Современный шведский детектив

      — А что, — оживился Бульдозер. — В этом чтото есть. Косвенным образом он виноват. Его ловкие операции раззадоривают и менее талантливых преступников. Так что можно сказать…
      — Ради Бога, — перебил его Гюнвальд Ларссон. — Остановись.
      Рённ направился в свой кабинет.
      За его столом сидел человек, которого он очень давно не видел. Мартин Бек.
      — Привет, — поздоровался гость. — Ты что, в драке побывал?
      — Угу. Косвенным образом.
      — Это как же понимать?
      — Сам не знаю, — туманно ответил Рённ. — Я теперь уже ничего не понимаю. А ты зачем пришел?

XX

      Окно кабинета Эйнара Рённа в штабе уголовной полиции на Кунгсхольмсгатан выходило во двор, открывая хозяину вид на огромный котлован. Постепенно из этой ямины вырастет, заслоняя вид, новое роскошное здание ЦПУ. От ультрасовременного колосса в сердце Стокгольма полиция протянет свои щупальца во все стороны и крепко стиснет ими незадачливых граждан. Ведь не все же могут уехать за границу, и не каждый способен покончить с собой.
      Выбор места и гипертрофированные размеры нового полицейского штаба вызвали горячую критику, но в конце концов полиция настояла на своем.
      Заветной целью полиции, вернее некоторых ее руководящих деятелей, была власть. Именно стремление к власти прежде всего определяло действия полиции в последние годы. А поскольку полиция до сих пор никогда не выступала в шведской политике как самостоятельная сила, лишь немногие осознали, чем это пахнет, большинству же ее непрекращающаяся активность казалась непонятной и противоречивой.
      Новое здание должно служить олицетворением новой силы и власти. Облегчить централизованное управление в тоталитарном духе, а заодно стать крепостью, закрытой для посторонних глаз твердыней. Роль посторонних отводилась в этом случае всему народу.
      И еще один важный мотив: над шведской полицией в последнее время много смеялись. Слишком много. Теперь смеху будет положен конец, полагали в соответствующих кругах.
      Впрочем, все это пока не выходило за пределы сокровенных чаяний, лелеемых кучкой людей. И то, что при благоприятных политических зигзагах могло трансформироваться в министерство ужаса и кошмара, пока что было всего лишь огромной яминой в каменистой почве острова Кунгсхольмен.
      И попрежнему из окна Рённа можно было свободно обозреть верхнюю часть Бергсгатан и пышную зелень Крунубергского парка.
      Мартин Бек встал с кресла и подошел к окну. Ему было видно даже окно той самой квартиры, где Карл Эдвин Свярд месяца два пролежал мертвый и всеми забытый.
      — Прежде чем стать специалистом по ограблениям банков, ты расследовал один смертный случай. Фамилия покойного — Свярд.
      Рённ смущенно хихикнул.
      — Специалистом… Не сглазь!
      Рённ был человек как человек, но в характере — ничего общего с Мартином Беком, поэтому сотрудничество у них никогда не ладилось.
      — Но насчет Свярда ты прав, — продолжал он. — Я как раз занимался этим делом, когда меня отрядили в распоряжение специальной группы.
      — Отрядили в распоряжение?
      — Ну да, направили в спецгруппу.
      Мартин Бек поморщился. Сам того не замечая, Рённ сбивается на военный жаргон… Два года назад в его речи не было словечек вроде «отрядили в распоряжение».
      — Так, и к какому же выводу ты пришел?
      Рённ помял свой красный нос и пробурчал:
      — Я не успел копнуть как следует. А почему ты спрашиваешь?
      — Потому что это дело, как известно, поручили мне. Своего рода трудовая терапия.
      — Угу… Дурацкое дело. Прямо как начало детективного романа. Убитый старик в комнате, которая заперта изнутри. А тут еще…
      Он умолк, словно чегото устыдился. Еще одна несносная привычка, его поминутно надо подстегивать. Скажем, так:
      — Ну, что еще?
