И тут моя ладонь, облаченная в потустороннюю перчатку, влетела к нему в пасть, ухватила за язык и моментально сжалась в кулак. Раздался хруст. Монстр отпустил меня, когда я ударом локтя своротил набок его вывихнутую челюсть. Я свалился прямо на свое оружие. Успел перезарядить гранатомет и выстрелить в упор. На этот раз попал. Ударная волна двинула меня словно раскаленный сейф. Отключка и остановка мыслительного процесса.
      Очнулся я уже на заре, на носилках в машине санитарного типа, которая тряслась на иракских ухабах, что непременно отдавалось в моих туго перевязанных ребрах. Затем увидел широкую спину полковника Задонского.
      - Товарищ полковник, какие у нас потери?
      - Один убитый, двое, нет трое, включая тебя, раненых... Хочешь, наверное спросить про противника. То, что от него осталось, запаковано в пластиковые мешки и лежит в другой машине. Остапенко мы прикончили по твоей технологии - смешали с грязью путем взрыва. Вот уж действительно чудище из него получилось... Что за людей берут на работу в Комитет? Надо хоть проверять не было ли у офицера в роду змеев горынычей.
      - Раз у вас проверяли, значит вы не из Комитета?
      - Мы - армейские врачи, - после небольшой заминки с некоторым трудом представился полковник. - Обучаем иракцев методам борьбы с инфекционными заболеваниями в воинских частях.
      Действительно, об этом напоминала медицинская обстановка и прочая утварь в машине, а также белый халат полковника. Кроме того, имелась аппаратура, напоминающая лазеры. Я сразу вспомнил предположения Лизы и гарвардского парня. Уж не те ли это врачи, что "потеряли" возбудителя лихорадки "Х". Или увеличивают патогенность каких-нибудь микробов с помощью вирусов, которых перекидывают лазерным лучом?.. Да, похоже, что я познакомился с людьми из ГРУ.
      - Понятно, кто вы такие.
      - Тебе понятно, Фролов, а нам еще предстоит разбираться. Уж больно запутанная история получается. Ты вроде виноват, раз удрал, но эти-то, твои коллеги, вообще - "тушите свет". Да и американцы скорее всего не цэрэушники. Мы за их переговорами следили. Так разведчики не работают...
      - Стойте, а где Лиза?
      - Врачиха эта американско-эмигрантская? Снюхался с ней, что ли? Я ее только-только отправил на другой машине в Басру, там высадим у американского консульства. Она нам не нужна.
      Я понимал, что лучше не показывать своего близкого знакомства с миссис Роузнстайн, но все-таки.
      - А можно мне с ней попрощаться? Мы как никак в одной комнате у Саида жили.
      Задонский опять взял небольшую паузу.
      - Понятно, что отдыхали в одной кроватке... Ладно, они едва развернулись. Сейчас вызову по рации.
      Через примерно минуту рыкнули тормоза, после чего меня деликатно вынесли на носилках из кабины. Рядом появилась Лиза. Ясное дело, что врачи, или кто они там, торчат за дверцей, поэтому лишнего мне не сказать.
      - С пробуждением, соня, - поприветствовал я. - Спящую королевну ты сыграла убедительно. Ты бы не продрала очи, если б даже тебя целовали все батумские мужчины.
      - Я несколько раз просыпалась на твоем плече там, в доме Саида, но только думала, что у меня страшный сон-кошмарик. А на кукурузном поле и сон и кошмар разлетелись при такой пальбе и взрывах. Я тебя, кстати, помогала перевязывать.
      Я четко сознавал, что не увижу ее больше. Но если в первый ее отлет, я выкидывал Лизу из своей головы, то сейчас пытался запомнить до реснички, до завитка волос.
      - Хорошо перевязала, миссис дорогая.
      - А еще собирала то, что осталось от Коновера.
      - Я все-таки лучше чем он, по-крайней мере целее.
      Полковник кашлянул за дверью, намекая, что пора закругляться.
