— Значит, он не сказал, сколько их было и как их имена?
— Нет. Несколько человек — вот и все.
— Студенты? Речь шла о студентах?
— Скорее всего, да, потому что он вскользь обронил, дескать, эти бедолаги студенты сами во всем виноваты. Лучше бы учились как положено и занимались своим делом, а не лезли в разные там заварухи.
— Та-ак…
— И потом добавил: мол, вообще-то их жалко. Никто их не понимает, а что ни говори, они зачастую и впрямь нащупывают больные места, только, наверное, к этим местам пока не следовало бы прикасаться.
— Он так говорил?
— Да.
— Но ни слова о просьбе Фрома?
— Нет.
Вид у Сольвейг был грустный и усталый — из-за Улофссона. И вместе с тем пристыженный.
10
— Будь я проклят, — сказал Эмиль Удин, когда Хольмберг с Улофссоном изложили, что им удалось выяснить за день.
Потом он поковырял пальцем в ухе и зевнул.
— А сам ты что-нибудь узнал? — спросил Хольмберг.
— О, я попытался разведать, что тут за народ и как обстановка. Понятно? Главное в нашей работе — хорошенько разобраться, с кем имеешь дело, и попробовать ближе познакомиться и с людьми, и с их жизнью.
— Вот как?
— Я потолковал с вдовой Фрома, с его сыном и с секретарем, фру Йонссон. Обворожительная женщина, доложу я вам. — Удин довольно хихикнул.
— Да-да, — сказал Хольмберг. — Ну и как, назначил ей свидание?
— Что?
— Назначил, говорю, свидание?
— Нет. Она занята, так что не обессудь, дорогой Мартин.
— Все-таки чего же ты добился?
— Выяснил, что Фром был жуткий грубиян и реакционер — не дай бог стать ему поперек дороги! И тем не менее он ловко скрывал свои пороки. Хуже всего, что он был чертовски высокомерный и властный. Отъявленный реакционер старой закваски. Жена, по всему видать, женщина мягкая и покорная, преданная ему душой и телом. Она его прямо-таки обожала. Сын как будто большой зазнайка и чистоплюй, студент-медик. А вот секретарша — умная и весьма симпатичная особа, я бы даже сказал — очаровательная. Пять лет назад она разошлась с мужем-алкоголиком — он был коммивояжер — и теперь живет одна.
— Так. Ну а что-нибудь, так сказать, съедобное добыл?
— Да. Фром любил набрасываться на людей и унижать их.
— Что же из этого следует?
— Будь я проклят… Что некий безропотный подчиненный вполне мог возненавидеть его настолько, чтобы решиться на убийство.
— А при чем тут Бенгт? — поинтересовался Улофссон.
— Господи, боже мой, так ведь это очевидно, дорогой Севед! Будь я проклят! Бенгт явно погорел на том, что слишком охотно вызвался снабдить Фрома информацией кое о ком и этот кто-то явно обо всем пронюхал. Во Фрома стреляли из ненависти, а в Бенгта — из самой настоящей мести.
— Ты думаешь?
— Да точно, ребята! Так оно и было, будь я проклят!
— А тот, кто стрелял? Где его искать? — спросил Хольмберг.
— Для начала побеседуем с соискателями должности в фирме у Фрома. По-моему, это обязательно кое-что даст.
— Гм…
— Между прочим, забавно, — вдруг вспомнил Удин. — Я разыскал в конторе у Фрома одну книжонку. Называется «Шведские имена». Не удержался, полистал, и сейчас вы услышите, что я там обнаружил… Куда же я ее девал?.. — Он обшарил карманы своего клетчатого пиджака и наконец извлек обрывок бумаги, исписанный бисерным почерком. — Вот. «Имя Эрик происходит от праскандинавского „AinarikiaR“ или „AiwarikiaR“, что означает „самодержец“ или „вечный властитель“. Вальдемар — это искаженное русское Владимир и означает „владеющий миром“. Наконец, Густав не что иное, как „опора бога“ или „посох бога“». Ну, что скажете?
