Тюдоровская роза - Волшебный туман

— Что это? — хриплый голос вырвался из горла, поврежденного грубой петлей палача.

— Я сказал, — повторил голос святого Петра, — что вам повезло.

Весли нахмурился. Почему святой Петр говорит голосом, похожим на голос адвокатов юридической корпорации? Холодная тень упала на него. Он прищурился и сфокусировал взгляд на этой тени. Мантия с высоким воротником, а не одеяние ангела. Лицо, которое он увидел, не было лицом святого Петра.

— Боже мой! — воскликнул он. — Джон Терло! Вы тоже мертвы?

— Насколько я понимаю, нет.

Весли уперся локтями в твердое дерево и попытался подняться. Но почему так больно? Боль ведь не может сопровождать его в загробный мир! И солнце почему-то ярко светит, и он даже чувствует, как его сердце бьется в груди.

— Боже, я привык испытывать ненависть к вам, сэр, но сейчас я рад вам, как приходу весны.

В это время Весли услышал треск и скрип трущихся о старое дерево толстых веревок и увидел наполненные ветром паруса.

— Иисус Христос, я на корабле! — воскликнул Весли.

Терло чуть согнул колени, чтобы сохранить равновесие от толчка высокой волны, накренившей узкую палубу. — Здесь вы должны воздержаться от всех этих ваших папистских клятв.

Соблюдение правил и уважение к англиканской церкви было чем-то второстепенным для Весли по сравнению с тем, что с ним произошло.

— Последнее, что я помню, это то, что меня повесили на дереве Тибурнского холма (Дерево Тибурнского холма — виселица). — Он прощупал живот и грудь через рубашку, которая была на нем, и убедился, что меч палача не причинил ему никакого вреда. Терло нахмурился.

— Части вашего тела уже висели бы на кольях на Лондонском мосту и воротах Тауэра, если бы не проявленное мной и протектором милосердие.

В голове Весли помутилось. Он вспомнил, как он шел, полный раскаяния и с чувством незавершенного дела, в загробный мир. Это ужасное путешествие заставило его забыть ребенка с белокурыми волосами, последние слова, которые он должен был сказать, корону, которую он пытался защищать.

Он спросил:

— Кромвель объявил о помиловании?

— Остановил казнь.

В памяти Весли быстро пронеслись обрывки происшедшего: палач в черном колпаке, плачущая толпа, толчок повозки, его ноги, болтающиеся в воздухе, зеленые листья и голубое небо над головой, жжение от веревки, сдавившей его шею.

После этого одурманивающая боль, черный колпак неясным силуэтом перед глазами, лезвие, сверкнувшее в чистом небе. Затем крик: «Остановитесь!»

Дальнейшие воспоминания расплываются: потные спины лошадей, сжатые кулаки солдат, ворчливые проклятия. Человек в темной мантии, спорящий с шерифом Тибурна.

— Это были вы, не так ли? — спросил он у Терло. — Вы остановили казнь.

— Остановил.

— Я не могу сказать, что доволен выбором времени. Вы могли бы прийти и раньше. — Весли настороженно посмотрел на Терло. Ветер разлохматил его жидкие каштановые волосы, окружающие выбритую макушку.

— Что, только отсрочка?

— Это зависит от вас, священник. Или мне называть вас Хокинсом?

Проклятие!

— А кто такой Хокинс? — спросил Весли.

— Не притворяйтесь, сэр. Несколько присутствовавших там дам называли вас Весли. К счастью для вас, я быстро установил истину. — Терло резко повернулся, сверкнув медными пуговицами и темным бархатом своего одеяния, затем надвинул на голову шляпу. Весли узнал ее загнутый край, прикрепленный заколкой. — Идемте со мной.

Весли попытался устоять на трясущихся ногах. Канаты на корабле натянулись. Он осмотрелся, затем его взгляд остановился на узкой палубе и рубке, расположенной за такелажем.

Слева он увидел простирающееся до бесконечности море, справа, небольшой город, прижимающийся к разбросанным кое-где скалам.