      - Ты лучше и не потому, что целее, - сказала она и прикоснулась своими губами к моим. Между нами проскочила волна, и мы соединились в плоть едину, скрестились не какими-то там копулятивными органами, а душами. Правда на одно мгновение, что впрочем должно было пропечататься навсегда.
      - Прощай, красотка. Или, вернее, до свиданья. Когда я выйду на пенсию, будем переписываться. А может разрядка международной напряженности до последней грани дойдет и мы даже в гости друг к другу наведаемся. Я думаю, лет через двадцать ты будешь такая же ягодка.
      Она повернулась и пошла куда-то - кажется, ей хотелось заплакать. Это не означает, что через несколько часов она не будет с кем-то умело кокетничать. Но сейчас Лиза понимала, что ни пенсия, ни переписка, ни гости мне не светят. Еще лучше понимал это я. В лучшем случае - трибунал и десять лет лагерей. Ну, а пока что меня аккуратно препроводили обратно в кабину. Через бортовое стекло без жадности сияло весеннее месопотамское светило по имени Шамаш, под лучами которого некогда расцвела первая цивилизация людей.
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КРЕМЛЬ ВЫЗЫВАЕТ ДЕМОНОВ
      12. (Подмосковье, апрель 1983 г.)
      Как и ожидалось, советские военспецы имели некоторые отношение к ГРУ. Такое некоторое, что именно там я и оказался. (Само собой, не удалось выведать, пестовали медики Задонского лихорадку "Х" или нет. Однако их слежение за группой Остапенко случайным не назовешь.) Моя иракская эпопея закинула меня в грустном итоге на один из подмосковных военных объектов.
      Задонский, похоже было, дал мне положительную характеристику. В мою пользу свидетельствовали и заспиртованные останки монстров. Они прилетели из Багдада в Москву в том же "ИЛ-76", что и я. Гэрэушники, которые возились со мной, имели мнение, что Лизонька или Иосиф Рейфман вряд ли вскормлены страшной ядовитой титькой ЦРУ. Что другие члены американской команды тоже не тянут на вредных шпионов. И даже Логан состоял с Лэнгли лишь в краткосрочной не слишком интимной связи. Что также сомнительны заверения Комитета о моем живом участии в пресечении славного пути товарища Затуллина.
      Тем не менее, Пятеркой были торжественно переданы самые убедительные свидетельства того, что я в светлой памяти 78 году совершил-таки должностной подлог и осквернил сам себя как советского офицера. Каковы бы не были благородные причины - это непреложный факт. Так и сказал сотрудник ГРУ. И ничего не попишешь против того, что, скрывшись из расположения своей группы в южном Ираке, я автоматически превратился в государственного преступника. Так, что испекся фрукт. И курице было ясно, что закончив свое расследование, ГРУ запустит меня по этапу в Комитет, не снабдив в дорогу пирожками и яичками. А в родном учреждении со мной сделают все, чего захотят. Могут, например, в тот самый пирожок с яичками превратить.
      Вот и получалось, что со дня на день мое бренное тело в легком гэрэушном маринаде должны были пересадить в другую банку.
      Уже появлялся гэбэшный следователь, который совсем недушевно пер на меня словно немецкий "Тигр". Он требовал точного покаянного рассказа. Как гражданка Розенштейн обклеивала меня зелененькими бумажками с портретами старичка Вашингтона, за которые я пять лет спустя сделал чик-чирик Затуллину. Уже вежливый гэрэушник намекал мне, что большая часть моих показаний о пребывании в южном Ираке тянет на образцовый шизофренический бред. Что мне можно устроить медэкспертизу, если я, конечно, пожелаю. Я не очень прельщался таким одолжением, потому что всю оставшуюся жизнь скоротать в психушке, конвертируясь в идиота, было не блестящим вариантом.
      А потом вдруг неожиданно возник Сайко. Как не очень мимолетное видение, как гений гэбэшной красоты. Появление щекастого генерал-полковника казалось по крайней мере доброй приметой. При нашей с ним беседе даже отсутствовал гэрэушник - в отличие от тех допросов, которые учинял следователь КГБ. Это, конечно, не исключало того, что военные разведчики слушают нас каким-нибудь более оригинальным образом.
      - Дрейфишь, Глеб? - добродушно поинтересовался генерал-полковник, протягивая "Стюардессу".
      - Окажись я в такой ситуевине до последней поездки в Ирак, дрейфил бы больше. Я там всякого навидался.
      - Я в курсе всех приключений. Аквариум давал мне читать твою писанину. На первый взгляд бредятина, но только на первый взгляд. Ладно, не расстраивайся, Глеб, меня тоже пять лет пытались на пенсию спровадить, а в итоге я получил генерал-полковника. Справедливость победила и я вместе с ней.
      - Пенсия и пуля в затылок - это не одно и то же, Виталий Афанасьевич, - резонно заметил я. Дед-генерал охотно согласился.
      - Но ты другое пойми, Глеб. Меня реанимировала Бореевская тема. И ты в ней немалое место занимаешь. Надо на ней умело сыграть, чтобы сейчас тебя вытащить из этой жопы.
      - Так вы не ве...
      - Да, я не верю, что ты переправлял агенток ЦРУ через кордон и за ихнюю валюту порешил майора Затуллина. Но все равно же ты наколбасил из-за Лизаветиных прелестей. Я тоже с мистикой знаком, понимаю, что так старушки Мойры напряли, хоть и пенсионерки. И сейчас эти шалости или утопят тебя, или станут просто этапом большого пути. Все зависит от того, покажется ли начальству твоя персона важнее, чем твои провинности. Мы ж с Бореевым не только себе, но и тебе особую непохожую судьбу худо-бедно выкраивали. Конечно, впотьмах, методом тыка, но авось что-то любопытное и получится.
      - Да начальству и более важных личностей на один зубок хватало, напомнил я.
      - Сахаров тут не при чем, он тридцать лет назад всю пользу принес. А ты нет... Я вот молоденьким еще старлеем после безвременной кончины Лаврентия Павловича думал, что моей полезной биографии финал настал. Ан нет... Как думаешь, живем мы сейчас хуже или лучше, чем пять лет назад?
      - Наши лучшие представители, конечно, лучше. К тому же увеличилось количество симфонических оркестров и общественных туалетов на душу населения.
      - Давай без хиханек, - рявкнул генерал. - Я про страну.
      - Думаю, стране лучше не стало. Надеюсь, за такое заявление мне еще не довесят "антисоветскую агитацию".
      - Много хуже стало, Глеб. Если уж классики не знали, какой должна быть социалистическое хозяйство, то "ослики" и подавно. На войне и при классовой борьбе, с криками "ура" и "даешь" мы худо-бедно тянем, хотя и наблюдается перерасход человеческого материала. Копаем траншеи, строгаем оружие, отнимаем хлеб, конфискуем ценности. Ну, а в мирное время, после того как весь пар энтузиазма выпущен, начинаются разлад и фигня.
      - Платите каждому по труду, - с некоторой скукой предложил я. - Авось поможет.
      - Поди разберись с этим самым трудом. Классики уверяли, мол в светлом будущем все от радости так резво начнут вкалывать, что достаточно любую работу просто в часах измерять: стуло-часах, жопо-часах и так далее. А для нас это не больше, чем кумачовый лозунг. Один восемь часов на службе в носу проковыряет, засовывая руку аж по локоть, другой за пять минут в состоянии решить сверхсложную задачу. Но не решает. Он знает, как делать, но еще лучше знает, как ничего не делать. Почему? Потому что ему требуется не премия в сорок рублей, а, допустим, половина дохода от своей идеи.
      - Ну так дайте ему половину дохода, Виталий Афанасьевич.
