 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Пол Фредерик :: Раззаков Федор :: Лесков Николай Семёнович :: Толстой Лев Николаевич :: Лондон Джек :: Чехов Антон Павлович :: Горький Максим :: Завтра Газета Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Похитители памяти :: Ответный ход :: Подводный город :: Я - это другое дело :: Создание героических образов защитников Родины :: Справочник по реестру Windows XP :: ВЦБИД :: Теперь об этом можно рассказать |
Собрание сочинений в 10 томах (№9) - Собрание сочинений в десяти томах. Том 9ModernLib.Net / Толстой Алексей Николаевич / Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Чтение (стр. 35)
Иван (резко). Кого прочат в польские короли? Воропай (шепотом). Не выдавай… Тебя, великий, тебя, грозный. Иван. А нам о том и заботы нет… (Быстро уходит в темноту и сейчас же возвращается с костяным ларчиком.) За то, что вышла у нас с тобой любовь, – прими, Константин, от души к душе. Воропай. Великий государь, спасибо… Иван. Жену твою Катериной зовут? Здесь щепа от колеса великомученицы Катерины. Воропай. Матерь божья! Иван. Вспомни-ка Писание, – ангел поразил мечом огненным римлян, кои терзали на колесе чистое тело Катерины, и колесо разбил… Не терзаема ли – подобно так – земля русская. Прими щепу. На ней кровь запеклась. Воропай преклоняет колено, целует полу его кафтана. Воропай. Истинно ты щедр и велик, пресветлый государь. Иван (поднимает, целует его). Прощай, Константин, нелегко тебе было с нами… То ли дело на западе: весело живут и короли, и вельможи, – странишки махонькие, делишки махонькие… А у нас дела – великие, трудные… И мы – люди трудные… Иди с миром… Воропай уходит. Иван останавливается посреди палаты, нахмурясь, усмехается. К нему подходит Малюта. Опять приступил когтями рвать мою совесть, рыжий… Малюта. Он тебе не друг. Он недруг… Ты ему святыню отдал… Иван. Нет, я ему святыни не отдавал… Щепа как щепа… За обман – бог простит… Константину и его людям пришли завтра столетнего меду бочку… Шляхта из-за меня саблями сечется, слышал? Не откажемся, коли выберут в польские короли… Королей-то у них выбирают, слышь, как у нас губных старост[222] да целовальников…[223] А, Константин, Константин, двуликий Янус…[224] Нет… Ни за литовский княжеский стол, ни за польскую корону – равно Ливонии им не отдам. (Малюте.) Что у тебя ко мне? (Отходит к окошку.) Малюта. Опять хлопоты с зятем твоим, с принцем датским Магнусом, – топчется около Ревеля, не может его взять, а вернее, не хочет. Просит еще денег и войска в подмогу, а сам тайно ссылается со свейским королем. Иван. Кому известно это? Малюта. Мне известно. Иван. Еще что? Малюта. Годунов говорил со мной о Ваське Шуйском, – что де Васька многое знает и хочет быть полезен… Иван. Еще что? Малюта молчит. Завтра потолкуем. Спать хочу. Светает. Малюта. И то бы лег спать, чем в окошко глядеть на голубей… Иван Васильевич, борода-то уж с проседью. Ты думаешь – никто не видит, как ты чуть свет тайком пробираешься в Успенский собор?.. Стража отворачивается, люди с дороги окорачь лезут со страху… Как ты греха не боишься? Душа у тебя бездонная, что ли? Иван. Будешь за мной тайно следить – убью своими руками… Малюта. Ты велел мне правду говорить, – терпи… Иван (подходит, глядит в глаза). Напугать меня хочешь? Ты сильнее меня хочешь быть? Малюта! А ну-ка – уйди… Малюта. Ах, боже мой, боже мой… (Уходит.) Иван (один). Спина согнется, коленки застучат, повиснет мясо на костях, – тогда, что ли, покой?.. Плоть алчная! (Садится на постель.) Появляется Басманов, приседает, чтобы стащить с него сапоги. (Иван отпихивает его.) Ты мне еще руки, ноги свяжи, повали меня на постель, – подушку грызть… Сговорились с рыжим? Басманов. Да ничего я с ним не сговаривался… Пойдем, если хочешь. Иван. Куда – пойдем? Басманов. Ах ты, господи… Иван. В Успенский собор на голубей глядеть? Басманов. Ну да, на голубок… Иван. Ты меня к ней подвел, ты мне на нее указал, отравил мое сердце… Искуситель… Басманов. Государь, чего маяться-то. Э-ва, – полюбилась чужая жена… Мы все твои… Мигни, приведу, хоть сейчас. Иван (тихо, с ужасом). Кого приведешь? Басманов. Да ее жа… Она, чай, уж там, у ранней… А князь Афанасий, пьяный, спит здесь, на Опричном дворе… Самое удобное… Иван. Молчи, молчи… Басманов. Да государь жа, не стоит она твоих мук… Приведу, ей-ей… Ломаться станет – припужаю… Султан нам фиников прислал – финиками ее заманю. Сдастся. Я здесь – лавку еще одну приставлю, постель помягче приберу, – пошалишь с ней, успокоишься… Иван. Напугаешь ее, искусишь, – и придет краса моя? Басманов. Ей-ей, придет, – бабы все одним лыком шиты. Иван. Придет краса моя… Горе ей тогда. Ах, горе мне будет!.. Не верю тебе, пес желтоглазый… Не придет она сюда… Грозить будешь, – обомрет, упадет, умрет – она же, как яичко голубиное в пуховом гнезде… А у меня – клочья седые… Не любит меня, не хочет… Афонька, пьяный, ей люб… Басманов. Вот наказанье привязалось!.. Хочешь, с Афонькой Вяземским поругаюсь, зарублю его? Со вдовой легче справишься… Ладно? А то приворотного зелья достану, ей-ей… Вели. Иван. И приворотным зельем не хочу ее неволить. Скажи лучше, как жало вырвать из сердца? Плачу, душу разверзаю перед рабом последним, – не стыдно ли? Дай простой кафтан, колпак, плат темный – лицо закрыть. Постою около нее. Она вздохнет, молясь, я вздохну, она припадет, я припаду… Она глаза на купол поднимет, я загляжусь на нее… Не испугаю, чай, уродством-то моим? (Надев кафтан, взяв шапку, платок, уходит.) Едва озаренные румяным рассветом сквозь окна столбы Успенского собора, покрытые живописью. Откуда-то из глубины слышен голос дьячка, читающего часы.[225] У одного из столбов стоят Анна – княгиня Вяземская и старуха мамка. Анна. Не буду больше сюда ходить… Столбы какие страшные… Лики святых глазастые… Хорошо в церкви низенькой, – здесь и святого духа на кумполе не видно. Чего молчишь, мамка? Мамка. Слушаю тебя, княгинюшка, слушаю, дитятко. Анна. Боюсь я Москвы… В деревеньку хочу… Прохлаждалась бы там век без печали… В Москве и кукушка-то не кричит, одни разбойники свистят по ночам… А у нас на Истре сейчас – заря румяная, туман над речкой, кукушка в роще проснулась… Мамка, почему меня муж не любит? Мамка. Любит он, моя княгинюшка, любит, касаточка. Анна. Любил бы – дома ночевал… Мамка. Служба царская неволит его, сердешного… Анна. Голубиться хочу, ласкаться хочу… Жила без печали с батюшкой, с матушкой, с подруженьками… Для чего тогда замуж выдали?.. Глаза выплакивать у косящата окошка, на постылых воробьев глядеть? А он худой какой стал, мамка, бледный… Тоска у меня, не будет мне в Москве счастья… Появляется Иван, в простом кафтане, руку с платком он держит у лица, закрывая лицо до глаз. Мамка, опять этот человек, что за наказанье! Иван по-положенному прикладывается к иконе, потом встает близко от Анны. Мамка, у него глаза черные… Мамка. А ты гляди на огоньки, лапушка, думай про доброе… Анна. Помнишь, – нагадала мне про черные глаза?.. Мамка, а может, это – Кудеяр-разбойник, уйдем-ка лучше… Мамка. Он смирно стоит, и кафтан на нем хороший, – купец какой-нибудь… Анна. Мамка, как дышит, боюсь… Мамка. Чай, горе какое, вот и дышит, бога просит. Анна. Он на меня дышит, да глядит, да жарко… Иван. Анна, не бойся меня… Анна. По имени назвал… Мамка. Господи помилуй! Иван. Голубка… Сердце себе ножом вырежу, тебя не трону, не страшись… Анна. Ох, грех какой, чего тебе надо-то? Помочь, что ли? Иван. Дитя безгрешное… Вели мне уйти, вели, вели. Анна. Лучше я уйду от тебя… Ты не хмельной ли? Иван. Любовным зельем опоен… Анна. Ой! Отойди от меня, бесстыдник… Иван. Огонь чрево пожирает, – сердце стонет… Искушение мое… Заря прекрасная… Царство небесное променивают на такую красу… Анна. Постой, ты про кого говоришь-то? Иван. Про тебя, невинная… Анна. Про меня? Ой, мамка, уйдем скорее… Мамка (Ивану). Бесстыжий ты человек, а еще одет чисто… Анна и за ней мамка уходят вперед, за колонны. Иван. Пойди, пойди, умойся росой, утрись светом… Входит Мстиславский. Иван быстро проходит вперед, за колонны, вслед за Анной. Мстиславский (оглядывается). Поздненько, поздненько, надо бы уж им быть… (Подпевает голосу дьячка, прикладывается к иконам.) Входит Оболенский, также осматривается, крестится. Оболенский. Ты один, князь Иван Федорович? Мстиславский. Человек какой-то еще здесь, – не наш… Оболенский. Отойдем к притвору… Ах, ах… Ночь я не спал, ворочался, – истома, докука… Мстиславский. Всех нас думы гложут, Дмитрий Петрович… Оболенский. Ты посуди: село Бородино у меня отняли под опричнину, можайские вотчины на куски поделили, опричникам пожаловали, из города Дмитрова меня выбили. Ныне сижу, как пес голодный, на двух деревеньках, и те не отческие, а купленные… Землю мне, видишь ты, царь отвел за Рязанью, – пустоши великие в степи… Не поеду я за Рязань! Мстиславский. Тише гуди, Дмитрий Петрович, тайну соблюдай… Оболенский. Князя Репнина царь вконец разбил и оголодил, да и зарезал потом…[226] Мне что остается? Плюнуть ему в глаза, как князь Репнин, – разорил, на теперь – режь меня… Мстиславский. А тебе бы делать, как делает братец твой двоюродный, Иван Петрович Челяднин. Оболенский. А как это? Мстиславский. Он вотчины свои жертвует монастырям и жертвенные листы пишет особенные, – не навечно, а на небольшой срок… Оболенский. Кто же его так надоумил? Мстиславский. Князь Курбский ему письмо прислал, так посоветовал… Оболенский. Ох ти! Мстиславский. Хоть не Ивану Петровичу, а уж детям его вернутся вотчины-то. Входит Челяднин. Челяднин. Князь Иван Федорович, князь Дмитрий Петрович, просил я вас быть к обедне поранее ради великого дела. Тайно приехал один человек с письмами от короля Сигизмунда Августа и князя Андрея Михайловича Курбского.[227] Я эти письма читал и готов вам показать, да и сжечь их нужно… Оболенский. Приехал-то что за человек? Челяднин. Надежный. Он с Курбским тогда отъехал в Польшу, – Юрий Всеволодович Козлов, княжий постельничий… Послушайте его и удостоверьтесь, – воистину ли хочет Сигизмунд Август нам помочь. Входит Козлов, одетый в суконный купеческий кафтан. У него сухощавое, злое, презрительное лицо с плоскими усиками и небольшой бородкой. Подойдя к Челяднину, он, не здороваясь, прикладывается к иконам. Оболенский. Он? Челяднин. Он. Козлов (говорит, глядя на икону). Все еще думаете, князья, бояре! А царь вам по одному головы сечет. На Земском соборе не могли отстоять мира, войну приговорили. Спасибо! Московские купцы уж деньги собирают царю в кошель… А вы – потомки князей удельных – только рукавами машете, – ахти да ахти… Смеются над вами в Польше и Литве… Оболенский. Что ты! Над нами смеются?.. Врешь! Мстиславский. Вольной шляхте легко смеяться. У нас рот запечатан. Козлов. Все вы стали смердами царя Ивана, в шутовские колпаки обрядились… Оболенский. Опомнись! Кому ты говоришь!.. Пес!.. Челяднин. Не кричи на него, Юрий Всеволодович от великой обиды говорит… Правду говорит… Козлов. Хожу по Москве, земля сапожки жжет. На Красной площади – плахи да колеса на шестах – в чьей крови? В вашей, князья. Вами сыты вороны, галки московские, – крик-то какой птичий – уши заткнешь да прочь бежать! Один волостель на Москве – царь Иван с опричниками! Ах, стыдно! Ах, обидно! Мстиславский. Творится небывалое, – все мы ждем конечного разорения. Оболенский. Постыдил – и будет, без тебя сыты стыдом-то. Дело говори. Козлов. Сигизмунд Август послал меня к вам и велел сказать: королевское ухо преклонилось к вашим страданиям, король готов помочь, ежели вы сами начнете… Оболенский. Чего мы начнем? Козлов. Мятеж. Оболенский. Ахти! Мятеж! Мстиславский. Трудное дело, опасное дело… Челяднин. Не так, князья, не так. В одной Москве тысячи детей боярских можно посадить на коней; холопов, охочих погулять с ножом да кистенем, на каждом дворе – тьма… Только крикни: «Бей черные кафтаны!» Великий Новгород и Псков против Ивана встанут поголовно… Они давно к Литве тянут, таить нечего – Литва для нас не чужая. (Указывая на Василия Шуйского, который медленно подходит.) Хотя бы за Шуйским, пойдут единодушно все замоскворецкие посады. Шуйский. Как знать, как знать, пойдут ли, – не спрашивал… (Зажигает свечечки.) Оболенский. Исполать тебе, Иван Петрович, если так говоришь, – тогда дело святое… Только надо – дружно в колокола-то ударить… Ты как, Иван Федорович, думаешь? Мстиславский. Дружки мои, а ведь и в Византии императоров свергали, и ослепляли, и на растерзание черни бросали… Нам, чай, и бог простит… Оболенский. От бога же издревле у власти стоим… А ему – Ивану худородному – кто власть давал?.. Черт ему власть дал… На Опричниках сидит, – против этой скверны всю Москву поднимем. Шуйский. А не поднимется Москва – как отвечать станем? Оболенский. Как отвечать станем? Челяднин. Что ты, Василий, пустое несешь. Поднимется Москва. Козлов. А не подымется Москва, – я и один с тираном управлюсь, – при отъезде я благословение получил… (Показывает нож.) Из глубины, из-за колонн, быстро выходят Анна и мамка. Анна. Боюсь, боюсь, домой пойду, и не проси меня… Мамка. Вот – люди, с ними побудем… Как же ты – не отстояла обедню-то? Анна. Это – искуситель, мамка, – сроду я таких речей не слыхала… Ноженьки мои не стоят, головушка кружится… Нет, нет, не буду стоять обедни, на волю хочу… Анна и мамка уходят. Во время их появления Челяднин, Козлов, Оболенский, Мстиславский, и Шуйский осторожно, по-одному, уходят вглубь, за колонны. Запевает хор. Появляется Иван, глядит вслед Анне. Из-за другой колонны быстро идет Козлов. Увидев Ивана, останавливается, пораженный. Рука его лезет за пазуху. Иван. Что глядишь на меня, человек? Слушай, слушай… (Указывая в глубину, где поет хор.) Возлюбим и умилимся. Ибо живем для любови… И мучаемся, и мучаем, и душу свою надрываем, и бьем себя в грудь, и власы раздираем, и так хотим, ибо в великих страстях жизнь наша и нет иной… Се человек… Полуразрушенная, пробитая ядрами зала средневекового замка. Огромный очаг из грубых камней, где пылают обрезки бревен. Перед очагом – на сиденье, прикрытом медвежьими шкурами, сидит старый король Сигизмунд Второй Август, на нем – меховой кафтан и дорожные сапоги, под ногами – ковер. В стороне на полу – его латы и оружие. На коленях он держит самострел. В глубине залы – грубо сколоченный стол на козлах, уставленный оловянной посудой и кубками. По другую сторону очага сидит на обрубке дерева магистр К е т л е р, в черном плаще, под которым виден панцирь. Магистр мрачно смотрит в огонь. Перед королем стоит В о р о п а й. Подвывает ветер, в пробоины виден рассвет. Время от времени под сводами залы кричит филин. Сигизмунд. Не обращайте на меня внимания, пан Константин, я не обрываю золотой нити нашей беседы, я лишь слежу за этим проклятым филином, – всю ночь он не давал мне закрыть глаз… Продолжай… Воропай. Царь Иван Васильевич умен и просвещен, как никто другой. Его ум – особенный, русский, трудный для нашего понимания. Царь готов сидеть без сна за книгой всю ночь при тоненькой свече, и даже соколиная охота не часто прельщает его… Царские кладовые полны сокровищ не меньших, чем у царя индийского… Сигизмунд. Черт возьми, я всегда ему завидовал! Откуда у него столько денег? Воропай. Царь стал полновластным хозяином неизмеримых земель бывших вотчинных княжеств, которые он взял в опричный удел. Ему принадлежат два завоеванных татарских царства… Сигизмунд. Он ловко устраивает свои дела, не то что мы с вами, магистр Кетлер. Воропай. Все мытные сборы,[228] солеварни, торговля пенькой, дегтем и корабельным лесом, вывоз икры в католические страны – все идет в его казну… Сам же он часто довольствуется в обед звеном печеной рыбы, несоленым хлебом и ковшиком кваса… Сигизмунд. О, варвар!.. Воропай. Движения души его, как все в нем, – своевольны, – он предается иногда разгулу и тогда особенно и непонятно опасен. Сигизмунд. С ним это тоже бывает? Т-с-с-с… (Подумает самострел.) Птица дьявольски любопытна, сейчас я отлично ее вижу… Продолжай, пан Константин. Воропай. Он завершает дело, завещанное отцом и дедом: собрать и укрепить русскую землю. Он раздвинул границы московские от Урала до Варяжского моря; он создал новое войско из служилых людей – опричников и окружил себя преданными псами… Он возвысил царскую власть, уподобляясь византийским императорам, и на пути к самовластию его не останавливают ни родственные связи, ни святость старины. Одна мечта владеет его разгоряченным умом… Сигизмунд. Стать новым Тамерланом,[229] завоевателем вселенной… Старая сказка… (Стреляет под своды.) Ранен!.. Кетлер. Убит, – весьма меткий выстрел, ваше величество… Сигизмунд. Вы мне льстите, магистр, – я, как всегда, промахнулся… (Бросает самострел.) Лучше выпьем вина… Воропай наливает вина ему и магистру. Какая же мечта владеет нашим любезным братом царем Иваном? Воропай. Он верит, что Московское царство должно стать источником добродетели и справедливости. Он неимоверно горд тем, что он – русский царь… Кетлер. Хотел бы я заживо содрать с него кожу, да и возить по ярмаркам на потеху просвещенным народам… Сигизмунд. Вы забываете, магистр, что царь Иван – помазанник и мой брат, и мечтать в моем присутствии о содрании с него кожи – не совсем учтиво. Итак, пан Константин? Воропай. Царь Иван – умный и опасный враг, великодушный и верный друг… Сигизмунд. И мой великодушный друг снова послал в Ливонию сто тысяч опричников и татар и заставляет меня дрожать от холода в дырявом замке… Он не хочет мира, черт возьми! Воропай. За миром, сказанным тобой, царь Иван увидел лишь острие германского меча… Кетлер. Разрази меня господь бог – ничего не понимаю… Я велел бы повесить такого посла… Сигизмунд. Тогда – уйди от греха, пан Константин… Да пришли ко мне Юрия Всеволодовича Козлова, если он способен ворочать языком… Воропай уходит. Скучно, магистр… Кетлер. Король, наш орден отдал Ливонию под твою державную руку не для того, чтобы московские гарнизоны продолжали осквернять наши замки и города… Сигизмунд (мешая кочергой угли). Несомненно, несомненно… Кетлер. Тысячи рыцарей стекаются со всей Германии на помощь нам… Сегодня мы сильнее, чем десять лет назад. Мы отвоюем у варвара святую Ливонию и нанесем ему такой удар, что Европа навсегда избавится от восточной угрозы… Сигизмунд. И Европа будет тебе рукоплескать, – браво, браво… Разгром Московского царства развлечет многих. Увы, за последние годы история стала беззубой старухой… После ночи святого Варфоломея ничего как будто не случилось занимательного… Кетлер. Король, приезжие рыцари требуют денег и кормов… Сигизмунд. Мой денежный сундук к твоим услугам, магистр, – черпай из него, покуда не увидишь дно… Увы, я не так богат, как царь Иван… К тому же в жизни все пустеет – и сундуки с казной, и душа с ее желаньями… Скучно, скучно, магистр… Кетлер. Благодарю, король… Позволь привести к тебе трех храбрых рыцарей, прибывших сегодня из Бранденбурга и Швабии. Сигизмунд. Они голодны? Кетлер. Им не терпится испытать крепость мечей на головах московитов. (Отворяет дверь.) Войдите, благородные рыцари… Входят три рыцаря. На них грубые железные латы, неуклюжие сапоги и пыльные плащи, порыжелые от непогоды. Сигизмунд. Великолепные бродяги! Кетлер. Рыцарь фон Розен, рыцарь фон Штейн, рыцарь фон Вольф. Рыцари подходят к королю и преклоняют колена. Сигизмунд. Рыцарь фон Розен, бедный искатель приключений, по вашим сапогам и панталонам я вижу, что у вас больше желаний, чем золотых цехинов… И у вас дела не лучше, фон Штейн и фон Вольф. Не беда, вы молоды, тысяча чертей! За стол, рыцари!.. (Встает, идет к столу.) Набивайте желудки ветчиной и колбасами, заливайте вином адский пожар в кишках… Рассказывайте, скольких купцов вы ободрали ночью на лесных перекрестках, скольким девушкам развязали пояс на юбке, сколько раз и в каких именно магистратах вас собирались повесить? Пью за ваши волчьи зубы. Кетлер. Рыцари, за здравие нашего короля! Рыцари (вскочив, кричат). Хох, хох, хох[230] нашему королю Сигизмунду Августу… Сигизмунд. Великолепная здравица! Не задумываясь, они признали меня своим королем. А ведь проезжай они немного далее на восток, – чего поди, кричали бы здравицу моему брату, царю Ивану. Кетлер. Никогда, храни нас бог! Рыцари. Никогда, храни нас бог! Кетлер. Король! Верность – святое знамя германского рыцаря… Рыцари. Верность. Кетлер. Ты посмеялся над ними, вспомнив, должно быть, о несчастном рыцаре Генрихе фон Штадене, ставшем опричником у царя Ивана. Король, вот письмо от Штадена. Он предлагает мне помощь.[231] Будучи приближенным к царю, он узнал все входы и выходы, – как пройти через леса и болота к Москве и как всего проще побить московское войско. Для завоевания Московского царства понадобится не более десяти тысяч рыцарей, хорошо закованных в броню. Генрих фон Штаден пишет о сказочных сокровищах царя Ивана, которыми мы можем завладеть… Рыцари. Хох, хох, хох… Кетлер. Он предлагает для устрашения русских превращать в пустыню их землю, а пленных привязывать кверху ногами к бревну и, насадив их, как на вертел, по сорока и более человек, бросать с бревном в реку… Рыцари хохочут. Сигизмунд. Остроумно придумано… Чем еще позабавите меня? Кетлер. Мы споем тебе славную песню рыцарей, идущих на восток. Кетлер и рыцари (поют). Солнца адский огонь… Шагает мой верный конь… Рыцарю путь на восток… Боже, как путь далек… Стой! – зазвенел мой меч… О шпору звенит мой меч… Рыцарь, очнись – враг. Шли ему вечный мрак. И снова шагает конь. Крепка у рыцаря бронь. Входят Воропай и Козлов с обвязанной головой, в изодранном платье. Сигизмунд. Продолжайте, продолжайте, рыцари, не обращайте на меня нимало внимания, шумите и пейте, как в придорожном трактире. (Встает и отходит на свое место к очагу.) Здравствуй, Юрий Всеволодович, – долго ты гостил в Москве. Козлов (бросаясь к его ногам). Всемилостивейший король, в Москве меня опознали, я скитался по лесам, умирая голодной, озябая студеной смертью… С боем перешел границу. Сигизмунд. Что скажешь о нашем брате любезном?.. Козлов. Царь Иван обрядил опричное войско новым оружием, привезенным из Англии и Голландии. Как чума, его войско несется по Ливонии. Он жаждет ныне всего христианского мира разорения. Гордости его и самовластия нет предела. Дьявол вселился в него. Опасность велика. Он – коварен, хитер, кровожаден… Сигизмунд (Воропаю). Кому мне верить, – ему или тебе? Воропай. У людской молвы – глаза крота, уши осла и язык змеи. Сигизмунд. Так будем верить тому, чему мы хотим верить. (Козлову.) В Москве перед самовластием царя Ивана склонились покорно – удельные князья и великовельможные бояре? Так ли? Козлов. Нет, всемилостивейший король… Господь уже занес руку над бесчинством царствия его… В Москве, и Новгороде, и Пскове люди на площадях кричат: «У опричников-де собачьи головы у седла, то слуги антихристовы…» Князья и княжата сабли наточили и в пищали свинец забили, готовясь к мятежу… Многие тысячи холопей их, как верные псы, рвутся с цепи… Мы ждем только знака, знаменья твоего… Сигизмунд. Юрий Всеволодович, и я ждал обещанного знамения, да и ждать перестал… Козлов. Прости… Казни… Был я близко от него, – лишь руку протянуть… И нож зажал… Не смерти испугался, не лютых пыток… Из очей его вышел свет столь ужасный, как будто передо мной предстал Егорий Храбрый! Сигизмунд. Кто? Воропай. Святой Юрка. Так русские зовут Георгия-победоносца, поразившего змия… Козлов. Колени мои застучали, нож выпал… Прости… Вели еще раз посягнуть… Выполню… Верь… Сигизмунд. Я тебе ничего не велел, раб… Ниже греха брать на душу… Ступай на поварню… (Встает, идет к столу.) Рыцари, дарю мой кошелек тому, кто застрелит филина, мешающего вашему королю покойно спать… Позабавимся охотой. Затягивайте песню и – начнем… На башне новгородского детинца. У зубцов, глядя вниз, стоят Василий Шуйский и Челяднин. Внизу крики и шум драки. Набатный звон. Шуйский. Сбесились новгородцы! Весь день спокойно было, – на тебе: вдруг лавки закрыли, в набат ударили и – драка на мосту… Челяднин. Как бы на башню сюда не влезли, – обдерут шубу, да и побьют еще, – ах, разбойники, ах, воры! Шуйский. Мост трещит, как бьются… Эка сила ломит силу… Потеха!.. Челяднин. Чернь проклятая!.. Кто их мутит противу нас?.. Шуйский. Не в нас дело, Иван Петрович. Подожди, кричат… Челяднин. Чего кричат? Шуйский. За шумом плохо слышно… Входит разъяренный митрополит Пимен, за ним – три с л у ж к и. Он останавливается около зубцов и глядит вниз. Челяднин. Владыка, из-за чего спор поднялся? Пимен. В Новегороде от века повелось – дела и споры на мосту решать кулачным боем меж стороны Торговой и Софийской… Шуйский. Ломит наша сторона… София ломит! Челяднин. Владыка, не для того мы в Новгород пришли, чтобы кулачными боями тешиться… Единодушия хотим от вас… Скажи им высокое слово, уйми брань… Пимен. Единодушия нет… Люди соблазнены. Вышли из воли нашей… (Тихо.) Прокляну… Шуйский. Про Литву кричат… Из-за Литвы у них спор… 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43 |
|||||||||