Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Калигула или После нас хоть потоп

ModernLib.Net / Историческая проза / Томан Йозеф / Калигула или После нас хоть потоп - Чтение (стр. 19)
Автор: Томан Йозеф
Жанр: Историческая проза

 

 


Фабий ждет, ждет минуту, две, десять. Император похож на раненую птицу, которая готова издать последний крик и напоследок вонзить во врага когти.

Нервы Фабия напряжены до предела, он больше не может выносить этого напряжения. В глазах темно. Связанные руки сжимаются в кулаки, ему хочется вцепиться в императорскую глотку.

Кто из нас прав? Он, которого ненавидит весь мир, или я, помогающий людям хоть на минуту забыться? За мной стоят сотни, тысячи людей, они со мной по доброй воле, из расположения, из привязанности. А кто стоит за тобой? Если бы ты не платил золотом преторианцам – ни одна душа не поддержала бы тебя. Ах, броситься и задушить? Нет, нельзя. Руки связаны.

Но тогда по крайней мере пусть я буду убит без промедления! Мгновенно!

Дыхание Фабия участилось. Перед глазами поплыли красные круги. Внезапно охватившее его безумие парализовало волю. Инстинкт, сумасшедший, дикий инстинкт руководит им, он хотел сократить свои мученья. В нем говорило одно лишь подсознательное стремление довести до бешенства мучителей, сократить пытку. Он истерически закричал:

– Почему ты позволяешь грабить нас? Почему ты допускаешь, чтобы мы бедствовали? И ты наш император? Так-то ты заботишься о Риме?

Император впился глазами в осужденного. Кривая ухмылка исказила его лицо:

– Я понимаю. Ты хочешь быстрой смерти.

Фабий не слушал, что говорит император, он неистово кричал ему в лицо:

– Ты отбрасываешь слишком большую тень, цезарь! В ней невозможно жить.

Все гибнет от ужаса!

Было тихо. За спиной императора догорело масло в светильнике, огонек погас. Раб неслышно внес другой светильник. Шорох босых ног за спиной напугал Тиберия. Он вздрогнул и испуганно оглянулся. Понял, что актер заметил это. И тихо сказал:

– Любой человек боится. И я всего лишь человек, хотя на плечах моих императорская тога.

И после паузы неожиданно жестко и раздраженно, оттого что дал заглянуть себе в душу, добавил:

– Но только у меня одно преимущество: в моих руках власть. Стоит мне пожелать – и через минуту Фабия Скавра не будет среди живых!

Император выжидающе смотрел на Фабия. Актер был бледен, но спокоен.

Казалось, что мысли его где-то далеко.

– Ты не боишься?

– Нет! – выпалил Фабий.

Император наклонился и злобно произнес сквозь зубы:

– Ты не будешь просить, ты не упадешь передо мной на колени, ты не будешь кричать?

– Нет, – глухо, как бы издалека отозвался Фабий.

Император изумленно произнес:

– Что же, ты не боишься смерти?

Наступила тишина. Потом Фабий разжал губы и сказал почти шепотом:

– Боюсь. У меня есть милая, отец, друзья…

Император невольно тоже понизил голос и повторил:

– Милая, отец, друзья…

Странно звучали эти слова в устах человека, который десятки лет жил один. Он с завистью посмотрел на актера.

– После моей смерти ликованье, после твоей – плач. Ты счастливый человек, гистрион.

Фабий поднял голову:

– Я был счастливым, господин… Мы простые люди. Но умеем радоваться тому малому, что имеем…

Император пренебрежительно заметил:

– Для комедиантов радость – ремесло, бросил бы только кто монету…

– Прости, цезарь, я говорил не о комедиантах, я говорил о людях, которые живут за Тибром.

