Наладчик Джек (№4) - Пожиратели сознания

— Все в порядке, Кейт, — ласково проговорил он. — Ничего не бойся. Ни одна живая душа…

Высвободившись, она вытерла глаза.

— Я плачу не поэтому. Я так рада, что ты знаешь. Ты не представляешь, какое это облегчение — перестать скрывать от тебя, рассказать хоть кому-нибудь…

— Ох… да ладно тебе. Я провел полночи, прикидывая, как бы получше тебе это сказать. Я не знал, как ты отреагируешь. Я…

Она привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Ты поступил как нельзя лучше.

Кейт постояла еще несколько секунд, прильнув к брату. У нее кружилась голова от облегчения. С сердца спала та тяжесть, которую она несколько лет носила в себе.

— Давай погуляем, — предложил он. — Я еще не напился кофе.

— Но дай мне еще раз услышать эти слова, Джек, — сказала она, когда рука об руку они шли к Седьмой авеню. — Неужели моя порочность в самом деле ничего не изменит в твоем отношении ко мне… или ты просто успокаиваешь меня?

Он скорчил гримасу:

— И вовсе ты не порочная.

— Еще какая.

— Ничего подобного. Когда я слышу слово «порочная», то представляю себе толстую бабу в комбинезоне и сапогах, с лохмами на голове, которая выражается только матом.

Она засмеялась:

— О таких мужеподобных созданиях речь больше не идет. Просто мы сами так себя называем. Как говорит Жаннет: «Возвращаем слову его значение». — Вспомнив выражение Жаннет, Кейт ощутила прилив грусти. — Но ты не ответил на мой вопрос.

— Ладно. Вопрос, насколько я понимаю, заключается вот в чем — поскольку я каждодневно вру о себе всем напропалую, как ты можешь быть уверена, что тебе я говорю правду?

— И вовсе не…

— Или, может быть, я из тех либералов, которые политкорректно удирают от разговоров на эту тему?

Неужели она обидела его?

— Джек…

— Давай хоть кое-что выясним раз и навсегда, Кейт. Я не поклонник политкорректности и не либерал. Кроме того, не консерватор, не демократ и не республиканец. Я исхожу из одного принципа: твоя жизнь принадлежит тебе. И это означает, что ты вольна делать с ней все, что хочешь, пока это не мешает свободе других людей распоряжаться своей жизнью. Это означает, что твое тело принадлежит тебе и ты можешь делать с ним все, что захочешь, — прокалывать, накачивать наркотиками, сжигать. Твое дело. То же самое и с сексом. Пока тебя к нему силой не принуждают, меня не касается, как ты им занимаешься. Я не должен ни обвинять, ни оправдывать, потому что это не моя жизнь. Она твоя. В той же мере я не должен ни понимать, ни объяснять. Чего, кстати, я не делаю.

Когда он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, Кейт вскинулась:

— Но это не говорит мне, что ты чувствуешь.

— Чувствую? Ты хочешь услышать, как я изумлен и потрясен? Если бы ты всю жизнь вела себя как мальчишка-сорванец и никогда не бегала бы на свидания, я бы еще понял… Но у тебя появлялся один бойфренд за другим.

— Верно. Но ни одного постоянного.

— Это так важно?

— Тогда я так не думала. А вот сейчас думаю. Они нашли уютное местечко на Седьмой улице — «Греческий уголок». Она не увидела за стойкой никого, кто хоть бы отдаленно напоминал грека, но тут стоял запах хорошего кофе. Они заняли столик в огромном стеклянном пузыре, который под лучами солнца мог стать настоящей жаровней. Джек вздохнул:

— Говоря по правде, Кейт, я не понимаю однополых отношений. Я знаю, они существуют, и принимаю их, но мне они чужды. Они меня не заводят. Но тут речь идет о тебе, Кейт.

— Ты не мог бы удивиться больше, чем я сама. Но так получилось. Со мной. И я ровно ничего не могу сделать.

— Но как? Когда? Где? Почему? Вот тут ты мне помоги, Кейт. А то я в полном недоумении.