Хольмберг разглядывал потолок, отчаянно стараясь не выругаться вслух.
— В таком случае, что значит «Бенгт»? — полюбопытствовал Улофссон. — Ведь про него ты, конечно, тоже почитал?
— Само собой. Можно перевести как «благословенный».
— А как насчет Эмиля?
Удин тряхнул головой:
— Про Эмиля там нет ни строчки. Забавно, да? Живешь-живешь и вроде ничего не значишь. Смехотура.
Он как будто задумался.
И Улофссону, и Хольмбергу было, в сущности, наплевать, что означает имя Севед или, скажем, Мартин. Но Эмиль Удин все равно заглянул в свою бумажку и прочел: «победитель» и «воинственный». Правда, вслух он ничего не сказал.
11
Эмиль Удин обосновался в кабинете Турена, но никак не мог приноровиться в туреновскому креслу. Его раздражало, что, едва он откидывался на спинку, кресло издавало громкий скрип, а стоило нагнуться вперед — истошно взвизгивало.
В конце концов, он заменил его мягким стулом без подлокотников.
Удин выспросил Осборна Бекмана насчет пули и оружия. Узнал, что стреляли из «М-40», то есть из пистолета, какими пользуются военнослужащие и члены стрелковых клубов. Потом велел Бекману выяснить, не случалось ли в последнее время краж на оружейных складах.
Хольмберг позвонил Инге Йонссон и попросил список лиц, которые откликнулись на объявление фирмы. Она обещала завтра представить такой список. Улофссон совершенно вымотался, у него болела голова. Он сидел в буфете и думал, что кофе какой-то невкусный и что желудок отказывается принимать бутерброды с сыром. От усталости ему было противно смотреть на еду.
Он заехал за Буэль к Соне Турен.
Буэль выглядела бледной, под глазами обозначились синяки.
— Буэль, дорогая, — сказала Соня, — поезжай домой и ложись спать. Ты ведь до смерти устала.
— Ладно, не надо об этом. Такая ерунда по сравнению с…
— Н-да… Не знаю, что бы я без тебя делала. Но теперь здесь Петер.
Петер был сын Сони и Бенгта.
12
Хольмберг тоже пришел домой. Уж сегодня он непременно выспится.
— Кошмарный случай… ну этот, вчерашний, — сказала Черстин.
— Случай? Черта с два! Холодное, расчетливое покушение на убийство.
— Да я не о том, я об автомобильной катастрофе на шоссе.
— А-а… Да, ты права. Я совсем замотался и толком ничего не знаю.
— В газете писали… трое убиты и пять тяжело ранены. Все из-за неисправной автоцистерны — дорога превратилась в каток. Следующую за цистерной машину повело юзом, и та, что за ней, врезалась ей в бок. Потом столкнулись еще десять, не то двенадцать машин, и вдобавок одна из них загорелась.
— Неужели на шоссе в это время такое движение?
— Конечно. Шестнадцать человек отправили в больницу. Один умер на месте, один — по дороге в больницу и один — через час. Пятеро пока живы, но состояние критическое. Ожоги, рваные раны и бог знает что еще. Остальные отделались переломами ног и незначительными царапинами. Эти выживут.
— Страшная штука… Он зевнул.
— Да, — согласилась Черстин. — Движение…
— Я не о том. У меня из головы нейдет вооруженный псих, с которым мы валандаемся. Черт, и устал же я. Да еще этот Эмиль Удин — тоже хорош подарочек. Умом вроде как не блещет. Все изучает обстановку да языком мелет за троих. Чем это только кончится, хотел бы я знать. Сумасшедший дом…
13
А кончилось все тем, что у Эмиля Удина страшно разболелся живот.
Он сидел в гостиничном баре и рассуждал с барменом о лундских церквах.
— Значит, церквами интересуетесь?
— Еще как, — сказал Эмиль. — Что может быть увлекательнее? Разные эпохи, разные стили… в каждом уголке страны… Да, будь я проклят! Обычно я беру с собой в поездки фотоаппарат — вдруг подвернется возможность сделать интересные снимки. Но на этот раз не успел. Придется обойтись открытками. Но надо хотя бы потолковать с кем-нибудь из церковных сторожей и выяснить кое-какие даты из истории местных сконских церквей.
Было бы только время… Так вы говорите, в Дальбю есть хорошенькая церквушка?
— Ага. И непременно загляните в собор. Там для сведущего человека найдется что посмотреть.
— Точно. Взять, к примеру, надгробную скульптуру в склепе Финна, вернее, Симеона… теперь принято считать, что она изображает Симеона. Я тут читал прелюбопытную статейку…
Беседу прервали громкие голоса. Метрдотель призывал к порядку подгулявшую компанию. Один из парней особенно разошелся и, как видно, воспылал нежной страстью к официантке. От избытка чувств он любовно шлепнул ее по заду. И результат не замедлил сказаться: темный костюм какого-то пожилого господина украсился деликатесом — морским язычком а-ля Валевская.
Метрдотелю было отнюдь не весело. А когда гуляки полезли в ссору, обзывая его немчурой и недоделанным нацистом — из-за легкого немецкого акцента, — настроение у него вконец испортилось. Он бурно запротестовал, пытаясь объяснить, что он родом из Швейцарии, но все напрасно: крикуны остались при своем. Мало того, начали осыпать его совсем уж унизительными прозвищами, из которых «гомик» было, пожалуй, самое безобидное.
Эмиль Удин раздумывал, не вмешаться ли, но решил пока подождать.
И в этот момент накатила первая волна боли. Он согнулся пополам, дыхание перехватило.
Скандал утих так же внезапно, как и начался. И компания с громкой руганью удалилась.
На лбу Удина выступил липкий пот. Что такое с желудком? — подумал он.
Мимо прошел метрдотель, тихо бурча что-то себе под нос.
— Боже ты мой, это что за фрукты? — спросил бармен.
— Студенты, — прошипел метрдотель. — Думают, им все дозволено — что хочу, то и ворочу!
Удин возобновил разговор с барменом. И еще полчаса оба обсуждали церковную архитектуру.
Живот болел, и Удин чувствовал себя препаршиво. Наконец он попрощался и поднялся к себе в номер.
Когда часы на соборной башне пробили двенадцать, он крепко спал; громкий храп несся из открытого окна в темную весеннюю ночь. Но и во сне он ощущал тупую боль.
Глава восьмая
1
В четверг в девять утра Инга Йонссон вопреки обещанию не позвонила.
В половине десятого Хольмберг позвонил ей сам, чтобы выяснить, как обстоит дело со списком. Ему сообщили, что Инга Йонссон на работу пока не приходила.
— Вот как? А когда она будет?
— Не знаю, — сказала телефонистка. — Вообще-то ей пора уже быть здесь.
— Пожалуйста, как только она придет, пусть позвонит нам.
— Хорошо.
В одиннадцать Хольмберг опять взялся за телефон.
— Еще не пришла?
— Пока нет.
— Вы не пытались позвонить ей и узнать, почему она задерживается?
— Нет. Тут у нас полный развал, сами понимаете, черт-те что творится.
— Где она живет?
— На Стура-Гробрёдерсгатан…
— Дом? И номер телефона? Какой у нее телефон? Он набрал номер и долго ждал ответа. Молчание. Немного подумав, Хольмберг опять позвонил в рекламную фирму.
— Нет, еще не приходила.
Он встал, снял пиджак и пошел к Улофссону.
— Слушай, похоже, Инга Йонссон исчезла.
— Как это — исчезла?
— Понимаешь, в девять она должна была мне позвонить, но не позвонила. Я попробовал связаться с ней по телефону сам, однако в конторе ее нет, а дома никто не отвечает.
Улофссонпотер подбородок и сообразил, что побрился из рук вон плохо.