      — Да нет, просто Гюнвальд сказал, что мне следовало бы тотчас арестовать самого себя.
      — Это почему же?
      — В качестве подозреваемого. Да ты погляди — видишь? Дескать, я мог сам застрелить его отсюда, из окна моего кабинета.
      Мартин Бек не ответил, и Рённ окончательно смешался.
      — Да нет, это он пошутил, конечно. И ведь окно Свярда было закрыто изнутри. И штора опущена, и стекло целое. К тому же…
      — Что к тому же?
      — К тому же я никудышный стрелок. Один раз с восьми метров промахнулся по лосю. После этого отец не давал мне ружья. Только термос доверял, водку да бутерброды. Так что…
      — Что?
      — Да ведь тут двести пятьдесят метров. Если я с восьми метров из ружья по лосю промазал, так из пистолета вообще в тот дом не попаду! Ох, ты извини меня, ради Бога… Я просто не подумал…
      — Что не подумал?
      — Да нет, я все время говорю про пистолеты, про стрельбу, а ведь тебе это должно быть неприятно.
      — Ничуть. Ну и что же ты всетаки успел сделать?
      — Да почти ничего, как я сказал. Провели криминалистическое исследование, но к тому времени там уже столько натоптали… Еще я позвонил в химическую лабораторию, спросил, проверяли руки Свярда на следы пороха или нет. Оказалось, не проверяли. И в довершение всего…
      — Ну, что?
      — Да то, что трупа уже не было. Кремировали. Хорошенькая история. Дознание, называется.
      — А биографией Свярда ты занимался?
      — Да нет, не успел. Но я задумал было одно дело.
      — Какое же?
      — Сам понимаешь, если человек убит из пистолета, должна быть пуля. А баллистической экспертизы не провели. Ну я и позвонил патологоанатому — между прочим, оказалась женщина, — и она сказала, что положила пулю в конверт, а конверт этот кудато засунула. Словом, халатность на каждом шагу.
      — А дальше?
      — А дальше она никак не могла найти его, конверт этот. Я ей велел, чтобы непременно разыскала и отправила пулю на баллистическую экспертизу. На а потом дело у меня забрали.
      Глядя на дома вдали на Бергсгатан, Мартин Бек задумчиво потер переносицу большим и указательным пальцами.
      — Послушай, Эйнар, — сказал он. — А что ты лично думаешь об этом случае? Твое частное мнение?
      В полиции личное и частное мнение о следственных делах обсуждается только между близкими друзьями.
      Мартин Бек и Рённ никогда не были ни друзьями, ни недругами.
      Рённ примолк, неприятно озадаченный вопросом Мартина Бека. Наконец он заговорил:
      — Помоему, в квартире был револьвер, когда туда вломились полицейские.
      Почему именно револьвер? Очень просто: гильзу не нашли. Стало быть, Рённ все же коечто соображает. В самом деле, на полу — скажем, под трупом — лежал револьвер. Потом ктото его забрал.
      — Но ведь тогда выходит, ктото из полицейских врет?
      Рённ уныло мотнул головой.
      — Угу… То есть я сказал бы подругому: просто они дали маху, а потом решили покрывать друг друга. Допустим, Свярд покончил с собой и револьвер лежал под трупом. Тогда ни полицейские, ни Гюставссон, которого они вызвали, не могли видеть его, пока тело оставалось на месте. А когда труп увезли, у них, вернее всего, опять же руки не дошли пол проверить.
      — Ты знаешь Альдора Гюставссона?
      — Знаю.
      Рённ поежился, но Мартин Бек воздержался от неприятных вопросов. Вместо этого он сказал:
      — Еще одно важное дело, Эйнар.
      — Какое?
      — Ты разговаривал с Кристианссоном и Квастму? Когда я вышел на работу в понедельник, только один из них был на месте, а теперь ни одного застать не могу — первый в отпуску, у второго выходной.
