Глава 45

Во времена Тиберия укромный покой Дианы в императорском дворце на Палатине предназначался для чтения стихов. Вдоль стен стояли тиссовые деревца с подрезанными верхушками, и белоснежная богиня с лунным серпом в волосах и луком за плечами прогуливалась в этой импровизированной роще.

Здесь старый император, пока жил в Риме, слушал стихи Ксенофонта, Алкея, Каллимаха, Лукреция. Здесь говорили музы.

Калигула велел отправить божественную охотницу в сад, а вместо нее поставил у стены на высокой подставке бронзового коня, которого подстерег и теперь терзал бронзовый лев. Зелень он приказал убрать и в середине комнаты поставить квадратный стол и четыре кресла.

Сквозь единственное окно сюда проникали лучи октябрьского солнца, холодные, негреющие. В двух углах комнаты в бронзовых сосудах, формой напоминающих римскую крепость с зубцами и башнями, пылали раскаленные угли.

Императорский казначей Каллист ввел приглашенных и усадил каждого на предназначенное ему место.

Макрона – спиной к стене, на которой была изображена лесистая местность, пересеченная рекой, и лицом к окну. Луция – лицом к статуе, спиной к двери. Авиолу – против него. Четвертое кресло, устланное подушками и пурпурной тканью, пустовало.

Все трое были приглашены к императору в последнюю минуту. Никто из них не знал, зачем Калигула позвал их. На столе стояли вазы с угощением, амфора с вином и четыре чаши. Они сидели и молча ждали.

Авиола был встревожен. Его мучила неопределенность. Приглашение на Палатин (если дело было не в обычном пиршестве) обыкновенно не предвещало ничего приятного. Хорошо еще, что он не один тут сидит. Вместе с ним два самых значительных сановника империи. Взгляд Авиолы скользнул по Макрону и остановился на Луции. Вон как. Жених Торкваты! Моя малютка из-за него все глаза выплакала. А он? С каким самодовольством смотрит, негодяй. Он ранил ее, и эта рана страшнее раны наемного убийцы. Узнать бы, кто подослал его.

Девочка моя. не бойся. В другой раз им это не удастся. Но ты, негодяй, заплатишь мне за измену! С головокружительной быстротой ты поднялся наверх. Но с такой же головокружительной быстротой ты можешь свалиться и свернуть шею. Даже если ты правая рука императора… Вилла в Анции! Верно, за этим меня сюда позвали или по какому-нибудь другому денежному делу, объяснил себе Авиола. Поэтому и принимал их сегодня императорский казначей Каллист. Деньги правят миром. За деньги можно купить что угодно. Сенатор перевел взгляд на великолепно расписанный потолок. Он мысленно оценивал убранство дворца. Как всегда, шла ли речь о статуе, рабе или доме, Авиола все переводил на деньги!

На лице Макрона его обычная маска: он солдат, которого ничто не может вывести из равновесия. Спокойная и самоуверенная осанка подчеркивала это.

Но в душе у Макрона покоя не было. Он просил у императора головы Луция и Авиолы, а теперь сидит тут с ними обоими за столом. Не к добру это. Какой глупый и странный обычай вводит Калигула: сажать за один стол жалобщика и обвиняемого. Их тут двое против него. Хорошо еще, что император – спасибо Эннии! – будет, конечно, на его стороне. Недавно за ужином Макрону показалось, что император заглядывается на Валерию. Он жадно рассматривал ее, не стесняясь присутствия жены. Если бы он был наедине с ней… если понадобится… Любая помощь хороша. В конце концов, преторианцы не дадут в обиду своего префекта. И Херея, начальник императорской гвардии, всегда вытягивается перед ним, как солдат перед центурионом. Дурак Каллист посадил его тут, солнце прямо в глаза бьет. Он смотрел на изображение коня и льва. Такой львина. скажу я вам, – это не шуточки. Треплет коня, будто это щенок. Конь ревет от боли. Даже слышно: вон как разинул пасть, коняга… С чем придет Калигула?

Луций удивился, когда увидел здесь Макрона. Что замышляет император, ведь ему уже известно, как Макрон и Энния обманули его. Но эта мысль, не успев возникнуть, угасла. Луций устал. Ливилла ненасытна, она слишком много хочет от любовника. Время от времени он протирал лицо и руки духами.

И не думал больше ни о чем. Да и зачем думать? Император, конечно, знает, чего хочет. А от Луция требуется одно: исполнять его волю.

Двери за спиной Луция распахнулись. Луций вскочил и обернулся: Макрон и Авиола встали.

Вошел император, он был в пурпурной тоге. Шел медленно, будто крадучись; слегка сгорбленный, голова втянута в плечи. Глаза лихорадочно блестят. Макрон и Авиола затаили дыхание; император выглядит хуже, чем во время своей долгой болезни. Что с ним? Он опять болен?

Калигула жестом усадил их. Вид у него был приветливый, он расспрашивал гостей о здоровье. Но, несмотря на дружелюбие слов, тон их был несколько необычен.

– Ешьте и пейте, мои дорогие, хоть я и позвал вас на совет, а не на пир. Паштет из дроздов великолепен. А то, что вино у меня превосходное, вам известно давно.

После нескольких фраз, которые должны были создать атмосферу сердечности, цезарь посмотрел на бронзового коня – он всегда смотрел на коня, а не на льва – и заговорил о деле. Для чего он пригласил дорогого Авиолу? Существует некоторая неясность в отношениях между императором и сенатом, вернее, некоторой частью сената, наиболее живой и действенной, император сам улыбнулся своим словам, это надо расценивать как похвалу. поймите, мои дорогие, но именно эта часть сената заботит его, ибо он не всегда достаточно ясно понимает этих сенаторов.

Авиола сидел как на иголках. Может быть, нужно вскочить, призвать в свидетели богов, поклясться, что он ни о чем таком не знает, что ничего такого не существует?

Император перевел взгляд с терзаемого коня на лицо Авиолы и продолжал.

Ему хорошо известно, что некоторое время назад сенаторы готовили заговор.

Авиола побледнел и покрылся холодным потом. Заговор против императорского рода. в нем принимал участие и Авиола.

Жестом цезарь остановил сенатора, который вскочил и хотел что-то сказать. Не об этом сегодня речь, миролюбиво продолжал Калигула. Это забыто. Сегодня те, что бунтовали против Тиберия, верно служат новому императору. Например, Луций. Но остальные? И Калигула уверенно и точно назвал имена заговорщиков. Итак, пусть говорит Авиола. Пусть он без страха скажет всю правду. Император ручается, что не будет преследовать никого, кто не виноват перед ним в прямой измене.

Авиола набрал в легкие воздуха, воздел руки, как бы взывая к милосердию небес, и начал.

Он будет говорить чистую правду, ибо любит императора. О покойном Сервии и Луции Курионах говорить нечего. О себе тоже. Его преданность владыке безгранична, пусть цезарь испытает его и убедится… А остальные?

О бессмертные боги! Разве может в них даже на мгновение, он повторил, даже на мгновение, вспыхнуть искорка недовольства? Из-за чего? Только старый Ульпий… Это императору известно. Старый безумец замуровался в своем дворце. Его можно оставить в стороне. Итак! Юлию Вилану, которого Тиберий обобрал, лишив имений, Гай Цезарь все великодушно возвратил. Его заключенного в тюрьму брата Марка освободил. У Пизона, сборщика податей в Паннонии, из-за тибериева закона были связаны руки. Закон предписывал быть умеренным в сборе податей, налогов и пошлин в провинциях. Гай Цезарь поступил очень мудро, уничтожив этот бессмысленный закон. Судовладелец и работорговец Даркон, а особенно Бибиен постоянно получают от императора огромные заказы. Всем живется прекрасно, так ради чего же, по каким причинам, клянусь всеми богами?! Напротив, любовь, огромная любовь к императору…

Император вспомнил: это и в самом деле так, толстяк не лжет. "Эти все действительно меня безумно любят, – с иронией подумал Калигула. – Любят, потому что меня и государство, что одно и то же, могут обдирать. Ладно. Но мне ваша игра ясна. Я с вас тоже кое-что сдеру, миленькие, да не однажды, как советует близорукий Макрон, я буду делать это постоянно, как советует Луций".

Император благосклонно кивал.

– Я, – напыщенно начал Авиола, – я давно уже подумываю, – при этих словах император скользнул глазами по Макрону, который сидел, уставившись в стол, – что когда перед Новым годом соберется сенат, то нужно будет предложить, чтобы тебя, цезарь, почтили титулом, какого ты заслуживаешь.

Сам я предложу величать тебя "Dominus"[53] одно из почтеннейших, какие…

Калигула поднял руку.

– Ты очень любезен, – произнес он милостиво, – но я не заслуживаю…

– Новое движение руки заставило Авиолу умолкнуть. – А теперь давайте договоримся о покупке или, если тебе угодно, об обмене твоей виллы в Анции на один из моих летних дворцов. Луций Курион несколько раз уже посетил тебя по этому делу, и ты, конечно, все успел обдумать. Мне нужна эта вилла. Она мне нравится.

Макрон вытаращил глаза. Так вот зачем ходил Луций во дворец Авиолы!

Император разглядывал пиниевую рощу за спиной Макрона. Роща по крутому склону спускалась к реке, бегущей с гор, на волнах белые гривы. О, это будет волнующее зрелище – Ливия Орестилла в заросшем пиниями гнездышке Авиолы. Лакомый кусочек…

– Потолок в триклинии выложен золотыми пластинками, – предупреждал Авиола. – Из любви к тебе я с радостью обменяю виллу…

"Разбогатевший болван, никакого вкуса, – подумал Луций. – Сует золото куда попало, только бы изумить всех".

Упоминание о золотом потолке заставило императора перевести речь на другой предмет. Гости хорошо знают его коня Инцитата. Это настоящий клад.

Восьмое чудо света. Он выигрывал и будет выигрывать все состязания. Он прекрасен, прекрасен, как божество, влюбленно продолжал Калигула. Ты обратил внимание на его глаза, Луций? Еще бы нет. Ты, такой знаток. Это человеческие глаза, дорогие, чудные женские глаза, полные любовной неги; а его походка? У какой танцовщицы найдете вы такую гордую и величавую поступь? С ним не сравнится даже Терпсихора! Даже сама Диана! Это не походка, а гимн. А его ноги в галопе, в карьере? Почему у нас нет поэтов, которые в блестящих гекзаметрах увековечили бы красоту божественного бега Инцитата? Я обожаю его, я бредил им во время болезни… Но, к делу. Я хочу построить для него новую конюшню. Она будет из дельфийского мрамора.

Лежать он будет, мой любимец, на драгоценных коврах, ухаживать за ним будут рабы, а перед состязаниями, по крайней мере неделю, его конюшню будет охранять когорта солдат, чтобы покой Инцитата ничем не нарушался. Не знаю только, из чего ему сделать колоду. Как вы рассудите? Он обращался к Луцию и Макрону.

– Из кедрового дерева, мой цезарь, – предложил Макрон.

– Из алебастра, – сказал Луций и невольно усмехнулся: так страстно Калигула не любит даже свою сестру Друзиллу!

Император отрицательно покачал головой.

– Нет. Колода будет золотая.

– Превосходно! Великолепно! Блестяще!

– Конюшня обойдется в семь, а если считать золотую колоду, то в десять миллионов сестерциев, но Инцитат этого заслуживает!

Макрон и Луций восторженно согласились. Инцитат действительно редкостный конь. Авиола под столом вонзил ногти в ладони. Не сплю ли я?

Может, брежу? Разве император обезумел? На конюшню выбросить десять миллионов? Минерва, богиня разума, ты слыхала такое? Разве такая трата может окупиться? Конь выигрывает состязания! Ну хорошо, так честь и слава ему за это, и довольно.

Император опять перескочил на другое, он делал это часто:

– Нужно прийти к решению по главному пункту, друзья мои. Забота о благополучии и развлечениях римского народа повыпустила крови из казны, эрария и фиска. Необходимо большое поступление денег: на нужды народа, на игры и на постройки, которые я задумал произвести. Опытный финансист Авиола, конечно, даст мне совет. Я достроил храм Августа и театр Помпея…

– Великолепно! – льстиво воскликнул Авиола.

– Я хочу, кроме того, построить здесь, на Палатине, новый дворец и соединить его с Капитолием, чтобы в любой момент я мог пойти поклониться Юпитеру Громовержцу.

Все громко восторгались великолепной мыслью, посетившей императора.

– Я хочу разбить в Ватиканской равнине сады, каких Рим еще не видывал.

Я построю новый цирк. Потом новый водопровод, вода будет поступать с Сабинских гор, старый Аппиев водопровод уже не справляется, потом новый амфитеатр для гладиаторских игр и несколько сооружений вне Рима…

Луций восторженно прервал его;

– История еще вспомнит, каким императором был Гай Цезарь!

– Мне нужно много денег, дорогой Авиола. Нужно найти средства для повышения доходов.

Авиола посмотрел на императора, но, прежде чем он успел произнести слово, цезарь добавил:

– Мне не хотелось бы сокращать расходы, а именно это всегда советуют финансовые мудрецы.

Авиола понял. На кутежах и мотовстве не сэкономишь ни сестерция. Он немного подумал и предложил императору снова ввести подоходный налог, который был уничтожен после смерти Тиберия. Это даст добрых несколько сот миллионов сестерциев в год. Калигула этот план отверг:

– Я не хочу наживаться, ущемляя мелкий люд. Это не решение. Нет, нет, друзья.

– Ну тогда можно повысить цены на рынке, введя больший налог…

– Нет! – воскликнул император. – То, что ты предлагаешь, задевает интересы народа. Народ любит меня. Я не могу так с ним обращаться!

Император говорил с раздражением. Авиола сглотнул слюну и со вздохом прицелился еще выше.

– А если ввести налог на завещания, с тем чтобы двадцать пять процентов завещанной суммы шло в твою казну?

Заметив, что император хмурится, он поспешил предложить новый план:

– Тогда не остается ничего другого, кроме как повысить доходы с провинций.

– Нельзя, – строго произнес император. – Мои казначеи обсуждали этот вопрос с наместниками, проконсулами и сборщиками податей и убедились, что провинции и так изнемогают. Спроси у мытарей, что они тебе скажут! Нельзя!

Нельзя!

Наступила тишина. Белый и жирный указательный палец Авиолы блуждал по мозаичному рисунку на крышке стола. Какое-то сильное напряжение чувствовалось в этой руке, которая как бы знала путь, наилучший путь, но сомневалась, можно ли указать на него. Авиола медленно поднял глаза на императора и медленно проговорил:

– Тогда остается последнее средство. То, которое означает быструю и постоянную прибыль, прибыль огромную, прибыль, которая невероятно обогатит всю империю…

– Что же это? – Цезарь с нетерпением склонился к Авиоле.

– Надо получить новую богатую провинцию, – торжественно провозгласил Авиола и шелковым платком вытер пот с лысины. Он продолжил в наступившей тишине:

– Толпы рабов, корабли с пшеницей, плодами. скотом, кожами, мехами, железом, рудой – богатство, на котором была основана мощь и слава Рима.

Великая мысль. Все почувствовали это. Макрон заметил, как захватила она Калигулу. Лопаясь от зависти, он процедил:

– Разумеется, уж ты-то, оружейник, набьешь мешок, а?

Строгий взгляд Калигулы заставил его замолчать. Калигула знал, что Авиола прав. Теперь перед ним открывалось великое поприще, о котором он мечтал, еще будучи наследником. Расширить империю Августа и Тиберия!

Захватить новые, изобильные земли! Тиберий не желал и слышать об этом, все оберегал свой мир, но это оттого, что у него, старого и немощного, не было больше отваги. Мысль Калигулы летела дальше: он. император, в золотых доспехах встанет во главе своих легионов, с детства любимый солдатами, он поведет их к славным сражениям, он вернется в Рим победителем, невиданный, великолепный триумф! За ним будут идти связанные владыки порабощенных земель, сотни повозок с военной добычей, ликующий римский народ, счастливый и упоенный своим счастьем римский народ будет славить его, как бога Марса…

Размечтались и остальные. Макрон и Луций уже видели себя во главе армий. И перед их глазами возникла картина высших почестей, каких только может достичь римлянин. Авиола же видел свои огромные сундуки, переполненные драгоценным металлом, он видел, как золотое половодье затопляет его дворец и сады. Всюду, всюду золото! И кроме того, Калигула во главе легионов покинет Рим на целые месяцы, а может быть, и навсегда…

Тогда руки римских богачей будут развязаны!

Император осторожно проговорил: