Глава 6

— Можно войти? — спросила Фанни.

Она задержалась в дверном проеме в ожидании моего ответа. Ее розовые щечки и блестящие глаза лучше всяких слов говорили о том, что нервное напряжение, которое она пережила два дня тому назад, ушло в далекое прошлое. Даже вчерашний тягостный обед и сегодняшний завтрак, прошедший в подавленном настроении, нисколько не поколебали ее духа. Ее приход оказался очень кстати. Я была рада всему, что могло меня отвлечь от трудных и бесполезных размышлений. Поэтому я искренне улыбнулась и пригласила ее войти.

Фанни влетела в комнату, шелестя юбками я оставляя за собой запах розового масла.

— Ты обещала мне показать альбомы с вырезками, — затрещала она. — Я подумала, что смогу посмотреть до ленча. А ты, если хочешь, можешь присоединиться к Салли и Эдмонду. Хотя это и не совсем разумно.

В ее совете относительно компании мистера Ллевелина я не нуждалась. У меня имелось вполне достаточно своих причин, чтобы избегать ее брата. Тем не менее, я спросила, почему она так думает?

Фанни зевнула, вежливо прикрывая рот изящной ручкой.

— Эдмонд может быть ужасным джентльменом, когда он вынужден развлекать много глупых женщин, — спокойно произнесла она слова, которые ужаснули меня.

Сообразив, что для меня как женщины это прозвучало довольно оскорбительно, она дернула плечиками, вроде как извиняясь.

— Это его слова, а не мои, — миролюбиво объяснила Фанни. — А я вовсе не хочу сказать, что ты глупенькая. И ты имела возможность убедиться в том, что иногда он может быть очень нелюбезен.

— Поэтому миссис Причард вызывает у меня самое глубокое сочувствие, — заметила я.

. — Не беспокойся о ней, — засмеялась Салли. — Половина оскорблений Эдмонда до нее не дойдет. А вторую половину она переиначит и к концу дня выдаст за комплименты.

Фанни распахнула створчатую дверь, стала лицом к солнцу и развела в сторону руки. Теперь она напоминала цветок, впитывающий солнечное тепло и свет. Я невольно залюбовалась ею и подумала, что в ее движениях и даже в поступках много артистизма. Такое впечатление, будто она живет на сцене и ежесекундно помнит о публике, которая пристально следит за ней и придирчиво оценивает ее. Эти черты характера нельзя выработать в себе тренировками, с ними нужно родиться. Фанни, несомненно, унаследовала их от матери. Если она унаследовала от нее и внешность, то ее мать была красавица. По крайней мере, достаточно красивой, чтобы соблазнить такого богатого джентльмена, каким был отец Эдмонда и Урсулы. Да не просто соблазнить, но до такой степени свести его с ума, чтобы он вопреки светским пересудам женился на ней.

Мне интересно было знать, высказывались ли когда-нибудь Эдмонд и Урсула неодобрительно по этому поводу. Почти не вызывало сомнений, что высказывались не однажды.

Альбом с вырезками лежал в среднем ящике туалетного столика, под шерстяной шалью моей матери. Я вытащила верхний альбом и положила на столик с откидной крышкой, стоявший рядом с балконом. Затем там же положила еще один альбом. Фанни сразу же отбросила все светские условности и превратилась в непосредственного ребенка. Она взяла стул, поспешно пододвинула его к столику, села в неудобной позе, боком, и жадно набросилась на альбом.

Мы сосредоточенно рассматривали статьи. Отзывы попадались всякие: лестные и не очень. Если встречался нелестный, Фанни пропускала его, лестный внимательно читала. В основном, страницы были заполнены статьями о многочисленных успехах миссис Мэдкрофт. Уже через несколько листов отчеты-дифирамбы стали повторяться.

— Никогда бы не подумала, что популярность медиума может быть так ненадежна и коротка, — размышляла вслух Фанни. — Ведь за последние двадцать лет я даже не слышала о миссис Мэдкрофт. Пока Салли не обратила на нее мое внимание.

А у меня мелькнула мысль, что невероятная популярность миссис Мэдкрофт определялась, может быть, не только медиумом, но и ассистенткой. Но каких-либо подтверждений тому в газетах мне не встретилось, и я перестала об этом думать.

