— Силы горние, — прошептал Гаривальд. — Я умею летать.

Бембо поднял тонконогий бокал.

— За вас, красавица, — промолвил он, лучезарно улыбаясь сидящей напротив Саффе.

Художница подняла бокал в ответ.

— За твою умную мысль и за премию, которой капитан Сассо тебя наградил.

Поскольку часть премии пошла на то, чтобы вывести Саффу в ресторацию, Бембо с удовольствием за это выпил. Жандарм надеялся только, что премия — не единственная из причин, по которой художница позволила наконец угостить ее ужином. Если же она была настолько меркантильна… сейчас об этом лучше не думать. Он отпил еще глоток вина — лучшего, чем позволял себе обычно.

— Да, растем помаленьку, — согласился он.

В глазах Саффы промелькнул опасный огонек. Впрочем, какое бы ядро она ни закляла про себя, швырять его жандарму на голову художница пока не стала.

— Может быть, — отозвалась она после секундной заминки. — Ты не стал лапать меня в ту же минуту, как я переступила порог квартиры. Большое достижение.

— Откуда тебе знать? — возмутился Бембо, с видом оскорбленного достоинства прижимая ладонь к израненому сердцу. — Ты никогда прежде не позволяла встретить тебя у дверейю

— Я смахиваю на такую дуру? — поинтересовалась Саффа, заставив Бембо изобразить еще одну пантомиму.

Когда художница смеялась, обнажались ровные, белые, очень острые зубки. Жандарм призадумался: пошла она на свидание в надежде хорошо провести время (будь то в стоячем положении или лежачем) или же намеревалась запустить в размякшего поклонника коготки? В последнем случае Саффа тоже хорошо проведет время, а вот Бембо вряд ли понравится.

— Приятно видеть ночной город снова в огнях, — заметил он, чтобы отвлечься.

— Правда, — согласилась Саффа. — Мы слишком далеко на север от побережья, чтобы лагоанские драконы смогли долететь сюда, а остальных врагов мы разбили. — В голосе ее звучала гордость. Художница глянула на Бембо с большей теплотой, чем ему привычно было видеть. — И ты тоже помог стране — заметив этим проклятых кауниан с крашеными волосами.

Прежде чем Бембо успел во всех подробностях рассказать, какой он бдительный и мудрый, официант принес ужин — возможно, оно было и к лучшему. Саффа заказала форель, Бембо — утиные грудки в винном соусе. Обычно он питался не столь роскошно — не мог себе позволить. Но раз уж он разрешил себе пороскошествовать, этим следовало воспользоваться. За ужином они с Саффой приговорили еще бутылку вина.

Потом, по дороге в театр, художница позволила приобнять ее за плечи, а через несколько шагов — и за талию. Но когда рука Бембо якобы случайно коснулась ее груди, Саффа — тоже якобы случайно — наступила жандарму на ногу всем весом.

— Извини, — пробормотала она тоном, который нельзя было понять иначе, как «Не искушай судьбу». Изрядно нагрузившийся Бембо тут же попытал удачу еще раз — и пострадал очередной мозолью, после чего до него дошло, что Саффа на что-то намекает.

Капельдинер в театре глянул на Саффу с восторгом, а вот на рубашку и килт, которые Бембо считал парадными, косился весьма многозначительно. Тем не менее билеты, которые предъявил жандарм, давали ему и его спутнице право на пару не худших мест, и что бы там не думал капельдинер о его гардеробе, ему пришлось проводить зрителей в зал.

— Надеюсь, представление понравится вам, сударь. И вам, госпожа, — промолвил капельдинер, склоняясь к руке Саффы.

Бембо дал ему на чай — больше ради того, чтобы избавиться от надоеды, чем по доброте душевной. Саффа вновь позволила жандарму приобнять ее, но теперь у Бембо хватило соображения не распускать руки. Люстры под потолком гасли. На сцену выходили актеры.

— Я знал, что сегодня будет очередная костюмная драма, — прошептал Бембо.

— Они сейчас в большой моде, — ответила Саффа вполголоса. Ее жаркое дыхание обожгло жандарму ухо.

На сцене лицедеи в соломенно-желтых париках изображали древних кауниан, что плели нескончаемые заговоры с целью не допустить в империю бесстрашных и мужественных альгарвейцев, а женщины их падали в объятья альгарвейских вождей при каждом удобном случае. Сюжет словно сошел со страниц любого из исторических романчиков, к которым Бембо в последнее время пристрастился. Вместе со всем залом жандарм заулюлюкал, когда из-за скрывающей постель ширмы полетели блузка и брюки каунианской придворной дамы.

— Думаешь, в те времена и правда все так было? — спросила Саффа, когда спектакль закончился.

— Должно быть, — ответил Бембо. — А как иначе мы смогли бы победить клятых кауниан?

— Не знаю, — призналась художница и совершенно искренне зевнула. — Проводи меня домой. Нам обоим на работу завтра.

— Обязательно было напоминать? — пробурчал Бембо, хотя и знал, что она права.

В дверей квартиры художница разрешила ее поцеловать — точней говоря, сама поцеловала Бембо, замурлыкав и потянувшись по-кошачьи в его объятиях. Но когда жандарм попытался запустить руку ей под юбочку, Саффа ловко увернулась.

— Как-нибудь в другой раз, — шепнула она. — В другой раз… но не сегодня.

Она чмокнула жандарма в кончик носа, потом проскользнула в распахнутую дверь и захлопнула ее, прежде чем Бембо успел последовать за ней.

Разозлился жандарм куда меньше, чем следовало бы. Хотя уложить Саффу в постель ему не удалось, он подобрался к заветной цели ближе, чем ожидал, — и пострадал при этом меньше, чем рассчитывал. Вечер прошел не идеальным образом (тогда художница сама полезла бы Бембо под юбку), но совсем неплохо.

На следующее утро у него был такой счастливый вид, что сержант Пезаро при взгляде на него сам ухмыльнулся.

— И чем это ты занимался вчера? — полюбопытствовал толстяк. Можно было подумать, что в основном случившееся ему уже известно, но вот детали не самого приличного свойства крайне интересны. Допросы он вел с отменным искусством, будь то преступники или его же сослуживцы.

Поскольку неприличные детали поведать ему Бембо не мог, а придумывать опасался — тогда Саффа его точно прибьет, если не хуже того, жандарм ответил только:

— Дворянин сделает все, чтобы защитить репутацию дамы.

— С каких это пор ты заделался дворянином? И, если уж на то пошло, с каких пор Саффа стала дамой? — Пезаро не пытался залезть художнице под юбку, поэтому мог говорить что ему вздумается. Бембо только плечами пожал. Сержант буркнул под нос что-то нелестное и продолжил: — Ну ладно, не хочешь — не говори. Выбивать дубинкой не буду, не наш контингент. В общем, добрая работенка нам сегодня подвалила, всему участку.

— А? — Бембо навострил уши и томно попытался вытянуться по стойке «смирно». — Что случилось, сержант?

— Сгоняем всех клятых кауниан в городе, — с удовольствием провозгласил Пезаро. — Уже за полночь пришел по хрусталику приказ из Трапани, из министерства защиты державы. С тех пор как ты поймал чучелок с крашеными кудрями, высокие чины по потолку бегают. Король Мезенцио решил, что нельзя позволить каунианам свободно по улицам разгуливать… ну, мы и не позволим. По всей Альгарве их собирают.

— Неплохо придумано, — заметил Бембо. — Пари держу, мы от уймы шпионов избавимся. Еще в самом начале войны надо было это сделать, если кто хочет знать. Занялись бы этим в первые месяцы, так, скажу я, вонючие елгаванцы вполовину так близко не подобрались бы к Трикарико.

— Кому какое дело, что ты думаешь, — буркнул Пезаро и осекся: после того как Бембо обнаружил, что кауниане красят волосы, это была уже не совсем правда. Фыркнув при нелепой мысли, что Бембо придется принимать всерьез, сержант продолжил: — Когда бы этим ни стоило заниматься, а взялись только сейчас. Есть списки известных кауниан, и мы отправим констеблей по этим адресам — парами, чтобы никто не попал в неприятность. Кто будет сопротивляться — пожалеет. — Он стиснул пухлую ладонь в кулак.

