Получив Ваши документы, касающиеся зачисления к нам на вакантную должность, благодарим Вас за проявленную заинтересованность.
Мы были бы Вам очень обязаны, если бы 20 апреля с. г. Вы смогли явиться для личной беседы относительно возможного зачисления в штат нашей фирмы.
В надежде, что этому ничто не помешает, приглашаем Вас к 14.30. В противном случае просим Вас известить секретариат, с тем чтобы согласовать иную дату встречи.
С уважением
Инга Йонссон(подпись).
— Расскажи-ка нам, как все было. О чем вы беседовали?
— Я пришел туда в половине третьего, и меня проводили к Фрому. Он предложил мне стул, достал мои документы и сказал, что бумаги у меня в полном порядке. Поэтому он хотел бы познакомиться со мной поближе и просит рассказать о себе. Я рассказал, откуда я родом, где и сколько лет учился. Потом он спросил, почему я претендую именно на эту должность. Я объяснил, что, мол, кончил университет и ищу, чем бы заняться. Он спросил, пробовал ли я устроиться в других местах. Да, говорю, пробовал. И сколько же раз? — поинтересовался он. Я сказал. Тогда он спросил, питаю ли я особый интерес к рекламе, и я ответил, что летом работал в Мальме, в отделе рекламы одной из газет.
— Какой именно? — спросил Улофссон.
— «Арбетет». Тогда он начал допытываться, что я там делал, и я сказал, дескать, готовил макеты объявлений и был посредником между заказчиками и типографией. Ну и подбрасывал кое-какие идейки. В характеристике из газеты так и написано. Очень-очень интересно, сказал Фром, ведь ему как раз и нужен человек с подобным опытом работы. Потом он достал справку из «Эурупаресур» и спросил, чем я занимался там. «Эурупаресур» — это бюро путешествий в Мальме, я там работал однажды летом и еще семестр в прошлом году. Ну, я рассказал и об этом, как в документах написано: мол, составлял объявления для ежедневных газет и каталоги, которые рассылались населению по почте. Он опять спросил, питаю ли я особый интерес к рекламе, и я сказал, что… реклама не такая уж глупая штука. Кто-то ведь должен этим зараба тывать на жизнь, работа не хуже всякой другой. Ну, еще потолковали обо мне. Потом он вдруг спросил, каковы мои политические взгляды. Я объяснил, что политика меня мало трогает, что я центрист, а он только пробормотал «вот как». Тем все и кончилось. Короче, просидел я там в общей сложности минут сорок пять, а потом ушел. Так и не понял, какое он составил мнение насчет меня и возьмет ли на работу. Он только говорил, что даст знать. Пока, мол, нельзя сказать ничего определенного. Решать будет все руководство фирмы, приблизительно в мае. Вот, собственно, и все.
Он говорил монотонно и оставлял впечатление человека весьма вялого.
— Ты не виделся с Ингой Йонссон? — спросил Хольмберг.
— Почему? Виделся. Она провела меня к Фрому и попрощалась, когда я уходил. А что?
— Да так, — ответил Хольмберг. — А позже ты с ними не контактировал?
— Нет. Теперь, видимо, и подавно не буду, раз он умер. Скорей всего, устроюсь куда-нибудь еще, если выйдет, — вздохнул Сёдерстрём.
— Трудно найти работу?
— Да уж не легко. Сидишь в долгах за обучение, работы нет, как хочешь, так и своди концы с концами.
— И как же?
Парень махнул рукой.
— Ты-то как обходишься?
— Я? Учусь. Опять учусь. Буду учиться, пока не найду работу. Конечно, долг с каждым семестром растет… но, господи, надо ведь на что-то жить.
— И большой у тебя долг?
