— Во-первых, неприлично разговаривать с женщинами сидя, а во-вторых, тыкать в них пальцем.
      Но я не дала своего великана в обиду, взяла его за шкирку и представила ему всех своих родственников. Последним прискакал Индрик, он пел и шел вприсядку вокруг костра, мешая грустным амба жарить мясо на палочке. И пока Зоря приходил в себя, я со всеми перецеловалась, переобнималась. Еле отбилась от Васьки, которого суровый Карыч накануне учил вытаскивать медведей из берлог, чтобы в суровые зимы не умереть от голода, если вдруг с ним, старым, что-нибудь случится и он не сумеет прокормить маленького. Овечка, к моему удивлению, оказалась жуткой кокеткой, и стоило ей заприметить Индрика, как она стала ему тут же строить глазки. Крылатый по-мужицки всхрапнул и как-то так глянул, что я сразу поняла — мне от него и в поселке не отбиться будет, так и станет таскаться за нами, пугая народ. Березина взяла меня за руки, усадила на бревнышко и потребовала:
      — Ну, рассказывай!
      Два раза меня упрашивать не пришлось, я честно рассказала о своих приключениях в Подземном царстве, даже ключики показала. Нечисть завороженно смотрела на связку на цепочке.
      — Вот этот был мой. — Анчутка ткнул в тот, у которого головка была в виде льва. Все закивали, Карыч тоже сунулся, встопорщив перья, а потом отвернулся.
      — Что, забирать будете? — спросила я.
      Но тетки и дядьки завозражали, дескать, они и одним разом сыты по уши, хотя и восхитились моей наглостью.
      — Так этим змееголовым и надо!
      — А что Яга? — поинтересовался Карыч. — Все такая же вредная?
      — И краси-ивая! — проблеяла овечка и, несмотря на цыканья ворона, запрыгала вокруг него, напевая: — Тили-тили, тесто, жених и невеста!
      А я сообразила, что не знаю еще одну интересную историю. Незаметно наша встреча перешла в пирушку. Древние, в кои-то веки выбравшись из Заветного леса, радовались как дети, откуда-то появилось и вино, и сласти, и уже начались разговоры про Златоград и Мирену, как вдруг деревья затрещали, зашатались и на поляну вышел похожий на кряжистый пень подручный местного лешего — Блудень.
      — Тут какой-то колдунишка вокруг вас все рысит, я уж устал ему следы путать, так и норовит к вам, — проскрипел он.
      — Черноволосый такой? Глазки серенькие? — поинтересовалась Я. — А-а, это к нам, к нам.
      — Гнать его в шею! — спохватился Индрик и почему-то стал обнюхивать меня, шумно втягивая воздух. Я вспомнила, как пряталась от рватня, и сунула ему кулак в ноздрю. Пока он отфыркивался, на дороге появился мохноногий конь Велия.
      Судя по выражению лица, маг был в бешенстве, но мои родственники так приветливо улыбались, что, оценив количество и качество клыков, он решил ограничиться только недовольным взглядом в мою сторону. Зато Зоря обрадовался ему как родному, потрясая кувшином, без слов намекнул, что его тут спаивает нечисть, но он героически сопротивляется, и вообще неизвестно, зачем его сюда притащили, может, и кушать собираются. Велий спрыгнул с коня и, поздоровавшись со всеми, буркнул мне на ходу:
      — Всю жизнь от меня бегать собираешься?
      — Не обижайтесь на нее, — сказала, усаживая его рядом со мной на бревно, Березина, — но на этот раз, мне кажется, Верея абсолютно права.
      — И вам не стоит бросать своего крылатого друга, — влезла в разговор Горгония.
      — А за Вереей мы сами присмотрим, — заверил Анчутка.
      — Упр-равимся, — каркнул Карыч.
      Велию сунули в руки мясо и вино.
      — Успела уже всех уговорить, — проворчал маг, принимаясь за угощение. Васька стал яростно вылизывать уши Велия, под его напором Велий размяк, перестал хмуриться, успокоившись, что если уж за мной будет следить вся нечисть из Заветного леса, то мне вряд ли что-то грозит. Хотя я не думала, что буду гулять в такой большой компании. Велий поинтересовался:
      — А вы сами моровую деву не чувствуете?
      Анчутка отрицательно покачал головой.
      — Значит, ее в самом деле какая-то ведьма укрывает, — вздохнул Велий. — Нет для человека врага хуже самого человека.
      — Вот и я о том же! — встрял Индрик. — Говорю, оставьте вы их, сами друг друга перебьют, так нет, лезут, помогают, встревают.
      Все посмотрели на него осуждающе, конь смутился:
      — А я чего? Я ничего, — и ускакал к овечке.
      Попрощались мы, когда на небе уже мигали звездочки. Индрик и Зоря сорок раз успели поклясться Велию, что глаз с меня не спустят, только тогда он меня рискнул оставить одну и то полдороги вздыхал так, будто не чаял боле живой увидеть, а под конец чмокнул в губы, и у Индрика, видевшего это, чуть не остановилось сердце:
      — Испортит девку! — подавился он и стал меня подпихивать к дороге, злобно зыркая на мага.
 
      От Макеевки до села Раздольное пешком было три дня, а на Индрике пять минут лету, только мы не знали, что делать с Зорей. Везти на себе двухметрового детину овечка наотрез отказалась, объяснив, что такой богатырь не вяжется с ее образом хрупкой барышни, при этом хлопала ресничками и косилась в сторону Индрика. А летучий конь заявил, что он отродясь мужиков не возил и возить не собирается!
      — Пусть он своим ходом догоняет! — предложил «добрый» Индрик, но тут уже Зоря взревел белугой, сгреб меня в охапку, чуть не раздавив, и зачастил, что ему поручили за мной присматривать и он от меня ни ногой. Я, беспомощно вися в его ручищах, позавидовала Алие, есть у ней Серый Волк, и никаких тебе лишних попутчиков! И как у меня получается все время находить себе каких-то провожатых, которые висят гирями на ногах и только задерживают. Вот если бы Зоря сам мог так бегать! И я опустила взгляд на его стоптанные сапоги.
      И вдруг Зорян замер, словно прислушиваясь к чему-то в себе, а потом по-дурацки вскинул левую ногу, правую ногу, как будто собрался пойти вприсядку, побледнел и неожиданно скакнул кузнечиком на дюжину шагов. Я завизжала:
      — Выпусти меня! — испугавшись, что детина так и упрыгает со мной в лапищах неизвестно куда. Парень с перепугу выпустил меня, едва успев жалобно пискнуть:
      — Хозяйка! — и в тот же миг припустил по дороге, да так лихо, что в мгновение ока скрылся с глаз.
      — Бесноватый! — обрадовался Индрик, а я, подхватившись, вскочила на коня и, шлепнув его промеж ушей, закричала:
      — А ну за ним!
      Единорог, махнув крылами, легко взвился над лесом и дорогой.
      Сверху нам было видно, как Зоря семимильными шагами бежит к Раздольному наперегонки с овечкой, размахивая руками и вопя, что он тут ни при чем.
      — Но-оги не-эсут! — металось меж стволами эхо. А встречные купцы осеняли себя защитными знаками, долго и пугливо вглядываясь в поднятую вором-бегуном поземку.
      Лишь на околице поселка богатырь догадался, раскинув руки, свернуть с дороги на сенокос, где стояли еще не пущенные на прокорм скотине стога. Сено клубами взметнулось вверх, а он, вспахав носом целину, остановился, задрав ноги кверху. Овечка радостно прыгала вокруг него, а великан кряхтел и ворочался в снегу, хватая широко открытым ртом морозный воздух.
      — Ишь, скороход какой! — Индрик обнюхал исходящего паром Зорю. — А все прибеднялся, спрашивал: на ком поеду? На ком я поеду? Захребетник!
      Чуть не рыдая, Зорян присел, ноги его предательски дрожали.
      — Четыре села насквозь пролетел, даже глазом моргнуть не успел! Хорошо, овца сказала тормозить!
      — Дурачо-ок! — веселилась вовсю овца, а я подозрительно уставилась на его сапоги, велела:
      — А ну снимай! — и, почувствовав, как они дрожат у меня в руках, словно рвутся в дорогу, поняла, что загубила парню обувку.
      — Как же я теперь босиком-то? — жалостливо спросил детинушка, когда я объяснила, откуда взялась такая прыть у его сапог.
      — Надевай обратно, нам не жалко! — тут же предложил Индрик, но Зорька замотал головой, а потом вдруг просиял:
      — Вы мне портянки из сапог выньте.
      Я молча протянула ему сапоги, потому как душок шел от них такой, что глаза резало. Споро намотав тряпки на ноги и повесив сапоги на плечо, детина заулыбался, а выйдя на дорогу, еще и скакнул выше своего роста.
      — Во как я сейчас могу!
      Мы с овечкой с усмешкой переглянулись, после чего овечка произнесла:
      — Про сапоги-скороходы я слыхала, а вот портянки-прыгуны первый раз вижу!
      Зоря, хоть и шел на полусогнутых, важно надулся и, с уважением глядя на меня, произнес:
      — А вы, хозяйка, ничего, с вами совсем человеком стать можно! Вот добуду еще себе меч-кладенец, отправлюсь в Княжев-Северский, стану первым воеводою.
      — Сапоги сдашь по описи! — рявкнул Индрик, Зоря присел, но, судя по глазам, мечтать не прекратил.
      Постоялый двор встретил нас привычным гулом и рассказами о чудесах, которые стали твориться последнее время на Засеках.
      — Истинно, истинно говорю, — надрывался косматый старичок, грядет день последней битвы.
      — Чума гуляет, — гудели по углам дровосеки и углежоги.
      — А колдуны-то, колдуны, так и рыщут! — делали страшные глаза служанки-разносчицы.
      — Из Урлака целую армию прислали, — делился секретом дородный купчина. — На старом промысловом тракте сам видал.
      И тут на подворье заголосили, а я, едва добравшись до трактирщика, шлепнула себя по лбу и, обернувшись, сразу всем объявила:
      — Там на дворе конь крылатый и овечка говорящая — мои, трогать не сметь! — и, досадуя, что компания Индрика теперь дорого мне будет обходиться, выложила на прилавок золотой со словами: Дайте им то, что попросят. Только девиц туда не пускайте.
      — Все будет сделано, как вы скажете, госпожа архиведьма! — чуть не в пол ткнулся головой трактирщик.
      Я заказала нам с Зорей ужин и комнату, а заодно попросила, чтобы мне нарисовали карту с ближайшими хуторами, как рисовал на лесопилке Дормидонт. Очень скоро все Раздольное знало, что к ним заявилась из столицы инспекция с проверкой.
      — А великана-то с ней видали, — шептались, перебегая от столика к столику, — сущий волот! Тайный богатырь из столицы, говорят!
      — Это ж Зоря! — удивленно пучили глаза другие.
      — А-а, Зоря — тайный богатырь?! А как дурачком прикидывался!
      Я повелела «тайному богатырю» сидеть в комнате, опасаясь, что он опять напьется и запугает народ окончательно своими россказнями, но стоило мне с трактирщиком отвлечься, обсуждая, куда пойти в первую очередь, как Зоря тишком выскользнул, и над трактиром понеслось:
      — Этому — на! Тому — хрясь!
      Грозить кулаком было бесполезно, Зоря токовал, как глухарь.
      Я махнула рукой и смирилась, решив, что завтра заставлю его бегать кругами вокруг Раздольного.
      Разложив свои вещи на кровати, я открыла тетрадку, полюбовалась морозными узорами на окне и решила, что спать мне совсем не хочется, в крайнем случае — завтра подольше посплю. Следующим архивным должником был…
 
      Молодой менестрель робко взял первый аккорд и, боясь запутаться в словах только что рожденной песни, начал:
 
Флейту возьми и песню сыграй про то, как богиня спасла наш край.
Черные альвы, волна за волной, шли в атаку на Холм Золотой.
Крепость стояла, из года в год ее защищал златокудрый народ.
Гибли герои, и вскоре Принц остался один у дальних границ.
Юный и гордый, на белом коне, ждал он врага на зеленом холме,
Плача о том, что крепость падет, ведь враг за волною волной идет.
И вот небеса он стал умолять, сказал, что все им готов отдать,
Лишь бы выстоял Холм Золотой и птицы пели в садах весной.
И небо услышало, в тишине спустилась богиня на белом коне.
Сказала: «Мне жизнь твоя не нужна. Лишь книга стихов и бокал вина.
А черные альвы теперь не страшны, я наложу печать на Холмы.
Отныне станет заветной страной зеленый дол и Холм Золотой.
Пусть не ведают зла войны стихами платящие дань Холмы!»
 
      Юноша замолк, ожидая слов сурового наставника, а тот долго молчал, понимая, что лучшие стихи о небывалом событии сложат не раньше чем через тысячу лет. По-новому переосмыслив, почему бессмертная богиня вдруг снизошла к мольбам последнего принца и в чем была причина ее поступка. И конечно, менестрели будут врать, одни уверяя, что она так любила стихи барда Лионеля, что спасла его страну. Другие, что она любила самого Лионеля и всю жизнь переживала из-за того, что не спасла самого Лионеля. Третьи скажут, что на самом деле она была влюблена в последнего принца, а стихи взяла просто так, для отвода глаз. Ну а четвертые и вовсе соврут, что она мучилась с похмелья, поэтому и попросила сначала выпить, а потом стихов. Об одном не смогут соврать менестрели: о том, что огневолосая зачаровала край, спасая его от войны. И стал он для всего эльфийского народа священным, потаенным.
 
      Ухнув с заоблачных высот на постоялый двор, Индрик едва не переломал себе ноги, завалился в грязный, затоптанный снег и даже закатил глаза, намекая, что отдаст сейчас богам душу. Я еле успела соскочить с него. Овечка, увидев наше грандиозное падение, запрыгала вокруг единорога, тревожно блея, и даже, как показалось мне, побледнела.
      — Я выжат, как миренский лимон! — простонал Индрик, судорожно вытягивая крылья. Я дернула его за хвост, обозвав притворщиком, в ответ на что единорог вскочил на ноги и заявил, что сотворил небывалое или, во всяком случае, давно не виданное.
      — Ой, невиданное! — захохотала я. — Купи слона за деньги наоборот прочитал!
      А единорог совершенно как Велий поправил меня:
      — Во-первых — Купитилоснасадереньги, а во-вторых, наложение печати отнимает много сил!
      Услышав знакомое заклятие, я замерла в ожидании подземного гула и других знамений, но, по счастью, в Раздольном никаких подземных царств не имелось. Тогда я с легким сердцем заявила, что лично дважды срывала печати и никаких усилий это от меня не потребовало. Так что пусть конь не прибедняется.
      — Меня качает! — стонал Индрик. — Я еле на ногах стою!
      — Еще бы! — откликнулась я. — Столько эльфийского вина выпил! — И беззлобно толкнула дядьку в бок. Индрик качнулся, растопырив крылья, я оставила его на попечение овечки и поспешила в свою комнату.
      Свежедобытая книга жгла руки, а еще я понимала, что ближайшую ночь не усну. Чертовы эльфы действительно оказались такими, какими описывают их в сказках и песнях. Не то чтобы Велий мне теперь стал казаться неказистым, но вот Сиятельному Лейю туда возить точно не следует. Да и парней наших туда пускать тоже не стоит, потому что эльфийки ничуть не хуже. Хорошо, что я независтливая, а вот летавицы наверняка бы удавились.
      Книга в моих руках светилась золотым огнем, такой добычи у меня еще не было. Древесный узор переплетался и в свете свечи, казалось, колебался под ветром. С замиранием сердца я раскрыла книгу на середине. И тупо уставилась на ту же самую золотую траву, деревья, птички, цветы и зверюшек, которые были нарисованы на всех страницах. Так что моим первым желанием было все измять, изорвать и изгрызть. Я взвыла, проклиная свою тупость. Даже баламут и балабол Аэрон знал не меньше пяти языков! Даже мавка знает три! А я, все лето проведя в Заветном лесу, не удосужилась выучить хотя бы один, к примеру, эльфийский!
      — Тетка Горгония! — как волк на луну простонала я, утыкаясь в матрац. — Что ж я такая дура?
      — Ты еще просто очень юна, — услышала я ее нежный голос, тонкие пальчики коснулись головы, — и это прекрасно.
      Она улыбалась, и улыбались мне ее змеи-волосы, радостно высовывая языки. И это были единственные змеи, которых я не боялась.
      Так нежданно было ее появление, что я порывисто ее обняла и как ребенок попросила, чтобы она обучила меня всем-всем языкам, которые знает. Но тут прорезался Велий, заголосила ракушка в сумке, пришлось доставать серебряное зеркальце.
      — Привет, — подмигнула я парням, — чего не спите?
      — Ты сказала, что как только вернешься с прогулки с дядей, сразу нам доложишься.
      — Докладываю, погуляли, вернулись.
      Велий прищурился:
      — Я почувствовал сильное изменение магического поля как раз там, где вы гуляли.
      — А, — отмахнулась я, — подумаешь, изменение! Мы наложили печать на Золотой Холм, и все!
      Велий замер, а Аэрон, наоборот, закричал, что это произвол, что Древняя нечисть распоясалась и пора бы собрать международную комиссию и отобрать дурного и доверчивого ребенка у толкающих его на сомнительный путь родственничков. Тут через мое плечо ему улыбнулась Горгония и сделала пальчиками:
      — Доброе утро, мальчики.
      Аэрон захлопнул ладонью зеркало, а мы с тетей фыркнули, слушая, как ракушка передает какую-то невнятную возню.
      Посчитав, что разговор на этом закончен, мы стребовали с трактирщика ранний завтрак, и, пока не взошло солнце, я наслаждалась эльфийской поэзией. Оказывается, книжка называлась «Все волшебство мира», хотя, на мой взгляд, больше подходило ей название «Любовь-морковь». Тетушка со мной не соглашалась и так растрогалась, когда я ей на прощание подарила эту книгу, что пообещала в ближайшие каникулы обучить меня всем тонкостям эльфийского языка. А я, спохватившись, попросила отнести в Заветный лес и книгу кулинарных шедевров Маргобина, пусть Настасья Петровна порадуется, когда проснется.
      — Вот. — Радуясь тому, что мешок стал полегче, я поставила в тетрадке галочку напротив очередного должника. — Значит, вечерком мы заглянем к… — И легла спать.
      Вокруг Раздольного всяческих выселок, хуторов и заимок оказалось без счету. Половина принадлежала охотникам и старателям, которые имели привычку кочевать из одного своего жилища в другое, и трудно было сказать, где именно следовало искать конкретных людей. Поэтому работы нашей компании выпало изрядно. Первое время нас забавлял Зоря, категорически не желавший снимать свои волшебные сапоги и его не пугало, что в густом ельнике негде разбежаться, поэтому к вечеру он уже подбил себе оба глаза и был рогат, как Анчутка, зато самодовольно потрясал мешком, в котором верещал и бился загнанный им лично заяц.
      Несчастная зверюшка так жалобно плакала, что даже бесчувственный Индрик в конце концов потребовал выпустить зверя на волю. Зоря пообещал и смылся за кусточек, а вернулся оттуда лишь через полчаса и попахивая брагой.
      — Кому зайца отдал?
      — Клюке, — ответил Зоря, — у него заимка в двух верстах.
      Я вытащила карту и сделала отметочку. — Теперь беги к Бяшеку.
      Зоря возмутился:
      — Я что вам, Савраска? Туда-сюда носиться?!
      А Индрик подо мной заржал:
      — Нет, ты — сохатый!
      Зоря обиделся и упирался до тех пор, пока я не пригрозила отобрать у него сапоги. Сапоги ему было жальче ног, поэтому он припустил. Овечка тоже предлагала свои услуги, но без нашей компании, в одиночку ее воспринимали как-то странно: запирались в домах, изнутри припирали двери сундуками, скамьями, а самой предлагали сгинуть немедля. Кудрявая обижалась, пела под окнами жалостливые песни, терлась об углы домов и на все лады уверяла, что хорошая. Почему ей не верили, я не понимала. Одинокий Индрик вызывал в людях такую же бурю чувств. И на двор эту пару соглашались впускать только вместе со мной, именуя меня при этом почему-то госпожой ведьмой, сколько бы я ни тыкала им в лицо архоном.
      — Я обыкновенная нечисть, — устало доказывала я, стоя у ворот очередного хуторка. Зверообразный мужчина стоял напротив, тиская вспотевшими от волнения ладонями рогатину. А матерый кобель тоскливо выл, задрав голову кверху и косясь на нас.
      Я его убить готова была за это. Ведь всякий деревенский знает, что на хорошего человека собака ни лаять, ни выть не будет. Я признавать себя плохой не желала, но, как назло, запуталась в карте.
      — Скажите, пожалуйста, — показывала я карту трактирщику, — до Собачихи отсюда далеко?
      Мужик шумно сглотнул слюну, и я поняла, что он меня даже не слышит. Двери приземистого домика скрипели, по чуть-чуть приоткрываясь, и тут же захлопывались. Там слышался ребячий визг и смачные шлепки полотенцем.
      — С прискорбием хочу заметить, что раньше люди были менее пугливы, — не к месту вылезла овечка.
      Мужчина отпрыгнул и стал целиться рогатиной нам в животы.
      — Давайте полетаем, — сказала я, отступив.
      Было понятно дорогу нам тут не укажут. Хотя сверху не всякую заимку было видно, в этом мы с Индриком убедились.
      День и так был хмурый, а как стемнело, подул еще и ветерок, поднимая снежную пургу. Тут за нашими спинами от удара вздрогнула сосна, и весь в снегу, хромая, появился Зоря, поминая свою мать Параську и многочисленные ее горести.
      — Слышите, хозяйка, нашел я вашу Собачиху! — и рухнул головой в сугроб. Уже оттуда буркнул: — Только ночевать нужно где-нибудь здесь.
      Мы оглянулись на мужика и тяжело вздохнули.
 
      Хутор Собачиха был сожжен, причем не по дурости, а умышленно.
      Я обошла вокруг пожарища, и кулаки сжались сами собой. На деревьях вокруг пепелища виднелись свежие затесы и знаки Хорса.
      — Рыцари-храмовники, однако. — Зоря потрогал уже затянувшийся смолой знак.
      — Какого лешего они тут делают? — проворчала я, вспомнив, как в Веже нас обложила толпа фанатиков с мечами.
      — Скит у них тут, — объяснил Зоря, — уж второй год как, но ведьму они первый раз пожгли.
      — И последний, — пообещала я. — Это вам не Златоград и не Святой Шангир. Где этот их скит?
      Зоря растерянно посмотрел вокруг, потом на меня:
      — Я-то откуда знаю!
      — Значит, будем искать, — сказал Индрик, решительно разминая крылья. Наш «тайный богатырь» не выразил желания искать храмовников, а стал предлагать компромиссные решения:
      — А давайте я сбегаю до села, мужики им и так шеи намылят.
      — Я им помывку устраивать не собираюсь, — отрезала я, — а собираюсь сделать так, чтоб и духу их тут не осталось.
      — Да уж, дух-то у них еще тот! — заухмылялся Зоря и пояснил: — У них обет такой — никогда не стирать кожаных подштанников и то, что под ними, не мыть. — И смутился, сообразив, что все это расписывает девице. Я сморщила нос, а Индрик заржал:
      — Через полгода все благополучно отпадает!
      Овечка прыснула и, как ни странно, покраснела. А меня вдруг понесло, словно тесто на дрожжах, я распалилась и каким-то безошибочным чутьем угадывала дорогу.
      И когда вылетела к скиту, едва не задыхалась от злости, поскольку, какую бы кару им я ни придумывала, все в моем воображении разбивалось о стену их твердокаменной уверенности в своей правоте. Вот я и злилась, понимая, что, как бы я ни поступила с ними, они все равно будут считать себя потерпевшими безвинно. Так что под конец я просто решила сровнять их скит с землей и забыть.
      Каково же было мое удивление, когда я увидела их жилище.
      — Скит, — сказал Зоря.
      И мы замерли перед деревянной крепостью, у которой одни стены были двадцати локтей в высоту, не меньше. Стояла она на широком лугу в недобром кольце черных елей.
      На стенах и вбитых в мерзлую землю кольях торчали черепа, сиявшие недобрым мертвенным светом из глазниц. Я немедленно почувствовала себя полководцем, пришедшим изгонять из своих земель нечто чуждое и злое.
      — Ну все, гады! Щас я вас убивать буду! — невольно повторила я Зорину фразу. И двинулась штурмовать крепостные ворота.
      Мы, однако, не дошли до створок, обитых железом, с дюжину шагов. Черепа на кольях вдруг завыли, ярким светом плеснуло в глаза, и нас с Индриком безжалостно швырнуло к лесу, словно кто-то врезал многопудовым кулачищем.
      — Чего тебе надо, нечисть? — донесся с надвратной башни насмешливый оклик, — Сия обитель защищена благодатью Хорса.
      У меня помутилось в глазах и, прежде чем я успела что-то понять, снежная лавина океанской волной поднялась и ударила в крепость, как тараном. Зоря радостно взвыл:
      — Так их! — И тут же с ревом кинулся наутек, заполошно оглядываясь назад на отразившийся от стен снежный вал. Нас с Индриком едва не переломало. Вырвавшись из сугроба, дикой разъяренной кошкой я кинулась бы с кулаками штурмовать проклятый скит, не ухвати меня сзади за шубу овечка.
      — Уймись, Верея, — посоветовал мне спасшийся за елями богатырь, — смертному бога не превозмочь.
      — Ну это мы еще посмотрим! — гаркнул выпроставшийся рядом со мной из снега Индрик. Не отводя злого взгляда от скита, он спросил: — Кто там тебе до самой смерти обязан?
      — Анжело!
      — Вот и у меня должников немерено.
 
      Настоятеля скита Селивоя разбудил безбожный стук в дверь. На расправу настоятель был скор, на руку тяжел, и быть бы полоумно колотившему в дверь поротым нещадно, если б он не орал радостное для слуха Селивоя:
      — Война!
      — Что там? — на всякий случай недовольно спросил настоятель, спешно опоясываясь мечом и вооружаясь посохом иерарха, освященным и благословленным Великим Жрецом Хорса.
      — Нечисть за ведьму свою пришла мстить! — Посыльный вытянулся в струнку, пожирая настоятеля белыми от ужаса глазами.
      — И много ее? — осведомился довольный настоятель.
      — Жуть' Как много! — отрапортовал монах. — Лесу не видно!
      Настоятель хищно оскалился:
      — Это хорошо, что так много. И то, что так быстро собрались, хорошо. Будет сегодня великая битва во славу Хорса.
      — Они пытались уже штурмовать.
      И, пока настоятель широким шагом двигался к смотровой башне, быстро рассказал о том, что произошло.
 
      Мне, как полководцу, конечно, следовало сидеть на Индрике, помавать ручкой и отдавать приказы, но меня разбирала жажда творить хоть что-нибудь. А крепость стояла как великан, которому плевать было на мои комариные наскоки. От этого я бесилась и бегала от Анжело к Индрику, не забывая поражаться, сколько нас высыпало под стены скита. Одних ведьм и демонов было без счету, а уж от лесных духов и нечисти рябило в глазах, и все они на поляну не помещались. Даже навки, которых я полагала зимой спящими, явились по зову Индрика. Лешие и блазни покинули свои берлоги, а на то, что стояло по левую сторону от Индрика, он нам с Зорей и вообще запретил смотреть категорически.
      — Будет им война! — рычал оказавшийся на редкость кровожадным единорог. — Надоели хуже бельма на глазу! Хуже занозы в заднице!
      — Чего вам надо, нечисть? — услышали мы опять от крепости.
      Я присмотрелась: на башне в окружении мордоворотов стоял старик в длинном белом балахоне, но при мече.
      — Мы хотим справедливости! — рявкнул, опередив всех, Анжело.
      Индрик сверкнул на него багровыми глазами, но я толкнула единорога в бок, цыкнув, чтобы молчал.
      — Какой справедливости ты, нечестивая тварь, желаешь от Хорса?
      — В этом лесу все живут по покону! Никто никого не истребляет!
      — Только не мы! — крикнул со стен настоятель.
      — Ну тогда и не жалуйтесь.
      — Что ты нам сделаешь, нечисть?
      Анжело вынул из складок плаща коробочку и, открыв ее, дунул в сторону крепости. Зеленое облако, подхваченное ветром, накрыло стены, и там все расчихались.
      — Отравить хочешь? — взревел, утираясь, настоятель.
      — Ну что вы! — хмыкнул Анжело. — Это всего лишь пыльца из садов богини Любавы. В ком есть хоть крупица любви, останется человеком, остальные — сам знаешь — превратятся в свиней.
      Глаза настоятеля сделались круглыми и словно стеклянными, воспользовавшись этим, навки и ведьмы, задвинув за спины мужиков, слезно затянули песню, покачивая юбками, как это делают цыганки или попрошайки:
 
Подайте любви нам немножечко, люди.
Подайте чуть-чуть, от вас не убудет.
Любовь, она в сердце живет, словно птица.
Чем больше отдашь — тем быстрей возвратится…
 
      Зоря, стоявший ближе всех к Анжело и оттого нюхнувший первым, сорвал с головы шапку и, как плясун в кабаке, радостно проорал, скакнув козлом: «Ой, не буду горевать, буду до утра плясать!»
      Я чуть не взвизгнула от удивления — так залихватски, да еще под музыку нечисть вдарила разгульную, пустившись в пляс.
 
Подайте любви нам, добрые люди,
Подайте немного, от вас не убудет,
Такой, чтоб душа, словно солнцем, согрелась,
Подайте такой, чтобы сразу хотелось!
Такой, чтобы сердце от счастья плясало!
Такой, чтобы сразу аж в небо бросало!
Такой, чтобы сразу валила всех с ног!
Чтоб каждый от счастья аж изнемог!
 
      Меня подхватил хоровод, и мы вскачь понеслись вокруг крепости. Самое удивительное, что Анжело ухитрялся при этом наяривать на кобзе, во весь голос распевая:
 
Подайте нам немного счастья,
Любви взаимной и простой.
Подайте, чтобы каждый понял,
Что он немножко холостой!
Подайте сколько вам не жалко,
Не жмитесь, мы вернем назад.
Подайте ведьмам и русалкам,
Здесь ждут любовь, здесь все хотят!
Такой, чтобы к звездам душа улетала,
Такой, чтоб смеялась, такой, чтоб рыдала.
Такой, чтоб с разбега, с любимой на гору!
Такой, чтоб колбасила всех без разбору!
 
      Я чувствовала, что визжу, как заправская ведьма, и неведомая сила отрывает меня все дальше от земли. Мы неслись вокруг крепости так быстро, что ветер не успевал за нами и обиженно гудел, силясь догнать. От этого вокруг скита закручивался вихрь, черепа срывало с кольев, сами колья выворачивало из земли, и даже крепостные ворота начали предательски трещать. Монахи выли, цепляясь за стену, но буйный ветер всенепременно желал, чтобы они присоединились к нашей пляске. И я хохотала, слушая, как Индрик с Зорей на два голоса поют:
 
Подайте нам любви высшей пробы,
Чтоб играла, как вино.
Подайте нам любви до гроба,
Мы все хотим ее давно…
Такой, чтобы птицею сладко пела,
Такой, чтобы ярче, чем солнце, горела,
Такой любви, что всех сразу пленяет,
Любви нам, которая в сказках бывает!
 
      Словно гнилой зуб, крепость вырвало из земли, и я лишь присвистнула, когда бревна птахами порскнули в небо.
      — И-ех! — вякнул Зоря, падая в снег. Я сверху, а рядом хохочущий Индрик с овечкой.
      Безумный хоровод над нами разорвался и, петляя в небе, словно пьяный змей, исчез, оставив меня разбираться с полудюжиной голых, испуганных и красных от смущения монахов. Прикрывались они кто чем мог, и Зоря, глянув, как один старательно прижимает к животу железный шелом, ржанул: