Глава 13

Талсу окапывался, словно одержимый. Из-под лопаты его приятеля Смилшу земля летела фонтаном. Варту, бывший лакей покойного полковника Дзирнаву, тоже размахивал лопатой. Весь полк словно обезумел — казалось, будто все солдаты в нем вообразили себя кротами. По западным взгорьям хребта Братяну в землю зарывалась вся армия Елгаванского королевства.

— Вот тебе и встретились с фортвежцами посреди Альгарве, — бормотал Талсу, швыряя землю через плечо лопату за лопатой. — Вот тебе и взяли Трикарико. — Еще лопата. — Вот тебе и добились хоть чего-нибудь. — Еще лопата. — Только и ждем, чтобы альгарвейцы нам врезали.

Смилшу оглянулся — нет ли поблизости офицеров? — и пробормотал вполголоса:

— Силы горние свидетели, по мне, так благородные наши — просто толпа олухов. Да только в этот раз они, может, и правы. А что, если вонючие рыжики нам врежут, как Валмиере только что? Ты не думаешь, что лучше бы нам подготовиться?

Как и Талсу, за разговором он не прекращал работать.

— Как это они могут по нам пройтись, точно в Валмиере? — поинтересовался Талсу. Он ткнул пальцем на восход. — Нас горы прикрывают, если ты не заметил. Посмотрел бы я, как альгарвейцы возьмутся с ходу их одолеть!

Варту отставил лопату и вытер ладони о штаны.

— Валмиерцы про свои холмы тоже так говорили, — заметил он. — Они ошиблись. А ты с чего взял, что так уж прав?

— Братяну — это тебе не холмы какие-то! — горячо ответил Талсу. — Как это альгарвейцы с налету возьмут перевалы?

— Не знаю, — отозвался Варту. — Бьюсь об заклад, и генералы наши не знают. А вот что альгарвейцы этого не знают — тут уже мне закладываться не больно-то охота…

— Они же не чародеи, — возразил Талсу и тут же поправился: — Не все чародеи — не больше, всякое дело, чем мы. — Теперь уже он оглянулся. — Даже при том, что нами командуют болваны голубых кровей, мы рыжиков давили. С чего иначе станет?

Смилшу откусил заусенец.

— А с того, что теперь они могут бросить против нас всю свою клятую армию. Фортвег они разгромили. Сибиу разгромили. Только что Валмиеру прихлопнули и лагоанцев всех с континента вышибли. Остались мы да они.

— Хм-м…

С такой точки зрения поглядеть на ситуацию Талсу в голову не приходило. Солдат принялся окапываться с еще большим усердием. Смилшу, посмеявшись, отхлебнул кислого пива из фляги, что носил на поясе, и вернулся к тому же занятию.

Если альгарвейцы и собирались обрушиться на армию Елгавы, что опасливо вторглась на их землю, то ничем этого не выдавали. Порой над головами солдат пролетал дракон, и, без сомнения, рыжик с его спины выглядывал, чем заняты елгаванцы внизу. Но ни одно ядро не упало на траншеи, которые копали Талсу и его товарищи. Альгарвейские пехотинцы в развевающихся юбках не прыгали в траншею, испуская варварские щебечущие боевые кличи и паля во все стороны, или разбрасываясь маленькими ручными ядрами, или размахивая тесаками. Более мирной войны Талсу представить себе не мог.

Как любой здравомыслящий солдат, он радовался затишью, пока оно не прервалось, но не мог не раздумывать о том, долго ли эта тишина продлится. Решать это было не ему. И очевидно было, что командование армии не возьмет на себя такой ответственности. Выходило, что решать придется альгарвейцам, и вот этому порадоваться у Талсу как-то не выходило.

Были у затишья и другие преимущества. Впервые за несколько недель до передовой добралась почта. Талсу получил посылку от матери — носки и подштанники, которые она связала ему на пару с сестрой, — и письмо от отца: тот короткими фразами с большим количеством ошибок требовал от солдата завоевать Альгарве в одиночку и как можно быстрее.

— Ну и что мне делать? — осведомился он у приятеля. — Старик мой на прошлой войне не был. Что он понимает?

— Я бы на твоем месте в голову не брал, — ответил Смилшу. — В тылу всякими глупостями народ пичкают — не диво, что несчастные олухи чему-то да поверят. В прошлую войну вот, матушка мне рассказывала, до того договорились — твердили, что альгарвейцы всех, у кого волосы светлые, вырежут до последнего.

— Вот уж точно глупость, — согласился Талсу. — Интересно, что бы на это альгарвейцы сказали?

— Ничего хорошего, это уж точно, — негромко промолвил Смилшу. — А как по мне, так парням вроде нас все равно, кто в этой войне победит, — лишь бы нас не спалили, пока все не кончилось.

Талсу оглянулся, чтобы быть уверенным — их никто не слышит.

— А ты меня еще коришь за длинный язык, — пробормотал он. — Что, захотел на королевские темницы изнутри поглядеть?

— Да не очень, — ответил приятель. — Но я не думаю, что кто-то здесь меня выдаст ради того, чтобы какой-нибудь скотине голубых кровей седалище вылизать. — Он ухмыльнулся криво и невесело. — Конечно, я могу и ошибаться. Но тогда я, скорей всего, попытаюсь прикончить сукина сына прежде, чем дворянские волкодавы меня оттащат.

— А как ты найдешь этого сукина сына? — поинтересовался Талсу.

— Догадаюсь, — мрачно пообещал Смилшу. — И вообще… знаю я тут пару ребят, по которым никто скучать не будет.

— Не смотри на меня с таким видом! — воскликнул Талсу.

Смилшу расхохотался. Талсу оглянулся через плечо и прошептал:

— Носок матушкин видишь? Вот и заткни им пасть. Офицер идет!

Смилшу уже открыл было рот, но при этих словах со стуком захлопнул челюсти и с тревожным выражением лица обернулся: кого там принесло? — и почти сразу же расслабился немного.

— Это не совсем офицер, — поправил он. — Всего лишь чародей.

— А, ты прав, — согласился Талсу.

Волшебники, служившие в армии Елгавы, носили офицерские мундиры в знак той власти, что имели над простыми солдатами, но без офицерских нашивок, означавших, что власть эта получена ими по праву рождения. Им полагались нашивки попроще и поуже, и стояли чародеи где-то между настоящими — дворянского сословия — командирами и простым солдатским быдлом, поскольку командовать им дозволялось не по происхождению, а дарованной королем Доналиту привилегией.

Талсу доводилось встречать чародеев, выступавших со всем дворянским гонором, и таких, что не забыли еще, откуда поднялись, и не столь серьезно воспринимали себя. Этот волшебник казался на вид вполне приличным парнем.

— Вы, ребята, не отвлекайтесь, — бросил он, подойдя, — я займусь своим делом, и все будет здорово.

На это пожаловаться не смог даже Смилшу.

— Было бы неплохо, — произнес он одними губами и снова взялся копать.

— Оно, конечно, было бы еще лучше, — добавил чародей с ухмылкой, — если бы не было войны, а мы сидели бы в трактире и хлестали пиво или вино с апельсиновым соком, но с этим ничего не поделаешь, верно?

— Си-илы горние, — восхищенно прошептал Талсу, — ему бы поосторожней, а то еще за человека примут!

— А за что вас на передовую отправили, сударь? — полюбопытствовал Варту.

Судя по его тону, оказаться на фронте можно было только за серьезную провинность.

Если волшебник и обратил на это внимание, то виду не подал.

— Посмотрю, — ответил он, — как можно помешать альгарвейцам засечь, где именно находятся наши передовые позиции. Что много с этого толку будет, не обещаю — у рыжиков свои волшебники есть, а что один закляст, другой завсегда расклясть может… но попробовать стоит. Во всяком разе, генералы наши, за горами сидючи, так думают.

— Много ли Валмиере было с этой волшбы толку, — пробормотал Смилшу, но обычное солдатское нытье прозвучало в его устах как-то неубедительно: более внятного и дружеского ответа солдаты от своих командиров еще не получали.

