Золотые росы

      Лиле было невдомек, что она совсем лишняя в нашей компании. Она радостно смеялась, выставляя напоказ все свои четыре зуба. Последнее время она уже не ревела, как раньше, безо всякой причины. С ее румяного личика почти не сходила улыбка.
      Перегнувшись через мое плечо, она вцепилась Леньке в ухо и с веселым визгом трясла его, как бы в наказание за то, что брат не хотел с нею играть.
      Ленька вырвался и, сердито сопя, отошел подальше. Тогда Лиля ухватилась своими цапками-царапками за ветку яблони и тоже тряханула. Огромное яблоко ударило Леньку по макушке. Мы с Зинкой захохотали, а Ленька, сморщившись, потирал ушибленное место.
      - Стойте! - заорал он вдруг.
      Мы с Зинкой в недоумении уставились на него.
      - Это что, паданки или нет? - сказал он, показывая на яблоки, которые натрясла Лиля.
      - Конечно, паданки! - крикнула я обрадованно. - Угощайся, Зина!
      Позабыв про шишку на голове, Ленька принялся уписывать сочные румяные яблоки. Мы с Зинкой тоже не отставали. Покончив с "паданками", двинулись дальше.
      - А не угоститься ли нам вот с этой яблоньки? - сказал Ленька, останавливаясь возле дерева, усыпанного белыми, просвечивающимися насквозь яблоками.
      Лиля с радостью принялась за дело, но яблоки, такие красивые и заманчивые с виду, оказались твердыми и кислыми.
      - Паперовка. Не созрела еще, - сказала Зинка.
      Когда мы вернулись домой, бабушка уже поджидала нас. Достав из печки миску печеных яблок, она поставила ее перед нами.
      - Ешьте.
      Мы взяли по яблоку и нехотя начали жевать.
      - Ешьте, ешьте, - сказала бабушка, - не стесняйтесь.
      Не без труда мы съели по одному яблоку.
      - Не хочется что-то, - сказала я.
      - В саду, наверно, наелись? - догадалась бабушка.
      Мы молча переглянулись.
      - Ну, признавайтесь, ели яблоки в саду? - допытывалась бабушка.
      - Только паданки! - сказал за всех Ленька, глядя бабушке прямо в глаза. И это была сущая правда, потому что мы не сорвали сами ни одного яблочка.
      НАС ФОТОГРАФИРУЮТ
      Когда бабушка нас отпустила, мы снова помчались смотреть молотьбу. Там уже грузили на подводу мешки с зерном, а неподалеку возвышалась огромная скирда соломы. Женщины вилами относили солому от молотилки, а мужчины подавали наверх, где стоял здоровый, плечистый Федин отец и укладывал ее, подравнивая по краям.
      Возле молотилки топтался какой-то незнакомый мужчина, босой, в домотканых заношенных штанах, которые он поминутно поддергивал на ходу.
      - Ну так как, граждане колхозники, насчет молотилки? - заглядывал он в лицо то одному, то другому.
      - И что ты, Лексей, топчешься тут без толку? Председателя ищи, сердито сказала ему Зинкина мать.
      Отойдя от молотилки, мужчина поймал за рукав Колю и прицепился к нему:
      - Скажи, Николай, кончите вы до ночи али нет?
      - Да как тебе сказать... Может, и кончим, - неуверенно ответил Коля. Вон у бригадира спроси, - кивнул он наверх, на Фединого отца.
      - А ну его! - отмахнулся мужчина. - У него допытаешься! А мне надо еще рожь подготовить, ежели молотилка будет.
      - А ты бы наперед подготовил, а потом за молотилкой шел, - сказала Зинкина мать.
      Кто-то из женщин озорно затянул:
      Как в Зареченском колхозе
      Все да жито погнило,
      Председатель все голосит,
      Что рабочих не было...
      Вокруг засмеялись.
      Мужчина плюнул с досады, махнул рукой и направился было в деревню, но тут же вернулся и закричал Фединому отцу:
      - Я тебя спрашиваю, Степан, отмолотишься ты к ночи аль нет?
      Степан, взглянув через плечо на сложенные у сараев снопы, спокойно сказал:
      - Отмолотимся. Гони коней за молотилкой. Трактор, сам знаешь, через речку не потянет.
      - От те и раз! - воскликнул мужчина. - Какие ж у меня кони? Вы бы мне подсобили по-соседски молотилку доставить, - попросил он срывающимся от волнения тенорком.
      - А это уж как Егорыч решит, - сказал Степан.
      В это время верхом на Громике подъехал мой отец.
      - Вот, Егорыч, - бросился к нему мужчина. - Степан говорит, что к вечеру отмолотитесь. Молотилку бы мне привезти надо. Сам знаешь, не на чем у меня. Пара кляч и те заезжены до основания...
      - У нас тоже лошади заезженные, - буркнул Коля.
      Отец бросил на Колю быстрый взгляд и сказал:
      - Ну что ж, Алексей Иванович, привезем как-нибудь тебе молотилку. Потом, глянув в худое, поросшее рыжеватой щетиной лицо мужчины, участливо спросил: - Что, туго?
      - Не говори, Егорыч! - махнул рукой Алексей Иванович.
      - Кто это? - спросила я у Зинки.
      - Председатель зареченский, - сказала она. - Отец Павлика.
      Я вытаращила глаза. Вот это новость! Павлик, оказывается, совсем не из нашего колхоза! То-то его не видно последнее время.
      Я смотрела и сравнивала отца Павлика со своим.
      Высокий, подтянутый, в защитных галифе и гимнастерке, мой отец и в самом деле был похож на председателя. Неважно, что это обмундирование мама шила сама. Я помню, как, pacстелив на полу отцовские рваные галифе, распоротые по швам, она выкраивала точно такие же новые. А потом шила на машинке, покусывая ногти и украдкой вытирая слезы, когда у нее ничего не получалось. Отец успокаивал ее и говорил, что все получится, только нужно терпение... На его богатырской фигуре гимнастерка сидела красиво и ладно. Рядом с ним отец Павлика казался совсем щупленьким и жалким.
      Как бы угадав мои мысли, Зинка сказала:
      - Жена у него померла позапрошлый год...
      Я чуть не заплакала, так жалко мне стало и Павлика, и его отца.
      - А что, они так вдвоем и живут? - спросила я.
      - Еще девочка есть, Танька, сестра Павлика. Четыре года ей, - сказала Зинка.
      - Ну, так я надеюсь на тебя, Егорыч, - сказал Алексей Иванович, подавая на прощание руку.
      В это время из-за бани вынырнула та самая легковая машина, которую мы утром видели возле родника. Переваливаясь, как утка, она медленно поползла к сараям.
      - Смотри-ка, те самые дядьки! - воскликнула Зинка.
      К моему удивлению, вместе с ними из машины вылезла моя мама в своем нарядном батистовом платье.
      - Вот, Саша, к нам в колхоз товарищ корреспондент из областной газеты. Я как раз в правлении была... Ну, прошлись с ним по колхозу, а потом... поехали сюда... - сказала она.
      Отец нахмурился.
      - Сивцов, - отрекомендовался приезжий, пожимая отцу руку.
      - Кто, кто он такой? - допытывалась Зинка.
      - Ты же слышала - Сивцов, - сказал Ленька.
      - Да я не про фамилию. Твоя мать его как-то иначе назвала. Кор... кор... пойдет... - силилась она вспомнить непонятное слово.
      В это время к нам подбежал запыхавшийся Федя.
      - Фу ты, не успел! - сказал он, отдуваясь.
      - Чего не успел? В самый раз, - успокоила его Зинка. - Вот только что подъехали, без тебя еще ничего не начинали...
      - Да молчи ты, если не соображаешь, - зашептал Федя. - Я их еще возле правления встретил. Они как приехали, так и полезли везде фотографировать, а председательша, Елена Сергеевна, говорит: "Беги, Федя, предупреди Егорыча, что из газеты приехали". Я побежал в первую бригаду, а мне сказали - сюда уехал... Пока добежал, а они... вот, явились... - вздохнул он огорченно.
      Между тем корреспондент уже вынул из кожаной сумочки фотоаппарат и, покручивая его, весело говорил:
      - В этом году вы по району первые с уборкой хлеба управились. Того и гляди вообще на первое место выйдете.
      - Рано еще толковать об этом, - хмурясь, возразил отец.
      - Ничего не рано. Есть у вас такие возможности, - сказал Сивцов.
      Отец усмехнулся.
      Все собрались вокруг и, прислушиваясь к разговору, тоже улыбались.
      - Ну, так я того, пойду, - сказал вдруг отец Павлика, поддергивая штаны.
      Никто не обратил на него внимания, и он незаметно ушел.
      - Оленька, бегите домой переоденьтесь, - наклонясь ко мне, шепотом сказала мама. - Красное платье надень, в горошек. Да умойся...
      Мы не стали долго расспрашивать, что к чему, и помчались с Ленькой переодеваться.
      Когда мы вернулись, корреспондент, щелкая аппаратом, фотографировал молотьбу.
      Потом начал фотографировать колхозников, группами и в одиночку.
      Я потянула Зинку за скирду и сунула ей в руки две оранжевые ленты.
      - На, заплетись.
      - Зачем? - удивилась Зинка.
      - На всякий случай. Может, и нас сфотографируют...
      Зинка неумело начала заплетать свои непослушные вихрастые волосы. Вдвоем мы кое-как справились с ними, и она стояла, как деревянная, боясь нарушить всю эту красоту.
      Фотографироваться нас пока никто не приглашал. Нам надоело стоять и ждать.
      - Пойдем съедем разок, - предложила Зинка.
      Забыв про косы, она первая полезла на скирду. Я - за ней, Ленька тоже не отставал. Наверху Зинка подобрала под себя платье, села и - ж-жих! ловко съехала вниз. Не долго думая, я тоже уселась на свое горошистое платье и скользнула вслед за Зинкой. В ту же секунду я почувствовала, как подо мной что-то треснуло. Оказавшись на земле, вскочила и глянула сзади на свое платье. Оно было разорвано до самого низа и болталось треугольником. Подняв глаза, я увидела прямо перед собой корреспондента. Взглянув на нас с Зинкой, он улыбнулся и сказал:
      - Ловко!
      Я молчала, держась за платье.
      - Давайте сфотографирую, - сказал корреспондент.
      Увидев, что нас собираются фотографировать, не решавшийся до этого съехать Ленька мигом оказался внизу.
      Корреспондент поставил нас всех под яблоней и навел аппарат. Я стояла с несчастным видом, придерживая сзади разорванное платье, и думала о том, что дома мне непременно попадет...
      Через несколько дней отец привез из города целую пачку фотографий. Там были колхозники возле молотилки, возле скирды с соломой, Коля возле лошади, тетя Маша на ферме, Громик, девушки с телятами и даже дед Савельич со своей трубкой. А на одной фотографии были мы: Федя, Зинка, Ленька и я.
      У Леньки было испуганное лицо - после полета со скирды, Федя стоял, важно вытаращив глаза, а Зинкины косички торчали в стороны, как палки. Я, казалось, готова была заплакать: нос морщится, уголки губ опущены. Взглянув на фотографию, мама рассмеялась:
      - Нет, вы только посмотрите, какое выражение лица у этой девчонки!
      "Интересно, какое бы у вас было выражение, если б вас фотографировали с разорванным сзади платьем?" - подумала я.
      КОРШУН
      Дрожат на холодном ветру тоненькие березки. Ветер безжалостно треплет их желтые совсем реденькие косынки. И яблони стоят печальные, притихшие, с натруженными корявыми сучьями. Согнулась, сгорбилась потемневшая мокрая баня. Где-то за нею, в роще, живет хищный коршун. Он стрелой вылетает оттуда и, распластав огромные крылья, медленно кружит над садом. Бархатная шейка издает тревожный клич, и вся ее пестрая семья рассыпается кто куда. Самый маленький и пронырливый петушок, которого бабушка почему-то прозвала Симонькой, норовит заскочить в сарай. Там много соломенной трухи и мякины и коршун не достанет, и можно кое-чем поживиться. Рябушка, Шелковая шейка, Белянка и остальные разбегаются по кустам.
      Все они ростом почти со свою мать. Особенно похожа на нее Шелковая шейка. Только у нее горлышко перевязано золотистой, как шелковой, косыночкой, а сама она вся черная. В кустах ее почти не видно. Ничего не высмотрев, коршун улетает.
      - Давай подкараулим его, - говорит Ленька. - А прилетит - камнем!..
      Но я во двор не иду, мне некогда. Я сижу за столом и, высунув кончик языка, усердно вывожу палочки и крючки.
      С этой осени я уже хожу в школу. Учительница Серафима Ивановна, у которой я учусь, очень строгая, да и сам папа каждый вечер проверяет мою тетрадь. Мама наша уехала в город. Она там работает, а мы всю неделю одни с бабушкой. В субботу папа на Громике привозит маму домой, и у нас праздник. Мама всегда привозит булку белого хлеба и "клубнику" с повидлом. "Клубника" - эта такая фарфоровая масленка в виде ягоды. Вместо крышки у нее фарфоровый зеленый листочек с хвостиком, за который открывают. Даже наша Лилька знает эту "ягоду" и, увидев ее, всякий раз радостно хлопает ручонками.
      Теперь, когда мама пошла работать, нам стало легче. Иногда она привозит сахар, хлеб и обещает купить мне скоро новое платье. Только скучно без нее, особенно Леньке, который целыми днями сидит дома. Утром бабушка будит меня чуть свет, и мы вместе с папой уходим из дому: папа - в колхоз, а я - в школу.
      Придя домой, я сажусь за уроки, а Ленька вертится вокруг, ожидая, когда я освобожусь.
      Я пишу. Лиля учится ходить. Держась за табуретку, она топчется на месте, целясь дойти до скамейки. Потом бросает табуретку и, быстро семеня ножками, мчится вперед. Благополучно достигнув какого-нибудь предмета, она хватается за него руками и, глядя на нас, радостно смеется.
      Одному Леньке нечем заняться. Он сидит на подоконнике и во все горло распевает свои странные песни:
      Плывут по небу облака,
      Куры ходят по двору,
      Коршун кружится над садом
      Хочет курицу украсть...
      - Шел бы погулял немножко, - говорит ему бабушка.
      Ленька начинает одеваться. Целых полчаса он зашнуровывает ботинки, время от времени поглядывая в мою сторону, потом ищет какой-то ремешок. Он ищет его так долго, что я успеваю сделать уроки, и гулять мы отправляемся вместе.
      Осенний ветер гонит по мерзлой земле сухие листья, забирается за ворот.
      В открытую дверь сарая выглядывает Буренка - даже ей не хочется гулять в такую погоду. Маленькую Бурушку отдали в колхоз, и ей теперь там весело с колхозными телятами, не то что нам с Ленькой на этом хуторе.
      Мы бродим по двору и никак не придумаем себе занятия. Вдруг Ленька говорит:
      - Давай все-таки коршуна поймаем...
      - К-а-к же, поймаешь его! Держи карман, - отвечаю я насмешливо. Шапкой, что ли?
      - А вот можно поймать, - говорит Ленька, - если устроить засаду...
      Он так горячо убеждает меня, что я соглашаюсь устроить засаду и, если не поймать, то хотя бы напугать этого злодея.
      Бархатная шейка со своим семейством копошится возле сарая, а посреди двора, вытянув шею, стоит на страже петух.
      Мы с Ленькой, набрав камней и вооружившись палками, усаживаемся за сараем. Мы сидим долго и уже начинаем замерзать, а разбойник все не появляется. И вдруг, когда я уже собираюсь уходить, петух издает предостерегающий клич. Все бегут врассыпную, и только Бархатная шейка остается на месте. Поворачивая голову, она зорко всматривается в небо. Петух что-то сердито клокочет, видимо, велит ей тоже уходить. Серый хищник кружит над двором. Он опускается все ниже и ниже. Мы с Ленькой настороженно замираем. И вдруг коршун взмывает вверх. Не успеваем мы опомниться, как он камнем падает прямо на Бархатную шейку. Петух торопится на выручку. Раздается хлопанье крыльями, летят во все стороны перья - и спустя несколько секунд коршун тяжело отрывается от земли, держа в когтях трепещущую Бархатную шейку. Мы с Ленькой, опомнившись, бросаемся на него. Он выпускает добычу и быстро улетает. Бархатная шейка лежит на земле. На ее голой, словно оскубленной спине видны кровавые царапины. Петух, высоко поднимая ноги, взволнованно топчется вокруг. Я беру Бархатную шейку на руки и несу домой. Осмотрев ее, бабушка говорит:
      - Вовремя подоспели. Не горюйте, выживет. Дома ее подержим, а то ей теперь холодно с голой спинкой.
      Мы с Ленькой даем Бархатной шейке водички и, устроив в подпечке гнездышко, садим ее туда.
      Уже в сумерках, тарахтя по мерзлой земле, к дому подъезжает тележка отца. Переобувшись, он говорит:
      - Я в город, на пленум. Кончится поздно, видно, там и заночую...
      - Поешь хоть, - предлагает бабушка.
      - Некогда, - отмахивается отец. - Ну, что нахохлились как грачи в холод? - обращается он к нам. - Ольга завтра в школу, наверно, одна идти боится, а ты, Ленька, что, за компанию?
      - Ничего я не боюсь, - говорю я, - просто неохота, чтобы ты уезжал. Скучно.
      - Мы даже коршуна не боимся, - заявляет Ленька.
      Торопясь и сбиваясь, он рассказывает, что произошло днем.
      - Ну, ничего, - говорит отец, - вот я приеду, достану ружье, и мы его обязательно подкараулим...
      - Живого бы поймать! - говорит Ленька.
      - Может, и живого удастся, - отвечает отец.
      Мы сидим, прислушиваясь к удаляющемуся стуку отцовской тележки, и так пусто, тоскливо становится в нашем большом мрачном доме.
      НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
      В ту ночь я легла спать на бабушкиной кровати возле печки, а бабушка ушла на мамину. Вдруг среди ночи что-то мягкое и теплое шлепнулось мне прямо на лицо. Я вскочила и тут же успокоилась - Рыска! Должно быть, она, сонная, упала с печки. В ту же секунду за окном послышался какой-то шорох. Я обернулась и увидела, как в щели от приоткрытой ставни мелькнула темная фигура.
      Тоненько повизгивая, сначала открылась одна половина, потом вторая. На пол упал косой квадрат лунного света. Я хотела крикнуть, но у меня от страха пропал голос, и я только шевелила губами, не в силах произнести ни звука.
      - Бабушка!.. - заорала я вдруг, когда темная фигура в лохматой шапке надвинулась на окно.
      Бабушка вскочила и тут же бросилась к окну.
      - Кто там? Что надо? - крикнула она.
      - Открой, старая ведьма, тогда узнаешь!.. - послышался грубый мужской голос.
      Ленька тоже вскочил и, ничего не соображая, испуганно тер глаза.
      - За печку! Живо! - скомандовала нам бабушка, на ходу влезая в юбку.
      Снаружи колотили в дверь, дергали за раму. Вероятно, их там было двое. Видя, что дверь не поддается, они подошли к окну.
      - Бей, чего смотреть! - сказал один. И в ту же секунду раздался ледяной звон разбитого стекла. Холодный ветер ворвался в комнату. Я схватила на руки проснувшуюся Лилю и, вся дрожа, бросилась за печь.
      Укутывая ее в одеяльце и прижимая к себе, я увидела, как в руках у бабушки сверкнул топор. Держа его над головой, она крикнула:
      - А ну, сунь сюда голову, если жить надоело!
      Сунувшийся было бандит отскочил назад. Несколько минут за окном слышались угрозы и выкрики, но лезть, видимо, никто не решался. Бабушка стояла наготове, не спуская глаз с разбитого окна. Мы, прижавшись друг к дружке, дрожали за печкой.
      Бандиты совещались.
      Потом мы услышали, как во второй половине дома зазвенело стекло, а через минуту послышались чьи-то тяжелые шаги. Ленька изо всех сил вцепился в меня и замер. Шаги приближались. Сильный толчок в дверь, которая вела на другую половину, и снова брань - дверь оказалась запертой: бабушка успела закрыть ее на палку.
      Но палка была ненадежным запором. Дверь под ударами трещала, и бабушка, оставив окно, всей тяжестью своего тела навалилась на нее.
      В окне тотчас показалась голова в лохматой шапке. Ленька рванулся вперед. В ту же секунду бандит, схватившись руками за лицо, вскрикнул и отшатнулся от окна. Второй, услыхав крик, поспешил ему на помощь.
      - Чем это она тебя?
      - А черт ее знает!.. Ну, старая карга, коммунистка, получишь за все! шипел он. - Тащи солому, подожжем к чертовой матери! - заорал он вдруг, срываясь от злости на визг. Его голос показался мне знакомым.
      Второй спокойно заметил:
      - Зачем жечь? Прирезать их всех - и конец, а жечь это не дело, дома жалко...
      Несколько минут они спорили, потом первый, в лохматой шапке, остался возле окна, а второй пошел к сараю.
      Бабушка, придвинув к двери стол, навалила на него что потяжелее. Возле окна, сжимая в руке детскую лопатку, стоял Ленька.
      - Бабушка, тот замок в сарае ломает, - тревожно прошептал он.
      "Ох, Буренка, Буренка, не давайся им", - думала я, позабыв в ту минуту, что нас собираются сжечь.
      И вдруг бандит, стоявший у окна, метнулся к сараю. Он что-то крикнул и, махнув рукой в сторону деревни, помчался прочь. Тут же из сарая показался второй. Он шел, держась руками за живот, и шатался, как пьяный.
      - Господи, что это с ними?! - удивленно воскликнула бабушка.
      И тут я услышала едва уловимое цоканье копыт по мерзлой земле.
      - Едет... папка едет! - прошептала я, все еще боясь поверить такому счастью.
      Бабушка вдруг осела на лавку, как будто у нее разом отнялись ноги, и тихо заплакала.
      СИМОНЬКА ПОМОГ
      Отец первым делом бросился в погоню за бандитами, а бабушка наскоро позатыкала разбитые окна. Потом она зажгла фонарь и пошла в сарай посмотреть, что с Буренкой. Нам с Ленькой страшно было одним в доме, и мы, кое-как одевшись, тоже пошли в сарай.
      Буренка, глядя на нас большими печальными глазами, вытянула морду и замычала. Бабушка приподняла фонарь, и мы вдруг увидели на шее у Буренки кровавую рану.
      - Это он ее ножом, - сказала бабушка.
      - Смотрите, и рога в крови, - сказал Ленька.
      И тут вдруг стало ясно, почему бандит, выйдя из сарая, не мог бежать и шатался, как пьяный. Это Буренка поддела его рогами!
      Бабушка сходила в дом, принесла чистую тряпочку и какую-то мазь. Она промыла рану и замазала ее мазью. Буренка стояла спокойно, доверчиво разрешая бабушке ее лечить.
      Пока не вернулся отец, мы не отходили от бабушки ни на шаг.
      Отец рассказал, что обшарил все вокруг, но бандиты как в воду канули.
      - Все равно им не уйти! - закончил он и стал подробно расспрашивать, как было дело.
      - Мне кажется, что один из них был хозяин этого хутора, - сказала бабушка.
      - И мне показалось, что голос знакомый, - подтвердила я.
      - Пожалуй, с этого и начнем... - сказал отец.
      - Ленька, а чем это ты его? - спросила я, вдруг вспомнив, как неожиданно Ленька бросился к окну.
      - Да моей лопаткой, - скромно сказал Ленька. - Видно, по носу.
      Мы все захохотали.
      - Ты у меня храбрый... мужчина, - серьезно сказал отец.
      Хотя луна уже зашла и в доме стало темно, за окном чувствовался рассвет. Отец уехал, а мы, измученные ночными событиями, уснули.
      Проснувшись, я увидела, что на дворе все присыпано легким снежком. Было уже поздно, в школу я, конечно, опоздала. Бабушка торопливо растапливала печь, а мы с Ленькой вышли во двор. Яблони стояли разукрашенные пушистой бахромой. Я глядела на эту нетронутую белизну, и прямо не верилось, что ночью тут творилось такое... Нигде никаких следов, и только заткнутое подушкой окно напоминало о ночном происшествии.
      Ленька, проделывая первые следы в снегу, направился к сарайчику, где сидели куры.
      - Бедняжки, до сих пор взаперти, - хозяйственно бубнил он.
      Ступая на снег, куры испуганно поднимали ноги и, пройдя несколько шагов, останавливались.
      И только один Симонька, не обращая внимания на снег, привычной дорожкой, через сад, направился к большому сараю.
      Мы с Ленькой глядели на его деловую походку и удивлялись:
      - Ишь, какой храбрый! И снег ему нипочем!
      Вдруг мы увидели, как Симонька, хлопая крыльями, вылетел из сарая. Отбежав на несколько шагов, он остановился и, поворачивая голову и вытягивая шею, стал смотреть назад. Было видно, что ему хочется в сарай, но он чего-то боится.
      - Интересно, что там такое? - сказала я.
      - Давай посмотрим, - предложил Ленька.
      Осторожно ступая, мы подкрались к сараю. Я заглянула в приоткрытую дверь, ничего не увидела, кроме кучи соломы, наваленной посредине, и уже хотела сказать, что ничего там нет, как вдруг Ленька толкнул меня в бок. Я в недоумении уставилась на него, потом снова заглянула в сарай. Мне показалось, будто солома шевелится. Я замерла. Из-под соломы показался сапог и тут же снова исчез. Ленька сделал мне знак рукой, и мы начали медленно пятиться назад.
      - Видела? - спросил он, когда мы немного отошли.
      Я молча кивнула.
      - Стой здесь и смотри, - прошептал Ленька и побежал к дому. Спустя минуту он вернулся вместе с бабушкой.
      - Беги за отцом, - сказала мне бабушка.
      Я, не мешкая, побежала в колхоз.
      Не пробежав и полдороги, я увидела отца, ехавшего мне навстречу. Рядом с ним в тележке сидел Алексей Иванович - тот самый председатель зареченского колхоза.
      - Что случилось? - взволнованно спросил отец, подхватывая меня и усаживая в тележку.
      Я быстро рассказала.
      Когда мы подъехали, то увидели Леньку и бабушку, стоявших неподалеку от дома и наблюдавших за сараем. В руках у бабушки был топор, а у Леньки лопатка.
      Отец с Алексеем Ивановичем направились прямо в сарай. Через минуту они вышли, ведя впереди себя здоровенного парня в поддевке. Отец, ощупав его карманы, кивнул Алексею Ивановичу, и тот вернулся в сарай.
      - Вот, в соломе нашел, - сказал он, подавая отцу узкий, длинный нож.
      - Попался, бандюга, - сказал отец.
      Бандит угрюмо смотрел на нас и молчал, потом вдруг схватился руками за живот и застонал.
      - Что, угостили? - не зло, а скорее даже весело сказал Алексей Иванович. - Будешь знать, как без приглашения в гости ходить... Папаша твой тоже, между прочим, далеко не ушел.
      - И того поймали? Где же это? - воскликнула бабушка.
      - Дома, в Заречье, - сказал отец.
      - Пришли мы, стучим, - не открывает, - рассказывал Алексей Иванович. Потом открыл и говорит: "Извините, люди добрые, не слышал, как стучали... Зубы болят, всю ночь маялся, только-только задремал..." Смотрим: щека завязана. Сорвали повязку, а у него бровь и вся щека располосована...
      - Здорово ты его этой лопаткой! - смеясь, сказал отец.
      Бандит быстро взглянул на Леньку и тут же отвел глаза.
      - Что ж, полюбуйся, с кем воевал... - показывая на нас, сказал отец.
      Когда они, посадив бандита в тележку, уехали, Ленька удивленно сказал:
      - Вот... какого коршуна поймали!
      Через несколько дней в колхозе достроили новый дом, в который перевели правление, а мы переехали в старый. В школу мне было теперь почти рядом, и у нас с Ленькой началась новая жизнь, совсем не похожая не прежнюю.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ГРАЧИ КОЛХОЗНЫЕ
      НА НОВОМ МЕСТЕ
      Дом, в котором мы теперь живем, большой и старый. Если взглянуть на него издали, то кажется, будто он лежит распластавшись на земле, придавленный огромной снежной шапкой. Крыльцо с деревянными ступеньками ведет в темные сени, которые делят дом на две половины. В одной живет колхозный конюх Терентий с семьей. Во второй раньше было правление колхоза, а теперь поселились мы. В нашей половине - дощатая перегородка с ободранными обоями и неизживный запах табака.
      - Ну и прокурили! - ворчит бабушка.
      Бабушка, как известно, всегда чем-нибудь недовольна, а нам с Ленькой здесь нравится.
      Первым делом мы с ним, обшарив все вокруг, обнаружили, что перегородка раньше была оклеена розовыми обоями.
      Когда мы сообщили об этом бабушке, она проворчала:
      - Нам-то что толку от этого?
      Мы с Ленькой тщательно ободрали уцелевшие розовые клочки с золотистыми прожилками и припрятали на всякий случай. Стенка стала похожа на старую географическую карту. Сверху в углу я вдруг заметила светлое прямоугольное пятно.
      - Смотри, Ленька, и здесь, в конторе, икона висела! - удивленно воскликнула я.
      Отец рассмеялся.
      - Здесь портрет Ильича был, - сказал он.
      - Зачем сняли? - надул губы Ленька.
      - Он теперь в новом доме висит. Смотрит на всех, щурится, улыбается хороший, мол, дом построили...
      - Прокурите и новый, - не смолчала бабушка, распихивая по углам вещи.
      Отец сокрушенно развел руками и, подмигнув нам с Ленькой, придавил недокуренную папиросу. Потом они с Терентием втащили в дом бабушкин сундук. Квартира сразу приняла жилой вид, и бабушка понемногу начала отходить. Она пере стала ворчать и деловито распоряжалась, что куда ставить. Мы с Ленькой охотно ей помогали.
      Рыска, уже привыкшая к нашим переездам, первым делом отыскала печку и домовито сидела там, жмурясь и равнодушно позевывая.
      Закутанную Лилю тоже сунули к Рыске на печь. Она что-то лопотала на своем непонятном языке, и по ее удивленно-радостным возгласам можно было понять, что ей нравится вся эта суматоха.
      Наконец все было расставлено по местам, и я, оглянувшись вокруг, радостно сказала:
      - Ой, как здорово получилось! Мама приедет в субботу, а у нас уже совсем порядок...
      Чтобы еще больше удивить маму, мы с Ленькой распотрошили старые журналы и, вырезав из них картинки, наклеили на ободранную стенку.
      Мама и в самом деле была удивлена. Войдя в дом и взглянув на нашу работу, она всплеснула руками и расхохоталась. Потом начала переделывать все по-своему.
      Мы с Ленькой стояли надувшись. Пришла тетка Поля, жена Терентия. Подперев щеку рукой, молча смотрела, как мама снимала со стены пестрые картинки. Постояла и, вздохнув, ушла.
      - Не понравилось, видно, у нас, - сказала мама.
      - Да что там! - махнула рукой бабушка. - Она и в тот раз вздыхала, когда мы убирали. Не поймешь ее...
      Мама навела порядок и снова уехала на целую неделю. Короткие зимние дни понеслись один за другим. После школы, сделав уроки, я бежала к оврагу. У оврага собирались ребята со всей деревни. До самых сумерек не стихали там визг и смех. По укатанной дорожке летели вниз быстрые санки. Вихрился снег, замирало сердце, и ветер лихо подсвистывал вслед. Наверх приходилось карабкаться по выбитым в снегу ступенькам. Иногда кто-нибудь, не удержавшись, кубарем катился вниз, сбивая с ног остальных. Пустые санки обгоняли копошащийся клубок. А то наваливались на одни санки по нескольку человек, по дороге срывались, падали и с разгону зарывались в снег. Вылезали с раскрасневшимися веселыми лицами. Никто не обижался, если его нечаянно сталкивали вниз. Только один Петька ходил чистенький, ревниво оберегая свой новенький черный полушубок. Он все время катался один. Отдуваясь и пыхтя, втаскивал санки на гору и, усевшись поудобнее, аккуратненько съезжал вниз.
      - У, единоличник! - косясь на него, ворчала Зинка.
      - Давай сшибем! - предложила я.
      Мы своими санками налетели на Петьку и опрокинули его в сугроб.
      - Куча мала! - заорал подоспевший Ленька, наваливаясь сверху.
      Ребята налетели со всех сторон. Покатились с горы шапки, кто-то сыпал сверху на барахтающихся снег. Из кучи малы Петька вылез весь растрепанный.