Вообще-то имя моей матери как ассистентки медиума и ее постоянной спутницы в газетных публикациях упоминалось довольно часто. В альбоме оказалось также немало фотографий, где мама и миссис Мэдкрофт были сняты вместе. Но не встречалось ни одной такой замечательной, как фотография, подаренная мне миссис Мэдкрофт.

Возможно, из-за деликатных особенностей в жизни ее собственной матери, а может быть, отдавая дань нашей дружбе, Фанни особое внимание обращала на те'. заметки, где упоминалось имя моей мамы.

— Кажется, твоя мать работала с миссис Мэдкрофт именно в те годы, когда та находилась на вершине популярности, — подчеркнула она. — Представляю, какой она была знаменитостью. Не думаю, что кто-нибудь еще для нее в то время значил больше, чем миссис Мэдкрофт.

— Но мистер Кевери значил все-таки больше, — напомнила я.

— При таких обстоятельствах твою мать, должно быть, знали в лицо во всем Лондоне, — продолжала Фанни, не придав значения моей реплике. — А ты когда-нибудь мечтала стать знаменитой?

— Мой отец придерживался строгого мнения по этому поводу, — засмеялась я. — Он был глубоко убежден, что любая профессия, которая привлекает к себе внимание других людей, неприемлема для молодой леди из хорошей семьи.

— Он говорил так же, как говорит Эдмонд, — сделала Фанни гримасу. — Как ужасно оказаться в твоем положении!

— Я считаю, что мой отец был прав, — высказала я свое отношение. — Но, думаю, его слова обижали маму. Мне кажется, что она воспринимала все это в свой адрес и принимала близко к сердцу.

Фанни встала, снова подошла к потоку солнечного света, лившемуся через створчатую дверь. Сейчас он напоминал тот яркий свет, который падает от фонарей на сцену. Она развернула плечи и подняла вверх лицо. Ей не требовалось, как миссис Мэдкрофт, смотреть на себя в зеркало, чтобы представить картину, которую она изображала. Я была почти уверена, что сейчас она запоет.

Но Фанни не запела. Она посмо1рела на меня и улыбнулась.

— Моя мать часто рассказывала мне о своей жизни на сцене, — произнесла она. — Тогда я была маленькой и очень многое не понимала. Но хорошо помню, что в ее рассказах все выглядело романтично и удивительно. Все обожали ее, и она всегда находилась в центре внимания, независимо от того, где ей приходилось бывать. Мама воспринимала жизнь по-своему. Даже светский скандал по поводу ее брака с отцом доставил ей удовольствие. Нередко она изображала мне в лицах мимику шокированных светских дам. Делала это так: прижимала пальцем нос и пародировала тон, речь, выражение лица. Я каталась по полу от смеха.

Чувствовалось, мать Фанни придерживалась весьма оригинального педагогического приема. Известно, что нельзя воспитать хорошего ребенка, прививая ему неуважение к старшим. Но ее мать, видимо, полагала, что над теми, кто не признает ее, можно смеяться, это лучше, чем позволять им причинять боль. Может быть, этот принцип воспитания сыграл не последнюю роль в том, что у Фанни оказалось здоровое самолюбие и жизнерадостный характер.

Фанни сделала озорное выражение лица, словно угадала мои мысли.

— Маме ужасно не хватало в Эбби Хаус сцены и аплодисментов, — припомнила она. — Я думаю, что жизнь с отцом представлялась ей невыносимо скучной. Она нередко пела мне и требовала, чтобы я аплодировала ей по окончании песни. Причем, как можно громче и до тех пор, пока у меня не начинали болеть руки и ладошки. Но и этого ей всегда казалось недостаточно. Она хотела большего, хотела настоящего зала, заполненного восторженной публикой.

— Ты думаешь, она была здесь несчастна? — спросила я.

— Нет, нисколько, — уверенно ответила Фанни. — У мамы еще оказался талант находить себе аудиторию. Когда ждали кого-нибудь в гости, она становилась на лестничной площадке в характерную позу и ждала, пока Урсула откроет дверь. Урсула и в раннем возрасте стремилась выполнять обязанности домохозяйки. Так вот, как только гости входили в фойе, мама буквально слетала с лестницы, чтобы поприветствовать их, привлечь к себе внимание всех. О, это было одним из любимых ею представлений.

Я с трудом сдержала дрожь. Вспомнила, что именно на этой самой лестничной площадке новая горничная Элси встретила незнакомую женщину, которая отдала ей распоряжение насчет обеда. И сама я в момент нашего приезда ощутила в фойе холодный ветер, пронесшийся от лестничной площадки вниз. Было над чем задуматься. В голове возникло множество вопросов.

Но в дверь постучали, и мои вопросы улетучились. В комнату вошла Чайтра. Она с любопытством посмотрела на меня, потом на Фанни, затем снова на меня. Мягким голосом служанка сообщила, что миссис Мэдкрофт ожидает меня в гостиной. Оказалось, нужно сделать несколько записей в ее журнале относительно спиритического сеанса. Несомненно, она была бы довольна, если бы я записала что-нибудь о воздействии призрака на лестнице.

— Но нам так весело! — тряхнув локонами, запротестовала Фанни еще до того, как я ответила. — Уверена, что это может подождать.

Своими острыми карими глазами Чайтра, конечно же, заметила альбомы с вырезками и обиженное лицо Фанни.

— Хорошо, можно и в другой раз, — быстро согласилась она, и легкая морщинка появилась у нее на гладкой коже. — Думаю, что моя хозяйка не захочет портить вам удовольствие.

— Но… — собралась я было возразить.

Чайтра покачала головой, опережая мои возражения.

— Это пустяковое дело, которое можно отложить, — заверила она и быстро вышла скользящей походкой.

— А ты сама этого хочешь? — требовательно спросила Фанни буквально через секунду после ухода Чайтры. — Хочешь стать ассистенткой миссис Мэдкрофт?

— Господи, конечно же нет, — не раздумывая, ответила я и сама удивилась своей быстрой и резкой реакции.

Я не думала, что последние несколько дней это меня так сильно беспокоило. Очевидно, я сама не догадывалась о том, что происходило в моей душе, как сильно повлияли на меня все эти события.

— Она, безусловно, очень добрая, — продолжала я более мягким тоном. — Но мне хочется найти себе место гувернантки, так я смогу быть действительно полезной.

— Ты считаешь ее обманщицей? — строго спросила Фанни.

— У меня нет доказательств, — пожала я плечами. — Но во мне очень много от моего отца. Так что лучше я буду помогать детям готовиться к жизни, чем служить тем, чьи жизни уже кончились.

— Если ты действительно хочешь стать гувернанткой, я могла бы тебе помочь, — неожиданно предложила Фанни.

— Каким образом? — удивилась я.

В ее глазах мелькнула какая-то неожиданная мысль, и она стала покусывать нижнюю губу своими безупречными ровными зубами. Наблюдая за ее лицом, я подумала, что в нем не ощущалось недостатка интеллекта. То видимое легкомыслие, которое всем бросалось в глаза, не что иное, как свойство юности и результат того, что в семье с ней обращались, как с ребенком. Если бы к ней относились иначе, возможно, она вела бы себя по-другому. Впрочем, может быть, брак с доктором Родесом изменит ее к лучшему. По крайней мере, я горячо надеялась, что так оно и будет.

Между тем, Фанни припомнила то, что хотела.

— У меня есть друг с маленькой дочкой, которой уже не нужна няня, а нужна гувернантка. Пока они никого не наняли. У тебя есть рекомендательные письма?

— Я могу дать им письма от моего священника и адвокатов отца.

— Тогда увидишь, что я смогу сделать.

— Разумеется, я буду тебе благодарна за помощь. Я хотела поискать по объявлениям в лондонских газетах, но наш приезд сюда сделал это невозможным.

— Не думай больше об этом. Мне доставит удовольствие сделать для тебя все, что смогу.

