Лоб выпуклый, светлые волосы аккуратно зачесаны назад. С давних пор он приобрел скверную привычку ежеминутно облизывать тонкие губы. Уши слегка оттопыренные, лицо продолговатое, овальное. И вообще он весь длинный: рост приблизительно метр девяносто. Осенью ему стукнет сорок, и он гадал, подарит ему жена тот замшевый пиджак, который он присмотрел, или нет. Дело в том, что по части одежды Севед был немножко сноб. Во-первых, он обожал наряжаться, во-вторых, работать, в-третьих, мастерить авиамодели. А в-четвертых, любил поесть.
      Ассистент уголовной полиции Мартин Хольмберг (отдел по борьбе с особо опасными преступлениями). — Однажды ему сказали, что он похож на Хамфри Богарта. И он это запомнил. Хольмберг молод — тридцать четыре года. Родился в Стокгольме. Из столицы уехал пять лет назад после желудочного кровотечения: открылась язва. Перебрался в Лунд. Здесь ему понравилось: есть масса возможностей удовлетворить свой интерес к людям. С окружающими он сходился легко. В первую очередь, наверно, потому, что собеседник — кто бы он ни был — неизменно читал в его взгляде живейшее внимание. К тому же его светлые глаза смотрели мягко, и женщины — в особенности женщины — проникались к нему доверием, даже находили его привлекательным. Он из тех людей, кому охотно и без утайки расскажешь обо всем. Свои волнистые темные волосы он зачесывал на косой пробор и носил пышные бакенбарды. Фигура коренастая. Ходит он слегка вразвалку и жалуется на аллергию и одышку. Слишком много курит и всем без исключения кажется человеком энергичным.
      Инспектор уголовной полиции Осборн Бекман (на-учцо-технический отдел) — Разговаривая, Бекман вечно ковырял в ухе. Лицо у него почти совершенно круглое. На носу — очки в металлической оправе. С виду он нередко казался мрачным. Может, из-за одежды, так как почти всегда ходил в сером костюме. Или из-за грустного взгляда. Или оттого, что постоянно выглядел небритым. Уже через пять минут после бритья его щеки и подбородок приобретали сизый оттенок. На этой почве у него выработался, чуть ли не комплекс.
      Ассистент уголовной полиции Курт Линдваль (научно-технический отдел). — Ухоженная шкиперская бородка говорила о том, что из него явно получился бы отличный военный. Но с неизменной носогрейкой в углу рта он больше смахивал на рыбака из Бохуслена. А с трубкой он практически не расставался. Еще он питал пристрастие к темно-синему цвету и обыкновенно носил темно-синий вельветовый костюм и темно-синюю спортивную рубашку. Волосы у него угольно-черные и всегда коротко подстрижены. Коллеги подозревали, что он каждую неделю наведывается в парикмахерскую. Темно-синее подчеркивало бледность кожи. Он страдал нарушением пигментации и из отпуска всякий раз возвращался краснолицым, что очень ему не шло. Однако через неделю нормальный белый цвет лица восстанавливался. Казалось, его раз навсегда загримировали под Гамлета. Только голос у него был совсем не актерский, и дикция тоже: Линдваль пользовался на редкость неразборчивым вариантом скон-ского диалекта.
      Накануне вечером, без пятнадцати десять, они выехали на место происшествия.
      Сигнал поступил в четверть десятого.
      Принял его Хольмберг, который дежурил по отделу. Выслушав сообщение, он решил, что ситуация требует немедленного выезда опергруппы, и позвонил Турену.
      — Привет! Тут такое творится! — возбужденно прокричал он в трубку.
      — Ну, что еще? — недовольно буркнул Турен. Язык у него чуточку заплетался.
      Улофссона известил дежурный по управлению. Он же вызвал двух сотрудников НТО.
      Только около трех ночи им удалось сделать перерыв и немного вздремнуть.
      К тому времени кое-что прояснилось. До некоторой степени.
      Наутро вид у всех был заспанный. А Турен вдобавок мучился похмельем.
      Улофссон, бог весть почему, прямо-таки со стыда сгорал, вспоминая невнятное бормотанье, пустой взгляд и сумбурные рассуждения комиссара в понедельник вечером.
      Какого дьявола? — уговаривал он себя. Разве сотруднику полиции нельзя расслабиться? Откуда он, черт побери, мог знать, что Фрома ухлопают? Именно вечером. И как назло, именно Фрома. Именно его…

2

      Утро во вторник выдалось по-весеннему безмятежное, но отнюдь не для сотрудников полиции.
      — Давайте-ка еще раз прокрутим все с самого начала, — сказал Турен, — а потом опросим свидетелей и попытаемся найти хоть какую-нибудь зацепку.
      Совещание проходило за большим столом в кабинете комиссара.
      — Севед, может быть, ты?
      — Хорошо. — Улофссон положил перед собой пачку исписанных листов. — Итак, все началось вчера вечером, в двадцать один пятнадцать. По телефону девяносто-ноль-ноль-ноль дежурному сообщили, что три минуты назад кто-то стрелял в директора Эрика Вальфрида Густава Фрома… — Улофссон излагал факты в своей обычной манере — сухо и деловито. Кое-кому это здорово действовало на нервы. — После этого опергруппу подняли по тревоге.
      В двадцать один ноль-ноль Фром, его жена Анна и сын Курт Рогер с невестой вернулись из своего загородного коттеджа в Эстерлене. Машину — «мерседес двести двадцать»— вел сын. Их гараж расположен в глубине двора, за домом. Фром вышел из автомобиля у ворот, сославшись на то, что должен срочно позвонить своей секретарше Инге Йонссон.
      Поставив машину, сын вместе с женщинами начал выгружать вещи. Когда они уже хотели нести походные причиндалы в дом, раздался выстрел. Все трое бросились к дому и увидели: входная дверь широко распахнута, через калитку выходит какой-то человек, а Фром навзничь лежит на пороге.
      Потом с улицы донесся шум отъезжающего автомобиля. Фром был ранен. Из отверстия в груди текла кровь.
      Анне Фром стало дурно, она потеряла сознание. Невеста сына едва успела подхватить ее, иначе она бы упала. Курт Рогер Фром опустился на колени возле раненого и пощупал пульс. Пульс был, хотя и слабый. Затем он вызвал «скорую» и позвонил в полицию.
      Вернувшись, он еще раз проверил пульс.
      Пульса не было.
      Вместе с невестой они перенесли мать в дом, уложили на софу и стали ждать полицию.
      Первыми на Студентгатан к вилле Фрома прибыли две патрульные машины. Следом подъехала «скорая».
      Еще через двадцать минут появились, Турен, Улофссон и Хольмберг. Тремя минутами позже — Бекман и Линд-валь. А через восемь минут — судебный медик.
      Предварительное расследование показало, что Фром скончался почти мгновенно, так как пуля вошла в сердце.
      Был произведен осмотр места происшествия и по мере возможности опрошены свидетели.
      Все они слышали шум отъезжающего автомобиля. Но только сын, по его словам, смутно припоминает, что, сворачивая во двор, видел на улице какую-то машину.
      Вот что сообщил Улофссон, по обыкновению сухо и деловито.
      Хольмбергу эта его манера действовала на нервы.
      Он смертельно устал и находился в прескверном расположении духа. Мало того, что чуть не до рассвета работал, так нет же, пришел домой, а у дочки — ей не было и года — разболелся животик, и она всю ночь хныкала. Они с Черстин по очереди сидели возле малышки. Поэтому спал он всего-навсего час с четвертью. А утром девочка повеселела: боль как рукой сняло. Хольмберг зевнул.
      — …как я уже говорил, они видели стрелявшего только со спины. Но, тем не менее считают, что это мужчина. Неуверенность вызвана темнотой. Вот, пожалуй, и все.
      — Ну-с, — сказал Турен. — Значит, складывается примерно такая картина: некто звонит у двери Фрома в четверть десятого вечером первого мая, а когда Фром отворяет дверь, этот некто стреляет ему в сердце, после чего спокойненько садится в машину и уезжает. Стрелявший… этот некто… нам неизвестно, кто он… пока. И неизвестно, почему он стрелял. Черт побери! Вот ведь дьявольщина!
      Он знал Фрома. Лично. По клубу «Ротари».
      И начальник полиции тоже его знал.
      «Это ужасно», — сказал он ночью по телефону в разговоре с Туреном.
      Турен слышал, как НП безуспешно старается унять дрожь в голосе.
      «Фром убит, — продолжал НП. — В голове не укладывается… Кошмар какой-то. Звонят у двери и убивают. Просто так…»
      «Едва ли это сделано просто так».
      «Да… да, конечно. Просто так не могло быть. Но я действительно не могу понять, в чем причина. Какой-нибудь психопат, не иначе. След есть?»
      «Нет. Я же говорил. Пока нет… ни черта».
      «Дело дрянь».
      «Гм».
      НП помолчал. Потом тихо сказал:
      «Видишь ли, я его знал».
      «Понимаю. Я тоже…»
      «Конечно… Конечно. Ты тоже».

