— А во вторник ты где был?
— Во вторник? Дома.
— Весь вечер?
— Ага. Весь вечер. Я рано лег спать, потому что в пять утра мне надо было на работу.
— Но первого мая ты тем не менее отправился в Копенгаген, хотя тоже надо было спозаранку идти на работу?
— Нет.
— Нет? Что значит «нет»?
— Во вторник у меня был выходной.
— А завтра? Тоже с утра пораньше?
— Нет. Завтра я тоже выходной. По субботам я не работаю.
— А что ты делал вечером в среду?
— В среду? Пьянствовал. У нас на этаже был праздник. Вчера целый день мучился похмельем ужас просто…
— Ну а сегодня вечером где ты пропадал?
— В «Атене».
— И весь вечер там торчал?
— Нет. Довольно долго шатался по городу, потом пошел в «Атен». Потом на полдевятого сходил в кино, а после опять бродил по улицам и решил, что ужасно глупо прятаться от полиции. Ну и подумал: вернусь домой. Ведь рано или поздно вы меня все равно сцапаете.
— Какой же фильм ты смотрел?
— Не помню.
— Не помнишь?
— Нет. Я пошел в первую попавшуюся киношку… Опять же машинально… чтоб просто отсидеться где-нибудь и подумать… в одиночестве. Идиотизм, конечно, что я смылся. Значит, он на меня не заявлял?
— Нет, — сказал Хольмберг, невольно начиная верить ему, — не заявлял. Мы тебя искали, чтобы поговорить о Фроме и о твоем ходатайстве насчет работы.
— А теперь что будет? Его убили… но при чем тут мое заявление? И кстати, откуда вам это известно?
— Что известно?
— Что я подал документы.
— Известно, и все.
— Ага, — удивился Эрн. — Но при чем тут убийство?
— А ты к убийству непричастен?
— Нет.
Вестерберг покачивался в Туреновом кресле так, что оно скрипело. Этот звук заставил Эрна обернуться в его сторону.
Вестерберг улыбнулся этакой сатанинской улыбкой.
Эрн как будто задумался.
Ларе Вестерберг был молодой криминалист, тридцати лет от роду. На посторонних он производил впечатление человека многоопытного, закаленного, потому что взял в привычку напускать на себя весьма суровый вид. Однако при близком знакомстве тотчас выяснялось, что характер у него, скорее, мягкий. Он был невысок ростом, худ, носил тоненькие усики. Но глаза смотрели остро, пронзительно. И голос тоже был резкий. От вопросов, которые он задавал, допрашиваемые частенько впадали в столбняк или вконец запутывались. Кое-кто определенно назвал бы его манеру вести допрос зверской. И все же среди сослуживцев он пользовался популярностью, хотя некоторые слегка ему завидовали. Этакий не в меру резвый теленок.
Вестерберг и Эрн смерили друг друга взглядом.
— Я ничего не знаю об убийстве Фрома. Ведь когда его убили, я был в Копенгагене. Я же сказал. Вы мне не верите?
— Пора бы усвоить, что верить нельзя никому, — сказал Вестерберг. — Откуда мы знаем, был ты в Копенгагене или нет.
— Да, но… Ёста ездил вместе со мной. Он может подтвердить, что я, что мы оба…
Он даже взмок от волнения. На лбу выступила испарина, капля пота повисла на нижней губе.
— Это, по-твоему. А откуда нам известно, что вы с Ёстой не сговорились отвечать одинаково? Почему мы должны вам верить? Одного твоего слова мало. Ну, допустим, еще Ёста… так ведь он, может, выгораживает дружка.
— Но зачем ему это? У меня остался билет на паром. Мы
былив Копенгагене!
— Прекрасно. А чем ты это докажешь? Билеты можно взять у кого угодно.
— Да, но… Я говорю правду.
В этот момент появился Улофссон.
— Я потолковал с твоим приятелем Ёстой и еще с одним парнем по имени Хенрик Форсель. По словам Ёсты, вы с ним были в Копенгагене, и Форсель подтверждает это. Он, дескать, встретил тебя сразу по возвращении, и вы пошли к нему пить джин. И оба с самого начала были здорово подшофе.
Роланд Эрн смотрел на Улофссона.
— Гм, — откашлялся Хольмберг. — Так, говоришь, у тебя есть билеты, и вообще…
— Есть, в пиджаке, в кармане. Я тогда по-другому был одет… в светлый костюм. Он дома висит. Там в кармане билет на паром, билеты в «Тиволи», счет с парома — можете посмотреть.
— Будем очень тебе обязаны.
— Я могу принести.
— Пока отложим. Лучше расскажи о том, как устраивался на работу, и о своих контактах с Фромом и Ингой Йонссон.
— Инга Йонссон?.. А кто это?
— Неужели не знаешь?
— Инга Йонссон… А-а, вспомнил! Секретарша Фрома. Она подписывала письмо с приглашением на личную беседу с Фромом.
— Вот-вот.
Хольмберг все больше проникался уверенностью, что сидящий перед ними парень в Фрома не стрелял.
Еще двадцать минут беседы с Роландом Эрном — и они выяснили, что он действительно экономист, но ему никак не удается найти работу по специальности.
Он пытал счастья приблизительно в сорока фирмах, и каждый раз его вежливо благодарили за проявленный интерес. Но, к сожалению…
Аттестаты у него были довольно заурядные. Средний уровень, без отличий и хвалебных отзывов.
Наткнувшись в газете на объявление о вакансии во фромовской «Рекламе», он послал свои документы. И получил письмо с вызовом для личной беседы. Почему — он не понял. Но во время разговора с Фромом сообразил, что Фром придавал особое значение тому, что он работал в кальмарском землячестве и даже был там председателем. С точки зрения Фрома, это был большой плюс, так сказать, лишний козырь.
Фром говорил, что это получше любой бумажки. Важнее. И свидетельствует о целеустремленности и умениях. Это именно то, что нужно. Ведь председатель землячества имеет дело с коллективом, располагает опытом общения с людьми и знает в них толк.
Роланд Эрн воспрянул духом: наконец-то он получит работу, по вкусу и перестанет разносить письма. Не за тем же он пять лет учился. Чтобы, разносить письма, диплом экономиста не нужен.
Правда, реклама тоже не совсем его профиль, но для; начала сойдет… первый шаг, что ни говори. Хоть какая-то надежда появилась.
— Другим хуже приходится…
— Вот как! — заметил Улофссон.
— У меня есть старый армейский приятель, он по специальности учитель биологии, а работает золотарем.
— Кто-то должен и этим заниматься.
— Да я и не говорю ничего плохого о самой работе. Только, разве уж так необходимо становиться магистром философии и набирать тридцать тысяч крон долга, чтоб после этого вкалывать золотарем?
— Едва ли…
— Вы с Фромом повздорили? — спросил Хольмберг.
— Повздорили? Нет, а что?
— Тогда почему ты стащил у Ёсты две сотни?
— А-а, это… У меня кончились деньги, и надо было стрельнуть немного до получки.
— Почему же ты не попросил взаймы?
— Сам не знаю. Пожалуй, боялся, что он откажет.
— Гм… Ты ничего не слышал о комиссаре Турене?
— О Турене? Слышал. В него ведь тоже стреляли. Как он?
— А тебе-то что?
Его внезапное любопытство покоробило Хольмберга.
— Да я просто так спросил. У
меняотец работает в полиции, в Кальмаре. Знаете, прямо не по себе становится, когда подобные истории происходят в кругах, к которым принадлежит твой собственный родитель.
Это заявление было для них точно ушат ледяной воды.
— Твой отец работает в полиции? — выдавил Улофссон. — В Кальмаре?
— Да. В уголовке. Он инспектор отдела розыска.
— Господи боже…
— Что?
— Ничего.
