Глава 40

Трубы звучали со всех римских холмов долго, настойчиво. Рим пробуждался для торжественного празднования императорского дня рождения. Миллионный город поднялся весь до единого. Даже дворцы патрициев ожили, хотя для них был слишком ранний час. Но наш император страдает – трижды жаль его и нас – бессонницей и любит точность. Точность является старой римской добродетелью, хотя иногда удивительно неприятна. Ничего не поделаешь.

Вставать! Ускорить ванну, причесывание, одевание, завтрак, сегодня торжественный день.

Луций Курион великолепно выглядел в седле, когда рысью мчался с Марсова поля. где он ночевал, к Палатину, приветствуемый овациями плебса, который еще затемно заполнил до отказа артерии города. На груди Луция сверкал серебряный панцирь с колесницей Гелиоса. Император оказал Луцию особую милость, разрешив носить серебряный панцирь, подобный его, золотому.

Луций бросил поводья стражнику у ворот императорского дворца и взбежал по лестнице. Его проводили в приемную.

Макрон сидел в кресле у эбенового столика один. На нем был чешуйчатый панцирь, обычный панцирь преторианца. Луций поздоровался и сел напротив.

– Он уже встал? – спросил Луций.

Макрон кивнул.

– Принял ванну и причесывается.

– Спал хорошо?

– Мало. Как всегда. Говорят, распугал всех во дворце еще затемно.

Мускул на лице Луция задергался. Этот свинопас никогда не научится говорить почтительно. Даже об императоре.

– У тебя был вчера тяжелый день, мальчик, – говорил Макрон своим хриплым голосом.

Луций поправлял панцирь и хмурился: до каких пор он будет называть меня мальчиком?

Военный парад на Марсовом поле был великолепен. Марс наверняка ничего подобного в жизни не видел. И очень умно ты это придумал, что солдаты орали только "Гай Цезарь", а меня и тебя не упоминали.

Луций молчал.

– Ты дипломат, солнце мое серебряное, – признательно продолжал префект. – Правильно тебя император выбрал в популяризаторы. Новая функция, и посмотрите, как ее удачно использовал Курион. Но ты сенатор и поэтому должен был сегодня быть в тоге. а не в форме. Ведь ты не солдат.

Но я знаю, тебе хочется блеснуть этим Гелиосом на панцире. Ха-ха-ха! Ну, не злись. Он тебе идет. Валерия будет на тебя пялить глаза.

Макрон встал и зашагал по залу, словно по плацу.

Луций забеспокоился. Он наблюдал за твердым шагом Макрона. Спросил с притворной страстью:

– Валерия вернулась из Байи?

– А как же. Ради императора она должна была приехать в Рим. Но главное из-за тебя. Только не притворяйся. Я могу себе представить, как тебе не терпится. До вечера ты выдержишь, надеюсь. – Макрон остановился перед Луцием. – Послушай, особенно удались тебе овации, когда император в храме Беллоны благодарил сенат и народ за честь избрания его консулом. Это было великолепно организовано.

– Было за что аплодировать, а ты думаешь иначе, Невий? – отплатил Луций Макрону за его "мальчика". Макрон тотчас обратил на это внимание.

Эге! Впервые он назвал меня Невием. Фамильярность по отношению к тестю или дерзость?

– Было за что аплодировать. – поддакнул он. – То, что он сделал как консул, было отлично, а что обещал сделать как император, это просто великолепно! Молодец наш молодой. Но не уверяй меня, что ты для этого ничего не сделал. Аплодисменты после каждой фразы… Отлично! Сколько это стоило?

– Разве дело в деньгах?

– Ты прав. В эффекте. И нюх у тебя на это хороший. Но еще я хотел бы знать, как тебе удалось уговорить этих чародеев, чтобы дым постоянно поднимался вверх, хотя ветер дул как сумасшедший? Это был потрясающий трюк.

– Какой дым?

– Во время жертвоприношения, когда император освящал Августов храм на форуме, – Макрон разозлился. – Не изображай передо мной, будто ничего не знаешь! Этого я тебе не советую делать! Мне не нравится, когда со мной валяют дурака!

Луций, довольный, усмехнулся:

– Ты так думаешь? Никакой это не трюк. Алтарь находился на восточной стороне храма, а ветер был западный. Вот и весь секрет!

Макрон посмотрел па Луция с завистью, но сказал без ехидства:

– Все тебе удается. Ты рожден под счастливой звездой. – Потом продолжал язвительно, шагая по залу. – Только не известно, как еще все обойдется в цирке. Сегодня может решиться многое, мальчик. Будь внимателен. – Он посмотрел на дубовую дверь. – Цирк – самая большая его страсть, это ты знаешь. Лучше разбей квадригу, дай себя переехать, но проиграть ты не имеешь права. Иначе я не представляю, что будет. Он отправит тебя на Рейн, а Валерия лишится жениха.

Луций из-под прикрытых век бросил на Макрона взгляд, полный ненависти.

Жених Валерии! Ах, мой префект, так далеко мы еще не зашли. Эта игра скоро кончится. Я знаю. Ты и она, вы сделаны из железа. Отступление – это вам незнакомо. Только нападать и властвовать. Но я тоже крепкий орешек. Я тоже люблю нападать и никогда не подчинюсь гетере, да кроме того, еще дочери раба. Ей бы очень хотелось водить меня на веревочке, как собачку. Но не торопись. Я буду вершить судьбами людей, а не она моей! Даже если, даже если… У Луция при воспоминании о поцелуе Валерии холодок прошел по спине. Он вцепился руками в подлокотники кресла и нахмурил лоб. Я не положу проститутку в постель Курионов. Пепел отца воспламенится. Да, у тебя отец – префект претория. Но это так мало для Куриона. Он метит выше.

Очень высоко. Не сенаторская дочь Торквата, не дочь всемогущего Макрона, а Ливилла, сестра императора! Луций внезапно зло рассмеялся:

– У тебя сегодня тоже будет день не из приятных, мой Макрон…

– Почему? – спросил префект.

– "Каково тебе будет, когда на глазах у ста шестидесяти тысяч человек в цирке рядом с Калигулой сядет императрица, твоя бывшая жена?

Удар не достиг цели. Макрон улыбнулся.

– Ты удивляешься Калигуле? Энния – отличная женщина. А императору мы должны желать самого лучшего, разве нет? А ты не волнуешься? – перевел Макрон речь на другое. – Это будет тяжело. У синего, как я слышал, отличный арабский конь…

Луций выпятил грудь, и серебро панциря метнуло молнии.

– Я волнуюсь? Ты же сам сказал, что я дитя Фортуны. Или, если хочешь, Фортунин жених.

Макрон не понял намека, но что-то ему в Луций не понравилось. Слишком самоуверен? Спесивость патриция? Самомнение любимца императора? Не слишком ли рано ты начал заноситься, мальчик? Восемь месяцев назад в таверне в Таррацине ты сидел передо мной паинькой и пожирал Валерию глазами. А теперь слишком явно стал зазнаваться. Начинаешь обходить меня. Не думаешь ли ты оставить меня позади? Даже Валерия над тобой уже не имеет власти, как мне кажется. Я знаю. теперь у тебя опора посильнее. Ну да не забывай моей поговорки милый: даже на Палатине ни одно дерево не растет до неба!

Дубовые двери растворились, вошел император. Луций вскочил.

– Ах! Ты выглядишь сегодня как бог, мой Гай! – с восторгом произнес Луций.

– Великолепнее фараона, – поспешно присоединился Макрон.

Император усмехнулся, принимая их поздравления. Потом спросил заботливо:

– Ты в хорошей форме, Луций?

– Я думаю, мой дорогой. Ради тебя я должен выиграть, иначе я дам растоптать себя коням.

– Представители от сената, жрецов, коллегий и магистратов ожидают тебя в атрии, мой император, чтобы поздравить тебя, – сообщил Макрон.

– Я приму их в перистиле. Вы оба будете со мной. В здании слишком жарко. А потом в цирк!

– Лектику или коня? – спросил Макрон.

– Ничего. Я пойду пешком.

– Тогда охрану…

– Нет, мой Невий. Я не пойду в сопровождении преторианцев. Ведь никакая опасность мне не угрожает.

– Никогда не известно, – бубнил Макрон. – А что, если какой-нибудь сумасшедший…

Луций перебил его:

– И сумасшедший должен любить императора. А как утверждает Сенека, любовь народа – лучшая охрана для монарха.

Большой цирк напоминал половинку огромной раковины, наполненной розовым мясом.

Желтый песок арены рабы посыпали киноварью, амфитеатр сверкал белизной тог, то тут, то там мелькали цветастые одежды женщин. Воздух дрожал от жары. Все сверкало перед глазами, так что больно было смотреть. Цирк был набит зрителями до краев. Сенаторы заполнили кресла против императорской ложи. Рядом в ложах разместились понтифики, весталки, чуть дальше, в служебных ложах, – эдил и претор.

Рабы разносили фрукты и разбавленное вино. На самом верхнем ряду напротив императорской ложи расположились Скавр и Бальб. Чуть ниже их сидели Мнестер и Апеллес.

– Ого, люди добрые, – обратился к сидящим сзади Мнестер, – вы знаете, что после состязаний квадриг будут бороться преступники с тиграми?

Император приказал привезти из Индии двести штук.

– Б-р-р-р, вот будет крови, – заметил Бальб.

Мнестер пожал плечами.

– Ну и что? У крови прекрасный цвет.

Раздались звуки фанфар, возвестившие появление императора.

Под оглушительные крики и бурные овации, какими римляне подбадривали только хищников, бросающихся на гладиаторов, в ложу вошел двадцатипятилетний властелин мира в сопровождении своей супруги Эннии, сестры Ливиллы и Макрона.

Он действительно выглядел как бог. Длинный пурпурный плащ тончайшей шерсти делал стройной его располневшую фигуру. Туника из фиолетового шелка была расшита серебряными цветами лотоса. На голове золотой венок.

Императорский перстень украшал его руку.

Ложа императора была затенена полосатой оранжевой тканью, но Калигула вышел из-под тента, щуря глаза от солнца, поднял руку для приветствия.

Цирк аплодировал, гудел от восторга.

Император приветливо поклонился на все стороны. Макрон стоял в глубине ложи. У него было неприятное чувство, рука, поднятая в приветственном жесте, отяжелела. И в голову все чаще приходили странные мысли: не лучше ли было при старом тиране, который торчал на далеком острове и не вмешивался в его дела, а теперь вот постоянно терпи под носом этого благодетеля. Сначала было похоже, что этот зеленый молодец будет заниматься состязаниями и волокитством, а государственные дела полностью предоставит ему. А оказалось, он всем хочет заниматься сам: править, воевать, судить, распоряжаться финансами… Надо его немножко угомонить.

Энния должна бы больше уделять ему внимания. Макрон скользнул взглядом по своей бывшей жене. "Черт возьми, ну и хороша же моя баба! Вырядилась, словно царица Савская. Ужасно неприятно, что она должна… Фу!" Макрон перевел глаза на императорскую сестру Ливиллу. Она смотрела на мужчин наглыми томными глазами. Макрону Ливилла не нравилась. Она не была такой утонченной и нежной, как Энния. От матери Агриппины она унаследовала резкие черты; с детства вступившая в кровосмесительную связь с братом, она носила на лице следы бесстыдства. Широкие ноздри, чувственные губы, низкий лоб. Облаченная в фиолетовый муслин, плотно прилегающий к телу, она стояла рядом с Эннией, словно обнаженная.

Император, хотя аплодисменты не смолкали, опустился в кресло и, не поворачиваясь, обратился к Макрону:

– Все в порядке, Макрон? Можем начинать?

Он говорит со мной через плечо, как с погонщиком, подумал Макрон, но ответил почтительно:

– Да, мой император.

Калигула подал знак эдилу.

Фанфары зазвучали где-то высоко в разных концах цирка. Молодой атлет подошел к ложе императора. Принял из рук Калигулы горящий факел и. держа его над головой, обежал арену. Потом взбежал по ступенькам на постамент посреди цирка и бросил факел в бронзовую чашу, наполненную маслом и смолой. Как только пламя взметнулось вверх, фанфары зазвучали снова.

Торжественно открылись ворота, и сомкнутыми рядами в цирк вошли атлеты, возницы, гладиаторы и борцы в шлемах, с мечами и щитами.

– Ave Gaius Caesar imperator Augustus!

Их приветствие потонуло в реве толпы.

Среди возниц шел и Луций. У Валерии, сидящей в ложе весталок, дух перехватило. В короткой белой тунике, подпоясанной зеленой лентой, статный, рослый, он казался ей божеством. Луций не посмотрел на нее. Его взгляд был обращен к императору, потом он перевел его на Ливиллу. Миновав императорскую ложу, он шел дальше, ни на кого не обращая внимания.

Макрон разглядывал цирк. Великолепно. Зрелище, которое ни с чем нельзя сравнить. А что будет, когда на арену выйдут тигры, львы и гладиаторы! Рим живет, как должен жить центр мира. Одни такие игры стоят сто миллионов сестерциев. А это повторяется не менее двух раз в месяц. Настроение у людей поднимается, цена денег падает. Я должен был бы предостеречь императора. Но предостеречь означает и вызвать раздражение. Мысли в голове Макрона перескакивали одна на другую. Предостеречь и тем испортить ему настроение или оставить яблоко зреть, червиветь, гнить… При таком падении все что угодно может произойти, и это может обернуться для меня лучшей стороной…

Когда процессия прошла, из ворот выехало восемь упряжек коней. Валерия разочарованно отпрянула: на бигах поедут плебеи. Жребий решил места соревнующихся на дорожке. Возницы в туниках, цвета которых символизировали соревнующиеся школы: белых, красных, зеленых и синих. – вскочили на колесницы, взяли в правые руки кнуты, в левые – постромки. Шлемы и панцири возниц сверкали на солнце. Кони беспокойно ржали, били копытами по песку.

Среди зрителей поднялся шум. Заключались пари. Спорили каждый в меру своих возможностей.

Зазвучали фанфары, и цирк разом стих. Лишь долетало глухое рычание тигров и львов из подземного бестиария. Мелькнули в воздухе кнуты, рванулись кони, и легкие биги понеслись. На последнем повороте расстояние между красным и зеленым сократилось до двух конских голов. Рев цирка нарастал. Красный, заметив рядом зеленого, неожиданно срезал поворот с внешнего круга на внутренний, и зеленый налетел на него на полном скаку.Грохот и треск. Крики тысяч глоток.

Оба соперника оказались на земле, испуганные кони волочили их по песку на постромках, намотанных на руку. Темные кровавые полосы быстро всасывались песком. Синий возница между тем достиг цели.

Из ворот выбежали рабы, пытаясь остановить испуганных коней и спасти возниц. Зеленый, проклинаемый императором и всеми, кто на него поставил, уже не дышал. Виноват был красный: это он съехал со своей дорожки, чтобы помешать зеленому. Зрители вскакивают, негодуют, требуют смерти красному, который лежит на песке с переломанными ребрами. Император, не колеблясь, поднял кулак с опущенным вниз пальцем:

– Habet!

Палач проткнул горло тяжелораненого, кровь забила фонтаном. Рабы уволокли оба трупа и граблями выровняли песок на арене.