— Долг… тысяч двадцать пять — двадцать шесть, а может, двадцать восемь. Пока. С каждым семестром он увеличивается на четыре тысячи. Мне предлагали пенсию… из-за руки. Только я отказался. Хочу все же попробовать, ведь живем один раз, как-то ни к чему сидеть всю эту единственную жизнь на пособии. Но если ничего не выйдет, придется просить пенсию… Хотя чертовски обидно идти на пенсию в таком возрасте, будто белая ворона…
— Понимаю. А где ты был первого мая?
— Когда убили Фрома? Вы считаете, что я мог его убить? Что я это сделал? Но с какой стати? У меня же нет никаких причин… — Он даже повысил голос.
— Так, где же ты был?
— Дома. Дома у родителей, в Шёвде. И во вторник я тоже был там… когда стреляли в вашего комиссара. Я вернулся в Лунд только вчера вечером.
— Ага. Что ж, позвоним и спросим у твоих родителей.
— Пожалуйста. — Он равнодушно пожал плечами. — Пожалуйста, звоните. Только зачем мне в кого-то стрелять… ничего от этого не изменится… а общество и подавно.
— Какой у твоих родителей телефон? Он назвал.
— Звоните после пяти, они оба работают.
— Гм…
— Думаете, кто-то застрелил Фрома, потому что не получил работу? — спросил Эрик Сёдерстрём.
— Думаем не думаем… Мы ведем следствие.
— Но зачем ему было стрелять еще и в сотрудника полиции?
Хольмберг не ответил, только чуть скривился.
— Ведь вы, наверно, установили какую-то связь между Фромом и комиссаром?
Хольмберг молча дернул плечом.
— Да-да, понимаю. Я слишком любопытен. Улофссон взглянул на него.
— Вы считаете, кто-то мог решиться на убийство из-за того, что не получил работу?
Сёдерстрём выдержал его взгляд.
— Считаю ли, нет ли… вы же сами намекнули на это. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что этот вывод прямо-таки напрашивается. Правда, никто не убивает людей только оттого, что не получил работы… Конечно, если не дошел до полного отчаяния и не решил отомстить или что-нибудь в этом роде. Но тогда, значит, это долгая история, верно? Работа… безработных-то тысячи… Если б каждому вздумалось стрелять в работодателей, которые не хотят или не могут дать ему место, давно бы не осталось ни одного работодателя, а тем самым и работы.
Голос по-прежнему монотонный, бубнящий.
— Сам-то
я, — продолжал он, — собирался стать учителем, но после первого же семестра понял, какая там конкуренция. В первую очередь среди гуманитариев.
Вообще-то можно удивляться, зачем нашего брата несет учиться, в особенности если подумать о долгах. В нашей стране нет ни малейших шансов доказать, что ты чего-то стоишь… по крайней мере мне так кажется. Учеба — лишняя обуза. Диплом — ерунда, ничего не значащая. Ерунда, сплошная ерунда. Можно, конечно, зарегистрироваться на бирже труда и уповать на хоть какую-нибудь хреновую работенку. Но пособия по безработице тебе не видать как своих ушей — ты же нигде не работал и не был уволен. Ты вроде и не безработный, если тебя не уволили. Раз ты никогда не работал, ты не безработный… бред какой-то…
— Ты зарегистрировался на бирже?
— Да. Зарегистрировался. Недели три назад. Но пока мне ничего не предлагали. Тамошняя бабенка сочувственно посмотрела на меня, на мою руку и сказала, что сообщит, как только подвернется что-нибудь подходящее… Подходящее, а? Смешно! — Голоса он по-прежнему не повышал.
— И что же ты будешь делать?
— Может, удастся все-таки заняться рекламой, дело хорошее и интересное. Еще я подумывал насчет журналистики, но тут, видно, как среди учителей, — невпротык. А практикой в этой области я похвастаться не могу. Потом есть еще библиотечный институт. Прошлой осенью открылся, в Буросе. Планируется ежегодно выпускать около четырехсот библиотекарей, а простой подсчет показывает, что работу смогут найти максимум сто. Карлссон вон говорит, он-де лично считает, что работу найдут даже меньше ста выпускников. Но кому, какое дело до того, что считает этот Карлссон. Не найдут так не найдут.