— Милфорд Хейвен, — подсказал Терло.

— Милфорд Хейвен! Боже, это же в двухстах милях от Лондона! — изумился Весли. Мили, которые представлялись ему дорогой в ад на колеснице дьявола.

— Видите, мы еще даже не покинули порт.

— А почему?

— Потому что не все мы отправляемся вместе с вами, мистер Хокинс.

— Отправляемся куда?

Терло не ответил, а продолжал идти и затем спустился в люк по трапу, от которого шел запах влажного крепежного леса и заплесневелых канатов. Двое мужчин подошли к Весли с мылом и бритвой. Через пятнадцать минут он оказался перед протектором Англии. Вид Оливера Кромвеля вернул ощущение настигшего его в конце концов ада. Кромвель стоял у деревянного письменного стола в своей каюте. Каштановые волосы с красноватым оттенком, доходящие до плеч; четко очерченное лицо, на котором красовались закрученные усы и острая борода. Глаза протектора были холодны, как покрытый снегом утес.

— Немножко изменим здесь, — пробормотал он, затем его цепкий взгляд упал на Весли. — А, мистер Хокинс. Наконец-то я добрался до вас после стольких лет поисков.

В углублениях письменного стола стоял ряд хрустальных бутылочек с серебряными пробками. Позолоченное пресс-папье и стул с прямой спинкой, атрибуты королевской власти, свидетельствовали о том, что они принадлежат знатному человеку.

Весли поставил ногу на красный турецкий ковер, покрывавший пол в этой отдельной каюте.

— Что это за корабль? — спросил он.

Кромвель поджал губы, как если бы он счел вопрос дерзким. Он гордо выпрямился, приняв позу, которая при его довольно скромной одежде выглядела несколько смешной.

— Вообще-то он назывался «Карл Великолепный», но сейчас носит имя «Виктория».

— И куда мы направляемся?

— Вы поплывете на Запад, как только получите от меня инструкции.

— Вы отправляете меня в ссылку? — Сдержанная улыбка тронула губы Кромвеля. Он потер свой легендарный ярко-красный нос.

— В ссылку? Это было бы слишком легко для такого, как вы, Хокинс.

— Ясно, вам что-то нужно от меня, иначе зачем бы вы пощадили мою жизнь, — отозвался Весли. До него внезапно дошло, что он остался жив. Жив! Лаура! Милая Лаура! При воспоминании о ней его одновременно охватили и радость, и страх.

— Вы, роялисты, всегда такие хитрые, — голос Кромвеля прозвучал резко.

Весли не среагировал на насмешку. Да, он был достаточно хитрым, чтобы ускользать от Кромвеля в течение шести лет.

— Садитесь, мистер Хокинс.

В то время, как протектор опустился в кресло с богатой резьбой, Весли сел на трехногий стул напротив него. Терло налил бренди в маленькие стаканы.

— Ирландский вопрос. — Кромвель опустил ладонь на карту, лежащую перед ним. На ней был изображен остров, на котором звездочками отмечены порты, удерживаемые Англией, и пунктирные линии, обозначающие маршрут Кромвельской армии круглоголовых.

Ирландия? Весли нахмурился. С чего это Кромвель говорит ему об Ирландии?

— Я ничего не знаю об Ирландии, — сказал Весли. Это было почти правдой. Туманные воспоминания, прошедшие с годами, нахлынули на него. Суровые лица родителей, холодное выражение их глаз, когда они говорили ему, что Англия — небезопасная страна для католиков. Его высылка в Лувейн, на континент, где ирландские монахи привлекли его к печатанию запрещенных книг на гэльском языке. Их неподдельная доброта почти заполнила пустоту в его сердце. А странный, мелодичный язык кельтов остался звучать в его памяти как незабываемая песня.

— Вам положено знать больше, чем любому другому джентльмену.

Кромвель ткнул пальцем в карту.