— В том и дело, — заметил Талсу. — Его величество, должно быть, до иззелени боится, что мы за Валмиерой вслед отправимся. Так что теперь он на что угодно пойдет, лишь бы не позволить альгарвейцам нас стоптать.

— Было бы лучше с самого начала врезать рыжикам со всей силы, но ты на это с начала войны жалуешься, — отозвался Смилшу и ткнул в сторону чародея черенком саперной лопатки. — Чем это он там занимается?

— Колдует, наверное! — ответил Талсу. — Ему за это платят вроде бы.

Смилшу, фыркнув, швырнул полную лопату песка приятелю под ноги.

Чародей расхаживал взад-вперед перед траншеей. Если бы альгарвейцы решили в это время начать атаку, их передовые окопы лежали бы прямо перед елгаванскими, и светловолосый волшебник рисковал бы поймать шальной луч. Но пока бойцы короля Мезенцио были заняты в иных краях и нимало не препятствовали елгаванцам обустраивать укрепленные позиции в пограничных предгорьях.

Выхаживая, точно петух, вдоль передовой, елгаванский волшебник поводил перед собой крупным и очень красивым опалом — под лучами солнца камень переливался синим, зеленым, алым. Заклятье, которое читал чародей, было составлено на диалекте каунианского настолько архаичном, что Талсу, хотя и учился в школе старинному наречию, мог разобрать лишь отдельные слова и был весьма впечатлен: столь древние чары непременно должны быть наделены великой силой!

Но никакого эффекта солдат не заметил. Вот чародей замолчал, спрятал камень в карман штанов, а ничего не изменилось. Талсу по-прежнему видел перед собою пологие холмы, а за ними — просторы северной Альгарве, ту равнину, которой армия Елгавы так и не достигла.

И не он один взирал на бесплодные действия мага с недоумением.

— Прошу прощения, вашбродь! — крикнул кто-то в дальнем конце траншеи. — А что вы только что сделали?

— А? — устало отозвался чародей — после могущественных заклятий его собратья по ремеслу испытывали нестерпимое утомление — и тут же просветлел лицом. — Ну да, вам же с той стороны не видно! Подойдите сюда кому интересно, гляньте!

Разглядывать траншеи было куда интересней и легче, чем копать. Талсу выбрался из ямы, и многие товарищи последовали его примеру. Не сводя взгляда с окопа, солдат задом приблизился к чародею. С окопом ничего не происходило, и Талсу начал подумывать, а не подвинулся ли волшебник рассудком.

Потом Талсу отступил от траншеи дальше, чем стоял маг, и вместе с несколькими солдатами изумленно вскрикнул. Окоп вроде бы никуда не делся, но сквозь него просвечивала нетронутая трава. Еще несколько шагов в сторону — и ямы начали расплываться, таять, еще два шага — и пропали вовсе.

— Есть такое хитроумное приспособление — куусаманского, вообще говоря, производства — называется «полупроницаемое зеркало», — пояснил волшебник. — Если свет зажжен перед ним, а позади темно, оно отражает все в точности, как обычное зеркало. Но если свет зажжен позади, а перед ним темнота, оно становится прозрачным, словно простое стекло. Эти чары действуют сходным образом.

— Жаль, мы не могли прикрыться таким, когда наступали на альгарвейцев, — заметил Талсу.

— Еще никому не удалось сделать эти чары кинетическими, — ответил волшебник и, заметив недоумение солдата, пояснил: — Заставить их двигаться вместе с отрядом солдат. Для обороны они подходят лучше, но даже в этом отношении далеко не идеальны. Если подойти к заклятым позициям вплотную или воздействовать на них сильными поисковыми чарами, волшебство спадает. Но это лучше, чем ничего.

— М-да… — пробормотал Талсу и двинулся обратно к траншее — та появилась, едва солдат пересек границу действия заклятья.

Действительно, такая защита лучше, чем никакой. Во всяком случае, лучше всего, чем могли защитить себя он и его товарищи до этого момента. Более чем что бы то ни было это подсказывало ему, насколько испуганы король Доналиту и его советники.

На Дерлавайском континенте весна уступала место лету. В краю обитателей льдов зима без всякой охоты признавала, что весна когда-нибудь все же настанет. Погода стояла скверная, холодная и прекрасно гармонировала с умонастроением чародея Фернао.

Ему удалось тайком вывезти фортвежского короля Пенду из Янины, но единственный корабль, с капитаном которого волшебник смог договориться, плыл на юг, через Узкое море в Хешбон, главный и, собственно говоря, единственный город на той прибрежной полоске южного континента, которой владела Янина.

Здесь Фернао даже не мог остаться Фернао. Ему приходилось именовать себя Фернастро и говорить по-альгарвейски, а не на родном лагоанском. Пенда сбрил бороду и согласился выступить под ункерлантским именем Оло. Фортвежский язык походил на северовосточные говоры Ункерланта, поэтому его маскарад увенчался успехом. Кроме того, Фернао наложил на себя и своего спутника несколько простеньких заклятий, так что оба теперь не вполне походили на себя прежних.

А спутник из Пенды вышел прескверный. Привычный к дворцам, бывший король находил отменно непривлекательным грязный постоялый двор в Хешбоне, где они с Фернао остановились.

— В темницах Свеммеля и то было бы уютнее, — ворчал он.

— Уверен, — отозвался Фернао на фортвежском, — это можно устроить.

Беглого монарха передернуло.

— Возможно, — признал он, — я ошибся. — В животе у него заурчало так громко, что Пенда не мог сделать вид, будто ничего не слышал. — Можем тогда уж спуститься и перекусить, — предложил он со вздохом, — если здешняя кухня предложит нам что-нибудь съедобное.

— И даже если не сможет, — добавил Фернао.

Шансы на то и другое, по его мнению, соотносились как один к одному. Постоялый двор держали янинцы и пытались, как могли, потчевать гостей сытной кухней своей родины, но готовить им приходилось из того, чем питались обитатели льдов: верблюжатины, верблюжьего молока, верблюжьей крови и каких-то кореньев, напоминавших на вкус гипс. В результате получались блюда разнообразные, но душа к ним у Фернао как-то не лежала.

Тем не менее чародей опустошил тарелку мяса с вареными кореньями, запивая самогоном, который в Хешбоне гнали из тех же кореньев. Самогон тоже отдавал гипсом, зато мог свалить единорога. Фернао обнаружил, что анестезия языка помогает ему получать больше удовольствия от еды.

Потом со всей возможной поспешностью Фернао и Пенда покинули постоялый двор и направились на базарную площадь.

— Может быть, сегодня нам подвернется караван на восток, — промолвил Пенда, как это случалось каждый день.

— Может быть, — отозвался чародей рассеянно — отчасти потому, что ему надоело изо дня в день слышать одно и то же, а отчасти потому, что в этот миг он смотрел на юг, где лежал Барьерный хребет. Всякий раз, выходя на улицы Хешбона, Фернао не мог отвести взгляда от далеких гор — высокие, острозубые, они тянулись вдоль горизонта, покрытые снегами и льдами до половины сбегающих в море отрогов. Не один исследователь сложил голову, пытаясь подняться на их вершины. Другие искатели приключений стремились преодолеть Барьерный хребет и достичь промороженных внутренних областей полярного континента. Те, кому удавалось избежать встречи с дикими обитателями льдов, горными обезьянами и опасностями менее существенными, писали потом книги о своих приключениях.

Примерно половину прохожих составляли невысокие смуглые янинцы, укутанные поверх тугих панталон и камзолов с широкими рукавами в теплые суконные плащи. Остальные, за вычетом немногих иноземцев вроде Фернао и Пенды, были обитателями льдов. Накидки с капюшонами из того же сукна или вязанные из верблюжьей шерсти, скрывали их фигуры от макушки до пяток. Нечесаные бороды начинались от самых глаз, волосы опускались до бровей. Женщины этого племени, в отличие от всех прочих народов, могли похвалиться столь же густой растительностью на лице.