3

      — Директор Эрик Вальфрид Густав Фром, — по бумажке читал Турен, впервые за это утро, набивая трубку. — Родился двадцать четвертого сентября тысяча девятьсот четырнадцатого года. Таким образом, ему было пятьдесят восемь лет. Владелец фирмы А/О «Реклама», а это… как вам, может быть, известно, одно из крупнейших в южной Швеции предприятий такого профиля. Контора фирмы размещается на Стура-Сёдергатан в желтом трехэтажном доме. Если не ошибаюсь, сотрудников там человек двадцать.
      Он умолк и как будто задумался.
      Повертел трубку в руке, потом раскурил.
      — Но черт меня возьми, — тихо продолжал он, — зачем какому-то сумасшедшему вздумалось стрелять в хозяина рекламной фирмы? Это выше моего разумения.
      — Он что, известная шишка? — поинтересовался Хольмберг, в первый раз за это утро открывая рот.
      Турен взглянул на него и легонько кивнул.
      — Известная шишка?.. Пожалуй. Он активно сотрудничал в УКПШ. Как правило, обеспечивал им перед выборами агитационную кампанию. Был депутатом муниципалитета и членом комиссии по организации досуга, состоял в клубах «Ротари» и «Лайонс». Словом, фигура в Лунде весьма заметная.
      — Только нам от этого не легче.
      — Что верно, то верно.
      Именно такие соображения и навели НП на мысль, которой он прошлой ночью поделился с Туреном.
      «Как, по-твоему, может, нам обратиться за помощью в Центральное управление?»
      «Я и сам об этом думал. Но сейчас еще рано. Попробуем своими силами. Не выйдет, тогда… А пока рано. Мы ведь не первый раз имеем дело с убийством».
      «Так-то оно так, только раньше масштаб был другой».
      «Масштаб… Убийство остается убийством. Хотя я, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду…»

4

      — Ох, — вздохнул Хольмберг. — Никуда не денешься, надо браться за работу, да поживее… как говорится, засучив рукава.
      — Да. Время не ждет, — заметил Турен. — К тому же… Фром был отличный старикан.
      — Пятьдесят восемь… Какая же это старость? — задумчиво вставил Хольмберг.
      Он подпер голову руками, попробовал собраться с мыслями и, не надеясь, что эта попытка увенчается успехом, сказал:
      — Тот тип — видимо, можно считать, что это мужчина, — скорей всего, подкарауливал Фрома… дожидался, когда он вернется из-за города. Значит, мы имеем дело с тщательно продуманным, предумышленным убийством. А что касается машины… Стало быть, он ждал в машине, видел, как они вернулись, и, наверное, заметил, что Фром вылез из автомобиля и один вошел в дом. Тогда он тоже подошел к двери и позвонил… зная, что откроет именно Фром, ведь больше никого в доме не было. Нет, какова изощренность, а?
      — Н-да. — Улофссон пожал плечами. — Черт, понять бы, почему…
      — Слушай, Бенгт, сколько лет существует это реклам ное бюро? — спросил Хольмберг.
      — Точно не скажу, но, помнится, оно возникло в конце сороковых годов.
      — Та-ак…
      — И с ним никогда не было никаких хлопот? — поинтересовался Улофссон.
      Турен медленно покачал головой:
      — Нет… А что ты имеешь в виду?
      — Сам не знаю… Но ты ведь знал Фрома. Что он был за человек? В частной жизни?
      Турен слегка улыбнулся. Собственно, даже не улыбнулся, а чуть раздвинул губы.
      — Под скорлупой? Немного упрямый, пожалуй. И весьма чопорный. Но если его как следует расшевелить, он вел себя по-настоящему непринужденно. Я бы сказал, он умел быть душой общества и играть первую скрипку. Иной раз создавалось впечатление, будто он нарочито стремится привлечь к себе всеобщее внимание…
      — И у него были смертельные враги?
      — Ну, это уж ты хватил!..
      Но ведь кто-то его убил, подумал Улофссон.
      — Но ведь кто-то его убил, — сказал Хольмберг.
      — Понимаю. И все же ответ будет отрицательным. Все же. Не представляю, чтобы кто-то испытывал к нему, мягко говоря, такую неприязнь, что решился на убийство. По-моему, это невозможно.
      — Просто ты его знал, в том-то и дело, — заметил Улофссон. — Может, это связано с политикой?
      — С политикой?
      — Да. Точнее, с муниципальной политикой.
      — Не думаю. А почему ты спрашиваешь?
      — Сам знаешь, как бывает с политиками на ответственных постах.
      — Да брось ты. В Лунде такого не случается. Это тебе не Штаты. И потом, разве он занимал сколько-нибудь ответственный пост?
      — Гм… Впрочем, тебе видней, ты ведь его знал.
      — «Знал, знал»! Вот заладил! — рассердился Турен. — Я, черт побери, знал его не так уж близко. Раз в неделю виделись в «Ротари», иногда сталкивались в городе, разговаривали. И все. Тем не менее, мне казалось, что мы чем-то близки друг другу. Ну, на праздниках раз-другой встречались. Людей вроде него и знаешь, и в то же время не знаешь. Черт, ну как бы тебе это объяснить?!
      Досадливо передернув плечами, комиссар прикусил трубку.
      Он и сам пока не сознавал, что убийство знакомого почти полностью парализовало его энергию. Он очутился в тупике. И совершенно не понимал почему. А что хуже всего — никак не мог до конца осмыслить, что человека, которого он знал, жестоко и хладнокровно убили. Так ведь не бывает.
      Он был не в своей тарелке. И чувствовал себя дураком.
      — Черт! — воскликнул он, стукнув по столу. — А у вас, Курт и Осборн, что-нибудь есть?
      — Нет, — отозвался Бекман. — В общем, ничего. Труп у Фритце на вскрытии, а место преступления, собственно, таковым и не назовешь. Ни единого отпечатка пальцев, в том числе на звонке… То ли он нажал на кнопку локтем, то ли был в перчатках… хотя и пистолет сгодится… Следов обуви тоже нет — ни в пыли, ни в крови, ни на гравии… Дорожка тщательно утрамбована.
      — Та-ак, — со вздохом проговорил Турен. — Вот ведь дьявольщина, абсолютно не за что зацепиться… Дрянь дело, хуже быть не может. Никаких конкретных улик. Только труп. И больше ничего, хоть ты тресни. Только труп…
 

5

 
      Совещание началось в половине девятого утра.
      А в десять закончилось. Но толку чуть — ничего нового так и не придумали.
      Решили только, что Турен побеседует с женой и сыном Фрома и с невестой сына и что Хольмберг с Улофссоном прощупают сотрудников фирмы.
      Перед уходом Турену пришлось еще четыре раза объясняться по телефону. С репортерами местных газет. И каждому он сообщил, что пока ему нечего сказать прессе, но во второй половине дня состоится пресс-конференция.
      — У вас есть какой-нибудь след? — спросил репортер «Квельпостен».
      — Я сказал, приглашаю на пресс-кон…
      — Но неужели, — перебил газетчик, — вы ничего не сообщите для ближайшего номера?
      — Мы ведем следствие, — ответил Турен. — Так и напишите.
      Он положил трубку и послал ближайший номер к черту.
      Однако делать этого не следовало.
      Комиссар обычно не читал «Квельпостен», называя ее про себя бульварной газетенкой. Но после обеда зашел Бекман и показал ему следующее:
      — ЛУНДСКАЯ ПОЛИЦИЯ ДЕЙСТВУЕТ ВСЛЕПУЮ. НИКАКИХ СЛЕДОВ УБИЙЦЫ, — прочитал Турен.
      Содержание коротенькой заметки отнюдь не улучшило его мрачное настроение.
      «Лунд (Квп). По данным лундской полиции, нет никаких следов, которые позволили бы разыскать преступника, застрелившего вчера вечером пятидесятивосьмилетнего директора Эрика Фрома. „Мы ведем следствие“, — вот единственный ответ полиции на все вопросы.
      А это означает, что полиции вообще не за что зацепиться. Таинственная история встревожила лундцев. Ведь совершенно очевидно, что преступник опасен для общества.
      И, тем не менее, зацепиться не за что…»
      Турен скомкал газету и швырнул ее в стену.
      — Сволочи! — глухо пробормотал он.
      — В последних известиях у них то же самое, — осторожно сообщил Бекман.
      На пресс-конференции комиссар не преминул высказать репортеру «Квельпостен» все, что думает о нем в частности и о его газете в целом.
      Но до той поры он еще несколько часов работал со свидетелями.

Глава вторая