Тиберий поднял глаза. В своем презрительном высокомерии под словом "Рим" он подразумевал мраморные дворцы, сенаторов, заговорщиков и убийц. И вдруг увидел тысячи лиц, Затиберье, толпы народа, мерзкие лачуги, которые раньше он видал только издали, с Палатина, миллионы грязных оборванцев, но ведь людей же, в конце концов. Тиберий задумался об этом, картина Затиберья стояла перед глазами. Он тихо повторил:

– Рим, Рим…

Фабий, очевидно, понял, о чем думает император, и добавил:

– И мы, простые люди, – это тоже Рим…

Император слушал вполуха. И глухим голосом сказал самому себе:

– Но Рим – это также и я. Рим – это также и я. – И мысленно добавил: "Я вернусь в мой Рим".

Все вдруг перестало интересовать императора. Он встал.

– Ты можешь идти!

У Фабия подкосились ноги. Атрий, факелы, старик в кресле – все завертелось перед ним в диком вихре. Он не заметил, что над имплувием атрия занимался день, что звезды поблекли, что побледнело и засверкало зарею небо. Он нерешительно шагнул и недоверчиво спросил:

– Могу идти?

Только теперь император понял, что своими словами вернул актеру свободу. Он заколебался. Нужно было бы раздавить этого червя, он смутьян и будет продолжать мутить воду. Сбросить его со скалы. Но гордость Клавдиев возобладала. Этот человек осмелился сказать ему правду в лицо. Пусть убирается, пусть продолжает науськивать народ на сенаторов. Император хлопнул в ладоши. И сказал центуриону личной охраны:

– Отпустите его.

– Я благодарю тебя за жизнь, цезарь! – Фабий двинулся было к выходу, но вдруг нерешительно остановился.

– Почему ты не уходишь? – резко спросил Тиберий.

– Ты сказал, что я могу идти, но сенаторы…

Тиберий сухо усмехнулся и иронически произнес:

– Пожелай мне долгой жизни, актер. Пока я дышу, никто не посмеет тронуть тебя. Но как только глаза мои закроются, о, тогда пусть боги помогут тебе.

***

Капри – это крепость, весь остров – крепость, неприступная твердыня, до отказа набитая вооруженными до зубов стражниками. Сотни копий торчат по обочинам дорог страшным частоколом. Ни шагу нельзя ступить по своей воле.

Фабий выходил из виллы "Юпитер". Старый Ретул и рабы, не спавшие всю ночь, чтобы хотя бы взглядом проводить актера к скале, прозванной Смертельный прыжок, вытаращили глаза. Он уходит! Уходит свободный!

Фабий возвращался тем же путем. Он беспокойно оглядывался по сторонам.

Он все еще не верил. И все еще дрожал.

Над дорийскими храмами в Песте загорался день. Яркий свет разливался все выше и выше над горизонтом, заливая склоны Везувия, отражался в мраморе императорских дворцов. Ворота каприйской твердыни распахнулись.

Фабий ступил на палубу биремы, попутный западный ветер надул желтоватые паруса, высоко на мачте распевал юнга.

Только теперь Фабий поверил. Он щурился на ярком свете, он дрожал от возбуждения, ему хотелось говорить, но вместо слов из горла вылетал смех.

Жизнь! Прекрасная жизнь! Квирина!

Лучи солнца плясали на волнах, в рокоте моря слышались уверенность и сила, корабль с шумом рассекал воду. Прекраснейший день изо всех дней!

Фабий как сумасшедший обнимал центуриона и целовал его заросшие щеки, ухо, подбородок.

– Давай-ка сюда кольцо, побыстрей, я сам отнесу его своей милой!

Приближался берег, его серые утесы круто уходили в море.

– Квирина, отец, вы слышите меня! Я возвращаюсь! Живой! Здоровый!

Свободный!

Я снова буду играть. Снова тысячи глаз будут смотреть на меня.

Благороднейшие сенаторы, низко кланяюсь вам!.. Со мной слово императора!

Квирина, детка, готовь центункул и грим! Я снова буду играть!

Глава 30

Император проспал целый день. Вечером на террасе он съел несколько сухарей с вином и миску бананов. Ему было тоскливо. Отчаяние, охватившее его после добровольной смерти Нервы, до сих пор не проходило. Ему хотелось забыться и рассеяться после разговора с комедиантом, и он приказал зажечь свет и привести греческого мальчика, которого любил больше всех.

