1

      Мертв — вот первое, о чем он подумал, увидев его.
      — Ну, как? Он жив?
      Полицейский взглянул на него и кивнул.
      — Да. Кажется, жив. Во всяком случае, пульс есть и рана слегка кровоточит.
      — Куда его ранило?
      — В затылок… Примерно вот сюда, — показал полицейский, приставив палец к затылку Хольмберга.
      — По идее, он должен был сразу умереть, — тихо проговорил Хольмберг.

2

      Бенгт Турен лежал на мостовой.
      Вокруг стояли четверо полицейских, Севед Улофссон, несколько соседей и истерически рыдающая Соня Турен, которую Буэль тщетно пыталась увести.
      — Соня, Соня… — тихо уговаривала она. — Идем…
      — Он… умер, — выдавила та, стараясь вырваться из ласковых, но крепких рук Буэль, которые с мягким упорством тянули ее прочь.
      Взгляд Хольмберга упал на таксу.
      Собака сидела возле комиссара и, когда Хольмберг подошел ближе, посмотрела на него большими карими глазами. Вид у нее был печальный. Будто она все понимает.
      — Сарделька… — вполголоса позвал Хольмберг, чувствуя себя законченным идиотом. Вся сцена казалась нереальной, и самое абсурдное было — утешать собаку.
      Улофссон покосился на него, взгляды их встретились. Как же он устал, подумал Севед.
      — Что-то «скорая» не едет, — сказал он.
      — Вижу, что не едет. Но почему?
      — Потому что все машины брошены на аварию.
      — Какую еще аварию?
      — Так ведь… Впрочем, откуда тебе знать. Ты же не видел. На шоссе… Жуткое дело. Неисправная автоцистерна залила дорогу маслом, и штук пятнадцать автомобилей столкнулись. Произошло это четверть часа назад. За три минуты до тревоги… из-за Бенгта. Несколько машин, видимо, загорелись… В общем, свалка…
      — Без одной-то «скорой» вполне можно обойтись. Теперь понятно, почему на дороге затор…
      Послышался вой сирены.
      Хольмберг опустился на корточки возле Турена, пощупал пульс: слабый, но есть.
      Ведь от таких ран умирают сразу, думал он, глядя, как из отверстия сочится кровь — медленно, толчками, чуть ли не с бульканьем.
      Мысли вдруг обрели поразительную ясность.
      — Но кто же, черт возьми?..
      Они посмотрели друг на друга и разом поняли, что испытывают одно и то же чувство — ненависть.
 

