Место летнего отдыха

      Перекусив, Джон продолжал свой пеший путь до тех пор, пока не набрел на заправочную станцию. Там он взял карту автодорог, а какой-то высокий негр со шрамом через все лицо показал ему, где находится автострада штата.
      – Подожди здесь немного, может, кто-нибудь тебя подбросит до дороги, – сказал негр. – Если будешь голосовать здесь, в городе, тебя может подцепить полиция.
      На заправку заехал фургон, из кабины вышел коренастый мужчина. Джон подошел к нему.
      – Вы случайно не на север едете? – спросил он. Мужчина посмотрел на него с подозрением.
      – Может, и на север, – ответил он.
      – Не подвезете? – тихо спросил Джон.
      – Тебе куда надо-то, парень?
      – В Бостон. У меня отец заболел.
      – Сочувствую, – сказал мужчина. – Бросай свой чемодан сзади, я довезу тебя до места, где ты сможешь найти попутную.
      Они доехали до грузовой автостанции.
      – Жди меня, – сказал крепыш. – Кое-кого из этих ребят я знаю. Посмотрим, что можно сделать.
      Он ушел. Вокруг Джона рядами стояли огромные трейлеры, груженные апельсинами, грейпфрутами, холодильными установками и всякой всячиной. Джон разглядывал разные номерные знаки с указанными на них названиями штатов: Флориды, Вирджинии, Нью-Йорка, Массачусетса.
      – Эй, приятель! – крикнул какой-то веселый белобрысый мужчина. – Говорят, тебе надо до Бостона.
      – Да, сэр.
      – Видишь вон ту десятитонку с грейпфрутами? Влезай в нее. Через девять часов будешь на месте, – сказал водитель.
      Всю дорогу до Бостона Джон проспал. Там он заплатил семь долларов тридцать два цента за автобусный билет до Харвеспорта, штат Мэн.
      В выехавший из Бостона автобус набилась толпа рыболовов с садками для форели и зачехленными удочками. На одном из них красовалась поношенная фетровая шляпа, вся усыпанная засушенными мухами с яркими крылышками, а лента, обвивающая тулью, была утыкана рыболовными крючками. Рыбаки много и громко разговаривали, смеялись и обменивались информацией о своих успехах на разных реках. Джон снова уснул.
      – Паренек! – тряхнул его за плечо водитель несколько часов спустя. – Тебе разве не до Харвеспорта?
      – Да, – ответил, просыпаясь, Джон.
      – Приехали.
      На улице было темно. Джон вышел из автобуса и с удивлением обнаружил, что для мая здесь необычно холодно. С севера дул пронзительный ветер. Он поднял воротник пальто и пошел в сторону причала, где Херб Эндрюс всегда ставил свое суденышко, «Мэри Энн». Старая шхуна была на месте, однако ни палуба, ни иллюминаторы не были освещены. Джон трижды хлопнул ладонью по крышке люка. Почти сразу же снизу раздался голос Херба:
      – Кто там?
      – Это я, Джон Хантер.
      – Какого черта тебе надо?
      – Мне нужно на остров.
      – Боже милостивый, парень, ты знаешь, сколько сейчас времени?
      – Нет, – смущенно признался Джон. – Я только что с автобуса.
      – Уже полночь, – сказал Херб. – Утром доставлю тебя.
      – Я не останусь в долгу, если вы отвезете меня сегодня, – сказал Джон.
      – Ложись-ка спать. Не бросай деньги на ветер. Матрац дать?
      – Мне нужно туда сегодня, – ответил Джон.
      – Ночь паршивая. Штормит.
      – Мне срочно!
      – Не стой там и не ори! – крикнул Херб. – Спускайся вниз.
      Джон открыл до конца крышку люка и спустился по трапу. Херб Эндрюс, в одном шерстяном нижнем белье, слез с койки и зажег масляную лампу.
      – Ну, говори, что случилось, парень?
      – Я узнал, что отец болен, и мне нужно на остров повидать его, – сказал Джон. – Если ветер слишком сильный, наверное, можно попросить береговую охрану доставить меня.
      – Я тебя отвезу. Я не знал, что это так срочно.
