3

Начальник районной сыскной полиции капитан Миллетти жил в новом кирпичном домике в Бронксе. Лео пришел к нему на следующее утро. Он обошел дом и постучался с черного хода, так как знал, что Миллетти будет недоволен, если посещение Лео не укроется от глаз соседей. Капитан сидел на кухне и завтракал. Кроме него, за столом сидели его дети-подростки. Жена в утреннем кимоно подавала на стол.

Миллетти предложил Лео чашку кофе, но Лео сказал:

— Нет, благодарю. Что такое произошло между нами вчера? — Миллетти провел его в столовую, прикрыл двери и спросил, что он имеет в виду — налет? — Да, налет, — сказал Лео, и Миллетти ответил, что понятия не имеет, в чем тут дело. Он получил приказ из Главного полицейского управления, и ему ничего другого не оставалось, как выполнить предписание.

— Обычно так не делается? — спросил Лео.

— Это не против правил. Управление может давать нам поручения.

— Я понимаю. Ну а другие две лотереи, в том же здании?

— Насчет этого я никаких указаний не получал.

— Значит, все остается по-старому? Вы никого не трогаете, пока вам не прикажут?

— Правильно, — сказал Миллетти. — Я никому на причиняю беспокойства, пока мне не прикажут.

Лео опять прошел через черный ход, дошел до угла, где Эдгар ждал его в машине, и поехал к себе в контору. До разговора с Миллетти он все еще надеялся, что налет не был подстроен Тэккером, а что полиция сама начала кампанию против лотерей. Теперь уже на это надеяться не приходилось. Было ясно, как день, что это Тэккер. «Ну, я вам даром в руки не дамся, мистер Тэккер, не рассчитывайте на это, — думал Лео. — Война, так война».

Война, в сущности, уже началась. Лео с самого начала подозревал, что налет был организован Тэккером, чтобы принудить его войти в объединение, и еще в тот же день, дожидаясь вместе со всеми в комнате рядом с залом суда, когда кончится процедура взятия на поруки, обдумал план действий. Самое главное — чтобы лотерея продолжала работать. Прежде всего нужно было найти новое помещение — за старым полиция установила надзор вплоть до окончания дела. Лео поручил своему юристу снять новое помещение, а Эдгара послал собрать контролеров и доставить их к нему, в его личную контору. Необходимо было закрепить всех контролеров за собой и закрепить так прочно, чтобы они не переметнулись к Тэккеру, когда узнают о его синдикате.

Это было не так-то просто. Контролеры работали на комиссионных, и налет не мог не ударить их по карману. Прежде всего те из их клиентов, которые выиграли в день налета, не получат своих выигрышей, потому что полиция конфисковала билеты, и установить, кто выиграл, было невозможно. Клиенты, конечно, будут злиться, и все их родственники и знакомые тоже будут злиться, и до тех пор, пока случай этот не изгладится в их памяти, нечего и думать заработать на них. Кроме того, всякий, кто услышит про налет, будет считать, что лотерея Минча ненадежна и, значит, с этих клиентов, — а их будут тысячи, — тоже никаких комиссионных не получить. Но если только у него будет время, чтобы оправиться, думал Лео, он вернет всех игроков и снова поставит свой банк на ноги. Главное — время. От этого очень много зависит. А чтобы выиграть время, он должен помешать Тэккеру переманить контролеров.

Как только арестованные сделали заявление о том, что не признают себя виновными и судья согласился отложить разбор дела и отпустить их на поруки, Лео поспешил к своим контролерам. Он провел с ними почти всю ночь, уговаривая и убеждая их. Он намекал, что тесно связан с Танкером, что он и его брат Джо заодно, а Тэккер — большой человек и мигом все уладит. Контролеры и сами с первого дня своей работы у Лео считали, что он один из тэккеровцев, но Лео хотел напомнить им об этом, чтобы они, узнав о тэккеровском синдикате, сделали такой вывод: если у Лео лотерейное дело не ладится, так и у Тэккера, верно, будет не лучше. А к тому времени, как они узнают правду, банк Лео, может быть, уже оправится и им незачем будет от него уходить. «Может быть, может быть, может быть, — думал Лео, — а пока что нужно драться. Пусть Тэккер узнает, с кем имеет дело, пусть не воображает, что я дамся ему в руки, как ягненок».

Еще не было девяти часов, когда Лео приехал к себе в контору, а его там уже поджидали: банкиры явились выразить свое соболезнование, а заодно разнюхать, не грозит ли и им опасность; сборщики не знали, что говорить своим клиентам и, не доверяя контролерам, хотели получить указания от самого хозяина; игроки, чьи номера, по их словам, выиграли накануне, пришли за своими выигрышами.

Лео решил лично принять всех. Ему казалось, что это и есть борьба. Снова и снова объяснял он игрокам, что рад бы заплатить, да лишен возможности узнать, кто сколько выиграл.

Игроки спрашивали, вернет ли полиция конфискованные билеты, когда дело будет закончено, и смогут ли они хоть тогда получить свои деньги.

— В этом-то вся и беда, — терпеливо повторял Лео. — Ведь мы вынуждены отрицать, что эти билеты принадлежат нам.

Никто из игроков не желал слушать его доводов. У них были свои доводы. Они поставили деньги на номер. Их номер выиграл — быть может, первый раз в жизни, — а где выигрыш? Кое-кто начал шуметь, и Лео должен был перестать думать о Тэккере и о том, что Тэккер намерен предпринять, и перенести свое внимание на человека, который стоял перед ним, потому что человек говорил: — Это мои деньги, и плевать мне на ваши почему да отчего, да если бы, да кабы, да что полиция сказала, да что вы сказали, да что он сказал, — я хочу гнать, где мои деньги?

— Я верю, что вы выиграли, — убеждал его Лео. — Я вижу, — у вас хорошее, честное лицо, и я убежден, что вы выиграли. Но если я заплачу вам без билета, тогда ко мне сбежится весь Гарлем, и каждый скажет, что он выиграл, и я должен буду всем платить. Не все ведь такие честные, как вы.

— Нечего сказать, хороший ответ! Говорите лучше, где мои деньги? — сказал игрок и, постояв еще немного, ушел обиженный — это уже был не клиент Лео, отнюдь уж больше не клиент Лео.

Они все приходили обиженными и уходили обиженными. Так какой от всего этого толк? Зря он это затеял. Зря стал с ними разговаривать — даром только время потратил и устал, как черт. Но все же это была борьба. Даже если и не такая, как нужно, и не с тем, с кем нужно, но все же это была борьба.

Однако против Лео было возбуждено дело. Нужно что-то предпринимать. Исход дела зависел от Тэккера. В акте было сказано: «Задержаны с лотерейными билетами». Это была обычная формула, достаточно гибкая, чтобы ее можно было толковать как угодно. В большинстве случаев на основании такого акта доказывалось владение лотерейными билетами, но это квалифицировалось всего лишь как судебно наказуемый поступок, и дела такого рода разбирал судья без присяжных. Адвокат Лео и Рудди, его поручитель, без труда уладят это дело с судьей. Ну, а если полиция постарается доказать, что Лео — основатель и хозяин лотерейного банка? Это уже уголовное преступление, и судья должен будет передать дело суду присяжных. Там у Лео не было «заручек». Он не знал там никого, кто бы мог за него похлопотать, кроме Тэккера. Тэккер хозяйничал в полиции, и там все делалось по его указке, он хозяйничал и в низшей судебной инстанции, и там тоже все делалось по его указке, и в суде присяжных он тоже хозяйничал.

«Итак, — думал Лео, — меня посадят в тюрьму». Ему вспомнился тюремный запах полицейского автомобиля. Тот же запах был и в суде. От этого запаха так свербило в носу, словно туда забралось насекомое. Лео зажимал кончик носа пальцами и крутил его из стороны в сторону, но не мог освободиться от запаха. Тогда он попытался его выдавить. Он захватил двумя пальцами переносицу и стал оттягивать нос книзу, но и это не помогло. Ему показалось, что он просто раздавил что-то в носу. И запах раздавленного был еще тошнотворнее.

Сейчас этот запах припомнился Лео так отчетливо, что ему опять почудилось, будто запах, как насекомое, заползает к нему в нос. «Ладно, — подумал он. — Буду валяться в грязи, в сырости, на цементном полу. Клопы и крысы будут бегать по лицу всю ночь. Матрац будет вонять так, словно он набит раздавленными клопами. Но Тэккер узнает меня. Я его поучу, как нужно драться».

Служащих его, решил Лео, Тэккер, во всяком случае, не станет трогать. Тэккер возбудит уголовное дело только против одного Лео, рассчитывая, что тот прибежит к нему и предложит мировую. Остальные отделаются штрафом, и Рудди с адвокатом о них позаботятся. Значит, какой ни на есть бизнес останется. Контролеры связаны с ним крепко, и Эдгар может ими руководить, а Бауер будет управлять банком и, таким образом, что-то вроде бизнеса на худой конец останется, и, когда он отсидит свой срок, ему будет с чего начать.

Нет, вдруг подумал Лео, ничего не выйдет. Будут еще налеты, и еще налеты, и еще, и еще, и еще налеты. Если ему пришьют сейчас уголовное дело, у него, конечно, снимут отпечатки пальцев. Пусть даже ему удастся на этот раз сторговаться с уголовным судом, и дело против него будет прекращено, — все равно там останутся отпечатки его пальцев и будут подстерегать его. Он станет рецидивистом, и ни один судья, даже такой, которого ему удалось бы перекупить у Тэккера, не сможет до бесконечности прекращать дела против него. Нет! Нелепо даже думать об этом. У него уже брали однажды отпечатки пальцев — после истории с грузовиками. Тогда он попал в списки как бутлегер. В связи с новым возбужденным против него делом все будут думать, что его не зря обвиняли в бутлегерстве и он просто сумел вывернуться, а дело с бутлегерством заставит думать, что он виновен и в деле с лотереей. Судьи должны будут все это учесть, даже если и захотят сторговаться с ним. Ну, а если им придется и во второй, и в третий, и в четвертый, и в пятый раз разбирать дело по обвинению его в содержании лотереи? Нет, все пропало. Его хотят убрать с дороги и уберут.

У Лео мелькнула было мысль повидаться с Джо. «Нет, пусть он сдохнет раньше, — тут же сказал он себе. — Это все он подстроил. Пусть-ка сам приедет ко мне». А Джо ждал Лео у себя в конторе. Он даже не пошел завтракать, боясь, что Лео может прийти и не застать его. Но Лео был убежден, что Джо сам придет к нему. «Совесть в нем заговорит, — решил он и сейчас же подумал: — У таких людей нет совести». Но тут же мелькнула новая мысль: «Так или иначе, в суд мне являться не раньше, чем через три недели, а если они передадут дело в уголовный, так это протянется еще три-четыре месяца». Он решил, что к Джо не поздно будет пойти в последнюю минуту, а пока что можно драться. Пусть он проиграет, но прежде он сдерет с Тэккера шкуру. Сдерет шкуру и послушает, как он завизжит. Тэккер визжит, как зарезанный! Это будет приятнее всякой музыки.

Пухлые руки Лео, лежавшие на краю стола, сжались в кулаки. «Я — маленький человек, — говорил он себе, и голова его качалась в такт его словам. — А Тэккер — большой человек и думает, что до него не добраться. Но я его пройму. Я его так пройму, что у него кишки повылазят, и пусть он удавится на своих кишках. Вы слышите, господин бандит, мистер Бен Тэккер?» Он огляделся вокруг с таким выражением, словно ждал, что стены конторы рухнут от бушевавшей в нем ярости. Но стены продолжали стоять как ни в чем не бывало, и он с минуту сидел, уставившись на них, пока не понял, что он, конечно, никогда и не предполагал, будто они могли рухнуть.

