— Куда теперь, капитан? — спросил Рауну, старший сержант роты — старший настолько, что в золотых его волосах проблескивало изрядно серебра, настолько, что сражался безусым юнцом еще в Шестилетнюю войну. Но отец Рауну промышлял торговлей колбасами, так что сын его едва ли мог надеяться перерасти нынешний свой чин. Если сержант и бы возмущен такой несправедливостью, то скрывал это отменно.

— Вперед. — Почесав в затылке, Скарню ткнул пальцем на закат. — До опушки. Если в здешних лесах прячутся еще альгарвейцы, надо их выкурить.

Маркиз почесался снова. Зудело все и непрерывно. Он уже начинал подумывать, что завшивел — от одной мысли мурашки бежали по коже, но в военное время с солдатами и не такое случается.

Поразмыслив, Рауну кивнул.

— Да, лучше, пожалуй, и не придумать.

Идею Скарню он воплотил в реальность обдуманно и осторожно — направив вперед и по флангам разведчиков, покуда остальная рота, разделившись повзводно, наступала тремя разными охотничьими тропами.

Скарню быстро осознал, что и ротой, в сущности, командует не он, а Рауну. Сержант знал солдатское ремесло, в то время как присутствие Скарню, несомненно, украшавшее строй на параде, едва ли требовалось. Маркизу такое положение дел казалось поначалу унизительным и оскорбляющим как его дворянскую честь, так и приличия.

— А вы, вашбродь, не тревожьтесь попусту, — сказал ему Рауну, когда Скарню завел об этом речь. — Офицеры-дворянчики — они трех сортов бывают. Одни ничего не знают, но и сержанту под руку не лезут. От таких вреда нет. Другие ничего не знают, а командовать рвутся. — Ветерана передернуло. — От таких беда одна. А третьи ничего не знают, но хотят учиться. Из таких со временем выходят славные солдаты.

Столь грубой оценки своего сословия Скарню не слышал в жизни. Никто из домашних лакеев не осмелился бы беседовать с ним в подобном тоне. Но Рауну служил не маркизу Скарню, а королю Ганибу, и относиться к нему, как к дворецкому или повару, дворянин — тоже служивший королю — не мог. Новоиспеченный капитан всеми силами старался войти в третью категорию офицеров и надеялся, что небезуспешно, однако спросить о своих успехах у сержанта не осмеливался.

Держа жезл наизготовку, он брел по тенистой тропе. Альгарвейцы сдали пограничную полосу почти без боя, отступив перед надвигающейся армией Валмиеры до самой линии крепостей, которую возвели в двух десятках миль в глубине своей территории. Командовавший валмиерцами герцог Клайпеда был в восторге и даже издал приказ по армии, начинавшийся словами: «Разбитый соединенными силами враг бесславно бежит, преследуемый нашим триумфальным наступлением. Скоро он должен будет дать сражение на наших условиях или же отдать свою землю на милость победителя».

Скарню герцогская риторика казалась вполне уместной, покуда капитан не поразмыслил над нею немного. Если альгарвейцы бегут столь позорным образом, то почему блистательный герцог Клайпеда не преследует их чуть-чуть активней? Пробелы своего военного образования Скарню ощущал весьма остро, но надеялся, что к блистательному герцогу этот позор не относится.

Огненный луч пробил ствол вяза в локте над головой Скарню. Хлестнул горячий, отдающий распаренными опилками пар. При всех пробелах своего военного образования Скарню прекрасно знал, что надо делать, когда в тебя стреляют: рухнуть плашмя и быстро отползти в кусты рядом с тропой. Если альгарвеец тебя не видит, то и подпалить не может.

Рухнул наземь — с криком боли — еще один валмиерец.

— Окружай его! — крикнул Скарню из своего укрытия и, согнувшись в три погибели, метнулся вперед, чтобы укрыться за стволом мачтовой сосны.

В дерево врезался еще один луч. Клейкая живица пахла резко и сильно. Скарню порадовался про себя, что дожди в здешних местах часты: в более сухом климате мог бы заняться лесной пожар. Капитан выглянул из-за кривого бугристого корня и, завидев в кустах песочного цвета пятнышко, вдавил палец в ямку на жезле.

