Орудие власти. Зародыш славы. Семя. из которого вырастет триумф. Меч он не размазывал и любовался его формой и красками. Зеленый сверху, у рукояти.

Клинок синий, закаленный. Кончик красный. Все верно. Так тому и быть.

Он громко засмеялся. Рабы застыли на месте. Император хлопнул в ладоши.

К нему подбежали двое мускулистых бальнеаторов и осторожно помогли ему выбраться из ванны. В полированных стенах из черного мрамора отражались тела рабов и императора.

Калигула рассматривал себя в этом мраморном зеркале. Он оглядел свои тонкие ноги и отвисший, худой живот. Как я исхудал от болезни! Вот уже пятый месяц, как встал, а все не могу поправиться. Это они, проклятые собаки, мне подсунули. Коварные отравители.

Массажисты меж тем разминали императорское тело и умащали его благовониями.

"Но я поступил с ними как полагается, – продолжал размышлять император. – Кассий Херея, надежнейший из моих людей, приглядывает теперь за поварами, пробует кушанья и напитки. Однако существует ли бог, который может поручиться за то. что какой-нибудь негодяй не замышляет опять против меня худого?" Он задумчиво разглядывал массажистов, у которых с шеи свисали на золотых цепочках алебастровые флакончики с маслом. Из-за полуоткрытого занавеса был виден вестиарий. Там рабыни брызгали духами его тунику и приготовляли снадобье для удаления волос. "Кто из них? Кто? Даже я, обладающий высшей властью, бессилен против интриг". Император вздрогнул. Рабы боязливо покосились на него: может быть, они слишком сильно сжали эти дряблые мускулы? Или наоборот?

На рабынях с Ахайских островов были только прозрачные паллы и розовые венки на черных волосах. С помощью венецианского снадобья они удаляли ему волосы под мышками. Взгляд императора упал на лицо рабыни. Она красивее Лоллии Павлины и Параллиды, но у нее худые бедра. Неожиданная мысль сверкнула в голове: ведь и эта может спрятать иглу под пеплумом. Иглы Довольно, если вонзить ее прямо в сердце.

"Мне двадцать пять с половиной лет. Тиберий дожил почти до восьмидесяти. Сколько проживу я? Тиберий Дрожал от страха перед убийцами.

Вот как. Теперь и я дрожу. Но Тиберия все ненавидели. Меня народ любит. И патриции меня любят. Я дал им то, чего они не могли получить от скряги Тиберия. Теперь они живут, как на небесах, и все-таки эти двое хотели меня отравить. Энния, сука эдакая!"

Он ни с того ни с сего ударил по лицу склонившуюся над ним рабыню. Она не вскрикнула. Молча вытерла покрывалом кровь с рассеченной губы и продолжала осторожно выдергивать рыжую императорскую щетину. Потом началась долгая возня с его прической. Тревожные мысли не давали покоя императору.

"И все-таки они хотели меня отравить. А теперь, когда пришлось снова ввести налоги, чтобы были средства на игры, находятся бездельники, которые пишут обо мне на стенах всякие мерзости! Позакрывать что ли опять цирки и амфитеатры? Но что такое Рим без состязаний, без гладиаторских боев, без звериного рева? Без пиров и наслаждений? Провинциальный городок, улицы которого завалены отбросами, в котором даже благородные люди спят ночь напролет! Рим – это царь городов. Риму нужен свой фараон. Фараон был богом. Неприкосновенным, священным. Таким должен быть и император римский.

По нему будет судить мир обо всей Римской империи. И поэтому я должен стать Солнцем, богом Ра! И даже выше египетского бога, потому что Римская империя выше всего на свете!"

Когда рабыни собрали в складки императорскую тогу, его туалет был закончен. Он вышел в перистиль дворца, чтобы подышать свежим воздухом.

Аромат духов тянулся вслед за ним.

Когда-то Тиберий приказал между колоннами портика поставить статуи римских героев и консулов. Калигула шел мимо этой шпалеры и одно за другим разглядывал лица.

Сципион, Марий, Цинна, Сулла, Помпей, Красе, Цезарь, Антоний. Менений Агриппа, Октавиан Август, Германик, Тиберий. Могущественная власть, уничтожение противников мечом и коварством, расширение империи, победоносное сражение, триумф.