Оставив свою контору, битком набитую угрюмыми, недовольными людьми, Лео отправился по новому адресу — проверить, явились ли туда его служащие. Он был уверен во всех, кроме Бауера. Остальные очень быстро оправились от налета и примирились с ним. Но Бауер, когда его допрашивали в полицейском участке, стоял, понурив голову, и в ожидании суда сидел, уставясь в пол, и даже в судебной камере, когда заявлял, что не признает себя виновным, не поднял головы.

Лео под руку вывел Бауера из здания суда на улицу, где его ждал Эдгар в большом зеленом автомобиле. Лео старался быть внимательным к Бауеру, так как рассчитывал, что Бауер будет вести дело, если самое худшее все же произойдет.

— Я знаю, что вам сейчас не по себе, — сказал Лео, — но так или иначе, а завтра нужно выйти на работу.

Бауер хотел было ответить, но спазма сдавила ему горло, и он издал только какой-то сиплый звук. Он сделал несколько вялых попыток откашляться, после чего снова умолк.

— Вы знаете, как бывает в таких случаях, — сказал Лео. — Нужно все уладить, и потому сегодня и завтра и вообще в ближайшие дни у меня будет столько хлопот, что я не смогу заниматься делами в банке. Так вы придете, наверное?

— Постараюсь, мистер Минч.

— Нет, вы обещайте мне. Если вам трудно будет ехать в автобусе, я пришлю за вами машину. Но вы должны быть на месте.

— Пришлете, правда? — Бауер поднял голову.

— Непременно пришлю, даже если вы будете здоровы. — Бауер сразу приосанился. Ему тридцать лет, подумал Лео, у него дети, а им можно вертеть, как ребенком. — Я не на ветер говорю, — сказал он. — Завтра все зависит от вас.

Бауер поднял сжатые в кулаки руки и потряс ими перед грудью с самым решительным видом.

— Обещаю, обещаю вам постараться изо всех сил, — сказал он.

Эдгар открыл дверцу автомобиля, и Лео медленно влез в машину, думая о том, что он скажет контролерам, затем вспомнил, что не позвонил Сильвии и не предупредил ее, что запоздает к обеду.

— Вы можете положиться на меня, я вас не подведу, мистер Минч.

Лео уже забыл про Бауера. Услышав его слова, он высунул руку из машины и потрепал Бауера по плечу. Пока Эдгар включал мотор и отъезжал от стоянки, Лео смотрел вслед удаляющемуся Бауеру. У него был столь решительный вид, что Лео чуть не рассмеялся. «Прямо, как девчонка — покатай ее на машине, и она уже готова», — подумал он.

Но теперь, сидя на подоконнике своей новой конторы и поглядывая на улицу, Лео вовсе не был уверен, что эта детская приманка могла всерьез повлиять на взрослого человека, и обдумывал, как ему быть, если Бауер откажется приехать с Эдгаром.

«И все Тэккер! — думал он. Нога его стала непроизвольно раскачиваться, и с каждым взмахом в голове проносились проклятия. — Тэккер! Шакал окаянный! Падаль, дерьмо! Железная утроба была у твоей матери — выносила такого. Змеиный яд, а не семя у отца — породил такую мразь. И как только жена с тобой целуется? И чего он только живет на свете? Как это такую гниль, плесень, такую бездушную, безмозглую тварь земля носит, а ведь живет, зараза этакая!»

Потом он увидел, что его автомобиль останавливается у подъезда. Бауер вышел из машины, держа под мышкой свернутую в трубочку газету. Он держал ее, как тросточку, и проскочил по тротуару в подъезд, бойко пристукивая каблуками. Он, как видно, старался выглядеть под стать автомобилю и шоферу и чувствовал себя энергичным молодым дельцом, прибывшим вершить важные дела.

Тогда Лео вернулся к себе в контору и весь остаток дня возился с мрачными, упрямыми игроками. Под вечер он снова отправился в банк, чтобы посмотреть баланс за день. Дело камнем летело под гору.

Лео вместе с Мюрреем и Делилой читал сводку и счета контролеров. Он был так расстроен, что не заметил даже отсутствия Бауера, который обычно помогал им при этом. Бауер, казалось, был погружен в гроссбух — но он не работал. Он просто сидел, уткнувшись носом в книгу.

По окончании рабочего дня Бауер, как и все, попрощался с хозяином и направился к двери, но потом вернулся и медленно подошел к Лео.

— Мне нужно сказать вам два слова, мистер Минч, — пробормотал он.

Лео уже одевался.

— Помогите-ка мне сначала, — сказал он, сунул Бауеру свое пальто и повернулся к нему спиной. Бауер помог ему одеться. — Благодарю, — сказал Лео и обдернул рукава. — Ну, что у вас такое? — спросил он довольно резко. Он был измучен, расстроен и отнюдь не расположен снова нянчиться с Бауером.

Бауер опустил глаза. Потрогал галстук.

— Мне очень неприятно, мистер Минч, — сказал он наконец, — но, кажется, мне придется подыскать себе что-нибудь другое.

Лео застегнул пальто, оправил воротник. У него так и чесался язык заявить Бауеру, что это самая приятная новость, какую он слышит за сегодняшний день. Но он знал, что если самое худшее все-таки произойдет, у него не будет времени обучить работе Бауера кого-нибудь из служащих или подыскать на его место нового человека, которому он мог бы довериться. И он продолжал оправлять на себе пальто, с трудом удерживаясь, чтобы не крикнуть: «Вас-то уж я по крайней мере могу послать к черту!» и в конце концов сказал:

— Да что случилось? Разве я вас чем-нибудь обидел?

— Нет, нет, — сказал Бауер. — Дело не в этом. Вы относились ко мне так хорошо, как никто.

— А если так, почему вы не хотите тоже отнестись ко мне хорошо? Особенно сейчас, когда мне приходится туго?

— Не могу, мистер Минч. Поверьте мне. Я не такой человек… Я хочу сказать, что всякий раз… то, что случилось вчера…

— Я принял меры, чтобы это не повторилось.

— Но сегодня целый день, как только я слышал шаги на лестнице, вообще при малейшем шуме меня всего трясло. Я чувствую, что не гожусь для этого. Не могу, право же, не могу.

Лео терпеливо слушал; потом помолчал немного, ожидая, не скажет ли Бауер еще что-нибудь. Присев на край стола и слегка покачивая ногой, он поглядел на стоявшего перед ним в полном замешательстве Бауера.

— Что же вы, собственно, предполагаете делать? Чем будете зарабатывать в такое время, как сейчас? — спросил он.

— Если ничего не найду, перейду на пособие. Теперь дают пособие, не то что при Гувере.

— Вот как? Вам предлагают милостыню, и вы готовы ее принять? Бросите работать в тот момент, когда в вас особенно нуждаются, и будете получать пять долларов в неделю, или сколько они там дают, и слоняться по улицам, как бродяга?

— Это вовсе не милостыня. Теперь посылают на какую-нибудь работу и платят двадцать два доллара или что-то около этого, в зависимости от работы.

Лео невольно улыбнулся.

— Вы хотите прибавки, так, что ли?

— Нет, дело не в деньгах, — сказал Бауер. — Долларом больше, долларом меньше — не в этом суть. Я не гонюсь за большим жалованием, лишь бы сводить концы с концами.

— Сколько вы сейчас получаете?

— Двадцать пять долларов.

— Хорошо, с этой недели вы можете выписывать себе двадцать семь с половиной.

— Я же говорю вам, — сказал Бауер, — тут дело не в деньгах.

Лео сидел молча, нахмурившись, покачивая ногой. Потом нога перестала качаться, и Лео сказал:

— А вы подумали о том, что скоро дело будет слушаться в суде, и если вы не будете у меня работать, чего ради я стану оплачивать вашего защитника?

— Ну, уж это несправедливо, мистер Минч! Вы сами знаете, что это несправедливо. Все наши дела будут разбираться вместе, и если один виноват, значит, и все виноваты. Нехорошо с вашей стороны прибегать к такому средству.

Раздался стук в дверь, но ни тот, ни другой не обратили на это внимания. Лео слез со стола. Его усталое лицо омрачилось.

— Я знаю, что это несправедливо. — Он закинул голову и снизу вверх посмотрел длинному Бауеру прямо в глаза. — Но почему я должен быть к вам справедлив, когда вы сами бросаете меня в трудную минуту?

Бауер уныло развел руками. Он отвернулся от Лео и опустил глаза.

— Это несправедливо, — сказал он.

Стук повторился, на этот раз громче. Лео с досадой взглянул на дверь.

— Пойдите посмотрите, кто там, — сказал он. Бауер пошел отворять. Это был Джо. Он потирал костяшки пальцев.

— У вас звонок не работает, — пояснил он.

Лео демонстративно повернулся к нему спиной.

— Надеюсь, я не потревожил ваш тет-а-тет? — спросил Джо.

— Тебе придется подождать, — сказал Лео сердито. — У меня деловой разговор.

— Пожалуйста, не обращай на меня внимания, занимайся своим делом, как сказал гробовщик умирающему. — Джо помахал рукой, отступил назад и принялся расхаживать из угла в угол.

Лео повернулся к Бауеру.

— Ну, так что же вы скажете? — спросил он.

Бауер посмотрел на Джо, потом на Лео.

— Я не могу… — голос его звучал неуверенно. — Право же, ничего не выйдет. Я стараюсь, но ничего не выходит.

Лео досадливо прищелкнул языком и подошел вплотную к Бауеру.

— Послушайте, друг мой, — сказал он. — Вы мне нужны на две-три недели, пока вся эта история, — он взглянул в сторону брата, — не кончится. Можете вы поработать хотя бы до тех пор?

Бауер покачал головой. Ему хотелось рассказать Лео, какой страх терзал его сегодня весь день, и как он не мог работать, и как трудно ему было заставить себя усидеть за столом, но он не знал, как это объяснить, и его смущало присутствие Джо.

— Если вам нужно отдохнуть денек-другой, я не против, — сказал Лео. — Но я хочу знать наверняка, что вы не удерете — по крайней мере до тех пор, пока мы не покончим с этим делом.

— Правда, может быть, отдохнуть. — Бауер снова беспокойно оглянулся на Джо. — Может быть, мне действительно нужно только немного отдохнуть.

— Сегодня вторник. Четверг, все равно, праздник — Благодарственный день. Отдохните до конца недели. Приходите в понедельник. Вот вам жалованье вперед, за отпуск. — Лео вынул из кармана деньги и отсчитал 27 долларов и 50 центов. — Думается мне, это первый случай в истории Нью-Йорка, чтобы человек получал отпуск и прибавку одновременно.

Бауер взял деньги и подержал их в руке.

— Да, вы, вероятно, правы, — сказал он. Вид у него был грустный и растерянный. — Вы были добры ко мне все годы, что я у вас работаю, мне не на что пожаловаться.

Лео потрепал его по плечу.

— Ладно, ладно, отдыхайте, — сказал он. — Возвращайтесь в понедельник черный от загара, чтобы и мы почернели от зависти, на вас глядя.

Бауер принужденно рассмеялся.

— Ну, до свидания, господа! — Он помахал рукой, адресовав этот жест не только Лео, но и Джо, и Джо кивнул ему в ответ.

Выйдя за дверь, Бауер аккуратно сложил деньги и спрятал их в бумажник.

Братья молча смотрели вслед удалявшемуся Бауеру.

— Не больно-то у тебя здесь роскошно, — сказал Джо. Он приподнял один из деревянных некрашеных стульев, предназначавшихся для сортировщиков, и покачал головой.

— Я не буду ссориться с тобой, — сказал Лео. — Я уже давно понял, что ты за человек и что с тобой ссориться бесполезно. Но вот чего я уж никак не ожидал — это, что у тебя хватит нахальства опять сунуться сюда.

— А почему? Мне сказали, что у тебя вчера были неприятности, и я как только услышал, сейчас же пришел.

— Вот как! Ты услышал! Кто-то должен был прибежать и доложить тебе?

— А разве это было в газетах?

— Слушай, — Лео подошел к Джо, подняв указательный палец. — Слушай, что я тебе скажу. Тебе приходилось когда-нибудь слышать или читать, чтобы один брат засадил другого в тюрьму? Нет, не приходилось? Да нет, конечно, нет. Ты это сам придумал. Никто, кроме тебя, этого бы не придумал. Только в твоей голове и могло зародиться такое. Тьфу! — Он сморщился и сплюнул на пол. — Это называется человек!

Джо изо всех сил старался сохранить непринужденный вид. Он попытался даже улыбнуться, но веки у него дрожали.

— Милый разговор, — сказал он. Голос его срывался от волнения и звучал напряженно, и внезапно он закричал: — Очень милый разговор, чтобы тебя черти драли! И вправду, нужно набраться невесть чего, невесть какой дурости, чтобы прийти к такому, прости господи, проклятому идиоту, к такому сумасшедшему, как ты.

— Да? Прекрасно. Так вот, ты и твоя воровская шайка можете запомнить раз и навсегда: я вам нужен, вы хотите меня заполучить, так ведь?

— Я хотел тебе помочь, я, а не синдикат. Я, понимаешь?

— Так вот, слушай, что я тебе скажу: я вам нужен? Так вы меня не получите. Засадите меня в тюрьму? Валяйте! Буду сидеть в тюрьме. Сгнию там. Держите меня в тюрьме, сколько душе угодно. Ничего вы этим не добьетесь.

— Лео, говорят тебе, это я…

— Нет уж, теперь, будь добр, помолчи и слушай меня. Хотите забрать мой бизнес? Вот он, пожалуйста. Прикажете подать вам на блюде? — Лео, наклонившись, протянул вперед растопыренные руки. — Вели твоим хулиганам избить меня. В кровь. Переломать мне кости. Затоптать меня ногами. Но вы меня не получите. Никогда, никогда ты до этого не доживешь! Ни ты, ни этот твой бандит, хулиган твой, как там его… Тэккер этот. И вообще никто из вас.

— Та-та-та…

— Вон отсюда! — Лео дрожащей рукой указал на дверь. — Убирайся!

Джо присел на край стола.

— Ты думаешь, тебе это очень поможет, если ты будешь так со мной разговаривать? — спросил он.

Лео метнулся к двери.

— Подлая крыса! — закричал он, ломая руки. — Змеиное твое сердце!

— Крыса или не крыса, — сказал Джо, — а только ты сам знаешь: ни от кого, кроме тебя, я бы этого не стерпел. Никому бы не спустил! Лео, образумься ты, ради бога. Пораскинь мозгами — хоть немножко! — Он умоляюще протянул к брату руки. — Синдикат может тебе помочь. Ведь все у них в руках, все, по всем статьям. Если ты вступишь в синдикат, они все для тебя уладят.

— Не хочу.

— Да почему? Почему? Черт тебя подери! Почему? Чего ты боишься, скажи на милость?

— С чего ты взял, что я боюсь? — закричал Лео. — Я ничего не боюсь.

И все же Лео продолжал бороться, понимая всю бесполезность борьбы и заранее зная, что будет побежден. Так поступает только человек, потерявший голову от страха. Однако Лео вовсе не был еще так смертельно напуган, ибо знал, что может рассчитывать на брата, что тот поправит зло, причиненное ему Тэккером. Отчего же он так отчаянно отбивался? Что заставило его затягивать борьбу даже после того, как он потерял всякую надежду на успех и уже обдумывал план отступления? Лео казалось, что он борется за свой бизнес, на самом же деле он уже давно понял, что не сможет удержать его, и боролся он, в сущности, уже не за него. Не отдавая себе в этом отчета, он хотел убедить себя и Джо, что если он и присоединится к синдикату, то сделает это не так, как Джо, а против воли, подчиняясь силе. Тогда они с Джо могут работать в одном деле, и Джо может даже занимать более высокое положение, все равно он будет ниже его, Лео, и, значит, будет так, как было всегда, с того самого дня, как они остались сиротами.

— Нет, — сказал Лео. — Все дело в том, что мы с тобой говорим на разных языках. Ты не можешь понять, что я лучше сяду в тюрьму, чем стану связываться с грязными паршивыми бандитами, вроде твоего Тэккера. Нет, пусть уж лучше забирает мое дело. Сдохну раньше, чем пойду к нему.

— Ты что, боишься за свои деньги, что ли?

— Ну, вот! Откуда тебе знать, что на свете есть такая вещь, как честность и честный бизнес, и честные люди, и честные способы наживать деньги и делать дела!

— Твои деньги не пропадут, — сказал Джо. — Слушай, я скажу тебе кое-что, хотя и не должен бы это говорить. Я, понимаешь, проверяю книги тех, кто вступает в синдикат. Я не знаю, сколько у тебя наличного капитала. Но можешь указать, сколько хочешь, хоть три, хоть две тысячи. Все знают, что тебе не повезло, Тебя крепко стукнули. Черт, ну что ты, приготовишка, что ли, неужели тебе нужно все разжевывать?

Лео вынул из кармана ключи и подошел к выключателю.

— Ну, я запираю банк, — сказал он.

Джо стоял, лихорадочно соображая, как предупредить Лео, чтобы он не принимал завтра ставок на номер 527 и на другие комбинации этих цифр? Как сказать ему это так, чтобы он не догадался, что на одну из этих комбинаций должен пасть выигрыш? Как мог он выдать тайну, если Лео еще не вошел в объединение, не связал себя накрепко? Положиться на то, что Лео будет благодарен за предостережение? Нет, Лео воспользуется этим для борьбы против синдиката. Он сейчас же всем расскажет, что Тэккер подтасовал выигрыш.

— Ну, ты слышал, что я сказал? — спросил Лео.

Джо подошел к двери и грузно прислонился к притолоке. Лицо его просительно сморщилось.

— Я тебя прошу, для твоего же блага прошу, — сказал он. — Вступай сегодня же, чтобы я мог помочь тебе, пока не поздно.

— Что значит поздно?

— Что значит поздно! — резко выкрикнул Джо. — Что, что! Пока не поздно, дурак ты этакий, пока не поздно!

— Что значит поздно, я тебя спрашиваю? Для чего поздно?

— Упрямый ты слепой осел. У тебя крыша над головой горит, а ты не видишь. Пока не поздно — слышишь? Пока дело не зашло слишком далеко. Пока не поздно войти в объединение. Я там не хозяин; ты мне брат, но я не хозяин синдиката и не могу делать для тебя все, что мне захочется, а только то, что могу.

«Есть еще время, — подумал Лео. — Подождем, посмотрим, как пойдет дело в суде, как будет налаживаться лотерея». Уступить он всегда успеет. Пока Джо там, можно не сдаваться до последней минуты. И Лео ничего не ответил Джо. Он выключил свет, открыл дверь и подождал, пока Джо выйдет. Потом оба брата молча спустились вместе по лестнице и молча разошлись в разные стороны.

В среду около шести часов вечера грандиозный замысел был приведен в исполнение. Выигрыш пал на номер 527. Монополист сделал первый ход. Последствия были необозримы.

В такой афере не было ничего нового. Она имела давнюю почтенную традицию в истории бизнеса. Монополист, посоветовавшись со своим юристом, разработал подробный план постепенно усиливающегося нажима, который должен был привести к намеченной цели. Подтасовка выигрыша была только первым, самым легким ударом. Удар был нанесен, и, как разорвавшаяся бомба, искалечил жизнь четырнадцати крупных держателей лотерей в Гарлеме, сорока — пятидесяти мелких, свыше семисот контролеров, свыше восьми тысяч сборщиков, свыше полмиллиона игроков.

Ни один из тех, кого задел этот взрыв, не знал, что произойдет дальше, — он мог предвидеть только то, что произойдет с ним, — не знали ни выигравшие игроки, которые опасались, что им не оплатят выигрыша, ни сборщики, ни контролеры, ни содержатели лотерей, которые все могли остаться без куска хлеба, ни даже сам монополист, который все это начал, преследуя определенную цель, но не учел всех последствий. И все и каждый, от монополиста до игрока и от игрока до монополиста, заботились только о себе, а дальнейшее им было безразлично.