3

 
      Буэль наконец уговорила Соню войти в дом. Улофссон с Хольмбергом остались на улице, по-прежнему глядя друг на друга.
      — Тот, кто это сделал, дорого заплатит, — тихо проговорил Хольмберг.
      Подошли санитары с носилками.
      — Он жив? — спросил один. Белый халат его был забрызган кровью, кровью жертв автомобильной катастрофы.
      — Да, — ответил Улофссон. — Жив… Пока…
      Они долго смотрели вслед «скорой», которая за поворотом набрала скорость и опять включила сирену. Человек двенадцать соседей толпились вокруг.
      — Кто из вас видел, как все произошло, или что-то знает о случившемся? — спросил Улофссон.
      Люди загудели, качая головами.
      — Нет, — сказал, наконец, седоватый мужчина. — Я слышал только крики и плач. Сперва я подумал, что это ребенок… но звуки были до того странные, что я выбежал на улицу посмотреть. И увидел Соню… и Бенгта… Потом вышла моя жена, и я велел ей вызвать «скорую» и полицию. А потом мы стали ждать… Это было ужасно: она стояла на коленях, уткнувшись лицом ему в спину, плакала и кричала… А собака лизала его руку… Кошмар… После подошли остальные… — Он неопределенно мотнул головой.
      — Остальные соседи? — уточнил Хольмберг.
      — Да, — сказал мужчина. — Они подошли… позже…
      — Никто из вас не слышал выстрела?
      В толпе опять прокатился гул, потом заговорил тот же человек.
      — Я слышал грохот. Но ведь и тридцатого апреля, и первого мая было столько треска и грохота. Два вечера подряд сплошная пальба да фейерверки. Привыкаешь помаленьку. Я даже как-то не обратил внимания.
      — И больше никто не слышал?
      — Мне показалось, что звук странный, — признался молодой парень.
      — Ваше имя?
      — Лейф Эльмёр.
      — Так что же вы подумали?
      — Вроде похоже на выстрел.
      — И как вы поступили?
      — Выглянул наружу, но ничего не увидел, только деревья в саду.
      — Вот как?
      — Я живу вон там, снимаю комнату с полным пансионом. Я сидел и читал, потом услыхал грохот, подошел к окну, поднял жалюзи и выглянул. Но мои окна выходят в сад, и я в глубине души знал, что ничего не увижу. Ведь такой звук невозможно локализовать. Выглянул-то я просто из любопытства, а еще потому, что надоело зубрить… в основном по последней причине. Мне в голову не пришло…
      — Все-таки что вы подумали? Ну, там, в кого-то стреляли, или?..
      — Н-да. — Парень развел руками. — Не помню…
      — Вы студент?
      — Да, историк. Сижу, читаю, и вдруг — бабах!
      — В самом деле, больше никто не слышал выстрела? По гулу голосов Улофссон и Хольмберг догадались, что звук слышали многие.
      — Почему же никто не выглянул?
      — Я лежал в постели, — сказал мужчина в темном халате и домашних туфлях.
      — Ясмотрела телевизор, — объяснила женщина в бигуди.
      — Значит, никто не выглянул?
      — Нет.
      — Нет.
      — Нет, я же не предполагал…
      — Нет, я ел бутерброд…
      — Нет, я только подумал: что это за паршивая собачонка там развылась…
      — Сарделька?
      — Да, это была она.
      — Но на улицу вы не посмотрели?
      — Нет.
      — А вы?
      — Нет… тогда нет…
      — Что значит «тогда нет »?
      — Я выглядывал раньше, когда закрывал в спальне окно, — сказал пышноусый мужчина, причесанный на пря мой пробор.
      — Ваше имя?
      — Нильс Эрик Свенссон.
      — Ага… И что же вы видели?
      — Так это было задолго до выстрела. Когда раздался грохот, я чистил зубы. Потом завыла сирена. Вот тогда я опять глянул в окно. Смотрю: полиция. Ну я и сказал Ивонне - это моя жена, — что, видимо, что-то случилось, и мы вышли узнать, в чем дело.
      — За сколько минут до выстрела вы смотрели в окно?
      — Ну, минут за пятнадцать.
      — Гм… минут за пятнадцать… И что вы видели?
      — Автомобиль.
      Хольмберг бросил взгляд на дорогу: машин не было.
      — Какой автомобиль? Сейчас его здесь нет. Усач огляделся по сторонам.
      — Правда… нет. Уехал. Нет его.
      — Где он стоял?
      — Вон там, — показал мужчина.
      «Вон там» было метрах в пятнадцати — двадцати.
      — То есть прямо перед вашим собственным домом?
      — В общем, да… верно…
      — А как он выглядел?
      — Как выглядел? Легковой «вольво-седан» темного цвета.
      — Легковой?
      — Да, а что?
      Улофссон и Хольмберг переглянулись.
      — Забавно, — сказал студент. — Вот ведь странное дело…
      — Что вы тут нашли забавного и странного?
      — Извините, я неудачно выразился… Но когда я выглянул и ничего не увидел, мне послышался шум — как будто машина отъехала. Сразу после выстрела, я имею в виду.
      Хольмберг достал из кармана сигарету. Раскурил ее и сделал глубокую затяжку.
      — Вот как, — помолчав, сказал он. — Значит, вы говорите, что слышали, как автомобиль завелся и уехал. Если не ошибаюсь, ваша фамилия Эльмер?
      — Совершенно верно.
      Больше ничего выяснить не удалось.