Ум, хитрость, твердость, жестокость, насилие.

Сила, сила, сила. И в довершение всего – слава.

Все они на вечные времена остались в памяти людей. Чем прославлю себя я? Кем я войду в историю?

Мысли его блуждали. И вдруг он вспомнил, как прабабка Ливия рассказывала, что Менений Агриппа посоветовал Августу, когда тот достраивал Пантеон, прокопать канал через Истм в Элладе. О. это было бы гениально! А Тиберий однажды, когда лихорадка напала на Рим, сказал, что прикажет осушить Помптинские болота – рассадник малярии. Тоже дело великое. Тиберий говорил еще и о том. что необходимо расширить русло Тибра и превратить Остию. в большой морской порт. Что, если я?.. Этим можно перещеголять разом и Августа и Тиберия! Ярче всех имен воссияет в веках имя Гая Цезаря!

Тут он вспомнил, что эрарий совершенно пуст, а фиск почти истощен. Вот и твори великие дела, когда в кармане ни асса. Он нахмурился. Вот она, благодарность за щедрость правителя! Народ наживается, а у императора скоро на благовония денег не хватит, но экономить я не буду. Надо искать новый источник доходов. Но где? Авиола прав: Риму нужны новые провинции!

Этот путь приведет к славе и богатству, каких еще мир не видывал.

И я добьюсь этого. Боги благосклонны ко мне! Я все могу. Я повелитель мира! Только вот пустая казна меня бесит. Но мне все позволено! Отобрать золото у тех. у кого оно есть, – мое святое право, потому что золото нужно мне для блага народа. Он хитро усмехнулся: если просто взять, эти золотые ослы завопят: воровство, грабеж. Но если я их обыграю, они и пикнуть не посмеют! А потом, ведь я задумал великие дела: Истм, болота, водопровод, Остия…

Через минуту Кассий Херея уже мчался верхом лично пригласить нескольких богатейших сенаторов к императору – на небольшой ужин и для игры в кости.

Калигула расхаживал по перистилю среди статуй диктаторов и величайших сынов Рима. Его взволновали собственные замыслы. Он был опьянен призраком славы. Но превыше всего, превыше всех великих дел была для него старая мечта: триумф. Покорить эту таинственную, недоступную задунайскую землю и сделать ее римской провинцией!

Величайший триумф всех времен!

Некоторое время император забавлялся, представляя себе, что это будет за зрелище. Он сам, триумфатор, за ним – тысячи пленников, сотни повозок, груженных военной добычей, звери, украшающие триумфальное шествие. Он на золотой колеснице, запряженной двенадцатью укрощенными пантерами, в одежде фараона.

Калигула вспомнил Египет, где был мальчиком вместе с отцом. Египет он всегда любил больше, чем Италию. Яркую и страстную Александрию – больше, чем Рим; Изиду почитал превыше Юноны, Минервы и Венеры. С каким ликованием приветствовала тогда Александрия Германика! Рим холоден, в нем нет фантазии, вдохновения. Я перенесу свою резиденцию из Рима в Александрию. Я сделаю Александрию столицей мира. И там отпраздную триумф! Великий жрец храма Сераписа возложит на мою голову синюю корону и золотую повязку со змеиной головой и сверкающими бриллиантами.

Тем временем сумрак окутал перистиль. Тень от статуи Цезаря упала перед Калигулой в тот момент, когда Кассий Херея сообщил, что приглашенные сенаторы ожидают своего императора. Он перешагнул тень, как некогда Цезарь Рубикон, и усмехнулся: сегодня и я позабавлюсь игрой в кости. Калигула оставил гостей дожидаться его в триклинии и зашел к своей супруге Лоллии Павлине, которая сменила изгнанную Ливию Орестиллу. Попросил ее разделить ужин с ним и избранными сенаторами.

Она отнекивалась. Ей будет скучно. Единственная женщина среди древних стариков. Игра в кости? Но ведь Гаю известно, что это ее никогда не интересовало. Однако, заметив, что император нахмурился, вздохнула и позвала рабынь, велела одеть себя.

