— Разве один из ионийских мудрецов не учит нас, что все течет и изменяется, что все лишь неверное мерцание пламени? — спросил я. — Его имя Гераклит из Эфеса, если мне не изменяет память. Или, может быть, ты считаешь, что он почерпнул свои знания от персов?

Ксенодот с уважением посмотрел на меня и сказал одобрительно:

— Ты ученый и много знаешь. Мне очень хотелось встретиться с Гераклитом, когда я был в Эфесе, но, по-моему, он зол на весь мир, иначе с чего бы ему удаляться в горы, чтобы собирать лекарственные травы? Великий царь отправил ему письмо с требованием подробного изложения всех тонкостей его учения, но Гераклит отказался принять послание, а только блеял, как коза, пугая всех, и бросал камни в посыльного; он даже до даров, которые тот ему оставил, не дотронулся. Однако великий царь не рассердился на поведение Гераклита, сказал лишь, что чем старше он сам становится и чем лучше узнает людей, тем больше ему хочется блеять, как коза, и питаться травами.

Я засмеялся:

— Твой рассказ самый интересный из всех, которые я слышал о великом царе. Возможно, и я захотел бы стать ему другом, если бы не жил в безлюдных лесах и не одевался в звериные шкуры.

Ксенодот погладил бороду и многозначительно проговорил:

— Мне кажется, мы понимаем друг друга. Заканчивай поскорее свои дела с тирреном, и мы с тобой отправимся в твой дом. Извини, что я так бесцеремонен, но мне очень хочется познакомиться с вождями сиканов и продолжить нашу беседу.

Но я отрицательно покачал головой и ответил:

— Если ты дотронешься до закопченного камня в очаге сикана, тебе придется пользоваться его гостеприимством и гостеприимством его племени до самой смерти. Видишь ли, сиканы не привыкли показываться чужим иначе, как только во время войны, но даже тогда их вожди непременно надевают деревянные маски, а воины раскрашиваются до неузнаваемости.

— Ловкие ли они воины? И сколько у них племен, и какое оружие? — быстро спросил Ксенодот.

Я отлично знал, что сиканы не спускают с меня глаз, по-прежнему затаившись на опушке леса, поэтому я громко произнес, лениво перекладывая товары тиррена и роясь в мешках с солью:

— На равнине они ни на что не годятся, так как их охватывает страх при одном виде лошади или собаки. Но вот в своих лесах им нет равных в бою. Многие сотни лет их пытались уничтожить, однако из этого ничего не вышло. Они делают стрелы из кремня, и у них есть прочные деревянные копья, которые они закаливают в огне. Из всех металлов они больше всего ценят железо и умеют ковать его, когда оно попадает к ним в руки.

Чтобы пояснить свои слова, я открыл мешок с солью и вытащил из него этрусский нож и сверкающий серп. Когда я поднял их, по лесу прокатился невнятный шум. Ксенодот удивленно посмотрел вокруг, а тиррен быстро дал пощечины своим слугам и приказал им лечь лицом на землю, чтобы они не видели, что происходит. После этого он с готовностью развязал остальные мешки и извлек оттуда провезенные контрабандой железные предметы. Мы уселись на землю и стали торговаться и торговались до тех пор, пока тиррен не сказал жалобно:

— У меня сложилось было впечатление, что времена изменились к лучшему и торговля наладилась благодаря тому, что сиканы стали пользоваться помощью людей, знающих иностранные языки. Но теперь я убедился, что прежде столковаться с сиканами было куда проще — ведь они даже не показывались, а лишь выкладывали для обмена свой товар.

Ксенодот потерял терпение и, потрясая кошелем, спросил:

— Сколько стоят эти вещи? Я куплю их и подарю сиканам, и дело будет наконец сделано.

Меня так рассердила его глупость, что я взял его кошель и сурово произнес:

— Уходи-ка ты отсюда подобру-поздорову вместе с этим достойным тирреном да не забудь прихватить с собой слуг. Погуляешь по лесу, послушаешь птиц, а к полудню вернешься. Может, тогда ты узнаешь о сиканах побольше.

Он страшно раскричался и даже обозвал меня вором, так что купец вынужден был схватить его за руку и силой увлечь за собой. Едва они скрылись из глаз, как появились сиканы, причем не только из нашего племени, но и из некоторых соседних. Многие принялись танцевать радостный танец солнца, несколько человек побежало за товаром, чтобы предложить купцу как можно больше. К полудню у реки уже лежала целая гора всякой всячины: дичь, туши убитых животных (кто-то не поленился приволочь огромного оленя), большие связки свежей рыбы… До заманчивых железных предметов никто даже не дотронулся из опасения, что купцу будет мало всех этих гор снеди, предложенных к обмену. Тиррен должен был сам отобрать те железные вещи, которые хотел бы тут оставить, а прочие забрать с собой и обменять в другом месте.

Я попытался привлечь внимание сиканов к золоту, звенящему в кошеле Ксенодота, но они только отмахнулись, не в силах оторваться от созерцания вожделенных железных предметов. Я выбрал для себя бритву в форме полумесяца — вещь мне крайне необходимую, так как я хотел изменить внешность. Она была сделана из лучшего этрусского железа, и ею легко, без порезов, можно было сбрить самую густую бороду.

Когда Ксенодот вернулся, трава вокруг стоянки была вытоптана, а у лагерного костра лежали груды товаров. Теперь он окончательно уверился в том, что я могу, стоит мне захотеть, вызвать из лесной чащи сто и даже тысячу сиканов, и я охотно объяснил ему, что никто, даже сами местные жители, не знают в точности, сколько их, но когда леса надо защищать от врагов, каждое дерево превращается в вооруженного сикана.

— А всех других сицилийцев они считают врагами, — продолжал я, исподтишка посматривая на Ксенодота. — Они ненавидят и греков, хотя слава Геракла живет в их сказаниях. Сиканы называют его Эркле и чтут его память, однако не совершают в его честь жертвоприношений.

Когда Ксенодот спокойно обдумал все, что услышал от меня, я отдал ему его золото и сказал:

— Я пересчитал твои деньги. Здесь восемьдесят три дарика и серебряные монеты из греческих городов. Меди ты, видимо, носить с собой не привык, значит, ты слишком благородный человек, чтобы быть рабом.

Спрячь свой кошель, ибо тебе все равно не купить меня. Я попросту подарю тебе свои знания о сиканах; им, я думаю, это не повредит. А из золотых монет они бы непременно смастерили женские украшения — ведь они для них то же, что яркое птичье перо, камешек необычной формы или речная раковина.

Я видел, как Ксенодот борется с собой, пытаясь одолеть врожденную ионийскую скупость. Однако же в конце концов победила щедрость, распространенная при дворе царя персов, так что он вновь сунул кошель мне в руки и попросил:

— Возьми деньги в память обо мне и отнесись к ним как к дару моего повелителя.

Я ответил, что не буду обижать его и приму подарок, как того требует обычай, но только сделаю это чуть позже, так как иначе мне придется поделиться монетами с соплеменниками. У тиррена же я взял несколько железных предметов, довольно много соли, цветные ткани и еще кое-какие мелочи.

Купец составил список того, что получил от сиканов, спрятал все это в укромном месте, хорошенько прикрыл корой и воткнул рядом прутик в знак того, что здесь лежит чужое добро. Сиканы — купец был в этом совершенно уверен — даже близко не подойдут к его тайнику. Потом он велел слугам сварить в большом железном котле побольше мяса, старательно посолил его и часть принес в жертву своему богу, а часть развесил на ветках деревьев. После этого тиррен, Ксенодот и слуги отправились прогуляться по берегу, прихватив с собой оружие, поскольку был час водопоя и пугливые олени спускались к реке, где их подстерегали хищники. Подобно любому городскому жителю, Ксенодот вздрагивал от малейшего шороха, и купец, желая успокоить его, показал многочисленные амулеты, охраняющие от сиканских злых духов. Он носил их на шее и запястьях, и самым заметным из них был, конечно же, позеленевший бронзовый морской конек. Увидев его, я побледнел и задрожал.

А потом, как только они ушли, я подал сиканам долгожданный знак. Они бесшумно выскочили из леса и с жадностью набросились на соленую еду, а затем разделили между собой по справедливости полученные от тиррена товары. Жрец приютившего меня племени тоже был здесь, но из чистого любопытства, ибо он знал, что всегда сможет получить то, что ему понадобится.

Я обратился к нему со следующими словами:

— Тот чужестранец, что приехал с купцом, не желает сиканам зла, поэтому я считаю его своим другом и прошу охранять, когда они с тирреном будут путешествовать по лесу. У себя на родине он человек весьма сведущий, но здесь его легко может укусить змея, когда он по нужде сойдет с тропинки.

Жрец кивнул, сказав: «Твоя кровь — моя кровь!» И теперь я знал, что невидимые глаза будут присматривать за Ксенодотом и сиканские юноши отведут от него любую опасность.

Сиканы ушли так же бесшумно, как и появились, а я все так же сидел на корточках возле тлеющих углей лагерного костра. В лесу становилось темно, вечер обещал быть холодным, по водной глади расходились круги от плещущейся рыбы. Где-то ворковали лесные голуби, и спустя некоторое время их стая пронеслась над моей головой, и я почувствовал движение воздуха от взмаха их крыльев.

Это был добрый знак, и теперь я знал, что все хорошо: Афродита хотела мне показать, что не оставила меня. Перед моим мысленным взором предстал мой сияющий крылатый гений, и мне почудилось, что Афродита где-то рядом. Сердце мое забилось, и я протянул руки, чтобы обнять ее, и ощутил легкое прикосновение чьих-то пальцев к своему левому плечу. Я понял: она не забыла меня, хотя и не могла сейчас предстать передо мной, ибо я не был к этому готов. Никогда в жизни не испытал я более восхитительных мгновений!

Неподалеку послышались чьи-то голоса: это возвращались из леса тиррен и его спутники; я поворошил дрова в костре и подложил сосновых веток, которые принесли сиканы, так как становилось все холоднее. Птицы Рожденной из пены громче всего воркуют именно по вечерам, потому что это самое подходящее время для объятий, любовных ласк и поцелуев. Меня охватила тоска по Арсиное, но еще больше мне захотелось поскорее отправиться в путь. Я слишком задержался в стране сиканов, размышляя над их мудростью и мудростью их лесов, а также над последними днями жизни Микона, весьма опечалившими меня.

Несмотря на шерстяной плащ, Ксенодот дрожал от холода и поэтому сразу же направился к костру, потирая закоченевшие руки. Тиррен же для начала проверил, на месте ли его железный котел, ибо, по мнению сиканов, это была ценнейшая вещь на свете. Они сделали бы его общим достоянием племени, а в минуту опасности раскалили бы добела над костром из древесного угля и из мягкого железа выковали бы себе мечи, копья и ножи. Но обычаи сиканов запрещали им брать чужое, так что котел в целости и сохранности стоял на своем месте. В общем, зря недоверчивый тиррен подходил к сиканам с мерками цивилизованного мира.

— Где ты, собственно, берешь соль и откуда едешь? — спросил я его, чтобы убить время, так как, не желая показаться навязчивым, предпочитал, чтобы Ксенодот начал разговор первым.

Тиррен пожал плечами и сказал:

— Я с севера, из-за моря, и сейчас возвращаюсь домой, отдавшись на волю южного ветра, чтобы не плыть вдоль побережья Италии и не платить налог всем греческим городам. Конечно, греки и сами добывают соль на Сицилии, но моя намного дешевле.

Я достал черного морского конька, которого прислал мне Ларс Альсир перед нашим отъездом из Гимеры, показал его тиррену и спросил:

— Ты знаешь, что это?

Он свистнул так, как будто бы вызывал ветер, поднял правую руку, дотронулся левой до лба и ответил:

— Как к тебе, сикану, попал этот священный предмет?

Потом он попросил разрешения взять его в руки, провел пальцем по отполированной до блеска поверхности и захотел купить его у меня.

— Нет-нет, — ответил я. — Ты же хорошо знаешь, что такие вещи не продаются. Так вот, именем этого морского конька я прошу рассказать мне, откуда ты и где берешь соль.

— Ты хочешь стать моим конкурентом? — спросил он.

Но подобная мысль тут же показалась ему смешной, и он улыбнулся, ибо никто и никогда не слышал о сиканах, плавающих по морю. Свои мелкие и неуклюжие лодки они делали из выжженных стволов деревьев.

— Соль я беру у устья великой реки тирренов, — сказал купец. — На нашей земле, земле этрусков, есть две больших реки, и эта течет на юге. Соль сушат на берегу моря, а выше по реке лежит основанный нами город Рим. Там-то и начинается соляная дорога, которая проходит через страну этрусков.

— Ты говоришь, город расположен у реки? — Мое любопытство усилилось, и я вспомнил о листике ивы, который упал передо мной в родник.

Тиррен нахмурился и сказал:

— Да-да, когда-то это был наш город, и мы построили через тамошнюю реку замечательный мост. Теперь Рим населяют другие народы, и двадцать лет назад из города выгнали последнего этрусского царя, род которого происходил из просвященных Тарквиний. [37] Множество людей с дурной репутацией и даже преступников бежит в Рим, чтобы найти там убежище. Нынешние обычаи горожан жестоки, их нравы суровы, но все знания о богах римляне получили в те времена, когда ими правили наши цари.

— Почему вы не вернете этот город себе? — спросил я.

Тиррен покачал головой.

— Ты плохо знаешь нашу страну. У нас каждый город сам выбирает, будет ли он находиться под властью тирана или станет управляться народом. Но в глубине страны по-прежнему правят лукумоны, а последний римский Тарквиний не принадлежал к этому роду. [38] Когда же выяснилось, что никто не горит желанием взять судьбу города в свои руки, власть захватил прославленный царь Ларс Порсенна. Он завоевал Рим, а потом отказался от него, потому что был сыт по горло постоянными заговорами, которые устраивали молодые люди, желающие убить его.

— Ты не любишь Рим, — уверенно сказал я.

— Я странствующий купец, я продаю соль, которую беру у римских купцов, владельцев соляных копей в устье реки, — ответил он. — Купец ничего не любит и ничего не ненавидит, главное, чтобы у него была прибыль. Но римляне — это не люди морского конька, а люди волчицы.

Волосы встали дыбом у меня на голове, когда мне вспомнился разорванный кошкой Арсинои волчонок.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

Он ответил:

— Существует предание, что Рим был основан двумя братьями-близнецами. Матерью их была одна из весталок, хранивших священный огонь в небольшом городке, который стоял в верховьях реки. Женщина сказала, что забеременела от бога войны, которого встретила, когда набирала воду из родника. Лукумон города приказал положить обоих грудных детей в корзину, сплетенную из ивы, и пустить вниз по разлившейся реке. Корзина плыла по течению до тех пор, пока не остановилась у подножия горы, где волчица затащила детей в пещеру и выкормила их своим молоком вместе с волчатами. Если так оно все и было, то очень вероятно, что какой-то бог и впрямь оплодотворил девицу, а потом захотел спасти своих потомков, но скорее всего отцом был какой-нибудь чужестранец. Когда мальчики подросли, один из братьев убил другого, однако оставшемуся в живых не повезло — его убили жители города, который основали братья.

Этруски вошли в город и навели там порядок, — продолжал тиррен. — Но не нашлось лукумона, который захотел бы встать во главе жестокого Рима. Поэтому там правили только цари, которые подчинялись лукумону из Тарквиний.

Его, рассказ потряс меня, но я не изменил своего решения. Предзнаменования, которые я получил, нельзя было трактовать двояко. Лист ивы означал реку, волчонок — город Рим, птицы же летели прямиком на север. Именно туда и надлежало мне отправиться со своими близкими, и мне нечего было опасаться в городе, откуда изгнали царя и где принимали всех преступников и бродяг.

Ксенодот нетерпеливо прислушивался к нашему разговору и через некоторое время сказал:

— О чем это вы так увлеченно беседуете? Может быть, я уже наскучил тебе, о просвещенный сикан?

— Купец рассказывает о своем городе, хотя тиррены, как правило, умеют держать язык за зубами, — ответил я. — Если хочешь, я перейду на греческий.

Тиррен неохотно буркнул:

— Я бы не разговорился, если бы ты не показал мне священного морского конька. Он сделан раньше моего бронзового и куда ценнее его.

Теперь он был не рад, что так разоткровенничался, и лег спать, накрыв голову плащом. Слуги последовали его примеру, и мы с Ксенодотом остались одни.

— У меня жена и двое детей, но мне было знамение, и я должен уйти из сиканских лесов, — сказал я.

— Идем со мной, — быстро ответил он. — Вскоре я вместе со Скитом поплыву обратно в Ионию, а оттуда мы направимся в Сузы. Великий царь персов возьмет тебя в свою свиту, ибо ты предводитель племени сиканов. Когда ты научишься говорить по-персидски и переймешь местные обычаи, он сможет сделать тебя царем всех сиканов.

— Я ответил:

— Знамение зовет меня на север, а не на восток, так что переубеждать меня бессмысленно, запомни. Но если ты окажешь мне покровительство, пока я остаюсь в Сицилии, я расскажу тебе все о сиканах и Эриксе, а это, поверь, немало.

Он никак не хотел понять меня и уверял, что я — сумасшедший, не умеющий воспользоваться случаем, который такому, как я, предоставляется раз в жизни. Но я стоял на своем, и в конце концов мы договорились, что он отправится с тирреном, у которого оставалось еще много товара, дальше по стране сиканов, чтобы как можно лучше познакомиться с ней и по возможности отметить на карте их реки, родники, места торговли и горы, ибо дорог в густых лесах, разумеется, не было, а карта помогла бы путнику определить стороны света. Однако о святых камнях и деревьях, которые чтили сиканы, я не упомянул ни единым словом.

Мы договорились, что, когда тиррен продаст свой товар, я с семьей приду вот сюда, к реке, и встречусь здесь с Ксенодотом. Ксенодот спросил, не стоит ли заранее назначить день и час нашей встречи, и мне стоило большого труда убедить его, что я буду извещен сиканами не только о его прибытии, но и обо всех подробностях его путешествия.