 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Пол Фредерик :: Раззаков Федор :: Толстой Лев Николаевич :: Лесков Николай Семёнович :: Лондон Джек :: Чехов Антон Павлович :: Горький Максим :: Завтра Газета Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Похитители памяти :: Ответный ход :: ВЦБИД :: Подводный город :: Я - это другое дело :: Создание героических образов защитников Родины :: Справочник по реестру Windows XP :: Они же деревянные |
Собрание сочинений в 10 томах (№9) - Собрание сочинений в десяти томах. Том 9ModernLib.Net / Толстой Алексей Николаевич / Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Чтение (стр. 33)
Воротынский. Здоровы, государь. Иван. А ты печален? Нужды у тебя нет ли какой? Воротынский. Есть у меня нужда. Иван. Говори, проси… Воротынский. Государь, отпусти меня в монастырь. Иван. Что ты? В келью хочешь? На покой? А крымский хан пускай лезет через Оку, жжет Москву? Воротынский. Стар я. Телом еще силен, но головой немощен. Не уразумею, – что творится. К чему, зачем это? Приехал из степи в Москву, иду во дворец, – на твоем отчем троне сидит татарин пучеглазый, усами шевелит, как таракан. И которые бояре ему – царскому чучелу, страшилищу – уж кланяются, деревенек просят. Иван (громко, весело и злобно засмеялся). А ты не поклонился? Воротынский (гневно). Нет! Иван. Обидел, обидел великого царя Симеона. Он же ваш, земский. А я только князек худородный на опричных уделах. Воротынский. Не пойму! Плач и стенание в Москве: у монастырей земли отбирают, вотчинных князей с древних уделов сводят и с холопами гонят на Дон и далее. Зачем? Иван. И твой стольный град Воротынск мы в опричнину взяли, прости, Христа ради, да – нужда. По смоленской дороге до Литвы, и по ржевской, и по тверской до самой Ливонии все города и уезды опричникам моим розданы малыми частями. Помнишь ли золотые слова премудрого Ивашки Пересветова:[203] «Вельможи-то мои выезжают на службу цветно и конно и людно, а за отечество крепко не стоят и лютою против недруга смертною игрой играть не хотят. Бедный-то об отечестве радеет, а богатый об утробе». Вот – правда. (Указывает на Ференсбаха.) Вот, поверил ему, пленнику. Он из Ливонии мне семь тысяч юношей привел с огненным боем. Ференсбах. Так, так. Воины добрые. Иван. Васька Грязной двадцать тысяч молодцов собрал по уездам, да таких, что и на кулачки против них не становись, одел их, обул и смертному бою научил. То есть опричнина. Ну, ну, прости, Михаила Иванович, что кричу и ядом слюны на тебя брызгаю. Люблю тебя. Таких-то богатырей у нас мало. Не серчай, на – прими, – теплое с моего тела, – отцов крест медный. (Снимает с себя крест, надевает Воротынскому, целует его в голову.) Поди отдохни. За обедом сядешь со мной. Воротынский. Государь, отпусти меня в монастырь. Иван. Курбский в Польшу бежал, ты – к святым старцам? Ужалил, ужалил… Скорпия! Вот вы как ненавидите меня… (Садится на стул, закрывает рукой глаза.) Содрать с него кафтан, дать рубище ему. Нищим захотел быть, – лишь не служить нам. Изменник! Воротынский. Не изменник я! Иван. Врешь! Смрад от тебя. Труп живой. Иди от меня прочь! Напяль клобук, сиди на гноище. Не замолить тебе сегодняшнего греха. А я тебя забыл. Воротынский (стоя перед ним, опустил голову, расставя руки). Трудами, ранами и кельи не заслужил? Малюта. Уходи, чего стоишь? Басманов. Уходи, князь, не гневи государя. Воротынский, со всхлипом, поклонился Ивану, который и не взглянул на него, и, пошатываясь, вышел. Малюта тихонько рукой помахал на дверь Висковатому, Новосильцеву, Ференсбаху; они молча, поклонившись, тоже ушли; за ними вышел Басманов. Иван. На что тогда сказано: возлюби? На что тогда умиление сердца? На что ночи бессонные? У лучшего и храброго поднялась рука поразить меня, когда ему на шею крест теплый с груди надевал. Малюта. Все они таковы, государь. Свой – за своего; разворошил древнее гнездо, так уж довершай дело. Иван. Так, так, Малюта… А я – робок? Доверчив? Да плаксив, что ли? Письма врагам пишу, когда плаха нужна и топор? Чего глаза отвел? Договаривай. Малюта. Не мне тебя учить, ты – в поднебесье, мы – в днях сущих рассуждаем попросту. Да вот хотя б Василия-то убили на Красной площади. По розыску будто бы ничего не найдено, а ведь дело это большое, тайное, боярское. Иван (подскочил к нему). Что ведомо тебе о Васильевой деле? Малюта. Государь, нынче ничего тебе не сказку, жги меня огнем. Иван отходит к окошкам, в которые уже пробился солнечный свет. Грязной. Эх, государь, дал бы ты мне сотни три опричников, – чесанули бы мы боярскую Москву. Такой бы испуг сделали. Иван. Врещь, лукавый раб. То добро, чтоб верить человеку. А что ж, и обманут. Девять обманут – казни их. Десятый не обманет. За десятого бога благодари. Десятый – найден, люби его. Достаточно у меня темных ночей да собачьего воя, допросов к совести моей. Не для кровопийства утверждаем царство наше в муках. Ты не смей усмехаться, что я много писем пишу врагам моим. К письменному искусству страсть имею, ибо ум человеческий – кремень, а жизнь мимо-текущая – огниво. Жизнь я возлюбил. Я не схимник.[204] (Толкнув в грудь Грязного.) Ну, ты – становись на кулачки. Грязной. Что ты, государь, я ударю, – умрешь жа… Иван. А ну – выдержи. (Ударяет его в грудь.) Грязной отлетел на несколько шагов. Иван засмеялся. Входит Басманов. Басманов. Государь, дозволь. Время тебя наряжать. Принц скоро будет. Грязной. Постой, давай, что ли, додеремся. Иван. Ну, ну, знай свое место… Поди скажи дьяку, чтобы тебе указ написали – ехать тебе вместо князя Воротынского в степь воеводой.[205] Грязной. Мне, конюху, большим воеводой в степь? Да батюшки… Честь-та!.. В глубине дворца слышен женский крик, встревоженные голоса, топот ног. Иван весь вытягивается, слушает. Вбегает Михаил Темрюкович. Иван. Царица? Михаил Темрюкович. Нет, нет!.. Девка ближняя, любимая царицы, упала вдруг да белая стала, забилась, и пена у ней на губах. Падучая, что ли? Иван. Ефросинья была наверху?.. Там же. За столом на троне сидит Иван, в царском облачении, направо от него Марья, в царском облачении; налево – принц датский Магнус, длинный молочно-розовый молодой человек, в куртке с прорезными рукавами, в коротком бархатном плаще. Напротив него – Владимир Андреевич. За троном Ивана – Висковатый, который переводит ему слова принца; за стулом принца – толмач, иноземец, приземистый, бритый, остроносый. Столы, где сидят опричники и бояре, не видны зрителю, – они размещены в глубине, по обе стороны столбов, поддерживающих расписные своды палаты. Иван торжественно важен, но говорит с лукавством. Он берет руками с блюда, стоящего перед ним, и накладывает на золотую тарелку, которую держит Басманов. Иван. Хлеба, мяса и плодов земных у нас достаточно, хотим мы делать со всеми народами любовь. Мужик – паши ниву, понукай лошадку, – с богом! Купец – садись на кораблик, плыви по синему морю, торговых городов для всех хватит, – выноси товары, сняв колпак – зазывай добрых людей, – святое дело. (Кончил накладывать куски на тарелку.) Басманов понес ее принцу и – с поклоном. Басманов. Принц датский Магнус, государь тебя жалует блюдом – лосиной губой в рассоле с огурцами. Магнус, которому толмач все время переводит на ухо, встает и кланяется Ивану. Магнус. Благодарю, великий государь, за блюдо… Иван (вытирая полотенцем руки). Ужаснулись мы, услыхав, как французский король тешился в ночь на святого Варфоломея.[206] В стольном граде Париже по улицам кровавые ручьи текли. Это ли не варварство! В угоду вельможам надменным, князьям да боярам своим зарезать, как баранов, тысячи добрых подданных своих. А вина их в чем? По Мартыну Лютеру хотят богу молиться. Эва, – их грех, их ответ. С богом у них и будет свой расчет. Варвары, ах, варвары – европейские короли! Магнус (толмачу, который быстро ему переводит). Чего он все проповеди читает! Пил бы да ел спокойно, говорил бы о деле. Иван (Новосильцеву). Чем недоволен принц? Новосильцев. Не терпится – о деле хочет слышать. Иван. Потерпит, пускай привыкает к русскому чину. (Магнусу.) Обижаются на меня короли, будто я хочу Ливонию положить из края в край пусту и копытами коней моих берега Варяжского моря вытоптать… Варвары, варвары, на свою меру меряют меня! На что мне Ливония пуста и безлюдна? Ливония – издревле русская земля, но люди в ней живут нерусские, так что же мне их резать, как французскому королю подданных своих в ночь на святого Варфоломея? Всякая тварь бога любит по-своему, и бог всех любит. Пускай молятся по Мартыну Лютеру, лишь бы жили мирно и исправно. И суд, и расправу, и обычай, и торговое дело оставлю – какие были в Ливонии. Будь ливонское королевство под твоей, Магнус, державной рукой[207] – наш меньшой брат. Магнус (толмачу). А про деньги на почин моего двора он ничего не сказал? Толмач. О деньгах не вымолвил. Магнус (встает – Ивану). Если велишь мне быть королем и правителем Ливонии, – хочу оправдать доверие, завоевать Ревель одной своею шпагой. Отдай мне Ревель. Иван (Новосильцеву). Экий петух долговязый и глуп к тому же… (Магнусу.) Возьмешь приступом Ревель – отдам город тебе в столицу. Магнус (которому толмач перевел слова Ивана). Спасибо, спасибо, великий государь… Твой слуга… Иван. А для начала любовного согласия между нами хотим закрепить его союзом естества, по примеру предков человеческих Иакова и Лии…[208] Магнус (толмачу). Что за черт, не хочет ли он мне подсунуть дурную да старую девку? Иван (Новосильцеву). Чего он всполохнулся? Новосильцев. Испугался, что обманем с девкой. Иван (засмеялся). А стоило бы его на козе женить. (Громко.) Что же не видно, не слышно суженой-ряженой, или заспалась крепко, или еще чулочки не надела на белые ноги? Владимир Андреевич (встает). Государь, вели мне пойти за дочерью. Иван. Поди, поди, скажи: суженый уныл сидит, не пьет, не ест, ножом всю скатерть испорол. Владимир Андреевич. Иду, государь. (Поклонившись, уходит.) Иван (Марье). Чего глаза опустила, слова не молвишь, сидишь, как на поминках? Марья. Государь, прости, буду весела. Иван. А чего бледна, смутна-то чего? Марья. Не гневайся на меня, ладо мое. Иван. Или младенец, что ли, томит тебя? Марья (тихо, со страхом). Нет, младенец как будто покоен. В глубине появляются Оболенский и Репнин. За ними несколько опричников. Оболенский. Что хотите ее мной делайте, – не сяду и не сяду за нижний стол… Репнин. С мужиками, с конюхами нас посадили, спасибо тебе за честь, за место, великий государь. Оболенский. Господи! Куда же теперь деться-то, свет клином, все под твоей властью, Иван Васильевич. (Заплакал.) Магнус. Чего они кричат? Кто эти люди? Иван. Мои шуты. Великие искусники, – уж рассмешат, так до слез. Оболенский. Воистину шутами сделал ты нас. Выйдешь на двор-та, измахнешь рукавами, – над опустелой Москвой одни вороны тучами. Добился своего. (Становится на колени.) Делай с нами, что хочешь, только убери от нас царя Симеона. Вернись в Москву. Репнин. Насмешил Москву. Весь свет насмешил… Уж будет! Магнус. Мне не смешно, и никто не смеется. Иван (Оболенскому). Шут, плохо веселишь гостя. (Репнину.) Ну, а ты чем позабавишь? Опричники подталкивают Репнина к столу. Басманов. Петухом покричи или в чехарду попрыгай, ну-ка, чего заробел, князь… Репнин. Вот я сел, вот я сел! (Шлепается па пол и, оскалясь, глядит на всех.) Тут мое крайнее место. Уносите меня отсюда, вперед ногами. Иван (Магнусу). Не смешно? Магнус (захохотал). Очень смешно. Иван. Еще смешнее будет. (Опричникам, указывая на князей.) Унесите их, нарядить обоих по чину. Опричники с хохотом подхватывают брыкающихся князей и уволакивают их из палаты. Магнус катается от смеха. Иван зло кусает конец шелкового платка. Мы люди простые. Забавы у нас невинные. Появляются Владимир Андреевич и Ефросинья, которая ведет княжну под покрывалом. Ефросинья. А вот и суженая-ряженая наша. Владимир Андреевич. Принц Магнус, по обычаю, тебе встать, да у юницы покрывало поднять, да в уста ее поцеловать, да чару за ее здравие пить. Магнус (толмачу). Черт меня возьми, будь что будет! Ефросинья. Принц-батюшка, девки у нас на Москве красивые, а эта – внученька моя – как ландыш лесной, как ясный месяц среди звезд. Владимир Андреевич (наливает чару). Принц Магнус, прими-ста от дочери моей поцелуй и чару. Магнус. Готов исполнить волю великого государя и царя всея России. Иван (кусая платок). Еще бы ты попятился. Магнус поднимает на княжне покрывало и отшатывается, пораженный ее красотой. Магнус. Несказанная красота! Иван. Не обманываем, торгуем честно. Магнус. Хорош русский обычай! (Целует княжну.) Княжна, обмерев от страха, как кукла, подставляет губы. Ефросинья. Довольно и одного разика, батюшка, сладкого понемножку. Магнус. О, я счастлив! Марья встает, держа обеими руками чашу. Марья. Принц Магнус, хочу пить здравие твое и нареченной невесты. (Идет к принцу и княжне.) В это время к Ивану подходит встревоженный Малюта и – на ухо. Малюта. Государь, ничего не пей, не ешь и царице не вели ни пить, ни есть. Иван. Что? Малюта. Девка, которая кричала утром, померла. Была отравлена. Иван сходит с трона и идет к Марье. Марья (принцу). Кинжалу подобно красота женская сердце пронзает, и нет покоя сердцу уязвленному, нет ему исцеления, лишь одна ему любовь исцелительница. Иван (Марье – тихо). Не пей. Марья. Вино, чистое, государь… За любовь пью эту чашу. (Выпивает, кланяется, идет к столу.) Иван идет за ней. Иван. Девка твоя умерла. Марья. Марфуша умерла? (Покачнулась.) Смерть бродит около нас. Я утаила от тебя… Давеча, гляжу, яблочко на столе откуда-то взялось. Надкусила его и Марфуше отдала… Она и съела… (Покачнулась.) Кружится голова моя, от вина, что ли… Иванушко, я лишь кусочек съела маленький, и не понравилось мне яблочко… Горькое такое… (Упала на стул.) Страшно… Дитя не шевелится во мне, лежит, как мертвое… Не забывай меня, ладо мое. Иван. Царице плохо! Ефросинья. Господи, что это с ней? Владимир Андреевич. За врачом пошлите, эй, кто-нибудь, за врачом! Магнус (толмачу). Царица беременна, дело пустое, от этого не помирают. (Отходит в глубину.) Марья. Ладо, возьми лицо мое в руки… Видеть тебя хочу… Где глаза твои Страшные? Наклонись ближе, что же ты… Месяц мой ясный, муж мой, батюшка мой… Орел мой сизокрылый… (Вскрикнула.) Плохо мне!.. Прощай! Прощай! Не забывай… Иван (падает на колени около нее). Очнись! Марья! С тобой в гроб велю себя положить. Слышишь ты меня? Марья. Слышу. Иван. Дыханья у нее нет больше. Уста холодеют. Уходит в тьму без возврата. (В отчаянии падает на пол, реет на себе волосы.) Покинула, покинула, покинула… Ушла, любезная… Где ты, Мария? Дайте умереть мне… Быть не хочу! Смерть, смерть проклятая! С хохотом опричники приволакивают Оболенского и Репнина, одетых в шутовские кафтаны и колпаки. Малюта (всем). Уходите прочь! Государь хочет быть один. Там же. Ночь. Под сводами палаты темно. Свет от погребальных свечей падает только на покрытый парчой гроб на высоком помосте со ступенями, У изголовья гроба за раскрытой книгой стоит Иван. То, что лежит в гробу, нам не видно, лишь видно лицо царя. Хор, невидимый под сводами, поет: «Придите, дадим последнее целование». Из-под темных сводов палаты двигаются опричники и бояре для прощания с Марьей Темрюковной. Грязной, перекрестясь, поцеловал, нахмурился, вздохнул, встретился взглядом с Иваном, покачал головой, прошел… Басманов, целуя, заплакал, зло вытирая слезы, оглянулся в темноту на бояр, прошел. Магнус (замешкался у гроба, всплеснул руками, жалобно сморщился). О, государь!.. Иван помахал ему кистью руки, чтобы принц не нарушал тишины, проходил бы. Михаил Темрюкович (шумно бросился к гробу, приник, зарыдал). Сестра, сестра!.. Иван (сквозь зубы, негромко). Проходи, не мешкай… Оболенский, со всклокоченными волосами, тяжело дышит всходя по ступеням. Поднес персты ко лбу; затряс распухшим лицом. Встретился с неподвижным, испытующим, холодным взглядом Ивана, захлебнулся от волнения и страха. Иван коротким кивком приказывает ему пройти. М а л ю т а истово прощается, медленно, сурово взглядывает на Ивана, который шевелит губами, читая по книге. Проходит. Ефросинья (еще издали видит насторожившиеся глаза Ивана. Идет смгло, со сжатым ртом, с платком для слез в левой руке. Перекрестясь, взглядывает на покойницу, закидывает голову, заламывает руки и начинает голосить так, что невыносимо слушать этот вопль). Ах, да зачем… зачем ты нас покинула… Ах, да на кого ты нас оставила… Ах, да не с нами, не с нами душенька твоя голубиная… У Ивана задрожало все лицо, он вытянул шею, вслушиваясь. Ефросинья грохнулась на колени, поклонилась гробу и, тяжелая, плачущая, сползла со ступеней. Репнин (движения его озабоченны, торопливые, мелкие. Исполнив обряд прощания, хочет отойти, но, притянутый взором Ивана, поворачивается к нему и – горестно, просто). Жертва злобы нашей, жертва окаянства нашего. Перед успением красоты этой – все шелуха, ветром гонимая, все – суета сует. Иван (с тихой ненавистью, раздельно). Проходи. Ведут под руки митрополита Филиппа. Иван вытягивается, будто ему не хватает дыхания. Филипп (преклоняется перед гробом, дает последнее целование и, опираясь на посох, глядит на Ивана). Зачем ты стоишь у гроба? Не молишься ты. Не скорбь, не покорность воле божией, не кротость червя земного в душе твоей! Как тигр, ты ищешь жертвы. Отмщения алчешь. Доколе же тебе лютовать? Смирись, не оскверняй великой тишины успения. Иван (весь сотрясаясь от гнева, но сдерживаясь). Молчи. Только молчи, одно говорю – молчи, Филипп. Молчи и благослови ее. Филипп благословляет покойницу и широким размахом креста осеняет Ивана. Царь отшатывается. Ко гробу на помост грузным шагом всходит М а л ю т а. Филипп повернулся к нему, потом взглянул на Ивана, тяжело вздохнул через запекшиеся уста. Филипп. Брезгаешь, государь? Иван. Да… Филипп. Прощай, государь. Иван. Прощай… Малюта помогает свести митрополита с помоста. Под сводами движение, шепот. Ко гробу идет Владимир Андреевич. Он бледен, лицо опущено, в руке, так же как у матери, шелковый платочек. Владимир Андреевич поднимается, закрыв глаза, медленно крестится, чуть прикасается к покойнице и сейчас же, будто от обильных слез, подносит платок к лицу. Иван поднимает руку и отрывает платок от его лица. Губы Владимира Андреевича растягиваются в блуждающую жалобную улыбку. Иван, потрясенный, вплоть придвигается к нему. Ты?.. Ты?.. (Схватывает Владимира Андреевича за руку, вместе с ним спускается с помоста и садится на последнюю ступеньку.) Владимир Андреевич, не сопротивляясь, опускается рядом с ним. Владимир, брат, – ты убил ее? Владимир Андреевич. О чем спрашиваешь? Не пойму я, братец Иван. Иван. Ты на ухо мне сказывай, тихонько. Яблочко царице ты положил на стол? Владимир Андреевич. Господи, господи, ничего не знаю. Иван. И вино было отравленное? Ты, что ли, за столом отраву подсыпал? (Гладит его по голове.) Отвечай, не бойся. Беда-то больно большая. На Красной площади Василия ты убил? Владимир Андреевич. Нет, нет, нет! Иван. Братец, Владимир, не говори – нет, говори – да. Я все знаю. (Указывает на гроб.) Она перстами незримыми вдруг мне глаза открыла. Владимир Андреевич ударил себя в лицо ладонями, плечи его затряслись. Поплачь, поплачь, ты уже стоишь у врат смерти, Владимир. А совесть-то ведь больше жизни, знаешь. Стыд-то – страха смерти сильнее… Владимир Андреевич. Братец, опутали меня. Иван. Знаю… знаю… Владимир Андреевич. Не хотел я престола твоего, ни казны твоей… Страшился я, говорил им. Иван. Кому? Кому говорил? Владимир Андреевич. Братец, да как их перечислю-то? Все ищут твоей погибели… Ты вот казначею Фуникову веришь… Иван. Ну? Ну? Владимир Андреевич. Он в Варшаву да в Вильну тайно подарки посылает, чтобы король-то нам всем помог. Иван. Врешь… Ох, врешь! Владимир Андреевич. Чего мне врать, я теперь всех тебе выдам. Чай, знаю, – у митрополита Филиппа в келье собирались. Я не хотел, плакал, как Филипп-то благословил меня на царство.[209] Иван. На царство русское тебя благословил? Как же так? А ведь я еще жив. И яблочко он тебе дал? Владимир Андреевич. Господи, тоска-то какая! Нет, нет, не давал! Да вот еще, братец, в Новгороде заговор большой. Иван (схватил его за плечи). Сейчас уж ты не ври… Владимир Андреевич. Крест святой поцелую. Иван. Сейчас, сейчас дам тебе святой крест… (Отпустил Владимира и начал шарить у себя на груди.) Владимир Андреевич. Новгородский-то епископ Пимен да с боярами переговариваются с Литвой,[210] чтоб Новгороду от тебя отпасть… Иван. Владимир, страшными пытками тебя буду пытать. Владимир Андреевич. Дай, дай крест, поцелую. Иван. Креста нет, другому предателю на шею надел. Ах, зачем же я щадил вас? (Ударяет себя в голову.) Убогий… Сонливый… Нерадивый… (Стремительно встает, поднимается к гробу и горестно прощается с Марьей.) Прощай, прощай, красота моя… Прощай, орлица моя. (Закрывает покрывалом гроб, оборачивается к опричникам.) Малюта! Вели стучать в литавры и трубить в рога! Среди опричников движение. (Закрывает лицо рукой, мгновение так стоит, опускается на колени, страстно прижимает руки к груди, поднимает голову.) Гол и нищ перед тобой, господи… Отнял у меня веселие, теплое гнездо души моей… Более я не человек… Хлеб и вода – пища моя, жесткая доска – ложе мое… Умер я, умер, господи… И восстал слуга твой нелукавый, несу тяжесть непомерную царства… Исполни меня ярости хладной… Не отомщения хочу… Но да не дрогнет моя рука, поражая врагов пресветлого царства русского… Да свершится великое… (Встает, спускается с помоста.) Опричники, в поход… Басманов, саблю мне подай… Часть вторая Трудные годы Пьеса в двенадцати картинах Действующие лица
Царь Иван Васильевич. Анна, княгиня Вяземская. Афанасий Вяземский.[211] Малюта Скуратов. Годунов Борис Федорович. Василий Грязной } опричники. Федор Басманов. Суворов. Темкин. Челяднин Иван Петрович, ближний боярин. Князь Оболенский-Овчина Дмитрий Петрович. Князь Мстиславский Иван Федорович.[212] Юрьев Никита Романович. Князь Шуйский Василий Иванович. Козлов Юрий Всеволодович. Пимен, митрополит новгородский. Князь Острожский, воевода новгородский. Василий Буслаев. Сигизмунд Август, король польский. Кетлер, великий магистр Ливонского ордена. Константин Воропай, посол литовский. Магнус, принц датский. Девлет-Гирей, крымский хан. Мустафа, великий улан.[213] Висковатый Иван Михайлович, дьяк. Переводчик у литовского посла. Толмач у крымского хана. Касьян, писец. Мамка Анны, княгини Вяземской. Хлудов. Путятин. Лыков } купцы. Калашников. Первый мужик. Второй мужик. Опричники, бояре, дворяне, митрополиты, купцы, посадские, мужики, писцы, служки, немецкие рыцари, магистр Фюрстенберг, воевода Двойна, турецкий посол. Каменный мост через Неглинную. Налево – Троицкие ворота Кремля. Направо – ворота Опричного двора;[214] они окованы луженым железом, на створках – жестяные львы, стоящие на задних лапах, с разинутой пастью и зеркальными глазами; надо львами – черный орел. За кирпичной стеной Опричного двора видны медные и луженые крыши деревянных палат. У самой стены – звонница с наружной лестницей. На мосту, со стороны Опричного двора, стоит Борис Годунов в черном кафтане и черной колпаке. Из Кремля доносится колокольный звон. На звоннице Опричного двора тоже зазвонил опричник. Троицкие ворота в Кремле отворяются. Выбегают нищие и убогие, рассаживаются на земле, поют Лазаря.[215] Из ворот Кремля выходит Василий Шуйский в цветном кафтане и раздает денежки нищим. Шуйский. Нате, нате, безвинно обиженные… Нате, нате, сироты божьи… Нате, нате, молельники наши. Нищие вопят и теснятся к нему. Ну вот и – пуст кошель… (Идет по мосту, сняв колпак, кланяется Годунову, который с усмешкой следил, как он раздавал милостыню.) Здравствуй, Борис… Или вас, опричников, с «вичем» сказывать велишь? Борис Федорович, поздорову… Годунов. Молод, гляжу ты, Василий, а разумом не обижен. Шуйский. Погибнешь нынче без разуму, Бориска. Мне бы, недорослю, без печали прохлаждаться за батюшкиной спиной… А я уж саблей опоясался. Нынче знатным родом да высоким тыном у себя на дворе не отгородишься… Да ведь и ты, Бориска, одним разумом дышишь, – чай, и твое житие на ниточке висит… Годунов. Чего ты ко мне привязался, ступай к себе на земский конец… Шуйский. Бориска, Бориска, собачья голова, чай, у тебя у седла осталась, не кусайся… Вспомни-ка, давно ли мы, бывало, Бориска да Васютка, так-то дружили, – водой не разольешь… Что из того, что на тебе черный кафтан, на мне – зеленый… Кафтан к телу не приклеен, – сорву его с плеч да брошу в Неглинную… Ей-ей… Годунов. Никогда у нас с тобой дружбы не было, врешь… Шуйский. Ну, будь так, не серчай… Ах, тяжела клятва опричная, – отрекохся от отца с матерью и друга забудь… Бориска, почему нас, Шуйских, великий государь не жалует, чем мы провинились? Годунов. Великий государь праведных жалует, а неправедных казнит. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43 |
|||||||||