4

      — Вот так, — сказал Улофссон Хольмбергу. — Проворный народец, дальше ехать некуда… Бекман где?
      — На шоссе, там, где авария, — отозвался кто-то из сотрудников НТО.
      — Боже милостивый… Пришла беда — растворяй ворота. Ты снимки сделал?
      — Да.
      — Подготовь чертеж и попробуй потолковать с… Кстати, кто ты такой?
      — Ула Густафссон, — представился ассистент из научно-технического отдела.
      — Новенький?
      — Сравнительно.
      — То-то я тебя не припомню, парень. Так вот, потолкуй с господином Свенссоном насчет того, где стояла машина. Выясни место как можно точнее.
      Улофссон сознавал, что должен взять руководство на себя. Он же теперь старший по званию. Нежданно-негаданно.
      — Кто-нибудь известил начальника полиции? — спросил он. Как выяснилось, никто этого не сделал. — Ладно. Я сам позвоню, от Бенгта.
      Густафссон приступил к работе.
      — Вы можете идти по домам, — обратился Улофссон к соседям. — Буду очень вам признателен, если вы это сделаете, тогда мы сможем побыстрее закончить.
      Переговариваясь и ворча что-то себе под нос, люди начали расходиться.
      — Если вспомните хоть самую маленькую деталь, немедленно сообщите нам, — сказал им вслед Улофссон. — Что бы то ни было… любая мелочь может оказаться очень важной для нас.
      После этого они с Хольмбергом направились к дому Туренов.
      Когда уехала «скорая», Сарделька притулилась у ног Хольмберга. Он нагнулся, взял собаку на руки и понес, поглаживая по голове и тихонько приговаривая:
      — Ну-ну…
      Сарделька смотрела на него так, словно Хольмберг единственный в целом свете понимал ее или, по крайней мере, заботился о ней.
 

5

      Да, положеньице…
      Соня лежала на диване. Буэль, сидя рядом на корточках, пыталась ее успокоить.
      А Соня плакала, теперь уже почти без слез.
      — Ну, не надо, — говорила Буэль, поглаживая ее по волосам, — не плачь…
      — Как она? — вполголоса спросил Севед. Буэль обернулась.
      — Не знаю… Наверно, следовало бы дать ей успокоительное…
      — Вызвать врача?
      — Пожалуй, так будет лучше всего.
      Сначала позвонили врачу, потом начальнику полиции. — Сейчас с ней нельзя говорить, — сказал Хольмберг.
      — Ясное дело, нельзя.
      — А кто сообщит сыну?
      — Господи, еще и это! — с досадой воскликнул Улофссон.
      — Да…
      — По-моему, это дело начальника полиции.
      — Слушай, у них вроде были жильцы?
      — Кажется, да.
      Этот тихий разговор происходил в холле.
      — Может, потолкуем с ними?
      — А на улице их разве не было?
      — Не знаю. Понятия не имею, как они выглядят.
      — Схожу посмотрю, — сказал Улофссон. Квартирантов дома не оказалось.
      Хольмберг больше не чувствовал усталости. Голова была совершенно ясная, сонливость как рукой сняло. Ненавижу, ненавижу! — билось в мозгу. И где-то глубоко в подсознании: мы отомстим.
      — Я сверну шею тому ублюдку, который это сделал, — сквозь зубы процедил он.
      Улофссон посмотрел ему в глаза.
      — Тебе не кажется, что я испытываю те же чувства? Но, черт возьми, незачем выставлять их напоказ. Пусть лучше никто ни о чем не догадывается. Будь я проклят, если каждый полицейский, вплоть до самого нижнего чина из бюро находок, не думает о том же. Стрелять в сотрудника полиции… это вам не…
      Задребезжал дверной звонок.
      — Вст вы где. — На пороге стоял начальник полиции.
      — Да…
      — Я почти все знаю. Ты, Севед, рассказал мне по телефону, а на улице я встретил Густафссона. Ничего нового?
      — Да нет… Разве что мелочи, о которых я, может быть, не упомянул по телефону.
      — А именно?
      — Сперва застрелили Эрика Фрома, и в связи с этим убийством всплыл некий легковой «вольво-седан сто сорок четыре». Теперь кто-то стрелял в Бенгта, и опять здесь видели «вольво-седан сто сорок четыре».
      — Ах ты черт! — присвистнул НП. — Ах ты, черт! Опять… Та же машина. Интересно.
      — Не правда ли? Чертовски любопытное совпадение. Новый звонок в дверь. Врач. Его проводили к Соне.
      — Она вам что-нибудь рассказала? — спросил НП.
      — Если бы… С ней сейчас не поговоришь.
      — Надо бы съездить в больницу, — предложил Хольм берг.
      — Вот и поезжайте, а я побуду здесь.
      Садясь в машину, Севед ощупал карманы пиджака.
      — Черт побери!
      — Что случилось?
      — Ключи. Они у Буэль.
      Он вылез и пошел за ключами. А Хольмберг закурил очередную сигарету — сорок шестую за этот день. Вообще-то он их не считал, но горло давало знать, что он здорово перехватил.
      К машине подошел полицейский. Это был Русен.
      — Как там дела? Я имею в виду — с вдовой…
      — С вдовой? Надеюсь, она еще не вдова.
      Русен что-то смущенно промямлил, потом выпалил:
      — Это уж слишком! Стрелять в сотрудника полиции! И в кого — в Турена! —И задумчиво добавил: — Озвереть можно.
      — Что верно, то верно. Озвереешь…
      — Впору самому палить направо и налево. Хольмберг взглянул на него:
      — Уж мы доберемся до того гада, который это сделал. И ему не поздоровится. Будь уверен.
      — Да… Я бы своими руками…
      Улофссон открыл дверцу, сел за руль и включил зажигание.
      — Своими руками… — повторил Русен вслед автомобилю.