Листья, которых коснулся луч, побурели и пожухли вмиг, словно в этот уголок мира пришла до срока зима. Скрывавшийся в кустарнике альгарвейский солдат вскрикнул нечеловечески на своем мерзком щебечущем наречии. Другой валмиерец пальнул в его сторону, и крик оборвался.

— Вперед, ребята! — гаркнул Скарню. — За мной! За короля Ганибу, к победе!

— Ганибу! — нестройным хором отозвались солдаты.

На скрывающихся в лесу альгарвейцев никто, впрочем, бросаться не пытался. Лобовые атаки хороши в дешевых романах, но в настоящей войне они обычно кончаются кровавой баней. Валмиерцы перебегали от дерева к дереву, от куста до валуна, прикрывая друг друга огнем, покуда наступали их товарищи.

Несколько солдат отступили, раненые, в тыл — одного пришлось тащить. Один или двое рухнули, чтобы больше не подняться. Но остальные гнали уступавших числом альгарвейцев перед собой. Раз, судя по крикам — нет, воплям, — дело дошло до рукопашной, когда в ход шли поясные ножи и жезлами орудовали, точно дубинками, но ненадолго. Вскоре над лесом зазвучали победные кличи валмиерцев.

Скарню не отставал от простых бойцов. Вражеские песочные мундиры больше занимали его внимание, чем окружающий пейзаж, поэтому капитан изрядно удивился, когда выбрел к опушке леса. На миг он замер, ослепленный бьющим в лицо предвечерним солнцем. Впереди лежали золотящиеся поля ячменя и овса, а за ними — альгарвейская деревня. Приземистые домики выглядели бы еще живописней, если бы Скарню не различал, как мечутся среди них солдаты.

Враги тоже заметили его. Один альгарвеец выпалил по врагу из жезла, но луч прошел мимо. Скарню с проклятиями нырнул обратно в лес и прошел немного вдоль опушки, прежде чем высунуться на открытое место снова — на сей раз предусмотрительно скрывшись за нависающей веткой.

Словно по волшебству, рядом материализовался сержант Рауну.

— Без изрядной толпы я бы на это поле не сунулся, — заметил он невыразительным тоном. — Правду сказать, я бы и в большой толпе не сунулся на это поле, но так хотя бы кто-то сможет пройти его до края.

— Я, — сухо отмолвил Скарню, — и не планировал брать эту деревушку штурмом.

— Слава за это силам преисподним и горним, — пробурчал Рауну.

Маркиз не имел понятия, предназначались слова сержанта для его ушей или нет, а потому сделал вид, что ничего не слышит. Он вытащил из кармана карту.

— Это, надо полагать, деревня Бонорва, — проговорил он. — За лесом на той стороне должна находиться основная линия альгарвейских укреплений.

— Дело говорите, вашбродь, — кивнул Рауну. — Крепости эти как раз настолько от границы отнесены, чтобы с нашей стороны ядро было не дометнуть.

Скарню задумчиво присвистнул — такая мысль ему в голову не приходила. Может, Рауну и был сыном колбасника, но дураком он не родился. Многие дворяне Валмиеры считали простолюдинов недалекими: маркиз вспомнил свою сестру и хмыкнул про себя. Сам он не был свободен от подобных предрассудков, но не позволял им затмевать свой разум.

— Для атаки на укрепления нам придется сосредоточить здесь все силы, — заметил он. — По сравнению с этим взять Бонорву будет все равно что прогуляться по Двуречному парку.

— Крови прольется немало, — согласился Рауну. — Знать бы, сколько из тех ребят, что пойдут в атаку на крепости, выйдет с той стороны линии.

— Сколько бы их ни оказалось, они смогут сорвать с Альгарве панцирь, словно с толстого омара, — предрек Скарню.