Бембо кивнул, посмеиваясь про себя. Слова Пезаро прозвучали так грозно, будто сержанту самому предстояло собирать кауниан по всему городу, а не посылать за этим простых жандармов вроде Бембо. За этой мыслью последовала другая, более важная:

— А с кем меня поставите?

— Сейчас по списку проверю. — Пезаро провел по бумаге толстым пальцем. — Пойдешь с Орасте. Годится?

— Еще бы, — отозвался Бембо. — Этот не струсит. И мы с ним раньше один раз, можно сказать, работали — он помог мне задержать того типа, Балозио, помните?

— Вспомнил, когда ты о нем сказал, да, — согласился Пезаро.

Двери участка распахнулись. Вошел Орасте, широкоплечий, словно фортвежец.

— Вот тебя-то я и ждал! — радостно воскликнул Пезаро и объяснил жандарму то, о чем уже рассказывал Бембо.

Выслушав, Орасте почесал в затылке и кивнул.

— Давайте список, сержант, — пророкотал он, — и мы им займемся. Готов, Бембо?

— Ага.

Бембо вовсе не чувствовал себя готовым к подвигам, но другого ответа дать не мог. Он рад был оказаться в одной паре с Орасте именно потому, что Орасте никогда и ни от чего не отступал. От службы — в том числе.

Первыми в списке кауниан значились Фальсироне и Эвадне.

— Имена-то не ковнянские, — заметил Орасте и пожал плечами. — А и не важно, как они зовутся. Раз ковняне — так и пошли вон.

Когда жандармы ворвались в парикмахерский салон, Фальсироне и Эвадне уставились на них в изумлении. Когда Бембо объяснил, зачем явились стражи порядка, изумление сменилось ужасом.

— Ты же говорил, — завизжала Эвадне, тыча в жандарма пальцем, — что у нас не будет неприятностей, негодяй!

— У вас не из-за этого неприятности, — возразил Бембо, пытаясь придушить выползающую откуда-то из темных глубин совесть. — Простая предосторожность, покамест война не кончится.

Ничего подобного ему не говорили, но мысль показалась жандарму вполне разумной.

Орасте звонко шлепнул дубинкой по ладони.

— Пошевеливайтесь, — хладнокровно бросил он.

— А как же наши вещи?! — простонала Эвадне, взмахом руки обводя салон и все его содержимое.

Бембо покосился на Орасте. Плечистый жандарм взирал на парикмахерскую чету без всякой жалости. Бембо решил, что и ему проявлять снисхождение не годится.

— Жертвы боевых действий, — отрезал он. — Пошли. Некогда с вами возиться.

Жалуясь громко и горестно — и ничем не отличаясь в этом от почтенных альгарвейцев, — Фальсироне и Эвадне двинулись за ним. Жандармы довели их до городского парка, где Бембо провел немало скорбных часов на тренировках ополчения. Там задержанными занялись другие стражники и солдаты.

— Следующий! — скомандовал Орасте.

Следующим оказался известный ресторатор. Теперь Бембо понял еще одну причину, по которой начальство отправляло жандармов на дежурство парами: так их сложнее было подкупить. Под взглядом Орасте, будто искавшего малейшего повода избить каунианина до полусмерти, бедолага даже не вспомнил о деньгах и последовал за жандармами кротко, словно агнец к алтарю. Бембо вздохнул про себя. Лично он проявил бы больше снисхождения.

Когда они с Орасте добрались до третьего по списку заведения, то оказалось закрытым. Орасте нахмурился.

— Обогнал нас кто-то, — заключил он. — Вот сволочи!

— Вряд ли, — возразил Бембо. — Думаю, слухи по городу пошли. Многие чучелки решат испариться потихоньку.

— Поймаем, — предрек Орасте. — Рано или поздно всех выловим.

К закату жандармы согнали в участок несколько сот кауниан. Еще столько же, однако, избежали облавы.