Вот черт, разом подумали Улофссон и Хольмберг. Бес бы их драл. Неужели не могли обращаться с ним помягче
7Ну и дела…
— Турен пока жив, — сказал, наконец, Хольмберг.
— Рад слышать. А то я совсем скис, когда прочел, что стреляли в сотрудника полиции. Сразу начинаешь думать о собственном старике.
— Понятно. Хольмберг встал:
— Ладно, Роланд. Если ты не против, мы подбросим тебя до дому, а заодно поглядим на твои билеты и все прочие копенгагенские сувениры. Для порядка, сам пони маешь…
— Ясное дело.
3
Хольмберг и Улофссон поехали вместе с Эрном в общежитие кальмарского землячества.
В кармане пиджака действительно лежали билеты, счет с парома и еще кое-какие мелочи, явно приобретенные в Копенгагене. В том числе билет с датой на штемпеле из порноклуба под названием «Салун Дикий Запад».
— Хорошо повеселились? — спросил Хольмберг.
— Да так себе. Закосел я здорово, почти ничего и не помню.
— Ну, не будем тебе мешать. Надеюсь, ты проявишь снисходительность к тому, что ребята, пожалуй, слегка перестарались с тобой?..
— Конечно, — заверил Эрн. — Забудем об этом.
Яведь понимаю, только зло берет, когда на тебя этак кидаются. Отец рассказывал о вещах и похуже… Не думайте об этом. Я знаю, вы делали свое дело, и говорить тут нечего.
4
Когда они вернулись, Вестерберг сидел у дежурного по управлению.
— Я связался с Кальмаром, — сообщил он. — Есть у них там розыскник по имени Рютгер Эрн, с дурацким прозвищем Бубновый Туз. И у этого Эрна действительно есть сын Роланд, который учится в Лунде.
Хольмберг хмыкнул.
По дороге домой они не могли отделаться от ощущения, что прямо у них перед носом медленно лопнул большой воздушный шар.
Весьма малоприятное ощущение.
А весенняя ночь полна прохлады, звезд и легкого ветерка.
В такие ночи засыпаешь с трудом.
Хольмберг вернулся домой в три, а уснул только в четверь шестого. Когда на улице уже рассвело.
5
Когда пришел Севед, Буэль еще не спала.
— Ну?
— Что «ну»?
— Это он?
— Нет…
И Севед рассказал, что произошло. Потом привлек жену к себе, и Буэль даже удивилась его напористой жадности. Он точно давал выход накопившимся эмоциям. Правда, ей было очень хорошо.
Наконец оба уснули. Уже наступило субботнее утро. Уже запели птицы. В траве сверкали капли росы.
Глава семнадцатая
Суббота — день семейный. Настраиваешься надвое суток отдыха и забываешь о работе. Можно побегать по магазинчикам, потолкаться в универсаме, немножко поважничать, раздвигая прохожих детской коляской.
Можно убрать квартиру и навести кругом воскресный блеск.
Можно встать в субботу пораньше, предвкушая два свободных дня в семье.
Мартин Хольмберг ничего такого не сделал.
Он работал в полиции и полным ходом вел расследование убийства, которое вдобавок касалось его лично.
Черстин дала ему поспать до одиннадцати, сама прибрала дом, сама сходила в магазин за продуктами.
Эмиль Удин позвонил из больничного автомата в Стокгольм и сказал жене, что надеется скоро быть дома.
Улофссоны проснулись без четверти двенадцать.
Когда Севед открыл глаза, голова у него болела и во всем теле по-прежнему чувствовалась усталость — будто и не спал вовсе.
А суббота продолжалась — выходной день, когда надо накопить сил к понедельнику, к новой неделе.
Мартин Хольмберг попытался читать английский детектив, но, несмотря на всю оригинальность и занимательность «Wobble To Death»
Питера Лавси, так и не отвлекся от размышлений об убийце.
Севед Улофссон уныло возился с авиамоделью, приладил, было крыло, потом зачем-то опять снял и, рассвирепев, швырнул модель в стенку так, что она рассыпалась.
Все они крайне нуждались в отдыхе, потому что совершенно вымотались.
Но праздное торчание дома раздражало и Хольмберга, и Улофссона, при всей усталости оба стремились хоть что-нибудь сделать.
Ларе Вестерберг сидел в своем глубоком кресле и смотрел по телевизору викторину. Он очень надеялся, что Стуке выиграет.
Глава восемнадцатая
1
Инга Йонссон скончалась в субботу вечером при драматических обстоятельствах.
2
В сознание она так и не пришла.
Жизнь угасала, медленно и неумолимо. Сердце билось все прерывистее, все реже. И, наконец, замерло.
После обеда посыльный из цветочного магазина принес ей букет. Красные гвоздики.
Вечером, без пяти десять, ночная сестра, дежурившая в отделении, услышала, как кто-то отворил дверь на лестницу.
Дверь тихо открылась и так же тихо закрылась опять.
Сестра решила, что кому-то из коллег вздумалось зайти к ней поболтать или выпить кофе.
Музыкальный радиокалейдоскоп близился к концу, и ей хотелось дослушать.
Но почему никто не заходит?
Девушка встала, вышла из комнаты и осмотрелась.
Коридор был пуст.
Скорее всего, кто-то просто заглядывал в коридор. Может, по ошибке.
Она вернулась к транзистору.
Шаги за дверью?
В самом деле, похоже.
Она нахмурилась и опять вышла в коридор.
Первое, что бросилось ей в глаза, это распахнутая дверь палаты, в которой лежала Инга Йонссон.
Очнулась? Неужели это она встала и бродит по этажу?
Ведь она не…
Сестра быстро шагнула к двери.
Нет, вон она лежит…
В ту же секунду девушка почувствовала, что за спиной кто-то есть.
Резко обернулась.
Какой-то парень спешил к выходу. Спешил изо всех сил, но крадучись.
Походка у него была неровная, так как он хромал.
3
— Эй! — негромко окликнула сестра.
Голос ее эхом раскатился среди голых стен. Человек оглянулся.
И тут открылась дверь на лестницу. Появился дежурный врач в белом халате.
Хромой повернулся к двери.
— Добрый вечер, — сказал врач, глядя на парня. По том взгляд его скользнул дальше и остановился на сестре в открытых дверях палаты. — Что вы здесь делаете?
— Спросите у него! — Дежурная кивнула на парня. Тот сделал два шага вперед и взмахнул рукой. Врач пригнулся, и кулак задел его только по плечу.
— Это еще что за глу…
Второй удар попал в челюсть, и в мозгу у дежурного врача вспыхнул сноп пламени. Он попятился, точно слепой. Перед глазами все поплыло. Он тряхнул головой, чтобы очухаться. И в эту минуту противник нанес ему третий удар, в солнечное сплетение. Он согнулся пополам, ловя ртом воздух. Новый удар, по голове, и врач ничком рухнул на жесткий пол.
Парень оглянулся и оцепенел. Руки его инстинктивно взлетели вверх, защищая лицо, но фаянсовая ваза угодила ему по лбу. И с громким треском разбилась.
— Господи! — простонала сестра, увидев, что ваза попала в цель.
Парень повалился на врача, из раны на лбу текла кровь.
Сестра бросилась к телефону.
Через пять минут приехала полиция.
4
Двенадцать минут спустя прибыл Хольмберг, а еще через восемь — Улофссон.
— Похоже, ты летел сломя голову, — вместо приветствия сказал Хольмберг.
— Еще бы! А что, собственно, произошло?
— Инга Йонссон скончалась.
— Что?!
Появились еще две ночные сестры.
Дежурная сидела на стуле почти в полной прострации.
Драчливый малый стоял в окружении двух полицейских. Избитый врач, прислонясь к барьеру в приемном отделении, большими глотками пил лекарство от головной боли. Лицо у него было бледное.
Подошел врач «неотложки». Он только что констатировал смерть Инги Йонссон.
— Да… — проговорил Хольмберг. — Она мертва…
— Его рук дело? — Улофссон кивнул на взлохмаченного парня с кровавой ссадиной на лбу.
— Нет, — сказал Хольмберг. — По мнению доктора Андерберга, она умерла естественной смертью от последствий избиения, причем скончалась уже примерно в половине десятого. С точностью он пока не может сказать.
— В таком случае кто это такой? — спросил Улофссон, опять показывая на парня.
— Подойди сюда, — сказал Хольмберг. Парень вздрогнул и воззрился на него. — Ну… иди сюда, кому я сказал.
Парень шагнул к ним. Прихрамывая. Улофссон и Хольмберг многозначительно переглянулись.
— Таким вот образом, — прищурился Улофссон. Таким вот образом…
Он мгновенно забыл об усталости, начисто забыл.
5
Без четверти одиннадцать Хольмберг включил свет в кабинете Турена; два полицейских втолкнули туда арестованного и посадили на табурет.
Улофссон подошел к окну и задернул шторы.
Хольмберг уселся за стол и закурил, разглядывая парня.
— Ну, — сказал он через некоторое время.
Парень оторвал взгляд от потолка и посмотрел на Хольмберга.
— Кто же ты, черт возьми, такой?
— Свенссон.
— Кто?
— Свенссон.
— Какой еще Свенссон? Полное имя, возраст, номер метрики, адрес!
— Бенгт Свенссон. — Парень опять умолк.
— Год рождения? — не отставал Хольмберг.
— Сорок четвертый.
— Когда?
— Сорок четвс…
— Дата!
— Седьмое февраля.
— Адрес!
Парень назвал.
Хольмберг щелкнул пальцами, о чем-то задумался, потом встал и вышел.
До его возвращения Свенссон и Улофссон враждебно косились друг на друга. Но молчали.
Хольмберг принес пластиковую папку.
— Та-ак, — сказал он, усаживаясь за стол. — Ты ведь один из соискателей, да?
— Да…
Бенгт Свенссон был носат, коротко подстрижен и имел дурную привычку поминутно облизывать нижнюю губу. Одет он был в светлый костюм и коричневую спортивную рубашку. Руки большие. Ноги тоже большие, в коричневых башмаках.
Во внешности его сквозило что-то крестьянское, провинциальное, и бог весть, почему он казался чересчур громоздким.
Рост не меньше метра девяноста пяти, подумал Хольмберг, увидев его в больнице.
— Ишь ты! — пробормотал Улофссон. — Вон оно что!
— Расскажи-ка, что тебе понадобилось в палате Инги Йонссон, притом в столь неурочное время, — сказал Хольмберг.
Парень стиснул зубы, правая рука его сжалась в кулак.
От Хольмберга не укрылось это движение, и его вдруг почему-то охватил страх — словно прямо перед ним была бомба, которая в любой момент может взорваться и ранить его.
Бомба, у которой много чего на совести. Но сколько именно?
А Бенгт Свенссон внезапно как бы обмяк и съежился. Поднял ручищу и ощупал лоб. Потом качнул головой и заплакал.
Хольмберг сразу почувствовал себя увереннее и быстро взглянул на Улофссона, стоявшего у задернутой шторы.
Бенгт Свенссон уткнулся лицом в ладони и беззвучно плакал. Только плечи вздрагивали.
— Все это… такая путаница… — запинаясь, выговорил он.
— Начни-ка с самого начала, спокойно и вразумительно.
Свенссон выпрямился и посмотрел на Хольмберга, словно пытаясь прочесть в его глазах понимание.
— Хорошо… — сказал он. — Только с чего начать?
— С чего хочешь.
— С сегодняшнего вечера?
— Если угодно.
— То, что произошло нынче вечером, началось гораздо раньше…
— В таком случае начинай оттуда. С самого начала.
Хольмберг отметил его неуверенность, но решил сохранять дистанцию и не превращаться в исповедника, а вести допрос.
— Все началось с того, что в марте я откликнулся на газетное объявление. О замещении вакантной должности в фирме «Реклама», у Фрома… — Голос Бенгта Свенссона стал ровнее и глуше. — Для меня это было очень кстати и вовремя. Я как раз собирался сдавать экзамен и искал работу по специальности. Потому и читал объявления, а, увидев это, послал документы.
— Какая же у тебя специализация?
— Довольно-таки разносторонняя. Тут и скандинавские языки, и история искусств, и этнография, и английский, и педагогика.
— И где же можно применить этакую мозаику?
— Я хотел получить универсальный диплом. И вообще, мечтал о профессиональной независимости, мечтал заниматься работой, побуждающей к творчеству. Для того и прослушал такой широкий курс — чтобы добиться максимальной разносторонности, — самоуверенно заявил Свенссон.
— Угу…
— Вот я и подумал, что реклама, пожалуй, предоставляет человеку возможность творческой деятельности…
— Понятно. Ну и как же?
Хольмберг отлично знал как, потому что Бенгт Свенссон попал во второй отсев. Вместе с двенадцатью другими.
— Н-да… — Он взглянул на Хольмберга, и тот увидел, что глаза у Бенгта Свенссона большие, синие, наивные и даже какие-то детские. — Да не больно хорошо…
— Видимо, ты не получил работы?
— Нет.
— А когда ты это понял… или узнал?
— В прошлый четверг вечером.
— В прошлый четверг вечером? — Хольмберг встал и через стол наклонился к Свенссону. — Тебе сообщила Инга Йонссон?
— Да, вам это, конечно, известно.
— Еще бы, — солгал Хольмберг. — Догадаться несложно. А теперь расскажи, как все это взаимосвязано.
— О'кей. Я, значит, послал документы, а потом думаю: наверно, стоит малость поднажать, как говорится…
— Поднажать?
— Ну да… установить личные контакты…
— Ага.
— Зашел я туда к ним и спросил, нельзя ли побеседовать с директором. Меня направили к его секретарю… к Инге…
— Та-ак…
— Я представился и объяснил: подал, мол, документы и подумал, что, может быть, сумею встретиться с Фромом, ведь тогда ему будет легче составить мнение обо мне. Она сказала, что все заявления будут непременно рассмотрены, а потом фирма вызовет на переговоры тех, кого сочтет нужным. Поэтому я, дескать, должен ждать и надеяться. Они не успели пока заглянуть в документы. Что ж, думаю, ничего не поделаешь…
Хольмберг, внимательно слушая, прикурил от окурка новую сигарету.
— Но когда я пришел домой, то задумался. Я так рассуждал: если хочешь получить работу, не грех и подсуетиться немножко… показать, как говорится, товар лицом. И вот вечером я позвонил ей, Инге… Телефон указан в справочнике. Я назвался, и она сказала, что помнит меня. Я объяснил, зачем приходил в фирму, дескать, хотел побеседовать с директором, чтобы ему было легче судить обо мне. Она сказала, что желание это вполне понятное. Тогда я решил… заговорил насчет того, что, мол, если бы мы с ней повидались как-нибудь вечерком, она могла
быподробнее рассказать мне о работе, и вообще… чтоб я вошел в курс дела и получил некоторое представление. Но она расхохоталась и повесила трубку…
Отчаянная бабенка была, подумал Улофссон. И к тому же беспечная.
— Так продолжалось некоторое время. И однажды вечером я столкнулся с ней на улице, она явно узнала меня, потому что поздоровалась. Мы поболтали насчет соискателей, и я спросил, как там дела. Она сказала, что уже начали рассматривать документы, но выводы пока делать рано. Я опять спросил, не сможет ли она встретиться со мной как-нибудь вечером?.. Поужинаем, ну и потолкуем о фирме и всем прочем… о работе… Сперва она отказалась наотрез, но в конце концов улыбнулась и сказала, что я, мол, начал ее интересовать, а раз так, то почему бы нет… Следующим же вечером мы вместе ужинали в «Круген».