Этот Карлссон, подумал Улофссон. Эрик Сёдерстрём слез со стола, где сидел все это время, и подошел к книжной полке.
— Хотите пива?
— Нет, благодарю, — сказал Хольмберг. Улофссон отрицательно покачал головой.
Сёдерстрём взял банку, зажал ее коленями и сорвал кольцо. Пиво выплеснулось на пол.
— Взять хотя бы девчонку, соседку по площадке. — Он махнул банкой в сторону двери. — Кандидат философии, прослушала полный курс по истории, скандинавским языкам и истории литературы. Эва Янссон ее зовут, ей двадцать девять лет. Вот уже четыре года, как окончила университет. Два отличия, а в общей сложности восемь аттестатов. В пединститут ее не взяли. И приличное место она черта с два нашла! Поработала временно преподавателем, а потом — все, шабаш! Летом вкалывала судомойкой в кафе «Лупдия». Потом получила место секретаря в одной конторе, но тамошний шеф распускал руки, и она ушла. Где она после этого только не работала — и в Мальме, в туристическом бюро, и уборщицей в общежитиях Студенческой федерации, но там упразднили эту должность… Временно поступила в городскую библиотеку, прошлой зимой два с половиной месяца разносила газеты. Отец у нее умер, мать на пенсии. Последние полгода она не может вообще найти никакой работы, вот и устроилась в Мальме в порноклуб. Зарабатывает пятьсот—шестьсот \крон за вечер и напивается каждый раз, как вернется оттуда. Кроме того, снимается в порнофильмах…
— Гм… Ты хорошо ее знаешь?
— Да. Мы были помолвлены, еще месяц назад. Но она до сих пор изредка заходит ко мне, как вернется оттуда… заходит поболтать. Всего-то несколько месяцев минуло, а вид у нее — кошмар! Раньше красивая была, холеная, а теперь… — Он умолк.
— Почему же так вышло? Почему вы расторгли помолвку?
— Не выдержали, — сказал Сёдерстрём, глядя в стену. — Не выдержали до конца этой свистопляски. Без работы, денег едва хватает на квартиру и на еду.
Последние полгода был сущий ад.
— Но как же с этим быть? С безработицей? — спросил Хольмберг, просто чтобы не молчать.
— Не знаю. Безработица бьет по всем, не только по выпускникам университетов… но какого черта… государство выкладывает массу денег, чтоб люди учились, ссуды им предоставляет, а потом? Когда ты выучился, когда стал специалистом? Никому твои знания и умения не требуются. У меня вот нету в характере беззастенчивой настырности, а она ох как нужна… и связей тоже нету. В нашем обществе, будь оно проклято, преуспевают одни только нахальные карьеристы да те, кто умеет ловчить, пробиваться всеми правдами и неправдами… порядочным людям здесь места нет… вот вам и все благоденствие. Черт побери, я не требую, чтоб мне преподнесли работу на блюдечке, но неужели нельзя по справедливости?
4
Светило солнце и воздух дышал весной, когда в три часа дня они вышли от Сёдерстрёма.
Вообще-то они не собирались застревать у него так надолго, но он их заинтересовал, и поговорили они с ним с удовольствием.
Правда, его пессимизм и покорность подействовали на обоих угнетающе, и они долго молчали. Только когда машина свернула на Бископсгатан, Улофссон проговорил:
— Черт. Досталось парню.
— Да. Любопытно, что из него, в конце концов, выйдет.
— Еще бы не любопытно! Но он никого не убивал, это уж точно.
— Согласен. Только все равно надо позвонить и проверить, был он у родителей или нет.
— Да, для порядка.
Глава тринадцатая
Оставив машину у тротуара, они вошли в «Кальмаргор-ден» — общежитие кальмарского землячества на Бископсгатан.
Они искали Роланда Эрна.
Дома его не оказалось.
— Никто не отвечает, — подытожил Улофссон и еще раз нажал на звонок. — Что будем делать?