      – Спасибо, – сказал Джон. – Готов заплатить, сколько нужно.
      – Обычный тариф, – угрюмо бросил Херб. – Но тебе придется помочь на палубе. Брат на берегу.
      Мощный дизельный двигатель чихнул и мягко зарокотал, разговаривая сам с собой.
      – Иди на носовой, – сказал Херб, – кормовой я отдам сам.
      Кормовой конец шлепнулся в воду. Херб двинул вперед корявый рычаг коробки передач и крутанул большой штурвал. Медленно шхуна развернулась носом к причалу, кормой в открытое море.
      – Давай! – сказал Херб, переводя рычаг на задний ход. – Отдавай носовой!
      Носовой конец упал в воду со всплеском, и шхуна величаво попятилась в сторону моря. В такелаже завывал ветер.
      Вокруг было все черно, если не считать двух огней, светившихся на берегу. На лице Херба отражались блики, отбрасываемые компасом, расплывчатыми пятнами на мокрой палубе светились бортовые огни – зеленый справа и красный слева.
      – Вы что-нибудь видите? – спросил Джон, вглядываясь в темноту.
      – Старая посудина сама знает дорогу к острову, – ответил Херб. – Но тебе придется поторчать еще немного на палубе.
      Когда они вышли за волнорез, удары ветра стали сильнее. «Мэри Энн» так кренилась, что с подветренной стороны палубу заливало водой, словно судно шло под полными парусами. Форштевень вздымал фонтаны брызг; шхуна то вставала на дыбы, то с головокружительной быстротой падала вниз, врезалась в волны, пытавшиеся отбросить ее назад.
      – Хай-и-и-и-и! – закричал Херб во всю глотку. – Мы еще покажем, на что мы способны, старуха моя!
      – Она выдержит? – спросил ошарашенный Джон, когда судно врезалось в очередную волну с силой грузовика, наскочившего на кирпичную стену.
      – Она рождена для этого, малыш! – сказал Херб. – Настоящая посудина выдержит все, для чего предназначена.
      Деревянная обшивка вздрагивала и трещала, но «Мэри Энн» твердо держала курс, и, проверив насосы, течи Херб не обнаружил.
      В непрерывной борьбе с северным ветром путь до острова занял почти два часа; наконец они вошли в бухту, и на них опустилась долгожданная тишина, внезапно нарушенная собакой Тодда Хаспера. Очередной Сатана оказался огромным черным зверюгой, напоминавшим пантеру. Когда шхуна стала приближаться к берегу, пес выбежал на причал и начал метаться из стороны в сторону с бешеным лаем. Херб Эндрюс попытался направить на него прожектор.
      – Что будем делать? – спросил он. – Здесь мне тебя не высадить.
      – Не знаю, – неожиданно смутившись, сказал Джон. Почему собака не на привязи, если Барт на острове? Джона охватил страх, что отец и вправду умер, что его вранье об отце, придуманное для Колфилда, может оказаться правдой. Однако, выяснить это, не рискуя попасть в зубы собаки, готовой любого разорвать на куски, казалось невозможным.
      – У меня внизу есть дробовик, – сказал Херб, сделав пару кругов вблизи причала, пока собака продолжала неистовствовать на берегу. – Почему бы тебе не снести этой твари башку?
      – Подождите, – сказал Джон. Он увидел, как кто-то спускается к берегу по тропинке с фонарем в руках. Когда огонек достиг причала, Херб Эндрюс направил туда прожектор. Луч осветил Тодда Хаспера, одетого в драное пальто. Его лицо с крючковатым носом, изрезанное морщинами, перекосилось от злобы. Старик в упор уставился на прожектор, не проронив ни слова.
      – Это я, Джон Хантер! – крикнул Джон. – Собаку привяжите!
      Казалось, старик не слышит. Эндрюс, чтобы уменьшить шум, вырубил двигатель и протянул Джону рупор.
      – Это я, Джон Хантер! – что было мочи снова прокричал Джон. – Привяжите собаку!
      Не говоря ни слова, старик повернулся и побрел вверх по тропинке, оставив собаку метаться по причалу.
      – Послушайте! – обозлившись, крикнул Джон. – Если вы не уберете собаку, я ее пристрелю!
