- Вот это он оставил у меня незадолго до того, как его увезли. Я во время шухера тетрадочку за печку сунула. Да, милок, у нас печки в сохранности стоят, никто их не разбирал. Фима велел какому-то Глебу тетрадку вручить, но я лучше тебе, все-таки я тебя сорванца знаю. Хранить дальше у себя страшно... Ты как думаешь, если Фиму от тихости вылечат, он что буйным станет?
      Соломон Пинес занимал своей телесностью отдельную жилплощадь, поэтому я спокойно узнал через справочную адрес и не стал его тревожить предварительным звонком. Но вначале попытался разобраться в записях, оставленных для меня Фимой. Чувствовал, значит, шельмец, что я рано или поздно с ним пересекусь. Однако ничего толкового я в заветной тетрадке не нашел. Тот же треп, что и в 1978 году, насчет того, как в мир как в горшок должна влиться порция света, которая достанется то ли совсем темным, то ли инстанциям посветлее. Плюс назывались точки, которые образуют канал для прохождения энергетического импульса. Все сплошь библейские и каббалистические названия. "Адам", "Ной-Потоп", "Авраам-Ур", "Лилит", "Авраам-Фараон", "Бушующее облако", "Собирание искр" и так далее. Все хорошо, только никаких привязок к месту и времени. Просто обозначение судьбоносных моментов.
      Ахинея ахинеей, но тетрадку я в сортир унес не сразу, а сперва сфотографировал ее мозгами. То есть, специально не хотел, но она крепко мне в память въелась. Может, потому что Соломон Пинес мне назначил крепкое лечение.
      Мы с ним встретились, когда я сидел на лестничном подоконнике в его доме.
      - Опять подоконник, - сказал Пинес, с натугой переставляющий ноги со ступеньки на ступеньки. Да и борода у него как-то пожухла и усохла, словно ее долго жевали. А может на ней просто отразился ход времени. - Вы одноклассник не то Фимы, не то Лизы.
      - Фимы, - напомнил я. - Как он?
      - Прочно в клетке. Можно писать в комитет ООН по птичьим правам, но в результате, разве что побольше зернышек ему насыплют. Кстати, спасибо вам за ту вечеринку. Не за то, что хотели сигануть из окна, а потому что спровадили Сючица.
      Пинес отпер дверь и я без особого спроса вошел следом.
      - Не стало Сючица, КГБ отвязался от Лизы и она смогла спокойно упорхнуть. Сейчас она в Бостоне, что говорится, не бедствует.
      - Ваш телефон дала мне соседка Фимы, - предупредил я возможный вопрос.
      Мы уже добрались до гостиной.
      - После развода тут некоторое запустение, - вздохнул Соломон и он был прав. Комната смахивала на мусорный бак, потому что была завалена книгами, бумагами, банками, склянками, рисунками, тарелками с остатками какой-то еды, бутылками пустыми и бутылками с чем-то на дне. Это напоминало логово психа, а не жилище нормального советского психиатра.
      "Ненормальный" советский психиатр налил мне и себе, в посуду, которую он, видимо, недавно использовал для приема какого-то горького лекарства.
      - Иных уже нет, а те далече, примем за здоровье Лизы, Фимы, тех, кого мы знаем и тех, кого мы надеюсь, никогда не узнаем.
      После окропления внутренностей алкоголем я добавил.
      - Мне тоже нужна психиатрическая помощь. Собственно поэтому я и появился.
      - Всем нужна. А мне не нужна что ли?
      - Я серьезно, Соломон Абрамович.
      - И я серьезно. После того происшествия на окне мне было с вами все ясно.
      - Но сейчас у меня другие закидоны. Вы практикующий врач?
      - Я работаю не только в Скворцова, но и в Степанова. Как говорят у нас на Молдаванке, вы хочите песен, их есть у меня.
      Для начала я рассказал доктору Пинесу о навязчивой роже-кляксе. Тот отреагировал вполне положительно, потому что у себя в больнице служил в отделении для буйных граждан, которым морды всякие не только советовали, но и приказывали грозными голосами. Даже корчили страшные гримасы. Однако Соломон поразительным образом считал, что указанные случаи не столь уж далеки от нормы.
      - Исторически так сложилось, что психика человека, и господина, и товарища, склеена из очень разных словно соперничающих кусков. Древние египтяне - не дураки, кстати - делили душу на Ка, Ба и Ах. Каждый из этих кусков был орудием какого-нибудь из божеств. Древние греки были уверены, что именно олимпийские боги им нашептывают всякие страсти и собственно от человека, даже героя, мало что зависит. Первая монотеистическая религия иудаизм - а следом и другие, покончив с многобожием, как бы склеили душу. А заодно возложили на индивидуя, получившегося в результате такого склеивания, всю ответственность перед Всевышним. Естественно, что требования и установления Неба редко кем исполнялись, в грехах и вредных мыслях стали виноваты бесы, позднее шпионы и враги народа, а ответственность за все дела была возложена на начальство.
      - Значит вы, Соломон Абрамович, не разделяете мнений древних египтян, греков и их продолжателей, что разные потусторонние силы держат нас в роли игрушек с дистанционным управлением?
      - Да ну вас. Просто одни куски мозга перешли к нам от рептилий, другие от рыб, третьи от обезьян, вот они и спорят между собой.
      Через три дня я снова навестил частного психиатра и вышел от него с новым американским средством в кармане, которое как было завезено в обычную больницу вместо номенклатурной "Свердловки", так сразу его расфуфырили и пустили налево да направо.
      Однако ни имени этого нейролептика, ни собственно названия химического соединения, я не встретил в полной медицинской энциклопедии и фармакологических справочниках, которые нашел в Публичке. Что ж, средство-то новое и импортное, и седативное, и антипсихотическое, поэтому надо поскорее пустить внутрь организма.
      Явившись тем вечером в гостиницу, я первым делом глянул в календарь, не случились ли сегодня у кого-нибудь именины, свадьбы, поминки и так далее, не звякнуть ли мне кому-нибудь. Я давно заметил, что вежливые звонки развивают благожелательность по отношению к моей персоне. Кроме того, я привык, что разговоры по телефону дают элегантную возможность сократить период общения с супругой. Давно уже самыми приятными в нашем браке являлись периоды необщения друг с другом.
      Одно время Надежда чуть было не переселилась к своему подводнику, но тот, не справившись с проблемами головы, врезался на своих жигулях в какую-то твердь и повредил себе "корешок", после чего перестал радовать дам. Случилось это еще до того, как мы перебрались в Москву.
      И в столице нашей родины, если точнее в соседнем доме, нашелся заменитель подводника - пенсионный офицер-пограничник, у которого вся квартира была заполнена Джульбарсами, верными Русланами и прочими отставными служебными псами. Моя супружница как раз завела пуделька и имела полное основание два раза в день уединяться с любимым человеком под лай немецких овчарок, пытающихся закусить ее собачонкой. Между прочим, из-за такого романа голос ее стал лающим. А однажды Надя преподнесла мне гонорею, видимо собачник не хранил ей полную верность. Болезнь я задушил таблетками, известными мне со студенческой скамьи, но с тех пор спальное место супружницы обязательно обходил стороной. Что же касается близнецов Константина и Матвея, то они во мне нуждались еще меньше, чем полярная станция. У них возникли подружки, тоже как правило близняшки, с которыми они закрывались в "детской" комнате и занимались там чем-то, вызывающим сильное хихиканье.
      В Ленинграде у меня имелась одна знакомая "гейша", но обозрев календарик, я решил начать с Пети Киянова - вчерашняя дата как раз помечена крестиком как день его рождения.
      - Здорово, Петр, желаю тебе сибирского здоровья, японского магнитофона, американского автомобиля...
      Голос у бывшего сослуживца оказался словно у человека только что пережившего сильный понос. Причина страданий стала быстро известной майор Затуллин со своей проверкой.
