Узнав, что дела у Кена идут в гору, а не наоборот, как она боялась, Хелен спросила:
– Скажи, Кен, раз нам так повезло, не могли бы мы сделать что-нибудь для мамы с папой?
– Например?
– Я хочу купить им новый дом. Я знаю, это дорого, но если мы действительно так богаты…
– Конечно, – ответил Кен и про себя, усмехнувшись, подумал: покупка дома для Картеров может смягчить горечь надвигающегося развода. Эта мысль немного притупляла угрызения совести.
В процессе поисков дома еще более отчетливо проявился характер Картеров. Маргарет, не стесняясь, объявила агентам по продаже недвижимости, что не желает соседства с евреями и свой дом тоже ни за какие деньги не продаст евреям, поскольку не хочет предавать бывших соседей и друзей.
– Не видать бы вам нового дома, если бы не еврей, – не удержался Кен. – Мой компаньон как раз еврей, а идея организовать собственное дело принадлежит ему.
– О, я знаю, они очень ловкие дельцы, – ответила Маргарет.
– В данном случае это совсем не так. А все-таки, продали бы вы свой дом Берни?
– Не сомневаюсь, он прекрасный человек, но ведь дай просочиться одному, спасу от них не будет. Это нечестно по отношению к нашим соседям.
– Пожалуйста, не спорь с мамой, – вмешалась Хелен.
По мере продолжения поисков Кен выяснил, что Маргарет не желает жить по соседству не только с евреями, но и с католиками. И, уж конечно, никаких поляков и итальянцев, которые за последнее время так разбогатели, что их дома не отличить от прочих: тут надо быть особенно осторожным. Само собой разумеется, следует избегать негров, которые, как доложил агент, проникают в старые районы города. Никаких школ поблизости: дети, беготня – слишком шумно.
– Итак, – однажды вечером сказал жене Кен, – мы ищем место, где рядом нет евреев, поляков, итальянцев, негров, детей, католиков. Правильно?
– Не придирайся, – попросила Хелен.
– Я только хочу внести полную ясность. Знаешь, когда я был маленьким, нас, шведов, в Небраске не очень жаловали. Вы здесь тоже против шведов?
– Конечно нет. Что с тобой, Кен? Ты никогда не был таким злым!
Наконец дом был найден. Он располагался на бедной пригородной улице и представлял собой – вместе с участком – нечто вроде большого калифорнийского ранчо. Этот самый большой и самый дорогой дом в округе смотрелся столь нелепо на фоне остальных, что никто не хотел его покупать и посреднику пришлось сбавить цену с шестидесяти до сорока тысяч долларов.
– Это как раз то, что надо! – воскликнула Маргарет.
Как-то на рассвете на следующий день после того, как был найден дом «что надо», Молли выбралась из спальни и прокралась из комнаты матери вниз, в гостиную, где спал отец. Как была в ночной рубашке и кимоно, она присела на диван у него в ногах. Он открыл глаза и улыбнулся.
– Я не хотела тебя будить, – сказала она.
– Я уже не спал. Хочешь под одеяло?
– Да.
– Тебе приснился страшный сон? – спросил он, когда она улеглась рядом.
– Нет, просто захотелось к тебе.
Они обнялись, как бывало, когда она, увидев во сне что-нибудь страшное, ночью прибегала к нему. С младенчества Молли была удивительно теплым и нежным ребенком. Однажды, когда ей было семь, обвив его ручонками за шею и глядя на него полными обожания глазами, она попросила его жениться на ней. Сейчас, совершенно не осознавая себя женщиной, она прижалась к нему, ерзая и слегка посапывая от удовольствия и нисколько не смущаясь при этом, потому что несмотря на проснувшуюся чувственность была невинна. Прикоснувшись губами к ее волосам, он спросил:
– Рада, что мы вернулись в Буффало?
– Не очень.
– Почему?
Она сморщила нос и ответила:
– Слишком унылая картина. Я люблю горы и море.
– Я тоже.
– Поедем на остров в будущем году?
– Надеюсь.
– Лето было забавное, – сказала она.
– Тебе понравилось?
– Мне не понравилась яхта.
– А остров?
– Остров – да, – ответила она, но в ее больших глазах мелькнула тревога. – Пап, мы можем поговорить? Я имею в виду, как раньше, серьезно.
– Конечно.
– Ну так вот: Джонни Хантер меня поцеловал, и я тоже его поцеловала. Ты считаешь, я не должна была этого делать?
– Он тебе нравится?
– Вроде, да.
– Тогда, думаю, ты правильно сделала. Но слишком увлекаться такими вещами не следует, тебе еще рановато.
– Он не пытался сделать ничего плохого. В последний день перед отъездом, до того, как мы спустились в яхту, он попросил меня с ним прогуляться. Все время повторял, что я умная девочка, и вдруг поцеловал меня вот сюда, – Молли тронула тоненьким пальчиком губы. Кен улыбнулся.
– Потом он извинился, но смотрел на меня с таким, не знаю, отчаяньем, что ли, ну я и поцеловала его в ответ.
– Я рад, что ты так поступила, – сказал Кен.
– А потом он спросил, не могли бы мы зимой переписываться. Если позволяет ледовая обстановка, им на остров почту доставляют раз в неделю. Он спросил, буду ли писать ему, а я согласилась.
– Ну и правильно.
– Как ты думаешь, мама не будет против?
– Не вижу причин.
Молли вздохнула и потянулась.
– Здорово! Я тебя люблю, пап. А теперь я лучше пойду наверх, не то бабушка меня убьет.
– За что?
– Прежде чем выхожу из комнаты, нужно убирать постель; у нее так заведено, будто это заповедь из библии или еще откуда-нибудь. Кроме того, мама сказала, бабушка очень огорчается, когда ее не слушаются.
– Какой кошмар! – ответил Кен, сделав свирепые глаза. – Выходит, лучше слушаться.
Молли скорчила гримасу и выпрыгнула из кровати. Уже сверху послышался ее приглушенный смех.
Кен лежал, глядя в окно на ровный загородный пейзаж. «Что ожидает Молли, – думал он, – если оставить ее здесь с этими двумя женщинами? Они ее выхолостят так же, как выхолащивают кошек, и к двадцати годам она станет такой же, как они». Кен сжал кулак и стукнул им о ладонь.
На следующий день Кен заболел: сильная простуда, перешедшая в бронхит. Он лежал мрачный на диване, поджав под себя ноги и кашляя. В том году зима наступила рано даже для Буффало, и в середине сентября пошел снег. Кену хотелось знать, идет ли снег на Пайн-Айленде и как там сейчас Сильвия. Он представлял себе, как она в ожидании обещанного письма волнуясь стоит возле Барта, пока тот разбирает почту.
Бронхит не проходил, и Маргарет не нравилось, что диван целыми днями не сложен. «Это ужасно, – говорила она, – но ни женщинам, ни девушке нельзя спать в гостиной, потому что на окнах нет ставней, и кто угодно может заглянуть». Старик Брюс предлагал для больного свою спальню, но в нее можно было попасть только через комнату Маргарет, и Кен отказался. Молли подставила к дивану кресло и положила на него подушку, чтобы он мог вытянуть ноги.
– Наверное, ты мог бы лечь в больницу, – с надеждой предложила Маргарет. – С таким кашлем…
– Я не лягу в больницу, – взревел Кен.
– Но нам с мамой надо начинать укладываться, готовиться к переезду, – объяснила Хелен. – Мы будем очень заняты…
– Вы занимайтесь вещами, – заявила Молли. – О папе позабочусь я.
Два дня подряд Молли составляла подробный график его температуры, которая колебалась от нормальной до сорока, давала лекарства строго по предписанию врача. Приносила книги из библиотеки; к его удивлению, именно те, что его интересовали.
– Откуда ты знала, что мне это понравится? – спросил он, держа в руках новый роман, отзыв о котором недавно вырезал из газеты и положил в бумажник.
Молли была довольна.
– Просто догадалась, – ответила она.
На третий день Молли сама свалилась с ангиной и лежала у себя наверху. Маргарет и Хелен, занятые заворачиванием бесконечных чашек в бумагу, которые они укладывали в коробки со стружкой, проявляли явные признаки раздражения.
– Не знаю, что и делать, – причитала Маргарет. – Держать здесь двух больных антисанитарно. В самом деле, Кен, глупо отказываться от больницы.
– Я уже могу вставать, – ответил Кен. – Теперь я сам буду сиделкой.
В тот же день Кен встал. Когда он читал Молли книжку, сидя в ногах ее постели, в комнату вошла Хелен.
– Тебе письмо, Молли, – она протянула квадратный конверт кремового цвета.
Молли молча его распечатала. Хелен не уходила, наблюдая за дочерью.
– Пойдем, Хелен, я принесу тебе еще коробок, – позвал Кен.
На лестнице Хелен сказала:
– Это письмо от Джона Хантера.
– Да!?
– Полагаешь, в ее возрасте нормально получать письма от мальчиков?
– Почему бы и нет?
– Мама считает, что это неправильно.
– Иногда мне хочется скатать из твоей мамочки шарик и заткнуть им ее же собственную глотку!
– Тише, Кен! У нас маленький дом!
В этот момент Маргарет с усталым видом вышла из кухни. В ее седых волосах застряли стружки. Губы были плотно сжаты. Кен отправился в подвал, где хранились коробки из-под посуды, вынес одну. Подходя к гостиной, он услышал голос Маргарет:
– В любом случае я с ней поговорю, дорогая, этого нельзя так оставлять.
– С кем вы поговорите? – взорвался Кен, швыряя коробку на пол.
Маргарет провела рукой по волосам.
– Это мы с мамой о своем, милый, – сказала Хелен.
– Вы говорили о письме, которое получила Молли?
– Это наше личное дело, – ответила Хелен.
– Как угодно, но я требую, чтобы ребенку не было сказано ни слова!
Хелен приняла обиженный вид, задрав по привычке подбородок и прикрыв глаза.
– Не груби маме!
– И не думал. Я только требую того, что касается воспитания моей дочери!
– Она и моя дочь!
– Конечно. Поэтому решать что-то, связанное с ней, мы будем вместе!
Маргарет взяла со стола очередную чашку и проговорила:
– Я желаю девочке только добра.
– Извините, мама, – ответил Кен, – но это наше дело.
– С мальчиками и девочками в этом возрасте всегда случаются неприятности, – продолжала Маргарет. – Почитайте газеты.
– К Молли это не имеет никакого отношения!
– Я не настаиваю. Но в свое время Брюс доверял мне воспитывать Хелен.
– В разных семьях бывает по-разному, – взяв себя в руки, сказал Кен. – Теперь, если позволите, я отнесу Молли молока, а потом вздремну.
По дороге его осенила идея. Когда он вошел, Молли читала; письма видно не было, и он не стал о нем спрашивать. Молли улыбнулась и тоже промолчала.
– Ты смогла бы сейчас выдержать перелет в самолете, моя хорошая? – спросил Кен.
– Конечно! Куда летим?
– Я тут подумал: неплохо бы отправиться во Флориду и как следует прогреться – нам с тобой вдвоем.
Глаза девочки широко раскрылись от удивления.
– Это было бы чудесно!
– С мамой я еще не говорил, но мы это уладим.
Он спустился в гостиную, решив как следует подготовить сцену для предстоящей беседы. Быстро разобрал диван. Снял брюки и, как он полагал, очень живописно повесил их на дверную ручку. Рубашку бросил па спинку стула в стиле XVIII века, а на подоконнике, где на обозрение прохожих выставили лучшие чашки Маргарет, пристроил ботинки и носки. Растянувшись на диване в нижнем белье и натянув одеяло до пояса, он с удовольствием осмотрел произведенный им беспорядок.