— Тут я, вашбродь, не советчик, — смешался Рауну. — Мы все больше хлебом да колбасой, да огородом… Но пока кожуру не проколешь — ее не снять. Это вам скажет всякий, кто воевал в Шестилетнюю.

Все генералы Валмиеры — да и любой другой державы — были ветеранами прошлой войны. Но Скарню раздумывал не о других державах, а о собственной.

— Вот почему мы не нажали сильней! — воскликнул он в озарении. — Командующие боятся потерь!

— Командиры, что не боятся терять солдат, долго не прокомандуют, — отозвался Рауну. — Есть предел, за который люди не пойдут. В Елгаве случались мятежи в войсках в той войне. Войска Ункерланта на альгарвейском фронте взбунтовались, чтобы потом устроить междоусобицу — по мне, так глупость несусветная. А в конце концов взбунтовались и альгарвейцы. Потому мы и победили в тот раз.

Для Скарню Шестилетняя война была историей. Для Рауну — историей его жизни.

— Чтоб им и теперь взбунтоваться, — пробормотал капитан. — Не хотели воевать — не надо было с помпой входить в Бари.

— Пожалуй, что и так, вашбродь. — Рауну вздохнул, потом фыркнул. — Я в душе старый солдат и прямо скажу: я бы лучше в казарме пиво хлестал, чем ползать по здешним силами забытым лесам.

— Винить тебя не могу, но раз король и его министры приказывают — мы повинуемся, — ответил Скарню, и сержант молча кивнул.

Капитан отполз поглубже в лес, там набросал письмо, где описал положение роты, и вызвал вестового.

— Отнесешь в штаб, — приказал Скарню, отдавая письмо. — Если там соберутся выслать нам подкрепление — поспеши назад, сообщить об этом мне. Тогда будет ясно, готовить нам наступление или окапываться и удерживать позиции.

— Так точно, сударь! Как скажете! — Вестовой умчался.

— Наступать нам или окапываться — это еще и альгарвейцы решить могут, вашбродь, — заметил Рауну, указывая на закат.

— Ммм… верно, — неохотно признал Скарню. — Вот еще почему я бы предпочел атаковать: чтобы навязать противнику нашу волю.

Рауну хмыкнул.

— У альгарвейцев воля тоже сильная. Странно еще, что они нам свою навязать не пытались.

— Они осаждены с четырех сторон, — ответил Скарню. — Очень скоро где-нибудь найдется слабина.

Рауну хмыкнул снова.

Пару минут спустя вернулся вестовой с приказом для роты Скарню: закрепиться на позиции. Капитан подчинился, как велела присяга. А уж что он при этом бормотал себе под нос — никого не касалось.

В вышине завопил дракон. Ванаи запрокинула голову, пытаясь различить в вышине крошечную точку, и наконец ей это удалось. Дракон летел на восток, а значит, принадлежал фортвежской армии, а не альгарвейской. Ванаи помахала ему рукой, хотя летчик, конечно, не мог ее увидеть.

Бривибас обогнал ее на несколько шагов, прежде чем заметил, что внучки нет рядом.

— Работа ждать не будет! — бросил он через плечо, в раздражении невольно и для самого себя незаметно переходя с каунианского на фортвежский.

— Простите, дедушка, — отвечала Ванаи на родном наречии.

Случись ей вот так оговориться, дед окоротил бы ее куда как суровей. Старик был уверен в собственном неотъемлемом каунианстве, что мог временами невзначай переступать его границы. Если же оступиться случалось кому помоложе, Бривибас мог днями ворчать про разжижение древней крови.

Ванаи поспешила за ним, переходя на бег. Короткая облегающая блузка и тугие штаны натирали страшно. Девушка остро завидовала своим фортвежским сверстницам в удобных широких платьях — их одежда куда больше годилась для местного жаркого, сухого климата. Но создатели Каунианской империи ходили в коротких рубахах и штанах в обтяжку — а страдать приходилось их потомкам.

— Дедушка, вы уверены, что точно рассчитали, где лежал древний становой родник? — спросила она чуть погодя, обливаясь потом. — Мы уже прошли полдороги до Громхеорта, если мне не мерещится.