      Хаспер замедлил шаг. Джон повернулся к Хербу:
      – Дайте, пожалуйста, ваше ружье.
      Херб скрылся под палубой и вскоре появился вновь, держа в руках двухстволку.
      – Заряжено, – сказал он. – Позволь, я сам. У меня давно уже руки чешутся.
      – Сделайте сначала предупредительный выстрел, – сказал Джон.
      Херб выстрелил в воду. Услышав выстрел, Хаспер выбежал на конец причала, и раздался его голос, перекрывший собачий лай:
      – Нет! Нет!
      – Тогда привяжите его, – мрачно сказал Джон. Хаспер пристегнул к ошейнику животного цепь и встал, широко расставив ноги. Когда шхуна причаливала, казалось, собака взбесилась, и, чтобы удерживать ее, Хасперу потребовалось напрячь все свои силы. Херб Эндрюс протянул Джону ружье.
      – На-ка, – сказал он. – Лучше прихвати ружье с собой. Этот сумасшедший идиот может отпустить пса.
      С ружьем под мышкой Джон стал спускаться на берег.
      – Подожди! – окликнул его Херб. – Фонарь тоже возьми. На причале полно дыр.
      Взяв фонарь в одну руку, а ружье в другую, Джон ступил на причал. В луче прожектора Херб продолжал держать Хаспера и обезумевшую собаку.
      – Папа здесь? – прокричал Хасперу Джон, но либо старик не хотел отвечать, либо не смог его расслышать из-за шума, производимого зверем.
      Джон с отвращением повернулся и пошел к берегу, выбирая себе дорогу среди дыр и прогнивших бревен. Добравшись до тропинки, он побежал. В ветвях деревьев над головой пронзительно свистел ветер.
      «Ничего странного, что не горит свет, – утешал он себя, подходя к гаражу сзади большого старого дома на холме. – Сейчас половина третьего ночи, и, конечно же, свет погашен». Однако кое-что показалось странным. Повсюду на грязной земле у входной двери гаражного помещения виднелись только следы собачьих лап и никаких больше. Еще сильнее, чем раньше, Джона охватило дурное предчувствие, что отец болен, если не умер вообще.
      «Нет, – решил он, – этого не может быть. Если бы он заболел, Тодд Хаспер позаботился бы о нем, а в случае смерти меня бы поставили в известность.
      Почему в грязи нет следов Хаспера?»
      «Может, здесь никого нет, – подумал Джон. – А может, папа заболел и перебрался к Хасперу».
      Обуреваемый страхом, Джон поднялся по ступеням темного крыльца, чуть не поскользнувшись на собачьем дерьме, и заколошматил в дверь. Ответа не последовало. Он ясно представил себе, как в доме лежит мертвый человек, возможно, мертвый уже несколько недель. Прислонив ружье к стене дома и поставив фонарь на крыльцо, он закричал во всю силу своих легких:
      – Пап! Пап! Впусти меня! – и обрушил на дверь град ударов, так колошматя по дереву кулаками, что содрогалось все здание.
      – Да? – вдруг послышался изнутри слабый голос Барта. – Да? Да? Кто там?
      – Это я! Твой сын! Это Джон!
      Дверь открылась, и в ней со свечей в дрожащей руке появился Барт, одетый в запачканную и мятую офицерскую форму лейтенанта. Он не брился уже несколько недель, и с его подбородка свисала жидкая восточного вида бородка.
      – Джон! – поразился он. – Джон! Что ты здесь делаешь?
      – Я приехал поговорить с тобой кое о чем, – сказал Джон.
      – Почему у тебя ружье?
      – Боюсь собаки.
      – С тобой все в порядке? Что-нибудь случилось?
      – Все нормально. Давай выпьем кофе и поговорим.
      – Хорошо, – сказал Барт и зажег масляный фонарь.
      – Что с электричеством? – спросил Джон.
      – Этот ублюдок Хаспер… Мы подрались. И он отключил наш дом.
      – Подрались?
      – Сволочь сумасшедшая, – продолжал Барт. – Он не хотел больше привязывать собаку даже несмотря на то, что псина порезала всех овец и ягнят, которых должна охранять. Я избавлюсь от него.
      Он зажег еще один фонарь.
      – Собака нападала на тебя?
      – Все одно – я теперь не выхожу из дома. Только летом.
      – Как же ты достаешь продукты?
      – В подвале целый склад. Попросил Эндрюса привезти. Я здесь на полном самообеспечении.
      Джон прошел на кухню сварить кофе. Вид отца в старой форме, с тощей бородой, шокировал его, и, когда он ставил кофе на плитку, рука его дрожала.
      – Похоже, ты замерз, – сказал Барт. – Не хочешь выпить что-нибудь?
      – Спасибо, нет.
      – Ну и правильно. Держись от этого подальше как можно дольше.
      Барт достал из серванта бутылку, налил себе полный бокал виски и немного отхлебнул. Его передернуло; он зажег сигарету.
      – Зачем ты приехал? – спросил он. Джон сел за кухонный стол напротив него.
      – Я полюбил одну девушку, отец, – сказал он. Барт издал короткий высокий смешок.
      – В твоем возрасте это неудивительно. И кто же она? Юная Джоргенсон?
      – Да.
      – Что ж, прими поздравления, – сказал Барт, и в его голосе Джон не услышал упрека. – Она очень милая.
      – Я хочу жениться на ней.
      – Прямо сейчас?
      – Сейчас, – сказал Джон.
      – Ты слишком молод. Это глупо. Жениться в восемнадцать лет! – Барт пристально посмотрел на него. – У тебя неприятности?
      – Нет. Вернее, да. Мы хотим пожениться, и мне нужна помощь.
      – О, нет, – тяжело вздохнул Барт. – Только не в этом возрасте!
      – У нас будет все в порядке, – ровным голосом продолжал Джон. – Мы поженимся и приедем сюда.
      – Боже мой! – простонал Барт.
      – Мне нужно занять денег. Потом я верну.
      – Боже милостивый! – в отчаянии проговорил Барт.
      – Может быть, я еще смогу попасть в университет, – сказал Джон. – Но пока что мы хотим приехать сюда.
      Трясущейся рукой Барт поднес к губам стакан.
      – Когда-то ты говорил, у тебя есть деньги, отложенные на мое обучение, – продолжал Джон. – Сейчас, чтобы пожениться и приехать сюда, мне нужно около трехсот долларов.
      Барт встал и начал расхаживать взад-вперед.
      – Вопрос не в деньгах, – сказал он.
      – А в чем?
      – Ты не видишь того, что вижу я, – ответил Барт, продолжая вышагивать и попивать виски. – Господи, вот сидишь ты, восемнадцатилетний парень, а вот я в свои сорок с лишним лет, и мы видим две совершенно разные вещи.
      – И что же ты видишь?
      – Прежде о том, что видишь ты. Ты видишь симпатичную девушку. Ты видишь, как прекрасна любовь. Ты не испытываешь никакого стыда, Джон, хотя сделал с милой юной девушкой страшную вещь. Все, что ты видишь, это любовь и симпатичная девушка, а этого недостаточно.
      – Думаю, я вижу больше, чем это, – сказал Джон.
      – Ты видишь свою ответственность, и в этом ты проявляешь себя с хорошей стороны, лучше, чем я. Но этого недостаточно.
      – Что же еще?
      – Скажу, что вижу я сам, – повышая голос, сказал Барт. – Я скажу тебе правду, Джон. Это больно, но лучше выложить все начистоту.
      – Какую правду?
      – Начнем с меня. Это касается тебя. Отец я никудышный, Джон, и хорошим отцом никогда не был. У меня целый набор недостатков, и ты уже достаточно взрослый, чтобы задуматься о них, потому что они сказываются и на тебе, потому что они составная часть моей плохой наследственности, равно как и твоей. Я сказал, что мы видим вещи по-разному. Я вижу вещи такими, какие они есть на самом деле.
      Он остановился и сделал еще глоток, уронив на пол несколько капель.
      – Какими же?
      – Сейчас скажу, Джон. Это трудно, но иногда приходится говорить правду. Я малость ненормальный, Джонни – все об этом знают. Это как в шутке, где один человек говорит: «Может быть, я сумасшедший, но я не дурак». Это обо мне.
