Тьма (№1) - Тьма надвигается

Он скривился. Все кауниане в Трикарико давно отправились в лагеря — стараниями самого Бембо, и он даже поразвлечься в тот раз не сумел как следует. Подлая штука жизнь, что ж тут поделаешь. А каунианские шлюшки, небось, лагерных охранников обихаживают в обмен на малейшее снисхождение.

Когда Бембо зашел в участок, сержант Пезаро расхохотался. Можно было голову прозакладывать, что так и случится.

— Подпалила тебя, как дракон, зашедший со стороны солнца, а? — поинтересовался сержант.

— Вот тоже мне цаца нашлась, — пробурчал жандарм. — Что в ней такого, чего нет у любой другой дамы, скажите мне?

— Твои мозги в кармане, — ответил Пезаро — грубо, зато правдиво. — Ну, мальчик мой, — продолжал сержант, — придется тебе сегодня вздыхать по ней на обходе.

— Я-то думал бумаги разгрести! — воскликнул Бембо разочарованно. — Если я не сдам все отчеты поскорей, капитан Сассо меня на ужин сожрет.

— Не так приятно, как Саффу ужином кормить, доложу я тебе, — ответил Пезаро, — только делать нечего. У меня два человека слегли с ползучей блевотой, так что кому-то придется проследить, чтобы замечательные наши законопослушные горожане не сперли покуда Каунианскую колонну.

— Смилуйтесь, сержант! — Бембо одарил Пезаро своей знаменитой обиженной миной.

Не помогло.

— Пойдешь-пойдешь, — неумолимо заключил сержант. — Правда, ты у меня первый по списку выходишь, так что выбирай — пойдешь на западную сторону или в Пореченку?

Бембо от обиды и злости едва не выбрал маршрут через разбойничье гнездо у набережной — едва, но не выбрал.

— Западную сторону, — бросил он.

Пезаро кивнул, нимало не удивленный.

— Каким маршрутом меня пошлете? — спросил Бембо, указывая на карту города за спиной сержанта.

— Не перестанешь ныть, я тебя на Пореченку пошлю, — предупредил Пезаро, развернувшись вместе с угрожающе скрипнувшим креслом. — Твой номер седьмой. — Он указал маршрут на карте. — Богатых особняков тьма, и делать особенно нечего — разве домушника шального спугнешь.

— Могло быть хуже, — признал Бембо. — Могло и лучше быть… но и хуже могло. — Для него это было признание великой искренности. — Все лучше, чем Пореченка. — А вот это, как понимали оба жандарма, было уже изрядное преуменьшение.

Пезаро накорябал имя жандарма на бумажке и приколол на карту поверх седьмого маршрута патрулирования.

— Пошевеливайся, — напутствовал сержант. — В той части города жители требуют, чтобы жандарм все время был на работе. Как останутся без присмотра, так и начинают по хрусталику огнем плеваться.

— Иду-иду, — вздохнул Бембо.

В каком-то смысле он рад был сбежать из участка. Если он будет сидеть за столом и заполнять документы, то непременно станет поглядывать на Саффу, а та — посмеиваться над ним. Вот только документы все равно придется оформлять. Если жандарм не разгребет гору бумаг на своем столе, капитан Сассо найдет что ему сказать остренького. «Проклятье, — подумал он, — а я ведь и правда собирался ими заняться». Но теперь ничего уж не поделаешь.

Когда он вышел на улицу, дыхание его заклубилось белым паром. На вершинах гор Брадано белели снега, но в Трикарико сугробы ложились очень редко. До войны богачи отправлялись в горы ради удовольствия поиграть в снегу. Теперь, когда Альгарве принадлежали обе стороны хребта, они могли отправляться туда снова. Жители южных краев удивились бы такому времяпрепровождению. Бембо сам удивлялся: кому это надо? Он в своей жизни видал ровно столько снега, чтобы потерять всякое желание сталкиваться с этой субстанцией.

Проклиная несчастную свою судьбину, жандарм брел по улице. На участке перед особняком, который стоил примерно столько, сколько жандарму удалось бы заработать лет за двадцать, команда садовников подстригала ножницами на длинных рукоятках ветви деревьев. Бембо вздохнул. Обитать ему приходилось в квартирке еще менее впечатляющей, чем у Саффы.

Он едва не прошел мимо садовников, но замер и пригляделся повнимательнее, а потом присвистнул тихонько от изумления. Сойдя с тротуара, он пересек коротко постриженную лужайку перед особняком и, помахивая дубинкой, надвинулся на садовников с наглым и внушительным видом.

Заметили его быстро; этого Бембо и добивался. Старший садовник устремился ему навстречу.

— Что-то случилось, жандарм? — поинтересовался он.

Ножницы его, если вдуматься, представляли собою оружие более впечатляющее, нежели дубинка Бембо.

— Случилось? Не знаю, приятель, — ответил Бембо. — Только среди твоих рабочих, — он ткнул пальцем, — это ведь женщины, верно? У меня глаз острый, знаешь, я женщину издалека примечу. Только никогда прежде не видел, чтобы женщины в саду работали.

— Может, и правда не видали, — согласился садовник. — Только половина моих парней в армию ушла. А работа сама не уйдет, какое там. Так что… — Он обернулся к женщинам: — Далинда, Альцина, Прокла — оторвитесь на минутку, поздоровайтесь с жандармом.

— Добрый день, жандарм, — улыбаясь, хором отозвались садовницы.

— И вам доброго дня, прелестные дамы, — ответил Бембо, снимая шляпу и кланяясь каждой по очереди.

Далинду прелестной нельзя было назвать, да и в плечах она была пошире большинства мужчин, трудившихся в саду. На Проклу тоже не стоило смотреть второй раз. А вот Альцина… Альцине стоило поклониться. Глядя на капельки трудового пота на ее лбу, жандарм немедля возмечтал разогреть ее иным способом.

— И как вам нравится мужская работа? — поинтересовался он, улыбаясь всем трем, но Альцине — в особенности.

— Отлично, — ответили они — опять вместе, да так слаженно, что Бембо пришло в голову: не разорившихся ли хористок нанял предприимчивый озеленитель?

— Ну не чудно ли? — заметил жандарм и дружески подтолкнул старшего садовника локтем. — Скажи-ка, приятель, а жена твоя знает, как ты исхитрился остаться в деле?

— Ну, жандарм, — ответил тот, заговорщицки подмигнув, — я выгляжу таким олухом?

— Ничуть, приятель, ничуть, — усмехнулся Бембо. — Ну и, конечно, городской департамент предпринимательства знает, что ты поменял условия, на которых получал лицензию?

Если бы старшему садовнику хватило наглости ответить «да», Бембо сдался бы и пошел дальше. Но тот лишь нахмурился слегка.

— Я не думал, что это необходимо.

Бембо со скорбной миной поцокал языком.

— Ой, скверно-то как. Весьма скверно. Такие зануды тамошние чиновники — просто ужас. Если они узнают, чем вы тут занимаетесь… если я им скажу…

Он глянул на небо, как бы позабыв закончить фразу.

— Возможно, мы могли бы прийти к взаимопониманию, — отозвался старший садовник без особой обиды. Он знал правила игры и передавал Бембо очередь хода.

— Десятки хватит? — деловито спросил он, отведя жандарма в сторонку.

Они поторговались немного и сошлись на пятнадцати.

— Силы горние, — добавил Бембо, — я бы и на десятку согласился, если эта девка, Альцина, до меня снизошла.

— Я ее не в публичном доме нанимал, так что спрошу, — ответил садовник. — Откажет — доплачу серебром, сами себе купите что желаете.

— Это справедливо, — согласился Бембо.

Вернувшись, садовник зашептал что-то Альцине на ухо. Та оглянулась на Бембо.

— С ним?! — воскликнула она, с великолепным презрением тряхнув головой. — Ха!

— Это тебе обойдется в лишнюю пятерку, — прорычал Бембо. Уши его горели.