— Не говори «Громхеорт», — наставительно промолвил Бривибас. — Скажи скорей «Екабпилс», ибо под таким именем сей град был ведом во времена более славные.

И он двинулся дальше, словно не замечал усталости, невзирая на годы: ему уже почти шестьдесят стукнуло. Шестнадцатилетней Ванаи дед казался неизмеримо древним.

Чуть погодя старик извлек из походной сумы собственными руками сооруженный инструмент: пара золотых крылышек, на золотой же проволочке подвешенных в стеклянном шаре, и пробормотал заклятье на диалекте каунианского, который звучал на старинный лад, еще когда империя переживала века расцвета.

Одно из крылышек дрогнуло.

— А, прекрасно! Сюда, — распорядился Бривибас, свернув на луг.

Они миновали купу миндальных деревьев, пробрались через заросли кустарника, в неожиданном изобилии наделенного шипами и колючками, и наконец — на взгляд Ванаи, с изрядным запозданием — остановились. Золотые крылышки внутри шара трепетали в равновесии.

Бривибас просиял.

— Вот оно!

— Оно, — тоскливо согласилась Ванаи. По ее убеждению, нога человека не ступала в здешние края. Вместо того чтобы высказать свои сомнения прямо, она осторожно поинтересовалась: — И древние кауниане действительно знали об этом месте?

— Полагаю, что да, — ответил Бривибас. — Отдельные тексты из Королевской библиотеки в Эофорвике позволяют обоснованно предположить, что да. Но, сколько мне известно, никто еще не провел чародейных испытаний, которые единственно способны обратить предположение в уверенность. Для того мы сюда и пришли.

— Да, дедушка, — покорно согласилась Ванаи.

Старик был добр к ней; он вырастил ее, когда родители совсем еще маленькой девочки погибли в разбившемся караване; он дал ей превосходное образование, классическое и современное. Ванаи находила его работу археомага интересной, а временами — просто завораживающей. «Если бы только, когда мы работаем в поле, он видел во мне не просто лишнюю пару рук», — мелькнуло у нее в голове.

Чародей опустил на землю свой мешок, и Ванаи со вздохом облегчения последовала его примеру.

— А теперь, внучка, — скомандовал Бривибас, — если ты будешь так добра подать мне зеленый камень-оракул, начнем, пожалуй.

«Начнешь, пожалуй, ты хотел сказать», — мстительно подумала Ванаи, однако же долго рылась в мешке, покуда не нащупала потертую зеленую гальку.

— Вот он, — пробормотала она, передавая камень деду.

— О, спасибо, внучка… Камень-оракул, будучи определенным образом пробужден, снимает пелену с наших глаз, позволяя видеть с давних времен незримое, — проговорил Бривибас.

Пока он читал заклинание, а Ванаи незаметно вытирала ладони о штаны — прикосновение камня раздражало кожу, — девушке пришло в голову, что, когда чары будут наложены, перед ними вместо нынешних колючих кустов предстанут лишь колючие кусты седой древности. Что бы там ни утверждали золотые крылышки, девушка сомневалась, что здесь когда-либо находился становой родник.

Впрочем, мысли ее были заняты другим.

— Дедушка, — спросила она, когда Бривибас прервался между заклинаниями, — как можете вы так спокойно исследовать прошлое, когда мир вокруг вас горит огнем?

Старик пожал плечами.

— Мир не отступится от своего, что бы я ни делал. Так что почему бы не узнать, что можно? Вдруг добытая мною кроха знаний поможет нам когда-нибудь в будущем избежать, как ты выразилась, мирового пожара. — Он скривился. — Я бы надеялся, что это могло случиться и сейчас, но не все надежды оправдываются. — Чародей подкрутил верньер и поворотный винт на переносных солнечных часах и хмыкнул тихонько. — А теперь — к делу.

«А теперь, Ванаи, придержи язык», — перевела девушка сама себе.