      - Глеб, этот хрен полез в материалы семьдесят седьмого, даже семьдесят шестого годов. Все трындел, кто и почему выпустил Иосифа Рейфмана и Елизавету Розенштейн за бугор, вместо того, чтобы устроить их на мордовские нары. Мол, Рейфман и Розенштейн, будучи инфекционистами-микробиологами, только и делали, что трудились на ЦРУ. Это, дескать, доподлинно известно. И вот такая нервотрепка на день рождения.
      - Мало ли что сейчас доподлинно известно. Главное, что было доподлинно известно тогда. Документы-то все в порядке.
      - В том-то и дело, что не совсем. В двух регистрационных журналах расхождение записей по гражданке Розенштейн.
      - Ну и что такого? По указанию начальства, Безуглова, например, могло быть изменено решение по делу.
      - Да пойди найди Безуглова, он уже три года как на пенсии, сейчас где-то задницу в теплом море полощет. А Затуллин здесь.
      - Ну не дрейфь, старик. Как-нибудь все рассосется.
      И под возмущенные вопли Киянова о том, что затуллины не рассасываются, я надавил рычажок. Ясно было, что Андрей Эдуардович откопает Безуглова и тот вспомнит, кому поручал перерегистрацию. Тогда мне капец с гарантией. Но эта неприятность случится отнюдь не сегодня вечером.
      Я набрал номер своей "гейши" - девушки с половинкой нанайской крови, которую она выдавала за японскую, чтобы с полным основанием рассуждать о самураях, хокку, то-ю-но, кабуки, Хокусае, Уэмуре Морихее, Басе и Юкио Мисиме. После звонка она явилась ровно через полчаса - пожалуй и гонщик на "Мак-Ларене" преодолел бы дистанцию медленнее. Чтобы провести нанайку-японку в номер, пришлось помахать перед администраторшей своей книжицей, дескать предстоит беседа с добровольным помощником.
      "Гейша" хотела порассуждать о творчестве Кобо Абэ, в ответ я грубо велел ей полезать в койку. Наверное, потому что Затуллин настроение испортил, да и писателя Абэ я терпеть не в силах. (Чего стоит описание того, как солдат, изнасиловавший одну дамочку, тут же рядышком начинает мочиться.) По ходу интимного дела моя девушка томно выздыхала, но время от времени приоткрывала свой хитрый раскосый глаз и было видно, что это все сплошное притворство. В самом деле, вряд ли я был удачен, ведь голова-то другим занята.
      Наконец, я ей предложил покемарить, а себе дал команду сходить в ванную. Но там, где было много стекла и теплой воды, я подумал, не пройтись ли осколком по венам, сосуды-то после согревающего душа наиболее податливы. И все - никаких затуллиных, начнется полет без времени и пространства в царстве мечты.
      Но сразу вспомнились туши свиней из рекламного ролика какой-то западной фирмы, который крутили на выставке в Гавани. Они выезжали из жизни на конвейере, сливая кровь из перерезанной глотки в кафельный желобок. Нет, даже пуля в затылок и то достойнее.
      Я выдавил нейролептическое "колесо" из упаковки, предложенной доктором Пинесом, и хорошо запил из-под крана.
      Потом разложился на скрипучей гостиничной кровати. "Гейша" стала лечить меня от дерьмового настроения своими восточными способами, вначале японскими, а потом все более нанайскими. Массаж шияцу вдоль позвоночника и на затылок, расслабление, взгляд вовнутрь, в дзеновскую пустоту, в которой есть все необходимое (как в американском супермаркете), и из которой придет исцеление. В итоге "гейша" утробно заурчала как шаман и отправила меня в некий странный сон.
      Не совсем так. Стена комнаты вдруг стала расползаться посредине, в образовавшейся дыре показалось красномордое улыбающееся пятно с приветственным словом, а потом оттуда ко мне ринулся водяной поток, закружил и потащил, чтобы спустя какое-то мгновение оставить в слегка вибрирующей пустоте. Все устаканилось, но ненадолго.