Они никогда не мылись. Холодный климат отчасти извинял их в этом, но, на взгляд Фернао, лишь отчасти. Хрусткий стылый воздух прогибался от вони, испускаемой равно верблюдами и их хозяевами. Да и верблюды здешние мало напоминали зувейзинских — у них были два горба вместо одного и густая, вся в колтунах бурая шуба. Только скверный характер сразу приводил на память их пустынных собратьев.

У обитателей льдов характер тоже был не сахар. Какая-то женщина осыпала верблюда проклятиями на гортанном родном наречии — Фернао не понимал ни слова, но, судя по ее тону, от брани могли расплавиться ледники в Барьерных горах. Пенда взирал на нее, как завороженный.

— Как думаешь, у них шерсть по всему телу растет? — Прежде чем Фернао успел ответить, король добавил: — И какой несчастный настолько изголодается по женщинам, чтобы проверить?

— Думаю, что по всему, — отозвался чародей. — И поэтому иные клиенты готовы платить любые деньги за общение с ними в самых роскошных борделях Приекуле, Трапани… да и, должен признаться, Сетубала.

Ему показалось, что Пенду сейчас стошнит.

— Зря вы мне это сказали, почтенный чародей!

Фернао подавил улыбку. По его меркам, Фортвег был державой насквозь провинциальной. Но по сравнению с жалкой полоской вечной мерзлоты между горами и морем владения Пенды сразу казались более привлекательными.

Фернао вздохнул.

— Если бы не здешняя киноварь, обитатели льдов могли бы хоть подавиться своей убогой страной.

— Если бы здесь не жили дерлавайцы, нам значительно сложней было бы скрыться из Янины, — заметил Пенда.

— Верно, — согласился Фернао с неоспоримым. — Зато теперь мы никак не можем выбраться из Хешбона.

Они вышли на базарную площадь. Она немного напоминала красочный базар в центре Патраса — янинской столицы — но лишь немного. Жизнь здесь, как и во всем Хешбоне, крутилась вокруг верблюдов. Янинцы и обитатели льдов выставляли на продажу мясо, молоко, сыр, шерсть, самих верблюдов и то, что вьючные звери привозили в город на своих горбах: меха и киноварь в мешках из верблюжьих шкур.

Туземцы и пришельцы торговались на разный манер. Янинцы были, как это у них водилось, даже более возбудимы, или, верней сказать, искренни в своем возбуждении, чем альгарвейцы. Они хватались за голову, закатывали глаза, подпрыгивали и, казалось, готовы были от волнения свалиться, как от апоплексии.

— Это называется киноварь? — взревел один, указывая на полный мешок рыже-красного щебня.

— Да, — отозвался обитатель льдов, с которым янинец пытался торговаться.

Даже поза его выражала полнейшее безразличие к театральной ярости покупателя, отчего янинец взъелся еще сильней.

— Это самая скверная киноварь из всех киноварей на свете! — вскричал он. — Дракон лучше станет палить огнем, если накормить его бобами и поджигать газы под хвостом, чем от этой дряни!

— Не покупай, — ответствовал обитатель льдов.

— Грабитель! Разбойник! — взвизгнул янинец.

Кочевник в грязном балахоне молча взирал на него, ожидая, когда предположительно цивилизованный обитатель Дерлавая назовет наконец свою цену. Когда янинец успокоился настолько, чтобы прервать поток нечленораздельных воплей, именно так он и поступил.

— Большая часть киновари с этого базара, — заметил Пенда, — поступает прямиком в Альгарве.

— Знаю, — грустно отозвался Фернао.

До Шестилетней войны Альгарве держала несколько факторий на побережье южного континента, восточнее Хешбона. Сейчас эти города находились в руках или Лагоаша, или Валмиеры (хотя раз Валмиера пала перед воинами короля Мезенцио, кто знает, что сталось с полярными владениями каунианской державы?). Если Фернао и Пенда смогут добраться до Мицпы — ближайшей лагоанской колонии, они окажутся в безопасности.

Если…

Война в Дерлавае нарушила распорядок караванов на юге. Формально Янина не вступила в войну с Лагоашем, но была так близка к союзу с Альгарве, что торговля между нею и врагами ее великого соседа практически прервалась.

В стороне какой-то обитатель льдов держал вьючных верблюдов в поводу, но не пытался выставить на продажу их груз, и Фернао с Пендой немедленно направились к нему.

— Знаешь этот язык? — спросил Фернао по-альгарвейски.

— Да, — промолвил дикарь. Уловить выражение его немытой бородатой физиономии было невозможно.

— Ведешь караван? — поинтересовался чародей, и обитатель льдов кивнул.

— На восток? — продолжал допытываться Фернао.

Кочевник остался безмолвно недвижим. Учитывая обстановку последних дней в Хешбоне, Фернао счел это за согласие.

— Мой король, — заметил он, — хорошо заплатит, если мы с другом попадем в Мицпу.

Какой именно король, он не уточнил — если обитатель льдов подумает, что речь зашла о Мезенцио, пусть пребывает в неведении.

Поразмыслив немного, караванщик заговорил:

— Говоруны, — Фернао сообразил, что так здесь называют янинцев, — будут мешать вам.

— Разве ты не в силах обмануть их? — поинтересовался чародей, как бы предлагая обитателю льдов посмеяться вместе с ним над тонкой шуткой. — И разве легка бывает прибыль?

Глазки кочевника загорелись. По крайней мере, один из вопросов затронул его.

— Я Доег, — назвался он, — сын Абишая, сына Абиатара, сына Чилеаба, сына… — Генеалогия протянулась еще на несколько поколений. — Мой тотемный зверь — снежная куропатка, — закончил Доег. — Я не убиваю ее, я не трону ее мяса, я не позволю тем, кто идет со мной, причинить ей вред. Кто причинит — того я убиваю, чтобы умиротворить дух птицы.

«Невежественный суеверный дикарь», — подумал чародей некстати.

— Ты говоришь мне это потому, что мы с другом отправляемся с тобой? — поинтересовался он.

— Если желаете, — ответил Доег, пожав плечами. — Если заплатите достаточно. Если готовы выйти, прежде чем солнце пройдет далеко.

Они поторговались немного. Фернао постарался не сорваться в истерику по-янински, чем, кажется, произвел на Доега благоприятное впечатление. Невзирая на это, кочевник торговался непреклонно. Фернао нервничал: караванщик запросил чуть ли не больше, чем осталось у чародея в кошельке, и на все обещания доплатить золотом и серебром уже в Мицпе только плечами пожимал. Понятие кредита, очевидно, лежало за пределами его кругозора.

— Я чародей, — выдал наконец Фернао, скрипнув зубами: признаваться в этом он не планировал. — Сбрось цену на четверть, и на время пути мои услуги в твоем распоряжении.

— Случись беда, ты и без того помог бы мне, — хитро прищурился Доег. — Но от тебя может быть польза. Я согласен. Но имей в виду, альгарвеец, — Фернао не стал его поправлять, — твоя волшба не так сильна в моей земле, как в заморских краях.

— Здесь, в Хешбоне, она действует, — заметил Фернао.

— Хешбон лежит в моей стране. Хешбон более не принадлежит моей стране, — ответил Доег. — Так много янинцев и других безволосых, — взгляд его темных глазок обратился на гладко выбритого Пенду, — явилось сюда, что суть земли переменилась. Вдали от городов земля дышит, как прежде. Колдовство остается прежним. Неласково смотрит оно на пути безволосых.

Насколько серьезно следует воспринимать его слова, Фернао не знал. С его личным опытом они не расходились, однако чародеи-теоретики Лагоаша и Куусамо перед войной твердили иное. Он пожал плечами.

— Сделаю что смогу, много это или мало. Кроме того, ты будешь скрываться от янинцев, а их волшба не столь уж отлична от моей.

— Верно. Добро! — Доег кивнул и протянул грязную руку. Фернао и (после минутного колебания) Пенда пожали ее. Обитатель льдов склонил голову. — Договорились.

Краста как раз вышла из одной лавки на бульваре Всадников, чтобы заглянуть в следующую, когда столкнулась с триумфальным шествием альгарвейской армии по улицам Приекуле. Мысль отказаться из-за парада от своих планов маркизе не пришла в голову: она была рада, что в лавках почти нет покупателей, и расстроилась только, что едва ли не каждый третий магазин оказался закрыт.

Маркиза поддалась на уговоры слишком раболепной даже по ее меркам продавщицы купить янтарную брошку и, приколов новое приобретение к блузке, шагнула на тротуар, но тут вопли фанфар заставили ее обернуться. Оркестр во главе процессии наяривал изо всех сил. Блистали под солнцем трубы и бронзовые рамы барабанов. Красту, словно сороку, привлекало все яркое и блестящее. Сверкание начищенной меди заставило ее обратить на захватчиков взгляд. А вид солдат, несущих эти инструменты, заставил смотреть во все глаза.

Если маркизе приходилось задумываться об альгарвейцах, первым ей на память приходило слово «варвары». В этом она была вполне типичной валмиеранкой, хотя то же можно было сказать и об остальных каунианских племенах. Возможно, шагавшие по бульвару Всадников бойцы принадлежали к числу лучших в войске Мезенцио. «А может, я ошибалась на их счет», — мелькнуло в голове у Красты: для нее это был потрясающий взлет фантазии.

Альгарвейские солдаты — сначала оркестр, потом несколько пехотных рот, потом эскадрон кавалерии на единорогах, потом бойцы на храпящих тяжеловесных бегемотах и снова пехота и так дальше — произвели на маркизу впечатление куда более благоприятное, чем она могла подумать, и даже более благоприятное, чем валмиерские войска, на ее глазах проезжавшие через Приекуле по дороге на фронт. Не в том дело, что бойцы эти были рослы, стройны и красивы — то же относилось и ко многим валмиерским солдатам. И не в том, что килты их открывали на обозрение достойные одобрения лодыжки — о мужской анатомии Краста знала все, что считала нужным.

Нет, поразили ее дисциплина солдат — не то качество, которое она привыкла приписывать альгарвейцам, — и их поведение. Они шагали по бульвару Всадников так уверенно, словно без всякого сомнения заслуживали завоеванной победы, заслуживали одним тем, что превосходили покоренных валмиерцев во всех отношениях. Валмиерские солдаты, которых маркиза видела, смотрели иначе — так, словно путь их вел к большой беде. И они были правы.

Прожив всю жизнь с ощущением собственного превосходства над окружающими, Краста и откликалась на подобное качество с охотой. Она даже позволила альгарвейцам — простолюдинам до одного — оглядывать ее в ответ, не выказывая — не чувствуя даже — бешенства и омерзения, которое вызвали бы в ней подобные взгляды валмиерской черни. Но даже взгляды эти были сдержанны, особенно по альгарвейским меркам: солдаты следили за светловолосой красавицей глазами, не поворачивая голов.

Горстка валмиерцев остановилась, глядя с тротуаров на ползущую мимо процессию, но не более чем горстка. Жители Приекуле усердно делали вид, что никакого завоевания не было и захватчиков не существует. Краста намеревалась вести себя так же, буде случай столкнет ее с альгарвейцами, однако демонстрация блистательной мощи застала ее врасплох.

Наконец, хотя парад еще не закончился, маркиза оторвалась от увлекательного зрелища и свернула в переулок, где ее ждала коляска. Кучер поспешно спрятал фляжку, к которой прикладывался в отсутствие хозяйки. Спрыгнув с облучка, он помог маркизе забраться в коляску.

— Отвези меня домой, — велела Краста.

— Слушаюсь, госпожа. — Кучер поколебался, потом осмелился, что с ним бывало редко, задать вопрос: — Вы смотрели, как рыжики маршируют, госпожа?