У садовника хватило соображения не спорить. Сребреники он выложил без единого звука. Бембо сунул деньги в кошель и побрел дальше, злой и довольный одновременно. День прошел с прибытком… но ему бы хоть каплю везения, и прибыток не деньгами бы измерялся.

Наконец, скорей по случайности, чем намеренно (так, во всяком случае, казалось подводнику), лагоанцы дали Корнелю задание, о котором тот мечтал сам. Из тумана впереди проступала гавань Тырговиште.

Подводник возблагодарил силы горние за этот туман. В ясную погоду им с Эфориелью было бы куда трудней приблизиться к родному острову. Альгарвейские патрули были гораздо бдительней сибианских — одна из причин, по которым архипелагом теперь правили вельможи короля Мезенцио.

— Все в порядке? — спросил он, обернувшись к лагоанским диверсантам на спине левиафана.

Свободно владеть их языком Корнелю не сможет никогда, но изъясняться понятно кое-как научился.

— Так точно, — ответили все трое, один за одним отстегиваясь от упряжи, за которую цеплялись, пока левиафан нес седоков по волнам.

Корнелю стало интересно, имеют пристегнутые под брюхом Эфориели игрушки что-то общее с теми, которые диверсанты возили в Валмиеру, или это нечто совсем иное. Но он не спросил. Не его забота.

— Подождите, — сказал он, когда лагоанцы уже готовы были отплыть.

Один замер, повиснув в воде. Из-под прорезиненного комбинезона подводник вытащил плотно закупоренный футляр из промасленной кожи.

— Здесь конверт, — произнес он старательно заученные лагоанские фразы. — Пожалуйста, бросьте в почтовый ящик. Моей жене.

Когда он бежал с Сибиу, у него, конечно, не было при себе конверта с надпечаткой об оплате. У его сотоварищей по несчастью, беженцев из островной державы, — тоже. Однако в Лагоаше жили собиратели подобных мелочей. В лавке, торгующей конвертами разных стран, Корнелю купил все, что ему потребовалось, и заплатил едва ли вдвое против того, что с него взяли бы в почтовом отделении рядом с домом.

Лагоанец взял водонепроницаемый футлярчик.

— Ладно, командор, мы об этом позаботимся, — ответил он по-альгарвейски.

Язык захватчиков становился обоюдоострым мечом: с одной стороны, большинство сибиан понимали его, с другой — заговоривший на нем казался не противником оккупантов, а их пособником.

— Благодарю.

Корнелю незаметно пожал плечами. Немногие лагоанцы владели его языком. Большинство полагали, что и альгарвейский сойдет, и до самой войны они были, в общем, правы. Но сейчас всякий, в чьих устах существительные кончались на «-о» вместо «-у», а «р» не булькало в горле, а звонко раскатывалось, демонстрировал этим, что происходит не со злосчастных островов, которыми правил король Буребисту.

Помахав напоследок, лагоанцы поплыли к берегу, толкая перед собой сундучок с неприятностями, и почти сразу же скрылись в тумане. Корнелю едва удержался, чтобы не соскользнуть со спины левиафана и не поплыть за ними. Подойти так близко к Тырговиште и не спуститься на берег — это было жестоко, жестоко. И все же… если он не подчинится приказу и бросит Эфориель, как сможет он нанести удар по захватчикам? Если бы Корнелю хотел всего лишь остаться дома, он мог бы сдаться в плен после того, как солдаты короля Мезенцио захватили Сибиу. Он не сдался тогда. И не опустит руки теперь.

— Костаке… — прошептал он.

Где-то там, в городе Тырговиште, у него был сын — или дочь — ребенок, которого он никогда не видел. Это тоже было тяжело.

Эфориель вопросительно фыркнула. Левиафаны были умней, чем полагалось простому зверю, а с Эфориелью они провели вместе не меньше времени, чем с Костаке. Она понимала, что ее седок в печали, хотя и не знала — отчего.

Вздохнув, Корнелю погладил гладкую, упругую спину. Не любовная ласка… но было в этом жесте свое удовольствие.

— Я и тебя не могу бросить, верно? — спросил он.