— Дублин, Ольстер и все основные порты принадлежат нам. Та часть Ирландии, которая называется Пэйл, тоже наша. Мы поставили повстанцев перед выбором: ад или Коннот, и большая часть совершила ошибку, выбрав Коннот. В этом-то и заключается проблема.

Запад Ирландии. Шерсть, торф, сельдь… Что еще? Какие товары Ирландии могли бы заставить Кромвеля рисковать своими людьми? Но таков был протектор: всемогущий, загадочный, снедаемый честолюбием и не желающий объяснять мотивы своих поступков.

— Голуэй, — сказал Весли, прочитав расположенное кверху ногами слово возле пальца Кромвеля.

— Да, и все побережье Коннемары. Я послал войска в Голуэй нести гарнизонную службу. Ирландцев давным-давно выбили из этого города. Но они все еще оказывают сопротивление.

Вид у протектора был такой, как будто он не мог постичь смысл этого неповиновения. «Конечно, — с иронией подумал Весли, — почему бы ирландцам по собственному желанию не отказаться от веками установленного образа жизни, от традиций самостоятельного правления, от католической веры, сменив ее на веру победителей-протестантов?»

Весли осознал, что знает об ирландцах больше, чем предполагал. Он сделал глоток. Бренди потекло в его пустой желудок, как расплавленный свинец.

— Сердцевина сопротивления, — вмешался Терло, — это орден воинов, называемый Фианной. Вы знаете эту легенду?

— Нет, — Весли смутно припомнил, что она связана с нечистым колдовством, гибнущими людьми и какими-то темными делами.

— Это средневековый орден воинов, связанный богохульными обетами и языческими ритуалами. Они сражаются как дьяволы. Наши капитаны клянутся, что негодяи применяют к своим лошадям заклинания, поэтому эти животные так неистовы.

Весли постарался скрыть улыбку.

— Я думаю, ваши капитаны слишком засиделись в болотах Ирландии.

— Они выполняют божью работу, — резко возразил Кромвель.

— Фианна использует старинное оружие, — продолжал Терло, — палаши, дубины, арбалеты. Попирает все правила ведения войны. Они налетают в темноте, подобно внезапной буре: быстрые, нежданные, разрушительные для тех, кто ведет войну честно.

— А откуда нападают эти воины? — спросил Весли.

— Вероятно, из Коннемары. Мы определяем это по уникальным лошадям. Ирландцы называют их пони, но животные настолько большие и упитанные, что похожи на лошадей настоящей кавалерии.

— И ваша армия не может сдержать их?

— На стороне моей армии справедливость, — настойчиво повторил Кромвель. — Но она не подготовлена к нечестной, трусливой тактике этих обитателей болот.

«А ты думаешь, что я подготовлен», — отметил про себя Весли. Он сделал еще один глоток бренди. «Воскрешение древнего ордена, — подумал он, — было актом политической гениальности, единственным способом напомнить отчаявшимся ирландцам, что они были сыновьями своих славных предков — Фианны».

— У них есть слабое место, — отметил Терло. Кромвель взял гусиное перо и легко коснулся карты.

— У них слепая, языческая привязанность к вождю.

— Этот человек уже стал легендой, — подтвердил Терло. — Наши солдаты слышали баллады, которые слагают о нем. И Фианна, которой он руководит, готова пойти с ним на край света и даже дальше.

— Кто же он? — спросил Ввели.

— Никто не знает. — Четкие пуританские черты лица Терло исказились от досады. Владея всей информацией протектората, он гордился тем, что знает как свои пять пальцев все происходящее в государстве, поэтому так негодовал по поводу неуловимости Фианны. — Мы заподозрили, что к этому делу приложили руку папистские священники. Мы убрали всех духовных лиц с этой территории, а мятежники, тем не менее, все же продолжают набеги.

Холодная неприязнь, вызванная у Весли этими словами, придала бренди горький привкус.

Англия не единственное опасное место для католического духовенства.

— Я хочу, чтобы этого дьявола поймали. — Красный кулак Кромвеля тяжело опустился на крышку стола. Хрустальные бутылочки с чернилами звякнули в своих углублениях. — Я хочу, чтобы его голова, надетая на пику, торчала на Лондонском мосту, и чтобы вся Англия смотрела на ирландского вора и убийцу.

Весли поморщился от презрения, прозвучавшего в голосе Кромвеля.

— Это всего лишь человек, сражающийся за свою жизнь и за свой народ.

— Ба! Честные англичане жили в течение многих лет среди ирландцев, пользовались одинаковыми с ними правами. Бунтари разрушили этот союз как раз в то время, когда Ирландия находилась в состоянии абсолютного мира.

— Или абсолютного подавления, — уточнил Весли.

— Вас доставили сюда не для обсуждения вопросов справедливости. Я могу существенно укоротить отсрочку вашей казни.

— Извините.

— Как только этот вождь будет взят, — продолжал Терло, — Фианна распадется, — презрительная улыбка появилась на его лице. — Ирландцы это овцы, теряющие ориентацию без пастуха.

— И мы сможем занять все прибрежные районы Коннемары, начиная с Голуэя и дальше, — подвел итог Кромвель. — Мы поставим ловушку повстанцам Коннота.

Весли уже больше не задавался вопросом, почему Кромвель снял его с Тибурнской виселицы. Он знал почему.

— Мистер Хокинс, — спросил Кромвель, — цените ли вы свою жизнь выше жизни убийцы, поставившего себя вне закона?

«Я католик, но не сумасшедший», — подумал Весли.

— Несомненно, ваша честь.

— Я был уверен в этом, — продолжил Кромвель. — Вам нужно отыскать предводителя Фианны и доставить мне его голову до того, как закончится этот год.

Скрип корабельных мачт нарушил тишину. Запах соли и плесени по-прежнему висел в воздухе.

— Почему я? — поинтересовался Весли. — Я предан королю и один из немногих в Англии не боюсь сказать об этом.

— А где Карл Стюарт сейчас, а? — презрительно усмехнулся Кромвель. — Может быть, оказывает содействие человеку, который помог ему избежать Вустера? — и, положив локти на стол, продолжил: — Нет, он распутничает на материке, мистер Хокинс, и ему наплевать на вас.

Весли не мог позволить себе отпустить язвительное замечание и даже вспомнить о той ночи, которую он провел на дереве с испуганным молодым принцем.

— А почему вы думаете, что я ваш человек?

— Я многое узнал о вас. Родители отправили вас за моря, чтобы вы воспитывались среди папистов. Вы вернулись в Англию, чтобы вылавливать воров, богатея за счет их подношений и кровавых денег.

Большим усилием воли Весли удалось не потерять контроль над своими эмоциями. Мало людей знало правду о его родителях или о поступках, которые он совершил, выслеживая воров, отдавая их, сопротивляющихся и вопящих, в руки правосудия.

— Затем вы связали свою судьбу с королевским тираном, — продолжал Кромвель, — мы потеряли ваш след, но знали, что вы находитесь в Англии, занимаясь подстрекательством к мятежу и распространяя поклонение папству.

— Оказывается, я был очень деятельным человеком, — криво усмехнулся Весли.

— Именно из-за вашей способности выслеживать нам в голову пришла идея, — сказал Терло. — Люди говорят, что вы способны даже обнаружить след змеи, переползшей через камень, и птицы, пролетевшей по облачному небу.

— Думаю, мои таланты несколько преувеличены.

— В свое время вы вылавливали воров лучше всех в Англии.

— Но есть и другие, те, кто уже доказал свою преданность.

— Верно, но вы хорошо владеете гэльским языком, который изучили в Лувейне.

Весли не ответил. Терло был прав.

— И последнее. — Кромвель улыбнулся, своей ухмылкой напоминая гадюку, приготовившуюся к броску. — Ваш успех у женщин. Даже намереваясь поступить в религиозный орден, вы не смогли устоять.

Весли похолодел. Как много знает протектор о его прегрешениях?

Он узнал это, когда Терло вручил ему письмо.

— От Уильяма Пима, — возвестил государственный секретарь голосом, полным яда. — Вы совратили его дочь, и она умерла три года назад, родив вам внебрачного ребенка.

Весли закрыл глаза от охватившего его стыда: это было не просто наказание, а настоящая кара. Затем усилием воли заставил себя открыть их снова.

— Признаю, я вел себя отвратительно. Но как этот факт поможет мне загнать в угол ирландского разбойника?

Терло вручил другое письмо, написанное изящным почерком.

— Оно от женщины из Коннемары испанскому джентельмену в Лондоне, и в нем есть упоминание о Фианне.

— Вы перехватили письмо? — поинтересовался Весли.

Терло кивнул.

— Женщину зовут Кэтлин Макбрайд, она хозяйка прибрежной крепости под названием Клонмур. С этого места и следует начинать, — предложил он. — Набеги Фианны начались вскоре после того, как англичане сожгли рыболовные суда Клонмура.

— Если вы сумеете своими сладкими речами проложить путь в ее постель так же легко, как вам удавалось это с английскими леди, то вы сможете выведать у нее тайные сведения, — сказал Кромвель и захихикал от удовольствия.

— Вам нравится эта затея, не правда ли, милорд? — спросил Весли.

Протектор поднял свой стакан.

— Незавидное задание. Ирландские женщины — это амазонки, грязные и уродливые, а эта Кэтлин Макбрайд окажется еще хуже. Ей двадцать два года, и она все еще не замужем, несмотря на свои владения. Но вам придется примириться с ее варварскими привычками. А возможно, они покажутся вам интересными.

— Я не могу соблазнить женщину, — заявил Весли с чувством вины. Появление Лауры заставило его дать зарок не связываться с ними.

— Вы сделаете так, как я скажу, мой друг, — сказал Кромвель.

— А если мне не удастся?

Кромвель зловеще улыбнулся.

— Удастся. Я заранее отправил своему командующему в Голуэе капитану Титусу Хаммерсмиту письма с инструкциями. Вам следует любым способом установить с ним сотрудничество.

— Я не смогу действовать, если круглоголовые будут дышать мне в затылок.

— Поверьте мне, мистер Хокинс, вам не придется работать в таких условиях.

В мысли Весли вкралась подозрительность. Уж больно уверен в себе был Кромвель. Здесь явно что-то не так.

— А что заставит меня не затеряться в Ирландии?

Кромвель приглашающе махнул кому-то, стоящему за дверью. Весли услышал звуки приближающихся шагов: одна пара ног ступала тяжело, другая — легко и быстро. У него зачесался затылок. Поднявшись со стула, он повернулся к двери.

— Папа! — крошечная девчушка ворвалась в каюту.

Ноги Весли задрожали. Он опустился на колени. Она прыгнула в протянутые руки и прижалась к его лицу своей теплой, шелковистой щекой.

— Лаура! О, Лаура! — он поцеловал девочку, затем прижал ее головку к груди.

— Папа, у тебя чудной голос, — отметила Лаура. Она дотронулась до его горла. — Что это у тебя на шее?

— Со мной все в порядке, — прошептал он. В уголках его глаз появились слезы, но он сдержал их. «Думай, — приказал он себе. — У Кромвеля твой ребенок». Весли поднял глаза на женщину, которая стояла рядом, нервно перебирая руками. Он вперил в Эстер Кленч полный ненависти взгляд, которым обычно смотрел на непокорных узников.

В испуганных глазах женщины он легко прочитал правду: она все рассказала Кромвелю. Весли в деталях вспомнил, как она клялась унести правду в могилу.

— Будьте вы прокляты, — тихо сказал он.

У нее были темные глаза и красивое лицо, которое он тогда принял за доброе. Она вздернула подбородок и заявила: — Так будет лучше для ребенка. Лорд Кромвель поклялся, что оставит девочку в живых и убережет ее бессмертную душу от вашего папистского влияния.

Весли отодвинул от себя Лауру, так как боялся в гневе причинить ей боль.

— Вы лгали мне, — произнес он тихим голосом, едва сдерживая ярость.

— Я должна была это сделать ради спасения этого невинного ребенка, — убежденно сказала женщина.

Кромвель кивнул ей, и она удалилась.

Вера Весли в человеческое милосердие поколебалась: Кромвель победил его в борьбе за преданность Эстер Кленч. Он зарыл лицо в золотисто-персиковые волосы Лауры и вдохнул впитавшийся в них запах морского воздуха и солнечного света. Ее мягкие локоны скользили по его лицу, затем она отодвинулась назад, рассматривая его серо-зелеными глазами, которые были точной копией его собственных.

— Тетя Кленч сказала, что я больше никогда не увижу тебя, папа.

— Но сейчас мы вместе, дорогая, — сказал Весли, а сам подумал: «надолго ли?»

— Я все время плакала по тебе. Поэтому господин Оливер пообещал, что разрешит мне увидеться с тобой снова. — Лаура оглянулась через плечо. — Спасибо, господин Оливер.

Слова благодарности вызвали у Весли новый приступ ярости. Но его руки продолжали нежно и бережно покачивать свою дочь, а его сердце разрывалось на части от любви к ней.

— Смотри, папа, — сказала Лаура, протягивая серебряную безделушку на ленточке. — Господин Оливер подарил мне медальон. Правда, он красивый?

Весли был взбешен.

Пока Кромвель и Терло совещались, склонившись над картами, и уточняли свои планы, Весли и Лаура перекусили: им принесли печенье, слабое пиво, твердый сыр и виноград. Она жизнерадостно щебетала с наивностью беззаботного детства, а он слушал ее с застывшей на лице улыбкой. Ей ни к чему было знать о черной ненависти, охватившей его душу, об отвратительных мыслях, которые роились в его мозгу. Для Лауры это было просто большим приключением. Они случались у них и раньше: бегство от тех, кто ловил священника, ночевки на сеновале, быстрое проглатывание пищи в расшатанных фермерских повозках. Она не понимала, что была пешкой в смертельной игре Кромвеля.

Наконец качка корабля усыпила ее: она положила голову к нему на колени, всунув в его руку свою маленькую ручонку.

— Я люблю тебя, дорогая, — прошептал он.

Пока она спала у него на руках, Весли чувствовал, как на него давят стены этой каюты, как они выжимают из него волю. Кромвель заточил его в еще более тесную тюрьму, нежели маленькая камера с мокрыми скользкими стенами в Лондонском Тауэре.

Протектор вывел Весли из задумчивости, громко отдав какое-то приказание. Тотчас же в дверном проеме появились два больших и сильных матроса. Весли еще сильнее обнял Лауру.

— Изолируйте его, — приказал Кромвель.

Большие, закаленные в морях руки схватили Весли, а Кромвель поднял с его колен спящего ребенка. Крик протеста поднялся в груди Весли, но застыл на губах. Если он разбудит сейчас Лауру, ее будет всегда мучить кошмарное видение, как ее вырывают из рук отца. Чем меньше она будет знать об этом злобном заговоре, тем больше у нее будет шансов пережить суровое испытание. Кромвель держал ее на согнутой руке. Он выглядел как снисходительный дядя с любимой племянницей, если бы не холодный блеск его глаз.

— Вы знаете, мистер Хокинс, было бы выше моих сил причинить вред ребенку. Но вы когда-нибудь задумывались о судьбе подкидышей в Лондоне? — не дожидаясь ответа, он продолжал: — Потерянные дети фактически становятся рабами, — он нежно посмотрел на Лауру, любуясь золотистыми ресницами, расположившимися веером на веснушчатых щечках. — Эта девочка прелестна, и, возможно, избежит тяжелой работы. Говорят, что карликов и детей используют для обслуживания людей в публичных домах, потому что их маленький рост не дает им возможности увидеть, что творится на кроватях. Затем, когда она станет для этой работы слишком высокой… Что же, мы можем надеяться, что она останется такой же хорошенькой, как сейчас.

Заключенная в этих словах угроза ударила Весли подобно пушечному ядру.

— Нет, будьте вы прокляты… — он попытался освободиться от матросов, и мускулы его рук, дрожащие от напряжения, четко обрисовались под тканью. Но жесткие, грубые пальцы еще сильнее впились в его тело.

— Если вам удастся привести Фианну к повиновению до конца этого года, вы сохраните и свою жизнь, и жизнь своей дочери.

— Вы должны дать письменное подтверждениеэтому, — неожиданно предложил Весли, лихорадочно обдумывая ситуацию. Он горько улыбнулся, увидев выражение лица Кромвеля, — вам предложили занять трон, и вы должны охранять свою репутацию, как драгоценные камни в короне, а мне нужно, чтобы вы поклялись и сделали письменное заявление, что в случае, если я выполню ваше поручение, ни мне, ни моей семье не будет причинен вред.

Глаза Кромвеля засветились от восторга.

— Протектор всегда выполнял свои обещания. Но вы, тем не менее, получите письменное подтверждение. Однако, если вы потерпите неудачу, — он прервал себя и пошел к двери. В том месте, где солнечный свет проникал через отверстие люка, задержался для того, чтобы Весли смог бросить последний взгляд на своего любимого ребенка.

— Ты, сукин сын…

— До конца года, — повторил Кромвель. — Не потерпите неудачу, мистер Хокинс.

* * *

Ей снова не повезло. Она обошла весь луг в поисках вола, которого пообещала Логану Рафферти. Но это проклятое животное исчезло подобно жуку-оленю святой Иты. Теперь Кэтлин и дальше придется выносить жалобы Мэгин. Вонзая пастуший посох в глинистую почву, она направилась назад, в крепость. Весна уже в самом разгаре. Завтра начнется посевная, и Симус Макбрайд объявил этот день большим праздником. Но какое же празднество без еды? Она нашла отца в кухне, просторном каменном помещении, связанном с большим залом узким коридором.

— Добавь шалфея, Джэнет, — велел он, глядя через плечо поварихи в кипящий котел. — Не скупись, ведь завтра у нас праздник.

— Даида, — Кэтлин вытерла ладони о передник. — Даида, мне нужно поговорить с тобой.

Он посмотрел на дочь с отсутствующим выражением лица, затем улыбнулся, сосредоточив свой взгляд красивого льва, каковым он был в молодости, на ней.

— Кэтлин, — он произнес ее имя внезапно, как будто только что вспомнил его. — Ты знаешь, это великий день, хвала всем святым.

— Да, Даида, — хотя предупреждения Куррана не выходили у нее из головы, она заставила себя улыбнуться, затем кивнула на дверь. — Если не возражаешь, Даида.

Выйдя, они направились на огород. Ботва репы и картофеля, посаженных Джэнет, сильно вытянулась вверх под слабыми лучами весеннего солнца. Вид этих редких растений произвел удручающее впечатление на Кэтлин, поэтому она перевела взгляд на скалистый ландшафт, верхушки гор, окруженных полями, на неясные очертания болот, тянущихся по направлению к морю. Послеобеденное солнце позолотило окружающую природу. Симус с восхищением любовался знакомым пейзажем.

— Какой прекрасный день, ты, наверно, такого еще не видела, да, Кэтлин? Эти величественные небеса, проглядывающие сквозь облака, как будто чистое золото льется с небес тебе в ладони. «Ну почему, — грустно подумала Кэтлин, — красота земли обращает его к поэзии, в то время как нужды людей совсем не трогают его?»

— Даида, что касается завтрашнего дня…

— О, все будет прекрасно, не правда ли, девушка? И разве мы не ирландцы, которых создал сам Господь Бог?

Она положила ладонь на его руку. Его мускулы остались вялыми, это было тело человека, который избегал тяжелой работы, как монах избегает женщин.

— Том Генди говорит, что ты пригласил всех в округе.

— Том Генди любит совать нос в чужие дела и весьма преуспел в этом.