      Вначале я увидел осу, которая воинственно бросилась на какого-то противного кузнечика и поразила его прямо в нервный узел у основания ног, потом еще пару раз ткнула ядом. Кузнечик был жив, как говорится в полном сознании, но недвижен, и оса могла с ним делать все, что угодно. Она и совершила то, что требовалось. Отложила яичко в животрепещущую плоть.
      После недолгого круговерчения я сам стал смотреть на мир глазами сестрицы осы.
      Пейзаж переменился, изображение добычи стало неудобным - как будто растянутым во все стороны и не слишком четким. Жертва бестолково задвигалась, после чего очертания ее прояснились и я нанес укол туда, где чувствовал дрожащий узел страха. Потом еще разок. Настал момент кайфа, от удачно проделанной работы и от того, что добыча сейчас совершенно спокойна и без всякого огорчения принимает свою участь.
      И опять замутнение. Я неожиданно обнаружил себя порхающим над крышей какого-то дома, она лопнула подо мной словно резиновый шарик и я нырнул прямо в чью-то комнату. Увидел физиономию Киянова, ворочающегося на кровати, и нанес укол в висок, потом еще раз - в межглазье. Из моей утробы потекла сладкая ядовитая жидкость в мозги бывшего сослуживца. А следом за ней устремился я сам. Я летал по позвоночнику Пети Киянова, то превращаясь в наэлектризованный всепонимающий шарик, то растягиваясь в разрядную змейку, которая врывалась в его черепной коробок и отдавала приказы студенистому содержимому. Сонный студень со всей большей готовностью воспринимал команды.
      Время стало сжиматься. Я видел одновременно Киянова, смирно лежащего в койке под боком у супруги, Киянова, с тревогой выбирающегося из постели, Киянова, спешно одевающегося и достающего гибкую пружинящую дубинку из ящика шкафа. Был одновременно Киянов, с озираниями садящийся в машину, Киянов, решительно мчащийся по пустынной улице, Киянов, уверенный, что надо вычеркнуть того, кто мешает ему спокойно существовать. Или это был я уверен? Наверное, я. Потому что аккуратист Киянов занялся несвойственной ему работенкой. Впрочем, и я был скорее зрителем, чем участником.
      Тем не менее, я оставил машину на Шестой Красноармейской. Легким шагом прошелестел к гостинице "Советской". Перебрался через металлический забор. Неподалеку нашлась дверь, через которую с кухни выпроваживали отбросы. Я спрятался за мусорным баком, потом, выждав момент, когда два мужика протащили парашу с помоями, юркнул ко входу и почесал по коридору. Путь продолжился по лестнице на следующий этаж, где собственно и располагалась кухня. Но добыча находилась еще выше. Прямо по лестнице я переместиться не мог, потому что на третьем этаже, у входа, торчала дежурная.
      Я подбегаю к распахнутому окну кухни и через несколько секунд оказываюсь на карнизе. Несколько шагов в сторону, потом пальцы входят в щели между бетонными блоками, беспроблемно подтягиваюсь вверх - ну и сила в последних фалангах! Как у альпиниста и скалолаза Киянова, который регулярно карабкается на Эльбрус.
      Через двадцать секунд я на подоконнике какого-то окна, что на третьем этаже. Окно ведет в коридор. Просовываю нож между ставень, пихаю и заодно проворачиваю - фрамуга без особого сопротивления поддается и открывается. Мягко, на носки, спрыгиваю вниз, хороший толстый ковер гасит звук соприкосновения с полом. За углом сидит дежурная, однако мне не надо показываться ей на глаза и лупить ее по кокошнику, потому что номер майора Затуллина именно в этом витке коридора.
      Подбираюсь на цыпочках к его двери. Совсем рядом за полированной доской полнозвучно слышатся голоса. Кто-то сейчас вывалит из комнаты, а мне некуда спрятать свою фигуру! Поблизости ни туалета, ни буфета. Я становлюсь справа от двери, которая открывается без особой резкости и поэтому почти без удара прикрывает меня. Выходят двое, мужик с дамочкой, разговор с Затуллиным ведется на пороге, тона вежливые, приглушенные. Видимо не дружки это и подружки, а подчиненные товарища майора. Люди движутся от меня вдоль по коридору к выходу, Андрей Эдуардович затворяет дверь. Я, повернувшись спиной к уходящим, делаю несколько широких скользящих шагов в противоположную сторону. На тот случай, если эта парочка обернется или заметит чего-нибудь на повороте боковым зрением. Тогда они просто посчитают, что какой-то постоялец гостиницы вышел из своего номера и отправился немного пробздеться - в гости, например.