Но дед в своем деле оставался мастером. Девушка внимательно следила, как он черпает силу из станового родника, заброшенного в имперские времена. «Все же источник находился здесь», — мелькнуло у нее в голове, когда по единому слову чародея сцена перед ней вмиг переменилась. Ванаи всплеснула руками: перед ней предстала картина давно прошедших лет, когда Каунианская империя простиралась на большую часть северо-восточного Дерлавая.

Бривибас воспользовался волшебной силой — и, само собой, чары вызвали перед ним случай, когда в этом же месте творилась иная волшба. Перед Ванаи, не замечая незваных наблюдателей, проходили неслышно занятые своими делами древние кауниане. Если бы девушке взбрело в голову пересечь возникшую перед нею прогалину и поглядеть с другой стороны, она не увидела бы образов прошлого в ином ракурсе — только кустарник, через который ей пришлось бы пробираться.

Древние кауниане носили суконные штаны более просторного, чем привыкла видеть Ванаи, покроя и рубахи — у кого суконные, у кого льняные. В основном одежда их была сшита из некрашеного полотна, редко — темно-синего или тускло-бурого: ни следа ярких красок. Всюду видна была грязь: на одеяниях, да и на самих каунианах. Археологи, привычные к раскопным чарам, относились к славному прошлому не в пример более скептично, чем основная масса населения.

Бривибас торопливо и тщательно набрасывал увиденное на бумаге — полевому работнику требовалось, помимо прочего, мастерство художника.

— Мужчины носят бороды, — заметил он, — у женщин волосы высоко подняты завитками на затылке. Какой период мы видим перед собой?

Ванаи задумчиво нахмурилась.

— Правление Веригаса Второго, — ответила она, наконец.

Дед просиял.

— Отлично! Да, примерно за двести лет до того, как — так называемое! — Альгарвейское восстание разрушило империю. О! — Он перевернул лист в блокноте. — Вот, кажется, началось.

Четверо замызганных кауниан внесли распростертую на носилках женщину — судя по всему, умирающую. Пятый, чуть почище, вел за ними овцу. Он вытащил из-за пояса нож, попробовал лезвие пальцем и, видимо, удовлетворенный, отвернулся от наблюдателей из будущего и принялся колдовать.

— Я же хотел читать по губам! — разочарованно вскричал Бривибас.

Воздев одну руку к небесам, а другой с зажатым в ней кинжалом указав на становой источник, древний маг-лекарь перерезал овце глотку. Когда кровь перестала течь, женщина поднялась с носилок. Теперь она казалась хотя и не вполне здоровой, но все же не столь изнуренной, как за миг до того. Не успела она поклониться своему целителю, как образ прогалины угас, сменившись вполне современными зарослями.

— Даже тогда люди знали, что жизненная сила подкрепляет любое колдовство, — раздумчиво проговорила Ванаи. — А вот о становых жилах не знали и путешествовали верхом, а тяжести возили на телегах…

— Наши предки были превосходными чародеями-практиками, — пояснил Бривибас. — У них не было истинного понимания тех математических взаимоотношений, которые позволяют подчинять колдовские силы. Становые жилы — феномен значительно более тонкий, нежели источники силы, и неудивительно, что древние не сумели ни обнаружить их, ни предсказать их существования. — Он пробормотал по-фортвежски что-то недоброе и вновь перешел на каунианский: — Какая жалость, что я не сумел больше разузнать о тех чарах, которыми пользовался целитель! — Явным усилием воли он заставил себя успокоиться. — По крайней мере, я хотя бы могу определенно зафиксировать существование станового родника и его использование в имперскую эпоху. Посмотрим, что скажет многоученый профессор Фристан на это ! — Он умоляюще простер руки к Ванаи: — Ну скажи мне, какое право имеют эти фортвежцы лезть в историю кауниан?

— Дедушка, они утверждают, что это также история Фортвега, — ответила девушка. — И некоторые из них, сколько я могу судить по книгам и историческим журналам, уважаемые историки.

— Некоторые, — фыркнул Бривибас. — Горстка! Большинство пишет свои труды ради вящей славы Фортвега — тема, поверь мне, лишенная научной ценности.

Он продолжал кипеть всю дорогу до деревни Ойнгестун в десяти милях западней Громхеорта, где обитал вместе с Ванаи, и умолк, лишь выступив на пыльную главную улицу деревни — фортвежцев в Ойнгестуне было вчетверо, а то и впятеро больше, чем кауниан, и снисходительного презрения старшей расы к варварам они как-то не ценили.

Молчание, впрочем, тоже не помогало.

— Эй, старик! — окликнул, выйдя на дощатую мостовую перед пустующей лавкой, ее хозяин. — Весело поиграл со своими призраками?

Он расхохотался, уперев руки в бока.

— Благодарю, — неохотно отмолвил Бривибас на фортвежском. — Превосходно.

Мимо лавочки он прошел с горделивым достоинством обиженного кота. Лавочник только покатился со смеху и протянул скрюченные толстые пальцы, будто хотел ухватить Ванаи за ягодицу. Бескультурные фортвежцы (прилагательное в данном контексте обычно бывало излишним) часто обращали этот жест на одетых в штаны каунианок. Ванаи прошла мимо с таким показным бесстрастием, что перегнувшемуся пополам от грубого хохота лавочнику пришлось прислониться к беленой стене, чтобы не свалиться.

Впрочем, по улицам и корчмам Ойнгестуна шлялось меньше фортвежских бездельников, чем за несколько недель до того: армия всосала их, чтобы бросить на альгарвейский фронт. В ополчение короля Пенды попало и множество ойнгестунских кауниан. Армии все равно, какая кровь течет в твоих жилах, если только ты можешь пролить ее за страну, в которой живешь.

Дом Бривибаса стоял посреди каунианского квартала, на западной окраине поселка. Не все местные кауниане держались границ квартала, а некоторые фортвежцы селились между ними, однако по большей части два племени двигались своими путями, не пересекаясь.

Временами, однако, пути их скрещивались во всех смыслах слова. Всякий раз, заметив рослого, худощавого мужчину с темной бородкой или светловолосую приземистую толстушку, Ванаи ловила себя на том, что жалеет их предков-кауниан. В Ойнгестуне полукровки были редкостью. В Громхеорте — тоже. В суетном — выражаясь словами Бривибаса, «упадочническом» — Эофорвике смешение кровей, как доводилось слышать девушке, подчас принимали в некоторых кругах за обычай.

— Дедушка, — промолвила внезапно Ванаи, когда они уже были на пороге дома, — вы могли бы, если б пожелали, занять пост на кафедре истории Королевского университета. Почему же вы предпочли доживать жизнь в Ойнгестуне?

Бривибас остановился так резко, что девушка едва не налетела на него.

— Почему? — повторил он себе под нос и, поразмыслив, ответил: — Здесь я, по крайней мере, знаю тех фортвежцев, кто недолюбливает меня всего лишь из-за цвета волос. В столице они всегда будут заставать меня врасплох. Иные сюрпризы бывают приятны. Но без таких вот я лучше переживу.

Поначалу Ванаи решила, что в жизни не слыхивала подобной глупости. Но чем дольше она размышляла над ответом, тем разумней он казался.

При всем прочем остров Обуда мог бы даже понравиться рядовому Иштвану. Погода была, на его взгляд, благодатная: уроженцу студеных владений гетмана Залаберского, что в срединном Дьёндьёше, не пристало жаловаться на небеса. Земля здешняя была — опять же по меркам горцев — плодородна. Военная дисциплина Иштвана не смущала: отец поколачивал его суровей, чем сержант. Обуданцы были дружелюбны, а их женщины — еще того лучше. Островитяне неизменно утверждали, что предпочитают жить под рукой Арпада, экрекека Дьёндьёшского, чем при семи князьях Куусамо.

Когда Иштван как-то утром в казарме упомянул об этом, сержант Йокаи нещадно его высмеял.

— Потаскушки они, вот что — заявил сержант. — Два года тому обратно, прежде чем мы вышвырнули куусаман с этой каменюги, здешние — можешь мне поверить — им так же твердили, что рады вусмерть.