      – А к нам-то какое это имеет отношение?
      – Я тебе объясню, – сказал Барт. – Давай смотреть правде в глаза.
      Он перестал расхаживать и, встав прямо перед Джоном, указал на его лицо пальцем.
      – Ты, Джонни, сын алкоголика. Ты внук самоубийцы, правда, это тщательно скрывается. Ты ведь не знал об этом, не так ли? У тебя действительно плохая наследственность; в восемнадцать лет ты зачал ребенка. Теперь ты видишь, что все это значит, Джонни? Никакой романтики. Одни проклятые низменные заботы; мы сидим в них по уши и не можем выбраться.
      – К нам это не имеет ни малейшего отношения…
      – Неужели? Я и Сильвия, твоя испорченная мать! Спит с наставником, будучи еще моложе, чем ты теперь. Тебе уже достаточно лет, чтобы ты все понял, Джонни. Хватит секретов. Кота выпустили из мешка– даже всех котов: страшных, шелудивых, грязных, воющих котов наследственности. Ты должен их видеть. Если остаться с ними в темноте, они убьют тебя!
      – Не вижу, как эту теорию можно применить ко мне, – механически произнес Джон. Он уже стоял, держась очень прямо, спиной к окну.
      – Ты – один из них, Джонни. Шелудивый кот, как и все мы. Я – алкоголик. Твоя мать и того хуже, а теперь и ты, Джонни, восемнадцатилетний мальчик с беременной девочкой. Теперь ты видишь то, что вижу я, Джонни? Этого вполне хватит, чтобы заплакать!
      – Молли не такая.
      – Все, что ты видишь, это милая девушка!
      – Моя Молли – она не такая!
      – Не будь сентиментальным! – закричал Барт. – Ты уже взрослый и должен смотреть фактам в лицо. Тебе предстоит не жениться, а лечиться.
      – Нет.
      – Я найму не священника, а психиатра!
      – Я женюсь.
      – Могу сказать, чем это кончится, если ты так поступишь. На свет появится еще один несчастный ребенок, еще один алкоголик и еще один соблазнитель девиц!
      – Нет!
      – Голова у меня работает, Джон, несмотря на выпивку, и я буду настаивать на разумном решении.
      – Каком?
      – Из денег, отложенных для тебя моей матерью, я выделю на аборт, – лицо Барта искривилось. – Аборт не такая уж плохая штука. Жаль, что матушка не прибегла к нему перед тем, как родить меня.
      – Молли! – воскликнул Джон.
      – Помогать тебе жениться я не стану!
      – Молли! – повторил Джон.
      – Должен же у тебя быть хоть какой-то разум! То, что ты испорчен, от этого никуда не денешься, но не обязательно при этом оставаться дураком! Если ты женишься, вы разведетесь еще до того, как тебе исполнится двадцать один год!
      – Молли! – сказал Джон. – Она…
      – Ты не лучше, чем твоя мать!
      – Молли, – сказал Джон, – она не такая, как ты говоришь. Может быть, я – да. Не знаю. Но моя Молли, она не уличная кошка. Не знаю. Ты говоришь, симпатичная девушка и все; нет, здесь не только это. Не только это! Это я тебе говорю, проклятый ублюдок, что б тебе провалиться вместе со своим великим умом! Говори, что хочешь, но здесь не только это!
      Джон повернулся и выбежал из дома.

Глава 29

      На улице Джон схватил ружье и фонарь, стоявшие на крыльце, и побежал назад к причалу. На полпути он в замешательстве остановился. Куда он? У него почти не осталось денег. Что он собирается делать дальше? Доехать на попутных к Молли, забрать ее из школы? Оставлять ее там одну он, конечно, не может. И куда они поедут? «Найду работу, – подумал он, – можно подрабатывать игрой на пианино, на худой конец грузчиком. Однако это потребует времени, а деньги нужны сейчас, чтобы им продержаться хотя бы несколько дней, пока они не поженятся». Деньги. Ему казалось– оттого, достанет он их или нет, зависит все. Может, что-нибудь продать? Он стоял в темноте, под пронизывающим насквозь ветром, и вдруг ему в голову пришла идея. Он снова помчался вверх на холм, но не к гаражу, а к старой гостинице. Его ум работал быстро и четко. Все окна и двери, конечно, заперты. Нет, на веранде есть застекленная дверь. Подбежав к ней, он увидел, что эта дверь закрыта от шторма тяжелым деревянным щитом, однако рядом находилось окно, не защищенное ставнями. Без колебаний он выбил стекло прикладом ружья и засунул руку внутрь, пытаясь сдвинуть шпингалет. Он настолько проржавел и затек старой краской, что никак не поддавался. Отступив в нетерпении на шаг, он схватил ружье за ствол и, действуя им, как дубинкой, выбил все стекла и проломил раму. Осторожно пробравшись внутрь, ступил на пол гостиной и поднял фонарь повыше. Слабо освещенное помещение старого дома предстало перед его глазами, словно пещера неизвестного чудовища. Пианино, на котором он играл еще мальчиком, покрывала рваная простыня. Внутри было холодно, и разбитое стекло на полу блестело, как лед. Действуя быстро и не обращая внимания на производимый им шум, Джон спустился в подвал. Внизу было влажно, впереди раздавался шорох лап убегающих крыс. Джон открыл дверь в кладовую и нашел там несколько старых чемоданов с облезшими следами ярких этикеток европейских курортов, где когда-то отдыхали его предки. Местами кожа покрылась зеленой плесенью, но некоторые чемоданы были вполне пригодны. Джон выбрал себе один, средних размеров, вернулся в гостиную и начал шарить по ящикам высокого старого вишневого комода. Он нашел кожаный футляр с шахматами слоновой кости, привезенными когда-то дедом из Индии, тщательно завернутые в газеты старинные французские часы. Сорвав с пианино простыню, он запеленал в нее часы вместе с их прозрачным куполом и уложил их вместе с шахматами в чемодан. Дальше он направился к буфету, где в тяжелом ящике тикового дерева хранилось бабушкино столовое серебро, подаренное ей на свадьбу. Сверху лежал кусок бархата с кармашками, покрытый плесенью, для хранения чайных ложек. Он набил чемодан настолько, чтобы справиться с ним, закрыл его и вытолкнул наружу через окно. Не удостоив гостиную прощальным взглядом, Джон последовал за чемоданом и, вылезая, слегка оцарапал кисть руки куском торчащего стекла. Неловко подхватив одной рукой ружье и фонарь, он взял тяжелый чемодан в другую руку и поспешил вниз к причалу. Вдалеке все еще рычала собака Хаспера; ветер усиливался.
      На конце причала он остановился, боясь споткнуться в темноте и провалиться сквозь прогнившее дерево. «Если я сломаю ногу или погибну, – подумал он, – Молли это не поможет». Он представил себе черную, как чернила, воду, бурлившую под ним. По небу неслись рваные низкие облака, скрывая луну и звезды. За пределами освещенного кружка, выхваченного из темноты фонарем, нельзя было разглядеть ничего, и самый конец причала оставался невидим среди набегавших волн. Джон поставил свою ношу и передохнул, прежде чем продолжить путь.
      – Эй, на палубе! – крикнул он, разглядев впереди смутные очертания шхуны.
      – Эй! – раздался в ответ голос Херба Эндрюса. – Что там у тебя?
      – Кое-что из моих вещей. Осторожно, они тяжелые!
      Джон помог Хербу отдать швартовые, и они вернулись в Харвеспорт. Остаток ночи он провел на шхуне. Утром умылся холодной водой из ведра, переоделся и сошел на берег с тяжелым чемоданом, чтобы успеть на автобус до Бостона.
      На площади Коллей-сквер он прошелся по магазинам, предлагая каждый раз только по одной вещи, чтобы избежать подозрений в воровстве. На этот раз он не злился, когда ему предлагали низкие цены. Собственно говоря, он вообще не испытывал никаких эмоций. Мир виделся сквозь дымку, как во сне, чувства казались умерщвленными. Автомобильные гудки, кричащие вывески с рекламой салонов, баров и танцевальных залов, толпы моряков на улицах, непроницаемые лица мужчин за прилавками магазинов подержанных вещей – все это слилось в единую путаную картину, слишком фантастическую, чтобы обращать на нее внимание. Попадая на прилавок, завитушки на ручках бабушкиных ложек, которые он так хорошо помнил, уже не казались знакомыми. В одной из витрин он увидел свое мутное отражение: нерешительная фигура с французскими часами в руках, завернутыми в простыню, словно младенец в пеленки, – какая-то нематериальная тень, а не человек; у него возникла странная неуверенность, жив он или мертв.