— Странно… ведь у нее не было…
— Чего не было?
— …никаких причин удирать? Хольмберг поежился.
— Удирать?
— Да.
— Черт… я об этом не думал… Может, съездим к ней домой? Как ты?
— Давай.
2
— А чем сегодня занят наш друг Эмиль? — спросил Улофссон.
— Черт его знает… Впрочем, скорей всего, знакомится с Соней и Сольвейг… изучает обстановку… Кстати, ты обратил внимание, как поздно он нынче явился?
— Нет. А когда он пришел?
— В четверть одиннадцатого.
— Ого-го!
— Бледный такой. С похмелья, видать. Но болтал, как обычно.
— Гм… Да, весельчак…
— Весельчак… Ха! — фыркнул Хольмберг.
Им пришлось пересечь двор, войти в подъезд и подняться на три марша по скрипучей стоптанной лестнице.
Хольмберг позвонил — никакого ответа.
Нажав на звонок в третий раз, он попросил Улофссона спуститься в машину и связаться по рации с управлением.
— Скажи, чтоб позвонили в фирму и спросили, пришла она или нет.
На работе она не появлялась.
— Где же она, может быть? — спросил Хольмберг.
— Ну, прямо мистика какая-то… Говоришь, обещала позвонить в девять?
— Да. А сейчас ровно полдвенадцатого.
Он позвонил к соседям. Открыла молодая женщина.
— Здравствуйте. Скажите, вы сегодня не видели фру Йонссон?
— Ингу? Нет.
— А когда вы видели ее последний раз?
— Вчера вечером… У нее жутко шумели.
— Шумели? — встрепенулся Хольмберг.
— Да. Такое впечатление, будто она с кем-то ссорилась.
— Ссорилась? С кем же?
— Ну, с этим… с парнем, которого она себе завела недели три назад.
— А кто он такой?
— Я знаю его в лицо, а вот по имени… представления не имею.
— Так что же вчера произошло?
— Я слышала, как она с кем-то ссорилась, но через некоторое время все стихло. Ну, думаю, милые бранятся — только тешатся. Потом хлопнула дверь, и я решила, что он ушел. Глянула в кухонное окно, увидела, что кто-то идет по двору, и подумала: наверное, он.
— Когда это было?
— В котором часу? Полдесятого, кажется. Точно не помню.
— Как он выглядит, этот парень?
— Я видела его мельком. Длинный такой, черты лица резкие, одевается с претензией. Только все равно выглядит здоровенным и неуклюжим. И при ходьбе немного хромает. Но как я уже сказала, я не могу описать его подробно. Я к нему не присматривалась.
— Сколько ему лет? — спросил Улофссон.
— Парню-то? Ну, сколько… По-моему, мы с ним ровесники. Значит, лет двадцать шесть.
Хольмберг еще раз позвонил в квартиру Йонссон.
— Что-нибудь случилось? — спросила соседка. — Кто вы, собственно, такие?
— Мы из полиции, — объяснил Хольмберг. — Сегодня у нас была назначена встреча с фру Йонссон.
— В связи с убийством ее шефа?
— Да.
— Вон оно как. Странно. В смысле, что она не подала о себе вестей… раз вы собирались с ней встретиться.
— Значит, двадцать шесть, говорите? В таком случае у них большая разница в возрасте.
— Да. Инге-то сорок один, чего уж тут… Мелькала у меня такая мысль, когда я встречала его… ну, что он молод. Но мы об этом не говорили. Она помалкивала, и я тоже не заводила речь насчет этого. Ее дела меня не касаются.
— Вы с ней близко знакомы?
— Да как вам сказать. По-соседски. Перебросишься словечком-другим на лестнице. И все.
— Не знаете, где она сейчас может быть?
— Нет. Если ее нет ни дома, ни на работе, то я понятия не имею…
— У кого ключи от ее квартиры?
— Хотите посмотреть? Думаете, с ней что-нибудь случилось?
— Трудно сказать…
— У консьержа есть универсальный ключ-отмычка. Он на первом этаже живет.
Жена консьержа оказалась дома, она-то и открыла им квартиру Инги Ионссон.
Большая прихожая, свет не выключен.
Еще с порога они почувствовали тошнотворный запах духов.
— Свет горит, — сказал Улофссон.
— Угу. — Хольмберг скривился. — Фу… ох и вонища. Плащ и сумка Инги Йонссон лежали в передней. Они заглянули в кухню. Здесь тоже горел свет — лампа над мойкой.
На столе — две нетронутые чашки кофе и сахарница.
Удушливый запах духов.
Дверь в туалет приоткрыта.
Улофссон заглянул в спальню. Постель не разобрана.
— Здесь тоже никого, — сказал Хольмберг и направился в гостиную.
Довольно большая комната, на полу ковер, у стены бюро, рядом с ним — телевизор. Диван и кресло с зеленой обивкой. На бюро фотография в рамке.
От удушливого запаха свербило в носу, страшно хотелось чихнуть. Только бы сообразить, откуда так несет.
— Мартин! — вдруг позвал Улофссон.
— Да? В чем дело? Ты где?
— Тут, в спальне… Иди сюда!
Улофссон стоял на коленях за кроватью, и Хольмберг поспешил к нему.
На полу навзничь лежала Инга Йонссон.
— Она…
— Нет. Пульс есть, хотя и слабый. Жива, кажется… Юбка задралась, видны подвязки. Верхние пуговки блузки расстегнуты, на ногах только одна туфля. Огнестрельных ран на теле не было. Но вместо лица — кровавое месиво.
Левая рука безжизненно откинута, правая лежит на животе.
Ни сон, ни смерть.
Рядом валялся разбитый флакон из-под духов, резко пахнувший жасмином.
3
— Думаешь, ее изнасиловали?
— Она одета, — коротко сказал Улофссон.
— Где тут телефон? — спросил Хольмберг.
— По-моему, в прихожей, — ответил Улофссон и посмотрел на ее лицо. Несмотря на кровь и порезы, было видно, что нижняя челюсть выдается вперед.
В прихожей стояли консьержка и соседка.
— Что там? — спросила консьержка.
— С фру Йонссон несчастье.
— Может быть, мне…
— Нет-нет! Ни к чему не прикасайтесь и в спальню не ходите. Здесь нельзя ничего трогать, ведь предстоит расследование. Вдруг преступник оставил следы, а их легко уничтожить.
— Преступник?
— Да, она зверски избита.
Соседка всхлипнула и прислонилась к косяку.
— Господи, — простонала она. — Наверно, это он…
— Кто?
— Тот парень, которого я видела…
— Гм, — буркнул Хольмберг, глядя на нетронутые чашки с кофе и сахарницу на кухонном столе.
Он набрал 90-000.
4
Когда санитары уносили Ингу Йонссон, жизнь в ней едва теплилась.
— Мы попозже заедем в больницу и наведем справки, — сказал Хольмберг.
— O'key, as you like it,
— отозвался один из санитаров. Он изучал английский в вечерней гимназии. — Договаривайтесь с врачом. Наше дело маленькое — отвезти.
— Хамлюга, — буркнул Улофссон.
— Чего?
— Иди, иди…
Санитары направились к выходу.
— Думаешь, это связано с тем? — спросил Хольмберг. — С убийством Фрома и выстрелом в Бенгта?
— Не знаю, но, похоже, спланировано из рук вон плохо, вернее, не спланировано вообще. И способ другой, и пули нет. Правда, убийца не машина, кто его знает, может, он действовал импульсивно, совсем не так, как задумал. Наверное, не хотел стрелять в доме и потом удирать во все лопатки.
— Или, может, стрелять было несподручно, вот он с отчаяния и пошел на такое.
— Вполне возможно. Но откуда ей было знать, чего опасается наш стрелок?
— Это известно только ему… и ей…
— Да, но ты же видел кофейные чашки. Две нетронутые чашки.
Этот хромой малый… Инга Йонссон знала убийцу, так, что ли? Он был ее любовником?
— И знала ли она в таком случае, что он убийца?
— А это мысль. Вдруг ей стало известно…
— Мне обо всем сообщили, — сказал рыжеусый мужчина, поднимавшийся вверх по лестнице. Это был не кто иной, как Эмиль Удин.
— Привет, — поздоровался Хольмберг.
— Ну, как она? Очухается?
Хольмберг рассказал, как они ее нашли, и описал ее состояние.
— Гм… ага… Паршиво, конечно. Она ведь знала кое-что очень для нас полезное. Эх, надо было все из нее вытянуть потихоньку. Будь я проклят!
Хольмбергу вдруг стало смешно, и он едва не расхохотался.
— Она ведь пока жива, — брякнул Улофссон.
— Верно… Но долго ли она протянет?
Удин, похоже, заметил, что его держат на расстоянии.
— Чего не знаю, того не знаю. Но если она все-таки очнется, то сможет рассказать, что ей известно.
— Что же будем делать?
— Ты старший, тебе и решать. Что касается нас, мы хотели съездить во фромовскую контору, вот только дождемся ребят из НТО. Они займутся квартирой.
— А зачем вы туда собираетесь?
— Просмотрим материалы, которые должны были получить от Инги Йонссон, — заявления соискателей.
— Что ж, дело нужное. Поезжайте. Кстати, я получил сообщение о краже с оружейного склада. Сигнал поступил откуда-то из Фурулунда — черт его знает, где это.
— Под Лундом, — сказал Улофссон.
— Вот как. Под Лундом, значит. На прошлой неделе там была кража.
— Вспомнил. — перебил Хольмберг. — Я видел этот рапорт.
— Исчез один пистолет, — продолжал Удин. — Там хранится оружие «хемверна».
Недосчитались пистолета системы «М-40». Забавное совпаденьице, а?
— Чертовски забавное.
— Склад размещен на чердаке старого паровозного депо, а остальную часть здания занимает молодежный клуб. Грабитель влез на крышу, разбил слуховое окно и выдавил защитную пластину, расположенную под стеклом, после чего ему осталось только скользнуть внутрь. Взломаны три шкафа. В одном были гранатометы, в другом — маузеры, а из третьего он забрал «М-40».
— И боеприпасы тоже там? — спросил Улофссон.
— Боеприпасов там нет.
— Теперь я вспомнил, — сказал Хольмберг. — И что же, в этом бывшем депо и сейчас склад оружия, и молодежный клуб? Хорошенькое соседство!
— Нет, как только обнаружилась кража… кроме «хемверна», ни одна душа про склад не знала… они сразу увезли свое хозяйство.
— Та-ак, — протянул Хольмберг. — Прямо фантастика, а? Склад оружия и молодежный клуб в старом депо. Ну «хемверн», ну вояки!..
— Гм. А еще у меня был любопытный разговор с женой Турена, — вставил Удин.
Неужто он и к ней приставал? — подумал Улофссон.
— И что же ты узнал?
— Да так, всего помаленьку. О Турене как человеке. Между прочим, отличная у них такса. Знаете, ее Сарделькой зовут.
— Конечно, знаем.
— И, правда, вылитая сарделька…
Год назад Турены купили щенка — Соне очень понравились его глаза. Большие, карие. Сарделька стала в доме вместо ребенка.
Все управление знало, до чего Сарделька избаловалась.
Первые три месяца Турен только и делал, что бранил эту чертову собаку, которую Соня невероятно распустила.
Но вот однажды ночью Сарделька залаяла. Турен встал и пошел искать собаку: раз не умеешь ночью помалкивать, пеняй на себя — удавлю! Грабителя он успел увидеть только со спины. С тех самых пор Турен перестал поносить и Сардельку, и Сонино чуть ли не материнское отношение к ней.
— Да высморкайся ты, в конце-то концов! — послышался на лестнице голос Бекмана.
Курт Линдваль страдал весенним насморком и поминутно шмыгал носом.
— Я и так все время сморкаюсь…
— Ага, вот и вы. Принимайтесь за работу, — сказал Хольмберг. — Мы пока смотаем в рекламное бюро.
— Ладно.
— Ну а я съезжу в больницу, погляжу, как там Инга Йонссон, — сказал Удин.
Глава девятая
1
В конторе фирмы «Реклама» царило подавленное настроение, и работа, судя по всему, шла вяло.
Как и накануне, хотя похмельем никто уже не мучился.
Ларе Бенгтссон, правая рука и заместитель Фрома, взял руководство на себя, во всяком случае, до тех пор, пока юристы не закончат анализ экономического и правового статуса фирмы. В мечтах он уже видел себя владельцем предприятия.
Бенгтссон был коротко подстрижен, среднего роста — метр семьдесят пять, — носил жилет и модельные туфли. Несмотря на жару, пиджак он не снял.
В кабинет Фрома он пока не перебрался.
— Я слышал, вы искали фру Йонссон, — сказал он, едва они вошли. — Не понимаю, куда она могла деться. Ведь эта женщина — воплощенная пунктуальность и надежность. Вы нашли ее?
— Да, — сухо отозвался Улофссон и сообщил, где и как.
— Господи боже! — воскликнул Ларе Бенгтссон. — Какой кошмар! Но как же это? Она что, причастна к убийству Эрика?
Улофссон нахмурил брови.
— Каким же образом, по-вашему?
— Вы меня неверно поняли. Я просто подумал, что теперь убийца добрался и до нее.
— Этого мы не знаем. Тем не менее, все очень странно… Он внимательно посмотрел на Бенгтссона: заурядныи человек лет пятидесяти.
— Мы пришли поговорить насчет соискателей должности в вашей фирме, — пояснил Хольмберг.
— Вот как?
— Я имею в виду должность…
— … «политика», — подсказал Улофссон.
— Совершенно верно. Фирма дала объявление о вакансии и получила несколько предложений. Вы полагаете, что убийцу надо искать среди этих людей?
— Пока рано делать выводы. Мы только изучаем возможные варианты. Не могли бы вы рассказать, когда фирма дала объявление и сколько человек на него откликнулось? А кроме того, позвольте нам взглянуть на документы соискателей.
— Разумеется. Объявление мы дали пятнадцатого марта, а документы принимались до первого апреля. Всего получено, если память мне не изменяет, заявлений сорок. Примерно половина из них была тотчас отвергнута, так как соискатели не имели либо соответствующего образования, либо опыта.
— А кто занимался этим вопросом? — спросил Хольмберг.
— Во-первых, сам Эрик, а еще я и фру Йонссон. При повторном отсеве меня не было. Я взял на три недели отпуск и вернулся только в прошлый четверг. Но мы с Эриком говорили о том, как идут дела, и он сказал, что пока не принял решения. По его словам, осталось пять претендентов, вот одного из них и надо выбрать. Впрочем, в детали мы не вдавались, обсудили так, вскользь, потому что хотели еще посовещаться насчет окончательного решения. Как раз сегодня… если бы не его смерть…
— Фру Йонссон участвовала в повторном отсеве?
— Да, конечно, но только как секретарь.
— А эти сорок соискателей, что они за люди? — спросил Улофссон. — Я имею в виду, какое у них общественное положение, образование, опыт?
— Люди разные, но на удивление много выпускников университета. Хотя удивляться тут, наверное, нечему. Народу с университетским образованием становится все больше, а работы — все меньше. Впрочем, количество-то растет, а вот качество подготовки… В общем, из приблизительно сорока соискателей двадцать восемь имеют университетские дипломы. Заметьте, все они недавние выпускники или, во всяком случае, люди, не сумевшие по окончании курса найти работу и не имеющие абсолютно никакого профессионального опыта. Кое-кто занимался рекламой и общественной информацией, но таких единицы.
— Те пять оставшихся — тоже все выпускники университета?
— Нет. Эрик говорил, только трое. Остальные располагают опытом работы в рекламе.
— По какой же специальности надо получить диплом, чтобы годиться для такой работы?
— Ну, по психологии, по педагогике, по языкам. Главное — сам человек, его честолюбие, умение и желание приноровиться к обстановке.
— Ага… Вы не покажете нам документы соискателей?
— Сейчас посмотрю. Наверное, они у Инги в комнате. Так и оказалось. Это была черная кожаная папка-регистр, набитая бумагами.
— Похоже, тут все систематизировано, — пробормотал Хольмберг.
Сорок два скоросшивателя — по числу претендентов. Три отсева — три пачки, отделенные друг от друга серо-желтыми листами картона.
— Можно мне взять эту папку с собой?
— Н-да… — В голосе Бенгтссона послышалась неуверенность, глаза забегали.
— Для экономии времени.
— В общем-то, препятствий я не вижу.
— Отлично. Спасибо. Если угодно, вот вам расписка.
— Благодарю. Порядок есть порядок. — Бенгтссон взглянул на расписку. — Я могу вам еще чем-нибудь помочь?
— Да. Может быть, вам известно, что Инга Йонссон встречалась с молодым человеком?
— С молодым человеком? — Он покачал головой. — Нет, я не знал. Я никогда не вникал в ее личную жизнь. Так что понятия не имею.
— Да? И ни разу не видели ее в обществе мужчины?
— Нет, не видел.
— Вы случайно не знаете, никто из соискателей не прихрамывает?
— Прихрамывает?
— Да. При ходьбе.
— Нет. Я никого из них не видел. Как я уже говорил, я мало этим занимался. Этот вопрос был целиком и полностью в ведении Эрика.
2
Они опросили других сотрудников фирмы, но ничего путного не узнали.
— Из тех, кого вы видели, никто не хромал? — обратился Улофссон к молодой блондинке, сидевшей у входа, в кабинке с надписью «Справочная».
— Нет, — ответила девушка, продолжая жевать резинку и почесывать карандашом во взбитой, покрытой лаком прическе. — Говорю вам, я даже не задумывалась над тем, кто тут приходил наниматься. Знаю, были несколько человек, но я к ним не приглядывалась и никого не запомнила. Для меня это просто лица, не больше…
— Значит, те, кто шел к Фрому, просто шагали себе, не спрашивая, куда им идти?
— Ясное дело… приходят и спрашивают куда.
— Но не говорят, по какому вопросу?
— То-то и оно. Не говорят. Никогда. Скажут: мне, мол, к такому-то. А больше ни словечка.
— Вы хорошо знали Ингу Йонссон?
— Ингу? Почти нет, если хотите.
— Вы что же, даже не разговаривали?
— Почему? Разговаривали, но не то чтобы очень общались. О чем нам особо говорить-то?
— Она вам не нравится?
— Да, если уж на то пошло. — Девица равнодушно пожала плечами.
— Вы не знаете, с кем из мужчин она встречалась?
— Нет.
— И не видели ее в обществе молодого человека?
— Нет. Но я бы не удивилась… блудливая макака…
— Что-что?
— Зря я это сказала… — Она прикусила губу, и брови ее поднялись высоко-высоко, к самым корням волос. Впрочем, расстояние это было от природы невелико.
— Тут вы, пожалуй, правы, — сказал Улофссон. — Но извольте немного пояснить свои слова.
— Ну… на праздниках фирмы и на рождество она вечно исчезала с кем-нибудь или кто-то провожал ее домой.
— Кто же, например?
— Все время разные.
— Значит, никто в частности.
— Да, выходит, так.
— Ваши сослуживцы назойливы? Она хихикнула.
— Так как же?
— Ну… обыкновенно…
— Значит, и вы…
— Уж за себя-то я как-нибудь постою. Не сомневаюсь, подумал Хольмберг.