— Да я и сама пытаюсь понять, Джек. Ты хочешь знать когда? Когда я поняла? Сама не знаю. Ребята-геи, кажется, осознают это раньше. С женщинами не так просто. Наша сексуальность непостоянна, текуча — это не мое выражение, я где-то прочитала. Но это правда. У женщин гораздо более интимные отношения друг с другом. Конечно, девчонкой мне нравились ребята. Мне нравились свидания, нравилось, когда за мной бегают, ухаживают. Но знаешь, что мне нравилось больше всего? Посиделки в ночных рубашках.

Джек закрыл глаза.

— Только не говори мне, что девчонками вы устраивали лесбийские оргии в нескольких футах от моей спальни, а я ничего не знал.

Кейт легонько ткнула его ногой под столом.

— Не ори так громко, Джек. Успокойся, ладно? Ничего не происходило. Конечно, были разные контакты — бои на подушках, щекотание, хихиканье, спанье втроем на одном матрасе или вдвоем под одеялом. Словом, это было нормальное поведение для девочек — но не для мальчиков.

— Готов согласиться.

— И нормальное для меня. Мне нравилась близость с другими девочками, эта интимность, и, может, я любила это больше, чем другие, но никогда не связывала с сексом.

— Когда же это случилось?

— То есть когда я поняла, что порочна? Джек набрал в грудь воздуха.

— Опять это слово.

— Привыкай. Я выяснила примерно два года назад.

— Два года? То есть раньше ты никогда…

— Ну, это чуть не случилось во Франции… помнишь, я девчонкой провела год за границей…

— Мне ужасно не хватало тебя.

— Неужели? Приятно слышать. Я не имела понятия.

— Большие мальчики не плачут.

— Ну да, стыдно. Но, как бы там ни было, я почти или очень близко познакомилась с этим, но потом практически не вспоминала, потому что к таким вещам во Франции относятся по-другому. Ты помнишь песню Йони Митчелла «Во Франции они целовались на главной улице»?

— Смутно.

— Ну, так это правда. Во Франции девушки целуются на улице — обыкновенные нормальные девушки. Они целуются, обнимаются, гуляют под ручку, рука в руке. Там это считается совершенно нормальным.

Стоял февраль, ее звали Рене — темные волосы, темные загадочные глаза, высокая, длинноногая; ей было двадцать два года, на год старше Кейт. Она пригласила ее провести день в родительском имении в Рюи-де-Дом. Болтая, они вдвоем вволю погуляли по соседним полям. Когда хлынул ливень, Рене терпеливо слушала корявый французский Кейт. Когда они наконец добрались до пустого дома, то промокли до костей и замерзли. Стянув мокрую одежду, завернулись в огромный плед и, дрожа, уселись перед огнем.

Правая рука Рене скользнула по плечам Кейт и притянула ее поближе… чтобы было теплее, сказала она.

И это было хорошо, потому что Кейт уже стала думать, что никогда в жизни больше не согреется.

У тебя такая холодная кожа, сказала Рене. И начала растирать Кейт спину… чтобы разогреть кожу.

И это сработало. Только несколько движений, и Кейт охватило жаром. В ответ она тоже стала массировать гладкую спину Рене; кожа у нее была нежной, как у ребенка. Длинные руки Рене дотянулись до бока, наконец, коснулась груди. Кейт чуть не задохнулась от непередаваемо острого ощущения, когда пальцы стали ласкать ей соски, и затаила дыхание, чувствуя, как губы Рене приникли к ее шее, а руки уже ласкают живот. Ей казалось, что где-то глубоко внутри разгорается пожар…

И тут снаружи донесся звук шин по гравию — с рынка приехала мать Рене с ее маленьким братом, чтобы заняться приготовлением обеда. Кейт решительно стряхнула с себя оцепенение, и из комнаты Рене донесся сумасшедший хохот, пока хозяйка подбирала гостье сухую одежду. Они спустились вниз, чтобы поздороваться с матерью Рене… и никто из них больше никогда ни словом не вспоминал этот день.

— Что значит «чуть не случилось»? — спросил Джек.

