Банда Тэккера

Кроме того, Джо, желая спасти Лео от разорения, решил уговорить его присоединиться к объединению до краха. Уилок был против этого, и Тэккер сначала тоже.

— Если мы перетянем его к себе до краха, — стоял на своем Джо, — он может нам пригодиться для переговоров с другими лотерейщиками.

Уилок говорил, что тогда Лео узнает или, во всяком случае, может догадаться, что выигравший номер был известен заранее, а если один человек будет про это знать, следовательно, узнают все. Джо возражал, что Лео ни за что не догадается, а когда все будет кончено, не станет болтать себе же во вред, потому что сам к тому времени будет уже связан с объединением.

Тэккер все не соглашался, и Джо сказал, пусть они тогда ищут себе кого-нибудь другого, а он не станет обирать родного брата ни ради Тэккера, ни ради Уилока, ни ради кого бы то ни было. Он хочет дать ему возможность спасти свои деньги. Уилок сказал — хорошо, они обойдутся и без Джо, а Тэккер убеждал Джо смотреть на вещи здраво.

— Я и смотрю здраво, но ведь я все-таки человек, — ответил Джо.

— В конечном счете твой брат только выгадает.

— А иначе разве я бы согласился?

— Ну, так в чем же дело?

— А в том, что не могу я выкинуть из головы — в печенках у меня сидит, — что этот несчастный простофиля всю жизнь работал, как сукин сын, за какие-то гроши.

Джо стоял, опустив голову. Лицо его выражало смущение и внутреннюю борьбу. Тэккер взглянул на Уилока, но тот сжал губы и отрицательно покачал головой.

В конце концов, Тэккер сказал — ладно, пусть Джо принимается за дело, но только пусть глядит в оба и держит язык за зубами. Джо дал слово, что будет молчать и скажет Лео только, что создается объединение и он может войти в него на выгодных условиях.

— А если он будет валять дурака, — сказал Джо, — я натравлю на него полицию. Тогда уж он сам прибежит ко мне, чтобы я его выручал. А я скажу: войдешь в объединение — уладим дело.

Тэккер пожал плечами.

— Если тебе хочется пугать своего брата полицией, пожалуйста, — сказал он. — Так или иначе, после среды он вступит в мое объединение.

И вот теперь Джо старался растолковать Лео, что это будет за объединение и почему оно успешней поведет дело, нежели отдельные банкиры, и на каких выгодных условиях Лео может в него войти.

Лео некоторое время слушал молча, потом вдруг сказал:

— Это шантаж, — и Джо умолк. — Ты сам знаешь, что это шантаж, — повторил Лео.

Раньше это отнюдь не представлялось Джо в таком свете, но сейчас, лицом к лицу с Лео, он вдруг почувствовал, что все это действительно пахнет шантажом. Джо опустил глаза и принялся рассматривать свои ногти.

— Мне казалось, что это неплохая идея, — сказал он.

— Ты со своими приятелями хочешь отобрать у меня мой бизнес, над которым я столько трудился, и тебе кажется, что это неплохая идея?

— Никто ничего не отбирает, просто происходит слияние.

— По-твоему, это слияние, а по-моему — разбой.

У Джо был растерянный вид.

— Что я тебе сделал, за что ты так поступаешь со мной! — вскричал Лео.

Джо угрюмо смотрел в угол.

— Я стараюсь сделать, как для тебя лучше, — сказал он.

— Да разве такой человек, как ты, может знать, что для меня лучше? Если ты действительно хочешь сделать мне одолжение, убирайся отсюда вместе со своими идеями.

«Это уже третий раз, что он выставляет меня за дверь», — с раздражением подумал Джо. Раздражение заглушило в нем чувство вины. Теперь он взглянул Лео прямо в глаза.

— Смотри! — сказал он. — Я так и сделаю.

— Пожалуйста. — Лео указал рукой на дверь. — Проваливайте к черту на рога, господин шантажист, охотник до чужих бизнесов.

Джо сделал над собой усилие и взял себя в руки.

— Беда с тобой, — сказал он. — Ты вечно ругаешься и не слушаешь, что тебе говорят.

— Хватит с меня того, что я слышал. — Лео встал и окинул взглядом свой кабинет. Стоя вполоборота к Джо, он вдруг крикнул: — Родной брат, как бандит, нападает из-за угла!

Джо вскочил.

— Если бы я не был твоим братом, поверь, я бы с тобой и толковать не стал. Ведь я тебе предлагаю равные условия с учредителями. Неужели ты этого не понимаешь, безмозглый ты дурак?

— Равные условия? Так. Значит — грабить вместе, добычу — пополам?

— Замолчи!

— Не замолчу! Ты жулик и хочешь, чтобы и я стал жуликом.

— Замолчи! Говорят тебе, замолчи лучше!

— Правда глаза колет?

— Черт тебя подери! Замолчишь ты наконец? — и Джо угрожающе двинулся на брата.

— Не хочешь слушать — убирайся.

Джо остановился. Кулаки его разжались, и он вдруг рассмеялся.

— Ты все такой же сумасшедший, как был всегда, — сказал он. — Напоминает мне детство. — Он повернулся, пододвинул стул поближе к столу Лео. — Подожду, пока ты остынешь, — сказал он и сел. — Тогда начнем сначала, с того места, когда ты полез на стенку.

Он закинул ногу на ногу, не спеша достал из кармана сигару, откусил кончик и, зажав его между губами, медленно огляделся, ища куда бы сплюнуть. В конце концов, он бережно взял его двумя пальцами и бросил в пепельницу на столе. Затем порылся в жилетном кармане, достал спичку и воткнул ее в сигару с другого конца. Он осторожно всовывал спичку и крутил ее между пальцами, расчищая отверстие. Потом бросил спичку в пепельницу, достал из другого кармана серебряную зажигалку и закурил. Глубоко затянувшись, он перевернул сигару другим концом и посмотрел, ровно ли курится, а в это время губы его выпустили, словно вздох наслаждения, струю голубоватого дыма.

Лео с минуту наблюдал за ним, потом подошел к столу, взял уже прочитанное письмо, в котором ему предлагали купить доходный дом, на что он решил ответить отказом, и углубился в чтение.

— Теперь выслушай меня, — сказал Джо. — Я тебе сейчас все объясню. Только не прерывай меня, а то я уйду.

Лео резко обернулся.

— А я тебя сразу перебью, — сказал он. — Можешь убираться.

— Лео, ради бога.

— Я занят. Тебе, как видно, мало намека, так вот я прямо говорю: я занят!

— Ну хорошо, ты уже сострил, облегчил душу, теперь можешь выслушать меня. Синдикат будет создан, хочешь ты или не хочешь. Каждому лотерейному банку в городе будет сделано предложение присоединиться. Я прежде всего пришел к тебе, потому что ты мой брат.

— Не интересуюсь.

— Я уже договорился, что ты будешь самым главным в бизнесе; мы с тобой будем заправлять всем синдикатом, всеми лотерейными банками в Нью-Йорке.

— Не интересуюсь, я уже сказал.

— Не интересуешься? Так-таки и не интересуешься? Что ты из себя строишь? Будто я не знаю, как ты здесь под маркой Тэккера свое дело разворачивал. Я уже три года, нет, четыре года, как об этом знаю.

— То есть как это я разворачивал? Докажи! — закричал Лео. — Ничего я не делал, слова не сказал. Наоборот, всем говорил, что никакого отношения к Тэккеру не имею. Мне не верили.

— Да ты не бойся меня, я ведь не о том. Если можно развернуть большое дело, пользуясь только маркой Тэккера, представляешь, что будет, если он сам явится с барабанным боем?

— А мне наплевать на это.

— А я тебе объясняю, что не тебе с ним тягаться. У него все будет в общем котле, никому не придется нести расходы ни по налогам, ни на подмазку. За все будет платить синдикат. Так что тебе, с твоими накладными расходами, перед ним не устоять.

— Ты хочешь, чтобы я тебе дал ответ сейчас? — сказал Лео. — Так вот — я не согласен.

— Господи боже мой, перестань же валять дурака наконец! Ты знаешь, что станет с твоей лотереей, когда синдикат начнет действовать? Он оставит тебя ни с чем. И ты, и твоя лотерея — все полетит к черту, ломаного гроша не будет стоить. Тебе сколько сейчас? Пятьдесят два, пятьдесят три?

— Пятьдесят четыре.

— Ну вот, пятьдесят четыре года, и в один прекрасный день ты очутишься на улице без гроша за душой. И не приходи ко мне тогда, я ничем не смогу тебе помочь. Я не хозяин. Тэккер — хозяин.

— У меня есть свое маленькое дело, и я буду заниматься им, а Тэккер пусть занимается своим, — закричал Лео. — А если вы хотите украсть его у меня — ну что ж, крадите. Вот и все.

— Лео, да перестань же ты, никто не собирается красть.

— Не желаю я слушать твои угрозы. Слыханное ли это дело? Чтобы родной брат вламывался в дом и приставлял нож к горлу! Нет, нет и нет. Я не согласен. Это мое последнее слово. Нет и нет. Слышал, что я сказал? Нет.

— Как это пишется? — спросил Джо.

Лео в упор посмотрел на брата. Лицо его побагровело от волнения.

— Как тебе не стыдно, Джо? — сказал он дрожащим голосом и быстро опустил голову.

«Вот пытка», — думал Джо. Но если бросить все и уйти, так Лео придется еще хуже, и тогда Джо вечно будет винить в этом себя. Нет, надо во что бы то ни стало спасти Лео.

— Я вижу, что ты ни слова не понял из того, что я тебе говорил, — сказал он. — Знаешь только одно — орать. — С виду совсем не заметно было, что Джо так страдает; он вспотел немного, только и всего. — Так вот выслушай меня, выслушай и не ори. Учреждается синдикат…

— А я не слушаю.

— …он объединит все ваши банки и создаст одно дело, которое можно вести куда экономнее, на широкую ногу. Вот я и говорю учредителям…

— Ты что — сам с собой разговариваешь?

— …говорю им, у меня есть для вас подходящий человек, чтобы управлять всем объединением, когда оно будет создано. Это мой старший братец, спокойный, разумный, уравновешенный Лео. Дело он знает. Знает всех в Гарлеме. И его там любят. Когда вы с ним договоритесь и он уступит вам свой банк, тогда он поможет вам договориться с другими лотерейщиками и потом станет вести все дело. Разве это плохо? Чего можно еще желать?

— Чтобы ты оставил меня в покое!

— Ты не понимаешь. Многие дельцы, покрупней тебя, продали бы родную мать, чтобы получить то, что я тебе предлагаю.

— Я все прекрасно понимаю, — сказал Лео. — Собралась шайка гангстеров и объявила себя синдикатом. Шайка каторжников с обрезами в грязных лапах — вот что такое ваш синдикат, любезный мой братец.

— Ничего ты не понимаешь, ровным счетом ничего. Я тебе говорю — крупные дельцы, крупнейшие воротилы Нью-Йорка.

— Ну а я с такими людьми не желаю иметь никакого дела.

— Это твое последнее слово? Подумай хорошенько, прежде чем сказать окончательно да или нет.

— Подумал. Хорошенько подумал. Окончательно — нет.

— Ну что ж. Ладно.

Джо встал, надел пальто, оправил под пальто пиджак. Не спеша надел шляпу.

— Ты, надеюсь, понимаешь, что твой отказ не помешает созданию синдиката. Синдикат будет создан, а те, кто в него не войдет, кого мы не захотим принять, те скоро взвоют и вылетят в трубу вместе со своими лотереями. Когда и ты взвоешь, не приходи ко мне. Будет поздно. Как только я выйду за дверь, для тебя все будет кончено. Тебя вышвырнут вон.

— Всего хорошего, — сказал Лео.

Он взял письмо с описанием доходного дома, от которого уже решил отказаться, и принялся перечитывать его.

Джо оперся руками о стол, наклонился, приблизил свое лицо к самому лицу Лео.

— Неужели ты не понимаешь? — сказал он. Джо произносил слова быстро, но с усилием. — Мы с тобой вдвоем держали бы все в руках. Можешь ты понять или нет, что я тебе предлагаю? Неужели тебе нужно все вбивать в голову? Ты всю жизнь лез из кожи вон, чтобы свести концы с концами, а теперь я раздобыл для тебя лакомый кусочек и подношу тебе на блюдечке. Ты будешь богачом, Лео.

— Ты хочешь и из меня гангстера сделать. Вот что я понимаю.

— О, черт! — Джо выпрямился и крикнул в пространство: — Черт! Черт! — Он толкнул стол ногой.

— Ты хочешь из меня сделать настоящего гангстера крупного калибра, так, чтобы все от меня шарахались, — сказал Лео.

Джо страдал. Он запрокинул голову, закрыл глаза; руки его сжались в кулаки и оттопырили карманы пальто. Он покачал головой и направился к двери. Потом повернулся и снова подошел к Лео.

— Обещай мне, — сказал он, — обещай, по крайней мере, что посмотришь, что именно тебе предлагают, прежде чем решить окончательно — да или нет. Зайди в контору к Уилоку и погляди на смету.

— Не знаю, кто такой Уилок и где его контора, и не собираюсь глядеть на смету, чтобы узнать, чего стоит мое собственное дело.

— Генри Клэй Уилок. Юрисконсульт синдиката. У него все расписано черным по белому, решительно все: что ты получишь за свою лотерею и какова будет твоя доля — все до цента.

— Ничего не выйдет.

— Окончательно?

— Да, окончательно. Окончательно — нет. Я тебе это сказал, как только ты рот раскрыл, и буду повторять, хоть бы ты со своим жуликом, бандитом, с адвокатом этим, уговаривал меня, пока не лопнешь от натуги. Мой ответ — нет. Нет. Окончательно, решительно и бесповоротно — нет.

Джо в раздумье поглядел на брата. От волнения его багровое лицо покрылось пятнами, губы подергивались.

— Я все-таки не думал, что ты такой дурак, — сказал он.

— Очень хорошо. Теперь ты знаешь. Может быть, оставишь меня в покое?

— Все горе в том, что ты — маленький человек, — сказал Джо. — Когда дело маленькое — ты молодец молодцом. А подвернись что-нибудь покрупнее, так ты уже готов, напустил в штаны. — Внезапно он весь изогнулся и продолжал, кривляясь и жеманничая: — Ох, нет, нет! Все это для меня? Так ужасно много? Все это для бедного маленького Лео? — сюсюкал он. — Ох, нет! Этого не может быть! Тут какая-то ошибка. Это, верно, для кого-нибудь другого!

— Очень смешно. Почему бы тебе не попытать счастья в кино?

— Смешно? По-твоему, это смешно? Нет, это печально. Печальнее этого ты еще ничего не видел. Тебе стоит только руку протянуть, и все будет твое, на, бери! Ты мог бы, кажется, поверить мне, своему родному брату. Но ты не в состоянии даже руку протянуть. Кишка тонка! Не можешь даже взять то, что твое, что валяется у тебя под ногами. Поэтому ты всю свою жизнь был мелюзгой и останешься таким до самой смерти.

— Раньше у тебя смешнее выходило, — сказал Лео.

Джо медленно подошел к брату. Просительно протянул к нему руки.

— Пойдем со мной, — сказал он. — Не сейчас. Завтра утром. Посмотришь, что Уилок заготовил. Увидишь сам, что это тебе даст. Слепой бы увидел. Ты станешь настоящим богачом.

Лицо Лео не выражало ничего, кроме упорства.

— Да что тебе пяти центов на метро жалко! — воскликнул Джо. Он вытащил из кармана монету и изо всех сил швырнул ее об пол. — На! — крикнул он. — Возьми пять центов. Истрать их на метро — и ты разбогатеешь!

— Не хочу я богатеть, — сказал Лео. — Одного я сейчас хочу — чтобы ты перестал орать. У меня голова разболелась от твоих воплей.

— Конец! — Джо сплюнул на пол. — Ты этого хотел, ты это получишь. Упрямый болван, сукин сын!

Он вышел и хлопнул дверью, а Лео взял письмо с описанием дома, который он решил не покупать, и долго сидел, уставясь в бумагу и ничего не видя.

Джо зашел в табачную лавку за углом и стал разыскивать по телефону Тэккера. Он знал, что ему нужно теперь делать с Лео. Это была его собственная идея. Но его мучил стыд, и ему хотелось, чтобы кто-то другой приказал ему это сделать.

Он звонил по семи телефонным номерам. По первому ответили, что у Тэккера как будто назначено днем свиданием с Уилоком. Следующие пять номеров не отвечали вовсе, и, наконец, по седьмому Джо заявили, что о местонахождении Тэккера ничего не известно. Тогда Джо сделал попытку разыскать Уилока, но Уилока тоже нигде не было, и никто не знал, где он и когда вернется. «Хорош юрисконсульт, чтоб ему сдохнуть!» — подумал Джо.

Он вышел из табачной лавки и с минуту бесцельно стоял посреди тротуара, засунув руки в карманы. То его одолевала усталость, то в нем снова начинала закипать злость. Он зашагал по тротуару и, вынув руки из карманов, на ходу несколько раз ударил кулаком правой руки по ладони левой — с каждым разом все крепче. Злость в нем накипала и накипала. Он почувствовал, что рука у него онемела, пальцы ломило в суставах и во всем теле была такая усталость, что ему казалось — он вот-вот упадет. Он заметил на углу такси и сел в машину.

«В жизни не видел такого упрямого осла, — думал Джо. — Следует стукнуть его разок по башке, для его же блага». Он дал шоферу адрес своей новой конторы на Ленокс авеню. «Крыша горит, — думал он, — а ты упираешься! Упрямый ты осел!»

Контора Джо помещалась во втором этаже, над аптекой. На наружной двери была табличка с надписью: «Г.Рудди, поручитель». Контора состояла из одной большой комнаты с окнами на улицу и двух маленьких комнат в глубине, отделенных от первой перегородкой с застекленными дверями. В конторе пахло лаком, свежей штукатуркой, стружками.

В первой комнате какие-то люди разговаривали с Рудди. Среди них Джо узнал Гонзаго и Корделеса; оба они были лотерейщики, и Джо сразу понял, что здесь происходит. Даже не прислушиваясь к разговору, он знал, о чем они говорят. Они старались разнюхать, что, собственно, затеял Джо и в какой мере к этому причастен Тэккер. Рудди, маленький, лысый, очень толстый, говорил им что-то внушительно, вполголоса, а Гонзаго и Корделес недоверчиво поглядывали на него.

Джо достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что с этими возни не будет. Они уже трепетали перед ним, прежде чем он пошевелил пальцем. Когда они узнают, какого рода предложение он собирается им сделать, они изумятся, обрадуются и станут его друзьями на всю жизнь или, по крайней мере, до тех пор, пока им не представится случай без риска и с выгодой для себя перервать ему глотку. Джо прошел мимо них, не останавливаясь и даже не кивнув, а Гонзаго и Корделес украдкой проводили его взглядом.

На столе у Джо был телефон, соединенный с коммутатором здания, но, кроме этого телефона, он установил тайком от всех еще один. Этот телефон не был зарегистрирован и нигде не значился. По его просьбе телефонная компания присылала ему счета на дом, так что никто в конторе не подозревал о существовании второго телефона. Джо держал аппарат в нижнем ящике своего письменного стола; шнур был пропущен сквозь отверстие, просверленное в дне ящика. Никто не мог заподозрить существование второго телефона — для этого нужно было бы лечь на пол и заглянуть под стол. Джо установил этот телефон для тех случаев, когда ему нужно будет знать наверняка, что на коммутаторе не перехватят его разговор. До сих пор в этом еще не было нужды. На коммутатор еще никто не был подсажен. И все же Джо воспользовался сейчас именно этим секретным телефоном.

Прежде всего он снова испробовал все семь тэккеровских номеров. Потом опять взялся за Уилока. Но не мог разыскать ни того, ни другого. С минуту он сидел неподвижно, сжимая в руке трубку. Она стала теплой и влажной. Страшная усталость охватила Джо. Он не снял шляпы, и ему казалось, что она давит ему на голову. Он понурился, жирные щеки его обмякли и обвисли. Он сидел и смотрел на свою руку и чувствовал, как она становится влажной от испарины и как от этого становится теплой и влажной телефонная трубка. Вены на его руке вздулись, словно веревки. Если бы только у него было время, он бы еще раз попытался уломать Лео, прежде чем натравливать на него полицию. Он уламывал бы его целый месяц, будь у него время. Но времени не было. Сегодня пятница, а в среду уже все будет кончено; быть может, и сейчас уже слишком поздно. Джо начал медленно, вяло набирать телефон Бэнта. Голова его так дергалась при каждом обороте диска, что шляпа чуть не свалилась на пол.

Эд Бэнт был окружной партийный заправила. Он состоял на жаловании у Тэккера и взял на себя защиту синдиката от вмешательства полиции. Бэнта не было ни в клубе, ни дома, ни в конторе его адвоката, ни в Таммани-Холл, ни в его собственной конторе. В конце концов Джо разыскал его в итальянском ресторане «Тэо», куда Бэнт иногда заглядывал.

— Простите, что побеспокоил вас, — сказал Джо, — но я хотел бы обратить внимание капитана Миллетти на лотерею, которая работает в доме номер 92—53 на Эджком авеню.

— Лотерея? — У Бэнта была привычка говорить по телефону приглушенным голосом. Это придавало каждому его слову оттенок значительности и конфиденциальности.

— Она работает под самым его носом, — сказал Джо, — и, мне думается, он будет благодарен за сообщение.

— Да, разумеется, — сказал Бэнт. — Миллетти, несомненно, должен принять меры. Чья это лотерея?

— Это в помещении 2Ф. Работает каждый день совершенно открыто. Было бы неплохо прихлопнуть ее поскорее. — Джо взглянул на часы. Было уже слишком поздно. — Скажем, завтра — завтра днем, часа в два. — В это время Лео едва ли бывал в конторе.

— Завтра суббота.

— Верно. Тогда самое позднее в понедельник.

— Я сейчас же передам Миллетти, — сказал Бэнт. — Он, конечно, будет очень признателен за сообщение. Да, кстати, Уилок здесь. Он вам не нужен?

— Нет, — сказал Джо. — Нет, не нужен.

Теперь ему уже не о чем было говорить с Уилоком. Дело было сделано. Он уже не нуждался ни в чьем приказании. Чувство стыда охватило его — столь острое, что оно рвалось из него, как стон. Джо спрятал телефон, запер ящик на ключ и вышел из кабинета. Он знал: сейчас позвонит Уилок — захочет удостовериться, что налет будет сделан именно на банк Лео. А Джо не в состоянии был признаться сейчас в этом Уилоку. Нет, только не сейчас. Он просто не в состоянии был сказать кому-нибудь, что натравил полицию на родного брата, хотя бы и сделал это для его же пользы.

— Если будет звонить Уилок, — крикнул он Рудди, проходя через комнату, — скажите ему, что я не мог больше ждать. Завтра утром я так или иначе буду у него в конторе.

Гонзаго и Корделес обратили к нему свои смуглые, мясистые, улыбающиеся лица и приветственно закивали. Джо не мог принудить себя ответить на их приветствия. Ему хотелось плюнуть в их мерзкие рожи. Он быстро вышел из комнаты.

Спускаясь по лестнице, Джо услышал, как в конторе зазвонил телефон. «Уилок», — подумал Джо. Он спустился с лестницы почти бегом, на цыпочках, стараясь не шуметь, но, добежав до дверей, не вышел на улицу, а спрятался под лестницу и притаился там, в сыром, пахнувшем погребом полумраке. Он слышал, как дверь конторы открылась и Рудди крикнул: — Джо, эй, Джо! Джо!

Джо не ответил. Густой бас Рудди перекатывался у него в ушах; его охватила дрожь. «Какого черта я боюсь Уилока!» — подумал Джо. Он посмотрел на дверь, ведущую в погреб, ощутил обступавший его со всех сторон мрак, и дрожь его утихла. Потом он услышал, как дверь наверху закрылась. Джо заметил, что краска на двери погреба потрескалась, вздулась и кое-где облупилась. Это напомнило ему трубу парового отопления, которая проходила под потолком в квартире у Лео. Он знал из телефонной книжки, что Лео живет на старом месте.

«Лео еще поблагодарит меня когда-нибудь, — подумал Джо. — Я расскажу ему, как я тут стоял, и он пожмет мне руку и скажет спасибо за то, что я ради него вытерпел».

Он подождал еще, чтобы дать Рудди время выглянуть в окно, увидеть, что его нет на улице, и сказать Уилоку, что Джо только сейчас ушел. Потом он вышел из подъезда.

2

В помещении 2Ф дома № 92—53 на Эджком авеню было шестнадцать штатных работников: десять сортировщиков, которые подбирали лотерейные билеты по номерам и ставкам и получали за это по 17 долларов в неделю, и пять счетоводов; шестнадцатый совмещал должность бухгалтера и управляющего конторой.

Счетоводов было так много потому, что на каждого контролера открывался отдельный счет. Три счетовода получали по 21 доллару в неделю, а двое, умевшие работать с арифмометром и вести книги, — по 23 доллара. Они проверяли счета контролеров и ежедневно составляли для хозяина баланс — сколько продано билетов и сколько выплачено выигрышей. Ведомости по всем прочим операциям, а именно: гонорары адвокатам, поручителям, штрафы, расходы на подарки, взятки, подкуп полиции составлялись Эдгаром и хранились в личной конторе Лео. Кроме самого Лео, счетоводов и юриста, помогавшего представлять сведения о доходах и расходах, никто никогда не видел ни одной бухгалтерской книги Лео.

Семь сортировщиков из десяти были женщины: итальянки, испанки и негритянки. Все они были уже не молоды, и у каждой была семья. Раньше они работали домашней прислугой, либо служили уборщицами в конторах или отелях. У Лео они были свободны по утрам и могли посвящать эти часы хозяйству, а вечером поспевали домой вовремя, чтобы уложить детей спать. «Чистая» работа в конторе казалась им верхом блаженства, а короткий рабочий день — просто каким-то даром небес.

Смуглого, веселого, кудлатого сортировщика по имени Джузеппе Рицицци все звали попросту Джус. Это был рослый малый, спереди, сзади и с боков равномерно обложенный тугим слоем жира. Он работал шофером такси, пока в один дождливый вечер его машина не кувыркнулась с набережной прямо в воду. Погода стояла холодная, и все окна в машине были закрыты. Когда машина погрузилась в черную воду, Джус не смог открыть дверцы. Давление воды заперло ее, как на замок.

Джус всей тяжестью налег на дверцу; он колотил по ней кулаками, и плечом, и головой, но дверца не поддавалась. Это было так же бесполезно, как биться головой об стену. Снова и снова налегал он на дверцу, каждый раз обрушиваясь на нее всей своей тяжестью. Из груди у него вырывался храп, точно у загнанной лошади. Он чувствовал, как мускулы дрожат у него на взмокшей спине.

Кругом было тихо. Слышались только глухие удары тела о дверцу и тяжелое дыхание, со свистом вырывавшееся из горла Джуса, когда он отскакивал от дверцы, чтобы с новой силой на нее обрушиться. Джус слышал это и слышал еще журчание воды — черной воды, покрытой черной пеной, — фонтаном бившей из-под переднего стекла и узенькими струйками просачивавшейся из-под пола. Джус навсегда запомнил эти звуки, а также страшный гул в голове, от которого, казалось, вот-вот лопнет череп. Этот гул не стихал ни на минуту. Внезапно Джус вспомнил про окно. Он лег на сиденье, поднял ноги и ударом каблука вышиб стекло. Через несколько секунд он уже выбрался из машины и целый и невредимый вынырнул на поверхность.

Но, когда Джус снова захотел взяться за свою работу, оказалось, что это ему не под силу. Он мог еще кое-как заставить себя сесть в машину, но пробыть в ней больше минуты был не в состоянии. Это открытие озадачило его. Приключение само по себе не причинило ему особого вреда. Слегка побаливало плечо, да на больших мясистых руках кое-где была содрана кожа. Кроме этого, никаких повреждений не было. Джус даже не простудился. Он был все тот же здоровенный малый, не знавший, что такое болезнь или недомогание. Однако стоило ему сесть в машину, — а иной раз это случалось даже и в лифте или когда он, вернувшись ночью домой, входил в неосвещенный подъезд, — как его охватывала дрожь, и он чувствовал удушье. Он вовсе и не вспоминал о том, что было с ним тогда в машине, — нет, просто в глазах у него темнело, и ему начинало казаться, будто он тонет. Нужно было выйти из машины, чтобы это прошло. Он выскакивал на тротуар и стоял, дрожа, весь в поту, с побелевшим лицом, а потом ему становилось стыдно, и он начинал смеяться и думал: «Ишь ты — хуже бабы!»

Другим сортировщиком был старый мексиканский индеец, в жилах которого текла и белая кровь, и черная, и красная, и бурая, и желтая. Звали его Педро Молинас. В нем скрестились все расы, от нордической до малайской. Может быть, это делало его речь такой бессвязной. Он был худой, долговязый, с рыжеватыми усами на темнокожем с медным отливом лице. Не будучи силен в английском языке, он вместе с тем был весьма словоохотлив и любил рассказывать про себя длинные истории. При этом он приходил в непомерное волнение, так как никто не понимал его, и слова вылетали у него изо рта вперемежку с шипением, свистом и брызгами слюны.

Он рассказывал всем, что у него есть жена и «штук пять-шесть ребят» в Мексико и еще одна жена и «штук шесть ребят» в другом месте, в которое он тыкал пальцем на карте. Выходило, что это Галвестон. Потом он добавлял, что у него есть еще жена с детьми в Канзасе и что он очень скучает по ним здесь, в Нью-Йорке, и подыскивает себе четвертую жену, чтобы она родила ему еще пять-шесть ребят. Он предлагал по очереди всем женщинам, работавшим в конторе, выйти за него замуж. При этом он тыкал пальцем через стол, обращаясь к очередной избраннице, и заявлял во всеуслышание: — Ты со мной спась, спась, буди хасоси дити.

Никто не принимал его слов всерьез, однако он не думал шутить. Тем не менее, когда все начинали смеяться, он смеялся тоже, радостно переводя взгляд с одного смеющегося лица на другое, и его черные глаза поблескивали, как вода на солнце. У него была привычка приговаривать «Ай-ай» при всякой неожиданности; из-за этого и потому, что у него было так много жен и детей, а также потому, что его звали Педро, ему дали кличку Пай-ай.

Имя третьего сортировщика было Уильям Ксавье Мидлтон, и все звали его мистер Мидлтон. Это был пожилой человек незлобивого вида, с медлительно-гнусавым голосом и добродушным смехом. Его речь журчала, как неторопливые переборы гитары. У него были седые волосы, розовое лицо, твердая неспешная поступь, и с виду ему казалось не больше пятидесяти лет, а на самом деле стукнуло уже шестьдесят два.

Почти всю свою жизнь мистер Мидлтон проработал телеграфистом и, хотя никогда не был достаточно искусен, чтобы занимать эту должность в маклерских конторах в периоды биржевого ажиотажа и получать 100 долларов в неделю, он все же любил свою работу и даже гордился ею. Когда аппараты телетайп, управляемые мальчишками и девчонками за 25 долларов в неделю, начали получать все большее распространение и среди телеграфистов стали с тревогой поговаривать о том, что аппарат Морзе, пожалуй, скоро совсем выйдет из употребления, мистер Мидлтон не пожелал тревожиться попусту.

— Дурные мысли вредят пищеварению и работе почек, — заявил он. И еще он говорил так: — Что толку зря думать? Думай не думай — это ничему не поможет и ничему не помешает. Зачем же голову ломать?

И вместо того, чтобы тревожиться по поводу телетайпа, который грозил лишить его работы, мистер Мидлтон стал тревожиться о своей руке. Ему приходилось видеть, как с некоторыми телеграфистами случалась такая беда. Никто толком не знал, в чем тут дело, но рука вдруг теряла чувствительность и не могла больше работать на аппарате. С виду рука была как рука. Боли не было. Опухоли не было. Человек мог делать этой рукой любую работу. Только точки и тире рука уже не могла выстукивать с прежней скоростью. Мистер Мидлтон работал правой рукой; теперь он приучился работать левой.