      - Нет, милый мой. Нетушки. Где появляются большие деньги в чьих-то отдельных руках, там социализм кончается. Там социализм ложится и начинает помирать. Человеческий фактор нельзя слишком раскрепощать. Тем не менее, работничкам-то надо платить за знание, умение всякое, желание, порой за рельеф мускулатуры, за смазливую мордашку и прочую херню. И куда не кинь везде самозарождается капитализм. Что прикажете делать России-матушке? Выращивать капитализм? Да есть сто царств и государств, где его растят с давних пор, умело и ловко. Они же мигом нас сжуют своей конкуренцией... Да мы прежде чем начнем культурно торговать, сами друг друга сожрем, едва нам начальство перестанет давить на холку... Ну, какие идеи, Глеб?
      Эх, не до этого мне сейчас, товарищ генерал. Мой энтузиазм уж точно на три четверти вышел, а оставшаяся четверть спряталась в задницу, которая ждет неприятностей. Но все ж таки придется пообщаться на заданную тему.
      - Тогда последнее остается, товарищ генерал - исправить граждан так, чтобы у них от любой дерьмовой работы были полные штаны кайфа. То есть, попробовать все-таки лозунг классиков реализовать. Но без этой мудистики о том, что "утром попашет - попишет стихи", отбросив вздор о слиянии граней и профессий.
      - Верной дорогой идешь, Глеб. Пчела-то ударно трудится без моральных и материальных стимулов на одних инстинктах и все в пчельнике ладится... Все там вполне бессознательно занимаются своим делом и безумно довольны. Я прочитал в твоем отчете про этих самых симбиотов-анабиотов и мне понравилось. Да что там мне, ба-альшому начальству по вкусу пришлось.
      - Но я не понимаю механизма этих явлений, - честно признался я.
      - Ничего, Бореев вместо тебя поймет. Он тоже в курсе и также жаждет с тобой общаться... Только сперва тебе надо из этого дерьма вылезти и насухо обтереться.
      13. (Ленинград - Подмосковье, май 1983 г.)
      Мне и не грезилось, что уже через три дня я навещу дом стиля "теремок Кощея", тот самый, где располагается Бореевский институт. А покинул я место предварительного заключения через двое суток, так что успел повстречаться с женушкой. Она была настолько удивлена моему появлению, что даже не стала спрашивать про заграничные подарки и накопившуюся за несколько месяцев "зряплату". Я тоже про это дело пока не спрашивал у "компетентных" лиц и даже не интересовался, куда-таки подевалась СКВ и археологические ценности из моих карманов. Кроме того, я не стал выяснять, откуда в моей квартире явные следы проживания другого мужчины, включая газеты "Правда" в туалете и электробритву "Браун" в ванной.
      Жена, кому-то звякнув по телефону, пообщалась в приглушенных тонах. Затем торопливо собрала манатки и смоталась на дачу, где якобы пора сажать цветы и клубнику. Как не сообразить, кто и куда будет бросать свои семечки. Я только и успел шепнуть жене в мощную спину: "Люби меня, как я тебя." А близнецы, Константин и Матвей, как выяснилось, ныне проживают у бабушки в городе Феодосия, где и должны провести четвертую учебную четверть плюс все лето.
      У Бореева теперь был кабинет размером с зал кинотеатра - а на дубовой двери маячила внушительная табличка "директор". Несмотря на все передряги, он только взлетал ввысь и съедал конкурентов, наш голубь сизокрылый. Когда я заступил за дубовую дверь, то "бабу-ягу" даже и не приметил. А потом увидел что-то похожее на кулак с дулей, положенный на стол. Да это же мой научный руководитель.
      Потом он встал изо стола, отчего мне подумалось, что если тщедушного Бореева таким увесистым столом накрыть, то лишь мокренькое место останется.
      - Они нуждаются в нас, мы нуждаемся в них, вам так не кажется? этими словами меня встретил маститый ученый.
      Я мигом сообразил, о чем идет речь. Бореев действительно хорошо вчитался в мои отчеты, возможно уцелели кое-какие магнитные пленки и на взорванной Василисе. Действительно, и Нергал, и Иштар, и Саид-Бел нуждались во мне, однако...