Он погружал ногти в тело мальчика. Мальчик стискивал зубы от боли, стонал, стараясь побороть боль, но она была такой внезапной и резкой, что маленькая рука, бессознательно обороняясь, ударила императора.

Император призвал стражу, приказал отвести мальчика на нижнюю террасу и наказать пятьюдесятью ударами. Когда мальчика увели, Тиберий, опираясь о палку, тяжело поднялся.

Он не любил вставать в чьем-либо присутствии. Слабости и старости при этом скрыть нельзя. И зачем показывать волкам жертву? Ему совсем немного осталось до восьмидесяти, но нужно еще сто лет, чтобы исполнились все желания, а сколько до вступления в царство Аида? Сколько? Миг? Месяц? Год?

Отбрасывая тонкую длинную тень, стоял старик у перил террасы, ветер развевал пряди редких седых волос. Он смотрел на море, чернеющее вдали.

Пятьдесят ударов палкой по голому телу – это жестокий приговор.

Истязание мальчика началось. Крики разорвали воздух. Тиберий с вожделением смотрел на происходящее. Стоны истязуемого – это единственное, что его еще волнует. Стоны переросли в отчаянный крик.

Император невидимым стоял в тени. Он заметил, что на дальней террасе его звездочет Фрасилл внимательно изучает расположение звезд.

"О тебе каждый все знает", – сказал этот бесстыжий актер. Нет, это не правда. Кто знает об этих черных пропастях, в которые я опустился, чтобы наслаждением вознаградить себя за десятки лет страданий.

Кто об этом знает? Об этом знал покойный Нерва. Но он уже ничего не скажет. А сегодня это знает, пожалуй, единственный человек – Фрасилл.

Крик истязуемого мальчика наполнял сад и ночь.

– Мой цезарь, – раздался издали голос звездочета.

– Откуда ты знаешь, что я здесь, Фрасилл? – спросил император.

– Прикажи, чтобы прекратился этот крик. Он мне мешает наблюдать. – Император хлопнул в ладоши. – И не убивай, если можно. Кровь мешает пророчествам.

Посмотрите на этого смельчака! Он диктует императору. И стражнику, который появился около него, ожидая приказания, сказал тихо:

– Отпустите мальчика.

– Спасибо, мой господин, – послышался голос Фрасилла.

Как он мог на таком расстоянии услышать меня? Он заранее знает, что я сделаю?

Ах, Фрасилл! Он единственный знает обо мне абсолютно все. Сколько раз он заставал меня во время любовных игр с мальчиками и девочками, дыханием которых я освежал свою старость и так продлевал себе жизнь. Он мог бы рассказать. Кому он может что-то сказать, ведь здесь стерегут каждый его шаг? Но когда меня не будет, то сможет… И написать сможет. А что напишет человек, который читает и мои мысли? Опишет он мои страдания? Мои ночи, полные страха? Мои годы непрерывных мук одиночества? Сможет он написать и то, что написать нельзя? Действительно ли Фрасилл читает мои мысли? Каждую ли он может прочесть?

Злая усмешка искривила жестокое лицо старика. Ему пришла в голову страшная мысль: узнает ли этот всевед наперед, что я его минуту спустя прикажу сбросить со скалы в море?

Должен ли я это сделать? Должен ли я избавиться от человека, который вот уже сорок лет стареет бок о бок со мной, который десять лет разделяет мое одиночество здесь, на острове, который уже на Родосе во время моего изгнания был для меня всем – рабом, советчиком, предсказателем, другом?

Его советы были ценнее золота. Но это единственный человек, который может поведать обо мне миру больше, чем все остальные. Он видит меня насквозь.

Нет. Не напишет. Исчезнет! Через минуту погибнет!

Император тихо вошел в комнату, приказал, чтобы палач спрятался за дверью и был готов к работе, и вернулся на террасу.

– Фрасилл! – окликнул он звездочета.

Астролог оглянулся.

– Подойди ко мне!

Фрасилл приближается. Тиберий внимательно следит за ним. Вот видишь, колдун, ничего ты не знаешь. Не знаешь, что идешь за своей смертью.

Фрасилл подошел к императору и стал на колено, чтобы поцеловать его перстень.

– Почему ты становишься на колени, словно просишь о милости? – звучит иронический голос императора.

– Я и прошу о милости, – тихо повторяет грек.

– Ну? За кого? – Император усаживается.

– За себя, цезарь.

Сердце Тиберия забилось сильнее. Император до самого подбородка укутался в шерстяной плащ. Ах ты проклятый, ты действительно читаешь мои мысли! Император спрашивает:

– Долго ли я еще проживу, гадальщик?

– Звезды говорят, что Тиберий…

– Сколько? Сколько? – настаивает старец.

Фрасилл колеблется. Не скажет же он, что императору осталось жить считанные дни.

– В звездах написано, что Тиберий будет господином Рима еще лет десять!

– Как я умру? Это будет кинжал или яд?

– Ни кинжал, ни яд.

– Ты клянешься?

– Клянусь Аполлоном!

– А как долго проживешь ты? – вырвалось неожиданно у Тиберия.

Фрасилл молчит. Рука мнет пурпурную кайму подаренной императором тоги.

– По звездам так же долго, как и ты, цезарь. Но по твоей воле…

– Договаривай!

– Несколько мгновений…

Тиберий схватился за горло. Ему стало трудно дышать. Дыхание было хриплым и прерывистым. "Судьбу, которую предназначили звезды, я не поборю – подумал Тиберий. – Я буду жить так же долго, как и он. Я не могу его убить. Я убью себя". Он смотрел на Фрасилла с изумлением. "Этот человек предсказывал его матери Ливии. И говорят, ни разу не ошибся. Он наверняка знает, что у Ливии на совести не одна жизнь. Не одного убрала она, чтобы освободить дорогу к трону ему, Тиберию. Агриппа, Луций, Марцелл. Гай, Германик, Друзилл. Какой страшный перечень! На лбу у императора выступил холодный пот. Человек, которого он никогда не боялся, теперь нагонял на него неведомый страх. Но не обманет ли он меня? Ведь все, что я знаю, я знаю от него. Если он хотел написать, то давно написал и спрятал. Веревкой палача я Фрасилла не одолею, так же как не подавлю стремящийся к власти сенат.

Оба старика наблюдают друг за другом. Глаза застывшие, стеклянные, неподвижные. Два старых друга-врага. Оба играют самую большую игру: на жизнь.

Император медленно поднимается, встает, тяжело опираясь о палку, не обращая внимания на то, что грек это видит.

Фрасилл не склоняет головы, не прячет глаз, в которых трепещет светлая пыль Млечного Пути. Его взгляд становится внезапно бодрым и веселым.

Тиберий сообразил: этот толкователь воли звезд снова понял, о чем я думаю! Почувствовал, что я не стану его убивать! Понимает ли он, почему я такой, какой есть? Ах, нет, это не та простая душа, в нем нет той капли человеческого сочувствия, в которой я нуждаюсь. Это слуга и ничего больше.

Как мой советник. Как Харикл. Но он действительно преданный слуга".

Император раскрыл объятия. Грек почтительно обнял его и не колеблясь прижался щекой к лицу, обезображенному лишаем. Император впал в меланхолический экстаз:

– Я никогда тебя не обижу, друг. Ты вена. питающая мое сердце, ты кровь моих жил. Ты преданный. Тебе одному я верю…

Фрасилл обнял колени императора. Тиберий приказал ему встать.

– Мне хотелось бы еще пожить, Фрасилл. Продли мою жизнь. На три года!

Всего на три года! Как, скажи, как ее можно продлить?! За каждого, кого пошлю на смерть, получу ли я день жизни? Скажи! Должен ли я, согласно старым преданиям, освежаться человеческой кровью. Посоветуй! Должен ли я ее пить, чтобы жить?

Грек усадил трясущегося императора в .кресло и отрицательно покачал головой. Тиберий закричал в гневе:

– Ах, я же знаю, ты трус, ты смешной филантроп, ты как Нерва! Тебе тоже не нравится, когда течет людская кровь. Тебе и голубиной крови жаль, невинная ты душа. Но разве в этом Вавилоне лжецов можно поступать иначе?

Разве может кто-нибудь выхаживать голубей на крыше, когда на ней приготовлена западня?

Черное, зловещее море монотонно шумело внизу.

Император расчувствовался:

– Ты знаешь, почему я такой жестокий, не так ли?

– Тебя сделали жестоким, – ответил Фрасилл. – Я знаю твою жизнь.

Жизнь полную страданий и горестей. Я знаю это…

– Не только ты. Я недавно слышал, что обо мне каждый знает все…

– Это не так, мой император. Они знают только то плохое…

– Что это "то плохое"? – повысил голос Тиберий.

Астролог сказал настойчиво:

– Не убивай легкомысленно, мой император! В каждом человеке есть что-нибудь прекрасное, в нем есть хотя бы искра от олимпийских богов, и ее жаль.

Тиберий слышит тихий, проникновенный голос звездочета, и старый, скептик спрашивает:

– Может ли дерево, которое сто лет росло от корней к кроне, внезапно начать расти от кроны к корням?

– Дерево не может. Но человек – человек может все, что захочет.

Долго молчал император. Потом схватил хрустальную чашу:

– Выпей, грек, за то, чтобы остаток моих дней не был черным. Если для истерзанного и измученного вообще возможно счастье, я сказал бы, выпей за мое счастье.

Астролог возлил из чаши:

– В честь Эскулапа и за твое счастье, цезарь!

Он пил жадно, большими глотками, стараясь запить эту минуту одурманивающим напитком, притупить вином пережитый страх.

– Есть у меня еще кое-что в мыслях, Фрасилл. Есть у меня еще одно желание – ты знаешь, очевидно, о нем, мой всевед?

Как мог Фрасилл не знать об этом желании. Право, не надо обращаться к звездам, чтобы понять, почему старый император много раз посматривал в направлении, где бьется сердце империи – Рим. Но Фрасилл, верный своему "удивительному" призванию предсказателя, на этот раз не захотел проявить своей проницательности, а попросил императора быть спокойным и сосредоточенно посмотрел на горизонт.

Император напряженно ждал.

Медленно глаз звездочета скользнул по созвездиям от Лиры к Лебедю, от Персея к Кастору и Полидевку, от Дракона к Скорпиону.

Медленно собирался астролог с мыслями, наконец сказал спокойно:

– Ты мечтаешь вернуться в Рим, мой цезарь.

Тиберий мрачно поглядел на Фрасилла и произнес тихо:

– Человека на старости лет тянет туда, откуда он вышел… – Потом более настойчиво:

– Должен ли я вернуться в Рим?

Фрасилл вздрогнул. Опасный вопрос. Он ждал его и боялся ответить.

Вернуться в муравейник, который он твердой ногой попирает изо дня в день, который он восстановил против себя смертными приговорами и конфискациями?

Но он этого хочет. Это его последнее желание. Он снова поднял глаза к сияющим планетам. Констелляция плохая. Гемма в созвездии Короны имеет цвет свежей крови. Но он хочет вернуться, говорит себе Фрасилл. Мир вздохнет раньше. Вздохну и я…

Фрасилл видел в глазах императора такое страстное желание услышать положительный ответ, что уже хотел было согласиться. Но не смог.

Почувствовал жалость к человеку, который всю свою жизнь не знал счастья, который не знал, что такое радость, не умел смеяться. И жалость оказалась сильнее страха.

– Уж коли речь идет о деле таком важном, я должен сказать тебе, мой цезарь, всю правду, даже если она тебя огорчит или разгневает. Не возвращайся в Рим.

– Против меня готовится заговор?

Тиберий имел в виду Сервия Куриона. Говорят, у него собираются оппозиционеры. Об этом ему сообщил доносчик. Однако Макрон уверял, что сборища бывают у ростовщика Авиолы. Точных доказательств нет. Но удар нужно будет нанести внезапно. По кому? По Сервию? Авиоле? Пусть так или иначе, ясно одно, что в Риме Тиберию не избежать интриг.

Фрасилл не сказал ни да, ни нет. Снова посмотрел на звезды:

– Рим – горячая земля, мой цезарь. Рассадник страстей. Самая сильная страсть – это ненависть. Она не дает покоя людям, ослепляет их, оглушает…

– Сентенции оставь при себе, – сказал император неприветливо. – Что тебе говорят звезды, это я хочу слышать!

– Рак стоит в связи с Гидрой, мой господин…

– Это означает…

– Тысячеглавая гидра стоит против тебя. Словно миллионы муравьев, готовых обглодать мясо до самых костей…

Император вскипел:

– Глупец! Что ты болтаешь о муравьях? Я хочу в Рим и не поддамся на твое вранье!

И тут же задумался: Фрасилл явно видел, как я хочу вернуться. Он мог мне спокойно сказать – возвращайся. Что я понимаю в этих звездах? Ведь это тоже обман, как и все в человеческой жизни. Он говорит о гидре, стоящей против меня. Мог бы спокойно послать меня на смерть в Рим. Любой другой так бы и сделал. Император мягко посмотрел на Фрасилла.

– Ты не желаешь моей смерти?

– Нет, господин, – прозвучал тихий ответ.

– Почему же? Я столько раз тебя обижал.

– Обижал. Каждый стоящий у власти обижает слабых. Я не хочу, чтобы ты лишился жизни, но…

– Договаривай, мой милый.

– Если бы ты смирился…

Император поднялся, оперся о стол и захрипел в бешенстве:

– Ты глупец! Идиот! Я должен смириться? Перед кем? Перед своими врагами? Скорее я отомщу во сто крат! О ты, собачья душа! Ты – ядовитая змея! – Он, задыхаясь, опустился в кресло, вытер орошенный потом лоб, руками сжал виски. Злость вылилась и внезапно исчезла. Он говорил тихо, извинялся, просил прощения:

– Ах, нет! Прости меня, Фрасилл. Ты действительно мой друг. Прости меня!

Император разволновался: вот единственный человек, который мне не враг.

Тиберий взял звездочета за руку, и в сердце его проникло давно забытое чувство благодарности. Но, поглаживая руку Фрасилла, он повторял упрямо:

– Но в Рим я все-таки вернусь!

Почувствовав усталость, он попросил Фрасилла уйти.

Фрасилл удалился.

Тиберий остался один. Он встал. Закутался в плащ и вышел на восточную террасу. Удары волн оглушали. Иногда хорошо послушать этот грохот. Он подошел к перилам. факел, горящий на другой террасе, отбрасывал на мозаику пола тень императора. Длинную, большую, величественную. Тень властителя мира перерезала на мозаике нить, с помощью которой Ариадна выводила любимого Тезея из Лабиринта. Лабиринт жизни – это лабиринт человеческих чувств. Найду ли я путь, человек сто раз отвергнутый, обманутый, брошенный? Найду ли я душу хоть с каплей сочувствия?

На мраморных перилах загорелись два желтых огонька. Они приближались.

Император вздрогнул, потом рассмеялся. Его кот Рубр. Рыжий, с коричневыми подпалинами кот, любимец Тиберия.

Император поднял руку и протянул ее навстречу животному, хотел погладить. Однако кот взъерошился, фыркнул, желтые огоньки быстро отступили во тьму и исчезли.

Император стоял, не двигаясь, с протянутой рукой. Потом скользнул ладонью по холодному мрамору перил, которые не могут отстраниться от прикосновения.

Глава 31

На огромном пространстве Марсова поля уже на рассвете расположилось шесть отобранных Луцием когорт шестого легиона, больше четырех тысяч солдат при полном вооружении.

Высокопоставленные лица собирались в храме богини Беллоны после восхода солнца. Макрон – среди первых. Луций церемонно приветствовал его.

Сопровождаемый восторженными криками толпы, появился на коне Калигула.

Металлический шлем прикрывал шишковатый череп, золотой панцирь с изображением колесницы Гелиоса пылал солнечным блеском, кобальтовый, расшитый золотом плащ развевался за всадником.

Великий жрец принес в жертву на алтаре перед храмом богини Беллоны корову, свинью и овцу. Из храма доносилось пение жрецов. Жертвенный дым возносился прямо к небу.

Императорская свита вскочила на коней.

Калигула, с Макроном по правую сторону и с Луцием по левую, направился со всей свитой к солдатам и остановился перед строем. Толпы народа смотрели на него. Калигула поднял правую руку и воскликнул:

– Да здравствует шестой железный легион!

Солдаты ответили:

– Честь и слава императору Тиберию! Честь и слава Гаю Цезарю!

Потом речь произнес Макрон. Он от имени императора выразил благодарность отсутствующему легату Вителлию, всем центурионам и солдатам за храбрость, проявленную ими на Востоке. Он сообщил им приказ императора: легион останется в Риме впредь до нового распоряжения. После этого Макрон зачитал имена центурионов и солдат, а Калигула сам вручил им награды и знаки отличия за мужество. Наконец, под гром труб Калигула вместе с Макроном и Луцием произвел смотр войскам. Калигула и Макрон на прощание приветствовали солдат.

В рядах прогремело:

– Слава Гаю Цезарю! Слава Невию Макрону! Слава легату Вителлию!

И, выполнив предписанные формальности, легионеры закричали:

– Слава Луцию Куриону!

Четыре тысячи глоток надрывались так, что гудело Марсово поле:

– Слава Луцию Куриону!

Луций покраснел, смущенный этим неожиданным проявлением любви своих солдат, покраснел вдвойне, оттого что все это произошло при Калигуле, и приветственно поднял руку. А легион все гремел:

– Куриону! Куриону!

Макрон смеялся:

– Смотри-ка, как солдаты Вителлия полюбили Куриона. Тут любовь не на шутку. Да замолчите вы наконец!

И, повернувшись к Калигуле, произнес:

– Поедем, мой дорогой?

Они направились к Капитолию. Вслед им неслась песня легионеров:

Пусть я погиб у Ахерона,

Пусть кровь моя досталась псам,

Орел шестого легиона,

Орел шестого легиона,

Как прежде, рвется к небесам!..

Как прежде, храбр он и беспечен,

И, как всегда, неустрашим;

Пусть век солдата быстротечен,

Пусть век солдата быстротечен,

Но – вечен Рим, но – печен Рим!..

Некоторое время наследник со своей свитой ехал молча.

Он улыбался, но его напряженное лицо было злым.

– Чем же, Луций, ты добился такой любви? – поинтересовался Калигула.

В тишине прозвучал ответ Макрона:

– Вителлий писал мне об этом. Просто-напросто Луций жил так же, как и солдаты. Как один из них. Это Вителлий, – он ухмыльнулся, – нежил свои старые кости. А Луций, говорят, но давал себе ни минуты покоя.

И чтобы немного умерить похвалу, добавил, усмехнувшись:

– Вот они честолюбцы. Вояки. Но ведь это и новые герои Рима, новые Регулы и Муции, мужественные, преданные. Как ты полагаешь?

Калигула кивнул. Его душила зависть, но он превозмог себя, повернулся к Луцию и при всей свите сказал ему как только смог горячо:

– Ты можешь рассчитывать на мою любовь, Луций. Ты узнаешь, как Гай Цезарь умеет ценить мужество и верность своих друзей!

***

Очаровательная женщина была Энния, супруга великого Макрона.

Очаровательно было в ней все: от глянцевитых черных кудрей до розовых пальчиков с покрытыми лаком ноготками на ногах в греческих сандалиях. Она раздевалась, чтобы переодеться к обеду у Калигулы, и делала это сама в присутствии мужа. Так бывало нередко. Макрону нравилось сидеть, разглядывая ее полную грудь, а потом неожиданно вскочить и повалить ее на постель. Так было и сегодня.

Устав от любовных ласк и вина, которого он выпил немало, Макрон рассматривал ее уже без вожделения. Он отдернул индиговый занавес, который отделял кубикул жены от великолепного атрия. Между коринфскими колоннами белели ряды статуй.

– Посмотри-ка, девочка, в каком мы обществе, а? Тут и Марий, и Сулла, и Юлий Цезарь, и Август, и Тиберий.

– Задерни занавес, мне холодно. Я же голая. Ну и что?

– Не хватает только Калигулы, – сказал он, задергивая занавес.

– Не торопись, Невий, – ответила Энния, размышляя, какого цвета муслин ей более всего к лицу.

– Мы должны опережать события, иначе они опередят нас.

– Что? – Энния подняла голову. – Разве он скоро станет императором?

– Скоро? Раньше, чем скоро, девочка.

В грубом голосе мужа ей послышалась озабоченность. Она прекрасно знала его намерения: не гоняться безрассудно за императорским пурпуром, как Сеян, а приручить молодого императора, обвести его вокруг пальца и направлять его туда, куда захочется Макрону. Властвовать без титула и забот властелина. План мужа ей нравился.

Макрон, однако, видел тут и темные стороны: Калигула не из того теста, что старый император. Калигула – это само непостоянство. Сплошные выверты, сплошные капризы. Сегодня туда, завтра сюда. Эти его неожиданные и изменчивые настроения могут быть страшно опасными. и никто их вовремя не предугадает, разве что жена. Жена, которой муж в постели доверит все, которая, кроме того. если она умна, сумеет вытянуть из него и самые потаенные помыслы.

Макрон знал, как Энния нравится Калигуле. Всякий раз, увидев Эннию, он пожирал ее глазами. Стоит ему сделаться императором, и он просто возьмет ее, а его, Макрона, отправит куда-нибудь на край света. Например, в Египет. А может, и в царство Аида. Ничего хорошего в этом нет. Однако события можно предвосхитить: если он сам положит свою жену в постель Калигулы, то удастся сразу убить двух зайцев: он спасет себя от изгнания и будет знать обо всем, что творится в шишковатой башке владыки мира. Но как сказать ей об этом? Макрон слегка колебался и боялся начать.

– Надо видеть его насквозь, но, разрази меня гром, как к нему подступиться? – вслух заключил он.

– Этого тщеславного болвана не так уж трудно окрутить, – рассмеялась Энния. – Достаточно сообразительной женщине взяться за дело. Уж она бы им вертела как хотела.

Макрон вскочил. О боги, какая мудрость, да как же здорово вы ей это подсказали! Прямо в точку! Он схватил жену за плечи своими ручищами:

– Ты бы сумела? О, это мысль, Энния! Пусть Венера озолотит тебя!

Энния вытаращила глаза:

– О чем ты говоришь, Невий?

Он продолжал как опытный актер, как искушенный гистрион, он сгибался от хохота, он был в восторге от ее сообразительности, как будто это она подала ему блестящую мысль.

– О, ты это сумеешь, девочка! Ты его поймаешь на удочку!..

– Невий! – Она говорила злобно, размахивая белоснежной, расшитой золотом паллой. – Не шути так глупо!

– Какие шутки, куропаточка? Ты так хороша, что глаза могут лопнуть.

Калигула при виде тебя пыхтит, как кузнечный мех. Ты меня подцепила, а уж этого сопляка тебе подцепить ничего не стоит.

Энния поняла, что Макрон не шутит. Она была оскорблена.

– И ты отдашь меня на растерзание этому головастому чудовищу? Этому слюнявому коротышке?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42