины был низкий глубокий голос с русским акцентом.

Она была средних лет, и на ней был спадавший ниже колен белый плащ с капюшоном. Лицо обрамляли черные волосы. Увидев, что рядом с ней стоит огромный белый пес, вроде разновидность лайки, Кейт сделала шаг назад. Когда собака смотрела на нее, глаза ее отражали свет с улицы, но, похоже, в них не было враждебности.

— Вы меня испугали, — запинаясь, сказала Кейт, не зная, как объяснить ее присутствие здесь. — Я… я просто…

— Вы подумали, что это, наверно, религиозная группа? Или, хуже того, какая-то секта, да? — Темные глаза женщины блеснули, мазок губной помады сжался в узкую линию, когда она вскинула согнутый указательный палец; направляя его в сторону Кейт, она подчеркивала свои слова. — Это не секта. Это хуже, чем секта. Намного хуже. Если вы хотите спасти тех, кого любите в жизни, то должны остановить их.

— Что? — потрясенно переспросила Кейт. О чем она говорит? — Я не могу…

— Конечно нет. Вам потребуется помощь. Вот номер, позвоните по нему. — Женщина извлекла из-под капюшона другую руку и протянула карточку.

Кейт помедлила, не зная, как себя вести с этой женщиной. Она казалась спокойной, но ее слова отдавали паранойей. И все же… похоже, она знала о ней… и о Жаннет.

— Возьмите, — сказала женщина, протягивая карточку. — И не теряйте времени. Время уходит. Звоните ему сегодня же вечером. И никому больше… только ему. — Света было мало, и Кейт сощурилась, глядя на карточку. В последнее время читать стало трудновато — цена прошедших сорока лет, — а очки она запихнула в сумочку. Она вытянула руку с карточкой и чуть повернула ее для лучшей видимости. Телефонный номер и имя, написанные от руки старомодным курсивом. Номер разобрать она не могла, но буквы имени были крупнее: Джек.

И все — ни фамилии, ни адреса, только… Джек.

— Кто?..

Подняв глаза, Кейт увидела, что осталась в одиночестве. Она побежала к тротуару, но поблизости не было видно ни женщины, ни ее собаки. Они исчезли, словно их и не существовало.

Никак я схожу с ума? — подумала Кейт. Но в руке она держала самую настоящую карточку.

Слова женщины эхом вернулись к ней. Если вы хотите спасти тех, кого любите в жизни…

Она сказала «тех, кого любите», не так ли? Да, Кейт не сомневалась… женщина использовала множественное число. Кейт могла припомнить лишь троих, кто был любовью ее жизни: конечно, Жаннет, а до нее появились Кевин и Элизабет.

Что-то сжалось в груди Кейт при мысли, что ее детям может угрожать какая-то опасность… и они нуждаются в спасении.

Но что это вообще такое? Кевин и Лиззи находятся в Трентоне в полной безопасности рядом с их отцом. И какая опасность для ее детей может исходить из гостиной Холдстока, похоже, обыкновенного представителя среднего слоя рабочего класса?

Тем не менее какой-то намек, пусть даже от этой сумасшедшей, что дети могут оказаться в опасности, с силой ударил Кейт по нервам. Что за опасность? Нападение? Кевин и Лиззи оба еще подростки, но это не значит, что они не могут оказаться в беде.

Обернувшись, она посмотрела на дом, и ей показалось, что на одном из окон фасада шевельнулась занавеска. Неужто кто-то из богомольцев, или кто они там такие, наблюдал за ней?

Как-то жутковато. Когда она, развернувшись, заторопилась к ждавшей машине, слова той женщины продолжали преследовать ее.

И не теряйте времени. Время уходит. Звоните ему сегодня же вечером.

Кейт посмотрела на карточку. Джек. Кто он такой? И откуда?

2

Подходит поезд девятой линии.

Сэнди Палмер попытался прикинуть, какую часть из своих двадцати пяти лет он провел толкаясь и потея в этих привычных поездках в подземке от Морнингсайд-Хайтс и обратно. И всегда в последнем вагоне, потому что из него было на несколько шагов ближе к дому.