      - Не кажется, Михаил Анатольевич. Мне не улыбалось перейти в ряды зомби и служить чертям даже ради прогресса науки. Я уверен, что эти паскудные сущности... отвержены, изолированы, выключены. Им когда-то сказали: прости и прощай. И, видимо, вышвырнули из нашего мира неспроста. Если же они пытаются влезть обратно, то случаются кр-р-рупные неприятности.
      Улыбка Бореева выражала легкое презрение к моим реакционно-романтическим взглядам.
      - Пусть отверженные, пусть самые изолированные сущности, пусть упавшие на самое донышко ангелы - мы их с цветами встретим, если они нас уму-разуму-порядку научат. А ведь они могут.
      - Но с чего вы это взяли? - довольно непочтительно обратился я к ученому старцу.
      - Из вашего отчета, - Бореев достал откуда-то тощую папочку, - и наших экспериментальных работ, - из ниоткуда появился толстенный том. Там, в южной Месопотамии прорезались каналы для метантропных Ф-полевых регуляторов необычайно активного типа. Мы не знаем, когда эти каналы открывались полностью. Наверное, когда шумеры из болотных дикарей резко превратились в довольно приличных и работящих товарищей. Ясно же, эти матрицы, за исключением пожалуй одной - которую вы прозывали Апсу - жаждут порядка. В высшей степени разумных инстинктов, насыщенных максимальной волей. То есть, желают смысла и определенности судьбе человека. Желают переноса гармонии из природного мира в сообщество людей. Симбиоза...
      Я вспомнил симбиотическую-гармоническую группу подполковника Остапенко и слегка вздрогнул.
      - Во-первых, Михаил Анатольевич, ваши любимые бесы что-то делают с генетикой.
      - За нее не беспокойтесь. Генетическая карта, судя по трупным останкам, доставленным из Ирака, не была изменена. Происходило просто варьирование имеющимся генетическим материалом. В целях создания сообщества гармонических особей.
      Я понял, что Бореев пойдет далеко, если его не смущает "просто варьирование генетическим материалом".
      - Если демонам доступна генетическая карта homo sapiens, что уж говорить о человеческой воле, мотивах, стремлениях... Но это ведь использование человеческой матрицы, Михаил Анатольевич, это и есть вселение. Другими словами - подсадка, внедрение.
      - Кстати, не уверен, что человек обладает собственной матрицей, каким-нибудь там ангелом-хранителем. Скорее всего мы, результат взаимодействия многих регуляторов и операторов. Так вот, последние тысячелетия у нас все гены на месте, воля тоже, индивидуальность, рефлексия, самовыражение и такое прочее. Обычные матрицы-регуляторы, которые нами заведуют, ничего не прибавляют и не убавляют, это просто безличные машины, занимающиеся бесконечным дурным повтором - в отличие от так называемых демонов. Все при нас, дорогой друг, однако из предустановленной гармонии мы выпали и благополучно пребываем в заднице. Усиленно самовыражаясь, мы потеряли согласованную разумность поведения. Назовем ее инстинктивной разумностью. Вот почему нужны новые и активные матрицы-регуляторы...
      Директор института, вдохновенно витийствуя, обрисовал позорную участь высших двуногих приматов, которые хоть и поднакопили кое-какой опыт, однако не развиваются ни мозгами, ни социумом. Поэтому поганят землю, загаживают воду, портят воздух, изводят полезную живность, плодят паршивых микробов и всякое гнидство, готовы все взорвать к атомной бабушке. Бореев справедливо порицал нашего брата примата за то, что лишь выделения желудочного сока и половых гормонов стронут его с дивана. Что только строгость начальства заставит его направить согласованные усилия к общей пользе. И даже граждане, называющие себя учеными, мечтают о мощной ЭВМ, которая очистит их мозги от умственной активности.
      - Ага, я заметил, Михаил Анатольевич, что вы выбросили всю автоматику из своего кабинета. Всю ненужную.
      Однако, несмотря на нынешнее презрение директора к автоматике, в шкафчик из красного дерева было искусно вделано несколько мониторов, показывающих обезьянок и крыс. Страшно деловых. Первые занимались тем, что бодро выстраивали пирамидку, уменьшенный вариант той знаменитой, Хеопсовской. Вторые по-стахановски трудились на игрушечной железной дороге. Одни крысы явно были машинистами, другие стрелочниками, третьи пассажирами.
      Но, действительно, чай с крендельками доставила не придурочная "скатерть-самобранка", а расторопная секретарша с внушительными буферами и приметным "тылом". Кстати, это была моя старая знакомка Дарья, которая видимо пошла на повышение. Я ей, кстати, подмигнул и она ответила многообещающей улыбочкой. Тем не менее хотелось перечить.
      - Между прочим, Михаил Анатольевич, от гармонии до бардака один шаг. Древняя Шумерия с ее людьми-полуавтоматами, четко следующими судьбе-алгоритму - это неплохо, но до определенного предела. Вурдалаки, кощеи, упыри благодаря своим качествам могут быть хорошими работниками и гармоничными друзьями-товарищами, все их действия запрограммированы, судьба определена - однако это тупик. Я верю, что людоед способен, сожрав меня, придать смысл моей судьбе. Но это упрощение. Изменятся внешние условия и закодированные существа окажутся бесполезными. Уверен, именно за упрощенчество отвергли и посадили под замок, к сожалению не слишком крепкий, ваших "переносчиков гармонии", не буду сейчас называть их грубые имена.
      - Есть здравое зерно, - согласился Бореев и тут же поделился планами. - Но если изменятся условия, мы эти наши существа перекодируем или сделаем новые, лучшие, более гармоничные, с другими программами. Матричные регуляторы ведь являются нашим орудием. Дело-то мастера боится.
      - Они, черти-то, себя орудием не считают. Скорее наоборот. Они лезут из своего заточения не из желания пособить в построении коммунизма, а потому что энергетически паразитируют на нас и... - я вспомнил своего светящегося двойника... - именно сейчас им понадобилась наша матрица, потому что они надеются урвать хороший кусок с ее помощью.
      - Да-да, порцию "божественного света". Так вот, не трепещите, мы вашим "чертям" слишком много не дадим, - парировал Бореев. - Но пригласим и поделимся по-братски, нечего нам выгадывать... Шучу, конечно. Я не исключаю, что некоторые матричные регуляторы способны довольно вольно обращаться с законом сохранения энергии и наиболее коротким способом влиять на потоки событий здесь. Однако не надо, Глеб Александрович, с головой окунаться в мистику. Можно простудить мозги вплоть до воспаления.
      - Послушайте, профессор, а когда мы окончательно сгармонизируемся и разовьемся, потеряем живой интерес к колбасе и водке, не выйдем ли из рядов homo sapiens?
      Бореев осклабился собственному гению и убедительно продолжил, не обращая внимания на мои страхи-ужасы:
      - А здесь позвольте не согласиться, батенька майор. Вообще-то мы в этих рядах фактически и не состоим. Во-вторых, и матка и трутень из-за своей так сказать специализации не перестали быть пчелками, членами одной семьи, хотя имеют совсем несхожие портреты.
      Мне теперь мнилось, что вселение уже состоялось - в самого Бореева, уж слишком тот был патетичен и возбужден, как филологичка какая-нибудь. Словно не рубил когда-то фашистам дрова за хлеб и кашу. Может, демоны помогли ему тогда подкормится, чтобы он сейчас попал в разряд спасителей человечества, а заодно установил нужную им гармонию. Саид-то намекал, что влияет на наш мир, как солнечный свет сквозь тучи, и кое-кто ему отзывается. Может, и оголтелый Затуллин не зря мне показался одержимым. Не потому ли мой нынешний собеседник всерьез не хочет рассуждать о вселениях и подсадках, что его матрицу демоны давным-давно поймали на крючок.
