Тьма (№1) - Тьма надвигается

На внутренней двери вместо замка стояло заклятье. Надзиратель пробормотал себе под нос отпирающее заклинание, и дверь распахнулась. Мартусино прошел внутрь, к остальным арестантам, ожидающим суда. Фронтино забормотал вновь, и дверь захлопнулась.

— А что случится, если внутренней дверью займется арестант, поднахватавшийся чародейных наук? — полюбопытствовал жандарм.

— Считается, что ее расклясть может колдун не ниже второго ранга, — ответил тюремщик, — а дипломированных волшебников в обычную камеру не сажают — уж поверь мне, Бембо, мальчик мой. Для таких у нас особое местечко припасено.

— Слышал, дорогие шлюхи тоже так говорят, — заметил Бембо.

Фыркнув, Фронтино ткнул жандарма локтем в бок.

— Не знал, что ты такой шутник.

— Я это скрываю, — сообщил Бембо. — Если люди узнают, мне придется выступать на сцене. Я буду богат и знаменит, и мне этого не перенести. Лучше уж я останусь простым жандармом!

— Простак ты большой, это точно, — согласился тюремщик.

Бембо посмеялся, но не над шуткой надзирателя: он ожидал, что Фронтино ляпнет нечто в этом роде, и порадовался своей проницательности. Потом его отвлекла другая мысль.

— Скажи-ка, что ты там почитываешь? — спросил он. — На вид любопытно.

— Вот помяни дорогих шлюх… — проворчал тюремщик, вытаскивая книгу из-под стола.

Когда Бембо смог оторвать взгляд от завораживающей иллюстрации на обложке, то обнаружил, что романчик называется «Путиняй: Любовница императора». Фронтино рекомендовал ее наилучшим образом:

— Она в неделю кувыркается больше, чем армия акробатов за месяц.

— Звучит неплохо. — Бембо вчитался в надпись мелким шрифтом пониже заголовка: — «Основано на реальных случаях из бурной истории Каунианской империи». — Он покачал головой. — Эти кауниане всегда были большие похабники.

— И не скажи! — поддержал надзиратель. — Эта Путиняй чего только не вытворяет, и все с превеликим удовольствием. Можешь взять у меня книгу, когда я дочитаю… только поклянись, что вернешь.

— Верну-верну, — заверил его Бембо не вполне искренне.

Фронтино, видимо, понял это.

— А можешь, — заметил он, — себе другой купить. Похоже, в последнее время через два романа на третий только и пишут, какие гнусности творились в Каунианской империи и как отважные яростные альгарвейские наемники ее наконец сокрушили. Суровые сукины дети были наши предки, если хоть половина того, что пишут, правда.

— Ага, — согласился Бембо. — А что, может, и куплю. Вот пара лишних монет в кошеле бы на такое дело пригодилась.

— С этим разобраться недолго.

Из мешка, куда отправились одежда и вещи Мартусино, тюремщик выудил поясной кошель воришки, и на пару с Бембо они поделили содержимое — серебро и пару мелких золотых.

— Нечетная — моя, — заявил Бембо, забирая лишнюю монетку. — Пезаро потребует свою долю.

Фронтино кивнул. Так делались дела в Трикарико.

Высоко над гаванью Тырговиште — над всеми портами Сибиу — кружили драконы, выглядывая, не надвигаются ли альгарвейцы по морю или по воздуху. Всякий раз, как взгляд капитана третьего ранга Корнелю устремлялся ввысь, вид ящеров успокаивал его. Без сомнения, и чародеи за закрытыми дверями выискивали следы возмущений в становых жилах, оставленные выступившим против островной державы вражеским флотом. Но чародеев не было видно, и Корнелю приходилось лишь предполагать, что они заняты делом. А драконов он видел своими глазами.

Сегодня, правда, увидеть их было тяжеловато: туман и низкие призрачные облака почти скрывали крылатых великанов от взгляда. По мере того, как осень уступает место зиме, погода будет неуклонно ухудшаться. Драконам трудней будет вовремя засечь противника, а чародеям тяжелое бремя ляжет на плечи.

Корнелю нахмурился. Волшба волшбою, но и наблюдателями в небе пренебрегать не следовало бы. Моряки, склонные рисковать, гибли обычно прежде, чем привычка успевала закрепиться. Это относилось в равной мере к рыбакам в лодках, к матросам на скользящих по становым жилам крейсерах, и к подобным Корнелю наездникам на левиафанах.

Размышляя о вреде риска, Корнелю споткнулся о булыжник и едва не полетел кувырком с холма в море. От гавани Тырговиште карабкался вверх по крутому склону, и часто можно было видеть, что одна, обращенная к Узкому морю, ярко выкрашенная стена у лавки на холме отчетливо выше другой.

Поперек витрины винной лавки был растянут транспарант: «РАСПРОДАЖА ПЕРЕД ЗАКРЫТИЕМ». Корнелю заглянул внутрь — вдруг удастся выгодно прикупить что-нибудь. Сибиу по одному своему расположению не могла оказаться не чем иным, как державой исключительно торговою, и запах прибыли разгонял в жилах капитана застоявшуюся кровь почти так же сильно, как запах любимых жениных духов.

Но вместо удачных покупок в лавке его ждали только пустые полки.

— Зачем тогда объявление вешать? — спросил он купца.

— А где я возьму товар? — с горечью отвечал тот. — Торговал-то я все больше альгарвейскими винами, как война началась, так всю мою торговлю в сердце прожгло. Ну да пару бутылок из Валмиеры и Елгавы я смогу достать — пару, не больше. Дороги они, точно золотые, — мне закупать дорого, и продаются медленно. Хоть продавай все и за другое ремесло берись — хуже точно не будет, уж поверьте.

— Если мы будем сидеть сложа руки, то окажемся под королем Мезенцио, — заметил Корнелю. — В Шестилетнюю войну мы едва не опоздали. Сейчас мы не смеем рисковать вновь.

— Вам легко говорить — по вашим счетам платит король Буребисту. — Гримаса виноторговца была мрачней туч над головою. — А по моим кто заплатит, когда война у меня отняла источник пропитания? Не хуже меня понимаете: никто.

Корнелю торопливо вышел, горько пожалев, что вообще зашел в лавку. Ему хотелось думать, что Сибиу в едином порыве противостоит Альгарве. Капитан знал, что это не так, но самообман помогал ему лучше выполнять солдатский долг. Явное свидетельство обратного оказывало действие противоположное и крайне неприятное.

Он поспешил вниз по склону в направлении гавани. Из сточных канав при его приближении взлетали стаи крикливых, гомонящих чаек-падальщиков. Капитан понадеялся, что птицы не решат выместить зло на его шляпе или рукавах мундира, и тут же, словно в насмешку, в шаге от его ботинок на мостовой расплескалась белесая клякса. Он прибавил шагу и прибыл в кабинет командора Дельфину, не измаравшись.

— Сударь, — спросил Корнелю, когда моряки обменялись приветствиями и расцеловали друг друга в обе щеки, — удалось ли нам, наконец, провести левиафанов в барийские гавани?

Дельфину мрачно покачал головой.

— Нет. Мы только потеряли еще нескольких ребят — да ты, наверное, слышал и сам. Альгарвейцы, — продолжил глава подводного флота, когда Корнелю кивнул, — заперли Имолу и Лунгри крепче, чем родных дочерей-девиц. И в небе над гаванями постоянно кружат драконы, так что мы и с воздуха не можем разузнать, что же там творится.

— Чтоб им пропасть, — прошептал Корнелю. Драконы над Тырговиште — это одно, но драконы над занятыми противником гаванями — это дурной знак. Капитан перевел дыхание. — Если пожелаете, сударь, мы с Эфориелью пересечем пролив и выясним, что затеяли альгарвейцы — и, коли захотите, отнесем пару ядер, чтобы остановить их, что бы там ни было.

Дельфину снова покачал головой.

— Я ни одного подводника не отправлю больше через пролив в Имолу и Лунгри. Слишком многих мы потеряли. Альгарвейцы не столь искусны, как мы, в управлении левиафанами, — в голосе его зазвенела гордость, — но стали слишком умелы в охоте на них. — Гордость ушла, сменившись досадой.

— Милостивый государь! — Корнелю вытянулся по стойке «смирно». — Меня нет нужды «отправлять». Я вызываюсь добровольцем вместе со своим левиафаном.

Дельфину поклонился.

— Капитан, Сибиу горда тем, что вы на ее службе. Но я не стану пользоваться вашей отвагой, словно хладнокровный ункерлантец или расчетливый куусаманин. Шансы на успех не оправдывают риска… и ваша жена в тягости, не так ли?

— Так, сударь, — признал Корнелю. — Но я-то не в тягости, и я принес присягу служить королю Буребисту и его державе всеми своими силами. Я исполню все, чего ни потребует от меня страна.

— Этого страна не потребует, — заявил Дельфину. — Я не желаю делать вашу супругу вдовой и не хочу, чтобы ваш ребенок вырос, не узнав отца. Я готов отправить вас на риск; более того — я готов отправить вас на смертельный риск, не моргнув глазом. Но я не пошлю вас на почти верную смерть, когда она не принесет пользы ни королю, ни державе.

Корнелю поклонился в ответ.

— Милостивый государь, мне выпала удача служить под вашим началом. В отличие от дво… — Он прервался, не зная. как воспримет граф Дельфину слова, уже готовые сорваться с его языка.

Но Дельфину услышал и недосказанное.

— В отличие от дворян в каунианских державах, нашим полагается проявить хоть немного соображения, прежде чем натягивать красивые мундиры? Вы это хотели сказать, капитан?

К облегчению Корнелю, командор рассмеялся.

— Нечто в этом духе, — сознался подводник.

— Каунианская кровь древнее нашей, и гордятся они ею больше, чем мы, — проговорил Дельфину. — Коли хотите знать мое мнение, старинная кровь давно прокисла, но кауниане моего мнения не спрашивали. Я со своей стороны, признаюсь, мало тревожусь их мнением. Лично мне Альгарве более по душе, но нужды державы важней моих персональных симпатий.

— Я сам не в восторге от каунианских держав, — промолвил Корнелю, — но Альгарве мне еще менее по сердцу. Если король Мезенцио возьмет нас за горло, то не остановится, пока у нас глаза на лоб не вылезут.

— Не могу поспорить, — отозвался Дельфину, — поскольку вы, скорей всего, правы. Однако покуда я не могу с чистой совестью и отправить вас в гавани Бари. Наслаждайтесь отпуском, капитан, но имейте в виду — долго он не протянется.

— Слушаюсь, сударь. — Корнелю отдал честь. — Я сейчас, пожалуй, возьму кадушку из упокойника и навещу Эфориель. Иначе бедняжка подумает, что я ее забросил. А мне этого вовсе не хотелось бы.

— Понимаю. — Командор Дельфину отдал честь в ответ. — Что ж, капитан, можете быть свободны.

На складе, где стоял большой упокойник подводного флота, сильно пахло рыбой — а пахло бы еще сильнее, если бы не чары на упокойнике. Приоткрыв крышку, Корнелю вытащил тяжелое ведро, полное скумбрии и кальмаров — свежих, будто их только что выловили в море. Капитан отволок ведро к обтянутой проволочной сеткой выгородке, где неторопливо плавал взад-вперед его левиафан.

Подплыв к хлипкому причалу, выпиравшему над водой, Эфориель приподняла голову над волнами и оглядела Корнелю вначале одним крохотным черным глазом, потом другим.

— Я это, я, — пробормотал капитан, похлопав чудовище по заостренной морде. — Это я, у нас все хорошо… и я тебе гостинец принес.

Он бросил зверю каракатицу. Огромные челюсти распахнулись, потом сомкнулись на скользкой тушке со влажным хрустом. Когда они раскрылись снова, каракатицы не было и следа. Эфориель довольно хрюкнула. Корнелю скормил ей скумбрию, и левиафан тоже остался доволен.

Капитан продолжал отправлять гостинцы в пасть своей напарнице, покуда ведро не опустело. Ему пришлось перевернуть его и показать: пусто.

— Извини, — сказал он, — больше нет.

Звук, который издала Эфориель, человеческое горло не смогло бы изобразить, однако разочарование в нем слышалось ясно.

— Извини, — повторил Корнелю и снова похлопал зверя по морде. Эфориель не откусила ему пальцы — или, если уж на то пошло, руку до плеча. Умная, хорошо выдрессированная девочка.

Командор Дельфину прямо приказал своему подчиненному развлекаться, пока тот не громит альгарвейцев. Так что, отправив пустое ведро в мойку, капитан покинул гавань и двинулся на квартиру, которую делил с супругой. Лучшего развлечения на остаток дня он не мог себе представить.

Когда он вошел, Костаке что-то пекла, и пряный аромат булочек придавал тесным комнаткам совершенно штатскую атмосферу.

— Я так рада, что ты вернулся, — воскликнула она. — Не знала, отправит тебя Дельфину в рейд или нет.

— Не отправил, — ответил Корнелю.

То, что командор оставил его в Тырговиште, ибо посчитал налет на барийские гавани самоубийством, жене, пожалуй, знать совершенно не стоило. Шагнув к Костаке, капитан обнял супругу и поцеловал, нагнувшись над ее набухшим животиком.

— Хорошо, — заметил он с ухмылкой, оторвавшись, — что я выше тебя. Иначе пришлось бы мне заходить к тебе с тыла, вместо того чтобы делать это как люди.

— Если бы ты, вместо того чтобы делать все как люди, зашел с тыла, — парировала Костаке, сверкнув зелеными глазами — я бы не понесла.

Сейчас, когда ее больше не выворачивало наизнанку ежеутренне, видно было, что беременность ее красит. Округлился не только живот, но и щеки, и, чтобы немного замаскировать это, Костаке взялась распускать медно-рыжие кудри по плечам, а не стягивала в высокий узел на темени.

Корнелю все же обошел ее со спины и приобнял, накрыв ладонями груди: тоже округлившиеся, набрякшие, куда более нежные, чем прежде, — капитану приходилось быть осторожным, чтобы не надавить слишком сильно. И более чувствительные. Костаке прерывисто вздохнула.

— Видишь? — пробормотал Корнелю ей на ухо, одновременно пытаясь его пощекотать губами. — С тыла тоже очень неплохо.

Развернувшись, Костаке обхватила его обеими руками.

— А как обстановка на фронте? — поинтересовалась она.

На фронте тоже все оказалось в порядке. Королевство Сибиу от щедрот своих снабдило молодую семью двумя армейскими койками, которые Костаке и Корнелю сдвинули вместе. Для молодоженов это ложе было более желанным, чем нежные перины на дорогом постоялом дворе.

Очень скоро Костаке задрожала, выгнув спину. Живот ее отвердел, когда напряглось от сладкой судороги чрево. Вслед за ней и Корнелю вздрогнул от экстаза.

Расслабившись, он все же не позволил себе, как прежде, придавить жену всем весом.

— Недолго нам осталось радоваться, — предупредил он, накрыв ее живот ладонью. — Между нами кто-то стоит.

Ребенок, будто возмущенный, зашевелился под его рукой. Костаке и Корнелю расхохотались, счастливые, как только могут быть счастливы двое в дни войны.

Глава 6

Пекка трудилась, и трудилась усердно, хотя при взгляде на чародейку догадаться об этом было бы затруднительно. Она сидела за столом в своем кабинете и глядела в окно городского колледжа Каяни на проливной дождь. Время от времени взгляд ее возвращался к разбросанным по столу листкам бумаги.

Дождь все барабанил по стеклу. Один раз чародейка потянулась к чернильнице и, обмакнув перо, вывела на последнем листке пару строчек и вновь обернулась к окну. Просидев несколько минут в неподвижности, она снова глянула на стол и недоуменно моргнула, словно чужая, а не ее собственная рука начертала последние слова.

Придя отчасти в себя, Пекка попыталась представить, что подумали бы ее ученики с курса практического чародейства, завидев преподавателя в такой задумчивости. Наверное, животы со смеху надорвали бы. Фигляры потешались над рассеянными волшебниками со времен Каунианской империи. Некоторые тогдашние шутки сохранились в летописях и носили подозрительное сходство с современными. Скорей всего, у них еще к имперской эпохе отросла длинная борода.

Потом Пекка вновь погрузилась в туман сосредоточенности, близкой к трансу. Шум дождя был почти не слышен. Где-то у корней всего сущего законы сродства и контакта были соединены. Чародейка была уверена в этом всем сердцем, хотя колдуны рассматривали два закона как раздельные с тех самых пор, как человек подчинил себе магию. Если ей удастся связать их воедино…

Она понятия не имела, что случится, если она сумеет связать их воедино. Сама чародейка узнает нечто новое. Нечто такое, о чем не знал никто в мире. Этого было достаточно. Более чем.

Чародейка нацарапала еще строку. До ответа было еще далеко. Она понятия не имела, сколько ей придется еще искать ответ. Но контуры эксперимента, который подскажет ей, на правильном ли она стоит пути, уже вырисовывались перед ее мысленным взором.

В дверь постучали. Пекка постаралась не слушать. Не получилось. Чародейка уже собралась добавить к своим уравнениям еще одну строчку, как мысль испарилась, не оставив и следа.

Место ее заняла ярость. Куусамане были, как правило, снисходительным народом, особенно в сравнении с гордыми и обидчивыми потомками альгарвейцев. Но всякому чародею следует иметь в виду: из любого правила есть исключения.

Вскочив из-за стола, Пекка ринулась к двери и распахнула ее.

— Кого еще принесло?! — взвизгнула она, еще не успев глянуть через порог.

Супруг ее, к счастью, соответствовал репутации невозмутимого куусаманина.

— Извини, дорогая, — промолвил Лейно, не поведя и бровью. Широкоскулое лицо его не изменило выражения. Ему уже доводилось видеть, как Пекка взрывается, будто крупнокалиберное ядро. — Но пора идти домой.

— Ой… — тихонько выдохнула Пекка.

Реальность навалилась на нее тяжелым грузом. Нет, до конца дня ей не удастся объединить законы сродства и контакта, не получится даже сделать хоть шаг к решению задачи или выяснить, существует ли вообще такое решение. Вместе с реальностью накатило острое чувство стыда.

— Прости, что накричала, — пробормотала она, глядя на свои башмаки.

— Ничего. — Лейно пожал плечами, отчего с широких полей шляпы и с краев тяжелой суконной накидки закапала вода — его кабинет находился в соседнем корпусе. — Если бы я знал, что ты в жестоком раздумье, я бы подождал еще немного. Мы не так уж торопимся, сколько я помню.

— Нет-нет-нет! — возразила Пекка с неумолимой практичностью, не оставлявшей ее почти никогда, кроме тех случаев, когда чародейка находилась, по выражению ее мужа, «в жестоком раздумье». Она торопливо натянула резиновые галоши, сняла с вешалки накидку и нахлобучила на свою жесткую черную гриву такую же, как у мужа, широкополую шляпу. — Ты прав, нам пора домой. Сестра и так уже слишком долго гоняется за Уто и точно нам об этом напомнит.

— Она же его обожает, — заметил Лейно.

— Я его тоже обожаю, — напомнила Пекка. — И все равно он маленький прохвост… а также пронос и прохобот. Пошли. Успеем поймать караван за оградой колледжа. Доедем почти до самого дома.

— Хорошо.

В глазах Лейно искрилось веселье: он не уставал забавляться, глядя, как Пекка в мгновение ока из рассеянного ученого преображается в стратега, достойного служить в генштабе армии Куусамо.

Стоило Пекке ступить на порог, как по плечам ее забарабанил дождь. Она и десяти шагов не одолела, как шляпа и накидка ее промокли ничуть не меньше, чем у Лейно. На ливень чародейка не обращала внимания, как и в те часы, что проводила в раздумье, но по иной причине. Куусаманин, которому не удавалось забыть о проливном дожде, имел, видно, несчастье появиться на свет вдали от родных краев.

— Как день прошел? — спросила она, шлепая по лужам обок супруга.

— Вообще-то неплохо, — ответил Лейно. — Кажется, нам удалось укрепить попоны бегемотов против попаданий из станкового жезла.

— Ты уже давно над этим работаешь, — заметила Пекка, — но я не слышала, чтобы ты прежде говорил о достижениях.

— Совершенно новый принцип. — Лейно оглянулся: не подслушивает ли кто из прохожих. — Обычная броня — это просто холодное железо или сталь. Она может отразить луч, если ее начистить до блеска или рассеять тепло, чтобы луч не в силах был ее прожечь, не задержавшись на одном месте.

Пекка кивнула.

— Так всегда и делалось, верно. Вы нашли другой способ?

Склонив голову к плечу, она одобрительно глянула на мужа, радуясь, что не одна она в семье сошла с наезженной колеи.

— Именно так. — Лейно увлеченно закивал. — Получается, что, если соорудить нечто вроде бутерброда — внизу сталь, потом особый такой фарфор, а потом снова сталь, — броня получается намного крепче той, которой мы пользуемся сейчас при том же весе.

— Ты же не имеешь в виду бутерброд в три слоя? — Пекка слегка нахмурилась. — Что-то не могу себе представить такой особый фарфор, чтобы он не бился, если его обжигать тонкими листами.

— Ты совершенно права. Наверное, поэтому до сих пор такое никому в голову не приходило, — ответил Лейно. — Фокус в том, чтобы магическим образом припаять фарфор к стальным листам, которые его сжимают, и при этом не испортить закалку металла. — Он ухмыльнулся. — Должен сказать, наша закалка в этом процессе серьезно пострадала. Но, кажется, теперь мы справились.

— Это пригодится стране, — заявила Пекка. — Особенно пригодится, если нас все же захватит безумие, что бушует на Дерлавайском континенте.

— Надеюсь, что не захватит, — отозвался Лейно. — Но ты снова права — на войне вперепрыжку с острова на остров, вроде той, что мы ведем с Дьёндьёшем, бегемотам не развернуться.

— Ох! — Себе под нос Пекка пробурчала словечко куда более крепкое. — Караван ушел. Теперь придется четверть часа ждать следующего.

— Ну хоть мокнуть не придется, — заметил ее муж.

На каждой остановке городских караванчиков в Каяни — и, сколько было известно Пекке, во всем Куусамо — стояли навесы от дождя, снега, а также от того и другого вперемешку. Иначе не было смысла устраивать и остановку.

Когда Пекка и Лейно нырнули под крышу, оказалось, что на сухом пятачке уже ютится разносчик газет.

— Не желаете прочесть, что за ультиматум выставил Зувейзе Свеммель Ункерлантский? — спросил он, помахивая сырым листом.

— Чтоб его, Свеммеля Ункерлантского, силы преисподние побрали, — пожелал Лейно, что не помешало ему расплатиться с мальчишкой парой квадратных медных монеток и газету все же забрать.

Семейная чета волшебников разом опустилась на скамейку и принялась за чтение. Брови Пекки поднимались все выше.

— А он немного просит, да? — пробормотала она.

— Посмотрим. — Лейно провел пальцем по строкам. — Все пограничные укрепления, все чародейные источники на полпути от Биши до границы, военно-морскую базу в гавани Самавы… и чтобы зувейзины за нее еще и платили. Да, немного… из того, что Свеммель заслуживает.

— И все это под угрозой войны, если зувейзины откажутся, — печально заключила Пекка. — Да будь он не королем, а простым человеком, его бы уже засудили за вымогательство.

Лейно читал немного быстрее супруги.

— Да, похоже, еще одной войны не избежать. Смотри, по кристаллу передают из Биши заявление тамошнего министра иностранных дел. Он заявил, что исполнять несправедливые требования хуже, чем их выдвигать. Если это не значит, что зувейзины собрались драться, то я уже и не знаю.

— Я желаю им удачи, — призналась Пекка.

— Я тоже, — ответил ее муж. — Одно только жалко: если бы они сдались, Свеммель мог бы вернуться к старой своей войне с Дьёндьёшем. А так дёнки воюют только с нами и не распыляют силы.

— Если бы горстка островов в Ботническом океане расположилась по-другому, если бы пара становых жил легла по-иному, у нас не было бы повода для ссоры с Дьёндьёшем, — проговорила Пекка.

— Зато у Дьёндьёша, скорей всего, нашелся бы повод для ссоры с нами, — ответил Лейно. — Дёнки, похоже, любят воевать.

— Интересно, что они о нас говорят? — задумчиво полюбопытствовала Пекка.

Но что бы ни говорили о своих противниках дьёндьёшцы, в «Каянском вестнике» или любой другой куусаманской газете этого не писали.

К остановке подплыл караван. Кондуктор открыл дверь, несколько пассажиров в одинаковых шляпах и накидках вышли. Пекка, обогнав Лейно, взбежала в вагон. Оба бросили в кассу по серебряной монетке в восемь медяков; кондуктор кивнул, указав на свободные места так важно, словно те образовались исключительно его кондукторской щедростью.

— Бабушка говорила, — заметила Пекка, когда караван двинулся дальше, — что когда она была маленькой девочкой, ее бабушка рассказывала, как испугалась, когда она была маленькой девочкой и впервые поехала на становом караване — как же так, он плавает в воздухе — и все не могла понять, почему вагоны не падают и не переворачиваются.

— Трудно ожидать, что ребенок поймет принцип работы комплексных заклятий, — отозвался Лейно. — Если уж на то пошло, в те дни становые жилы считались новинкой и никто толком не понимал, как они действуют, хотя многим казалось, будто понимают.

— Людям всегда кажется, что они знают больше, чем на самом деле, — проговорила Пекка. — Это их объединяет.

Они вышли близ поворота к своему дому. Бабочки уже не летали. Не пели птицы. Только лил дождь. Вода стекала с ветвей. Мокрые листья шлепали по лицам, покуда чародеи поднимались по грязной дорожке к воротам, чтобы забрать домой оставленного у Элимаки сына.

Открывшая дверь сестра Пекки явно умоталась за день. Уто, с другой стороны, казался воплощением невинности. Пекке не требовалось привлекать опыт колдуна-теоретика, чтобы вспомнить, как обманчива бывает внешность.

— Ну и что ты натворил? — поинтересовалась она.

— Ничего! — ответил Уто, как всегда, звонко.

Пекка покосилась на сестру.

— Лазил в кладовку, — ответила Элимаки. — Свалил пятифунтовую банку муки и пытался меня убедить, что не виноват. Может, это и сошло бы ему с рук, да только прямо на белой горке посреди кладовой остался отпечаток сандалии.

Лейно расхохотался. Пекка, несмотря ни на что, — тоже. Похоже было, что не они одни сегодня сошли с наезженной колеи.

— Далеко пойдешь, сынок, — предрекла она, ероша Уто волосы, и добавила: — Если мы тебя раньше не удавим…

Полковник Дзирнаву пребывал в расстройстве. Сколько мог судить Талсу, полковник вечно пребывал в расстройстве. Как и многие другие, елгаванский граф имел привычку срывать раздражение на окружающих. А поскольку был он офицером и дворянином, солдаты в его полку не могли посоветовать ему пойти и удавиться, словно какому-нибудь мужику.

— Варту! — заорал граф тем утром — орал он, чтобы разогреть голосовые связки, подобно тому, как певцы исполняют гаммы. — Варту, прах тебя побери, куда ты спрятался?! Чтобы сей момент передо мной стоял! Плеть по тебе плачет!

— Прах тя побери, — эхом отозвался Талсу, когда графский денщик галопом пробегал мимо него. Варту успел бросить на солдата убийственный взгляд, прежде чем поднырнуть под клапан палатки и стать жертвой хозяйского гнева.

— Чем могу служить, ваше благородие? — Слова его ясно были слышны сквозь холстину.

— Чем ты мне можешь служить?! — проревел Дзирнаву. — Служить ? Мне? Можешь найти этого прохвоста-повара и подать мне на ужин фляки из его кишок, вот чем! Ты посмотри на это! Ты только на это посмотри, Варту! Безголовому, косорукому шлюхину сыну хватило же наглости подать мне жидкие яйца всмятку! Как, во имя всех сил горних, как можно есть жидкие яйца всмятку?!

Талсу глянул в свою в оловянную тарелку, но не увидел ничего, кроме обычной утренней порции каши и столь же обычной скверной подтухшей сардельки. Солдат посмотрел на своего приятеля Смилшу, примостившегося на соседнем валуне.

— Ну вот как, — поинтересовался он вполголоса, — можно есть жидкие яйца всмятку?

— Ложкой? — предположил Смилшу.

Его паек был ничем не лучше, чем тот, что получил Талсу.

— Ложка у меня есть, понятное дело. — Талсу продемонстрировал указанный столовый прибор. — К ней бы еще яйца, и дело в шляпе.

Смилшу скорбно покачал головой.

— Если ты будешь ворчать и жаловаться из-за каждой мелочи, мальчик мой, ты никогда не станешь полковником, как наш блистательный командующий. — Он почесал переносицу. — Конечно, если ты не будешь ворчать и жаловаться, полковником ты все равно не станешь. Благородных кровей нету.

— За хорошими кровями у коней следить надо. — Талсу покосился на палатку графа Дзирнаву. — Или хотя бы у определенной части коня.

Смишлу, пытавшийся втиснуть в себя ложку мерзкой размазни, едва не подавился до смерти.

— А вот солдат подбирать… — Талсу покачал головой. — Да если бы нас вели настоящие солдаты, мы бы уже под Трикарико стояли, а не ползали по этим клятым холмам. — Он прищелкнул пальцами. — Бьюсь об заклад, вот поэтому вонючие альгарвейцы и не пытались по-настоящему атаковать.

Смилшу понял не сразу.

— С чего бы это? — спросил он. — Ты к чему клонишь?

Талсу понизил голос до еле слышного шептота, чтобы никто, кроме его приятеля, не мог подслушать.

— Если рыжики крепко нам врежут, офицеров поляжет тьма. Рано или поздно у нас просто дворян не хватит на все командирские должности. Придется ставить на них ребят, которые знают свое дело. А после этого Альгарве точно каюк наступит. Вот они и опасаются.

— Я бы сказал, что ты точно прав, если бы думал, что у альгарвейцев хватит на это ума. — Еле заметно расправив плечи, Смилшу ухитрился изобразить чванного, развязного альгарвейца. — И лучше бы тебе помалкивать о таких вещах, если человека не знаешь, — добавил он, обмякнув, — а то жалеть долгонько будешь.

В этот самый момент из палатки графа Дзирнаву вышел Варту. Солдаты разом замолкли. Талсу состоял с графским денщиком в самых лучших отношениях и во многом доверял ему… но не настолько, чтобы вести при нем изменнические речи.

Бормоча что-то себе под нос, Варту промчался мимо, и через минуту Талсу услыхал, как лакей орет на повара. Повар орал в ответ. Смилшу хихикнул — сочувственно, но не без веселья.

— Бедный Варту, — проговорил он. — Из огня да в полымя.

— Нам не лучше, — ответил Талсу. — С одной стороны Альгарве, с другой — наши же командиры.

— Тебе сегодня с утра точно кто-то уксусу в пиво подлил, — заметил Смилшу. — Может, пойдешь вместе с ним ругаться на кухарей?

— Не пойду. Этак можно тесак в живот схлопотать или котелком по лбу, — ответил Талсу. — Мне такое с рук не сойдет. Я же не граф. Я даже не графский ординарец.

— Отчего же — совершенно ординарный тип, — съязвил Смилшу, отчего Талсу немедля захотелось огреть его котелком по лбу.

Покончив с весьма скромным завтраком, елгаванские солдаты осторожно двинулись вперед. Король Доналиту продолжал понукать солдат. Полковник Дзирнаву зачитывал каждую прокламацию, как только та поступала в лагерь, и винил солдат за то, что те не оправдывают высочайших ожиданий. Потом он и его начальники приказывали сделать полшага вперед и с большим удивлением получали от короля очередную прокламацию.