— Позвони соседу. Как его там?.. И. Свенссон. И. Свенссон, наверное, знает, где он.
Она знала. Потому что звали И. Свенссона Ингрид и был он большеглазой брюнеткой в красной юбке, белом спортивном джемпере и в тапочках.
— Он пошел в «Домус»
за продуктами, — сообщила она.
— Ты не знаешь, когда он вернется?
— Должно быть, скоро. Он ушел час назад, значит, вот-вот вернется. Я была в кухне, когда он уходил, и он еще спросил, не надо ли мне чего купить, и добавил, что скоро придет.
— Тогда имеет смысл подождать. Кстати, он не хромает?
— Хромает? — Она удивилась. — Нет, а что?
— Да так.
Он вернулся через четверть часа. Крупный здоровяк, волосы пепельные, немного сутуловат, ходит чуть вразвалку.
В одной руке у него была пластиковая сумка, в другой — сигарета.
Он удивленно воззрился на пришельцев.
— Вы ко мне?
— К вам. А как вы догадались? — спросил Улофссон.
— Да уж догадался. Вы с таким любопытством на меня посмотрели.
— Значит, ты и есть Роланд Эрн, — сказал Хольмберг.
— Совершенно верно. А в чем дело?
— Может, пройдем в твою комнату, потолкуем? Мы из полиции.
— Из полиции?.. Разумеется, проходите. Дверь не заперта. Я только пихну еду в холодильник и сразу вернусь.
Они вошли в комнату и стали ждать.
Хольмберг взглянул на часы: полчетвертого.
С улицы доносился шум автомобилей, стекла дрожали.
Комната Роланда Эрна была одной из восьми тысяч студенческих комнат в Лунде. Безликая стандартная мебель, на столе — пишущая машинка с заправленным в Нее листом бумаги.
Улофссон уселся в вытертое кресло, которое шаталось, грозя вот-вот развалиться.
Пахло застоявшимся табачным дымом: хозяин курил трубку. Пепельница до краев наполнена пеплом, даже на стол просыпалось.
Над кроватью висела карта-схема Лунда и какой-то эротический плакат. На полу возле кровати стояла спортивная сумка, от нее разило потом.
На письменном столе и книжной полке беспорядочные горы книг и бумаги.
В углу, рядом с мусорной корзиной, — одиннадцать пустых бутылок из-под красного вина и пара ботинок.
Через спинку кресла перекинуты синие териленовые брюки, а с лампочки под потолком свешивались колготки.
Казалось, в комнате всего несколько часов назад была попойка. На самом же деле пьянствовали, конечно, накануне.
Громко тикал будильник: без двадцати четыре.
Хольмберг встрепенулся и посмотрел на свои часы.
— Какого дьявола…
Часы показывали тридцать пять четвертого.
— Парень ведь собирался только пихнуть еду в холодильник, верно?
Он открыл дверь в коридор. Закрывал он ее или нет, когда вошел? Хольмберг направился в кухню.
На столе красовалась пластиковая сумка, а на стуле сидела Ингрид Свенссон и ела бутерброд с сыром.
— Где Эрн?
— Роланд? Он поставил сумку и ушел. Разве он не у себя?
Хольмберг резко повернулся и почти бегом устремился в комнату.
— Идем скорей! — крикнул он Улофссону.
— А в чем дело?
Улофссон вскочил на ноги, едва не опрокинув кресло.
— Он смылся.
— Смылся?
— Да. В кухне его нет. Не иначе как слинял.
Глава четырнадцатая
1
Они быстро спустились по лестнице, и вышли на улицу.
— Удрал, — сказал Хольмберг.
— Что ж это значит, черт побери? — пробормотал Улофссон себе под нос.
— Что кое с кем не все в порядке.
— Да… похоже на то. Думаешь, это он?
— Черт его знает. Поймаем — тогда и выясним.
Они снова поднялись наверх. И застали Ингрид Свенссон по-прежнему в кухне.
— Что тебе известно о Роланде Эрне? — спросил Хольм берг.
— В каком смысле? — Девушка удивленно посмотрела на него.
— Нам нужно было с ним потолковать, но, как видишь, он слинял. Ты не знаешь почему?
Она встала:
— Понятия не имею. Раз он не хочет с вами говорить — это его личное дело, я тут совершенно ни при чем.
— Что тебе о нем известно?
— Гм… Как вам сказать…
— Где он был первого мая?
— Почем я знаю.
— А сама ты, где была?
— Дома у моего парня.
— Стало быть, не здесь?
— Нет.
— А во вторник ты находилась тут? Второго мая? — не унимался Хольмберг.
— Да.
— Эрн был тогда дома?
— Не знаю. Я почти весь вечер сидела у себя и читала, а когда несколько раз на минутку заглядывала в кухню, я его там не видела.
— Гм… Чем он занимается?
— Занимается?
— Ну да. Он учится?
— Нет.
— Что же он тогда делает? Работает?
— Да.
— А в среду вечером ты его видела?
— Видела.
Она стояла у мойки и споласкивала горячей водой стакан, уже довольно долго. И, судя по всему, ей очень не хотелось отвечать на вопросы о Роланде Эрне и вообще беседовать с полицией.
— Видела, — повторила она. — В среду у нас на этаже был маленький праздник.
— Ага.
— Эрн тоже участвовал?
— Да.
— Весь вечер?
— Да.
— Что вы отмечали?
— Несколько ребят сдали зачет.
— Та-ак. Говоришь, он работает. Где же? — нетерпеливо спросил Хольмберг, чувствуя, что начинает нервничать и краснеет от едва сдерживаемой злости.
— Почту развозит.
— Стало быть, почтальон.
— Да.
— Угу… А что он до этого изучал?
— Он экономист.
— Экономист? И работает почтальоном? — удивился Хольмберг, забыв, что в документах Эрн а так и написано: экономист.
— С работой-то паршиво, сами знаете.
— Он искал работу по специальности?
— Конечно. Он часто говорил, что, мол, все это чертовски безнадежное дело и что он каждый божий день пишет по объявлениям. Кстати, по его словам, у него вроде бы есть шансы устроиться в какую-то рекламную фирму.
— Да?.. В какую же?
— Он не говорил.
— Но ведь экономисты в рекламе не работают. Их дело цифры… плюс, минус и все такое, а?
— В общем-то, да.
Улофссон вдруг сообразил, что она разговаривает с ними через силу, потому что наверняка недолюбливает полицию. Она явно испытывала неловкость и считала весь этот разговор унизительным для себя. Тоже мне кисейная барышня, щепетильности у нее, видите ли, хоть отбавляй, с внезапной злостью подумал Улофссон и резко сказал:
— Может быть, вы, фрекен, объясните нам, что позволяет экономисту претендовать на должность в рекламной фирме?
— Тут не менянадо спрашивать, а того, ктособирался взять его на работу.
— Видите ли, это весьма затруднительно, потому что того человека нет в живых. Его звали Фром. Он владелец рекламной фирмы. Вы, наверное, слышали?
— О… — вздохнула девушка.
Она перестала мыть стакан, выключила воду, от которой шел пар — настолько она была горячая, — и села. Как только она умудрилась не обжечься?
— Роланд… причастен к его… смерти?
— Вот как? Откуда вдруг такой интерес?
— Ну… мы ведь с Роландом знакомы.
— Ага.
— Как-никак соседи по этажу.
— Знаешь, расскажи-ка нам поподробнее об Эрне и его планах, а?
— Хорошо. Он экономист, прошлой осенью закончил университет, а работы по специальности не нашел. Только под рождество устроился на почту, временно, пока не схлынет ажиотаж с поздравительными открытками… ну и пока договор ему продлевают. Он пытался искать другую работу, но безуспешно. Лишь сейчас вроде бы появились какие-то шансы. Он говорил, что побывал в фирме и беседовал с этим Фромом и что, может быть, получит место. Ведь не он же… убил Фрома?
— Мы не знаем. Потому и хотели с ним поговорить. Если б он не смылся. У него есть какие-нибудь козыри, позволяющие получить эту работу?
— Честно говоря, не знаю. Разве что умение расположить к себе людей, потом изобретательность: так и сыплет разными идеями. Одно время он работал в землячестве, газету выпускал и все такое, если это можно назвать козырем… Не знаю… Еще он был председателем землячества…
— Ну а куда же он, скорей всего, мог пойти?
— Сейчас?
— Да, сейчас.
— Понятия не имею, — упавшим голосом сказала девушка.
— У него есть невеста?
— Нет.
— А приятели? У которых он может отсидеться?
— Я точно не знаю.
2
Они расстались с Ингрид Свенссон; девушка казалась смущенной и упавшей духом.
Договорившись с отделом общественного порядка насчет наблюдения за домом, они подождали появления патрульной машины. Наконец она подъехала и остановилась у тротуара.
— Какое это, к черту, наблюдение! — хмыкнул Улофс-сон. — Парень мигом смекнет, что к чему. Если ему неохота встречаться с полицией, он живенько даст тягу, как только завидит патрульный автомобиль, который его караулит. А, кроме того, на этой улице стоянка запрещена.
В конце концов, решили, что наблюдатель снимет фуражку, и будет сидеть в неприметном «фольксвагене» уголовной полиции на стоянке по соседству, откуда неплохо просматривается подъезд общежития. Дежурить будут посменно.
Затем они позвонили Осборну Бекману и попросили осмотреть «орлиное гнездо», как они полушутя прозвали комнату Эрна.
После этого патрульная машина отвезла их в управление, где они тотчас принялись раскапывать прошлое Эрна.
3
В картотеке он не значился.
Где они только ни спрашивали: и в отделе розыска, и в отделе общих вопросов, и в отделе краж и мошенничеств, — о Роланде Эрне никто слыхом не слыхал. Ни в чем он не подозревался.
И по спискам их отдела он тоже никогда не проходил. Связались с дорожной полицией — Эрн и там неизвестен. В отделе общественного порядка расспросили всех до единого — и полицейских, и штатских агентов, — не слыхали ли они в какой-либо связи имя Роланда Эрна. В ответ либо отрицательно качали головой, либо коротко бросали «нет».
Обратились даже к сотруднику полиции безопасности, который работал в отделе розыска. Тот наморщил лоб, просмотрел картотеку фотографий и тоже сказал, что слышит это имя впервые.
— Его что, надо взять на заметку? Может, мне им заняться? — с надеждой спросил он.
— Это ты всегда успеешь… если изловишь его. Но черт меня побери со всеми потрохами, чур, мы первые с ним потолкуем!
В половине седьмого они исчерпали все мыслимые варианты и установили, что Роланд Эрн ничем не насолил ни правосудию, ни полиции, ни в чем не подозревается и не разыскивается. Полицию вообще нисколько не интересовал человек по имени Роланд Эрн. Пока.
— Так почему же он, черт возьми, удрал?! — недоуменно спросил Улофссон.
Всем полицейским постам было разослано описание внешности Эрна, а также отдан приказ задержать его.
Роланд Фритьоф Эсбьёрн Эрн, родился 12 апреля. 1943 года. Рост около 180 см, одет в зеленые джинсы, серую куртку и спортивную майку, на ногах сандалии. Волосы пепельные; сутулится, ходит вразвалку. Особые приметы отсутствуют.
Бекман доложил о результатах обыска: ничего интересного в комнате Эрна не обнаружено. В первую очередь никаких пистолетных пуль из пластмассы.
После этого они разошлись по домам.
Недовольные истекшим днем и собой.
Глава пятнадцатая
— Ни шиша не поймешь, — сказал Мартин жене, которая ловко перекатывала Ингер на кухонном столе, вытирая малышку после купанья.
— Что? Тю-тю-тю… — Она осторожно пощекотала девочке животик.
Ингер взмахнула ручонками, тихонько взвизгнула от удовольствия и посмотрела на мать; глаза у девчушки большие, веселые, доверчивые, довольные жизнью и окружающим миром — тем маленьким миром, который был ей знаком.
Прямо котеночек, который ужасно любит, когда его гладят по брюшку, подумал Мартин.
— Не капризничала сегодня? — спросил он.
— Нет… Сегодня она вела себя замечательно. — Черстин подняла дочку и осторожно несколько раз ее подбросила.
— Агу, агу, — радостно проворковала Ингер и засмеялась. И потянулась к Черстин. Ручки были такие коротенькие и хрупкие, что она и выпрямить-то их толком не могла.
— Она вела себя замечательно… да, старушка?
— Гу-гу-гу… мммм…
— А чего ты не поймешь? — спросила Черстин, заворачивая дочку в голубое махровое полотенце и беря ее на руки.
— Что?
— Ты сказал, что, мол, ни шиша не поймешь.
— А-а, да, — сказал он, закуривая. — Я про студентов — чудной народ, право слово! Сегодня вот я столкнулся с парнем, который начисто лишен каких бы то ни было иллюзий, одна рука у него не действует, будущее весьма туманное, и вдобавок невеста пошла на панель. Еще я пытался задержать одного экономиста, который работает почтальоном, но, только мы собрались с ним побеседовать, он взял и смотался. Правда, может, он смылся потому, что это его рук дело. А в больнице лежит Бенгт и может в любую минуту умереть. И тогда Соня останется вдовой… А я торчу здесь, на кухне, я и рад бы что угодно сделать, да не выходит, вот и Эрна этого упустил. Вдруг это он стрелял… хотя Эрн не хромает. Дьявольщина какая-то!
Он грохнул кулаком по столу, и Ингер вздрогнула от неожиданности.
— Ну-ну-ну! — Черстин пощекотала малышке шейку. — Смотри-ка, какой шум!
— Гу-гу-гу… мам… мм…
— Слышал?
— Что? — очнулся Мартин.
— Неужели не слышал?
— Что? А тут еще Удин загремел в больницу… свихнуться впору…
— Ты очень устал?
— Нет. Черта лысого я устал. Руки чешутся — до смерти охота что-нибудь сделать, только бы в точку попасть.
Глава шестнадцатая
1
В четверь первого зазвонил телефон. Он еще не спал и снял трубку: — Хольмберг. Эрна задержали.
2
Спустя пятнадцать минут он вошел в управление. Улофссон и Вестерберг были уже там.
— Где вы его взяли? — спросил Хольмберг у дежурного по отделу общественного порядка.
— Он вернулся домой.
— Вернулся? Как это «вернулся»?
— Очень просто: явился в общежитие, и Свенссон, который вел наблюдение, вызвал наряд. Я послал туда две машины. Но он особо и не сопротивлялся.
На лбу у Роланда Эрна виднелась свежая ссадина и набухала шишка. Вот на это он тотчас и пожаловался.
— Какая была необходимость кидаться на меня и тащить волоком вниз по лестнице. Я там голову расшиб. Заявились впятером, высадили дверь — и всем скопом на меня… И поволокли…
Как видно, слух о том, что этот человек, возможно, стрелял в комиссара, дошел и до блюстителей общественного порядка.
— Ничего, — сказал Улофссон. — Ничего страшного не случилось. Мы были вынуждены действовать наверняка. Чем мы, черт побери, виноваты, что ты поскользнулся на ступеньках!..
— Я не поскользнулся, меня волокли. Кто им дал право…
— Ну, хватит, — перебил Хольмберг. — Не сахарный! Подумаешь, потрясли его маленько! Переживешь! Наверняка ведь артачился!..
— Нет, они меня поволокли…
Эрн сидел на стуле в туреновском кабинете, и вид у него был весьма жалкий; он словно не мог взять в толк, почему с ним так обошлись.
— Кончай скулить. Лучше расскажи, почему ты удрал.
— Глупость сморозил, конечно. Совершенно машинально… — Он сидел, сгорбившись, опершись локтями на колени. — Голова раскалывается, — пожаловался он.
— Я сказал, кончай стонать! — рявкнул Хольмберг. — Хватит прибедняться, отвечай на вопросы. Почему ты удрал?
Я же говорю: сам не знаю. Так получилось…
— Но ведь от полиции не удирают, если совесть чиста.
— Нет-нет… Но я не думал… Он на меня заявил?
— Что? — И на лице, и в голосе Хольмберга отразилось удивление. — Кто на тебя заявил?
— Значит, заявил? Я не думал…
— Кто на тебя заявил? — громко и хлестко повторил Хольмберг, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Ёста. Он сказал, что не станет заявлять, а я пообещал расплатиться, как только смогу…
— Как насчет того, чтоб рассказать все по порядку… О чем ты, собственно, толкуешь?
— Да, но…
Эрн выпрямился, судя по выражению лица, он просто обалдел.
Лицо его недоуменно вытянулось — так он был поражен неожиданным поворотом беседы. В широко раскрытых глазах застыл немой вопрос.
— Но… но почему же вы тогда? Хольмберг потер подбородок.
— Объясни, с какой это стати мы должны были тебя разыскивать.
— Ладно. Несколько недель назад, в позапрошлый вторник, я одолжил… э-э… стырил две сотни у Ёсты…
— У какого Ёсты?
— Это мой приятель, сосед по этажу. Я зашел к нему в комнату. Он торчал в душевой и дверь не запер. Ну, я нырнул в комнату… я знал, где у него бумажник, и взял пару сотен и… только собрался дать тягу, смотрю: он стоит в дверях… а я… со своими… с его деньгами… Он за мылом вернулся.
— И что же?
— Ну, он, конечно, взвился, начал орать и все норовил пустить в ход кулаки. Но, в конце концов пообещал не заявлять в полицию и сказал, что одолжит мне эти деньги, если я обязуюсь вернуть их после получки. А я не вернул… Выходит, он на меня заявил?
Хольмберг и Улофссон переглянулись. Что ж это, мол, такое? Заливает парень?
— Нет, — наконец проговорил Хольмберг. — Никто на тебя не заявлял.
— Но в чем же тогда дело?
— Где ты пропадал первого мая? — спросил Хольмберг.
— Первого мая? В Копенгагене. А почему вы спрашиваете? — Было видно, что он размышляет. — А! Ведь в тот вечер убили Фрома! — помедлив, выпалил он. — Вот почему вы меня разыскивали! Уф-ф… — Он облегченно вздохнул. — Выходит, только поэтому… — Он опять умолк и задумался. — Но какое я имею отношение к Фрому? Я же ни при чем!
— Ни при чем?
— Вы ведь не думаете…
— Что «не думаем»?
— Что я причастен… что я в него стрелял?
— Ты же сам говоришь, что был в Копенгагене.
— Да. Был.
— Один?
— Нет. С Ёстой.
— Вот как?
— Да. Спросите у него, он подтвердит.
— Твой приятель, у которого ты стащил деньги, поехал с тобой развлекаться в Копенгаген, да?
— Да, поехал.
Хольмберг хмыкнул и посмотрел на Улофссона, тот вышел из комнаты.
— Вы, разумеется, были только вдвоем? — спросил Хольмберг.
— Да.
— И чем вы там занимались?
— Ну… приехали трехчасовым паромом и сразу пошли гулять по городу… в «Тиволи» были… и все такое…
— Подробнее. Где именно вы были?
— О'кей. К вечеру мы прилично набрались, посидели в нескольких барах и в одном порноклубе, где-то на Истергаде… и чуть не опоздали на последний паром…