      Тут невесть откуда в кабинете-зале появилась беглянка-пчела и стала угрожать физиономии научного начальника. Бореев "восстановил" гармонию с помощью толстой папки, угробившей крылатого образчика биосоциальной специализации.
      - Но мы же не пчелки и не муравьишки какие-нибудь, Михаил Анатольевич!
      - Вы так думаете? В самом деле? - ехидно откликнулся ученый. - Во всяком случае нам надо стараться походить на них. В пчельниках не бывает экономических проблем, социальных конфликтов, антипчелиной агитации и прочих гадостей... Ладно, не будем слишком уходить в сторону. Сверху дали добро на испытания, испытания, в которых будет задействован человеческий материал.
      Я, естественно, сразу встрепенулся.
      - И я буду этим самым человеческим материалом? Я так и знал. Если кто-то и отдает жизнь на благо народа, то не свою, а мою. Якобы мной очень интересуются на том свете. Вы, конечно, можете сказать, что как ни смешно, но мне выбирать уже не приходится. Если не вольер, так тюремная камера. Ладно, пускай будет вольер, там хотя бы бублики дают.
      - Глеб Александрович, я о вашем потенциале беспокоюсь. - Бореев придал своему голосу заботливость. - Хватит вам инициативничать на свой страх и риск, изучать стреляющую пушку со стороны дула. Пора использовать потенциал на руководящей работе... Правда вы будете не единственным руководителем. Кроме того, придется получить доступ не просто к секретным делам, а к сверхсекретным.
      И тут я понял, что кто-то из вождей всерьез заинтересовался возможностями превращения страны в подобие муравьиной большой семьи или пчелиного роя для придания разумности и целесообразности поступкам каждого советского человека.
      А мне по-большому счету что? Я ведь не возражаю. Как говорится, "лишь бы не было войны". Если мы разумно упростимся во благо, то пускай. Если "роение" и "омуравливание" всей державы или какой-то ее части станет противоядием от краха и распада, то пожалуйста.
      На этот раз эксперименты проводились не непосредственно в здании института, а на одном из закрытых объектов в Подмосковье. От Серпухова приходилось гнать по проселочной дороге километров двадцать, а потом начиналась хорошо огороженная территория.
      На воротах, что оборонялись ражими людьми из Второго Главного Управления, висела незамысловатая табличка "оздоровительный пионерский лагерь "Пчелка". Однако при входе не только проверяли документы, но еще спрашивали пароль и допуск. За стальным высоким забором имелся лесок, по которому прогуливались напружиненные бойцы одного из спецподразделений Управления "С" ПГУ.
      За леском можно было увидеть несколько бесхитростных строений, смахивающих на дачные домики - здесь проживал вспомогательный персонал. Еще дальше располагалось довольно невзрачное блочное здание. Фасад был украшен плакатом: "В здоровом органе здоровый дух, в нездоровом - злой", планировка же выдавала больничку или скорее санаторий. В самом деле тут размещались организмы товарищей, не слишком крепких умом и телом. А заодно большая часть оборудования, аппаратные, пультовые, лабораторные и прочие служебные помещения, также кабинеты и комнаты основного персонала.
      В санатории отдыхало пятнадцать человек. Между делом на отдыхающих ненавязчиво ставились опыты. Научного и руководящего состава оказалось столько же - пятнадцать. Вспомогательного персонала - пятьдесят голов. Сюда включались медсестры, санитары, охранники, истопники и так далее. Вспомогательный народ не знал тайны, от него требовалось только четкое исполнение означенных обязанностей. Даже начальник охраны полковник Подберезный был уверен, что сторожит больных, нафаршированных какой-то пакостной инфекцией. Итого получивших полный доступ насчитывалось всего пятнадцать.
      Да еще четверо-пятеро "птиц" более высокого полета имели полное представление об экспериментах. Скорее всего один из замов председателя, председатель КГБ, кто-то из политбюро и само собой генсек. Научным главой проекта являлся, естественно, Бореев, административным - генерал-полковник Сайко. Имелся еще главный врач - членкор АМН Колосков. Такие люди были способны довести до конца любое даже самое гадкое дело.