      Парочка скрылась за горизонтом поворота, я выждал еще несколько секунд - не вернутся ли, а потом с нарастающим шумом шагов направился к нужной двери и постучал.
      Затуллин открыл почти сразу, похоже, решил, что вернулся кто-то из его недавних посетителей. И с порога, когда даже не поднял еще глаз на физиономию визитера, получил резиновой трубой, начиненной стальными шариками, в челюсть. Майор плашмя опрокинулся на пол, очевидно сразу случился перелом шейных позвонков. Но для верности я взял его голову за макушку и челюсть и резко дернул вправо. Через полминуты было ясно Затуллин надежно стал трупом и обителью распада.
      Я отделился от "донора" и время снова уплотнилось, накладывая эпизоды друг на друга - Киянов в коридоре третьего этажа, Киянов на стене. Киянов сползает по вертикальной поверхности, выискивая носками кроссовок какой-нибудь уступ и держась на крепких пальцах. Все очень профессионально. Киянов прыгает с карниза второго этажа вниз, вдоль баков прокрадывается к забору, перебирается через него.
      А потом я перестал видеть Петю Киянова. Наступило затмение и опять зоологическая картинка - из того самого ужаленного кузнечика, только уже околевшего, вылетают маленькие осочки. И снова повторилось круговерчение. Я пролетел сквозь стену, похожую на водопад, а красномордое пятно Апсу шепнуло мне вдогонку: "До встречи в теплых краях, твои верхние ворота закрываются". Я успел еще заметить вдалеке три фигуры, имеющие человеческие очертания, они как будто выглядывали из-за бугорка. Там был бес с пальцами, вымазанными в кровавой еде, демоница со свисающими титьками, строгий демон с гордо воздетым подбородком...
      Продрал глаза уже в своей кровати. И первым делом ощутил страстное облегчение. Случившееся - всего лишь мудацкий сон. Никого я не кокнул, и Петя Киянов тоже чист перед законом - я просто дрыхнул и по-фрейдовски высвобождал свои страхи.
      Конечно, Затуллин способен причинить мне большие неудобства, но я скорее сам себя угощу дубиной по черепу, чем буду проходить через этот маховик: арест, допросы, побои, трибунал, камеру, прошения, ожидания. Может еще вместо честного расстрела пустят как "куклу" спецназовцам на тренировки. Я с радостью ощущал облегчение от непроделанной работы, а когда, повернувшись, обнаружил рядышком свою нанайку-японку, то отдраил ее как и требовалось, с легким сердцем и пустой головой. В восемь утра мы покинули номер. Дежурный администратор в холле уже успел смениться и, оценив новую рожу, я просто сунул ей четвертак.
      Подбросив "гейшу" до дому, я порулил к Борееву. До обеда занимался программистскими делами, а на процесс принятия пищи меня неожиданно зазвала "баба-яга", у которой я застал и Сайко.
      - А, наш ведущий специалист по темным силам, - приветствовал меня генерал-полковник. - Или может просто бес?
      - Ну, если я просто бес, то вы натуральный Вельзевул, - ответил схожим "комплиментом" я.
      Бореев пощелкал кнопками на "обеденном" пульте, и через пять минут в кабинет из открывшейся дыры в стене вкатился колесный столик, накрытый на три персоны.
      - Я ознакомился с планом профессора перевести тебя, Глеб, в научные работники нашей будущей экспедиции. Это хорошая идея, - сказал Сайко, набрасываясь на булочки со сливками. - У тебя имеется пару месяцев, дабы узнать все, что известно товарищам ученым. В итоге, может быть, они возьмут тебя в свою брахманскую касту.
      - Касты, это пожалуй то, что нам нужно, - четко высказался Бореев. Если бы нас не морочили догматики, давно уже управители, военные, ученые, рабочие и крестьяне были бы распределены по четким категориям. Желание остаться членом касты служило бы, кстати, основным стимулом к работе. А кто недостаточно бы старался - попадал бы в касту под названием "мусор".
      - Правильно. Каждому свое. Хирургу - органы и операции, скульптору натурщиц, алкоголику - водку. - Сайко уловил что-то свое.
      - Так это ж Платон проповедовал, Михаил Анатольевич, - махровый реакционер, поборник инфантицида и певец гомосексуализма, - откликнулся я справкой. - Чего только стоит фразочка: "нет сильнее войска чем то, что состоит из влюбленных воинов".
      - Пусть и певец гомосексуализма, однако сторонник коммунизма для высшей касты. И реакционерство у него было здоровое - чем ближе к корням, к природе, тем лучше... Так вот, о высшей касте. Имей мы десять миллионов настоящих ученых, зашоренных на одной науке и находящихся на приличном содержании, какой бы рывок в науке произошел. Тогда бы точно нашлись связующие механизмы между Ф-полем и начальными физическими взаимодействиями, например, кварково-гравитонными.
      Обеденный столик с нагруженными на него грязными тарелками из-под первого блюда упорно не желал отъезжать, нагло тыкаясь нам в руки видимо, автоматика барахлила. Наконец принужденно улыбающийся Бореев отпихнул его ногой и тот убрался. Чтобы вскоре аккуратно вернуться, но уже с порциями второго.
      Сайко, наконец, смог расслабиться, взять свою тарелку с бифштексом и шутливо прикрикнуть перед тем как впиться в мясо:
      - Эй, вы, ерундиты, у Маркса ничего про высшую касту не чиркнуто.
      - Карл не любил писать о неприятном, - несколько брезгливо сказал Бореев. - Забыл, например, упомянуть, что прибавочную стоимость образует не только труд товарищей рабочих, но и знания, предприимчивость и хватка господ Эдисона, Кольта или Дизеля. Поэтому не указал, на кого в светлом будущем заменить господ предпринимателей. На революционеров или, может, на говночистов. От грустных мыслей у Карла болела голова и начинались фурункулы, - ехидно подытожил большой ученый.
      - Ну, вы меня доведете, - с напускной угрозой произнес Сайко и добавил в оправдание классика. - У меня вот от любой умственной работы мозоли в мозгу образуются.
      Настырный столик с чашечками кофе выскочил из дверки, на неимоверной скорости пересек помещение и выплеснул коричневый напиток на противоположную стену. Бореев поморщился, но продолжил:
      - Во время войны уже после ранения в голову меня перевели на хозработы. Я и еще пяток таких же доходяг рубил сосенки - на дрова. В тот же лес повадились дровосеки из немецкой части. И что же вы думаете, мы там перекрошили друг друга с криками "ура" и "хайль"? Ничего подобного. Мы немцам рубили дрова, а они нам за это давали жратву. Вот это называется гармония на самом естественном уровне.
      - Слушайте, а что-нибудь хорошее Маркс сделал? - умученно произнес Сайко, не забывая поглощать пирожное.
      - Много хорошего. Наш основоположник подметил, что концентрация средств и людей производит качественные скачки. Это относится и к науке. Какой колоссальный научно-технический рывок дает война! Даже холодная, не говоря уж о горячей. Например, вторая мировая - реактивная авиация, ядерное оружие, ракеты, электроника - все оттуда. Гитлер сделал бы баллистическую ракету в сорок третьем и атомную бомбу году в сорок четвертом - используй он еврейских физиков и инженеров, вместо того, чтобы душить их газом.
      - От долгой концентрации происходит истощение сил, хотя бы попробуйте подольше простоять на одной ноге, - вякнул я в противовес.
      - А вот мы еврейских физиков и инженеров газом не душим, они же все равно пытаются от нас сорваться. Зажимают их что ли? - развел руками Сайко, не прекращая жевать конфету. - Однако, мы нынче, кажется, лишились человека, который придумывал внутренних врагов и тем самым мешал нашей стране создавать новое эффективное оружие.
      Генерал-полковник почему-то глянул на меня.
      - Вы про кого? - предчувствие словно червячок шевельнулось у меня под ложечкой.
      - Про Затуллина.
      - Он что взялся за ум?
      - Его взяли за ум. Вернее грохнули около полуночи в номере гостиницы "Советская".
      - Несмотря на отдельные его закидоны, я всегда считал Андрея Эдуардовича настоящим офицером госбезопасности, - отозвался я почти искренне.
      - Оглушили чем-то хлыстообразным, возможно гибкой резиновой дубинкой, а потом аккуратно свернули шею. Хрясь - и все. В буквальном смысле на свою голову Затуллин приехал в Ленинград разбираться, кто и когда в Пятерке упустил Розенштейн и Рейфмана... Впрочем, лично я считаю, что наш коллега влип в чистую уголовщину. Просто его приняли не за того во время каких-то мафиозных разборок. На том же этаже проживало несколько весьма темных личностей с юга. Андрей же Эдуардович как раз имел довольно южную внешность... Вообще расследованием занимается Второе Главное Управление. Само собой, они постараются выяснить, кому из сотрудников Комитета могла повредить проверка, которую намеревался учинить товарищ Затуллин.
      Не знаю, что там проскочило по моему лицу (сегодняшний сон-то вещим оказался, провидческим, ясновидческим), но Сайко добавил:
      - Рейфман и Розенштейн, насколько я понимаю, не были твоими подопечными, Глеб?
      - Никакого отношения, Виталий Афанасьевич.
      - А вот сотрудники по фамилии Киянов и Коссовский имели к господину Рифмэну и госпоже Роузнстайн отношение... Кажется, с Коссовским ты пользовался одной комнатой. Я боюсь, что люди из Второго начнут по скверной привычке цепляться к чему ни попадя. У тебя алиби-то есть?
      - Вы тут пошушукайтесь о своем, - вклинился заскучавший Бореев, оприходуйте еще по чашечке кофе, надо только нажать красную кнопочку с надписью "повтор". А я пока в лабораторию прошвырнусь. Только, Сайко, учти - майора Фролова, чтоб от меня никуда.
      "Баба-яга" куда-то выскочила, а я, истребив волнение в горле, поведал генералу чистую правду:
      - Я без колебаний убивал время с семи вечера до восьми утра в своей гостинице. Мой приход и уход фиксировали администраторы, у которых я брал и которым сдавал ключи.
      Виталий Афанасьевич ненадолго прервал общение, вытащив из кителя плоскую фляжку и разлив успокоительный яд по чашечкам, предназначенным для кофе. Я подвинул к себе закуски, оставшиеся с обеда, чтобы не поддаться алкогольному расслаблению.
      - Гриб и огурец в попе не жилец, - предупредил генерал.
      - Ничего, пока до попы доберутся, подружатся.
      Сполоснув горло, Виталий Афанасьевич вернулся к теме разговора.
      - Того, что ты, Глеб, сказал - мало. Надо чего-нибудь еще.
      - Номер был на десятом этаже, так что потихоньку спуститься на стене я не мог при самом жгучем желании. Вы же знаете, я не скалолаз.
      - Но ты мог потихоньку прошмыгнуть мимо администратора, не тряся ключами - это так подумают следователи, а не я. Ты случаем никого в номере не имел?
      Ладно, делай свое дело, гейша.
      - С десяти вечера и вплоть до своего ухода я в номере имел девушку. Необычной полуазиатской наружности.
      - Отлично, - Сайко даже хлопнул в ладоши, - это то, что нам нужно. Характерная такая запоминающаяся внешность. Администратор бы ее, конечно, не впустил, но ты вышел свою полуазиатку встречать. И что ты наплел дежурной?..
      - Я показал ей удостоверение с внешней стороны, дескать, на тайную беседу ко мне движется добровольный помощник.
      - Я догадываюсь, Глеб, в каких позах вы проводили эту беседу. Однажды видел китайскую книжку про секс, там такие стойки у этих азиаток... А утром-то что?
      - Дал администратору четвертак, чтобы не накапал.
      - Все, у меня от сердца отлегло. Администраторы, конечно, получат по соплям - если нет хорошей волосатой лапы, то и слететь могут. Ну, а тебе... Если бы ты ехал в токийскую или вашингтонскую резидентуру, могло бы и повредить. А поскольку ты арабист, отделаешься выговором по партийной линии за легкую моральную гнильцу.
      Примерно на этом разговор с Сайко закончился, на следующий же день случилась беседа со следователем из Второго Главного Управления. Я ему изложил историю своей гостиничной ночи, к которой тот отнесся вполне благожелательно. Разборка ограничилось именно тем, что и предсказывал старый комитетчик.
      А еще через несколько дней Виталий Афанасьевич, опять встреченный в институте Бореева, сообщил мне, что по подозрению в убийстве Затуллина, очень вескому подозрению, арестован Киянов.
      Двое граждан, выходивших в ту полночь от Затуллина, краем глаза засекли в коридоре кого-то очень похожего на Петю Киянова. Но не это главное. И жена и, сосед по лестничной площадке видели вечером подозреваемого, направляющимся куда-то из дома в спортивном наряде. Жена-дурында даже не стала выгораживать муженька...
      Сайко хмыкнул и более того сплюнул...
      То ли не ожидала мадам Киянова подвоха в вопросах следователя, который прикинулся просто коллегой по работе, то ли решила, что ее неверный супруг навещал иных бабелей. Вдобавок в гостиничном коридоре остались следы кроссовок, именно тех, что носил Петя. А на ручке двери отпечатки его пальцев. Ну и в конце концов Петр Киянов сам признался, что все-таки убил. Дескать, неведомая сила повлекла его из теплой кровати, поволокла из дома, заставила возненавидеть Затуллина и проделать все необходимое для умерщвления. Так что в ближайшее время будет судмедэкспертиза для проверки - законный ли псих Петр Киянов или же только косит под шизу. Вообще-то похоже, что он хорошо замаскировавшийся психопат, потому что с облегчением поведал, как в семьдесят восьмом году изменил запись в регистрационном журнале, которая касалась судьбы Елизаветы Розенштейн. Тоже по непонятной причине.
      На занятиях по программированию я все делал неправильно, потому что мозги были заняты Кияновым. Почему осторожный и аккуратный Петя стал рабом моих сознательных и подсознательных страхов? Почему я был столь странным способом избавлен от крупных неприятностей? Почему Петя Киянов оказался персонажем моего сна? Почему персонаж сна оказался реальным Петром Кияновым?
      Кстати, клякса-рожа не могла ли являться чем-то большим чем психический заскок? Вдруг она какая-нибудь самовольная сила? В Ираке этот "демон" (пока в кавычках) стал общаться со мной, когда я принял элеутерококк в вездеходе. Затем, после перерыва, он обозначился, едва я попил чайку со странным запахом в кабинете у Бореева - может там амфетамины плавали. И похоже особенно активизировался, когда я использовал лекарство доктора Пинеса. Неужели некая нефизическая сущность принимает деятельное участие в моей судьбе? Тогда чего ей надо от меня?
      Хорошо, клякса кляксой, а мои ученые друзья разве не при чем? Провели ведь они со мной в семьдесят восьмом году эксперимент без всяких угрызений совести. А что если в восемьдесят третьем решили повторить? Только сижу я не в вольере, а вроде бы свободный, как бы гуляю сам по себе. Вдруг Бореев и Сайко знают намного больше обо мне, в том числе о моих провинностях, чем мне кажется. Мне и рыпнуться некуда с жалобой, сразу доброжелатели откроют всю правду о моих шалостях, и тогда не помогут ссылки на матричное поле. А не сдают меня Бореев с Сайко в руки Второго Управления лишь потому, что проводят важный опыт с использованием моей жизни и судьбы. В котором участвовал с их стороны также... доктор Пинес.