— Хорошо поработали, парни, — объявил, несмотря на это, капитан Сассо. — Королевство наше давно нуждалось в доброй чистке, и мы — те, кому под силу его перетряхнуть. Когда мы покончим с этим, когда завершится война, в Альгарве станет легче дышать.

— Верно сказано, — пробурчал Орасте, и Бембо согласно кивнул.

Иштван начинал тосковать по тем денькам, когда самым скверным, что мог сделать с ним сержант Йокаи, было отправить солдата ворочать драконий навоз или таскать мешки за приезжим лозоходцем. Теперь Йокаи был мертв — разорван на части упавшим слишком близко куусаманским ядром. С практической точки зрения Иштван занял его место, хотя сержантских нашивок ему не вручили. Он был ветераном битвы за Обуду, а солдаты под его началом — зелеными новичками. Умение оставаться в живых давало ему больше власти над ними, чем воинский чин.

— Вон, — указал он на заросли кустарника. — Эти ягоды не портятся, даже когда высохнут на ветках, как сейчас. Собирайте сколько можете — одним звездам ведомо, когда нам подвезут пайки.

— А как эти ягоды зовутся? — поинтересовался один из новичков, тощий мужичонка в очочках по имени Кун.

— Прах меня побери, коли я знаю, — ответил Иштван. — Обуданцы их называют как-то, да я не разобрал. Да и какая разница? Главное, что, как я говорю, жрать их можно. Пайки до передовой так редко доходят, что я бы и козла сожрал, если бы встретил на тропе.

Кое-кто из солдат со смехом кивнул. Других едва не стошнило. Иштван, невзирая на похвальбу, вовсе не был уверен, что станет есть козлятину. Только изголодавшийся до полусмерти дьёндьёшец осмелился бы задуматься об этом — изголодавшийся или предавшийся пороку. Когда Иштван был еще мальчишкой, в соседней долине поймали четверых за ритуальной трапезой из тушеной козлятины после того, как те убили — надругавшись вначале — беременную женщину. Когда преступников похоронили живьем, никто не вызвался начать войну между кланами. Даже семьи их полагали, что кара была заслуженной — скорее за пожирание козлятины, чем за все остальные преступления.

— Имена всегда имеют значение, — промолвил Кун, кашлянув пару раз. — Имена — часть ткани бытия. Если бы твое имя было иным, ты и сам был бы иным человеком — как и я, как любой из нас. То же, несомненно, относится и к этим ягодам.

Начинал он — и никому не давал забыть об этом — подмастерьем чародея. А еще он был большим путаником, какими обычно изображают молодых волшебников в сказках. Иштвана поражало, как очкарик остается в живых в то время, когда лучшие солдаты гибнут рядом. Иной раз, чтобы заткнуть Куна, приходилось делать вид, что ты его в упор не понимаешь. Иштван применил этот способ.

— Если бы эти ягоды звались по-иному, я-то остался бы тем кто есть.

— Я не это имел в виду! — выпалил Кун, возмущенно глядя на Иштвана поверх очков. — Я хотел сказать…

Он запнулся, глуповато озираясь, словно ему только сейчас — с изрядным опозданием, но Иштвана удивило, что это вообще случилось — пришло в голову, что ветеран может шутить.

Прежде чем ветеран успел поставить ученика чародея на место, на позицию их роты посыпались ядра. Солдаты под его началом достаточно долго пробыли на Обуде, на фронте, чтобы усвоить, как положено поступать в таких случаях. Иштвану показалось, что он первым растянулся на земле, но остальные последовали его примеру почти сразу.

Земля задрожала. На спину солдату посыпались листья и ветки; кто-то выругался, проклиная свалившийся ему на ногу тяжелый сук.

— Эй! — гаркнул Иштван, пытаясь перекричать разрывы ядер и треск дерева. — Это мы пытаемся прихлопнуть куусаман или наоборот?

— Если хочешь, могу погадать, — вызвался Кун.

— Не стоит. — Иштван замотал головой, пытаясь вытряхнуть из-за уха колкую веточку. — Если нас накроет разрывом — какая разница, от чего умирать?