1

      Из приемной их направили в рентгеновское отделение.
      Вокруг царила полнейшая неразбериха, но они едва обратили на это внимание.
      Люди с обычными приступами аппендицита и язвы, с порезами, вывихами, переломами, заворотом кишок, жертвы отравлений и внезапных недомоганий, астматики, незадачливые самоубийцы и все новые и новые пострадавшие в катастрофе на шоссе.
      И Хольмбергом, и Улофссоном владело одно-единственное чувство: ненависть к человеку, стрелявшему в Бенгта Турена. А раненый Турен проходил сейчас рентгеновское обследование.
      Потому-то они хладнокровно, с полным самообладанием шагали по коридору к лифтам, не слыша криков и плача, не видя крови. Рваные раны, изувеченные лица, переломанные ноги. Ожоги. Стоны. Ужас смерти. Судорожные хрипы продавленных грудных клеток. Искромсанные тела.
      Сестры в белом, забрызганные кровью. Врачи тоже в белом и тоже в крови, с взлохмаченными волосами, в резиновых перчатках. Бутыли с консервированной кровью для переливаний. Носилки на пути в операционную.
      Кровь на полу. Безвольные руки, свешивающиеся из-под белых простынь. Конвульсивные дерганья измученных тел.
      Длинный-длинный светлый коридор. Желтые стены. И, наконец, стеклянная дверь. В лифт и наверх.
      Рентгеновское отделение. Теперь остается только ждать.

2

      — Пока не знаю, — сказала медсестра. — Осмотр еще не закончен. Садитесь и ждите. Доктор выйдет и все вам расскажет.
      Они стали ждать.
      Прошел час.
      Самый долгий час за всю их полицейскую службу.
      Между тем на рентген поступали все новые жертвы катастрофы. Те, кого еще не просвечивали, кого не отвезли сразу в операционную или в морг.
      Хольмберг вышел покурить в туалет: усталая, издерганная сестра сказала, что в приемной курить нельзя.
      Он чувствовал себя школьником, который украдкой дымит в туалете. Совсем как в детстве, когда в школах еще не разрешали курить.

3

      — Сколько мы ждем? — наконец спросил Улофссон. Хольмберг взглянул на часы. Прикинул.
      — Около часа.
      — Правда? А, по-моему, гораздо дольше.
      — Гм…
      Он ничуть не устал.
      Тридцатого апреля он не спал вообще. Прилег только без четверти два ночью первого мая. А в полседьмого уже встал, потому что Ингер захныкала. Черстин поменяла ей пеленки.
      Но он совсем проснулся и никак не мог заснуть опять. Странное дело, спать совершенно не хотелось, как бывает после небольшой выпивки. А вечером — тревога. Лег поздно и проспал всего-навсего час с четвертью. Час… нет, полтора часа сна сегодня.
      В общей сложности он проспал семь с половиной часов, если считать с восьми утра в понедельник до нынешнего вечера. Почти за трое суток только семь с половиной часов сна.
      Теперь уже среда.
      И все-таки он не чувствовал усталости.
      Удивительно. Ведь что ни говори, он переутомился.
      Он взглянул на Севеда.
      Тот уставился в стену, и, казалось, что-то лихорадочно перебирал в памяти.
      — О чем ты думаешь?
      — А? — Улофссон вздрогнул.
      — О чем думаешь?
      — Да так… размышляю… — Он медленно потер подбородок, ощутил под пальцами колючую щетину и поморщился. — Над совпадениями. Сперва Фром… автомобиль плюс выстрел. Потом Бенгт, и опять автомобиль плюс выстрел. Уж не обнаружим ли мы еще одну пластмассовую пулю?..
      — Но почему? Ты можешь понять, почему кто-то вздумал застрелить Фрома, а потом Бенгта? Ведь при таких совпадениях напрашивается вывод, что в обоих случаях действовал один и тот же человек. Хотя стопроцентной уверенности, конечно, нет… Но предположим, что это так. Что преступник один и тот же. Где связь? Скажи мне. Где связь?
      — Думаю, если мы найдем связь, то и преступника сцапаем… Только не спрашивай, где эту связь искать. Я сам теряюсь в догадках.
      — Ты можешь с ходу, не задумываясь, вспомнить кого-нибудь, у кого были причины мстить Бенгту?
      Улофссон покачал головой.
      — Нет. Я и об этом думал. Но тогда при чем тут Фром? — Он рывком встал. — Черт! До чего ж неудобные диваны! — Диваны представляли собой скамейки с почти вертикальной спинкой. — Поясницу ломит, — объяснил Севед.
      Он подошел к окну, прижался лбом к прохладному стеклу и стал смотреть на темную улицу.
      Хольмберг проводил его взглядом, медленно поднялся и тоже шагнул к окну. Стал рядом, бездумно глядя в ночь.
      — Слушай, — сказал Улофссон после тягостной, но недолгой паузы.
      — А?
      — Когда поймаем этого мерзавца…
      Хольмберг и сам толком не понял, с какой стати его вдруг захлестнуло теплое чувство к приземистому, хмурому, желчному и сварливому комиссару, заполучившему вчера маленькую дырочку в затылок.
      Что это — отцовские чувства?
      Может быть…
      Или дух товарищества? Сознание, что преступник поднял руку не на какую-то отдельную личность, а на целый коллектив. Что всякая личность есть символ профессионального коллектива, и что каждый символ имеет свою ценность и с точки зрения коллектива свят и неприкосновенен.
      Или все дело в том, что на месте Бенгта мог с таким же успехом оказаться он сам?
      Может, дело в этом? Что он сам… с таким же успехом…
      Ему доводилось читать статистику. За четыре года при исполнении служебных обязанностей погибли шесть сотрудников полиции. Около девятисот в течение года получили увечья.
      Читал он и о способах нападения: удары ногой — по икрам, по кадыку, в грудь, в лицо, в пах, в живот; головой — в живот, в лицо; кулаком — в лицо, по губам, в глаза, в грудь, в пах; укусы; попытки удушения; выкручивание рук; тычки пальцами в глаза.
      И об орудиях нападения тоже читал: резиновая дубинка, бутылка, нож, обрезок металлической трубы.
      В первую очередь доставалось тем, кто носил мундир, тем, кто патрулировал улицы, тем, у кого низкое жалованье, — они сталкивались с населением, на них и нападали.
      Но смертельный исход был все же редкостью.
      Большей частью несколько дней на бюллетене. Иногда — месяц-другой. И уж совсем в исключительных случаях — пенсия по инвалидности.
      …Подобные происшествия снова и снова рождали в нем ощущение, будто чья-то холодная как лед рука сжимает и выкручивает нутро.
      Когда он слышал или читал о тех, кого постигло несчастье…
      С таким же успехом это мог быть и я, думалось ему.
      Но если бы при исполнении служебных обязанностей его вдруг…
      Кошмарный сон, ужас. Засада. Хладнокровно рассчитанная. Запланированная.
      Вот как сейчас…
      От этого пробуждался дух товарищества. Чувство локтя.
      Которое усиливалось и обострялось.
      И от этого же рождалась ненависть.
      Причем ненависть не только к преступнику. Но скрытая ненависть к любому из подозреваемых.
      Нужен виновный. Главное, чтобы был кто-то виновный… Жажда мести… Злоба. Ненависть. Дать сдачи…
      Горечь, печаль, неуверенность… Ненависть и жажда мести стали защитной реакцией.
      — Да, — сказал он. — Когда мы поймаем этого мерзавца…
      Он не сознавал, как долго медлил с ответом.
      — Черт! — Улофссон треснул кулаком по стене. — Черт! Он был мужик что надо. В полиции таких еще поискать. Иногда злющий, несносный, и работать с ним — взвоешь! Совершенно несносный в худшие свои дни… Но… я его ценил. Потому что мужик был отличный. Не юлил никогда… он был… что надо.
      — Он есть… — тихо поправил Хольмберг.

4

      В двенадцать минут второго дверь отворилась, и человек в белом халате направился к ним.
      — Я доктор Андерссон.
      — Хольмберг. А это инспектор Улофссон. Белый халат кивнул.
      — Ну, как там? — спросил Улофссон. Доктор Андерссон посмотрел на него.
      — Он жив. Пока жив. И это странно, ведь с чисто медицинской точки зрения он должен был умереть. После такого ранения.
      Улофссон ощутил, как отлегло от сердца, а Хольмберг опустился на диван: голова закружилась. Но тотчас же встал.
      — Пуля вошла в самый центр затылка, — сказал врач. — Но что-то тут не то. Во-первых, черепную кость не разнесло на куски, а ведь при таком попадании это было бы вполне естественно. Входное отверстие невелико, я предполагаю, калибр девять миллиметров. Обычная пуля такого диаметра прошла бы навылет, оставив на выходе дыру размером с кулак. Но… рентгеновские снимки показывают нечто странное. Разумеется, пока рано делать окончательный или почти окончательный вывод, однако место, где застряла пуля, выглядит на снимке легким затемнением. Не исключено, конечно, что пуля окружена воздухом, и все-таки я бы осмелился утверждать, что речь идет о…
      — Холостом патроне?
      Врач взглянул на Улофссона.
      — Но каким же образом…
      — Было у нас такое подозрение… до некоторой степени.
      — Вот оно что! Да… смею почти наверняка утверждать, что мы имеем дело с холостым патроном, то есть с пластмассовой пулей.
      — Можно на нее посмотреть? Вы сумеете извлечь ее так, чтобы мы могли убедиться своими глазами? Только вы, конечно, еще не успели ее достать?
      — Нет.
      — А когда? Сегодня?
      — Не знаю.
      — Что?!
      — Я не могу взять на себя такую ответственность. Риск слишком велик.
      — Но в чем же дело?
      — Она вошла вот здесь. — Врач прикоснулся к своему затылку, показывая, где именно. — На ощупь нижняя часть затылка мягкая, кость начинается чуть выше.
      В этот-то стык и угодила пуля. Он… Кстати, кто он та кой?
      — Бенгт Турен. Комиссар уголовной полиции.
      — Вот это да! — У врача отвисла челюсть. В самом прямом смысле.
      — Вы что же, не знали? — удивился Хольмберг.
      — Нет. Не знал. Мне сказали только — срочное обследование. В больнице все вверх дном, сами видите. Катастрофа на шоссе…
      — Да, катастрофа… И все же? Что с Бенгтом? Как он?