Сенаторы ждали. На одутловатых лицах было написано спокойствие, но руки в складках тоги, где были спрятаны набитые золотом мешочки, двигались беспокойно. Медленно, совсем медленно, но неудержимо закрадывался в сердца страх. Немного иной, чем при Тиберии. Менее определенный, напоминающий ощущение человека, который в темноте гладит мягкую шерсть и не знает, кошка это или тигр.

В начале правления Калигулы им не на что было жаловаться. Жизнь была похожа на опал в золотой оправе, переливающийся и играющий всеми красками.

Но недавно над Римом нависло черное облако. Разнесся слух, что император снова открыл доносчикам дорогу на Палатин. И в первую очередь Гатерию Агриппе, который сидит тут и разглядывает всех из-под прикрытых век.

Дурной знак. И одновременно со слухом о доносчиках заговорили о страшном деле: овдовевший и бездетный сенатор Рувидий, который недавно унаследовал от дяди и брата огромное состояние, под давлением суда написал завещание, которым все свое имущество отказывал императору. Через неделю после этого Рувидий получил в подарок корзину великолепных персиков. Зачем Рувидий ел их? Доверился или знал, что должен их съесть? Позавчера его похоронили.

Люди видели, как знахарка Локуста выходила из дворца императора. Эта женщина, говорят, знает толк в ядах…

О Рувидий не говорили ни в базилике, ни на форуме и даже дома. Никто не решался судить поступки императора. Но у сенаторов и всадников перехватило дыхание: казалось, что в предгрозовой тишине послышались кошачьи шаги все ближе и ближе подбирающегося грабителя и убийцы. Тиберию нужны были головы врагов, Калигуле – деньги. Это в сто, в тысячу раз опаснее для них.

Номенклатор объявил о выходе императора. Сенаторы легко вскочили, подняли руки в приветствии:

– Ave Gaesar imperator! Ave domina nostra Lollia Paulina![56]

Они рассыпались в любезностях перед Лоллией. Венера умрет от зависти, если увидит сегодня супругу императора.

Гай был в превосходном настроении. Набив рот паштетом, смеясь, рассказывал он, как, гуляя по перистилю, перешагнул тень Цезаря и как он сегодня превзойдет Цезаря в игре. Все рукоплескали этой великолепной шутке.

После ужина началась игра. Все уселись вокруг большого круглого стола, крышка которого по краям была приподнята, чтобы кости не падали на пол.

Рабы принесли каждому по три фишки и серебряный сосуд, из которого кости бросали на стол.

Каждый из тех, кто сидел за столом, исключая скучающую Лоллию и императора, обладал несметным богатством, размеры которого трудно определить. Калигула гадал. Самым богатым он считал Гатерия Агритппу.

Потом Даркона. У того, правда, недвижимость небольшая, всего несколько вилл и латифундии в Кампании, зато есть такой товар, который ценится превыше всего: тысячи рабов. Он их покупает, продает, и баснословные доходы рекой льются в его карман. Потом Пизон. сборщик податей в нескольких провинциях, у него огромный годовой доход, да еще ему принадлежит почти половина Лукании и четверть Сицилии. Бибиен, миллионер, наживается на общественных постройках и огромных императорских заказах.

Друз в финансовом мире Рима человек новый. говорят, у него крупные имения в Италии, но основной егo доход – от поставок зерна. Он, кажется, еще хочет после Рувидия прибрать к рукам кожевенное производство. Почему бы нет? Посмотрим только, сколько он за это даст.

– Игра веселит душу, друзья, – сладко говорит император. – Итак, повеселимся. Вы, верно, удивлены тем, что я пригласил вас для игры в кости, которую сам, по примеру Августа и Тиберия, запретил простому народу? Нет, нет, дорогие. Ну скажите сами, разве кому-нибудь из нас принесет ущерб проигрыш в двести тысяч или миллион сестерциев? Ну а если убогий грузчик, пекарь разносчик овощей, играя в кости или в астрагал, проиграет в трактире весь свой дневной заработок? Я обязан думать о благе народа. Поэтому мы и вынуждены наказывать простолюдинов за азартные игры.

Итак, начнем? Какую назначим ставку? Слишком высокую не советую.

Пятьсот…

Когда Калигула сделал заранее рассчитанную паузу, несколько пар глаз в приятном изумлении перед низкой ставкой вскинулись на императора. О горе!

Император считал не в сестерциях.

– …пятьсот золотых? – закончил он фразу.

У них дух занялся. Пятьдесят тысяч сестерциев. Что будет дальше, если таково начало?

Император подал Лоллии свой кубок, предлагая ей начать игру. Кости стукнулись о стенки сосуда и шлепнулись на дубовый стол – двойка, тройка, пятерка.

Калигула засмеялся и поцеловал жену в мочку уха с рубиновой серьгой:

– Ты меня пустишь по миру, дорогая.

Сначала выиграл Гатерий, потом Даркон, потом Друз, потом снова два раза подряд Гатерий. Когда он в третий раз забирал выигрыш, то сообразил, что за несколько минут выиграл пять тысяч золотых. Он было издал звук, отдаленно напоминающий смех, но тут же осекся. "Лучше бы не выигрывать так много", – подумал он и взглянул на императора.

– Тебе жаль меня, Гатерий? Не волнуйся. Я умею проигрывать. Повысим ставку до тысячи золотых.

Гатерий опять выиграл. После него Пизон и Даркон, потом три раза подряд Друз, а ставка все повышалась и повышалась, так что в конце концов дошла почти до миллиона сестерциев. Испуганные глаза следили за императором, который все время проигрывал.

– Ты и в самом деле разоришься, – со светской легкостью сказала Лоллия, но в словах ее слышался нешуточный упрек.

Император немного нервничал. Он потягивал вино, принуждал пить остальных, а сам неестественно смеялся.

– Ваш император, мои милые, станет нищим, если Фортуна вовремя не смилостивится над ним.

– Но ведь мы рядом с тобой, цезарь, – раболепно проговорил Друз.

Калигула словно ждал его слов.

– Правильно, Друз. Ты ведь так или иначе будешь не беднее Рувидия, когда получишь после него кожевенное производство…

– Ты знаешь об этом, благороднейший? – почтительно улыбнулся сенатор.

– Говорят, что ты стремишься к этому.

– Да. Я веду переговоры с квестором Муцием Паллой.

– А сколько ты ему предлагаешь за концессию?

– Двадцать миллионов, – ответил Друз.

Император от хохота чуть не надорвал живот. Друз забеспокоился и осторожно добавил:

– Мы почти обо всем уже договорились. Муций просил двадцать пять миллионов. Думаю, что на двадцати двух мы сойдемся. Сенат, конечно, одобрит эту сделку.

Квакающий и дребезжащий смех Калигулы не особенно радовал слух. Но это смеялся император.

– С Муцием тебе нечего толковать. Он дурак. Решаю дело я, понял?

Ледяное молчание воцарилось в перистиле. Он решает! Вопросы, которые всегда решал квестор, для которых высшей инстанцией было решение сената?

Друз сжимал в руках серебряный кубок. И, заикаясь, выговорил:

– И… и… сколько… сколько же?

Император посерьезнел:

– Во времена Тиберия царил мир. Тогда, конечно, можно было заплатить за кожевенную монополию двадцать пять миллионов.

Пауза. Глаза откупщиков повылезали из орбит.

– Я должен заявить с горечью, но будущее мне не видится в столь розовом свете. В недавно полученных секретных донесениях сообщается о волнениях варваров за Дунаем и Рейном. Так или иначе, но кожевенную концессию мы не можем теперь уступить меньше, чем за сто миллионов.

Друз хотел что-то сказать, но возражать императору было немыслимо.

– Я дам сто миллионов, – сказал он с виду спокойно, но голос его дрогнул.

– Пришли их утром мне, – закончил разговор правитель, будто речь шла о паре голубей; потом бросил кости и снова проиграл. Сенаторы следили за игрой, но мысли были заняты другим: царил мир – разве будет война?

Император проигрывал уже второй миллион.

Теперь счастье улыбалось Даркону, он равнодушно сгребал деньги. Он был бы так же невозмутим и в случае проигрыша, он ведь даже сам не знал размеров своего состояния. Спрос на рабов, особенно у всадников, которые все богатели и богатели, постоянно повышался. За один день он наживал больше, чем все богачи Рима, вместе взятые, за неделю. Теперь он с большим бы удовольствием проиграл, но ему как нарочно везло, и он опять сгреб новый выигрыш: полмиллиона.

Наконец Даркон решился. Запустил руку в складки тоги и из кожаного мешочка вынул жемчужину величиной с лесной орех. Подержал ее в пальцах.

Холодный матовый блеск завораживал. Жемчужина была похожа на кокон, из которого должна выпорхнуть нежно-серебристая бабочка. Лоллия захлопала в ладоши от восторга.

Даркон старался говорить так, чтобы его дар императору не был похож на подкуп и был бы принят, как подобает.

– Я хотел поставить эту жемчужину на кон, ибо ювелиры предлагают за нее десять миллионов. Но может быть, ты, благороднейший, позволишь поднести ее тебе в честь твоего выздоровления. Когда боги вернули тебя к жизни, я был на Делосе и не мог сам прийти и поклониться тебе. Не соблаговолишь ли ныне в своей бесконечной милости принять от меня этот дар, мой цезарь?

Калигула мигом раскусил замысел Даркона. Надо сию же минуту обуздать спесивца, который так явно, так глупо при всех хочет купить благосклонность императора. Он схватил жемчужину, приказал наполнить свой хрустальный кубок и бросил ее в вино. Лоллия вскрикнула.

О боги, какое зрелище! Жемчужина, равная по ценности великолепному дворцу, медленно таяла в вине, превращаясь в бледное облачко, которое редело и редело, покуда не исчезло. В мертвой тишине император выпил вино.

Лоллия от злости заплакала. Гости, люди умеренные и скупые, пришли в ужас от безрассудной выходки Калигулы. Они не знали, что сказать.

Смеяться? Изумляться? Их недоумение разрешилось рукоплесканием.

– Ставь, Даркон, – сказал император, – не повысить ли нам ставки?

Атмосфера царила тяжелая и напряженная. Лоллия перестала плакать и внимательно следила за игрой.

Император кинул кости, вышли две тройки и пятерка. У Даркона – "пес": три единицы. Все засмеялись. Выиграл Пизон. Трясущимися руками он сгреб выигрыш.

– Наш дорогой Пизон до утра станет самым богатым человеком в империи, – значительно проговорил Калигула. У Пизона на лбу выступил холодный пот, когда император добавил:

– Не только благодаря везению в игре, но и благодаря мне, это я позволил повысить в провинциях дани, налоги и пошлины.

Калигула забавлялся замешательством Пизона. Он упорно и с намеренной очевидностью разглядывал капли пота, стекавшие по щекам сборщика податей.

– Здесь жарко, не правда ли. Пизон? Охлажденного вина и вазу со льдом!

– приказал император и снова обратился к Пизону:

– Я всегда забочусь о своих друзьях!

Ударились о стол фишки. Калигула в первый раз выиграл. В банке было три миллиона. Император рассмеялся:

– Вот как нужно играть, сенаторы. Я ставлю выигрыш целиком. Добавите?

Любому миллионеру станет не по себе, если приходится ставить три миллиона. Руки у всех тряслись. Лица вытянулись от напряжения и усталости и уже не могли скрыть тревоги.

Брякали кости. У императора вышло "senio", благословение Венеры, три шестерки. Банк принадлежал ему. Он опять поставил весь его целиком. И опять вышло "senio". Император сгреб огромный выигрыш.

Теперь ставки спустились до каких-то жалких ста тысяч. Два раза подряд выиграл Бибиен. Потом Даркон и Гатерий. Когда в банке собрались миллионы, выиграл император. Так повторялось несколько раз.

Они поняли: Калигула жульничает, его фишки с противоположной от шестерки стороны утяжелены металлическими пластинками. Сенаторы стиснули зубы и, бледные, с тоской в глазах, продолжали игру. Управляющие все носили и носили им из дома золото, чтобы было что проигрывать. На столике возле императора росла гора золотых и расписок.

Гости императора уже проигрывали целые состояния, а больше всех – Пизон. Два дворца и две виллы, пожалуй, со всем, что в них есть. Он пыхтел, денег ему было жалко. "Но, – мелькнуло в голове. – пусть уж он лучше отворяет жилы моим сундукам, чем выпустит мою кровь". Так же рассуждали и остальные.

Неожиданно Калигула поставил серебряный сосуд на стол. По его приказу рабы убрали кости.

– Довольно. Фортуна слишком благосклонна ко мне. Я знаю, что вы умеете проигрывать так же, как и выигрывать, но мне не хотелось бы, чтобы вы, покидая меня, ощутили хотя бы тень недовольства. Я выиграл действительно много.

Они вяло пытались протестовать, но он движением руки заставил их замолчать и указал на ложа и столы, уставленные винами и яствами. Гости ждали, что он возляжет первым, но Калигула продолжал расхаживать взад и вперед по триклинию, приглашая Лоллию и гостей есть и пить. То и дело останавливаясь, он говорил:

– Недавно мне довелось услышать, что меня упрекают в роскоши и распутстве. В расточительстве. Дорогие благовония, в которых я купаюсь, редкие ткани, забавы. пирушки, даже моего Инцитата и его конюшню ставят мне в упрек.

– Кто? Кто осмелился? – наперебой восклицали возмущенные гости.

Он презрительно усмехнулся:

– Не знаю и не хочу знать. Ничтожные людишки. Презренные вши. Они, верно, до сих пор не могут забыть скрягу Тиберия. Но я спрашиваю вас, что оставил после себя Тиберий, чем он прославил себя в веках? Ничем. И вот вы теперь смотрите на гору золота, которую с помощью благосклонной Фортуны я выиграл у вас. И думаете: какое облачение будет куплено на эти деньги?

Какие пиры поглотят наши миллионы? Сколько жемчужин растворит в вине этот расточитель? Нет, нет. дайте мне договорить. Вы ошибаетесь. Это золото предназначается не мне, мои дорогие. – Калигула остановился, он был хорошим оратором и поэтому взвешивал каждое слово. Позой были его жесты, позой была речь – все было позой. – Фараоны оставили миру в память о себе огромные гробницы в виде пирамид. Они воздвигли в пустыне загадочного сфинкса. А я. друзья мои… – Он шагнул к ним и произнес патетически:

– Я воздвигну себе памятник, который не только не уничтожат тысячелетия, но за который Рим и весь мир будут благодарны мне во веки веков!

Он возбужденно дышал. Запавшие глаза расширились от волнения, он стоял в позе, напоминающей великого Августа, планы его были грандиозны:

– Рим, сердце мира. столица империи, расположен вдали от моря. Но не настолько далеко, чтобы он не мог стать крупной гаванью. Я сделаю из Остии великолепный морской порт. Я прикажу углубить и расширить Тибр, чтобы даже самые большие корабли могли подходить к самому Эмпорию, к центру Рима.

Поднялось ликование. Торгашеские души мгновенно оценили, как удешевятся все перевозки, если товары не надо будет выгружать на морском берегу.

– Слушайте дальше. Я прикажу прорыть канал на Истме в Ахайе, чтобы кораблям не нужно было обходить Пелопоннес.

– Великий, великий цезарь! Какая мысль! Чего стоят пирамиды и их бессмысленное великолепие в сравнении с этим? Пока будет существовать мир, память о тебе не умрет!

Но император размахнулся еще шире:

– А ради нашего города, ради нашего Рима я прикажу осушить Помптинские болота; топи в окрестностях Рима, смертоносный рассадник лихорадки, источник моровых поветрий я превращу в плодородные поля!

Они ликовали, рукоплескали, славословили.

Даркон громко воскликнул:

– Великий сын Германика! Вечная тебе слава! Ты отец отечества!

Калигула улыбался.

– Теперь вы убедились, дорогие мои, что проиграли не напрасно. Ваше золото поможет осуществлению моих замыслов.

– …достойных богов, – выкрикнул Пизон, оратор, самый способный изо всех гостей, хотя в угодливости Даркон и Гатерий, несомненно, намного его превзошли.

– Если бы ты, мой цезарь, воздвиг новый Олимп, поднимающийся к небу выше, чем Вавилонская башня Навуходоносора, если бы ты создал новых богов и сам занял престол верховного бога, то и тогда ты не сделал бы человечеству столько добра, сколько сделаешь, осуществив свои замыслы!

Они окружили его, выражая свое удивление и восторг. Лоллия поцеловала его в губы. Калигула стоял среди них и щурился от яркого пламени светильников. Он был счастлив.