— Может, что и так, — пробормотал Иштван.

— Может, не может — было, вот что! — уверенно заявил Йокаи. — И если косоглазые козьи дети выбьют нас снова, обуданцы первыми побегут тех уверять, какие они герои. А если нашим парням не удастся скрыться вовремя — выдадут каждый наш схрон.

Спорить с сержантом — не слишком разумное занятие, если только ты не соскучился по наряду вне очереди. Иштван осушил утреннюю кружку пива — его приходилось возить с родины, потому что дрянь, которую варили на острове, пить было невозможно — на взгляд солдата, ею даже пятна выводить было невозможно, — и вышел.

Казармы стояли на окраине Соронга, самого большого города на острове — из трех ровным счетом, и еще пара деревушек помельче — на полпути к вершине здоровенного холма, который туземцы именовали горою Соронг, отчего у Иштвана делались колики со смеху. Если бы здешние жители увидали, какие пики громоздятся в небе над родной деревней солдата, они бы снесли «гору Соронг» вместе с нелепым именем в море, потому что большего эта жалкая кочка и не заслуживала.

Но поскольку холм оставался на острове самой высокой точкой, то и видно с него было дальше всего. Далеко внизу маячили скудные рощицы, между ними — узкие полосы полей, засеянных пшеницей и ячменем, огороды. За ними то накатывал на берег, то вновь отступал прибой.

Прежде чем попасть в армию, Иштван никогда не видел моря. Бескрайние просторы завораживали его. В синей дымке на горизонте проглядывали очертания соседних островов. В остальном воды простирались в бесконечность, иди докуда хватало глаз — с точки зрения Иштвана, это было одно и то же. Горец привык видеть небо над собой, а не перед собой .

Подняв голову, он заметил в вышине пару кружащих драконов, так высоко, что в размахе великанских крыльев они казались почти точками, будто мошки на расстоянии вытянутой руки. Там, на высоте самых высоких гор Иштвановой родины, воздух становился холоден и жидок. Летчики кутались в меха и шкуры, будто охотники, отправляющиеся за снежным барсом или обнаглевшими горными макаками.

Раздумья его оказались грубо прерваны, когда за спиной солдата возник сержант Йокаи. Иному способу прерывать что бы то ни было сержантов, кажется, не учили.

— Баклуши бьем? — поинтересовался Йокаи. — Позор. Просто позор. Пойди-ка ты лучше выгреби дракошню. Разведчики еще, смотрю, нескоро вернутся.

— Смилуйтесь, сержант! — взмолился Иштван.

Просить милосердия у Йокаи можно было с тем же успехом, что и луну с неба.

— Давай, грабли в зубы — и вперед, — скомандовал неумолимый сержант.

Безделье в любой форме сержант ненавидел. А искусство притворяться занятым по горло бедолага Иштван еще не освоил.

Тихонько ругаясь про себя, рядовой уставным быстрым шагом — потому что сержант всю дорогу буравил ему спину взглядом — направился к дракошне, где, натянув кожаные рукавицы по локоть и такие же поножи поверх башмаков, вооружился граблями, метлой и ведрами.

Турул, старший драконер, хихикнул, глядя на мрачного солдата.

— Ну и как ты сегодня наряд заработал? — спросил он.

— Дышал, — огрызнулся Иштван.

Турул хихикнул снова.

— Ты, это, за работой постарайся не дышать, а то пожалеешь потом.

— Я уже жалею, — буркнул Иштван, отчего драконер расхохотался в голос.

Самому Иштвану было не смешно. Убирать навоз за конями или единорогами — работа грязная и мерзкая. Убирать навоз за драконами было еще и опасно.

Солдат торопливо вываливал в ведро тяжелые лепешки и сгребал в кучу грязную солому, старясь, чтобы смрадная — куда более смрадная, чем простые конские яблоки, — слизь не попала на голую кожу. Сера и ртуть, которыми наравне с мясом питались гигантские ящеры, делали их выделения не только вонючими, но и едкими, а для тех, кому приходилось годами иметь дело с драконами, — вдобавок и ядовитыми. Выражение «безумен, как драконер» вошло в пословицу, хотя при Туруле Иштван не осмеливался его употреблять.

Когда пара капель драконьей мочи брызнула на руку выше рукавицы, солдат выругался. Мерзкая дрянь обжигала, словно кислота — нет, она и была кислотой. Иштван поспешно стер капли чистой соломой из кучи в углу дракошни, и все равно остался скверный красный волдырь.

Меднокожий обуданский мальчишка наблюдал за его работой, широко раскрыв глазенки. Драконы завораживали туземцев. Даже дикие ящеры редко встречались вдоль длинной цепи островов, протянувшейся между Куусамо и западным побережьем Дерлавая, а уж о том, чтобы приручить их, островитяне и помыслить не могли. То, что человек мог взмыть на спине дракона к самым небесам, служило для них источником неизменного трепета и восхищения.

Иштван, впрочем, не любил, когда у него стоят за спиной. Подхватив рукавицей комок драконьего навоза, он сделал вид, что сейчас запустит в мальчишку ядовитым снарядом. Маленький островитянин сбежал, заливаясь хохотом.

Иштван усмехнулся и сам. Настроение его понемногу исправлялось. Грабли и метлу он вернул Турулу, ведра опорожнил в особую канаву, вырытую глубже, чем солдатские выгребные ямы, и дальше от текучей воды, и только тогда со вздохом облегчения снял поножи и рукавицы, чтобы повесить на гвоздик.

Солдат не успел еще отойти от дракошни, когда увидел, что к свежевычищенному загону снижается кругами его обитатель.

— Снова все загадишь! — рявкнул он, погрозив летучему зверю кулаком. — Сам и выгребай!

Турул расхохотался — наверное, решил, что это смешно. Иштван был совершенно серьезен.

Приземляясь, дракон захлопал крыльями так, что солдата едва не сбило с ног ветром. Летчик выпрыгнул из седла и, торопливо накинув посадочную цепь на железный кол посреди загона, ринулся прочь.

— Эй, кто тебе задницу подпалил? — бросил Турул ему в спину.

— У нас скоро будет компания! — ответил летчик, махнув рукой на восход и, не тратя лишних слов, умчался давать отчет начальству — что именно за компания и как скоро появится.

Главное было ясно и так: куусамане. В окрестностях Обуды сходилось несколько становых жил. Потому-то Дьёндьёш и Куусамо продолжали войну за остров. Туземные колдуны не открыли чародейных жил — их лодки двигались за счет ветра или весел, как рыбачьи челны, качавшиеся сейчас близ берегов.

— Если бы мы не сражались в то же самое время с ункерлантцами, мы бы так врезали Куусамо, что семь князей зареклись бы нам перечить, — с жаром заявил Иштван.

Турул пожал плечами.

— Если бы все семеро князей пришли хоть раз к согласию, они могли бы врезать нам. Ни они, ни мы не бросаем все силы на эту войну — по мне, так оно и к лучшему.

— Да пропади оно пропадом, коли так! — воскликнул молодой горец.

— Бьюсь об заклад, вербовщики при виде тебя ухмылялись до ушей. — Турул тоже ухмыльнулся, но выглядело это не слишком приятно.

Иштван выкинул циничного драконера из головы — барабаны забили тревогу. Солдат поторопился за жезлом, чтобы не опоздать к построению перед тем, как его направят на боевой пост, и по дороге едва не сбил с ног нескольких товарищей, тоже усиленно изображавших из себя опытных бойцов. Как и сам Иштван, которого то цепенил ужас, то окатывала яростная горячка, они никогда не бывали в бою.

Обуданцы в бою бывали, хотя не принимали участия, и высказывали свое мнение на этот счет вполне однозначно — жители покидали Соронг. Одни направлялись к вершине холма, другие, наоборот, стремились скрыться в лесу. Иные волокли на спинах мешки из грубой холстины, куда уместили свои пожитки, большинство же снялись с места налегке, в чем были.