      Один антиквар дал за часы хорошую цену. В общей сложности он сумел продать содержимое чемодана почти за четыреста долларов. По дороге к автобусной остановке ему попалась стоянка подержанных автомобилей, где среди прочих машин, выставленных на продажу, его внимание привлек допотопный «Плимут» за девяносто девять долларов. Прикинув все концы, которые ему предстояло проделать, Джон купил эту машину. «Очень важно с самого начала экономить каждый цент», – подумал он. На машине он доберется не только до Вирджинии, но и в любое другое место, куда они поедут с Молли, почти за те же деньги, что и на автобусе; с другой стороны, в случае необходимости в машине можно переночевать. О человеке с машиной нельзя сказать, что он совершенно бездомный.
      По дороге в Брайервуд Джон брал всех попутчиков подряд, наполнив машину до отказа. Однажды ему попался солдат-отпускник из Техаса, а может быть, и в самовольной отлучке; ехали с ним и отец шестерых детей, странствующих в поисках работы, и моряк торгового флота, спешивший на свидание к любимой девушке в Джорджию, и маленький мужчина, который несколько часов сидел не шелохнувшись и не рассказал о себе ни слова, а только изредка загадочно улыбался.
      Когда Джон добрался до Брайервуда, было уже воскресенье, и в общем зале школы для учениц и их посетителей накрыли чай. Некоторые девушки, которым разрешили на выходные уехать, только что вернулись и прощались со своими спутниками. В зале царила веселая оживленная атмосфера.
      Молли вышла к нему в пять, все еще бледная, но без следов безысходности на лице или в поведении. Они сели, низко наклонив головы над чашками чая, окруженные смеющейся молодежью. Вкратце Джон рассказал о последних событиях.
      – Что будем делать? – спросила она.
      – Поедем в Ричмонд или еще куда-нибудь и поженимся. После этого…
      – Что после?
      – У меня есть деньги, чтобы продержаться какое-то время, – сказал он. – У нас будет полно времени подумать.
      – Когда мы поженимся, мне будет не так страшно, – сказала она.
      – Ты можешь выдумать какой-нибудь предлог, чтобы уехать из школы? Плохо, если они вызовут полицию.
      – Обмануть мисс Саммерфилд ужасно трудно.
      – Тогда едем, и все, – сказал, поднимаясь, Джон. Молли боялась, что, если она пойдет в комнату за чемоданом, ее могут заметить, поэтому без промедления они вышли из общего зала и, стараясь вести себя как можно более естественно, забрались в машину.
      Старый двигатель завелся сразу, и Джон отъехал от тротуара. По городу он ехал медленно, чтобы не привлекать внимания, но, выехав на открытое шоссе, он придавил акселератор в стремлении поскорее убраться подальше от Брайервуда. Минут пять они ехали молча. Он думал, что, очутившись с ней наедине, он испытает счастье, однако воцарившееся между ними молчание становилось гнетущим. Он хотел спросить, рада ли она, но такой вопрос прозвучал бы, как насмешка. Бледное лицо Молли выражало решимость и храбрость, но никак не радость.
      – Маленький городок будет лучше, – неожиданно выпалил Джон.
      – Что?
      – Расписаться в маленьком городке может оказаться легче, чем в Ричмонде.
      – Хорошо.
      «Молли, – хотел сказать он, – о, Молли, что с нами происходит? Бегство с целью обвенчаться должно быть романтичным, что ли, оно не должно быть таким».
      – Я люблю тебя, – вдруг сказал он. – Я люблю тебя, Молли.
      – О, Джонни!
      – Да, милая?
      – Что нам делать?
      – Пожениться, конечно!
      – Я имею в виду потом.
      – Я найду работу. Я умею делать многое. После короткой паузы она сказала:
      – Мы обманываем себя, Джонни.
      – Ты это о чем?
      – Думаю, никто нас не обвенчает. Мы слишком молоды.
      – Мы можем сказать, что ты старше.
      – Они догадаются.
      – Им нас не остановить! – вспылил Джон и прибавил ходу.
      Однако предсказание Молли оказалось верным. Когда в Роксфорде, небольшом городке в двадцати милях от Брайервуда, они зашли в невзрачное кирпичное здание, служившее здесь городской ратушей, и сказали, что им нужно зарегистрировать брак, тощий лысый клерк с разводами от пота на рубашке безразлично взглянул на них и спросил:
      – Сколько вам лет?
      – Двадцать один, – поспешно сказал Джон, не зная точно, с какого возраста разрешено вступать в брак, но полагая, что угадал. – По двадцати одному и ей, и мне.
      – Свидетельства о рождении у вас с собой? – задал вопрос клерк, и Молли послышалось в его голосе презрение. За спиной раздалось шуршание газеты, и только тут она заметила с полдюжины людей, без дела сидевших на скамейке и с интересом за ними наблюдавших.
      – Нет, – сказал Джон, – но нам их пришлют.
      – Приходите, когда они будут у вас на руках, – сказал клерк и резко повернулся к ним спиной, словно видеть их ему было неприятно. Высокий мужчина в линялом комбинезоне, сидевший на краю скамейки, сплюнул в урну. Выходя, Молли оперлась на руку Джона, едва сдерживаясь, чтобы не побежать.
      – Мы можем поехать в другой штат, – сказал Джон, когда они уже сели в машину. – Наверняка есть места, где нас зарегистрируют.
      – Да, – ответила Молли, стараясь забыть лица рассматривавших ее мужчин на скамейке. «Гости на моей свадьбе», – думала она, подавляя в себе припадок истерики и вспоминая мужчину с коричневыми зубами и неровной щетиной, который плюнул, и другого, толстого бродягу с заплывшим лицом и водянистым взглядом, сидевшего рядом.
      Джон запустил двигатель. За городом дорога пошла на подъем, и старая машина натружено заревела, когда Джон включил сначала вторую, а потом третью передачу. Из моторного отсека доносился тревожный стук.
      – Куда мы едем? – спросила Молли.
      – Я думал попробовать махнуть в Мэриленд, – сказал он, совсем не будучи уверенным, что они едут в направлении Мэриленда, но стесняясь признаться в том, что едет без всякой цели, лишь бы подальше от клерка и лиц на скамейке в ратуше. После подъема дорога круто шла вниз и заканчивалась в низу длинного склона поворотом под железнодорожным мостом. Джон включил прямую передачу, и машина начала разгоняться. Он сидел за рулем в застывшей позе, и, когда стрелка спидометра перевалила за пятьдесят миль, он хотел притормозить, но не стал: растущая скорость завораживала его. Машину потряхивало. Снизу надвигался железнодорожный мост с белыми буквами на черном металле, слишком далекими, чтобы их разобрать. Стрелка миновала цифру 60, и тут Джон внезапно вспомнил Билла Норриса. Его озарила мысль: сейчас не надо делать ничего, ровным счетом ничего, и все проблемы разрешатся сами собой; если еще несколько секунд он ничего не предпримет, то машина разгонится до семидесяти, и, когда она домчится до моста, будет уже поздно поворачивать или останавливаться. Джон бросил взгляд на Молли, завороженно смотревшую вперед. Испуга не было на ее лице, но она крепко сжимала лежавшие на коленях кулаки. Теперь можно было прочитать буквы на мосту: «ПРИМОРСКИЙ АТЛАНТИЧЕСКИЙ МАРШРУТ». «Еще пару секунд, и не нужно принимать никаких решений», – подумал он, но встряхнул головой, выводя себя из состояния транса, и судорожно выжал педаль тормоза; машина успела подчиниться, стала управляемой и вписалась в поворот. Молли уткнулась лицом в колени и заплакала; он впервые за многие годы видел ее плачущей. Джон остановился у обочины, и, обняв ее, почувствовал, как сильно ее трясет. С минуту они сидели, крепко обнявшись. Потом непонятно бесстрастным голосом она сказала: