 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Пол Фредерик :: Раззаков Федор :: Лесков Николай Семёнович :: Толстой Лев Николаевич :: Лондон Джек :: Чехов Антон Павлович :: Горький Максим :: Завтра Газета Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Похитители памяти :: Ответный ход :: Подводный город :: Я - это другое дело :: Создание героических образов защитников Родины :: Справочник по реестру Windows XP :: ВЦБИД :: Теперь об этом можно рассказать |
Собрание сочинений в 10 томах (№9) - Собрание сочинений в десяти томах. Том 9ModernLib.Net / Толстой Алексей Николаевич / Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Чтение (стр. 34)
Шуйский. А мы неправедные? Господи! Вернее Шуйских нет слуг у государя… Бориска, улучи время – шепни ему: Васька, мол, Шуйский хоть молод, да зорок, – ох, как служба его может пригодиться… Меж удельных князей я – свой и с боярами – свой… Годунов. Не буду о тебе шептать государю. Шуйский. Ну? А как за это государь да и спросит с тебя, – знал-де, да не сказал… Годунов. Чего знал? (Схватил его за грудь.) Лиса коварная… Шуйский. Государь будет отходить ко сну, ты наклонись да и шепни: Васька-де многое знать может… На нас люди смотрят, Бориска, отпусти кафтан… Что буду знать – скажу тебе, а ты – ему… Тебе от того – власть, а мне – покой… Дай в уста поцелую. Годунов (отталкивая его). Не верю я тебе, пошел прочь… Шуйский. А ты все-таки мои слова запомни. На звонницу поднимаются опричники в скуфейках и черных подрясниках, под которыми видны сабли: М а л ю т а, Афанасий Вяземский, Василий Темкин, Федор Басманов, Александр Суворов. Суворов. Не спешат что-то великородные, – растрезвонились… Басманов. Служит митрополит Пимен новгородский, он любит древний чин… Суворов. Как бы за такую докуку не осерчал государь… Басманов. Для того Пимен и томит со службой, чтобы государь осерчал… Темкин (Вяземскому). Гляди, посол литовский пеший идет. Вяземский. Посол литовский две недели добивался, чтобы ему к воротам на коне подъехать, только и выторговал – пройти под руки по сукну. Суворов. Ишь, с досады-то как спесью надулся… Басманов. Ах, кафтаны на них хороши! Что-что, а кафтаны хороши… Из ворот Кремля выходит литовский посол Б о р о п а й, его ведут под руки рыцари, перед ним люди из его свиты стелют сукно. Годунов, подбоченясь, становится в конце моста, у Опричных ворот. Годунов. Что за люди идут? Посол остановился. Среди свиты его – смущение. Вперед выскакивает переводчик. Переводчик. Великий посол литовский Константин Воропай шествует к великому князю Московскому. Суворов (Басманову). Это – как так! К великому-де князю! Ах, собака, – «царя» не хочет выговорить… Темкин. Малюта, слышишь – бесчестье государю… Малюта. Слышу, слышу, – выговорит он все положенное… Годунов. Великого князя Московского мы не знаем; про такого не слыхали… Опричники на звоннице громко засмеялись. Суворов. Годунов ответит! Ох, зубаст! Годунов. В царствующем граде Москве пребывает – божьей милостью – государь Иван Васильевич, царь всея России, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, царь Ливонский, царь Казанский, царь Астраханский и других земель оттич и дедич… Переводчик (послу). Московиты велят сказать полный титл… Воропай. Будь так. Пусть отворят ворота. Переводчик. Великий посол литовский шествует к божьей милости государю Ивану Васильевичу, царю всея России, Московскому, Киевскому, Владимирскому, Новгородскому, царю Казанскому, царю Астраханскому… Годунов. Царя Ливонского пропустил… Суворов. Годунов-то! Вот крючок! А! Воропай. Ничего не опускай… Русские упрямы… Скажи… Переводчик. Царю Ливонскому и других земель оттич и дедич… Суворов. Выговорил, собачий сын… Годунов (ударяет в ворота рукоятью сабли). Великий посол литовский пришел. На звонницу к опричникам поднимается царь Иван. Черная борода его с проседью на скулах. На худощавом лице резкие морщины и тени под глазами. Держа на ладони, он щиплет и ест просфору. Переводчик (Воропаю). Сам царь вышел на звонницу… Воропай. Который из них – царь? Переводчик. Вот – тот, в одеянии монашьем. Иван (звонарю-опричнику). Замолкни! (Глядит вниз на Воропая, и тот с изумлением глядит на царя.) Отворите ворота. Ворота отворяются, выходит стража – опричники в черных кафтанах. Посол со своей свитой проходит в ворота. Малюта. Государь, двинулся Земский собор…[216] Сойди вниз, как бы люди не увидали тебя в простом платье… Иван. А увидят – в рукав смеяться, что ли, станут? Малюта. Смутятся, государь, смутятся люди… Иван. Я стою высоко… Плохонький мой подрясник ризами золотыми покажется им, скуфеечка – солнцем ярым на моей голове… Не так ли? Малюта. Нет, не так… Не всем так покажется, государь. Иван. Душа у тебя, Малюта, как дождь осенний… (Указывая на выходящий из ворот на мост Собор.) Укажи перстом… Кто из них мой враг? Епископ Пимен новгородский, что ли? Скажешь – Челяднин? Или князь Мстиславский? Ножи у них, ядом напитанные, за пазухой? Нет, Малюта, враги нынче со мной примирились… Хоть и тяжел я для них. Чада мои, спесивые, строптивые, как агнцы, шествуют на Опричный двор… (Звонарю.) Звони в большой, звони гласом грома небесного… (Передает Малюте просфору, схватывает конец веревки от колокольного языка и, поднимая длинные руки, с яростью начинает звонить.) Так надо, так надо встречь русской земле… Малюта (опричникам). Заслоните государя… Палата в Опричном дворце. Стены из красного елового леса. Окна с мелкими свинцовыми переплетами расположены высоко и украшены наличниками из резанных по дереву виноградных листьев и лоз. На стенках – ковры с изображением Адама и Евы, четырех стихий, Правосудия, Добродетели. На поставцах – золотые кубки, кувшины и блюда. На возвышении, на стуле, резанном из слоновой кости, – царь Иван. На нем – парчовый кафтан, расшитый кругами жемчуга, шапка, низанная драгоценными камнями; к трону прислонен посох, украшенный индийскими самоцветами. С боков трона – боярин Челяднин и князь Мстиславский держат на подушках скипетр и державу. Ниже их стоит дьяк В и с к о в а т ы й. За троном – рынды.[217] Перед царем Иваном стоит литовский посол Константин Воропай. В палате на скамьях под окнами – члены Земского собора. Воропай. Королевство Польское и Великое княжество Литовское, божьим вразумлением соединясь унией,[218] столь великую силу возобладали, что не только турецкого султана и крымского хана, но и твое, государь, бесчисленное войско можем одолеть… Среди опричников, стоящих за троном и сидящих на скамьях, ропот. Иван (с усмешкой). Ошибся ты, Константин Воропай, – в грамоте того не сказано, что-де «можем одолеть…». Воропай. Воистину сказано, великий государь. Иван. В грамоте к тем высокопышущим словам прибавлено: «можем-де одолеть с божьей помощью»… Разверни, прочти… Ан бог-то, глядишь, по-своему рассудит: вам ли даст победу али мне, грешному, с моими худыми людишками. Воропай (держа развернутую грамоту). Прибавлено – «с божьей помощью», точно. Иван. Читай далее… Воропай. Мой всемилостивейший король Сигизмунд Второй Август, радея о душах христианских и в нежелании пролития невинной крови человеческой, хочет с тобою, государь, сказать дружбу и мир на десять лет… Оболенский (сидя на лавке, вздохнул всей утробой). О господи, наконец-то… Иван быстро обернулся к нему. (Оболенский замотал лицом.) Молчу, молчу, государь, разумею… Иван (Воропаю). Видишь – чашу меда жаждущим принес, – весели сердца далее… Воропай. Всемилостивейший мой король Сигизмунд Второй Август ради дружбы и мира готов не спорить с тобой о городе Полоцке, взятом тобой на саблю. Ин Полоцк будет твой. Готов признать твоими повоеванные тобою немецкие орденские города Нарву и Юрьев. Иван. К чтению книг ты прилежен, Константин? Воропай. Прилежен, государь. Иван. Дьяк принесет тебе летописи русские и свечу потолще. Пободрствуй над старинными письменами. Прощаю тебе на первый раз твое невежество. Воропай. Но города Ригу и Ревель и повоеванные тобой ливонские города Венден, Вольмар, Раненбург, Кокенгаузен, Марьенбург с поветами[219] и городками признать твоими не можно, зане королевство Польское и великое княжество Литовское взяло те города у немецких рыцарей орденских под защиту и на том стоит крепко. И тебе из тех городов ливонских уйти и за них не спорить. Да будет на том божье благоволение. Аминь. (Свертывает грамоту.) Иван (обернувшись к опричникам). Приведите пленников. Малюта уходит. Константин Воропай, не казнил бы ты смертью страшной раба, кто в безумии расхитил именье твое, так что дети и внуки, нищенствуя, пошли бы меж двор куски собирать? Ответь… Воропай. Так, государь, казнил бы того раба… Иван. Подними на меня глаза. Вопроси… Перед тобой – раб лукавый, трижды окаянный? Убоясь мук душевных да скорой седины в бороде, ища себе чаши сладкого вина да сладчайшей забавы с женкой, – отеческую землю хочу расхитить? Так ли? Что есть Ливония? От времен Владимира Святого – наша древняя вотчина. Прочти сие в летописях наших. Могу ли я, нож взяв, отрезать от груди кусок мяса да послать брату моему Сигизмунду Августу, прося мира? Приблизься, потрогай меня перстами: изменник я отечеству моему? Ах, тогда придумывайте мне страшную казнь! Воропай. Государь, я говорил лишь, что вручено мне… Иван. Срам и бесчестье тебе вручено! Рукой безумца написано послание твоего короля! Воропай. Неслыханное дело, государь, гневно кричать на посла королевского… Иван. Кричать? Ты смел, да прост… (Вонзает посох в помост.) Недалеко ты был сейчас от немоты вечной. Малюта вводит пленников В оковах: великого магистра Ливонского ордена Фюрстенберга, полоцкого воеводу Д в о й н у, немецких, литовских и польских рыцарей. Малюта. Государь, привел пленников… Воропай (взглянув на них). О господи, боже милостивый! Иван (Воропаю). Грозишь одолеть меня с божьей помощью. Гляди… Перед тобой – великий магистр ордена Ливонского, преславный рыцарь Фюрстенберг. Спроси его, – кому в этой войне бог помогает? Чьи седины срамом повиты? Мои или его? Спроси славного воеводу полоцкого Двойну, не он ли передо мной землю целовал, прося живота? (Указывая на остальных.) Рыцари! Да дюжие какие! Где уж нашим людишкам с ними справиться без божьей-то помощи… Константин, спроси еще великого магистра: цепи, что на нем, взяли мы не из его ли разбитого обоза? Для меня, для воинов русских вез он те цепи… Да кованы-то как ладно, крепко. На звене на каждом – клеймо: Магдебург… А я курфюрсту магдебургскому не раз отписывал, прося с кротостью – прислать книг латьхнских добрых. А он наместо книг послал врагу моему цепи для меня… Цепи для меня! Воистину греха не боитесь вы, живущие на закат солнца… Курфюрсты да короли скудоземельные… Как паучки, сидя в городках своих, раздуваются злобой да коварством… Стыдно мне за род человеческий… Уйди, Константин, иди, дабы не сказать мне лишнего… Воропай. Прими, великий государь, слова мои не во гнев, но в милость. (Низко кланяется.) Иван, протягивает ему руку для поцелуя. Воропай, пятясь, уходит вместе со свитой. Годунов подносит Ивану таз и кувшин, Шуйский – утиральник. Иван моет руки. Малюта. Перебежавший к нам рыцарь тебе челом бьет, государь, на службе к жалованье. Искусен всякому бою. Иван. Который? Малюта (указывая). Вот этот. Иван. Имя его? Малюта. Генрих Штаден из Ганновера,[220] бывалый человек. Иван. Покормить мясом – будет зверь? Малюта. Зверь будет, государь… Иван. Покорми, опосля приведи на двор, – погляжу, попытаю. Дьяк… Висковатый… Дьяк Висковатый подходит. Магистру Фюрстенбергу милости не будет. Висковатый. Государь, обещано ему снять цепи… Иван. Не будет… Скажи ему: не выручат его три короля – ни польский, ни свейский, ни датский… Сказано: прощай врагам своим. Не умею… Грешен… Уведите пленников… Висковатый. Слушаю, государь. Пленников уводят. Иван, вытерев руки, бросает утиральник. Челядин и Мстиславский в то же время уносят скипетр и державу и затем занимают места на скамье. Иван (обращаясь к Собору). Что скажете, отцы духовные? Что скажете, князья, бояре? Что скажете, добрые люди московские и других городов? Кончать ли нам войну или будем биться далее? Воюем четырнадцать лет. Преклонили под нашу державу царства казанских и астраханских татар, томивших нас прежде под игом, и тем возвратили древние границы княжества Святослава – прародителя нашего. В жестоких наездах побили мы броняносные войска Ливонского ордена, томившего под игом русские земли по Неве, и Нарове, и Чуди, и Двине, и вывели коней наших на берег Варяжского моря… Короли – недоброхоты мои, – негодуя о славе русской, – не хотят мира, но хотят пролития крови нашей и оскудения нашего… Стонет русская земля… Как быть нам?.. Шуйский (Челяднину, который проходит мимо него). У государя глаза веселые, Иван Петрович, будь сторожек… Пимен. Новгородская и псковская земля пусты лежат, как от чумы. Где было сто дворов – стоит один. Людишки о хлебе забыли, как звери лесные – едят кору с дерев, а иные разбрелись врозь. Втуне звонят колокола церковные. Мир есть елей на язвы наши. Хватит тебе, государь, чести от Полоцка, Нарвы да Юрьева… И те не стоят крови, за них пролитой. Мира жаждем… Бояре, переглядываясь и взмахивая пестрыми платками для пота, заговорили: «Мира, мира хотим». Среди купечества и посадских – смущение. Мстиславский. Не под силу нам война. Уж как-нибудь сдержи сердце-то. Поторгуйся с польским королем, может, уступит… Как воевать дальше? Отписал мне управитель: по деревнишкам меж пустых дворов одни лисы да зайцы скачут. Истину сказал митрополит Пимен новгородский: мира жаждем… Оболенский. Обнищали, оскудели, обезлюдели, обезлошадели… Последнее отдали на эту прорву… Землицу-то уж бабы пашут… Голоса на скамьях: «Бабы, бабы пашут…» Иван. И то все, что можете сказать о великом деле, для коего мы живем и трудимся и пот кровавый проливаем? Иван Петрович Челяднин, возлюбленный слуга наш, скажи ты, порадуй… Челяднин. Не неволь, государь, – ум мутится в таком деле, уста запечатаны… Суворов. Когда надо – у земских уста запечатаны. Малюта. Ибо изменой дышат… Вяземский (Малюте). Замолчи, сатана, Иван Петрович честный человек. Малюта. Я всегда молчу, князь Афанасий… Челяднин. Оттого литовский посол замерил высоким безмерием слова твои, что весь свет поднялся против тебя, государь… Короли идут с запада. Крымский хан топчет конями Дикую степь; плывут в Азов корабли султана турского; ногайские татары, и Астрахань, и Казань только и ждут его помочи… Спрашиваешь – как быть? Мы давно уже думать-то перестали… Не знаю… Думай ты… А нам – умирать покорно, коли велишь умирать… Малюта. Гиена лукавая… Ах, гиена… Вяземский. Правда-то, видно, как рыбья кость тебе – поперек горла воткнулась… Малюта. Дал ему бог ума и пронырства, а не дал совести, – так-то, князь Афанасий… Иван. Жду, Иван Петрович, каков твой будет аминь?.. Челяднин. Аминь, государь, – твоя воля… Иван. Огорчил меня, Иван Петрович, опечалил… Моя воля – не для смерти вам, но для жизни… Господен разум вращает солнце и звезды и бытие дает червю и человеку. Кто восстал против господнего порядка? Сатана! По злобе к живому и сущему. И ввергнут сатана в ад, в пепел безобразный. Волю мою утверждая, – уподобляюсь миродержателю, и в том вижу добро и порядок добрый, укрепление земли, изобилие плодов и благочиние людем. Волю мою утверждаю по совету с совестью моей в тревоге и в трепете вечном… Аз есмь единодержатель и ответ держу даже за каждую слезу вдовью… Некто, повергающий меня в прах, как Давид Голиафа, всю землю русскую повергает… Мне – срам и бесчестье – вся земля русская стыдом закрывает лицо свое… Позвал я вас для совета и дела, как отец, ибо трудны дела наши… Пусть скажут опричники. Сабли у них изострены, кони под ними пляшут… Знаю, знаю – черные кафтаны с метлой да собачьей головой для иных из вас – хуже чумы… Опричный двор – здесь на Воздвиженке – преужасное звериное логовище, недаром на воротах-то – львы дыбом поставлены… Потешается-де царь Иван, глумится над Москвой… Любезных опричников землей верстает, а вотчинных князей да бояр с земли сводит… Чего потупились? Правду говорю… Не ради потехи завели мы опричнину… Спросите их: отдавать ли немцам наши древние, кровью возвращенные, ливонские города, как нам велит Константин Воропай?.. Быть ли стыдному миру? (Суворову.) Скажи ты… Суворов (земским). Вы – люди пешие, мы на конях сидим… Вы много речей слушаете, – мы одно слушаем… (Подносит саблю к уху.) Подруга верная, укажи дорогу… (Свистнул саблей по воздуху.) Она прямую дорогу скажет… Чего там! Среди опричников – одобрение. Басманов. Вот что, земские люди, – нам не только городов – десятины одной не отдавать ливонской земли… Аминь! Суворов. Турки под Азовом али татары в Дикой степи, – потеха любезная… Гуляй! Чего там!.. Одобрение. Темкин. Где мне скажет государь стать – там стану, хоть тридцать три короля с нами бейся… Велено одолеть – одолеем… Оболенский. Гляди – беснуется княжонок! Родословец-то свой пропил, в чужом кафтане ходишь. Стыдно, князь Темкин. Темкин. Я – опричник, хоть не ниже тебя сижу, князь Оболенский-Овчина. Оболенский. Сядь, сядь рядом – я тебя спихну с лавки, щенок… Малюта. Земские люди… Государь у вас не спрашивает – отдавать ли города немцам… Государь у вас спрашивает – любите ли вы его? Любите ли его, как мы любим? Для того мы, опричники, черные кафтаны надели, чтоб не жену, не детей, не отца с матерью любить, а любить одного государя… Ну, простите… Иван (Вяземскому). А ты что молчишь, Афанасий? Тебе бы первому подать голос… Или хлеб, что ли, мой недостаточно солон? Или саблю на молодую жену променял, – скучно тебе с нами? Вяземский. Государь, я твой слуга… Умру, где прикажешь… Иван (махает на него платком). Стань на место. (Годунову, который во время этого разговора подошел к чему.) Привезли? Годунов. Только что, государь… Везли без отдыха, – я подставы до самой Твери выслал… Уж больно страшны, не знаю, как их и показать. Я им по ковшу вина поднес… Иван. Веди. Годунов. Веду, государь. (Уходит.) Иван. Обидно нам было видеть великую тесноту наших торговых людей в Варяжском море… Задумали мы позлатить былую славу Великого Новгорода, и Пскова, и Нарвы… Да как позлатишь, когда прямой разбой кораблям русским. Послушайте, поглядите, что сделали они с нашими торговыми людьми… Годунов открывает дверь. Слуги вводят троих ободранных людей. Раны их открыты, лица распухли, волосы и бороды дико взъерошены. Они вопят, простирая руки. Купец Хлудов. Князья, бояре, люди московские, глядите, что с нами сделали. Движение ужаса среди посадских. Купец Путятин. Ох, лихо, лихо… Мертвы ли мы, живы ли мы – не знаем сами… Купец Лыков. Убили нас, убили, убили, до нитки ограбили… Купец Хлудов. Тело наше терзали, кровь нашу лили… Знаете ли, кто сделал это над нами, кто нас при-мучил? Купец Калашников (поднимается со скамьи, всплескивает руками). Господи! Это же – Хлудов, Кондратий, первой сотни московский купец. Купец Хлудов. Это я, я, Степан Парамонович… С того света вернулся, и мать родная не узнает. Купец Калашников. Кто же вас, купцы, при-мучил и ограбил, какой вор? Купец Путятин. Плыли мы, видишь, из Нарвы, на датском корабле в Англию мирным, честным обычаем… Купец Лыков. Убили нас, убили, убили, до нитки ограбили. Купец Хлудов. Немцы ливонские налетели на нас в море, – топорами рубили, ножами резали, с корабля нас в морскую пучину ввергли… За то лишь, что московские мы купцы. Купец Путятин. Тем только и спаслись, что рыбаки нас подобрали… Купец Лыков. Волны морские нас топили, рыбы нас кусали, птицы нам власы рвали… Купец Хлудов. Люди московские, князья, бояре, купцы тороватые, скажите, как нам быть теперь, скудным человечишкам, у кого милостыню просить, как нам с голоду выть на холодном дворе? Государь, помоги нам, заступись… Купец Путятин. Отец родной, помоги, пожалей… Купец Лыков. Пожалуй нас милостыней твоей, убиты, ограблены… Иван. Мы вас жалуем кораблями, и товарами, и кафтанами добрыми с нашего плеча… Хлудов, оба его товарища и купец Калашников закричали: «Спасибо, великий государь». А что толку? Отплывете из Нарвы, – опять обдерут вас немцы и в море покидают. Такого ли мира с королями хочет Земский собор? Купец Калашников. Государь, я суконной сотни купец Калашников, дозволь сказать… Иван. Тебя мы станем слушать, Степан Парамонович, как глас колокольный. Купец Калашников. Люди московские, купеческая кровь льется, купеческие слезы в груди кипят… Истину сказал нам государь Иван Васильевич, – такого мира нам не надобно… Иван (перебивая его). Уныние, а не благое строение в царстве нашем будет прежде, покуда не установится наша бранная сила. О ней забота гложет мои ночи. Ты, епископ Пимен, гневно велишь нам мира… А в былые времена монахи-то кольчугу надевали и мечом опоясывались… Вспомни-ка, Пимен, как многие попы да монахи, яро не даваясь врагу, в церквях сжигались… А ты, бедный, задремал на лавке… Вложи персты в раны порубленным, посеченным, дай им целование, благослови на отмщение… Пимен (встает). Веселись, государь, на скоморошьем игрище, а я пойду ко двору… (Идет к двери.) Тишина. Иван обводит взором собрание. Раздается легкий треск – с рукоятки его посоха, которую он стиснул в руке, сыплются и падают на ступени драгоценные камни. Шуйский кидается поднимать их. Оболенский (Челяднину). Ишь зверь в нем клокочет… Челяднин. Хорошо, хорошо, пускай Москва видит зверя-то в нем. Иван. Владыка, вернись… Пимен. Напрасно ты посмеялся надо мной… Буду яр… Нам с тобой добром не сговориться, Иван Васильевич… Суворов (Басманову). Это как надо понимать? Басманов. На рожон лезет владыка. Малюта идет и становится в дверях на пути Пимена. Иван. Еще прошу – вернись… Пимен (Малюте). Отступи от двери. Малюта. Подобает тебе смириться… Смирись… Пимен. Прочь! Прочь, нечистый! Шуйский (со всхлипом в наступившей тишине). Ах, да страшно-то как! Иван (сходит с трона и медленно идет к Пимену). Взгляни, Пимен, как люди со стыда глаза опустили… Утри пену с уст… ибо уста у человека для благоухания… На, утрись. (Подает ему платок.) По палате проносится общий вздох облегчения. Видишь, как люди добра хотят. Дай мне доброе целование… Опочивальня царя Ивана. Стены обиты тисненной золотом кожей. Постель приготовлена на широкой лавке. Дубовый стол с книгами и свитками, у стола – венецианский стул. В углу – лампады перед темным ликом с гневными глазами. Близ стола на лавке сидит Малюта. Басманов подливает масло в лампады. Басманов. Не люблю я, когда ты в опочивальню ходишь. Опять не дашь ему спать. Бес в тебе, что ли, сидит? Что ты за человек, – не пойму… Малюта. Чего масло трещит? Доброе масло не должно трещать. Опять воды подмешали? Басманов. Я воду подмешал, я масло ворую… Это масло прислано в дар от султана турского, прямо с Афона, две бочки. А из Вены от императора пять бочек прислали, но масло вонючее. Мы его по худым монастырям роздали. Малюта. Император – пять бочек, а султан – две… Так и будем отдаривать… Зря ты сказал, что во мне – бес… Дурак ты, Федька… Такой дурак, – только около постели тебя и держать… Перед смертью блаженной памяти митрополит Макарий взял с меня клятвенное целование: жену и детей своих забудь, о сладостях мира забудь, о душе своей забудь… Обрек на людскую злобу… Басманов. Чтобы ты при государе, как цепной пес… Малюта. Я и есть пес… Государь доверчив, нежен, без меры горяч… Совершит – потом головой бьется… Устал я, Федька… Басманов. А ты подремли, я окликну, когда надо… Малюта. И он тоже ведь обречен на людскую-то злобу. Чего легче, – пил бы, да ел бы, да прохлаждался, а бояре бы за него думали, а на уделах бы князья княжили… Жили бы, не тужили, как при царе Горохе… А он ворота на хребет взвалил да и понес… Басманов. Какие ворота? Малюта. Ворота от града нам с тобой невидимого, – от града Третьего Рима, сиречь – от русского царства… Басманов. Да… Напрасно это все, по-моему… Малюта. Чего напрасно? Басманов (смахнул слезу). Не видишь, что ли, – он, как свеча, горит… Разве человеку вытерпеть этакой жизни… Малюта. Единодержавие – тяжелая шапка… Ломать надо много, по живому резать… А другого пути ему нет… А еще чего турский султан прислал? Басманов. Фиников. Малюта. Дай горстку. Басманов. Ей-богу – в чулане, идти далеко… Да и ключи у государя… Малюта. Врешь… Уж кто собака, так это ты… Басманов (достает из кармана горсть фиников). На, что ли… Малюта начинает медленно есть финики. Слушай, а ведь у него опять на уме женщина… Ей-ей… Мучается как… Знаешь кто? Сказать? Малюта. Нет, не говори. Я и без тебя знаю. Нехорошо это. Добром это не кончится… За низенькой дверью, едва различимой в полумраке, голос Ивана: «Наклонись, наклонись, голову зашибешь». Малюта встает и отходит в тень, так же отходит в тень и Басманов. Входят Иван и Воропай. Иван. Возлюбил я тебя, Константин, хоть и осерчал вчера, а нынче возлюбил… Воропай. Теснота в моей гортани… Молчать не могу… Великий государь… Молва о тебе шумит по всей Литве и Польше… Шляхта саблями рубится,[221] – оные за тебя, оные против… Все горячие головы за тебя… Иван. Вот дивно-то! С чего бы? Воропай. Сигизмунд Август стар и немощен, – ждем его смерти… Кому быть королем? Прости… Захмелел я от твоих речей, то ли от меду твоего… Ехал я к тебе, ждал зверя увидеть во образе человеческом… Иван. Зверя-человекоядца – так Андрей Курбский тебе говорил обо мне… Воропай. Истинно, – Андрей Курбский много ругал тебя, и Радзивилл, и Мнишек, и Сапега. На смерть меня провожали в Москву. Зачем черная слава о тебе летит? Или велик ты слишком? 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43 |
|||||||||