Эфориель снова фыркнула. Тоже хотела сказать что-то, вот только у подводника не хватало соображения понять — что.

Приказ требовал от Корнелю вернуться в Сетубал немедленно, едва высадив диверсантов — или налетчиков, или кем они там были. Исполнить это распоряжение в точности оказалось превыше его сил. Корнелю был достаточно дисциплинированным солдатом, чтобы не оставить поля боя и не ринуться домой, к жене. Но вся дисциплина в мире не помешала бы ему задержаться ненадолго в виду гавани в надежде хотя бы насмотреться в сладкой тоске на любимые края.

Он знал, что туман может лежать на море целый день — зимой так случалось нередко. Если так будет и сегодня, подводник обещал себе, что вечером направит Эфориель обратно на юго-восток. А до тех пор — выждет. Лагоанцам не на что будет пожаловаться, когда он вернется. Как с неохотой признал Корнелю, они тоже были настоящие моряки и знали, что океан не всегда придерживается правил и расписаний.

Он глянул на запад, в направлении далекого Ункерланта. Время, проведенное в море подводниками конунга Свеммеля, должно быть, замеряли клепсидрами и штрафовали бедолаг за каждую лишнюю минуту. Это у них называлось «эффективностью». Корнелю назвал бы это безумием, но его мнение волновало ункерлантцев не больше, чем самого подводника, — причуды конунга Свеммеля.

Эфориель метнулась за кальмаром или сардиной, и Корнелю едва не вылетел из седла. Подводник рассмеялся; пока он размышлял об ункерлантцах — занятие в лучшем случае бесприбыльное, — его левиафан пытался набить себе брюхо.

— Ты умней меня, — проговорил он, снова похлопав левиафана по спине. Шкура зверя дрогнула, как бы говоря: «Само собой».

Мало-помалу туман рассеивался. Корнелю вглядывался в знакомые очертания гавани. Теперь там стояли у причалов альгарвейские корабли да несколько захваченных сибианских судов. Подводник выругался вполголоса, завидев, что парусники, которые доставили альгарвейскую армию в Тырговиште, так и стоят на приколе. Мачты их по случаю зимнего сезона были голы, как ветви.

Город Тырговиште лежал на крутом склоне. Корнелю попытался разглядеть домик, в котором они жили с Костаке. Подводник знал, где искать, но расстояние было слишком велико, чтобы попытаться обмануть себя. Лишь перед внутренним взором Корнелю дом стоял ясно, и Костаке в дверях, и на руках у нее — сын? Дочь? Мысленный образ расплывался и таял, словно акварель под дождем.

На склонах гор за окраинами Тырговиште еще клубился туман и бродили рваные облака. Не в первый раз Корнелю понадеялся, что остатки сибианской армии еще продолжают сражаться с альгарвейцами. Кто-то ведь должен сопротивляться захватчикам, или лагоанцы не отправили бы на помощь своих солдат.

Парочка патрульных катеров скользила по становым жилам в тихих водах бухты. Корнелю даже не замечал их, пока оба катера под альгарвейскими знаменами с зелеными, белыми и алыми полосами не вылетели из гавани, направляясь в сторону Эфориели на скорости, которой левиафану и не снилась. Корнелю выругался в сердцах: пока он глазел на Тырговиште, солдаты короля Мезенцио засекли его самого.

Возможно, они приняли подводника за одного из своих, вернувшегося с патрулирования. Но рисковать Корнелю не мог. Кроме того, даже в этом случае его маскировка не продержалась бы долго — пять корон Сибиу оставались надпечатанными на его резиновом костюме. Он хлопнул Эфориель по спине, направляя зверя в глубину.

Ему уже приходилось играть в прятки с патрульными катерами — и во время учений вместе с соотечественниками, и против альгарвейцев после начала войны. И на учениях, и в бою ему всегда удавалось уйти от врага. Это придавало подводнику уверенности, что он справится и на сей раз. Конечно, он злился на себя, что позволил альгарвейцам засечь левиафана, но не очень сильно.

В конце концов Эфориель заерзала в упряжи — это означало, что ей пора подниматься. Корнелю позволил зверю направиться к поверхности и заставил ее плыть вдоль берега. Моряки не отличались воображением. Скорей всего, патрульные решат, что враг, устрашенный их видом, направился в открытое море. Скорей всего, фонтан из дыхала Эфориели останется никем не замеченным. А если его и засекут — еще один бросок на глубине, и он стряхнет преследователей с хвоста. Этот трюк всегда срабатывал.

Так ему казалось, покуда Эфориель не вынырнула, чтобы вдохнуть. Тогда, к ужасу своему, подводник обнаружил, что оба патрульных катера двигались по становой жиле почти параллельно курсу левиафана. Они обогнали Эфориель немного, но явно имели полное представление о том, куда и с какой скоростью та пытается скрыться под водой.

Стоило вздыбиться фонтану, как дозорные на носах обоих катеров разом вскрикнули. Они были так близко, что голоса их донеслись до Корнелю над волнами. Он поспешно бросил Эфориель обратно на глубину, зная, что зверь не успел вдосталь набрать воздуха. Но в любой миг альгарвейские катера готовы были открыть огонь из ядрометов, и предоставлять им столь впечатляющую мишень он не собирался.

И ядра полетели. Корнелю явственно расслышал всплески в воде, но альгарвейские чародеи испробовали какой-то новый прием — ядра взрывались не сразу же, разметавшись по волнам, а через некоторое время, чтобы, затонув, высвободить силы неоформленной магии в толще воды.

Глубинные разрывы пугали Эфориель. Зверь мчался все быстрей и отчаянней, едва подчиняясь седоку. Корнелю понимал, что теперь ей потребуется подняться к поверхности еще скорее, но поделать ничего не мог. Нет — мог надеяться, что, когда она вынырнет на сей раз, патрульных катеров не окажется рядом.

Так и вышло. Да, один находился не столь далеко, но вне пределов досягаемости ядромета. Когда Эфориель пустила фонтан, катер не сдвинулся с места. Возможно, и не мог — если левиафан поднялся за воздухом в той части океана, где нет становых жил. Корабли, черпавшие энергию для движения из сетки магических каналов, препоясавшей землю, плыли быстрей и уверенней парусников… но лишь там, где пролегали жилы этой сетки. А там, где их не было…

Корнелю показал патрульному катеру длинный нос.

— Здесь мы в безопасности, моя хорошая, — сказал он Эфориели. — Отдохни.

Дракона, который метнул в Эфориель ядро, подводник так и не заметил. Не увидал он и ядра, хотя брызги от рухнувшего в море снаряда ударили его в лицо. Ядро кануло в бездну, как снаряды с патрульных катеров. И лопнуло.

Огромное тело Эфориели прикрыло Корнелю от удара. Левиафан забился в агонии. Воду окрасила кровь. Корнелю с первого взгляда понял — и знание это было мукой — что не сможет спасти ее. Слишком много крови. А кровь в воде манит акул.

Выбора не оставалось. Проклиная альгарвейцев — проклиная себя за невнимательность, — подводник поплыл в сторону Тырговиште. После отчаянного бегства на спине Эфориели до одноименного города было неблизко, но берег находился в пределах досягаемости. Понравится это лагоанцам или нет — Корнелю возвращался домой.

Глава 20

Когда в дверь решительно постучали, Ванаи вздрогнула. Она решила — она боялась, — что стук прозвучал на альгарвейский манер. Может, если не отвечать, незваные гости уйдут сами? Но надежда была, конечно, пустой. В дверь постучали снова, еще более резко и настойчиво.

— Силы горние, Ванаи! — раздраженно крикнул Бривибас. — Пойди посмотри, кто там, пока дверь не вышибли! Как можно размышлять, — добавил он вполголоса, — если тебя постоянно отвлекают?

— Иду, дедушка, — обреченно ответила Ванаи.

С отвлекающими дед не имел дела. То была ее работа.

Девушка подняла засов, распахнула двери и вздрогнула снова — не только потому, что день выдался настолько студеный, насколько это вообще в Ойнгестуне бывало. На пороге стоял майор Спинелло, а за спиной его маячил взвод альгарвейских солдат.

— Добрый день, — проговорил он на безупречном своем каунианском, окинув девушку пристальным взглядом. Выражение на его лице ей очень не понравилось, но голос майора оставался деловитым. — Я требую встречи с вашим дедом.

— Сейчас приведу его, сударь, — ответила Ванаи и, не удержавшись, добавила: — Мне кажется, едва ли он станет вам помогать.

— Может, нет, а может, и да. — Голос Спинелло прозвучал хладноковно, но Ванаи не поверила в это ни на миг. — Должен признать, — продолжал майор, — я нашел новый способ принудить его к сотрудничеству. Приведи его, красавица, чтобы мы могли перемолвиться словом.

— Подождите минутку.

В дом его Ванаи не пригласила. Если войдет сам — это уже будет не ее вина.

— Дедушка, — проговорила она, заглянув в кабинет Бривибаса, — с вами желает побеседовать майор Спинелло.

— Да ну? — пробурчал Бривибас. — А я вот не имею желания с ним беседовать. — Выражение лица Ванаи было, надо полагать, весьма красноречивым, потому что дед поморщился и отложил перо. — Надо полагать, выбора у меня нет?

Ванаи кивнула. Бривибас со вздохом поднялся на ноги.

— Хорошо, внучка. Я пойду за тобой.

— А вот и вы, — проговорил Спинелло, когда Бривибас предстал перед ним. — Следующий вопрос: почему вы еще здесь?

— Ученые мужи искали ответа на этот вопрос еще до основания империи, майор, — холодно ответил дед. — Боюсь, что удовлетворительного ответа на него до сей поры не получено, хотя философы продолжают трудиться над ним.

— Я говорю не о философии, — уточнил альгарвейский офицер. — Я спрашивал, почему ты, чародей Бривибас, находишься здесь, в этом доме. Мы уже не первый месяц набираем в вашем квартале рабочих. Только по недосмотру ты до сих пор не попадал в их число. Мне приказано исправить сей недосмотр, и я его исправлю. Идем, старик. Тебя ждут дороги, которые должно замостить, мосты, которые должно починить, и руины, которые следует разобрать. От твоего тощего тела будет немного проку, но довольно и этого. Идем. Сейчас же.

Бривибас глянул на свои руки — белые, мягкие, гладкие. Единственная мозоль, которую он заработал за свою жизнь, пряталась у ногтя среднего пальца правой руки: мозоль письменника. Старик обернулся к Ванаи:

— Позаботься о моих книгах, как только сможешь, — и о себе, конечно.

Верен себе до последнего, мелькнуло у девушки в голове: сначала книги, потом внучка. И, не успела она выговорить хоть слово, Бривибас кивнул майору Спинелло:

— Я готов.

Солдаты увели его. Ванаи стояла в дверях, но старик не обернулся. А вот альгарвейский майор глянул на нее через плечо, прежде чем они с Бривибасом завернули за угол, и весело помахал рукой. Потом они скрылись из виду.

Ванаи постояла на крыльце еще несколько минут, не замечая, что из дома выходит тепло, наконец вернулась и захлопнула дверь за собой. Сердце ее цепенила такая стужа, что мороз за окнами был едва заметен. Она не знала точно, сколько лет деду, но за шестьдесят — в этом сомнения не было. И за все эти годы он ни дня не работал руками — в том смысле, который вкладывал в эти слова Спинелло. Долго ли он выдержит на принудительных работах? Нет. В этом Ванаи была уверена.

Случались минуты, и не раз, когда девушка мечтала, чтобы нудный старик пропал пропадом и больше никогда ее не тревожил. Теперь он и вправду ушел. Дом, где они жили вдвоем с тех пор, как Ванаи была еще маленькой девочкой, без него стал слишком большим и слишком просторным. Девушка бесцельно бродила из комнаты в комнату, пока не осознала, намного поздней, чем это обычно случалось, что голодна. Ванаи сжевала ломоть хлеба и несколько сушеных фиг — готовить что-то более существенное у нее руки не поднимались. На ужин она поставила вариться густую похлебку с ячменем и остатками колбасы из кладовой. Аппетита не было совершенно, но дед, когда вернется, будет очень голоден.

Бривибас вернулся домой на два часа позже, чем рассчитывала девушка. Таким грязным и хоть вполовину настолько измученным она не видала его в жизни. Ногти были обломаны и щерились черными полумесяцами грязи. Ладони превратились в кровавое месиво волдырей.

Одного взгляда Ванаи хватило, чтобы разрыдаться.

— Ну-ну, внученька, — прошептал он голосом, который девушка впервые смогла назвать старческим: ломким, будто жухлая трава. — Спинелло полагает свои умозаключения безупречными… но меня они не убеждают.

— Ешьте, — велела Ванаи, как он говорил ей часто.

Бривибас принялся за еду, но, жадно выхлебав половину миски, заснул прямо за столом. Девушка потрясла его за плечо, но старик не отзывался. Если бы не редкое дыхание, он мог показаться мертвым. В конце концов Ванаи сумела поднять его и не то отвести, не то оттащить в спальню.

— Я должен подняться завтра до рассвета, — промолвил он сонно, однако внятно. Ванаи решительно замотала головой. — Должен! — не унимался Бривибас. — Я полагаюсь в этом на тебя, иначе они изобьют меня и все равно заставят работать. Я полагаюсь на тебя, внучка. Не подведи.

— Слушаюсь, дедушка, — выдавила Ванаи сквозь слезы и, не сдержавшись, добавила: — Разве не легче было бы дать Спинелло — будь проклято его имя! — то, чего он хочет?

— Легче? Без сомнения. — Бривибас широко зевнул. — Но это было бы… неправильно.

Затылок его коснулся подушки. Глаза старика закрылись, и послышался храп.

Когда Ванаи подняла его следующим утром, она чувствовала себя убийцей. Оттого, что дед поблагодарил ее, становилось только хуже. Она накормила его остатками вчерашней похлебки и собрала узелок — хлеб, и сыр, и размоченные сушеные грибы из корзинки Эалстана. Потом он ушел, а девушка осталась одна в доме. Перестук ставен под ветром то и дело заставлял ее подпрыгивать, точно напуганную кошку.

Тем вечером дед снова вернулся поздно. И следующим. И следующим тоже. Каждый день на принудительных работах словно отнимал у него месяц жизни — а месяцев у него впереди оставалось не так уж много. «Привыкаешь, и легче становится», — говорил он, но это была ложь. Ванаи знала это. С каждым днем дед спадал с лица, пока не начало казаться, что ясными голубыми глазами на нее смотрит оскаленный череп и утешает безуспешно педантично-сухими ремарками.

Однажды утром, когда дед, спотыкаясь, выбрел из дома, Ванаи вдруг застыла посреди комнаты, словно обращенная злыми чарами в мрамор. «Я знаю, что должна сделать», — осознала она с почти мистической ясностью и уверенностью.

«Но это будет неправильно», — прозвучал в голове у нее сонный голос Бривибаса.

— А мне все равно, — ответила она вслух, как будто дед мог с ней поспорить.

Это была неправда. Но Ванаи знала, что для нее важнее. Если она в силах добиться главного — что по сравнению с этим все остальное?

Найти в этом доме перо и бумагу было делом минутным. Девушка знала, что хочет высказать, и сделала это без колебаний чеканным каунианским слогом. Дед одобрил бы ее литературный стиль, хотя прочие аспекты письма не пришлись бы ему по душе.

Сложив листок и запечатав воском и дедовой печаткой, девушка набросила на плечи плащ и отнесла письмо в дом фортвежского крючкотвора, который альгарвейцы сделали своим штабом в Ойнгестуне, и оставила там. Дежурный сержант пялился на нее сальными глазками и облизывал кроваво-красные губы. Девушка сбежала оттуда.

«Все под рыжиков стелешься», — прошипела ей вслед встречная тетка-каунианка.

Понурив голову, Ванаи бежала домой. А вернувшись, принялась ждать. Она ждала и ждала, но ничего необычного не случилось ни в тот день, ни на следующий, ни затем. Каждое утро до света Бривибас уходил на принудительные работы. Каждое утро он все больше походил на бледную тень себя самого.

К вечеру третьего дня раздался стук, которого ждала Ванаи, который она признала. Девушка вздрогнула, рассыпав горох, который собиралась замочить. Хотя она и ждала гостя, к двери она подошла неторопливо и неохотно, будто в дурном сне. «Если я не открою, — мелькнуло у нее в голове, — он решит, что меня нет дома, и уйдет». Но эту мысль сменила другая: «Если я не открою, дед точно погибнет».

Ванаи распахнула дверь. На пороге, как она и ожидала, стоял майор Спинелло.

— Приветствую вас, сударыня, — промолвил он с поклоном. — Могу я войти?

Его церемонность поразила Ванаи. Получил он записку? Да. О да. Девушка видела это в его глазах.

— Да, — прошептала она, пропуская его в дом.

Майор захлопнул дверь за собой, опустил засов, и обернулся к девушке:

— Ты понимаешь, что имела в виду, написав, что пойдешь на все, чтобы не позволить своему деду, этому старому бездельнику, заниматься тем, чем он должен был заниматься уже целый год?

— Да, — прошептала Ванаи еще тише, опустив глаза, чтобы не видеть лица Спинелло.

К вящему ее удивлению он промолчал, ожидая, что она скажет еще.

— Кроме него, у меня больше ничего нет на свете, — выдавила она, промедлив.

— Неправда. — Альгарвеец покачал головой. — О, милочка, это совершенная неправда.

Протянув руку, он одну за другой расстегнул три деревянные пуговицы, скреплявшие широкий ворот ее блузы, потом взялся за полы рубашки и потянул вверх. Сгорая от ненависти — к альгарвейцу, а еще больше к себе, — Ванаи подняла руки, помогая ему. Спинелло разглядывал ее целую вечность.

— У тебя еще много всего есть, — пробормотал он.

Пальцы его протянулись снова и в этот раз коснулись нагой кожи.

И снова Спинелло удивил ее. Прикосновение его не было грубым, нет — уверенным, знающим. Если бы девушка избрала его в любовники по доброй воле, ей бы — наверное, подумала она, — даже понравилось. А так она стояла смирно и терпела.

— В твою спальню, надо думать? — проговорил Спинелло некоторое время спустя.

Ванаи кивнула, решив, что так будет легче, чем на полу, — она почти ожидала, что альгарвеец овладеет ею прямо посреди гостиной. По его слову она последовала в свою комнату, задержавшись только, чтобы подхватить брошенную рубашку.

Для двоих кровать была узковата — Ванаи и одна-то на ней с трудом помещалась. Девушка застыла столбом рядом с ложем. Если майор захочет снять с нее штаны, пускай сам этим и займется. Он и занялся — с превеликим для себя удовольствием, — потом разделся сам, на удивление быстро. Ванаи отвернулась. Она знала, как устроены мужчины, и не хотела напоминать себе об этом лишний раз.

Но даже беглого взгляда ей хватило, чтобы вспомнить — альгарвейцы даже устроены по-другому, или, верней сказать, делали себя иными. Она знала об их ритуальном самоуродовании — обычае, восходящем к древнейшим временам. Но прежде девушка не могла бы представить, чтобы это имело для нее значение.

— Ляг, — скомандовал Спинелло, и Ванаи подчинилась. Он пристроился рядом с ней. — Мужчина получает больше удовольствия, когда доставляет его и подруге, — заметил он и приложил все усилия, чтобы возбудить ее, руками и губами. Когда он просил о чем-то, Ванаи покорно исполняла его желания, стараясь не думать о том, что делает. В остальном же просто терпела, как до этого в прихожей.

Когда язык его коснулся ее нежных частей, Ванаи прижалась к стене.

— Вернись, — велел он. — Если ты не потеплеешь, пусть так. Но влага снимает боль.