— Через сколько дней после твоего визига в фирму это случилось?
— Пожалуй, недели через две, не то дней через десять…
— Так-так, продолжай.
— Ну, она определенно ждала, что я провожу ее домой, и… я остался у нее на ночь.
Гоп-ля, подумал Улофссон, быстро они.
— …Она прямо обезумела, — вспоминал Бенгт Свенссон. — Вот… А после мы стали встречаться, и я спросил, не замолвит ли она за меня словечко перед директором. Она сказала, что я, мол, большой дуралей, так и сказала, но она подумает, что тут можно сделать. Время шло, и однажды я узнал, что фирма произвела отсев. Мы с Ингой продолжали встречаться, и я спросил, не замолвила ли она за меня словечко. Она сказала, что пока я остался среди претендентов, и добавила, что все решает директор. Дни шли, и…
— Когда это было?
— Что?
— Когда ты узнал об отсеве?
— Точно не помню… числа двадцатого апреля, кажется…
— Гм. Продолжай.
— Ну, как я уже сказал, дни шли, и вот в прошлый четверг… — На лице у него появилось озабоченное выражение, он словно заколебался. — …Я решил, что пора поговорить серьезно, и попробовал выяснить, как обстоят дела. Но она на все мои вопросы отвечала уклончиво, юлила. Теперь, мол, директора нет в живых, и она не знает, что будет дальше. «Как это? — спрашиваю. — Что же, работы вообще не будет?» — «Не знаю, — говорит. — Смотря к кому, перейдет предприятие». — «О'кей, но ты ведь можешь рекомендовать меня фирме». Тут она как захохочет… во все горло… — Свенссон сгорбился и закрыл лицо руками. — А потом сказала… сказала: «Эх ты, дурень!.. Неужели ты всерьез думаешь, что получишь это место?»— «А что? — спрашиваю. — Изволь объяснить!» — «Я, — говорит, — сумела со второго раза завести с тобой шашни, но заруби себе на носу: работы тебе не видать». Тут я начал злиться и спросил, что она имеет в виду. «Неужели ты, — говорит, — не понимаешь, что место получит квалифицированный специалист, думаешь, я не соображаю, зачем тебе понадобилась… чтоб замолвить за тебя словечко, верно? Нет уж, не так-то это легко…» Она, мол, даже не предполагала, что бывают такие дураки, как я, которые серьезно думают… — Он запнулся. — …что работу можно получить таким путем, и спросила, в каком романе я это вычитал. Дескать, все это время она от души веселилась. Я для нее внове, она в жизни не видала болванов вроде меня… Я совершенно осатанел и потребовал объяснений. «Черт возьми, — сказала она, — ты вправду воображал, что моими руками заполучишь работу? Катись-ка отсюда, игре конец…» Я, мол, ей надоел… шутки в сторону.
Он посмотрел на свой сжатый кулак и умолк. Кулак был тяжелый и выглядел зловеще.
— …Тогда я бросился на нее с кулаками… и бил, бил, бил… потом вцепился ей в горло… пусть эта мерзавка не думает, что ей позволено веселиться за мой счет!
Последние слова он просто выкрикнул, раз, за разом ударяя по столу тяжеленным кулаком. Потом умолк, а кулак все стучал и стучал по столу.
Хольмберг поспешно встал; Улофссон весь подобрался, но вид у него был нерешительный.
Кулак вдруг перестал стучать, Бенгт Свенссон обмяк и медленно выдохнул. Затем обернулся к ним: глаза его покраснели и блестели от слез.
Парень спятил, подумал Хольмберг. Ему стало не по себе.
— Понятно, — сказал Улофссон, который опомнился первым.
— Да? — Бенгт Свенссон проговорил это без всякой издевки.
— Что ты намеревался сделать сегодня вечером?
— Прикончить эту чертову шлюху… Я никому не позволю так поступать со мной… Я не игрушка… не дам над собой издеваться…
— Но ты же использовал ее.
— Это не одно и то же.
— Разве?
— Я…
— Что «ты»?
— Я только хотел проявить заинтересованность и доказать, что гожусь…
— Доказать тем, что спал с Ингой Йонссон?
— Тем, что проявил заинтересованность.
— В наше время работу таким способом не получишь. Свенссон не ответил.
— Но откуда ты знал, где она лежит?
— Я пошел в цветочный магазин и объяснил, что хочу послать цветы родственнице в больницу, но не знаю, в каком она отделении. Они сказали, что могут навести справки. Надо просто позвонить вахтеру, у него есть все списки. Конечно, если сказать, с чем человека направили в больницу, то узнать проще. Несчастный случай, говорю.
Тогда они позвонили, и я все узнал. А потом… вечером…
— Когда ты пришел, она была уже мертва.
— Да, я понял. В палате горела лампочка, и я увидел ее глаза… широко открытые, безжизненные… Но потом пришла сестра и врач, а потом вы…
Он встал.
Хольмберг оцепенел.
Улофссон взял Свенссона за плечо.
— Да. Потом приехали мы…
Бенгт Свенссон посмотрел на Улофссона.
— Ты ведь понимаешь?
— Конечно…
— Нельзя позволять бабам такие вещи. Насмехаться… Нельзя, чтоб над тобой насмехались. Нельзя превращаться в объект насмешек и издевательств.
— Разумеется. Ты знаешь Бенгта Турена?
— Кого-кого?
— Бенгта Турена. Свенссон покачал головой.
— Нет. А что? Он тебе хамил?
— Я просто спрашиваю, знаешь ли ты его. Кстати, с Фромом ты встречался?
— Не довелось.
— А откуда ты знал, что в четверг не… угомонил Ингу Йонссон окончательно?
— Но в газетах ведь писали, что состояние критическое. Имени, правда, не упоминали, но речь шла об избитой женщине, на которую было совершено нападение у нее в квартире, и о том, что все это связано с выстрелами… что она еще жива…
— Тебе и о выстрелах известно?
— Да, тоже в газетах читал… Черт… Фром и Турен — это ведь в них стреляли!
— Да.
Улофссон выпустил плечо Бенгта Свенссона, надеясь, что тот не начнет почем зря махать кулаками и кричать, уж не подозревают ли они его в убийстве.
И действительно, тот ничего такого не сделал.
— Машина у тебя есть? — спросил Улофссон.
Об этом они спрашивали и Сёдерстрёма, и Эрна. У Сёдерстрёма машины не было. А у Эрна была: «фольксваген» выпуска шестьдесят первого года.
— Машина? Есть, а что?
— Какая?
— «Амазон»… «вольво-амазон». А что?
— «Амазон», говоришь… а не «седан сто сорок четыре»?
— Нет, «амазон». Но в чем дело-то?
— Да так, к слову пришлось. Что ты делал первого мая?
— В прошлый понедельник? Был в Роннебю у матери.
— А во вторник?
— Сидел там же. Я вернулся в Лунд только утром в среду.
— Ясно…
— А почему ты спрашиваешь? Улофссон неопределенно махнул рукой.
— Просто так, из любопытства.
6
Хольмберг вызвал дежурного по отделу общественного порядка и приказал отправить Бенгта Свенссона в камеру.
— Но приглядывайте за ним. От этого парня можно чего угодно ожидать… еще драться начнет. Надо послать его на психиатрическую экспертизу.
Бенгт Свенссон без сопротивления дал себя увести. Как будто смирился. Или ему было интересно, что произойдет теперь?
Когда дверь закрылась, Хольмберг со вздохом упал в Туреново кресло.
— Ах ты черт. Как думаешь, он соображает, что избил ее до смерти?