— Подробности не важны. Все это ушло в подсознание — или, может, я сама его туда загнала. Я сама толком этого не понимала, — но главное, что, когда я позволяла себе вспоминать, мне казалось, что со мной произошел странный, но интересный эпизод. Кроме того, я была свободной белой женщиной без малого двадцати одного года, и на дворе стояли семидесятые, когда было так здорово экспериментировать со своей жизнью. Я столкнулась с лесбийскими отношениями, но знала, что не была лесбиянкой. И пошла дальше.

— В медицинскую школу.

— Где встретила Рона. Он был симпатичным, тонко чувствующим человеком, у нас было много общего: происхождение из рядов среднего класса, похожие семьи, и оба мы были нацелены на медицинскую карьеру. Он так сходил с ума по мне, что, казалось, мы идеально подходим друг другу. Я любила его, может, не так сильно, как он меня, но нас неподдельно тянуло друг к другу, и предполагалось, что я выйду за него замуж. Что я и сделала. Рон был хорошим парнем. Многие женщины, которые в прошлом были замужем и развелись, рассказывают жуткие истории об оскорбительных отношениях в браке. У меня их не было. Я не могу сказать, что развелась из-за плохого отношения к себе. Скорее, это я плохо относилась к нему.

— Как я слышал от отца, он обманывал тебя.

— Я не могу его осуждать. После рождения Элизабет я потеряла интерес к сексу. В этом нет ничего необычного, и со временем это проходит, но у меня это длилось и длилось. У нас с Роном долго был счастливый брак. Я была хорошей женой, а он хорошим мужем. Но шло время, и я все меньше и меньше чувствовала полноту жизни. Ужасные слова, но они точно описывают, что со мной происходило. Что-то ушло, Джек, и я не знала, что именно. Пока не встретила Жаннет.

— Ты хочешь сказать, сивиллу?

— Пожалуйста, не говори так, Джек, — сдерживая вспышку гнева, сказала она. — Ты не знал ее до этой истории с вирусом. Она самая восхитительная личность из всех, кого я встречала.

— Ладно. Прошу прощения. Ты права. Я знаю лишь безумную Жаннет. И тем не менее — стоило ли из-за нее вносить такую сумятицу в свою жизнь?

— Джек, ты не можешь представить, какой я была. Я забыла о всех радостях жизни. Я навещала родителей, неплохо справлялась с материнскими обязанностями, но быть хорошей женой мне не удавалось. Рон — хороший человек, внимательный любовник, но, что бы он ни делал, все было плохо. Я не давала Рону того, в чем он нуждался, и наконец он ушел. Я не осуждаю его, он сам ругает себя. И это разбивает мне сердце. Ведь мы были прекрасными друзьями. Он думает, что разрушил наш брак, но на самом деле разрушила его я.

— Ты или Жаннет?

— Я не знала ее до того, как мы с Роном расстались. Мое педиатрическое отделение решили компьютеризировать, а я ровно ничего не знала о компьютерах. Ими занимались Рон и дети, а меня это никогда не привлекало. Но тут я поняла, что надо поторопиться, и, увидев объявление, что в местном отеле «Мариот» проходит набор на компьютерные курсы для женщин-новичков, я на них записалась.

— Дай-ка мне прикинуть: и вела их Жаннет.

— Она, как программист, по совместительству работала и в фирме, которая проводила семинары по всей стране. Жаннет составила свой собственный курс, рассчитанный только на женщин, которые жутко боятся компьютеров. Для нее это было важно, потому что, по ее мнению, женщины не имели права оставаться в стороне от компьютерной революции.

Кейт почувствовала, как при этом воспоминании у нее сжалось горло.

— Тебе стоило бы увидеть ее, Джек. Она была просто восхитительна. Стоило ей войти в комнату, как она полностью овладевала присутствующими. Она вела себя легко и раскованно, но мы чувствовали, что она искренне заботится о нас. Кроме того, она была такая веселая, Джек. Я понимаю, сегодня в это трудно поверить, но она буквально очаровала нас рассказами, как по телефону решала проблемы с компьютерами.