Фанни счастливо улыбнулась, и ее лицо засияло от радости так ярко, как оно не сияло даже под лучами солнца. Значит, ей только нужно дать возможность сделать доброе дело, и она оживает. Как жаль, что ее брат и сестра считают ее обузой, навязанной им отцом и его второй женой. Я сочувствовала Фанни. Не удивительно, что ей хотелось проникнуть в загробный мир. Удивительно только то, что она еще не хотела контактировать со своим потакавшем ей во всем отцом.

Наверное, мои чувства отразились у меня на лице, и Фанни все поняла.

— Ты, наверное, думаешь, что я дурочка, если копаюсь в воспоминаниях? — спросила Фанни.

Я отрицательно покачала головой. Согласиться с ней было бы невежливо, прежде всего, и просто я считала иначе.

— Может быть, и не стоит бесконечно копаться в воспоминаниях, — сказала я. — Но твои воспоминания о матери будут всегда принадлежать тебе.

— Это было так давно, и мне с ней было так хорошо, — тяжело вздохнула она и села рядом со мной.

В глазах Фанни стояла искренняя печаль, и безо всякого сценического перевоплощения она представляла картину подавленности. Завитушки на ее голове поникли, а в глазах блеснули непролитые слезы.

— Ты бы лучше меня поняла, если бы потеряла свою мать, когда тебе было десять лет, — с грустью произнесла она. — И при трагических обстоятельствах. Полагаю, ты знаешь, как она умерла?

Я покачала головой.

— Она упала с галереи в церкви и разбила голову о камни, — посмотрев на меня, сказала Фанни. У меня перехватило дыхание.

— Везде была кровь, — продолжала Фанни. — Много крови, как мне рассказали. Какой ужас умереть такой молодой и красивой, как она. Ты согласна со мной?

— Для любого умереть ужасно, — пробормотала я.

— С того времени церковь закрыта, — все рассказывала Фанни. — Служба не проводится уже несколько лет. Мама любила ходить туда в полдень помолиться с мужем, пасынком и падчерицей. Она говорила, что церковь была единственным местом, где она находила умиротворение.

Ее слова удивили меня. Сопоставляя то, что она сообщила о характере своей матери, та не была похожа на женщину, которая могла бы наслаждаться тишиной церкви. А отец Фанни, наверное, был таким же потворствующим мужем, как и отцом. Вероятно, в их отношениях была какая-то другая, пока неизвестная мне, сторона. Но это еще предстояло узнать.

Фанни встала и оправила измявшееся платье.

— Мне надо идти, — спохватилась она. — Нужно написать письма, которые тебе обещала. И… достаточно о прошлом для одного утра.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила я, обеспокоенная тем, что она могла сильно расстроиться.

Она кивнула, но как-то поспешно. Я подумала, стоит ли говорить об этом доктору Родесу? Безусловно, она не поблагодарит меня, если я это сделаю. Фании ненавидела ограничения, которые ей создавали. И смотрела на них как на цепи, которые нужно разорвать.

Очевидно, слегка играя для меня, она пересекла комнату величественной походкой, держа голову прямо. Кажется, она начала сознавать, что от жизни не уйдешь и нужно иметь силы и волю противостоять любой атаке. Каждый, кто увидел бы ее в тот момент, восхитился бы се самообладанием.

У двери Фанни задержалась.

— На твоем месте я никому не рассказывала бы историю твоей матери, — обронила она.

— Почему? — спросила я изумленно.

— Послушай меня, чья мать пела в мюзил-холле. Твоя подноготная всегда будет вызывать удивления, независимо от того, что ты будешь делать и куда пойдешь. Эдмонд тебя уже не любит. Но он и Урсула пока что считают, что твоя мать была одной из обеспеченных и глупых клиенток миссис Мэдкрофт. Если бы он узнал правду, он не разрешил бы мне проводить с тобой время.

— Он опасается, что я дурно повлияю на тебя? — спросила я. — Какой чудовищный снобизм!

Тут же я пожалела о своих словах. В конце концов, они сводные брат • сестра. Их взаимоотношения — это их семейное дело.

— Это все из-за мамы, — пожала Фанни плечами. — Она вышла замуж за отца только ради денег. И они все презирали ее. В доме это не являлось секретом. Папа был на сорок лет старше мамы и отличался весьма скверным характером. От него доставалось всем, кроме меня. Занимался он главным образом добыванием денег.