С этим Кун никак не мог поспорить — и чудесным образом спорить он не стал.

Над верхушками деревьев разнесся визг дракона. Скорей, с тоской подумал Иштван, куусаманского, нежели пестроцветного дьёндьёшского. Косоглазые возили ящеров с востока на кораблях, в то время как дьёндьёшцам приходилось перебрасывать их над океаном с острова на остров. А поскольку до удаленной Обуды звери добирались уже измотанными, куусаманские драконы обыкновенно одерживали над ними верх.

— Хотел бы я, чтобы мы сумели отогнать куусаманский флот от здешних берегов, — пробормотал Иштван, вжимаясь лицом в грязь. — Хотя косоглазые недоноски, козьи дети, небось мечтают отогнать наш флот от проклятого острова.

Порой (обыкновенно ночью, ибо высовываться из укрытия при свете означало предложить куусаманскому снайперу поджарить тебе мозги) Иштван наблюдал, как обмениваются выстрелами боевые корабли на горизонте. До сих пор ни одной стороне не удалось помешать другой перебросить подкрепления своим силам на Обуде. Немало кораблей, однако, превратилось при этом в щепки и металлолом. Солдату стало любопытно: какая из сторон дольше сможет позволить себе подобный обмен?

В небе слышался многоголосый визг, потом бульканье, словно целую роту разом стошнило, — дракон плевался огнем. Яростный визг сменился воплем. Последовал грохот: тяжелая туша проломила полог ветвей над головами дьёндьёшских солдат и забилась невдалеке в предсмертных корчах.

Иштван вскочил на ноги.

— За мной! — скомандовал он. — Прикончим клятую тварь, покуда она пол-леса не подпалила! И с летчиком разберемся. Может, он себе шею не свернул — падать невысоко было.

— Если он куусаманин, то пожалеет, что жив остался, — поддержал Соньи. Когда косоглазые островитяне вторглись на Обуду, парень был еще зеленым новобранцем. Теперь он превратился в ветерана.

— А то ж, — согласился Иштван. — Или мы его прикончим, или отправим в тыл на допрос. — Обыкновенно солдат выбрал бы второе, но последние пару дней связь со штабом была потеряна, и куда отправить пленника, даже если того удастся захватить, Иштван не знал.

Да и взять летчика живым, как он понял, будет непросто. Дракон хотя и рухнул с небес, но был еще вполне жив: должно быть, кроны деревьев смягчили его падение, и теперь казалось, что тварь пытается повалить весь лес в пределах досягаемости. Огнем, однако, ящер не плевался, и это говорило о том, что летчик остается в седле — без непрестанного пригляда дракон спалил бы все вокруг себя.

Кун указал вперед.

— Вот он, — пробормотал подмастерье чародея без нужды: никому, кроме дракона, не мог принадлежать огромный чешуйчатый хвост, изображавший сейчас не то цеп, не то стенобитное орудие. Во все стороны летели щепки.

— Окружайте его, — скомандовал Иштван. — Цельтесь в глаза или в пасть. Рано или поздно мы его прикончим. И посматривайте за седоком. Пока вы будете палить в ящера, летчик может палить по вам.

— Нахожу это крайне маловероятным, — сообщил Кун, но Иштвана послушался, так что ветеран не мог даже обругать его за неповиновение. Впрочем, Иштван и так не мог наложить взыскание ни на кого — неудобство, вызванное невысоким чином.

Чтобы окружить ящера, дьёндьёшцам пришлось расступиться весьма широко — чудовище до сих пор пыталось повалить лес вокруг себя. Самые старые деревья не поддавались. В остальном тварь действовала весьма успешно — бешеный бегемот обзавидовался бы учиненному разгрому.

Иштван осторожно выглянул из кустов. Действительно, ящер был куусаманский, разрисованный небесно-голубым и густо-зеленым. Правое крыло и бок почернели и обуглились. Без сомнения, поединок в воздухе выиграл дьёндьёшский дракон. Однако куусаманин, каким-то чудом удержавшийся в седле у основания шеи, казалось, не пострадал. В руках летчик сжимал короткий жезл, оглядывался нервно во все стороны, ожидая худшего.

На миг Иштван подумал недоуменно, что летчику следовало бы спешиться и затеряться в лесу, но потом солдат сообразил, что ящер, скорей всего, придавит седока, если тот вздумает слезть. Вскинув к плечу жезл, дьёндьёшец прицелился. Но не успел он выпустить огненный луч, как куусаманин выстрелил, но в другую сторону и, судя по хриплому вскрику из глубины леса, попал.

Когда Иштван метнул в куусаманина огненный луч, летчик дернулся, словно от удара. Но даже если выстрел Иштвана попал в цель, разделаться с врагом солдату не удалось. Летчик ударил дракона жезлом, точно стрекалом, и тварь, хотя и раненая, повиновалась. Титаническая башка обернулась к Иштвану, стряхивая выстрелы с огнеупорной чешуи. Челюсти раздвинулись невероятно, невозможно широко, и луженая глотка изрыгнула поток жидкого огня — прямо Иштвану в лицо.

Солдат решил, что ему настал конец. Хотя в небе светило солнце, он вскинул голову, пытаясь разглядеть звезды, которые примут его дух в посмертии. Но поток огня не долетел до цели. Занялись рухнувшие стволы и кустарник. Солдат заслонился от хлестнувшего в лицо жара, однако текучий драконий огонь не коснулся него. Спотыкаясь, Иштван отступил. Горло его болело, опаленное единственным глотком печного жара.

Со сдавленным кашлем он отошел с пути пожара. Пламя будет распространяться, но не быстро — на Обуде в последние недели лил дождь, и лес промок до последней жилки. Дракон лениво отвернулся от Иштвана и снова плюнул огнем. Мучительный вопль возвестил о том, что в этот рад его жертве не повезло.

Иштван снова открыл огонь по летчику, и товарищи последовали его примеру. Наконец, когда словно вечность прошла, куусаманин распростерся на драконьей спине. Жезл выпал из разжавшихся пальцев. Дракон, почуяв свободу, принялся плеваться огнем во все стороны — пока не иссяк запас жидкого пламени.

После этого разделаться с колоссальным ящером оказалось довольно просто, поскольку дьёндьёшцы смогли приближаться к нему без опаски. Когда чудовище раззявило пасть, собираясь окатить пламенем Соньи, тот прожег лучом мягкое небо и кости черепа, испепелив крошечный мозг. Голова дракона поникла, а туловище еще подергалось немного — тварь была слишком глупа, чтобы понять, что ее убили.

Оказавшийся рядом Кун кивнул Иштвану. Тот кивнул в ответ, вздрогнув в изумлении: ему почему-то казалось, что дракон сжег очкарика.

Ученик чародея тоже выглядел удивленным.

— Ты был прав, — заметил он, указывая на мертвого куусаманского летчика. — Эти бесенята взаправду умеют драться.

— Еще бы, — хмыкнул Иштван. — Если бы не умели, как думаешь, сколько времени нам понадобилось бы, чтобы вышвырнуть их с острова?

— Мы их уже один раз вышвырнули с острова, — напомнил Соньи. — Так вернулись, козьи дети. — Он примолк. — Наверное, это о них что-то да говорит.

— Угу, — согласился Иштван. — Они не дьёндьёшцы, конечно, не прирожденные воины — но они мужчины. — Вытащив из-за пояса нож, он двинулся к огромной туше. — Звездами клянусь, я выдерну у этой твари пару зубов. И когда вернусь в родную долину, на шее у меня будет висеть на цепочке драконий клык. Это должно заткнуть тамошних громил.

Он улыбнулся в предвкушении.

Иштван оказался не единственным, кто прихватил сувенир. Кун вырезал из пасти ящера даже несколько клыков.

— Должны пригодиться в чародейском ремесле, — объяснил он. — А как верно подметил Иштван, повешенный на шею зуб дракона служит прекрасным оберегом от хулиганов.

— Мы их заработали. — Руки Соньи были в крови, и вместе с Иштваном он пытался оттереть их пучком травы. Даже кровь дракона обжигала.

— Да, заслужили честно, — поддержал Иштван. — Теперь будем надеяться, что сумеем выгнать куусаман с этого вонючего островка и заполучим его сами.

Миг спустя он пожалел, что высказал надежду, а не полную уверенность. Но, к добру или худу, он слишком долго воевал, чтобы оставаться полностью уверенным в чем-либо.

Под ногами у Леудаста чавкала грязь. То, что у фортвежцев звалось дорогами, ничем не отличалось от ункерлантских трактов: в сухую погоду — пыль, в дождь — болото.

— Погоди, пока снег пойдет, — посулил сержант Магнульф. — Подморозит, так грязь схватится.

— Угу, — согласился Леудаст. — Но зимы здешние помягче, чем у нас на дальнем юге. Бураны один за другим не идут. Так, заглядывают порой.

— И верно — ты же из здешних краев, да? — вспомнил Магнульф.

— С запада, конечно, — ответил Леудаст. — Миль полста, может, сотня от старой фортвежской границы. Но на юг — не дальше здешнего, и погода в наших краях почти такая.

— Бедолаги, — заключил Магнульф, отчего вся рота с Леудастом во главе разразилась хохотом. Отсмеявшись, солдат так и не понял, с какой стати. На большей части Ункерланта погода была суровее здешней или той, к которой он привык с детства.

— Одно хорошо в дождь, — заметил рядовой Гернот, — клятые альгарвейцы вряд ли по такой погоде на нас набросятся.

— Да они в грязи утонут, — отозвался Леудаст.

Товарищи его закивали. Некоторые рассмеялись, но лишь немногие. Большинству хватило ума понять, что в случае нападения альгарвейцев они сами будут тонуть в грязи.

Магнульф указал куда-то вперед:

— Вон, кажется, деревня, где нам приказано остановиться на ночлег. Ну и жалкая же дыра!

Проглянувшая сквозь пелену дождя деревенька и впрямь выглядела непривлекательно. Крытые соломой домишки мало отличались от того, в каком жил Леудаст. прежде чем печатники загребли его в войско конунга Свеммеля. Два строения были попросторнее остальных. Леудаст даже знал, какие: кузня и корчма. Но вид деревушка имела заброшенный и убогий. Ни белить, ни красить стены домов никому в голову не приходило уже давно. Жалкие пучки травы торчали из земли тут и там, словно последние волоски на голове паршивого.

— Силы горние, — пробормотал Гернот. — Кому же в голову придет жить на такой свалке?

В отличие от большинства своих товарищей, его печатники забрали не из деревни, а с улиц Котбуса. О том, чем именно он занимался на улицах Котбуса, солдат предпочитал не упоминать, отчего Леудаст, понятное дело, заключил, что у Гернота есть на это веская причина.

— Всяко лучше, чем под скатками ночевать, — заметил сержант.

— Вроде того, — отозвался Леудаст, пожалев, что выходит неубедительно. «Может, это из-за дождя?» — мелькнуло у него в голове. На ясном солнце деревня должна была выглядеть лучше… потому что хуже некуда.

Когда ункерлантские солдаты вышли к околице, в деревне забрехал пес. Потом еще один и еще, и наконец над крышами понесся лай и вой, словно из лесу вырвалась волчья стая. Здоровый пес, больше похожий на волка, с рычанием побрел солдатам наперерез, не обращая внимания на окрики и ругань. Кто-то запустил ему в морду комком грязи. Пес визгливо тявкнул от неожиданности и уселся в лужу.

— Молодцы, — одобрил Магнульф. — Иначе пришлось бы пристрелить поганую псину.

Остальные псы оказались не столь дерзки, за что Леудаст был благодарен судьбе. Брехать они, впрочем, не перестали. Распахивались двери избенок. Крестьяне выходили на крылечки, не выступая из-под козырьков крыш и застывали, глядя на проходящих мимо солдат. Если бы не пышные усы мужчин, местные обитатели сошли бы за ункерлантцев.

Леудаст покачал головой. Теперь, когда война конунгов-близнецов давно завершилась, крестьяне взирали бы на солдат с жалостью, а не с тоскливой ненавистью, как жители этой деревни.

Магнульф подтолкнул его локтем:

— Ты лучше разберешься в их болтовне, чем любой из нас. Объясни, зачем мы явились.

— Слушаюсь, сержант, — покорно отозвался Леудаст.

Обыкновенно близкое сходство его родного наречия с фортвежским приходилось весьма кстати — солдату не составляло труда объяснить корчмарям, чего он хочет, а в последней деревне, где стояла его рота, Леудаст уговорил не очень страшную девицу переспать с ним. Но порой эти преимущества приходилось отрабатывать.

— Кто здесь староста? — спросил он у деревенских.

Никто не ответил. Никто не сдвинулся с места.

— Что они, не понимают? — спросил Магнульф.

— Все понимают, сержант, только говорить не хотят, — ответил Леудаст. — Ну, это мы поправим. — Он снова обратился к фортвежцам: — Мы остаемся. Скажите, кто у вас староста. Мы поселим в его доме больше солдат.

Сержант хохотнул — и не он один. Леудасту не попадалась еще в Ункерланте деревня, где староста пользовался всеобщей любовью. Сколько он мог судить, в Фортвеге дела обстояли похожим образом.

И действительно — несколько крестьян обернулись к суровому старику с пышной сизой бородой. Тот злобно поглядывал то на ункерлантцев, то на односельчан, словно не в силах был решить, кого ненавидит больше. У жены его, стоявшей рядом, сомнений не имелось — если бы взгляды могли убивать, в деревне души живой не осталось бы.

— Ты староста? — спросил Леудаст.

— Я староста, — согласился фортвежец. — Арнульфом звать. — Имя было почти ункерлантское. — Чего вам надо?

Теперь, заговорив с оккупантами, он изъяснялся неторопливо и внятно, чтобы Леудаст мог его понять. Говорил он, как человек образованный, чего Леудаст никак не ожидал от старосты такой глухой деревни.

— Мы остаемся здесь, — ответил Леудаст. — Покажи дома, где мы можем жить.

О том, чтобы расквартировать дополнительно нескольких человек у Арнульфа, речь уже не шла.

— Надолго пришли? — поинтересовался староста.

Леудаст пожал плечами:

— Пока командование не перебросит.

Жена Арнульфа завыла, жутко оскалившись.

— Да это на целую вечность! — Она повисла у мужа на рукаве. — Прогони их. Пускай уходят!

— И как ты предлагаешь мне это сделать? — поинтересовался староста с запоздалым раздражением.

Женщина выпалила несколько слов по-фортвежски так быстро и невнятно, что Леудаст ничего не понял. Арнульф замахнулся на нее кулаком. Старостиха огрызнулась. Несколько ункерлантских солдат за спиной Леудаста зафыркали. Они — или их односельчане — так же добивались покорности своих жен.

— Покажи, где мы можем жить, — повторил Леудаст. — Или мы выберем квартиры сами.

Физиономия Арнульфа ничего не выражала. Солдат попробовал снова, заменив «квартиры» на «дома». Теперь староста понял, хотя и не обрадовался этому.

— Сколько домов? — спросил он, хмурясь еще сильней.

Леудасту пришлось обратиться к сержанту.

— Пять домов, — ответил он, подняв для наглядности ладонь и растопырив пальцы. — По двое наших ребят на избу, — пояснил он капралу, — и здешние побоятся с ними связываться.

— И кормить вас прикажете? — проговорил Арнульф, как бы надеясь, что капрал возразит ему. Леудаст промолчал. — Всей деревней скинемся, — со вздохом заключил староста и принялся выбирать, кому терпеть постояльцев.

Все пятеро пострадавших орали, ругались, топали ногами, и ничем это для них не кончилось. Жена Арнульфа провизжала что-то такое, чего Леудаст опять не разобрал, однако деревенские разом унялись. Возможно, перспектива терпеть в доме ункерлантских солдат никого не радовала, но старостиха явно была для них страшнее.