      Кстати, об "отдыхающих". Всех отобрали из психиатрических лечебниц. Они были теми, кому суд назначил принудительное лечение. Особо буйные, со слюной на губах, среди них, естественно, отсутствовали. Зато присутствовал Фима Гольденберг. Это меня вспугнуло поначалу, но потом все устаканилось. Судьба еще раз улыбнулась и Фима меня не признал. Скорее всего после стольких лет интенсивного лечения он уже мало кого различал, поскольку полностью ушел в мир прекрасного и удивительного. Как говорится, аутизм крепчал. Впрочем, Фима не забыл внушительных кусков из каббалистических трактатов и порой проборматывал их. За что Сайко - в шутку, конечно, прозывал его жидомасоном и сионским мудрецом. А вообще генерал-полковник даже сигареты подносил Фиме, - несмотря на протесты Колоскова, - наверное, в знак уважения к знаниям пациента Гольденберга.
      Подопытным, кстати, в "Пчелке" жилось намного лучше, чем в больнице. Во-первых, клевая жратва, такая же как и у руководства, во-вторых простор. У каждого бокс размером со школьный класс со своим персональным унитазом голубого оттенка, плюс общая комната не меньше спортзала. "Отдыхающих" выпускали каждый погожий день размяться на спортплощадку, а в баню водили два раза в неделю. Кстати, это начинание далеко не у всех вызывало восторг - за долгие годы больничной жизни пациенты привыкли радовать себя почесыванием.
      По вечерам я с мышечно крепкими охранниками баловался в волейбол. (Без меня молодые люди соревновались в плевании на дальность, прыжках с дерева на меткость и тому подобных видах спорта.) По ночам играл в сексбол с "арбузами" и прочими "фруктами", имеющимися в наличии у Бореевской секретарши. (Не трахнуть эту девушку было бы безнравственно. В первую же нашу уединенную встречу она подняла старую тему о коитусе у китов.) Поэтому даже не надобилось ездить в город. Между прочим, по указанию свыше сотрудников проекта "Пчелка" отпускали в столицу нашей родины раз в две недели на одну ночевку и один денек. Отчего создавалось впечатление, что все мы тут немного подопытные и чуть-чуть больные.
      Однако мощные аппараты, известные как "раздражители Ф-поля" были внедрены именно в потолки боксов с "отдыхающими", также имелись там замаскированные телекамеры. Хотя, конечно, я не мог ручаться, что их нет в моей светелке. Почему бы Борееву не понаблюдать без помех за мной из резервной пультовой, ведь там от ворот поворот получают все, кроме него, двух его помощников и Сайко. (В главной же пультовой дежурили сменами по три человека остальные сотрудники проекта.)
      Начинали мы с самого нехитрого. Бореевская команда еще на опытах с братьями меньшими накопила достаточный материал по крайней мере в одной области. В области поведения. То есть была выделена и обследована группа метабиологических матриц-регуляторов, которые проявляли особый интерес к живым существам. То есть хотели им устраивать судьбу. А особенно такие матрицы жаждали руководить высшими приматами, гоминидами. Среди которых достойное место заняли наши почти-разумные "отдыхающие".
      Кстати, не исключено было, что какой-нибудь отдел института с помощью регуляторов другого рода успешно занимается провоцированием или успокоением землетрясений и наводнений. То есть разбирается с той частью судьбы, которая находится за пределами мира людей.
      Бореевцы уже умели приманивать "раздражителем" те метантропные (пришлось полюбить такое гадкое слово) матрицы, которые заставляли наших подопытных беситься, злобствовать, иногда кого-то уважать и обожать. И вкладывать в это дело достаточно воли, чтобы иметь желаемый результат. Матричные регуляторы через мотивы, стремления и волю исправно управляли состоянием и взаимодействием людей - короче, тянули ниточки судьбы.