Золотые росы

      - Это все Петька... - подхватила я.
      - Как это? - удивилась мама.
      Перебивая друг дружку, мы торопливо рассказали, что произошло возле школы.
      - Негодяй какой! - возмутилась мама. - Ну, полезайте на печь греться!
      Мы обрадовались, что все так хорошо обошлось, и начали быстро раздеваться.
      - Крошечная совсем, - сказала мама, помогая Таньке развязать платок.
      Танька уклонилась от маминой руки, которой та хотела погладить ее по голове, и, ловко выскочив из валенок, юркнула вслед за нами на печь.
      ЧУДО
      Наша мама просто не может без дела. Пока мы болели и она была дома, ей некогда было ни о чем думать, а сейчас она говорит, что стосковалась по работе, хотя я никогда не видела, чтобы она хоть минутку посидела. Вечно она или шьет, или пишет что-то в толстой тетрадке и при этом все время щелкает на счетах, или стирает и убирает в квартире. У нас стало так хорошо и уютно, что даже тетка Поля одобрительно посматривает вокруг.
      Я не представляю, что будет, когда она снова скоро уедет. Папа тоже, видно, беспокоится. Однажды он сказал:
      - Лена, ты как думаешь насчет работы? Может, тебе еще ее пока оставить... на время...
      - Я и сама уж подумывала. Какая тут работа, когда таких вот малышей девать некуда, - вздохнув, потрепала она Лилю по вихрастой головке.
      - Ты не горюй, мы тебе здесь найдем работу, - обрадованно сказал отец. - Библиотеку организовать надо и... еще дело найдется...
      - А еще можно в магазин, - вмешалась я, представив, какая нам с Ленькой тогда будет жизнь.
      - Ну, в магазин я не гожусь, - улыбнулась мама.
      - Ничего, - успокоила я ее, - на счетах ты уже умеешь, тебе бы только взвешивать научиться...
      Но, к великому моему огорчению, мама и не подумала устраиваться в магазин. Она или помогает колхозному счетоводу подсчитывать всякую всячину или воспитывает нас. И от того и от другого нам с Ленькой пользы мало. Сидим дома, как привязанные, и без разрешения - ни шагу. Никаких развлечений! Вроде мы на хуторе живем, а не в деревне. Хорошо, что я хоть стала уже ходить в школу. А у Леньки единственное развлечение - это Танька.
      Каждое утро, как только я собираюсь уходить, она появляется у нас в доме. Ходит она точнее любых часов. Таньке, видно, понравилась наша печка, и она на ней здорово прижилась. Целыми днями сидит там с Ленькой и, как маленький дикий зверек, настороженно поблескивает глазами.
      В первый день, когда мы привели ее к нам, мама расчесала ей гребешком голову и заплела косички. Потом достала мое платье горошками, которое мне уже было мало, и отдала Таньке.
      - Еще Лилечке сгодилось бы, - проворчала бабушка, а потом, покопавшись в своем сундуке, принесла еще чулки и мою старую фланелевую кофточку. К маме Танька немного привыкла, а вот бабушки она почему-то дичится до сих пор.
      Однажды, придя из школы, я увидела, что Танька сидит в углу возле моих игрушек и, укачивая мою резиновую куклу, тихонько поет. "Уродилася я девицей красивой..." Это любимая песня нашей бабушки. Когда я болела, мы с бабушкой пели ее вдвоем. Бабушка садилась возле меня с вязаньем или еще с какой-нибудь работой, и мы затягивали в два голоса. Рядом с низким бабушкиным голосом тянулся мой тоненький, дрожащий от слабости. Слушая нас, мама почему-то всегда улыбается.
      Мне становится обидно. Выхватив из рук у Таньки куклу, я говорю:
      - Никто не просит тебя трогать без разрешения!
      Эта кукла - самое мое дорогое сокровище. Я только Зинке не говорю об этом - засмеет. Я кладу куклу в коробку со всеми ее нарядами и прячу подальше: буду играть летом. Притихшая Танька смотрит на меня печальными глазами. Мне вдруг делается стыдно. Немного поколебавшись, я все-таки запихиваю коробку с куклой под кровать, а Таньке даю свою старую большую куклу.
      - Можешь играть с этой, если хочешь, - смущенно говорю я.
      С минуту Танька держит куклу, как полено, в руках, потом, осторожно положив ее в угол, садится рядом с Ленькой, который задумчиво скребет пальцем замерзшее окно. Вдруг Ленька говорит:
      - А помнишь, Оля, как у нас давным-давно, когда мы были еще маленькие, однажды была елка.
      - Помню. На Новый год, - говорю я.
      - А сейчас уже был Новый год или нет? - спрашивает он.
      - Нет еще, наверно, - говорю я.
      - Да, что-то давно Нового года не было, - говорит Ленька. И в прошлом году не было, и в этом...
      - Мама, давай елку на Новый год сделаем! - предлагаем мы.
      - И в самом деле, почему бы нам не сделать елку?! - оживляется мама.
      - Глупости! - говорит бабушка. - Из чего ты ее едет лаешь?
      - Из елки! - отвечает Ленька.
      - А убирать чем? Игрушек нет, бумаги цветной нет и... денег нет, говорит бабушка.
      - Ну, что-нибудь придумаем, - отодвигая в сторону счеты, говорит мама.
      - Зинка, у нас елка будет на Новый год! - кричу я появившейся Зинке.
      - А что это такое? - спрашивает она.
      - Не знаешь?! - удивляется Ленька.
      - Ну, елку, которая в лесу, знаю, - сердито бубнит Зинка. Она всегда сердится, если чего не знает.
      - А это не в лесу, а дома у нас будет, - объявляет Ленька.
      - И на ней разные игрушки будут понавешены, - поясняю я.
      Но я вижу, что Зинка не очень-то понимает, в чем дело. Конечно, трудно себе представить то, чего сроду и в глаза не видел.
      - Ничего, тебе понравится, - успокаиваю я ее и начинаю рассказывать подробно, как это все выглядит. Мама предлагает первым делом накрасить бумаги, и мы все принимаемся за работу. Обыкновенные белые листы из тетрадок мы раскрашиваем красками, которые мне папа недавно привез из города. Красные, зеленые, желтые и фиолетовые, они лежат по всей квартире и сохнут.
      Назавтра мы начинаем мастерить из них всякую всячину. Нарезаем бумагу узенькими полосочками и клеим из них цепь. Вырезаем флажки и продеваем их на толстую длинную нитку.
      - А я умею делать корзиночки из бумаги, - говорит Зинка и вопросительно смотрит на маму.
      - Корзиночки на елку очень подойдут, - улыбается мама.
      Зинка искусно переплетает между собой цветные полоски бумаги, подклеивает их, потом прилепляет ручку - и корзиночка готова. Маленькая, квадратная - совсем как настоящая! Когда я пытаюсь сделать такую же, у меня ничего не получается. Зато я умею делать маленькие рожки с бахромой на конце. Подвешенные на нитке, они выглядят очень красиво.
      Приходит Павлик и тоже включается в работу. Он складывает из листа бумаги кораблик и раскрашивает его. Все что-нибудь мастерят. Ленька с Танькой крутят толстые, как палки, "конфеты" с пушистыми концами. Даже маленькая Лиля хочет что-нибудь делать. Она лезет к столу и требовательно визжит. Мама дает ей небольшой листок и скрученную из бумаги "кисточку". Лиля макает ее в краску и, поглядывая на всех, с довольным видом мажет по листу.
      - Ишь ты, сколько всего понаделали! - удивляется бабушка.
      - А ты говорила, убирать нечем, - смеется мама.
      - Погодите-ка, я тоже кое-что сделаю, - таинственно говорит бабушка.
      Мы пристаем к ней с расспросами, но она загадочно улыбается и молчит.
      Мама тоже не сидит без дела. Она достала цветных лоскутков, разрезала картонную коробку и что-то шьет. И вот на столе выстраивается больше десятка маленьких пестрых коробочек, обтянутых шелком. Я замираю от восторга, разглядывая круглые, квадратные и треугольные коробочки, которые бабушка называет "бомбоньерками". У некоторых из них торчат задорные бантики, похожие на мотыльков. Я беру тонкую проволоку, свертываю ее кружком и сжимаю посредине. Получается два колечка, которые я затягиваю марлей. Марлю раскрашиваю пестрыми завитушками. Потом приделываю усики из той же проволоки. Ну чем не бабочка?! К нашим сокровищам прибавляются веселые зайцы, пестрые петухи и бурые медведи, которых Ленька вырезал из старого букваря, наклеил на картон и раскрасил. Павлик принес красноватых шишек. Груда игрушек растет, и только бабушка все не открывает своего секрета.
      Уже под вечер, когда мы все собрались вокруг стола, она положила перед нами четырех сказочных принцесс в длинных прозрачных платьях. Я сразу догадалась, из чего сделаны их платья, - из газового шарфа, который я так вымогала у бабушки для куклы. Но вот где она взяла эти кудрявые головки с блестящими румяными лицами? Мы с Ленькой, зная наизусть все закоулки нашей квартиры, никак не могли смекнуть, откуда они появились. Бабушка усмехнулась, полезла в сундук и достала оттуда свою заветную старинную картинку, на которой порхали крылатые ангелы. Мы только ахнули. От кудрявых ангелов остались одни жирные тушки, беспомощно повисшие на крыльях. На месте голов были дырки. Мы рас хохотались. Подошел отец, взглянул на картинку и сказал, что нашим елочным принцессам эти головки подходят больше, чем разжирелым ангелам.
      - Вот и я так думаю, - сказала бабушка, любуясь на свою работу.
      В этот вечер мы засиделись допоздна, и Танька осталась у нас ночевать. Мы легли спать, так и не допытавшись у взрослых, когда все-таки Новый год и не пора ли уже убирать елку. Проснулась я среди ночи с таким ощущением, как будто произошло что-то очень радостное и приятное. Прямо в окно светила луна, и в косом квадрате зеленоватого света я увидела маленькую лохматую фигурку. Я сразу узнала Таньку. Она стояла и молча смотрела на елку, которая во всей красе высилась посреди комнаты. Я ахнула от восхищения. Шлепая по полу босыми ногами, выполз сонный Ленька.
      - Что случилось? Новый год уже? - деловито осведомился он и тоже замер, уставившись загоревшимися глазами на нарядную гостью.
      Луна, перепрыгивая с игрушки на игрушку, обшаривала все ветки.
      - Чудо ты мое ненаглядное! - сложив ладони, восторженно сказала Танька.
      У НАС ПРАЗДНИК
      Вечером на Новый год у нас собралось много народа. Пришли и взрослые, и ребята. Первым явился наш сосед Пашка. Хотя ему уже почти пятнадцать лет, елки он еще никогда не видел. Войдя, он смущенно топтался у порога.
      - Ну, что же ты стоишь? Проходи, - сказала бабушка.
      - Взглянуть вот пришел, - оправдываясь, робко пояснил Пашка.
      Потом с ватагой ребят прибежала Зинка. Несмотря на мороз, она была в ботинках, а Федя - в новой рубашке и такой весь приглаженный, как будто его с головы до пят вылизала корова. Пришла тетя Маша и принесла нам целый узелок орехов.
      - Гостинец вам, от Деда Мороза, - сказала она.
      Отец ради праздника явился домой пораньше. Вместе с ним пришел Алексей Иванович. С того злополучного дня, когда он помогал отцу ловить бандитов, я его не видела. За это время он похудел еще больше, глаза запали, губы обветрены. Он, как и Павлик, неловко вертит в руках шапку, поглядывая, куда бы ее сунуть.
      - Вот, едва затащил, - кивает отец на Алексея Ивановича.
      - Нельзя так, Алексей Иванович. Не все работать, надо и отдохнуть, здороваясь, говорит мама.
      Алексей Иванович машет рукой:
      - Заботы все, некогда. Спасибо вам, хоть за ребятишками моими присматриваете...
      - Ну что вы! - смущается мама.
      Алексей Иванович смотрит на Таньку и Павлика, и его худое, издерганное лицо светлеет.
      - Проходите, - говорит мама, а тетка Поля подвигается на лавке, молча приглашая его садиться.
      Улыбчивая Феня протягивает ему горсть семечек. Взглянув на нее, я вдруг вспоминаю про Устеньку и сразу же лезу на печь.
      - Господи! - возмущается бабушка, которую я чуть не сшибла с ног. Что ты там забыла? В новом платье - на печь!..
      - Устенька, - зову я, приложив губы к дырочке, - иди к нам. У нас елка и народу много - весело!
      - Неудобно, - шепчет в ответ Устенька.
      - А я говорю, иди! - сержусь я.
      - Я лучше завтра приду, когда никого не будет.
      Сколько я ее ни уговариваю, она не соглашается, и я слезаю с печки расстроенная.
      Приходит учительница Вера Петровна. Оглядев собравшихся, она весело говорит:
      - А музыка где?
      - И в самом деле, почему бы не поплясать? - задорно откликается отец.
      Федя вызывается сбегать позвать Колю с гармошкой. А Вера Петровна уже командует. Она собирает ребят в кружок и затягивает с нами песню.
      Подперев плечом косяк двери, стоит Терентий и, глядя на нас, улыбается в прокуренные усы. В руках у него погасшая трубка.
      - Только не курить! - предупреждает мужчин Вера Петровна.
      Алексей Иванович поспешно придавливает пальцем недокуренную цигарку. Вера Петровна берет нас за руки, и мы начинаем хоровод вокруг елки. Танька, как дикий зверек, жмется к отцу и ни за что не хочет плясать вместе с нами. Наконец Леньке удается вытащить ее в круг. В самый разгар веселья появляется Коля.
      - Ура!!! - кричим мы.
      Коля, тряхнув чубом, растягивает меха, и переливчатые звуки плясовой мелкой дробью сыплются из-под его пальцев. Феня торопливо поправляет розовую кофточку, а я снова карабкаюсь на печь.
      - Устенька, у нас музыка, слышишь? - шепчу я.
      - Слышу, - отвечает она.
      - Может, придешь?
      - Приду, сейчас... - Каким-то звенящим, радостным голосом говорит Устенька.
      Через несколько минут она появляется у нас, без платка, в накинутой на плечи жакетке. Две темные косы толстыми жгутами лежат на белой кофточке.
      - Садись, Устенька, - приглашает ее тетя Маша.
      Тетка Поля обводит Устеньку колючим взглядом, у Фени отсутствующий вид.
      Коля, вскинув на Устеньку опущенные к гармошке глаза, склоняет голову набок, и вдруг его пальцы начинают двигаться с какой-то особенной осторожностью. Гармонь послушно выводит что-то ласковое и нежное. Все сидят притихшие, а Устенька смущенно теребит кончик косы. И вдруг Вера Петровна затягивает:
      Стоит березка над рекой,
      И до нее достать рукой...
      Она кивает Устеньке, и та подхватывает:
      Но как к березоньке пройти?
      Водой залиты все пути...
      ведет ее высокий сильный голос. "Но как пройти, но как пройти?" допытывается гармонь.
      Я сижу зачарованная. За окном зима, а мне кажется, что сквозь морозные узоры на стекле я вижу яркое лето и тонкую березку, стоящую у воды. Ребята притихли, и взрослые сидят задумавшись. Тетя Маша, подперев щеку рукой, глядит не мигая на елку, и огоньки от елочных свечей пляшут в ее широко раскрытых глазах. И Алексей Иванович смотрит куда-то вдаль, и тяжелая складка залегла у него на лбу. Может быть, он тоже видит белую березку возле реки, а может, думает о том, что весной снова зальет луг и заречанцам опять не управиться с сеном. Феня негромко вздыхает.
      - Что-то грустное затянули, - недовольно ворчит тетка Поля.
      - Можно и веселое, - говорит Коля, снова бросая взгляд на Устеньку, и из-под его пальцев летит песня, от которой ноги сами просятся в пляс. На середину комнаты выходит наш отец и начинает лихо отплясывать вприсядку. Вера Петровна подталкивает нас с Зинкой, и мы, выскочив вперед, как пчелы, вьемся вокруг него. Зинкины ботинки с облупленными носами выделывают такое, что я только рот раскрываю от удивления. Вот так Зинка! Она кружится с такой легкостью, что я рядом с ней кажусь неуклюжим теленком. Мне становится так обидно, что я готова зареветь. И вдруг в проталину на окне я вижу чье-то лицо. Любопытные глаза обшаривают комнату. "Это же Петька!" догадываюсь я. Быстро оглянувшись, я показываю ему язык. Петькина голова исчезает, и мне вдруг снова становится легко и весело.
      Поздно вечером, когда почти все расходятся, бабушка гасит лампу. В комнате от елочных свечей таинственно, как в сказке. Самодельные свечки, потрескивая, догорают, и бабушка ходит вокруг, как пожарник, наблюдая, чтобы не вспыхнули все наши бумажные украшения.
      Зинка, Ленька, Павлик, Танька и я сидим под елкой. За перегородкой, тихонько напевая, мама укладывает Лилю спать. А в кухне разговаривают отец с Алексеем Ивановичем и тетя Маша.
      - Ведь я не за себя стараюсь, не о себе хлопочу, - доносится взволнованный голос Алексея Ивановича. - Колхоз гибнет. Не вытянуть нам одним.
      - Подожди, не горячись, - говорит тетя Маша, - не во мне да не в Егорыче тут дело...
      Я напряженно вслушиваюсь. Неужели мой папка, такой умный, добрый и сильный, не может сделать, чтобы и в Заречье хорошо жилось?
      - Вынесем вопрос на правление, обсудим... Думаю, сможем вам помочь, говорит отец, и я верю, что это не пустые слова.
      Бабушка приносит нам всем по куску пирога с повидлом. Уставшие за день, мы молча жуем.
      СПЕКТАКЛИ
      Елку уже давно выбросили. Она валяется возле дома, вся обсыпавшаяся, с застрявшими в ветках пестрыми бумажками, и мальчишки катаются на ней верхом. Мне жаль бедную елочку. Я прогоняю мальчишек и ставлю ее в снег пусть поживет еще немножко. Ветер треплет цветные обрывки бумаги, и кажется, будто елка и в самом деле развеселилась. В комнате без елки сначала было скучно и пусто, а теперь мы уже привыкли.
      Тем более, что скучно у нас теперь не бывает. По вечерам всегда полон дом народу. Приходят и по делу, и так просто - посидеть.
      Тетка Поля приносит свою прялку и усаживается с нею где-нибудь в уголке. Нас с Ленькой прялка уже не интересует, зато Лиля весь вечер сидит смирно и не сводит с нее глаз. Устенька прибегает с просьбой, чтобы мама скроила ей кофточку. У нее всегда находится время поиграть с нами. Мы с Ленькой никак не можем понять, взрослая она уже или нет.
      Один раз Ленька прибежал домой, раскрасневшись, и прямо с порога закричал:
      - Бабушка, мама, мы с Танькой сейчас на ферму ходили, и знаешь какого я там теленочка видел?! Нет, не теленочка, а коровку... Ну, и не коровку, а... в общем, как Устенька...
      Все рассмеялись, а тетка Поля еще плотнее сжала губы. Я уже давно заметила, что она всегда почему-то недовольна, когда вспоминают про Устеньку.
      Вера Петровна заходит почти каждый вечер, и они с мамой о чем-то шепчутся. Однажды она принесла какую-то тоненькую потрепанную книжонку.
      - Вот, достала! - сказала она радостно.
      Они с мамой ушли за перегородку, листали книжку и что-то горячо обсуждали. Меня отправили спать, и я так и не узнала, в чем дело. Выяснилось все неожиданно. Однажды я увидела возле правления объявление, что Восьмого марта в колхозе состоится вечер и будет показана пьеса "Хозяйка". Мама весь день хлопотала, собирая какие-то горшки, миски. Потом в правление зачем-то потащили Лилину люльку.
      Я помчалась к Зинке, и мы явились на вечер задолго до начала. Клуба в колхозе не было, поэтому в правлении устроили зрительный зал. Часть комнаты отгородили занавесом, сшитым из простыней, а в другой половине расставили лавки и табуретки. Перед занавесом стоял стол, покрытый красной скатертью, а на нем графин с водой. Что было за занавесом, мы пока что не знали. Туда никого из посторонних не пускали.
      Сначала наша учительница Серафима Ивановна прочитала доклад о Международном женском дне Восьмого марта, а потом папа говорил про колхоз, благодарил женщин за хорошую работу. Людей набилось битком. Счастливчики сидели на лавках, а кто пришел попозже, стояли вдоль стен.
      Ребята облепили все окна. Когда кончился доклад и стол убрали, мы с Зинкой пролезли вперед и уселись прямо на полу перед занавесом. И сейчас же к нам, как горох, посыпалась вся детвора.
      - Только не шуметь! - сказала Серафима Ивановна. - А то я вас всех домой отправлю.
      Мы замерли, зная, что у нашей учительницы слова с делом не расходятся.
      Наконец занавес открылся! На сцене была обыкновенная комната с печью, столом и такой знакомой Лилиной люлькой. За столом сидел мужчина.
      - Смотри, - прошептала Зинка, - это же Коля!..
      И в самом деле это был наш веселый гармонист. Мы его сразу узнали, хотя у него были приклеены черные усы. Он сердился, что у него много работы, а жена сидит себе дома, и делать ей нечего. Жену играла Вера Петровна. Она скрутила узлом свои косы, надела полушубок и заявила, что поедет вместо мужа в лес за дровами, а он пусть хозяйничает дома. "Сваришь обед, накормишь скотину, в доме уберешь и за ребенком присмотришь, сказала она. - А если что неясно будет, у бабки спроси".
      Бабка, повязанная платком, сидела на печке, старенькая-престаренькая. Мы ее даже сразу и не заметили. Жена ушла, а муж взялся хозяйничать. Тут-то все и началось! Он метался по сцене, не зная, за что взяться. "Первым делом печь затопи", - скрипела бабка. Но дрова, как назло, не разгорались. Пришлось полить их керосином. Деревянной качалкой он катал на столе белье и одновременно помешивал в печке. Потом вдруг замычал в сенях теленок, раскричался в люльке малыш. Хозяин сломя голову бегал между люлькой и сенями. "Тпрути, тпрути", - запутавшись окончательно, успокаивал он ребенка и тут же принимался напевать теленку: "Бай-бай!" Публика заходилась от смеха. А у старой бабки невозможно было ничего допытаться. Она то и дело приставляла к уху ладонь и спрашивала: "Ась?" Всем было ясно, что она ничего не слышит.
      - Интересно, кто эту бабку играет? - сказала я.
      - Наверно, старушка какая-нибудь, - прошептала Зинка. - Только я всех бабок в деревне знаю, а такой не видела...
      Когда хозяйка вернулась из леса, дома был сплошной ералаш. Мычал теленок, надрывался ребенок. Щи в печке пахли керосином, а каша - дегтем. Свекла для коровы стояла нетронутая, зато в другом корыте было посечено намоченное в стирку белье. Усы у хозяина обвисли, и вид у него был далеко не геройский. Зато хозяйка пришла веселая и объявила, что выполнила за него полторы нормы...
      Придя домой, я начала рассказывать спектакль бабушке. Я прыгала по кухне, изображая то хозяина, то хозяйку, то глухую бабку. Бабушка смеялась до слез.
      - Ох ты, артистка моя, - сказала она ласково, - так все мне представила, будто я спектакль посмотрела...
      На другой день пришла тетка Поля, и пришлось ей рассказывать все сначала. Потом однажды появился дед Сашка и, кашлянув в кулак, сказал:
      - Говорят, тут у вас артистка появилась, представление дает, охота и мне посмотреть...
      Я с удовольствием расставила в комнате стулья и сделала "сцену". Зрителей усадила на длинную лавку - и представление началось.
      Я разрывалась, играя за троих, и, если публике было что-нибудь непонятно, то останавливалась и давала пояснения.
      Пришла Зинка. Я обрадовалась.
      - Давай вместе играть, - предложила я. - Ты кого хочешь: хозяина или хозяйку?
      - Хозяина, - помявшись, сказала Зинка.
      Мы начали сначала. Но уже через несколько минут выяснилось, что Зинке со своей ролью не справиться. Она двигалась "по сцене" неуверенно, смущалась и забывала, что нужно делать и говорить. Пришлось остановить пьесу и поменяться ролями. Я заправила платьишко в шаровары и для большей убедительности напялила на голову Ленькину шапку. Не хватало только усов, но и без них дело пошло на лад. Публика была довольна и вслух высказывала свои замечания. Дед Сашка был явно на стороне незадачливого хозяина. При каждой новой его неудаче он огорченно восклицал:
      - Ох ты, мой хлопчик бедненький, как тебе лихо привелось...
      Я разошлась вовсю. Теперь мне уже казалось, что передо мной не картонная коробка из-под игрушек, а настоящее корыто и не бабушкин сундук, а печь... Мешало лишь то, что нужно было говорить еще слова и за бабку, сидящую на печи.
      - Бабушка, - взмолилась я, - помоги. Говори вместо бабки, ладно?
      - А что говорить-то? - спросила бабушка.
      - Ну, я же сколько раз тебе рассказывала, неужели не помнишь?
      - Что-то не помню, - отмахнулась бабушка.
      - Ну, говори что хочешь. Подсказывай в общем, что делать нужно...
      - Ну ладно, - согласилась бабушка.
      Я стала играть дальше. Бабушке трудно и за зрителя, и за актера. Она то совсем забудет про свою роль - сидит и хохочет, то вдруг спохватится и бухнет невпопад:
      - За водой сходи, внученька...
      - Бабушка, я же не внученька, а хозяин, и за водой мне не надо. Подсказывай, чтобы я теленка напоила, - расстроенная, говорю я.
      Публика хохочет еще больше. И вдруг в самый разгар нашего спектакля я слышу скрипучий старческий голос:
      - Ох ты господи, щи не забудь посолить...
      Я даже не заметила, кто это начал мне помогать. Дело у меня снова пошло на лад, и я под бурные аплодисменты зрителей закончила свое выступление.
      - Ну, молодец, - сказала мама, - здорово играла, и Зина тоже.
      И тут я спохватилась.
      - А кто же это так здорово за бабку говорил? - спросила я.
      Взглянув на мамино лукавое лицо, я все поняла:
      - Ой, мамка, да ведь это же ты! И на спектакле ты играла, а мы с Зинкой весь вечер гадали...
      - Не узнали? - засмеялась мама.
      - Ты как артистка настоящая! - сказала я.
      - Вы с Зиной получше меня артистки - целую пьесу разыграли, - сказала мама.
      Я взглянула на покрасневшую от смущения Зинку и самодовольно подумала: "Разыграла бы она без меня! Это ей не на лошади ездить..."
      НА ОЛИМПИАДУ
      Почти каждый вечер играли мы с Зинкой свой спектакль, и всегда находились желающие его посмотреть. Однажды Вера Петровна сказала:
      - Я думаю, девочки, надо вам подготовить что-нибудь и выступить в городе, на олимпиаде.
      Я захлопала в ладоши, а Зинка вытаращила глаза и испуганно прошептала:
      - В городе? Да я помру со страха...
      - Не помрешь, - заверила я ее, - в городе знаешь как? Совсем не страшно. Вот увидишь...
      Мама с Верой Петровной советовались, какой номер нам придумать.
      - Может быть, танец? - предложила Вера Петровна.
      Мы попробовали, но сразу же выяснилось, что с танцем ничего не выйдет. Я не могла справиться со своими ногами, и они выделывали такое, что мне хотелось плакать. Тогда мама предложила песню.
      - Красную Шапочку! - обрадовалась я.
      - И в самом деле, - сказала мама, - сделаем ее с костюмами. Ты будешь Красная Шапочка, а Зина - волк...
      На том и порешили. До олимпиады оставалось не больше десяти дней, и мы срочно принялись за работу. Мама выкрасила в красный цвет старую простыню и теперь шила мне юбку с белым передником и маленькую шапочку. Вера Петровна делала для волка маску. Мы с Зинкой пели. У Зинки от волнения совсем пропал голос, и она хрипела так, как, наверно, не хрипел ни один настоящий волк, даже самый старый. Зато я чувствовала себя именинницей, и мой голос звенел по всему дому. Даже тетка Поля, глядя на меня, умильно улыбалась.
      И вдруг случилось несчастье. Накануне того дня, когда нам уже надо было уезжать, я проснулась утром и сразу почувствовала, что горло, как обручом, сдавила боль. Я попробовала запеть, но сиплые звуки, вырвавшиеся из моего рта, были совсем не похожи на звонкую песню веселой Красной Шапочки. Размазывая по лицу слезы, я поплелась в кухню.
      - Допрыгалась! - сердито набросилась на меня бабушка. - Говорила тебе: "Не носись по холодным сеням раздетая", так нет же. Ног под собой не чуяла... Марш в постель!
      В школу я в тот день не пошла. Меня уложили в постель и начали лечить. Первым делом мама мне запретила разговаривать, а бабушка стала поить горячим молоком с содой. Я сидела с завязанным горлом и страдала: от противного молока и от сознания, что все пропало.
      После школы прибежала Зинка. Узнав, в чем дело, она расстроенно вздохнула и уселась рядом, украдкой посматривая на разложенные костюмы.
      - Может, еще пройдет? - с надеждой спросила она.
      Я вытянула шею и попробовала глотнуть. Боль острым комком прокатилась по горлу. Страдальчески взглянув на Зинку, я покачала головой, и две крупные слезины поползли у меня по щекам.
      - Ну ничего, не горюй, - принялась успокаивать меня Зинка. - В другой раз поедем. Может, летом... А что, в городе летом лучше или зимой? спросила она.
      Я начала объяснять жестами. Зинка смотрела-смотрела и вдруг рассмеялась.
      - Я все равно ничего не понимаю, - сказала она и со вздохом добавила: - Может, когда-нибудь сама увижу...
      Мне было жаль Зинку, и я чувствовала себя виноватой перед нею, но все же меня тешила мысль, что я все-таки главнее ее и без меня она ничего не может. Ведь заболей Зинка, я спела бы всю песню одна, а она не споет.
      Зинка ушла, и ко мне начал приставать Ленька.
      - Ну-ка, открой рот, покажи, что там у тебя.
      Я покорно исполнила его просьбу.
      - Ух, красно как! - сказал он восхищенно. - А ты знаешь что: сделай будто так и надо. Вроде это волк схватил тебя за горло...
      - Отстань! - сказала я, рассердившись.
      - Ага! - торжествующе сказал Ленька. - Ты же можешь говорить. Может, ты и петь сможешь? А ну, попробуй!
      Я сдуру послушалась и, открыв рот, выдавила из себя жалобный писк. Ленька расхохотался, а я с досады толкнула его ногой.
      - Еще и толкается, - обиженно сказал он. - Я для нее стараюсь, а она толкается...
      - Ну как, не лучше тебе? - через каждые полчаса спрашивала бабушка.
      Я только качала головой.
      После обеда тетка Поля принесла старый чулок, наполненный теплой золой.
      - Вот, - сказала она, - самое верное средство...
      Чулок обвязали мне вокруг горла, мама дала еще выпить какую-то таблетку, и я, пригревшись, уснула. Проснулась, когда окна уже голубели вечерними сумерками. На маленькой скамеечке сидела красная от плясавших языков пламени бабушка и помешивала кочергой в печке. Рядом, пригорюнившись, стояла Зинка.
      Проглотив слюну и прислушавшись, я не почувствовала такой острой боли, как раньше.
      - Бабушка, не болит! Прошло уже, - радостно закричала я.
      - Вот и хорошо, только молчи. Нельзя тебе пока разговаривать, сказала бабушка.
      Зинкины глаза засияли надеждой. Из-за перегородки вышла мама, укладывавшая Лилю спать.
      "Поедем?" - спрашивала я глазами.
      - Не знаю, что и делать, - нерешительно сказала мама.
      - Я сбегаю за Верой Петровной! - метнулась к двери Зинка.
      Тетка Поля, узнав, что мне полегчало, уверенно сказала:
      - К утру все пройдет. Еще теплой золы наложим...
      Ехать надо было рано утром, и мама боялась, как бы я не простудилась еще больше.
      Пришла Вера Петровна и, узнав, что температуры у меня нет, а горло почти не болит, решительно заявила, что нужно ехать.
      - Так красиво у них получается... - сказала тетка Поля.
      - Закутаем потеплее, - вставила слово бабушка.
      Все были за то, что нам обязательно следует выступать, и мама пошла в правление сказать, чтобы завтра заехали за нами пораньше.