– Хелен, – позвал он. – Можно тебя на минутку?
– Ты сам не можешь подойти? – спросила Хелен.
Завернувшись в одеяло так, чтобы снизу торчали волосатые ноги, он направился в столовую.
– Я, кажется, снова заболеваю, – произнес он, старательно кашляя, и, взяв со стола чашку, добавил – Сюда можно сплюнуть?
– Нет! – в один голос, ужаснувшись, воскликнули женщины.
– Куда же прикажете мне сплевывать?
– Я тебе дам бумажных салфеток и пакет, – сказала Хелен. – Тебе правда так плохо?
– Ужасная слабость. Пойду в гостиную, прилягу. Вернувшись, Хелен застала его на диване с нелепо торчащими из-под одеяла голыми ногами. Получив пакет и пачку салфеток «Клинекс», он принялся усиленно сморкаться и харкать.
– Мне придется некоторое время полежать в постели, – начал он. – Пару недель.
– Жаль, что ты нездоров, – проговорила Хелен, обводя взглядом комнату.
– Может, мне лучше поехать во Флориду? – продолжал Кен. – У Молли тоже ангина не проходит, нам с ней будет полезно прогреться на солнце.
– Я не могу сейчас ехать! Мне надо помочь маме с переездом.
– Понимаю, – посочувствовал Кен. – Как не помочь? Приедешь к нам позже.
– Ну…
– Здесь нам болеть не годится.
– Конечно. А кто будет за вами ухаживать?
– Мы сами позаботимся друг о друге и на солнце быстро поправимся.
Только тут взгляд Хелен упал на подоконник.
– Если ты уверен, что вы в состоянии лететь, прекрасно.
– Мы летим сегодня же вечером.
Через шесть часов они были уже в воздухе, и Молли, впервые в жизни летевшая на самолете, крепко держала отца за руку. Внизу, словно море драгоценностей, светился Буффало.
– Здорово, – проговорила Молли.
Глава 10
Ненастным октябрьским днем шхуна «Мэри Энн» входила в залив Пайн-Айленда, чтобы доставить почту. На краю старого шаткого причала стоял в ожидании крепкий темноволосый мальчик, Джон Хантер, одетый в перешитые из маминых потертые лыжные брюки и тяжелый морской плащ Барта времен войны. Пока шхуна, преодолевая волны, пробиралась по заливу, Джон на причале боролся с ураганным ветром. Когда старое судно, ведомое капитаном Хербом Эндрюсом, поравнялось с причалом, Клод, брат капитана, передавая Джону полупустой мешок с почтой, крикнул:
– Эй, Джонни! Что случилось с Хаспером?
– Я сказал ему, что сам получу почту.
– У тебя, должно быть, появилась девушка! Или заказал что-нибудь по каталогу?
Джон усмехнулся.
– По каталогу, – отозвался он и, не дожидаясь, пока отойдет шхуна, побежал наверх.
Снег уже покрыл остров, голые ветви деревьев раскачивались и шумели на ветру. Джон поднялся в маленькую комнату над гаражом, служившую его отцу кабинетом. Бледный, одетый в старую лейтенантскую форму, Барт сидел у себя и читал. Зимой и осенью он стал носить свою военную форму, объяснив, что выряжаться здесь не перед кем, а гноить хорошую теплую одежду стыдно. Как обычно, он был слегка пьян. Сразу после полудня Барт начинал со стоящей на льду бутылки калифорнийского пива. В пять наступал час коктейлей, главным образом мартини, и продолжался до семи. В половине девятого он приступал к виски и пил до часа ночи, пока не засыпал. Он не считал себя законченным алкоголиком и часто делился своими соображениями на этот счет с Сильвией. Чтобы он ругался или заплетающимся языком говорил нечто невразумительное, случалось редко. Как правило, он умело дозировал выпивку, ухитряясь целыми днями поддерживать себя в состоянии притупленного благодушия. Когда сын принес почту, безмятежная улыбка уже играла на его лице.
– Поспел вовремя, Джонни? – спросил он, снимая с гвоздика на стене ключ. Вставить его в замок почтового мешка Барту удалось далеко не сразу. Подняв мешок выше, чем требовалось, он высыпал содержимое на пол.
Там оказались письма из благотворительных обществ с просьбами о пожертвованиях, «Уолл-стрит джорнэл» за неделю, дюжина счетов; последние он отложил в сторону – с ними разбиралась Сильвия. Конверт, адресованный Тодду Хасперу и надписанный корявым почерком его девяностолетней матери, которая жила в Харвеспорте и писала ему раз в неделю зимой и летом, несмотря на то, что ни разу не получила ответа. И, помимо всего, два голубых конверта из Палм-Ривер, штат Флорида; один – Джону – с крупным детским почерком, другой, с адресом, профессионально отпечатанным на машинке, Барту.
Ни слова не говоря, Барт отдал Джону его письмо, и мальчик ушел с ним к себе в комнату. Барт был рад остаться один; последние несколько месяцев чье-либо присутствие его тяготило. Он с любопытством распечатал письмо от Кена.
«Дорогой Барт!
В Палм-Ривер я нашел возможность хорошо вложить капитал: в один из мотелей на пляже. Но дело в том, что для его содержания трудно найти подходящую супружескую пару. Может быть, вы с Сильвией рискнете принять участие в этом предприятии на паях со мной? Я обеспечиваю финансовую сторону, вы административную и хозяйственную. Управляющему с женой полагается квартира и приличная зарплата или процент с прибыли. Мы с Хелен купили неподалеку дом; я рассчитываю приезжать туда в отпуск, а все остальное время он в вашем полном распоряжении. Посылаю фотографию мотеля; если вы заинтересуетесь моим предложением, буду крайне признателен.
Возможно, я излишне самонадеян, но мне кажется, стоит попробовать.
Искренне Ваш, Кен» Пока Барт читал, с его лица не сходила усмешка. С письмом в руке он вышел в спальню; Сильвия шила там платье на допотопной ножной швейной машинке. Когда он вошел, Сильвия откинула со лба волосы и вопросительно взглянула на мужа.
– Что у тебя там?
Он молча положил перед ней письмо. С каменным лицом она прочитала написанное и возвратила ему.
– Что скажешь? – поинтересовалась она. Барт улыбнулся.
– Сильвия, есть старая шутка: «Может быть, я сумасшедший, но я не дурак». Думаю, – это про меня.
Ее лицо сохраняло неподвижность, только глаза раскрылись чуть шире.
– Никто не говорит, что ты сумасшедший, Барт.
– Я знаю о вас с Кеном, – спокойно произнес он. Она опустила голову.
– Все это время у тебя был еще один обожатель, – продолжал Барт бесстрастным ироническим тоном. – Ему известно о тебе гораздо больше, чем ты думаешь…
– О ком это ты?
– О нашем старом друге.
– Что за старый друг? Не играй со мной в кошки-мышки, Барт!
– Тодд Хаспер. Очевидно, прошлым летом вас с Кеном мучила бессонница, а Хаспер тоже гуляет по ночам.
Несколько мгновений она молчала, потом проговорила:
– Гадко, что ты узнал об этом таким образом.
– Ну, не знаю. В некотором смысле это сблизило нас с Тоддом.
– Прекрати, Барт! Разве это повод для шуток? Он побледнел, насмешливая улыбка сползла с его лица.
– Ни в коем случае, – сказал он. – Оказывается, Тодд обожает тебя с тех пор, как ты приехала сюда девочкой.
Она вскинула голову.
– Что ты имеешь в виду?
– Тодд не очень-то умеет внятно объясняться, но он говорил что-то о твоем раздевании перед окном и прочий вздор. По всей видимости, он изучает твою жизнь. Он не страдает болезненной тягой к подглядыванию в окна и, судя по всему, в его интересе нет ничего нездорового. Он – ученый, этакий орнитолог-наблюдатель. Кроме того, в некотором смысле он в тебя влюблен.
Сильвия закрыла глаза.
– Мне нечем оправдаться.
– Неужели?
– Кроме одного.
– Да?
– Я повзрослела, Барт, и изменилась.
– Ты предлагаешь забыть прошлое?
– Нет. Я предлагаю посмотреть в лицо настоящему.
– Как?
– Я люблю Кена.
– Очень трогательно, – сказал Барт.
– Мы с детьми не можем оставаться здесь, на острове, с тобой.
– Ты хочешь развестись?
– Да. Но я не хочу причинять тебе боль.
Он стоял, выпрямившись, словно солдат по стойке «смирно».
– Ценю твою заботу.
– Ты знаешь обо мне правду, и я ничего не отрицаю. Не отрицай же и ты правды о себе.
– И что же это за правда?
– Тебе нужно уехать с острова, Барт. Зимой ни тебе, ни мне с детьми находиться здесь нельзя.
– Но ты намерена забрать при разводе детей?
– Да.
– Я могу сделать так, что на суде тебе будет несладко. Я – пострадавшая сторона и безвинен, – Барт скривил губы в подобие улыбки.
– Знаю.
– Думаю, Тодд будет не прочь выступить свидетелем. Он долго обо всем этом размышлял про себя, и теперь самое время ему выговориться.
Сильвия прикрыла глаза рукой.
– Но дети…
– Ты сама виновата.
– Если на то пошло, я могу доказать, что ты алкоголик, – тихо проговорила она в отчаянии. – Так или иначе, ты ведь не хочешь оставить детей на острове, правда?
– Имею полное право.
– Да, имеешь, но ты не настолько плохой отец, чтобы воспользоваться этим правом.
– Конечно. Спасибо, что поняла.
– Почему бы тебе не поехать с нами во Флориду? Я не хочу оставлять тебя здесь одного.
– Да что ты? – запальчиво изумился он. – Пусть я потерял деньги, дорогая, но еще не опустился до такой степени, чтобы пойти на содержание к любовнице Кена Джоргенсона. Или его жене?
– Не знаю.
– Думаю, вам будет нелегко совладать с этой женщиной, я имею в виду Хелен. Она не так покладиста, как я.
– Возможно.
– Может, я ненормальный, но кое-что еще понимаю. У нее есть оружие. Твой громила не захочет потерять дочь.
– Да.
– Не верю, что он когда-нибудь на тебе женится.
– Может, и не женится.
– Я хочу только сказать, – начал Барт и вдруг, словно по команде «вольно», весь как-то обмяк. – Я готов все забыть, если ты согласишься оставить письмо без ответа.
– Нет.
– Этого я и боялся, – невесело произнес Барт. – Большинство женщин не хотят прощения.
– Не в этом дело.
– Я отдам тебе Карлу, – продолжал он уже бесстрастным тоном. – О ней я не смогу позаботиться.
– А Джонни…
– Я бы хотел оставить сына у себя, – с достоинством высказал окончательное решение Барт.
– Здесь даже школы нет!
– Он уже не маленький и будет учиться в интернате. За обучение я позволю заплатить твоему другу.
– А летом? Ты не годишься в отцы, Барт! Любой суд это признает.
– А ты что за мать? Неужели лучше доверить воспитание мальчика любовнице Джоргенсона?
Сильвия снова закрыла глаза.
– Я предлагаю компромисс, – сказал Барт. – Ты берешь Карлу, оставляешь мне Джонни, а я не буду вытаскивать на суде грязное белье.
Сильвия молча покачала головой.
– Я не могу оставить тебе Джонни.
– Почему?
– Ты его убьешь. Вспомни…
– Да, я был пьян. Но вот что я тебе скажу. Я отправлю его в интернат, а потом в летний лагерь. Жить здесь он практически не будет.
– Тогда зачем он тебе?
– Он останется моим сыном.
– Гордость, – отметила Сильвия.
– Если хочешь, да. По правда говоря, ему лучше быть подальше от нас обоих. Интернат – лучший выход.
– Да, – безнадежно произнесла Сильвия. – О, Господи, остается только надеяться, что так оно и будет.
– О Карле говорить нечего, – печально продолжал Барт, – она слишком мала. Забирай ее. Но Джон мой сын, и я хочу, чтобы он им и остался.
– Можно ему меня навещать?
– Лучше не вспоминать о том, что ушло.
– Я так не считаю.
– А я – именно так. И в данном случае ты поступишь по-моему.
– Позволь мне с ним видеться хоть изредка. Нелепо запрещать это!
– Нет, – ответил Барт. – Ты попытаешься его вернуть. Прошу тебя не беседовать с ним даже сейчас. Мы вместе сообщим ему о случившемся.
Уронив голову на руки, она заплакала. Он стоял рядом, глядя на нее, и уже хотел было нежно дотронуться до ее плеча, но внезапно отвернулся и с перекошенным лицом вышел из комнаты.
Глава 11
«Дорогой Джон, – писала Молли. – Я во Флориде. У нас забавный домик, выкрашенный в зеленый цвет. Купание прекрасное, а волны даже больше, чем на острове. Здесь иногда бывают ураганы, но при мне еще не было. Мама пока в Буффало и приезжает завтра. Представляю ее лицо, когда она увидит морского ежа, которого я нашла на берегу. Папа заспиртовал его в банке. Безобразный до ужаса».
В таком роде были исписаны четыре страницы, в конце стояла подпись «искренне твоя, Молли».
– Джонни получает любовные письма, – доложила Карла.
Джон покраснел.
– Ничего подобного, – возмутился он. Вечером в своем письме он сообщил Молли последние новости о морже, которого видели с острова.
На следующий день было очень холодно. В половине пятого Бартон Хантер в отутюженной Сильвией форме вошел в комнату Джона. Сын лежал и читал «Тарзана».
– Джон, будь добр, зайди, пожалуйста, к нам, – отчетливо произнес он. – Мы с мамой хотим обсудить с тобой кое-что важное.
– Конечно, папа, – Джон спрятал книжку под подушку, подальше от Карлы, и последовал за отцом. В комнате родителей на маленьком кресле в углу сидела Сильвия. На ней было новое, только что пошитое бледно-голубое платье. Когда вошел Джон, она достала из сумочки сигарету и, резко чиркнув спичкой, закурила.
– Нам нужно поговорить с тобой об очень серьезном деле, сын, – начала она, при этом глаза ее выражали мольбу.
– Каком? – спросил он.
В комнате стояли две одинаковые кровати под белыми кружевными покрывалами, доставшимися Барту в наследство от матери. Барт присел на ту, что стояла ближе.
– Известие не очень приятное, сын, – сказал он.
– Что случилось? – снова спросил Джон. В воздухе витал аромат маминой пудры и духов, напоминающий запах сирени. В зеркале туалетного столика отражалась стеклянная ваза с тремя красноватыми кленовыми листьями.
– Мы с мамой разводимся, – произнес Барт.
В полной тишине выстрелила спичка, которую Сильвия зажгла, чтобы прикурить потухшую сигарету.
– Разводимся, – повторил Барт, подумав, что мальчик не понял, о чем речь.
– Почему? – Джон стоял очень прямо, и голос его звучал твердо.
По лицу Барта промелькнула тень, но тут же исчезла, и уже приторно-фальшивым тоном он ответил:
– Когда люди любят друг друга, они женятся. Иногда они перестают любить друг друга, и тогда им лучше разойтись. Это называется разводом.
– Ты поймешь, когда вырастешь, – натянуто проговорила Сильвия.
– Да, – подтвердил Барт.
За окном залаяла собака Хаспера.
– Когда? – переспросил Джон.
– Когда вырастешь, – повторил Барт.
– Нет, когда вы разводитесь?
– Мама уезжает сегодня после обеда.
– Джон, дорогой, но на тебе это не слишком отразится, – сказала Сильвия. – Ты будешь учиться в хорошем интернате, мы уже договорились.
Джон промолчал.
– Мама забирает Карлу, а ты, надеюсь, в перерывах между учебой и лагерем будешь со мной.
Джон издал какой-то звук, шумно выдохнул воздух и повернулся к матери.
– Ты берешь Карлу?
– Да.
Вдруг ему пришло в голову, что мать оставляет себе Карлу просто потому, что любит ее больше. Эта мысль настолько его ошеломила, что он потерял дар речи.
– Не переживай, – сдерживая волнение, проговорил Барт. – Мы с тобой будем жить замечательно.
– И ко мне как-нибудь приедешь, – добавила Сильвия.
– Нет, – еле слышно произнес Джон.
– Что, дорогой?
– Никогда! – с трудом выдавил Джон.
– Джонни! – воскликнула Сильвия, поднимаясь с кресла. – Пожалуйста, не надо так!
Она притянула его к себе, и он против своей воли на какое-то мгновение прижался щекой к ее груди, вдыхая знакомый аромат духов, но тут же отстранился.
– Не стоит огорчаться, – сказала она. – Ты скоро станешь взрослым, и мы будем часто видеться.
Джон ничего не ответил; он плакал и, пытаясь сдержать слезы, часто-часто всхлипывал.
– Мы не будем скучать вдвоем, – робко пытался утешить его Барт.
Джон молча глядел то на мать, то на отца. Потом вдруг взвился и опрометью помчался к себе. Он слышал, как вскрикнула мать, но не остановился и, вбежав в свою комнату, запер дверь.
Скоро слезы высохли; более того, он чувствовал, что у него пересохло во рту. Ему почудилось, что следом за ним в комнату проник приторный запах духов и пропитал здесь каждый предмет.
В тишине он услышал шаги матери и стук в дверь. Он не ответил.
– Джонни! – позвала она. – Впусти меня. Он лежал и молча сжимал кулаки.
– Пожалуйста! – попросила она.
Где-то сильно хлопнула дверь, и послышались шаги Барта.
– Оставь его в покое, черт возьми!
С моря доносились глухие, зловещие удары волн о скалы. Джон перевернулся на спину и лежал, глядя в потолок и стараясь не шевелиться. «Пусть она думает, что я умер, – твердил он про себя. – Пусть думает, что я умер». По потолку шла длинная трещина со множеством ответвлений, напоминавшая изображение реки на карте. Тарзан со своей лунной невестой мог бы пуститься по ней в плавание на выдолбленном каноэ, и Джон отправился бы с ними; они бы неслись через пороги, мимо кишащих в мутной воде крокодилов, а с берега раздавались бы хриплые крики диких кошек. «Держись, Джон!»– сказал бы ему Тарзан. «Вперед! – прозвенел бы голос лунной девушки, которая во всем была похожа на Молли. – Вперед, к лунным горам!»
Через некоторое время Джона разбудил стук хлопнувшей двери и шум отъезжающего автомобиля. Он понял: уезжает мать. Его первой мыслью было, что этого не может быть, что сейчас раздастся стук в дверь, и она войдет в комнату в своем голубом платье, окутанная ароматом духов. Но ничего не произошло. Ему отчаянно захотелось помчаться следом, что есть силы бежать за машиной, но его не пускала гордость. Он остался лежать неподвижно и в конце концов опять заснул.
Проснулся он словно от толчка. Было совершенно темно, и кто-то ломился в дверь. На какое-то мгновение все стихло, потом прозвучал голос отца:
– Джон! Впусти меня!
Джон лежал без движения и молчал, затаив дыхание.
– Пожалуйста! – повторил отец. Джон не отвечал.
– Джон, – взмолился Бартон, – с тобой все в порядке?
– Да, – проговорил мальчик.
– Я хочу поговорить с тобой, сын. Позволь мне войти!
– Нет!
– Почему? – в голосе Барта послышалось отчаяние.
– Потому что я хочу побыть один, – спокойно ответил Джон.
– Ладно! – разозлившись, бросил Барт и стал спускаться по лестнице.