Надо беречь шаги. Он считал, что каждому отпущено в жизни определенное количество шагов, и если ты слишком быстро растратишь их, то тебя ждет или ранняя смерть, или инвалидная коляска. Марафонцы и толпы бегунов в городских парках то ли не знали, то ли не верили в теорию Сэнди Палмера об экономии шагов и правильном использовании их количества. Позже они об этом пожалеют.

Сэнди обвел взглядом вагон, рассматривая своих спутников. Семь лет поездок то на девятой, то на первой, начиная с первого семестра на факультете журналистики Колумбийского университета, частые поездки в Виллидж или Сохо, а теперь — каждодневная толкотня по пути в Мидтаун и обратно с работы в «Лайт». И все это время его попутчики были те же самые, что и всегда. Может, в последнее время встречалось чуть больше белых лиц. Но не намного.

Взять для примера вот этот вагон. Час пик миновал, но в нем довольно много народу. Все же есть пара свободных мест. Едет рабочий люд: медсестры, водители автобусов, дорожные рабочие, продавцы универсамов, официантки из забегаловок, швеи. Цвет кожи колеблется в диапазоне от совершенно черного до умеренно коричневого, но порой встречается и лилейно-белый. Сэнди, который вырос в практически белом Коннектикуте, пришлось привыкать чувствовать себя в подземке членом меньшинства. Сначала ему было немного не по себе, поскольку казалось, что все на него глазеют; потребовалось несколько месяцев, прежде чем он снова стал чувствовать себя комфортно в своем белом обличье.

Наискосок от него, растянувшись на угловой пластиковой скамейке, которая разделяла вагон на две половины, безмятежно спал белый парень. Если бы Сэнди не думал о белых людях, он бы, наверно, не обратил внимания на его врожденную бледность кожи. Парень был чисто выбрит, из-под темно-синей вязаной шапочки выбивались темные волосы, падавшие до бровей; на нем была просторная белая рубашка команды «Джетс» с большой зеленой цифрой 80 и потертые рабочие ботинки. Цвета глаз было не разобрать, потому что они были закрыты.

Сэнди прикинул, чем он может заниматься. Одежда ничего не могла подсказать, хотя ясно говорила, что он не из числа «белых воротничков». Руки чистые, не очень загрубелые, хотя на них до странности длинные ногти.

Поезд замедлил ход, и, когда за окнами замелькали надписи «Сорок вторая — Таймс-сквер», примерно треть пассажиров поднялась с мест. Мужчина с врожденной бледностью открыл глаза, чтобы глянуть на остановку, и снова закрыл их. Светло-карие. Ничем не выделяющаяся личность.

Не то что я, подумал Сэнди. С моими светлыми волосами, ореховыми глазами, толстыми линзами очков, с этим большим носом и следами от юношеских угрей меня на любом опознании через минуту выведут из строя.

Вагон заполнило обилие новых пассажиров, которые разбрелись по проходу в поисках мест. Он заметил стройную молодую женщину, которая направилась к свободному двойному сиденью в самом начале вагона, но какой-то тип азиатской внешности, заросший щетиной, в мятой камуфляжной куртке, с растрепанными волосами и злым взглядом, пристроил на свободной половине свою спортивную сумку и проигрыватель и бесцеремонно отмахнулся от нее.

Не став с ним спорить, она поступила достаточно умно — тот парень не походил на человека, которого можно пронять увещеваниями, — и отправилась дальше в поисках свободного места. Сэнди попытался убедить себя, что ему повезет, потому что, миновав середину вагона, она приблизилась к нему.

Иди же, думал он, мечтая обладать даром телепатии. Я держу для тебя место — как раз рядом с собой.

Она выглядела лет на двадцать или около того и была вся в черном — свитер, колготки, обувь, даже проволочная оправа ее маленьких модных очков. Ее короткие волосы в стиле Вайноны Райдер тоже были черные, отчего ее бледное лицо — к сожалению, не Вайноны Райдер, но все же симпатичное, — казалось еще бледнее.

Сэнди сдвинулся влево, заставив одну ягодицу повиснуть в воздухе, чтобы освободить девушке достаточно места. Она клюнула на приманку и пристроилась рядом с ним. Не глядя на Сэнди, она сразу же открыла книгу и погрузилась в чтение.

Вместо того чтобы обрадоваться, Сэнди мучительно напрягся. Что теперь? Как завязать разговор?

Расслабься, сказал он себе. Просто набери в грудь воздуха, представь, о чем ты можешь с ней говорить, и постарайся найти общую тему разговора.

Легче сказать, чем сделать. По крайней мере, для Сэнди. Ему никогда не везло с женщинами. Еще студентом он пару раз беседовал с консультантами в кампусах, и оба сказали то же самое: его гнетет страх получить отказ.

Словно для этого открытия требовалось быть доктором философии. Конечно, он боялся отказа. Черт возьми, никому в мире не нравится получать отлуп, но это не мешает людям ухаживать друг за другом, уверенно разыгрывая самые глупые роли. Да, есть такая возможность, что у него ничего не получится, — но стоит ли из-за этого впадать в ступор? Консультантам нравилось объяснять ему, почему важен не столько страх, сколько умение справляться с ним.

О'кей, подумал он. Попробуем преодолеть его. Так что мы имеем? Мы имеем обыкновенную курочку с книгой, которая путешествует на поезде девятой линии. Должно быть, студентка. Скорее всего, из Барнарда.

Когда поезд снова набрал скорость, он успел увидеть название ее книги: «Хичкок» Франсуа Трюффо.

Есть! Она изучает кинематографию. Колумбийский университет.

О'кей. Теперь пойдет.

Он облизал губы, сглотнул комок в горле, набрал в грудь воздуха…

— Никак готовитесь к степени магистра в области кино, да? — сказал он.

И застыл в ожидании.

Ничего не произошло. Она не повернула головы, даже не моргнула. Правда, пошевелилась, но лишь чтобы перевернуть страницу. С тем же успехом он мог пользоваться языком жестов в разговоре со слепым.

Но он понимал, что не выдумал свои слова, он знал, что они прозвучали, потому что бледнолицый мужчина на пару секунд приоткрыл глаз и снова закрыл его. Он напомнил Сэнди их семейного кота Даффи: это толстое старое создание открывало один глаз — два требовали слишком много энергии, — когда кто-то появлялся рядом.

Так что теперь? Он чувствовал себя как старшеклассник, который спросил девочку, пойдет ли она с ним танцевать, а та сказала «нет». Это случилось всего лишь раз, но и его хватило, чтобы он больше никогда никого не приглашал на танец. Отступить ли ему и сейчас? Спрятать голову и слинять? Или действовать дальше?

Действовать.

Он повысил голос:

— Я говорю, вы готовитесь к степени магистра? Подняв темно-карие глаза, она остановила на нем взгляд не более чем на миллисекунду и снова вернулась к своему занятию.

— Да, — сказала она, разговаривая с книгой.

— Мне нравится Хичкок, — сообщил он ей. Она снова ответила книге:

— Как и многим.

Так они далеко не уйдут. Может, она смягчится, если узнает, что он тоже из Колумбийского.

— Я кончил журналистский колледж пару лет назад.

— Поздравляю.

Сработало, подумал Сэнди. Лед сломан. Теперь-то она на самом деле тобой заинтересуется. Черт побери, почему ты сидишь как воды в рот набравши?

Он стал лихорадочно искать другую тему для разговора. Ему уже оказали холодный прием; ничего не остается, кроме как признать поражение. Но он уже миновал «точку возврата», так что надо двигаться дальше. Она или оставит его тонуть в море поражения, или пошлет ему спасательную шлюпку.

Он улыбнулся. Пусть сработает то пустопорожнее воображение, которое преподаватели журналистики пытались найти в его мозгах. Один даже сказал ему, что ему не приходилось читать текстов с таким обилием штампов. Ну и что, штампы? Подумаешь, большое дело. В журналистике, особенно в таблоидах, они служат определенной цели. Читатели понимают их, ждут их и, наверно, чувствуют себя обделенными, если пару раз не натыкаются на них.

Внезапный взрыв музыкального грохота в передней части вагона прервал его мысли. Обернувшись, Сэнди увидел, что тот взлохмаченный парень в камуфляжной куртке включил свой музыкальный ящик на полную громкость. Тот извергал мелодию шестидесятых годов, которую Сэнди смутно помнил, — «Сегодня время наступает». Каких-то-или-других Братьев.

Вернуться к студентке-киноведу. Может, он поразит ее, упомянув, что занимает ответственный пост в самом желтом еженедельном городском таблоиде, где полученная им степень по журналистике для начала определила его на уровень лишь чуть выше дворника и швейцара — кроме разве зарплаты. Он договаривался об интервью во всех других городских газетах, пытаясь уйти из «Лайт», но никто ему не перезвонил. Это произведет на нее впечатление.

О черт, раз уж пошел за золотом, то не тушуйся.

— Как вас зовут?

— Лина Вертмюллер[2], — без секунды промедления сказала она.

Без особой враждебности. Она думает, что я идиот. Что ж, в эту игру приходится играть вдвоем. Сэнди протянул руку:

— Рад знакомству, Лина. А я Генри Луис Менкен[3].

К удивлению Сэнди, она подняла голову и рассмеялась. Он ее развеселил, и она смеялась. До чего чудесный звук ее голоса, хотя он еле слышал его из-за музыкального грохота.

Тут до него дошло название группы, исполнявшей песню: «Братья Чамберс».

И вдруг — другие звуки. Крики, вопли, стоны. Люди, спотыкаясь, пробирались мимо него, отчаянно стремясь в заднюю часть вагона.

— Пришло время! — заорал чей-то голос. — Да, время пришло!

Повернувшись, Сэнди увидел перед дверью в передней части вагона азиата в камуфляжной куртке. В его черных глазах стояло сумасшествие без конца и без края, а в руках он держал два пистолета — стволы у них были слишком длинные и слишком толстые в дульной части. Тут только Сэнди понял, что они с глушителями.

О господи, подумал он. Потрясение заставило его вскочить на ноги. Он же сейчас начнет стрельбу.

Увидев тела и кровь, он понял, что стрельба уже началась. Когда он повернулся бежать, в голове, куда мощно выплеснулся адреналин, замелькали образы — не всем из передней части вагона удалось добраться до другого конца его; первые, кто получил пулю, лежали там, где рухнули…

…молодой кореец, примерно в возрасте Сэнди, с рыжеватыми волосами и эмблемой «Найк» на бейсболке, который лицом к Сэнди распростерся на залитом кровью полу, так и не успев сбросить наушники; из носа у него текла кровь, а черные глаза смотрели в пустоту…

…грузная темнокожая женщина в сером жакете без рукавов поверх белой блузки в черную крапинку, с чистыми накрахмаленными манжетами, которая лежала лицом вниз, продолжая дергаться, когда из-под парика из нее вытекали последние остатки жизни, заливая кровью экземпляр «Ролли Полли Олли», вывалившийся из фирменного пакета книжного магазина «Барнс и Нобл»…

…остальные, свалившись на пол вагона, ползали между сиденьями, вытягивали руки, словно пытаясь ладонями остановить пули, и молили о пощаде…

Но все они просили тщетно, потому что человек с пистолетами, шествовавший по проходу, был настроен на какую-то другую частоту и, поводя оружием направо и налево, выпускал из глушителей пулю за пулей. Пфф!.. пфф!.. пфф! Пули раскалывали головы, врезались в залитые слезами лица, порой проходили через вскинутые руки, но звуки выстрелов были почти не слышны из-за музыки. Стрелок двигался без малейшего намека на торопливость, и в глазах всего мира он походил на сельского домовладельца, который в солнечное субботнее утро прохаживается по своему газону с банкой гербицида, аккуратно истребляя сорняки, что попадаются ему по пути.

Где-то впереди у кого-то не выдержал кишечник, и вагон наполнило зловоние.

Мозги отчаянно вопили в панике. Нырнув, Сэнди обернулся и увидел бледнолицего мужчину, который скорчился за спинкой своего сиденья лицом к тыльной стенке вагона. Должно быть, он окончательно рехнулся, потому что орал что-то типа: «Есть тут у кого-нибудь гребаный пистолет?»

Ну как же, ослиная ты задница, захотелось сказать Сэнди. У типа, что стоит в проходе, целых два, и он движется в твою сторону!

Двинувшись дальше, Сэнди лицом к лицу столкнулся с Линой, или как там ее звали, и понял, что его лицо отражает тот неподдельный ужас, который читался и на ее пепельно-бледном лице. Он посмотрел мимо нее на вопящих от ужаса пассажиров, которые, как груда червей, копошились у задней стенки вагона; те, что наверху, извивались, лягались, кусались и царапались, чтобы пробиться в самую гущу, а прижатые к стенке дрались с ними, чтобы оставаться на своем месте, и вдруг Сэнди понял то, что другие уже выяснили: как только вы окажетесь там, деваться вам уже будет некуда, разве что найдете способ открыть заднюю дверь и вывалиться на рельсы, которые улетают из-под вас со скоростью бог знает сколько миль в час, питая надежду, что, если вам повезет, вы не сломаете шею, врезавшись в землю, и не попадете на третий рельс, который тут же превратит вас в головешку.

Он увидел коричневую руку, которая как змея взлетела из плотного сплетения тел, ухватила красную ручку аварийного торможения и рванула ее вниз…

Да!

Он увидел, что ручка безвольно повисла, когда с треском лопнул шнур.

Сразу же за окнами замелькали освещенные платформы станции «Пятьдесят пятая улица — Колламбус-Сёркл», но поезд не замедлил хода, потому что, о, мать твою, ему полагалось миновать и Шестьдесят шестую улицу и не останавливаться до Семьдесят второй.

До Семьдесят второй! Неудивительно, что стрелок не торопился. Он загонял свою добычу, как коров в стойла на бойне, и мог убивать кого пожелает, прежде чем поезд доберется до следующей остановки.

У Сэнди была единственная возможность спасти жизнь. Если он сможет, извиваясь, пробиться сквозь груду тел к задней стенке, пусть даже ему придется ползти на четвереньках — он тощий, у него получится, — и скрючиться под сиденьем, может, он и доживет до Семьдесят второй. А там уж придет конец всему. Когда откроется дверь, стрелка снесут с ног или он сам вышибет себе мозги — и Сэнди спасется. Ему надо лишь дожить до этой минуты.

Еще один взгляд на стрелка дал понять, что тот целится из опущенных вниз пистолетов в кого-то, кого Сэнди не видит. Единственное, что оставалось на виду от будущей жертвы, была пара вскинутых рук, ухватившихся за спинку сиденья; руки были женские, цвета кофе мокко, с ярко-красными ногтями, и пальцы были сплетены, словно в молитве.

Самым пугающим было осознание того, что эта безликая женщина и бледнолицый мужчина оставались последними живыми существами между Сэнди и убийцей. Паника спазмом перехватила ему горло, когда он, развернувшись, стал пробиваться к задней стенке — о, святый Боже, он не хочет умирать, он еще так молод и даже по-настоящему не начал жить, поэтому он не может сейчас погибнуть, о, пожалуйста, только не сейчас, только не сейчас, — но путь ему преграждала та самая студентка, и, наткнувшись на нее, он сбил ее с ног. Оба свалились, и Сэнди рухнул на нее, когда они оказались на полу.

Он был просто вне себя, готовый заорать на эту суку, что попалась ему на пути, но куда важнее, чем вопить, была необходимость узнать, где сейчас, в это мгновение, находится стрелок, так что он быстро глянул назад, молясь, чтобы не увидеть за зрачком дула с глушителем ту бесстрастную бородатую физиономию.