      — Ну как же, я обоих вызывал сюда.
      — И что они показали?
      — То же самое, что написали в донесении, ясное дело. Что с той минуты, когда они взломали дверь, и пока не ушли, в квартире побывало только пятеро.
      — То есть они сами, Гюставссон и двое, которые увезли тело?
      — Точно так.
      — Ты, конечно, спросил, смотрели ли они под трупом?
      — Угу. Квастму сказал, что смотрел. А Кристианссона вывернуло наизнанку, и он предпочел держаться подальше.
      Мартин Бек продолжал нажимать.
      — И потвоему, Квастму соврал?
      Рённ почемуто замялся.
      «Сказал ведь „а“, — подумал Мартин Бек, — так не тяни, говори „б“!»
      Рённ потрогал пластырь на лбу.
      — Недаром мне говорили, что не дай Бог попасть к тебе на допрос.
      — А что?
      — Да ничего, только похоже, что верно говорили.
      — Извини, но, может быть, ты всетаки ответишь на мой вопрос?
      — Я не специалист по свидетельской психологии, — сказал Рённ. — Но мне показалось, что Квастму говорил правду.
      — У тебя концы с концами не сходятся, — холодно заметил Мартин Бек. — С одной стороны, ты допускаешь, что в комнате был револьвер, с другой стороны, считаешь, что полицейские говорили правду.
      — А если другого объяснения нет, тогда что?
      — Ладно, Эйнар, я ведь тоже верю Квастму.
      — Но ты же с ним не разговаривал, сам сказал, — удивился Рённ.
      — Ничего подобного я не говорил. Я беседовал с Квастму во вторник. Но у меня — в отличие от тебя — не было случая расспросить его почеловечески, в спокойной обстановке.
      Рённ надулся.
      — Нет, с тобой и вправду тяжело.
      Он выдвинул ящик стола и достал блокнот. Полистал его, вырвал листок и протянул Мартину Беку.
      — Вот еще данные — может, тебе пригодится, — сказал он. — Ведь Свярд совсем недавно переехал сюда, на Кунгсхольмен. Я выяснил, где он жил прежде. Но тут дело ушло от меня, на том все и кончилось. Держи адрес, прошу.
      Мартин Бек поглядел на листок. Фамилия, номер дома, название улицы — Тюлегатан. Он сложил листок и сунул его в карман.
      — Спасибо, Эйнар.
      Рённ промолчал.
      — Пока.
      Рённ едва кивнул.
      Их отношения никогда не отличались сердечностью, а сегодня, похоже, между ними пробежала еще одна черная кошка.
      Мартин Бек покинул кабинет Рённа и вышел из здания уголовного розыска. Быстро шагая по Кунгсхольмсгатан, он дошел до Королевского моста, пересек пролив, по Кунгсгатан вышел на Свеавеген и повернул на север.
      Улучшить отношения с Рённом было бы совсем нетрудно: сказать ему доброе слово, похвалить.
      Тем более что основания для этого были. С самого начала расследование смерти Свярда велось коекак, и лишь после того, как дело поручили Рённу, установился надлежащий порядок.
      Рённ тотчас уразумел, что под трупом мог лежать револьвер — обстоятельство крайне существенное. Точно ли Квастму осмотрел пол после того, как увезли тело? Строго говоря, если он этого не сделал, какой с него спрос? Рядовой полицейский, а тут появляется Гюставссон, он старше чином, он криминалист, так что его категорические выводы в большой мере снимали ответственность с полицейских.
      А если Квастму не осмотрел пол, это в корне меняет всю картину. После того как тело увезли, полицейские опечатали квартиру и уехали. Но что означало в данном случае «опечатать квартиру»?
      Ведь для того, чтобы проникнуть внутрь, пришлось снять дверь с петель, причем еще до этого над ней крепко поработали. В итоге опечатывание свелось к тому, что полицейские протянули веревочку от косяка до косяка и повесили стандартную бумажку, возвещающую, что вход воспрещен согласно такомуто параграфу. Пустая формальность, при желании кто угодно в любой день мог без труда проникнуть внутрь. И унести чтонибудь, например, огнестрельное оружие.
      Но тут возникают два вопроса. Вопервых, получается, что Квастму намеренно солгал, и притом так искусно, что убедил не только Рённа, но и самого Мартина Бека. А ведь Рённ и Мартин Бек стреляные воробьи, им не такто просто заморочить голову.
      Вовторых, если Свярд застрелился сам, зачем комуто понадобилось выкрадывать оружие?
      Явный абсурд.
      Как и то, что покойник лежал в комнате, которая была надежно заперта изнутри и в которой к тому же явно не было никакого оружия.
      Судя по всему, у Свярда не было близких родственников. Известно также, что он ни с кем не водил компании.
      Но если его никто не знал, кому тогда на руку его смерть?
      В общем, надо выяснить целый ряд вопросов.
      В частности, Мартин Бек решил проверить еще одну деталь, связанную с событиями, которые происходили в воскресенье, 18 июня.
      Но прежде всего необходимо побольше узнать о Карле Эдвине Свярде.
      На листке, полученном от Рённа, помимо адреса, была записана фамилия.
      «Квартиросдатчик: Рея Нильсен».
      Кстати, вот и нужный ему дом. Взглянув на доску с перечнем жильцов, он убедился, что хозяйка дома сама проживает тут же. Необычно… Что ж, может, хоть здесь повезет?
      Мартин Бек поднялся на третий этаж и позвонил.

XXI

      Серый фургон, никаких особых примет, если не считать номерных знаков… Люди, работающие на этом фургоне, были одеты в комбинезоны примерно такого же цвета, как машина, и ничто в их внешности не выдавало их занятия. То ли слесариремонтники, то ли работники одной из муниципальных служб. В данном случае справедливо было второе.
      Скоро шесть вечера, и, если в ближайшие четверть часа не случится ничего чрезвычайного, они после конца рабочего дня отправятся по домам — часок посвятят детишкам, после чего предадутся созерцанию полной мнимой значительности, а на деле — пустой телевизионной программы.
      Мартин Бек не застал хозяйку дома на Тюлегатан, зато тут ему повезло больше. Два труженика в серых комбинезонах сидели подле своего «фольксвагена» и тянули пиво, не обращая внимания на едкий запах дезинфекции и на еще один аромат, которого никакая химия на свете не может истребить.
      Задние дверцы машины были, естественно, открыты, поскольку кузов старались проветривать при каждом удобном случае.
      В этом прекрасном городе двое в комбинезонах исполняли специфическую и весьма важную функцию. Их повседневная работа заключалась в том, чтобы переправлять самоубийц и иных малопочтенных покойников из домашней обстановки в другую, более подходящую.
      Коекто — например, пожарники, полицейские, некоторые репортеры и другие посвященные лица — тотчас узнавал эту серую машину на улице и понимал, что знаменует ее появление. Но для подавляющего большинства это был обыкновенный, заурядный фургон. Что и требовалось — зачем сеять уныние и страх среди людей, которые и без того достаточно запуганы и подавлены.
      Подобно многим другим, кому приходится исполнять не самые приятные обязанности, водитель фургона и его напарник относились к своей работе с философским спокойствием и нисколько не драматизировали свою роль в механизме так называемого процветающего общества. О делах службы толковали преимущественно между собой, ибо давно убедились, что большинство слушателей воспринимает эту тему весьма и весьма негативно, особенно когда соберутся веселые собутыльники или подруги жизни пригласят одна другую на чашку кофе.
      С сотрудниками полиции они общались каждый день, однако все больше с рядовыми.
      Так что внимание комиссара полиции, который к тому же удосужился сам прийти, было для них даже отчасти лестным.
      Тот, который побойчее, вытер губы рукой и сказал:
      — Ну как же, помню. Бергсгатан — точно?
      — Совершенно верно.
      — Вот только фамилия мне ничего не говорит. Как вы сказали — Скат?
      — Свярд.
      — Мимо. Нам ведь фамилии ни к чему.
      — Понятно.
      — К тому же это было в воскресенье, а по воскресеньям нам особенно жарко приходится.
      — Ну а полицейского, которого я назвал, не помните? Кеннет Квастму?
      — Мимо. Фамилии для меня звук пустой. А вообщето фараон там стоял, все наблюдал за нами.
      — Это когда вы тело забирали?
      — Вово, когда забирали, — кивнул собеседник Мартина Бека. — Мы еще решили, что этот, видно, матерый.
      — В каком смысле?
      — Так ведь фараоны бывают двух родов. Одних тошнит, другим хоть бы хны. Этот даже нос не зажал.
      — Значит, он стоял там все время?
      — Ну да, я же говорю. Небось следил, насколько добросовестно мы исполняем свои обязанности…
      Его товарищ усмехнулся и хлебнул пива.
      — Еще один вопрос, последний.
      — Валяйте.
      — Когда вы поднимали тело, ничего не заметили? Под ним ничего не лежало?
      — А что там могло лежать?
      — Пистолет, скажем. Или револьвер.
      — Пистолет или револьвер. — Водитель засмеялся. — Кстати, в чем разница?
      — У револьвера вращающийся барабан.
      — А, это такой шпалер, как у ковбоев в кино?
      — Совершенно верно. Но дело не в этом, мне важно знать вообще, не было ли на полу под покойником какогонибудь оружия.
      — Видите ли, комиссар, этот клиент был не первой свежести.
      — Не первой свежести?
      — Ну да, он месяца два пролежал.
      Мартин Бек кивнул.
      — Мы перенесли его на полиэтилен, и, пока я запаивал края, Арне собрал с пола червей. У нас для них есть особый пакет с какойто дрянью, от которой им сразу каюк.
      — Ну?
      — Ну так если бы Арне вместе с червями попался шпалер, уж наверно он бы заметил! Верно, Арне?
      Арне кивнул и захихикал, но подавился пивом и закашлялся.
      — Как пить дать, заметил бы, — вымолвил он наконец.
      — Значит, ничего не лежало?
      — Ничегошеньки. И ведь полицейский тут же стоял, глаз не сводил. Кстати, он еще оставался там, когда мы уложили клиента в цинковый ящик и отчалили. Точно, Арне?
      — Как в аптеке.
      — Вы абсолютно уверены?
      — Сто пятьдесят процентов. Под этим клиентом ничего не лежало, кроме отборной коллекции циномия мортуорум.
      — Это еще что такое?
      — Трупные черви.
      — Значит, уверены?
      — Чтоб мне провалиться.
      — Спасибо, — сказал Мартин Бек.
      И ушел.
      После его ухода разговор еще некоторое время продолжался.
      — Здорово ты его умыл, — сказал Арне.
      — Чем?
      — Да этим греческим названием. А то ведь эти шишки думают, что все остальные только на то и годятся, что тухлых жмуриков возить.
      Зазвонил телефон. Арне взял трубку, буркнул чтото и положил ее на место.
      — Черт, — сказал он. — Опять висельник.
      — Что поделаешь, — скорбно вздохнул его коллега. — Се ля ви.
      — Не люблю, висельников, честное слово. Что ты там еще загнул?
      — Да ничего, поехали.
 
      Похоже было, что Мартин Бек проработал все наличные факты, касающиеся странного казуса на Бергсгатан. Во всяком случае, он достаточно четко представлял себе, что сделано полицией. Оставалось еще одно важное дело: разыскать заключение баллистической экспертизы, если таковая вообще производилась.
      О самом Свярде он попрежнему знал очень мало, хотя и принял меры, чтобы собрать сведения.
      Бурные события среды совершенно не коснулись Мартина Бека. Он ничего не слышал о банковских ограблениях и о невзгодах спецгруппы — и ничуть об этом не жалел. Побывав во вторник в квартире Свярда, он сперва отправился в уголовную полицию на Кукгсхольмсгатан. Там все были поглощены своими собственными заботами, всем было не до него, тогда он прошел в здание ЦПУ. И сразу услышал в кулуарах толки, которые в первую минуту показались ему смехотворными. Но, поразмыслив, он расстроился.
      Кажется, его намерены повысить.
      Повысить?
      И куда же его назначат? Начальником управления? Членом коллегии? Заместителем начальника ЦПУ по вопросам быта и гигиены?
      Ладно, это все неважно. Небось обычная, ни на чем не основанная коридорная болтовня.
      Звание комиссара полиции ему присвоили не так давно, в 1967 году, и он вовсе не рассчитывал на дальнейшее продвижение по служебной лестнице. Во всяком случае, не раньше чем через четырепять лет. Казалось бы, это любому ясно, ведь чточто, а вопрос о ставках и назначениях в государственных учреждениях досконально изучен всеми, и каждый ревниво взвешивает свои и чужие шансы.
      Так откуда же эти толки?
      Должны быть какието резоны. Какие?
      Мартин Бек мог представить себе два мотива.
      Первый: его хотят выжить с поста руководителя группы расследования убийств. Так сильно хотят, что готовы придать ему ускорение вверх по бюрократической лестнице — самый распространенный способ отделываться от нежелательных или слишком явно неквалифицированных должностных лиц. Однако в данном случае этот мотив, скорее всего, ни при чем. Конечно, у него есть враги в ЦПУ, но вряд ли он представляет для них какуюнибудь угрозу. К тому же его преемником должен стать Колльберг, а это, с точки зрения высшего начальства, ничуть не лучше.
      Вот почему второй мотив казался ему более правдоподобным. К сожалению, он и намного более унизителен для затронутых сторон.
      Пятнадцать месяцев назад Мартин Бек едва не приказал долго жить. Он — единственный в современной истории шведской полиции высокий чин, раненный пулей так называемого преступника. Случай этот вызвал много шума, и поведение Мартина Бека совершенно незаслуженно изображали как подвиг. Дело в том, что у полиции, по вполне естественным причинам, острый дефицит на героев, а посему заслуги Мартина Бека в относительно успешном исходе драмы раздували сверх всякой меры.
      Итак, полицейское сословие обзавелось своим героем. А как отметить героя? Медаль он успел получить еще раньше. Значит, его надо хотя бы повысить!
      У Мартина Бека было вдоволь времени, чтобы проанализировать события того злополучного дня в апреле 1971 года, и он уже давно пришел к выводу, что действовал неправильно, не только в моральном, но и в чисто профессиональном смысле. И он отлично понимал, что задолго до него к такому же выводу пришли многие его коллеги.
      Он схватил пулю по собственной дурости.
      И за это его теперь собираются назначить на более высокую и ответственную должность.
      Весь вечер вторника он размышлял об этом казусе, но как только в среду пришел в кабинет на аллею Вестберга, то всецело переключился на дело Свярда. Сидя в одиночестве за своим столом, он с холодной и неумолимой систематичностью прорабатывал материалы следствия.
      И в какойто момент поймал себя на мысли, что, пожалуй, это для него сейчас и впредь самый подходящий вариант: работать над делом в одиночку, привычными методами, без помех со стороны. Он всегда был склонен к уединению, а теперь и вовсе начал превращаться в затворника, его не тянуло в компанию, и он не ощущал стремления вырваться из окружающей его пустоты. В глубине души он чувствовал, что ему чегото недостает. Чего именно? Может быть, подлинной увлеченности.
      Этак недолго стать роботом, функционирующим под колпаком из незримого стекла…
      Дело, которым он сейчас занимался, чисто профессионально не вызывало у него особых сомнений. Либо он решит задачу, либо не решит. В его группе процент успешного расследования был высок, во многом благодаря тому, что дела чаще всего попадались несложные, виновные быстро сдавались и признавали свою вину.
      К тому же группа расследования убийств была неплохо оснащена техникой. В этом ее превосходила только служба безопасности, в существовании которой было мало смысла, ведь она все время занималась почти исключительно учетом коммунистов, упорно закрывая глаза на разного рода фашистские организации, а посему, чтобы не остаться совсем без дела, ей приходилось измышлять несуществующие политические преступления и мнимые угрозы безопасности страны. Результат был соответствующий, а именно — смехотворный. Однако служба безопасности представляла собой тактический резерв для борьбы против нежелательных идейных течений, и нетрудно было представить себе ситуации, когда ее деятельность станет отнюдь не смехотворной…
      Конечно, случались осечки и у группы расследования убийств, бывало, что следствие заходило в тупик и в архив ложилось нераскрытое дело. Причем нередко и злоумышленник был известен, да не желал признаваться, а улик не хватало. Так уж бывает: чем примитивнее насильственное преступление, тем скуднее подчас доказательства.
      Типичным примером мог служить последний провал Мартина Бека. В Лапландии один муж далеко не первой молодости пришиб топором свою столь же пожилую супругу. Мотивом убийства было то, что он давно состоял в связи с более молодой экономкой и ему надоели упреки ревнивой жены. Убийца отнес труп в дровяной сарай, а так как дело было зимой, то стоял трескучий мороз; муж выждал около двух месяцев, потом положил убиенную супругу на санки и дотащил до ближайшего селения, куда от его хутора было двадцать километров по бездорожью. Там он заявил, что жена упала и ударилась головой о плиту, и сослался на лютый мороз, которыйде помешал ему привезти ее раньше. Вся округа знала, что это ложь, но хуторянин стоял на своем, и экономка была с ним заодно, а местные полицейские, не отличавшиеся высокой квалификацией, при осмотре места преступления уничтожили все следы. Потом они обратились за помощью в центр, и Мартин Бек две недели торчал в захудалой гостинице, прежде чем сдался и уехал домой. Днем он допрашивал убийцу, а по вечерам, сидя в ресторане, слушал, как местные жители хихикают за его спиной.
      Но вообщето неудачи случались редко.
      Дело Свярда было более мудреным: Мартин Бек не помнил ничего похожего в своей практике. Казалось бы, это должно его подхлестнуть, но он относился к загадкам равнодушно и не испытывал ни малейшего азарта.
      Исследование, которое он провел в среду, сидя в своем кабинете, почти ничего не дало. Данные о покойном, почерпнутые из обычных источников, оказались довольно скудными.
      В уголовной картотеке Карл Эдвин Свярд не значился, но из этого вытекало только то, что он никогда не привлекался к суду, а мало ли преступников благополучно уходят от карающей руки правосудия? Не говоря уже о том, что закон сам по себе призван охранять сомнительные интересы определенных классов и пробелов в нем больше, чем смысла.
      Судя по тому, что по ведомству административного контроля за Свярдом ничего не числилось, он не был алкоголиком. Ибо власти пристально следят за тем, сколько спиртного потребляют такие люди, как Свярд. В Швеции, когда пьет буржуазия, это называется «умеренным потреблением спиртных напитков», а простой люд сразу зачисляют в разряд алкоголиков, нуждающихся в наблюдении или лечении. И оставляют без наблюдения и лечения.
      Свярд всю жизнь был складским рабочим; в последнее время он работал в экспедиторском агентстве. Он жаловался на боли в спине — обычный для его профессии недуг — и в пятьдесят шесть лет получил инвалидность. После этого он, судя по всему, перебивался, как мог, на пенсию, пополнив собой ряды тех членов общества, для блага которых на полках магазинов отводится так много места банкам с собачьим и кошачьим кормом.
      Кстати, в кухонном шкафу Свярда только и нашли съестного, что наполовину опустошенную банку с надписью «Мяу».
      Вот и все, что Мартину Беку удалось выяснить в среду. Если не считать еще коекаких малозначительных фактов.
      Свярд родился в Стокгольме, его родители скончались в сороковых годах, он никогда не был женат и никому не платил алиментов. За помощью в органы социального обеспечения не обращался. В фирме, где он работал до ухода на пенсию, его никто не помнил.
      Врач, который подписал заключение об инвалидности, отыскал в своих бумагах записи о том, что пациент не способен к физическому труду и слишком стар для переквалификации. К тому же сам Свярд заявил врачу, что его не тянет больше работать, он не видит в этом никакого смысла.
      Может быть, и выяснять, кто его убил и зачем, тоже нет никакого смысла…
      К тому же способ убийства настолько непонятен, что, похоже, стоит сперва отыскать убийцу и уже от него узнать, как было дело.
 
      Но это все было в среду, а в четверг, примерно через час после беседы с водителем зловонного фургона, Мартин Бек снова подошел к дому на Тюлегатан.
      Вообщето его рабочий день кончился, но ему не хотелось идти домой.
      Он опять поднялся на третий этаж, остановился и передел дух.
      А заодно еще раз прочел надпись на овальной табличке. На белой эмали — зеленые буквы: РЕЯ НИЛЬСЕН.
      Электрического звонка не было, но с притолоки свисал шнурок.
      Мартин Бек дернул его и стал ждать.
      Колокольчик послушно звякнул. И никакой реакции. Дом был старый, и через ребристые стекла в створках Мартин Бек видел свет в прихожей. Видимо, дома ктото есть; когда он приходил днем, свет не горел.
      Выждав немного, он снова дернул за шнурок. На этот раз после звонка послышались торопливые шаги, и за полупрозрачным стеклом возник чейто силуэт.
      У Мартина Бека давно выработалась привычка первым делом составлять себе общее представление о людях, с которыми его сталкивала служба. Или, выражаясь профессиональной прозой, регистрировать приметы.
      Женщине, которая открыла дверь, на вид было не больше тридцати пяти, но чтото подсказывало ему, что на самом деле ей около сорока.
      Рост невысокий, примерно метр пятьдесят восемь. Плотное телосложение, но не толстая, а скорее ладная и подтянутая.
      Черты лица энергичные, не совсем правильные; строгие голубые глаза смотрели на него в упор, обличая человека решительного и смелого.
      Волосы светлые, прямые, коротко остриженные; в данную минуту — мокрые и нерасчесанные. Он уловил приятный запах какогото шампуня.
      Одета она была в белую тенниску и поношенные джинсы, блеклый цвет которых свидетельствовал, что они не один десяток раз побывали в стиральной машине. Тенниска на плечах и груди влажная: видно, только что надела.
      Так… Плечи сравнительно широкие, бедра узкие, шея короткая, загорелые руки покрыты светлым пушком. Босая. Ступня маленькая, пальцы прямые, как у людей, предпочитающих носить сандалии или сабо, а то и вовсе обходиться без обуви.
      Мартин Бек поймал себя на том, что рассматривает ее ноги с таким же профессиональным вниманием, с каким привык штудировать следы крови и трупные пятна, и перевел взгляд на ее лицо.
      Глаза пытливые, брови чуть нахмурены…
      — Я мыла голову, — сказала она.
      Голос был несколько хриплый, то ли от простуды, то ли от курения, то ли просто от природы.
      Он кивнул.
      — Я кричала: «Войдите!» Два раза кричала. Дверь не заперта. Когда я дома, обычно не запираю. Разве что отдохнуть захочется. Вы не слышали, как я кричала?
      — Нет. Вы — Рея Нильсен?
      — Да. А вы из полиции?
      Мартин Бек не жаловался на смекалку, но сейчас он явно встретил человека, способного дать ему несколько очков вперед. В несколько секунд она верно классифицировала его и к тому же, судя по выражению глаз, уже составила себе мнение о нем. Какое именно?