Глава 19

Царь Шазли сиял.

— Мы отмстим! — вскричал он, обращаясь к Хадджаджу. — О, какой плач и скрежет зубовный разнесется по дворцу конунга Свеммеля — да выпотрошат его демоны, чтобы сплясать на кишках! — когда вспомнит неверный владыка день, в который бросил он свое войско через границу Зувейзы!

— Именно так, ваше величество, — ответил министр, склонив голову. — Но ункерлантцы подозревают нас; Свеммель, сам будучи склонен к предательству, ищет измену вокруг себя. Как я уже доносил, мои сношения с альгарвейским послом не остались незамечены.

Судя по выражению лица Шазли, царь собрался было пошутить насчет «сношений», но вовремя остановился. Хадджадж серьезно кивнул. Шазли умел размышлять, хотя был слишком молод, чтобы заниматься этим постоянно.

— Так, значит, ты сомневаешься в мудрости избранного нами пути?

— Я сомневаюсь в мудрости всех путей, — ответил министр иностранных дел Зувейзы. — Лучше всего я могу послужить вашему величеству своим сомнением.

— О да… но если ты сомневаешься во всем, откуда могу я знать, какому сомнению придать больший вес? — с улыбкой поинтересовался Шазли.

Старик тоже усмехнулся.

— Тут, должен признаться, вы меня поймали.

— Тогда объясните свои сомнения в нынешнем вопросе, ваше превосходительство, будьте так любезны, — заключил Шазли. — В том, что отмщение Ункерланту — наше желание и право, сомнений быть не может. Как лучше добиться этого, если не заключив союз с Альгарве? Альгарвейцы уже выказали согласие — нет, желание — заключить союз с нами.

— О да, — согласился Хадджадж. — Маркиз Балястро был всевозможно снисходителен к нашим стремлениям. Почему бы нет? Мы служим его интересам, как он нашим.

— Ну вот видишь! — воскликнул Шазли, как будто Хадджадж только что начертал перед ним на грифельной доске доказательство особенно заковыристой теоремы.

Старик слишком хорошо знал, что короли ведут себя не столь предсказуемо, как треугольники, окружности и трапеции.

— Альгарве — великая держава, — напомнил он, — но и Ункерлант велик. А Зувейза не принадлежит к числу великих и никогда таковой не станет. Когда малые вмешиваются в споры великих, все камни обыкновенно сыплются на них.

— Ункерлант уже обрушил на нас лавину, — ответил Шазли. — Или ты станешь возражать?

— Не стану, ибо не могу, — ответил Хадджадж. — Собственно, я только рад был начать переговоры с альгарвейцами, как, без сомнения, известно вашему величеству.

— Ну вот видишь! — повторил Шазли и продолжил: — Как можем мы ошибаться, Хадджадж? Альгарве не имеет с нами общей границы. Она не может выдвигать нам требования, как это делает Ункерлант. Ей под силу лишь помочь нам вернуть утраченное — и мы вернем его!

— Потом она сможет требовать от нас платы — ведь мы будем у него в долгу, — отозвался Хадджадж. — Альгарве запомнит это. Великие державы памятливы.

— Думаю, ты шарахаешься от собственной тени, — промолвил царь. — Альгарве может требовать. Но чем она подкрепит свои требования?

— Сколько драконов бросила Альгарве против Валмиеры? — поинтересовался в ответ Хадджадж. — А сколько против Елгавы? Эти ящеры могут обрушиться и на нас. Как предлагаете вы противостоять им, ваше величество, если такой день наступит?

— Если ты предлагаешь нам отказаться от заключенного союза, скажи об этом сейчас, и скажи прямо, — воскликнул Шазли, начиная гневаться.

— Не предлагаю, — вздохнул Хадджадж. — Но я не могу быть уверен, что все пройдет так хорошо, как можем мы надеяться. Я давно живу на этом свете. Успел убедиться, что надежды редко соответствуют ожиданиям.

— Мы вернем земли, украденные у нас Свеммелем, — объявил Шазли. — И, возможно, не только их. Сверх того — пусть будущее решает за себя.

Это был хороший ответ. И в то же время мальчишеский. Хадджаджа, которому предстояло узреть существенно меньше решений будущего, чем его сюзерену, они волновали куда больше.

— Воистину полагаю, нам следует вернуть их, — подтвердил он. — Надеюсь, что нам удастся и удержать их.

Подавшись вперед, Шазли недоуменно воззрился на своего министра.

— Как можем мы потерпеть неудачу? — спросил он. — Единственное, что приходит мне в голову: если Ункерлант наголову разгромит Альгарве. Как полагаешь, возможно ли такое?

Он расхохотался, запрокинув голову. Монаршее мнение по этому вопросу Хадджадж оценил.

— Едва ли, иначе я отсоветовал бы вашему величеству следовать этим путем, — сдержанно ответил старик. — Но могли ли мы предположить, что Альгарве сумеет в течение считанных недель разгромить вначале Валмиеру, а затем и Елгаву?

— Тем больше поводов полагать, что рыжики устроят конунгу Свеммелю заслуженную порку, — отозвался Шазли, не вполне уловив смысл сказанного министром. — Эффективность! — Он презрительно скривился. — В Ункерланте-то! Или попробуешь возразить?

— Не стану, — ответил Хадджадж. — Не могу.

Шазли кивнул. В глазах его читалось невысказанное «Я же говорил!». Потом царь склонил голову снова. Это означало «Можешь быть свободен». Хадджадж поднялся на ноги.

— Нам остается лишь ждать весны и развития событий. Да окажется оно благоприятным для нашей страны, на что я надеюсь всем сердцем.

Вернувшись в свой кабинет, Хадджадж обнаружил, что его секретарь ведет горячий спор с незнакомым типом, обвешанным талисманами и амулетами до такой степени, что он звенел при каждом движении.

— Нет! — воскликнул Шаддад, когда министр переступил порог. — Это совершенно неприемлемо! Его превосходительство будет… — Он обернулся. — О! Вот и вы, ваше превосходительство! Слава силам горним! Этот скудоумец вознамерился колдовать в вашем кабинете!

— Я не скудоумец — надеюсь, что нет, во всяком случае. — Тип поклонился под оглушительный перезвон талисманов. — Мое имя Миткал, я чародей второго ранга и имею честь служить в войске его величества. Я получил приказ — документ в руках у вашего секретаря — приложить все усилия, чтобы выяснить, не следят ли за вами колдовским образом посторонние волшебники.

— Покажите-ка свой приказ. — Хадджадж надел очки. Закончив чтение, он глянул на Шаддада поверх стекол: — Мне кажется, капитан Миткал действует правомочно.

— Ха! — воскликнул секретарь. — Откуда нам знать, что ему на самом деле нужно. Да откуда нам знать, он сам не…

— Не говори того, о чем потом можешь пожалеть. — Хадджаджу не хотелось обрывать старого слугу так резко, но секретарь порою чрезмерно заносился. А если на Шаддада разгневается чародей — в особенности боевой чародей, — последствия могут быть самыми печальными.

— Вызови лучше через хрустальный шар командира почтенного Миткала. Если тот и вправду послал сюда чародея — прекрасно. Если нет — тогда немедля поднимешь тревогу.

— Я пытался предложить это, но он не слушал меня, — пожаловался Миткал.

Шаддад фыркнул.

— Можно подумать, я обязан выслушивать всякого скомороха. — Он поклонился Хадджаджу: — Хорошо, ваше превосходительство. Раз таково ваше желание … — Чтобы воспользоваться кристаллом, он отвернулся от Миткала, склонился над шаром очень низко и заговорил вполголоса. Когда он обернулся вновь, таким смущенным Хадджадж его еще не видел.

— Приношу извинения, капитан Миткал. Очевидно, я ошибался.

— Ну, теперь я могу приступить к делу? — глядя на Хадджаджа, поинтересовался чародей язвительно.

Министр кивнул. Шаддад — тоже, но секретаря Миткал предпочел не замечать. Хадджаджу пришлось незаметно прикусить губу, чтобы сдержать улыбку.

Шаддад бочком подобрался к начальнику.

— Должен признаться, я устыжен, — пробормотал он.

— Все мы порой совершаем глупости, — успокоил его Хадджадж. Подумал он совсем другое, но ответ «И поделом» лишь еще сильней расстроил бы секретаря.

— Ваше превосходительство, — промолвил Миткал, все так же игнорируя Шаддада, — я намерен проверить две возможности: первое — не шпионит ли кто-нибудь за вашим кабинетом издалека и второе — не спрятано ли в кабинете приспособление, способное передавать ваши слова соглядатаю… Потаенный хрусталик, например, хотя это не единственный способ добиться того же результата.

— Никто не мог подсунуть в кабинет подобное устройство, — отрезал Шаддад. — Если бы во время встречи с его превосходительством гость и оставил бы что-то в кабинете, такое не прошло бы незамеченным, а на время отсутствия — его превосходительства и моего — от нежеланных гостей кабинет оберегают защитные чары.

— Что один чародей в силах совершить, то другой может разрушить, — ответил Миткал. — Это закон волшебства, такой же основополагающий, что и законы подобия и контакта, хотя, должен признать, многие колдуны не согласятся с этим.

Из пузатого кошеля на поясе он вытащил свечу из черного воска, установил на столе Шаддада и при помощи обыкновенного огнива зажег. Пламя, однако, вспыхнуло совершенно необыкновенное. Хадджадж протер глаза. В свете тлеющего фитиля он мог видеть не только стоящих рядом Миткала и Шаддада, но каким-то образом смотрел сквозь них, внутрь и на просвет. Даже секретарский стол делался полупрозрачным.

Вслед за свечой Миткал вытащил из кошеля кристалл в виде шестигранной призмы.

— Спектральный камень, — пояснил он, поднимая кристалл над головой. По стенам кабинета побежали радужные переливы. — Обратите внимание на его основное свойство. — Чародей будто читал лекцию слушателям. — Если радужный узор ляжет неровно, это признак воздействия чужеродной магии.

Он обнес спектральный камень вокруг стола. Радужные блики клубились и метались по стенам, но чародея это не тревожило, из чего Хадджадж заключил, что в виду имелись какие-то иные неровности. И действительно, Миткал с довольным видом отставил хрустальную призму, задул свечу, перенес в кабинет Хадджаджа, там зажег снова и повторил весь ритуал заново. По стенам снова пробежали радуги. И снова ничего другого не произошло. Волшебник кивнул Хадджаджу:

— Ваше превосходительство, насколько я могу определить, извне за вами никто не следит.

— Рад слышать, — отозвался Хадджадж.

— Я мог бы сказать вам то же самое, ваше превосходительство, — пробурчал Шаддад. Министр покосился на него. Секретарь закашлялся. — Э… хотя не столь уверенно.

— Именно, — подтвердил Миткал, но этим снисходительно ограничился. — Теперь выясним, не подслушивают ли вас в этих стенах. — Он извлек из кошеля два каких-то темных сморщенных предмета: один маленький, похожий на фасолину, другой — вроде толстого свернутого трубочкой листа, но поросшего с одной стороны шерстью. — Сердце ласки, — пояснил чародей, — которое отыщет крамолу, и ухо осла, которое символизирует измену в отношении слуха. Хотя, — добавил он как бы про себя, — последнее я мог найти на месте.

На Шаддада снова напал кашель.

Сжимая в одной руке сердце, а в другой — ослиное ухо, Миткал принялся читать заклинание. Ухо дернулось и зашевелилось, словно живое. Шаддад подпрыгнул от неожиданности; должно быть, чары подобного рода были для него внове. Хадджадж наблюдал за действиями чародея с тем любопытством, какое вызывала у него работа любого мастера своего дела.

— Что-то?.. — поинтересовался он вполголоса, чтобы не потревожить чародея.

— Да… что-то… — выдохнул Миткал.

Следая указаниям трепещущего уха, чародей медленно вышел из кабинета в приемную. Хадджадж последовал за ним. Шаддад — тоже. Глаза секретаря вылезли из орбит; на смуглом лице они казались особенно белыми. Ослиное ухо неотвратимо указывало на его стол.

Вскрикнув в отчаянии, Шаддад ринулся бежать. Отшвырнув чародейские принадлежности, Миткал бросился в погоню. Волшебник был и моложе, и крепче министерского секретаря. Несколько мгновений спустя из коридора послышались крики и глухой удар.

Хадджадж опустился на подушки и закрыл лицо руками. Он доверял Шаддаду. На доверие ответили предательством. Но испытывал он не только обиду. Его мучил ужас. Давно ли Шаддад совершил свою измену? Многое ли успел передать Ункерланту?

Секретарь вскрикнул снова — теперь уже от боли. Хадджадж поморщился. Скоро на каждый его вопрос будет получен ответ. Шаддад едва ли захочет дать его… но это уже не имеет значения. Изменнику придется заговорить.

— Что один чародей в силах совершить, то другой может разрушить, — повторила Пекка вслух расхожее выражение. Звуки собственного голоса она предпочитала вою ледяных южных ветров за стенами городского колледжа Каяни. Горе было лишь в том, что народная мудрость врала. Чародейка горько усмехнулась. — Что одна чародейка в силах совершить, то она сама же не умеет разрушить — или хотя бы объяснить, что у нее получилось.

Утешало ее только то, что она оставалась не единственным разочарованным магом-теоретиком в Куусамо. Раахе и Алкио не сумели установить, куда девается пропавший желудь в ее опыте. Пиилис — тоже. Как и мастер Сиунтио, и даже Ильмаринен, хотя выжать из последнего хоть какие-то подробности о его работе было практически невозможно.

Пекка глянула на результаты последней своей попытки. Цепочка уравнений никуда не вела. Чародейка чуяла это нутром и с большим трудом подавила искушение запулить смятой бумажкой в угол. Она пыталась найти объяснение эксперименту, предположив, что законы сродства и контакта соотносятся прямо. Не получилось. Она пыталась найти объяснение, предположив, что два базовых закона магии вообще не соотносятся. Тоже не получилось.

Оставалось…

— Ничего, — пробормотала Пекка. — Ничего, пропади все пропадом, ничего, ничего, ни шута!

Она снова подавила желание порвать последние свои расчеты в клочки. Чародейка уже жалела, что связала жизнь с теоретической магией. Ее муж, человек неизмеримо практичный, продолжал разрабатывать полезные приложения волшебства к вящему могуществу Куусамо и великой радости семи князей.

— А я не хотела быть практичной! — пробурчала Пекка. — Я хотела докопаться до корня всего сущего и понять их, а практику оставить другим. И что же? Докопалась я до корней всего сущего. Не поняла ничего. А чародеи-практики обходятся преспокойно без моих открытий!

Искушение, дважды побежденное, вновь подняло голову. Пекка скомкала листок с вычислениями в крошечным комочек и запустила в сторону мусорной корзинки. Промазала. Пожав плечами, чародейка встала из-за стола, чтобы убрать за собой. С расчетами она промахнулась, так что было только логично, чтобы Пекка промахнулась второй раз, пытаясь от них избавиться.

Чародейка как раз отправила комок бумаги в проволочную корзинку, ко множеству его сородичей, когда в дверь постучали. Пекка нахмурилась. Лейно еще не успел бы закончить последнюю серию опытов. «Еще бы ему не работать сверхурочно, — подумала Пекка, — у него хоть что-то получается». Кроме того, стук прозвучал как-то очень непривычно — словно в дверь пнули несколько раз, но отчего-то под самым потолком.

Хмурясь, она распахнула дверь — и отскочила испуганно. Меньше всего она ожидала увидать на пороге мужчину, который стоял на руках.

— Силы горние! — воскликнула она. «Теперь понятно, как он стучался», — мелькнуло у нее в голове.

— И вам доброго денечка, госпожа Пекка, — ответил акробат-самоучка с ухмылкой, которую его поза пыталась преобразовать в хмурую гримасу.

Только тут Пекка сообразила, что пришелец ей знаком.

— Магистр Ильмаринен! — воскликнула она. — Что вы здесь делаете?

— Ждал, пока мне откроют, — невозмутимо отозвался пожилой чародей. — Гадаю, выдержу до этой минуты или свалюсь.

С ловкостью, намекавшей, что последние слова были не более чем рисовкой, волшебник встал на ноги. Физиономия его, налившаяся кровью, приобрела нормальный оттенок.

— Магистр Ильмаринен… — повторила Пекка со всем терпением, какого сумела набраться. — Позволю себе переформулировать вопрос: по какой причине вы стояли на голове , ожидая, пока вам откроют?

— Вы истинная чародейка теории, госпожа Пекка, — молвил Ильмаринен с поклоном. — Едва узрев необъяснимый феномен, вы доискиваетесь его причины. Наипохвальнейшее отношение к работе.

Его насмешливое одобрение вывело Пекку из себя, как ничто иное.

— Магистр, — процедила она, — вы желаете выяснить, сочтет ли жандармерия необъяснимым феноменом вашу скоропостижную кончину? Если вы не начнете изъясняться по-человечески, мы очень скоро выясним это экспериментальным путем.

Ильмаринен расхохотался, обдав Пекку волной перегара. Волшебница пронзила его взглядом, готовая провести эксперимент на месте. Силы горние, он что, напился, запрыгнул на последний становой караван и примчался в Каяни посреди куусаманской зимы ради того лишь, чтобы сводить ее с ума? В отношении любого другого такая мысль была бы нелепа. Даже в отношении Ильмаринена. Рациональная, довлеющая сторона ее натуры настаивала на этом. Но та же рациональная сторона напоминала, что над Ильмариненом разум вовсе не довлел.

Он посмеялся еще немного — покуда Пекка не начала оглядываться в поисках ближайшего тяжелого предмета. Вероятно, жажда убийства уже горела в ее глазах, потому что Ильмаринен перестал подхихикивать и только ухмылялся — так широко, что у чародейки зубы ныли. Потом он сунул руку в карман и, не обнаружив искомого там, спал с лица. Все более лихорадочно он принялся обшаривать карманы в поисках неуловимой цели. Пришла очередь Пекки язвительно посмеиваться.

— Как бы вам ни было весело, госпожа моя, — несчастным голосом заверил ее Ильмаринен, — ничего смешного тут нет, уверяю вас!

— Ну, не знаю, не знаю. По-моему, очень забавно. — Пекка указала на сложенный вчетверо листок бумаги под левым каблуком Ильмаринена. — Вы случайно не это вот ищете?

Чародей опустил глаза, застыл на миг и ловко подхватил листочек.

— Именно это, — ответил он более стеснительно, чем привычно было слышать Пекке. — Должно быть, выпало, пока я стоял на голове.

— Вы так и не объяснили, по какой причине стояли на голове, — напомнила волшебница.

Ильмаринен так и не объяснил — словами, во всяком случае. Вместо этого он театральным жестом предложил Пекке смятую бумажку, как соммелье в роскошном илихармском ресторане мог бы предложить гостям бутылку дорогого альгарвейского вина.

— Вы стояли на голове из-за этого клочка бумаги, — проговорила Пекка тем же тоном — «ну-что-ты-мне-еще-расскажешь-интересненького» — каким встречала наиболее нелепые выдумки Уто. Определенно, Ильмаринен и ее сын были одержимы одним бесенком.

Но в этот раз чародей оказался неподвластен ее чарам.

— Собственно говоря, госпожа Пекка, я стоял на голове именно из-за этого клочка бумаги.

Пекка уставилась на него. Чародей был совершенно серьезен. И говорил очень серьезно. Отчего доверия к нему не прибавлялось. Но после того, как он столько времени ломал комедию, у Пекки не оставалось выбора. Она развернула листок и посмотрела. Только потом ей пришло в голову, что, если бы она разорвала листок в мелкие клочки, не читая, и швырнула ошметки ему в физиономию, выражение лица у Ильмаринена было бы совершенно потрясающее. В этом и заключалась разница между двумя чародеями. Ильмаринену эта мысль пришла бы в голову первой и могла бы претвориться в жизнь.

Листок бумаги не оказался чистым, как она ожидала. От края до края его заполняли уравнения теормагии, записанные кривым, широким почерком Ильмаринена. Пекка пробежала по ним взглядом и подняла было глаза на Ильмаринена, но они сами собой вернулись к символам высшего чародейства. Челюсть волшебницы отвалилась. Сжимая листок в одной руке, Пекка провела пальцем по строкам, прослеживая цепочку умозаключений.

Покончив с чтением, она отвесила Ильмаринену земной поклон.

— Магистр Сиунтио был прав, — сдавленно прошептала она. — Он говорил, что если кому и под силу разгадать значение моего опыта, то именно вам, ибо у вас самый оригинальный склад ума из нас всех. И он знал, о чем говорит. Мне бы за тысячу лет подобное в голову не пришло.

Ильмаринен пожал плечами.

— Сиунтио умнее меня. Сиунтио, вообще-то говоря, умнее всех на этом свете. Но он в своем уме. А надо быть чуть-чуть сумасшедшим — мне, по крайней мере, очень помогает. — Он оглядел Пекку, как учитель оглядывает многообещающего студента. — Теперь вы понимаете, почему я стоял на голове?

— Инверсия, — ответила Пекка так завороженно, что Ильмаринен в ладоши захлопал от восторга.

— Именно!

Он едва не заквохтал от восторга, точно курица над яйцами.

— Никогда бы в голову подобное не пришло, — повторила Пекка. — Никогда. Когда я только начала искать связи между законами сродства и подобия, я полагала, что, если и найду соотношение, оно будет прямым. Когда прямой связи не обнаружилась, я решила, что связи нет вовсе — только и этот подход не сработал.

— Если опыт дает результат, а расчет — нет, ошибка в расчете, — промолвил Ильмаринен. — Я говорил вам — всем вам — об этом сотню раз, но никто меня не слушал. Теперь у нас есть формула, которая объясняет, почему ваши клятые желуди так себя ведут и куда деваются.