— То есть возникло что-то вроде мгновенной химической реакции?

— Я не могла оторвать от нее глаз. Она предпочитала носить теннисные рубашки, брюки и сандалии; тогда волосы у нее были короче, и она куда больше, чем сейчас, напоминала мальчишку, но в то время я списывала это на ее увлеченность компьютерами. Не могу сказать, что влюбилась в нее, но когда в первый вечер класс разошелся, я была настолько захвачена ее личностью, что не могла смириться с мыслью, что сейчас мы расстанемся и я пойду домой. Мне хотелось чего-то большего. Я подошла к ней и спросила, дает ли она частные уроки…

Жаннет с легкой улыбкой в уголках губ долго рассматривала ее.

— Какие уроки?

— Ну, м-м-м… компьютерные. — Ну и вопрос. — Мне нужно что-то вроде ускоренного курса.

— Почему бы не поговорить об этом за обедом?

Кейт понравилась эта идея. Дети дома; она оставила им деньги на пиццу. Обед с этой восхитительной женщиной куда предпочтительнее, чем ломтик или два пиццы по возвращении домой. Она только должна сообщить, что вернется позже, чем предполагала.

— Звучит заманчиво, — сказала она. — Но первым делом я должна позвонить.

Они расположились в итальянском ресторанчике при отеле. Жаннет начала со светлого пива, а Кейт — с коктейля «Манхэттен». Жаннет запротестовала, когда Кейт заказала телятину, и попросила принести спагетти «Путанеска». За едой, распив бутылку кьянти, Жаннет задала кучу вопросов, а Кейт дала кучу ответов.

Когда с обедом было покончено, она пригласила Кейт к себе, где можно с помощью ноутбука выяснить, много ли она знает и что еще ей надо усвоить. Прекрасная идея. Рядом с этой женщиной Кейт чувствовала себя так тепло, так уютно, что хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался.

В комнате Жаннет, куда она вошла, было темно, если не считать мерцающего экрана ноутбука. Она двинулась к нему, но так и не добралась. Руки сжали ее предплечья, развернули, и теплые губы нашли ее. Кейт оцепенела, инстинктивно съежилась, но затем уступила этим губам. Руки Жаннет переместились с плеч к пуговичкам ее блузки, расстегивали, спускали блузку с плеч. Она была так настойчива, что ее желанию нельзя было сопротивляться. Да Кейт и сама не хотела отвергать ее или сопротивляться растущему в ней жару, потому что ее переполняли новые ощущения, которых она никогда не испытывала.

Она позволила Жаннет отвести ее к постели, позволила уложить себя на цветастое покрывало и почувствовала, что ее уносит в места, где она никогда не бывала, в другую реальность. И в следующие два часа она получила свой первый частный урок от Жаннет — но не в компьютерном деле, — она как опытный терпеливый преподаватель вела ее по путям тепла и влаги.

— Одно повлекло за собой другое… мы стали любовницами. Затем партнерами. И я начала вести двойную жизнь. Жаннет сказала, что ее сексуальность сразу же выделила меня из всего класса, — она называла меня «лесбиянкой из Трентона», — но не догадывалась, что была у меня первой.

— Но она тебя устраивала? — спросил Джек, и она увидела в его глазах подлинную озабоченность.

— Не думаю, что когда-либо испытывала больше счастья или острее чувствовала… вообще. Жаннет была для меня просто чудом. Она так тонко понимала меня. Она была моим проводником в том мире, о существовании которого я не догадывалась, а я сглаживала кое-какие острые углы ее характера и учила более широкому взгляду на мир.

После кофе и рогаликов они выбрались из «Греческого уголка» и пошли в городской сад, который тянулся вдоль Седьмой авеню.

— Куда ты пойдешь отсюда? — спросил Джек, когда они пробирались сквозь листву.

Вдоль обочины стояли горшки с разнообразной зеленью — от гевей и огромных папоротников до маленьких королевских пальм. На переднем плане бушевало разноцветье красок — красных, желтых, синих, пурпурных, — а за ними, еле просвечиваясь сквозь запотевшее стекло, лежал ярко-зеленый кусочек влажных джунглей.

На прошлой неделе Кейт сорвала бы несколько цветов для квартиры, но только не сегодня… у нее было не то настроение, чтобы заниматься цветами.

— Через два года, когда Лиззи кончит колледж, я все расскажу детям и Рону. После этого новости быстро дойдут до моих пациентов, и ты понимаешь, что начнется. Добрая часть их отшатнется от меня. Трентон, может быть, и столица штата, но по сути это маленький городок. Люди решат, что им не стоит поручать своих детей, особенно девочек, педиатру-лесбиянке. Тем более, что в том же заведении есть еще пять нормальных врачей. И к тому же мои коллеги вряд ли обрадуются.

— Так переезжай в Нью-Йорк, — сказал Джек, кладя ей руку на плечо. — Тут есть масса детей, родителей которых не волнует, как ты проводишь свое свободное время. Здорово будет жить рядом с тобой.

Она прислонилась к нему:

— Ты не представляешь, как я ценю возможность вот так поговорить с тобой. Прости, что так все получилось. Пойми меня: любовь, которая не осмеливалась заявить о себе, невозможно заставить замолчать. Но я так долго все таила в себе, что сейчас чувствую себя… такой одинокой.

— Но ведь у вас с Жаннет должны быть друзья. Я знаю, что тут есть большое сообщество геев…

— Да, но я сорокачетырехлетняя баба, которая не вписывается в их компанию. Рядом с юными лесбиянками, с девицами двадцати с чем-то лет, которые еще подростками занимались этим, я чувствую себя отверженной, парией. Они считают, что мы не из их компании, и всем, кому это не нравится, говорят: а пошел ты на…

— Куда? — улыбнулся Джек. Ты сказала: «Пошел на…»

— Мне всегда было трудно произносить эти слова.

— Потому что ты нормальный человек. И всегда была им.

Кейт вздохнула. Это правда. Она не выносила ругательств.

— Во многих смыслах я и остаюсь нормальным человеком. Нормальная лесбиянка — можешь ты представить такое? Ходячая нелепица, оксюморон. Родилась нормальной, и обречена на смерть из-за своей убийственной нормальности. Я всегда старалась быть хорошим примером — для тебя, когда ты рос, а потом для Кевина и Лиз.

— Что у тебя и получалось, — мягко сказал он. — И вижу, что и сейчас получается.

— Я не хочу ни менять мир, ни вступать в какое-то движение. Просто я хочу быть сама собой. Мне понадобилось так много времени и стараний, чтобы понять это, что сейчас я хочу только расслабиться и отдохнуть. И пока рядом есть Жаннет, меня совершенно не волнует, что думают другие. Мы уже не в том возрасте, чтобы красоваться в гей-клубах; мы лишь раз как-то выбрались пообедать, но большей частью мы сами готовим и радуемся возможности побыть наедине.

— Когда не приходится специально одеваться и выбираться в город, чувствуя себя как в фильме с Марлоном Брандо «Дикарь»?

— Чувствовать себя симпатичной лесбиянкой — этого более чем достаточно в моем наборе отклонений.

— Кончай говорить о своих отклонениях.

— Я имею в виду несоответствия норме. Это то, чем мы, ненормальные, занимаемся.

— Тут уж с твоими эмоциями ничего не поделаешь. Но если ты никому не приносишь вреда…

— По крайней мере, пока этого не случалось. Но когда наконец я все расскажу… кто знает? — Кейт покачала головой. — Все это из-за хромосомы… одной проклятой хромосомы.

— То есть имеется такой ген?

— Может быть. Но я говорю об Y-хромосоме, о той самой, которая делает тебя мужчиной. У нас, женщин, две Х-хромосомы, но если бы я могла поменять одну из них, сменить X на Y, мои чувства к Жаннет можно было бы считать совершенно нормальными.

Джек тихо присвистнул:

— Господи Иисусе. По-твоему, вот из-за чего вся эта неразбериха?

— Именно. Всего одна хромосома. С ней я не мучилась бы этими жуткими страхами, не боялась бы, что люди узнают.

Он потряс ее за плечо.

— Подумай вот о чем. Ты собираешься рассказать и отцу?

Кейт поежилась. Она не представляла, как отреагирует отец. Она любила его. Они всегда были близки, но это ей и в голову не приходило. В его мире не было лесбиянок. Какими словами может она поведать, что его единственная дочь — одна из них?

— Я еще не решила — рассказать ли ему до детей или после. Но в любом случае ты понимаешь, как его это потрясет.

— Расстроится или полезет на стенку? Засмеявшись, Кейт обняла Джека.

— И то и другое.

Она полюбила нового Джека. От него шло ощущение силы и удачи. До чего чудесно быть рядом с ним. Все становится легко и просто.

Оглядевшись, Кейт поняла, что они вернулись к «Арсли». Она слегка боялась подниматься наверх и встречаться лицом к лицу с Жаннет. Какая она сегодня?

— Хочешь, я поднимусь с тобой? — спросил Джек.

Он что, читает мысли?

— Я не против.

Она открыла входную дверь, но остановила Джека в холле. Он должен совершенно четко понять одну вещь.

— Никто не должен знать, о чем мы говорили с тобой, Джек. Никто — пока и Кевину, и Лиз не исполнится восемнадцать лет. Это нужно не столько мне, сколько им.

— О'кей, конечно, но…

— Никаких но, Джек. Рон ничего не знает, и я даже не догадываюсь, как он отреагирует. Он хороший человек, я думаю, он все поймет, но ничего нельзя знать заранее. Если он решит, что его мужское начало потерпело урон, он может попытаться воздействовать на меня через детей. Пока мы совместно воспитываем их, но он может подать в суд — мол, я лесбиянка и не могу быть матерью…

— Не может быть.

— Это случается сплошь и рядом, Джек. Суды непримиримо относятся к лесбиянкам. Но если даже Рон смирится, как насчет Кевина и Лиз? Новость мгновенно распространится по школе, а ты же знаешь, как жестоки могут быть дети. Юность — вообще нелегкий период. И я не могу увеличивать груз, который лежит на них. Когда они оба будут в колледже, я сяду с ними и все им расскажу. До той поры я должна буду молчать. Как и ты.

— Я? — удивился он. — Что за?..

— Да, ты. Ты, как и я, ведешь двойную жизнь. На людях у тебя одно лицо, но есть и другое — облик того самого Наладчика Джека, который ты скрывал все эти годы от отца, от Тома, от меня и, уверена, от полиции, потому что ясно как день — кое-что из твоих дел далеко от законности. И у тебя есть свои тайны, Джек.

Он посмотрел на нее и кивнул.

— Никогда об этом не думал, но, скорее всего, так и есть. Если не считать, что я всегда остаюсь самим собой. Всегда.

— Расскажи мне о себе.

Он покачал головой, поднял руку и показал ей кончик мизинца:

— Я чуть приоткрыл дверь, но ты и через щель увидела довольно много. Остальное пусть остается внутри.

— Почему?

— Потому что путь ко мне куда длиннее и темнее, чем к тебе.

Она ожидала увидеть печаль в его глазах, но они были спокойны и невозмутимы. Он сделал свой выбор. И жил с ним.

Так же, как она жила со своим.

4

Когда Джек и Кейт вошли, Жаннет не было видно.

— Может, она еще спит, — сказала Кейт. Джек надеялся, что нет. Перед тем как оставить женщин наедине, он хотел проверить, в каком состоянии Жаннет. Кроме того, надо было еще раз присмотреться к человеку, который так много значил в жизни его сестры. Джек ничего не мог поделать с собой, но теперь он смотрел на Жаннет по-другому. Она больше не была лишь подругой Кейт. Она была ее любовницей.

— Кто спит? — спросила Жаннет, с кружкой в руке выходя из комнаты.

На ней был свитерок и короткие обрезанные шорты. Красивые ноги. Великолепные мышцы. Явно качается.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Кейт. Жаннет просияла.

— Абсолютно великолепно. А как ты? И Джек тут. Рада новой встрече. А вы-то как?

Глянув на Кейт, Джек увидел тонкую полоску ее сжатых губ и понял, как она себя чувствует. Они оказались в обществе Мэри Поппинс, говорившей без акцента.

— Прекрасно, — буркнул Джек. — Мы прошлись и поболтали.

— С Джеком я забываю обо всем, — сказала Кейт. — Он знает все и вся.

Жаннет скользнула на кухню.

— Вот и прекрасно. — Она поставила свою чашку в микроволновку и принялась нажимать кнопки. — Только все это не важно.

Кейт ошеломленно взглянула на нее:

— Что ты имеешь в виду?

— О, ровным счетом ничего. — Она расплылась в улыбке. — И в то же время все.

Жаннет нажала кнопку «пуск», и улыбка сползла с ее лица. Оно оплыло, и, глядя в одну точку, Жаннет судорожно сглотнула.

— Жаннет? — кинулась к ней Кейт.

Жаннет начала что-то бормотать, медленно и трудно выталкивая слова, как пробку из бутылки:

— Кейт… я… мы… нет… Кейт… со мной покончено. Я больше не могу… держаться…

И тут микроволновка звякнула и отключилась. Жаннет моргнула, и улыбка вернулась на лицо так же неожиданно, как и исчезла.

— Что случилось? — спросила она. — Что вы так смотрите?

— На тебя снова нашло затмение, — сказала Кейт.

— Что за глупости. — Она вынула чашку из микроволновки и сделала глоток. — М-м-м…

— Жаннет… — начала Кейт, когда та попыталась проскочить мимо нее из кухни, но Жаннет прервала ее:

— У тебя есть какие-то планы на сегодня, Кейт? — Она шлепнулась в кресло-качалку и улыбнулась.

Пока Кейт пыталась в очередной раз убедить Жаннет встретиться с доктором Филдингом, Джек рассматривал микроволновку. Он не был уверен, но вроде помнил, что на Жаннет нашло «затмение» прошлым вечером, когда Кейт подогревала подливку из авокадо. И теперь снова — пока она разогревала свой кофе.

Может ли микроволновка быть причиной таких «затмений»? Он не так много знает о них, но если людям с сердечными стимуляторами советуют держаться от них подальше, какие еще штуки они могут выкинуть?

— Никто не против, если я себе сделаю чашку кофе? — произнес он во всеуслышание.

Кейт удивленно посмотрела на него, и он понял ее мысль: не много ли ему будет после того количества кофе, что он выпил в «Греческом уголке»?

Но Жаннет сказала:

— Конечно, будьте как дома.

Найдя кружку, он наполнил ее водой и поставил внутрь печки, что дало ему возможность осмотреть ее. Он заметил, что дверца на петлях расшатана, и нашел трещину в правом нижнем углу застекления. Не падала ли она когда-нибудь?

Прикрыв дверцу, он поставил таймер на пять минут и нажал «пуск». Когда микроволновка зажужжала, Джек повернулся к Жаннет.

Ничего. Она продолжала сидеть в передней комнате, поднося чашку к губам и отрицательно мотая головой в ответ на все предложения Кейт.

Его теория вроде несостоятельна.

Но подождите. Оба раза Жаннет находилась на кухне. Решающим фактором может быть расстояние.

Щелчок на кнопке «пуск».

— Что-то тут не в порядке, — пробормотал Джек. — Микроволновка дает сбои.

— Порой неплотно прикрывается дверца, — сказала Жаннет. — Убедитесь, что она плотно закрыта.

Джек изобразил, что он открывает и закрывает дверцу, и сделал вид, что нажимает «пуск».

— Ничего. Все еще не запускается.

— Ох уж эти мужчины! — фыркнула Жаннет и поднялась с качалки. — Вы годитесь только для одного дела.

Джек отступил в сторону, подпуская ее к микроволновке.

— И для какого же?

— Для продолжения рода.

Странные слова из уст лесбиянки. Разве производитель не считается в среде геев оскорбительным выражением?

Он смотрел, как Жаннет нажимает кнопку «пуск».

Она выронила чашку, облив лодыжку Джека горячим кофе, на лице ее появилось то же самое оплывшее выражение, и она снова стала бормотать:

— Нет… да… это поможет… кто вы…

— Жаннет! — вскрикнула Кейт, кидаясь в кухню. — Это снова начинается!

— Спокойно, Кейт.

Она схватила Жаннет за руку.

— Что происходит?

— Это микроволновка. Похоже, она оказывает на нее какое-то воздействие.

— Так выключи ее!

— Нет, — выдохнула Жаннет. — Оставьте… ее.

— Послушайся ее, Кейт. Воздействие положительное. Словно оно снимает какое-то заклятье, под которым она находится.

— Вирус, — сказала Жаннет. — Это вирус…

— При чем тут вирус? — Кейт схватила Жаннет за плечи и мягко развернула лицом к себе. — Расскажи мне.

Джек сделал шаг назад. Три человека на маленькой кухне полностью исчерпали предел ее вместимости. Пусть разбирается Кейт. Она же врач.

Интонация Жаннет изменилась — голос тот же самый, но вдруг он стал более решительным.

— Мы не хотим говорить об этом.

— Что это значит — «мы»? Голос вновь задрожал.

— Это не я… не слушай их. Это вирус… изменил нас.

— Как изменил?

— Мой мозг… наши мозги… достигли критической массы… — Голос вновь изменился. — Нет! Мы не будем говорить об этом!

Жаннет с силой зажмурила глаза. Похоже, она делала героическое усилие, чтобы сохранить контроль над собой. Это могло выглядеть забавно на сцене или в комедийном выступлении, когда кто-то делает пародию на фильм ужасов, изображая, как демоническое присутствие сказывается на всех окружающих, но Жаннет была вся залита испариной от страха, — и вот она-то была совершенно реальной. Джек чувствовал, как какая-то личность неотступно держит ее, вцепившись когтями, и всем сердцем сочувствовал ей. Он хотел помочь ей, но не имел представления, как это сделать.

— Скажи мне, Жаннет! — потребовала Кейт. — Что с тобой происходит?

— Меня пожирают… пожирают живьем. Каждую минуту… каждую секунду… меня все меньше… их все больше.

— Жаннет, это похоже на… Микроволновка звякнула. Жаннет оцепенела и моргнула.

Проклятье! Джек быстро обогнул Кейт, поставил таймер на десять минут и снова запустил его.

— Е pluribus unum! E pluribus unum! E pluribus unum!..[15]

Она продолжала повторять эту фразу, и Джек не мог понять, какую из Жаннет он видит перед собой. Слова эти походили на молитву, на мантру — нечто, что можно повторять раз за разом, чтобы заглушить какие-то звуки или отогнать пугающую мысль.

— Жаннет! — Кейт трясла ее за плечи. — Жаннет, прекрати и слушай меня!

Но она продолжала гудеть все ту же фразу. И тут Джек повернулся на звук открывающейся двери и увидел, как в комнату ворвался Холдсток.

— Что здесь происходит? — вскричал толстячок. На нем был серый костюм-тройка; лицо раскраснелось и вспотело, словно он бежал. — Что вы с ней Делаете?

— Эй-эй! — сказал Джек, вытянув руку и преградив ему дорогу. — Откуда вы свалились?

— У меня постоянное приглашение, — выдохнул Холдсток и показал ключ. — Видите? Не сомневаюсь, у вас такого нет.

Он попытался скользнуть мимо Джека, но тот не собирался пропускать его и схватил за лацканы пиджака.

— Спокойнее, приятель. Стой, где стоишь.

А за спиной Джека продолжался монотонный речитатив «е pluribus unum».

— Уберите от меня руки! И перестаньте мучить эту женщину, а то я вызову полицию!

— Неужто? — хмыкнул Джек. — Интересно.

Но он принял во внимание угрозу. Меньше всего он хотел увидеть в дверях пару копов.

— Пропустите меня к ней! Пожалуйста!

— Пусти его, Джек, — попросила Кейт. — Может, он объяснит, что происходит.