— Но ты все-таки пригласил, не так ли?

— Конечно. Твоя мать, спаси ее душу святая Бригита, всегда планировала большое празднество. Сейчас, когда она умерла, было бы печально и жестоко с нашей стороны, если бы мы не сделали этого.

— Даида, с тех пор, как англичане сожгли наш рыболовецкий флот, мы с трудом можем прокормить своих людей. Как же мы…

— Ах, милая, ты слишком обо всем беспокоишься. Нас возьмет под свое священное крыло провидение. Мы будем праздновать со свежим мясом, вот увидишь.

Подозрение пронзило ее.

— Что ты хочешь этим сказать?

Он развел руками.

— Я заставил Кермита зарезать молодого вола.

Кэтлин прижала к груди кулаки, чтобы сохранить спокойствие.

— О, нет, Даида! Нам нужен был этот вол для приданого Мэгин. Логан не примет ее обратно без него.

Симус опустил руки.

— Но разве не прекрасно будет, когда мы попробуем его, и когда все наши соседи и родня поднимут тосты за Макбрайдов? Подумай об этом, Кэт…

— Но дело в том, Даида, — прервала его Кэтлин. С колыбели ее приучали уважительно относиться к отцу, но она сама научилась высказывать свое мнение, — что ты никогда не думаешь!

Она резко повернулась и пошла к конюшням. Нехорошо было так разговаривать со своим отцом, но она не смогла сдержаться, ей удалось только подавить в себе желание пуститься бегом вдоль омытых штормом берегов. В плохо освещенной каменной конюшне стоял черный жеребец, подрагивая от нетерпения мускулами и раздувая ноздри. Солнечный свет окрасил его шкуру золотом, как будто он был выбран Богом для того чтобы подняться до небес на крыльях тумана. Кэтлин медленно шла между стойлами, в которых находились лошади с сильными ногами. Уже многие поколения лошадей Коннемары помогали героям добиваться победы. Но с этим жеребцом они не могли сравниться. Его губы зашевелились, приветствуя ее. У него не было клички. Он был такой же дикий и свободный, как птица пустельга, которая носится в облаках над вершинами гор. Был он черный, цвета ночи, похожий на бесплотный дух вечности, сложения такого прекрасного, какое только может создать природа.

— Давай, милый, — тихо проговорила коню Кэтлин, надевая на него мягкую уздечку. Она не пользовалась ни удилами, ни седлом. Как только она садилась на него, они превращались в единое целое: один разум, одна душа, одно желание. Когда ее босые ноги прикасались к нему, оба они, конь и человек, образовывали языческое соединение двух душ, которое становилось нераздельным. Ей достаточно было прикоснуться к нему пятками, чтобы он вылетел из конюшни и помчался по усеянным булыжниками полям. Ее окутали запахи моря и водорослей и чудные ароматы зеленеющих полей. Кэтлин скакала на запад, туда, где все было окрашено лучами заходящего солнца, по направлению к волнующемуся серо-стальному морю. Ее волосы были распущены и свободно развевались на ветру, как и черная грива коня. Быстрая скачка подняла ей настроение, вселила уверенность в том, что она сможет противостоять любой, даже неожиданной беде. Симус зарезал вола — что ж, у нее и раньше были затруднения. Она знает, где достать другого, хотя это и опасно.

Они достигли побережья, где над волнующимся морем возвышались отвесные скалы. Конь рискованно пролетел над ущельем, подогнув передние ноги. Кэтлин засмеялась от удовольствия. На влажной песчаной отмели она отпустила поводья. Конь изогнул шею дугой и понесся с захватывающей дух скоростью подобно молнии, полный ритма и таинственности дикого, Богом созданного побережья Коннемары.

Солнце опустилось еще ниже, когда лошадь перешла на шаг. Длинные закатные лучи мерцали на воде, как серебряные монеты. Кэтлин спрыгнула на песок, прохладный прибой подкрался к ее ногам. Она хлопнула жеребца по спине и сказала: