Мартин Бек покривил душой, когда ответил утвердительно на вопрос Леннарта Колльберга. На самом деле содержимое розовой папки его ничуть не волновало.
      Почему же он погрешил против истины?
      Чтобы сделать приятное товарищу? Вряд ли.
      Обмануть его? Ерунда. Вопервых, незачем, вовторых, из этого ничего не вышло бы. Они слишком хорошо и слишком давно знали друг друга, к тому же когокого, а Колльберга не такто просто провести.
      Сам себя обманывал? Тоже чушь.
      Продолжая мусолить этот вопрос, Мартин Бек довел до конца методическое обследование своего кабинета.
      После ящиков стола он принялся за мебель, переставил стулья, повернул письменный стол, пододвинул шкаф чуть ближе к двери, привинтил настольную лампу справа. Его заместитель, видимо, предпочитал держать ее слева. А может, это вышло чисто случайно. В мелочах Колльберг нередко поступал как Бог на душу положит. Зато в важных делах он был предельно основателен. Так, с женитьбой прождал до сорока двух лет, не скрывая, что ему нужна идеальная жена. Ждал ту, единственную.
      На счету Мартина Бека числилось почти двадцать лет неудачного брака с особой, которая явно не была той, единственной.
      Правда, теперь он опять холостяк, но, похоже, слишком долго тянул с разводом. За последние полгода Мартин Бек не раз ловил себя на мысли, что, пожалуй, всетаки зря развелся. Может быть, нудная, сварливая жена лучше, чем никакой… Ладно, это не самая важная из его проблем.
      Он взял вазу с цветами и отнес одной из машинисток. Она как будто обрадовалась.
      Мартин Бек вернулся в кабинет, сел за стол и посмотрел кругом. Порядок восстановлен.
      Уж не пытается ли он внушить себе, что все осталось попрежнему? Праздный вопрос, лучше выкинуть его из головы. Он потянул к себе прозрачную папку, чтобы отвлечься.
      Так, смертный случай… Что ж, порядок. Смертные случаи как раз по его части.
      Ну и где же произошел этот случай?
      Бергсгатан, пятьдесят семь. Можно сказать, под носом у полицейского управления.
      Вообщето он вправе заявить, что его группа тут ни при чем, этим делом должна заниматься стокгольмская уголовная полиция. Позвонить на Кунгсхольмен и спросить, о чем они там думают? Или еще того проще — положить бумаги в пакет и вернуть отправителю.
      Позыв к закоснелому формализму был настолько силен, что Мартину Беку пришлось сделать усилие над собой, чтобы не поддаться.
      Он поглядел на часы. Время ленча. А есть не хочется.
      Он встал, дошел до туалета и выпил теплой воды.
      Вернувшись, обратил внимание, что в кабинете душно, воздух застоялся. Тем не менее он не стал снимать пиджак, даже не расстегнул воротничок.
      Сел за стол, вынул бумаги из папки и начал читать.
      Двадцать восемь лет службы в полиции многому его научили, в частности как, читать донесения и сводки, отбрасывая все лишнее и второстепенное и схватывая суть. Если таковая имелась.
      Меньше часа ушло у него на то, чтобы внимательно изучить все документы. Тяжелый слог, местами ничего не поймешь, а некоторые обороты просто ни в какие ворота не лезут. Это, конечно, Эйнар Рённ — сей стилист от полиции явно пошел в печально известного чинушу, который в сочиненных им правилах уличного движения утверждал, что темнота наступает, когда зажигаются уличные фонари.
      Мартин Бек еще раз перелистал сводку, останавливаясь на некоторых деталях.
      Потом отодвинул бумаги в сторону, поставил локти на стол и обхватил ладонями лоб.
      Нахмурил брови и попробовал осмыслить, что же произошло.
      Вся история распадалась на две части. Первая из них была обыденной и отталкивающей.
      Две недели назад, то есть в воскресенье 18 июня, один из жильцов дома 57 по Бергсгатан на острове Кунгсхольмен вызвал полицию. Вызов был принят в 14.19, но патрульная машина с двумя полицейскими прибыла на место только через два часа. Правда, от полицейского управления до указанного дома всего пять минут пешком, но задержка объяснялась просто. Вопервых, в стокгольмской полиции вообще не хватало людей, а тут еще отпускная пора, да к тому же воскресенье. Наконец, дело явно было не такое уж срочное.
      Полицейские Карл Кристианссон и Кеннет Квастму вошли в дом и обратились к женщине, от которой поступил вызов. Заявительница жила на втором этаже. Она сообщила, что уже несколько дней на лестнице стоит неприятный запах, который заставил ее заподозрить неладное.
      Оба полицейских тоже сразу обратили внимание на запах. Квастму определил его как запах разложения, «очень похожий на вонь от тухлого мяса». Дальнейшее определение источника запаха (сообщал тот же Квастму) привело их к дверям квартиры этажом выше. По имеющимся данным, за дверью находилась однокомнатная квартира, с некоторых пор занимаемая жильцом примерно шестидесяти лет по имени Карл Эдвин Свярд. Фамилия установлена по сделанной от руки надписи на кусочке картона под кнопкой электрического звонка. Поскольку были основания предполагать, что в квартире может находиться тело самоубийцы, или покойника, умершего естественной смертью, или собаки (писал Квастму), а возможно, больной и беспомощный человек, было решено проникнуть внутрь. Электрический звонок явно не работал, а на стук никто не отзывался. Попытки найти управляющего домом, дворника или когонибудь еще, располагающего вторым ключом, не дали результата. Тогда полицейские обратились за инструкциями к начальству и получили приказание проникнуть в квартиру.
      Послали за слесарем, на это ушло еще полтора часа. Когда прибыл слесарь, он констатировал, что дверь заперта на замок с секретом, не поддающийся никаким отмычкам, и щель для почты отсутствует. С помощью специального инструмента замок удалось вырезать, но дверь тем не менее не открылась.
      Кристианссон и Квастму, дежурство которых давно кончилось, снова обратились за инструкциями и получили распоряжение выломать дверь. На вопрос, не будет ли при этом присутствовать ктонибудь из уголовной полиции, им сухо ответили, что больше послать некого.
      Слесарь уже ушел, сделав свое дело.
      Около семи вечера Квастму и Кристианссону удалось снять дверь с наружных петель, сломав шплинты. Но тут «возникли новые препятствия». Как выяснилось затем, дверь, помимо замка, запиралась двумя металлическими задвижками и железной балкой, которая «утапливалась в косяк». И только еще через час полицейские смогли проникнуть в квартиру, где царила страшная духота и стоял невыносимый трупный запах.
      В комнате, окно которой выходило на улицу, был обнаружен мертвец. Он лежал на спине примерно в трех метрах от окна, рядом с включенным электрокамином. Изза жаркой погоды и тепла от камина труп раздулся и стал «по меньшей мере вдвое больше обычной толщины». Разложение достигло высокой степени, «в изобилии наблюдались черви».
      Окно было заперто на щеколду изнутри, штора спущена.
      Второе окно, на кухне, выходило во двор. Рама была заклеена бумажной лентой и, судя по всему, давно не открывалась.
      Мебели было мало, обстановка убогая. Квартира «в смысле потолка, пола, стен, обоев и покраски» сильно запущена.
      Число обнаруженных предметов обихода на кухне и в жилой комнате совсем незначительно.
      Из найденных пенсионных документов было выяснено, что покойник — Карл Эдвин Свярд, 62 года, бывший складской рабочий, пенсия назначена по инвалидности шесть лет назад.
      После осмотра квартиры следователем Гюставссоном тело было отправлено на судебномедицинскую экспертизу.
      Предварительное заключение: самоубийство или смертный случай вследствие голода, болезни или иных естественных причин.
      Мартин Бек порылся в карманах пиджака, тщетно пытаясь нащупать снятые с производства сигареты «Флорида».
      Газеты ничего не писали о Свярде. Стишком банальная история. Стокгольм занимает одно из первых мест в мире по числу самоубийств, но об этом стараются не говорить, а когда уж очень прижмет, выкручиваются с помощью подтасованной и лживой статистики. Обычное и самое простое объяснение — в других странах со статистикой ловчат еще больше. Правда, в последние годы даже члены правительства не решаются официально прибегать к этому трюку. Должно быть, уразумели, что люди больше доверяют собственным глазам, чем уверткам политиканов.
      Ну а если это не самоубийство, то и вовсе ни к чему шум поднимать… Дело в том, что так называемое общество всеобщего благоденствия изобилует больными, нищими и одинокими людьми, которые в лучшем случае питаются собачьим кормом и чахнут без всякого ухода в крысиных норах, громко именуемых человеческим жильем.
      Словом, история явно не для широкой публики. Да и полиции как будто делать нечего.
      Если бы повесть о пенсионере Карле Эдвине Свярде этим исчерпывалась. Однако у нее было продолжение.

      Мартин Бек был старый служака и хорошо знал: если в сводке не сходятся концы с концами, в девяноста девяти случаях из ста причина заключается в том, что ктото работал спустя рукава, совершил ошибку, небрежно оформил протокол, не уловил сути дела или попросту не умеет вразумительно излагать свои мысли.
      Вторая часть истории о покойнике в доме на Бергсгатан заставила Мартина Бека насторожиться.
      Поначалу все шло как положено. В воскресенье вечером тело увезли в морг. В понедельник в квартире произвели столь необходимую дезинфекцию, и в тот же день сотрудники полиции оформили надлежащий протокол.
      Вскрытие было произведено во вторник; заключение поступило в полицейское управление на следующий день.
      Исследовать старый труп отнюдь не весело, особенно когда заранее известно, что человек покончил с собой или умер естественной смертью. А если он к тому же не занимал видного места в обществе, скажем, был всегонавсего скромным пенсионером, бывшим складским рабочим, в таком деле и подавно нет ничего интересного.
      Подпись на протоколе вскрытия была незнакома Мартину Беку — скорее всего, какойнибудь временный работник… Текст пестрил учеными словами, и разобраться в нем было непросто.
      Возможно, оттого и дело продвигалось не слишком быстро. Ибо в отдел насильственных преступлений, к Эйнару Рённу, документы, судя по всему, попали только через неделю. И только там, похоже, произвели надлежащее впечатление.
      Мартин Бек пододвинул к себе телефон, чтобы впервые за много месяцев набрать служебный номер. Поднял трубку, положил правую руку на диск и задумался.
      Он забыл номер морга. Пришлось заглянуть в справочник.
      — Ну конечно, помню. — В голосе эксперта (это была женщина) звучало удивление. — Заключение отправлено нами две недели назад.
      — Знаю.
      — Там чтонибудь неясно?
      — Просто я тут коечего не понимаю…
      — Не понимаете? Как так?
      Кажется, она оскорблена?
      — Согласно вашему протоколу, исследуемый покончил с собой.
      — Совершенно верно.
      — Каким способом?
      — Разве это не вытекает из заключения? Или я написала так невразумительно?
      — Что вы, что вы.
      — Так чего же вы тогда не поняли?
      — По чести говоря, довольно много. Но виновато, разумеется, мое собственное невежество.
      — Вы подразумеваете терминологию?
      — И ее тоже.
      — Ну, такого рода трудности неизбежны, если у вас нет медицинского образования, — утешила она его.
      Высокий, звонкий голос — должно быть, совсем молодая.
      Мартин Бек промолчал. Ему следовало бы сказать: «Послушайте, милая девушка, это заключение предназначено не для патологоанатомов. Запрос поступил из полиции, значит, надо писать так, чтобы любой оперативный работник мог разобраться».
      Но он этого не сказал. Почему?
      Врач перебила его размышления:
      — Алло, вы слушаете?
      — Дада, слушаю.
      — У вас есть какиенибудь конкретные вопросы?
      — Да. Прежде всего, хотелось бы знать, на чем основана ваша гипотеза о самоубийстве.
      — Уважаемый господин комиссар, — ответила она озадаченно, — тело было доставлено нам полицией. Перед тем как произвести вскрытие, я разговаривала по телефону с сотрудником, который, насколько я понимаю, отвечал за дознание. Он сказал, что случай рядовой и ему нужен ответ только на один вопрос.
      — Какой же?
      — Идет ли речь о самоубийстве.
      Мартин Бек сердито потер костяшками пальцев грудь. Рана до сих пор давала себя знать. Ему объяснили, что это психосоматическое явление, все пройдет, как только подсознание отключится от прошлого. Но сейчас его раздражало как раз не прошлое, а самое натуральное настоящее. И подсознание тут вовсе ни при чем.
      Допущена элементарная ошибка. Вскрытие должно производиться объективно. Наводить судебного врача на версию — чуть ли не должностное преступление, особенно когда патологоанатом, как в данном случае, молод и неопытен.
      — Вы запомнили фамилию сотрудника, который говорил с вами?
      — Следователь Альдор Гюставссон. Я поняла так, что он ведет это дело. Он произвел на меня впечатление опытного и сведущего человека.
      Мартин Бек не имел никакого представления о следователе Альдоре Гюставссоне и его профессиональных качествах.
      — Итак, полиция дала вам определенные установки? — спросил он.
      — Можно сказать и так. Во всяком случае, мне дали ясно понять, что подозревается суицид.
      — Вот как.
      — Разрешите напомнить, что суицид означает «самоубийство».
      Мартин Бек оставил эту шпильку без ответа.
      — Вскрытие было сопряжено с трудностями? — осведомился он.
      — Да нет. Если не считать обширных органических изменений. Это всегда накладывает свой отпечаток.
      Интересно, много ли самостоятельных вскрытий на ее счету?
      — Процедура долго длилась?
      — Нет, недолго. Поскольку речь шла о самоубийстве или остром заболевании, я начала с вскрытия торакса.
      — Почему?
      — Покойный был пожилой человек. При скоропостижной смерти естественно предположить сердечную недостаточность или инфаркт.
      — Откуда вы взяли, что смерть была скоропостижной?
      — Ваш сотрудник намекнул на это.
      — Как намекнул?
      — Довольно откровенно, помнится мне.
      — Что он сказал?
      — Сказал? Что старичок либо покончил с собой, либо у него был разрыв сердца. Чтото в этом роде.
      Еще одна вопиющая ошибка. В деле нет никаких данных, исключающих возможность того, что Свярд перед смертью несколько суток пролежал парализованный или в забытьи.
      — Ну хорошо, вы вскрыли грудную клетку.
      — Да. И почти сразу мне все стало ясно. Версия напрашивалась сама собой.
      — Самоубийство?
      — Вот именно.
      — Каким способом?
      — Покойник выстрелил себе в сердце. Пуля осталась в тораксе.
      — Он попал в самое сердце?
      — Почти. А точнее, в аорту. — Она помолчала. Потом спросила не без яда: — Я выражаюсь достаточно понятно?
      — Да.
      Мартин Бек постарался возможно тщательнее сформулировать следующий вопрос:
      — У вас большой опыт работы с огнестрельными ранами?
      — Полагаю, вполне достаточный. К тому же данный случай представляется не таким уж сложным.
      Сколько убитых огнестрельным оружием довелось ей вскрывать? Троих? Двоих? А может быть, всего лишь одного?
      Словно угадав его невысказанные сомнения, она дала справку:
      — Я работала в Иордании во время гражданской войны два года назад. Там хватало огнестрельных ран.
      — Но вряд ли было много самоубийств.
      — Это верно.
      — Так вот, самоубийцы редко целят в сердце, — объяснил Мартин Бек. — Большинство стреляют себе в рот, некоторые — в висок.
      — Не спорю. Но все равно он далеко не первый. В курсе психологии сказано, что самоубийцам как раз присуще побуждение направлять оружие в сердце. Особенно это касается лиц, которым самоубийство представляется романтичным. А таких достаточно много.
      — Как повашему, сколько мог прожить Свярд с таким ранением?
      — Очень мало. Минуту, от силы две или три. Внутреннее кровоизлияние было обширным. Я бы сказала — минуту, и вряд ли я намного ошибусь. Это играет какуюнибудь роль?
      — Может быть, и не играет. Но меня интересует еще один вопрос. Вы исследовали останки двадцатого июня.
      — Да, двадцатого.
      — Как вы считаете, сколько дней прошло тогда с его смерти?
      — Ну, как вам сказать…
      — В заключении этот пункт сформулирован не совсем четко.
      — Это довольно затруднительный вопрос. Возможно, более опытный патологоанатом смог бы ответить точнее.
      — А выто как считаете?
      — Не меньше двух месяцев, но…
      — Но?
      — Все зависит от условий в помещении. Температура и влажность воздуха играют большую роль. Например, если было жарко, срок мог быть и меньше. С другой стороны, как я уже говорила, процесс разложения зашел достаточно далеко…
      — Что вы скажете о входном отверстии?
      — На этот вопрос трудно ответить по той же причине.
      — Выстрел произведен в упор?
      — Помоему, нет. Но учтите, что я могу ошибаться.
      — И всетаки, вы как считаете?
      — Помоему, он застрелился вторым способом. Если не ошибаюсь, основных способов известно два?
      — Совершенно верно, — подтвердил Мартин Бек.
      — Либо дуло приставляют вплотную к телу и спускают курок. Либо держат пистолет или другое оружие в вытянутой руке, дулом к себе. В этом случае, насколько я понимаю, курок спускают большим пальцем?
      — Верно. И вы склоняетесь к этой версии?
      — Да. Правда, это не окончательный вывод. Когда налицо такие изменения в тканях, трудно определить, произведен ли выстрел в упор.
      — Понятно.
      — Выходит, одна я такая непонятливая, — небрежно произнесла девушка. — К чему столько вопросов? Неужели вам так важно знать, когда именно он застрелился?
      — Похоже, что да. Свярда обнаружили мертвым в его квартире, окна и двери были заперты изнутри, он лежал рядом с электрокамином.
      — Вот вам и причина разложения, — оживилась она. — Тогда достаточно было и месяца.
      — Правда?
      — Ну да. Оттого и трудно определить, был ли выстрел произведен в упор.
      — Ясно, — сказал Мартин Бек. — Благодарю за помощь.
      — Что вы, не за что. Звоните, если чтонибудь еще будет непонятно.
      — До свидания.
      Он положил трубку.
      Здорово она все объясняет. Этак скоро лишь один вопрос останется невыясненным.
      Правда, вопрос весьма заковыристый.
      Свярд не мог покончить с собой.
      Какникак, чтобы застрелиться, надо иметь чем.
      А в квартире на Бергсгатан не было обнаружено огнестрельного оружия.

      Мартин Бек снова взялся за телефонную трубку.
      Он хотел разыскать полицейских из патрульной машины, которая выезжала на Бергсгатан, но их не было на дежурстве. Немало времени ушло на то, чтобы выяснить, что один из них в отпуску, а другого вызвали в суд свидетелем по какомуто делу.
      Гюнвальд Ларссон гдето заседал, Эйнар Рённ ушел по делам. В конце концов Мартин Бек нашел сотрудника, который переправил дело из участка в городскую уголовную полицию. Однако долго же он раскачивался — только в понедельник двадцать седьмого оформил отправку… Мартин Бек счел нужным осведомиться:
      — Это верно, что заключение судебного врача поступило к вам еще в среду?
      — Ейбогу, точно не знаю. — В голосе сотрудника сквозила неуверенность. — Во всяком случае, я прочитал его только в пятницу.
      И так как Мартин Бек молча ждал объяснения, он продолжал:
      — В нашем участке только половина людей на месте. Елееле управляемся с самыми неотложными делами. А бумаги все копятся, что ни день — только хуже.
      — Значит, до пятницы никто не знакомился с протоколом?
      — Почему же, начальник оперативного отдела смотрел. В пятницу утром он и спросил меня, у кого пистолет.
      — Какой пистолет?
      — Которым застрелился Свярд. Сам я пистолета не видел, но решил, что ктото из полицейских, которые первыми приехали по вызову, обнаружил оружие.
      — Передо мной лежит их донесение, — сказал Мартин Бек. — Если в квартире находилось огнестрельное оружие, они обязаны были упомянуть об этом.
      — Я не вижу никаких ошибок в действиях нашего патруля, — защищался голос в телефоне.
      Старается выгородить своих людей… Что ж, его нетрудно понять. За последние годы полицию критикуют все острее, отношения с общественностью резко ухудшились, а нагрузка почти удвоилась. В итоге люди пачками увольняются из полиции, причем уходят, как правило, лучшие. И хотя в стране растет безработица, полноценную замену найти невозможно. А кто остался, горой стоят друг за друга.
      — Допустим, — сказал Мартин Бек.
      — Ребята действовали правильно. Как только они проникли в квартиру и обнаружили покойника, они вызвали следователя.
      — Вы имеете в виду Гюставссона?
      — Совершенно верно. Он из уголовной полиции, ему положено делать выводы и докладывать обо всем, что замечено. Я решил, что они обратили его внимание на пистолет и он его забрал.
      — И умолчал об этом в своем донесении?
      — Всякое бывает, — сухо заметил сотрудник.
      — Так вот, похоже, что в комнате вовсе не было оружия.
      — Да, похоже. Но я узнал об этом только в прошлый понедельник, когда разговаривал с Кристианссоном и Квастму. И сразу переслал все бумаги на Кунгсхольмсгатан.
      Полицейский участок и уголовная полиция находились в одном и том же квартале, и Мартин Бек позволил себе заметить:
      — Не такое уж большое расстояние.
      — Мы действовали, как положено, — отпарировал сотрудник.
      — По правде говоря, меня больше интересует вопрос о Свярде, чем о промахах той или иной стороны.
      — Если ктонибудь допустил промах, то уж во всяком случае не служба охраны порядка.
      Намек был достаточно прозрачный, и Мартин Бек предпочел закруглить разговор.
      — Благодарю за помощь, — сказал он. — Всего доброго.
      Следующим его собеседником был следователь Гюставссон, основательно замотанный, судя по голосу.
      — Ах, это дело, — вспомнил он. — Да, непонятная история. Что поделаешь, бывает.
      — Что бывает?
      — Непонятные случаи, загадки, которые просто нельзя решить. Безнадежное дело, сразу видно.
      — Я попрошу вас прибыть сюда.
      — Сейчас? На Вестберга?
      — Вот именно.
      — К сожалению, это невозможно.
      — В самом деле? — Мартин Бек посмотрел на часы. — Скажем, к половине четвертого.
      — Но я никак не могу…
      — К половине четвертого, — повторил Мартин Бек и положил трубку. Он встал и начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину. Все правильно. Так уж повелось последние пять лет, все чаще приходится для начала выяснять, как действовала полиция. И нередко это оказывается потруднее, чем разобраться в самом деле.
      Альдор Гюставссон явился в пять минут пятого.
      Фамилия Гюставссон ничего не сказала Мартину Беку, но лицо было знакомо. Худощавый брюнет лет тридцати, манеры развязные и вызывающие. Мартин Бек вспомнил, что ему случалось видеть его в дежурке городской уголовной полиции и в других, не столь достославных местах.
      — Прошу сесть.
      Гюставссон опустился в самое удобное кресло, положил ногу на ногу и достал сигару. Закурил и сказал:
      — Муторное дельце, верно? Ну, какие будут вопросы?
      Мартин Бек покрутил между пальцами шариковую ручку, потом спросил:
      — Когда вы прибыли на Бергсгатан?
      — Вечером, чтонибудь около десяти.
      — И что вы увидели?
      — Жуть. Жирные белые черви. И запах паскудный. Одного из полицейских вырвало в прихожей.
      — Где находились полицейские?
      — Один стоял на посту у дверей. Второй сидел в патрульной машине.
      — Они все время держали дверь под наблюдением?
      — Сказали, что все время.
      — Ну, и что вы… что ты предпринял?
      — Как что — вошел и посмотрел. Картина, конечно, была жуткая. Но ведь проверитьто надо, вдруг дело нечистое.
      — Однако ты пришел к другому выводу?
      — Ну да. Дело ясное, как апельсин. Дверь была заперта изнутри на кучу замков и задвижек. Ребята елееле взломали ее. И окно заперто, и штора опущена.
      — Окно попрежнему было закрыто?
      — Нет. Они сразу открыли его, как вошли. А иначе пришлось бы противогаз надевать.
      — Сколько ты там пробыл?
      — Недолго. Ровно столько, сколько понадобилось, чтобы убедиться, что уголовной полиции тут делать нечего. Картина четкая: либо самоубийство, либо естественная смерть, а этим местный участок занимается.
      Мартин Бек полистал донесение.
      — Я не вижу описи изъятых предметов.
      — Правда? Выходит, забыли. Да только что там описывать? Барахлато почти не было. Стол, стул, кровать, да в кухонной нише разная дребедень, вот и все.
      — Но ты произвел осмотр?
      — Конечно. Все осмотрел, только потом дал разрешение.
      — Какое?
      — Чего — какое? Не понял.
      — Какое разрешение ты дал?
      — Останки увозить, какое же еще. Старичка ведь надо было вскрывать. Даже если он своей смертью помер, все равно, есть такое правило.
      — Ты можешь изложить свои наблюдения?
      — Запросто. Труп лежал в трех метрах от окна. Примерно.
      — Примерно?
      — Я не взял с собой рулетки. Месяца два пролежал, должно быть, совсем сгнил. В комнате было два стула, стол и кровать.
      — Два стула?
      — Ага.
      — Ты только что сказал — один.
      — Правда? Нет, кажется, всетаки два. Так, еще полка с книгами и старыми газетами. Ну и на кухне дветри кастрюли, кофейник и все такое прочее.
      — Все такое прочее?
      — Ножи там, вилки, консервный нож, мусорное ведро…
      — Понятно. На полу чтонибудь лежало?
      — Ничего, не считая покойника. Полицейские тоже ничего не нашли, я спрашивал.
      — В квартиру еще ктонибудь заходил?
      — Нет, ребята сказали, что никто не заходил. Только я да они. Потом приехали мужики с фургоном и увезли труп в полиэтиленовом мешке.
      — И причина смерти Свярда уже установлена.
      — Ага, вот именно. Застрелился. Уму непостижимо! Куда же он пушкуто дел?
      — У тебя есть какиенибудь предположения на этот счет?
      — Ноль целых. Дурацкий случай. Этого дела не раскрыть, я точно говорю. Редко, но бывает.
      — А полицейские что сказали?
      — Да ничего. Что они могут сказать — обнаружили труп, убедились, что все было заперто, и точка. Если бы в квартире пушка была, неужели мы ее не нашли бы. Да и где ей быть, если не на полу рядом с покойничком.
      — Ты выяснил личность покойника?
      — А как же. Фамилия — Свярд, на двери написано. С одного взгляда видно, что за человек.
      — Нуну?
      — Обычный алкаш, надо думать. Клиент для органов призрения. Такие частенько кончают с собой. Или упиваются до смерти, или с инфарктом на тот свет отправляются.
      — Больше ничего существенного не добавишь?