— Так во многих краях случалось, — продолжал Боршош. — Жители Дерлавая — да и лагоанцы с ними, и куусамане проклятые — слишком много знают о чародействе, чтобы кто-то другой смог противостоять им. Слишком много мы знаем и о механике, хотя она стоит меньшего. Было несколько поколений назад одно племя на острове в Великом северном море, где все мужчины покончили с собой, потому что елгаванцы — кажется, то были елгаванцы — били их в каждом бою. Поняли, что не могут победить, и не могли больше терпеть поражений…

— Это, по крайней мере, был отважно, — промолвил Иштван. — А обуданцы лебезят и шарахаются.

— Не так все просто, — отозвался лозоходец. — Обуданцы остаются на свете, чтобы и дальше лебезить и шарахаться. А когда те островитяне покончили с собой, они убили свое племя. Иной народ взял их женщин. Иной народ захватил их земли. Иной народ присвоил их владения. Имя их умерло и не возродится.

— Оно живо! — возразил Иштван. — Оно живо даже в памяти их врагов! Если не так, сударь, то откуда вам известна их история?

— Я в некотором роде ученый, — признался Боршош. — Мое ремесло — узнавать подобные странные случаи. Елгаванцы записали историю того племени, а кто-то счел ее достаточно интересной, чтобы перевести на наш язык, чтобы такие, как я, смогли прочесть о ней. Сомневаюсь, чтобы потомки того племени, если они еще существуют, имели о ней хоть малейшее понятие. Такого ответа будет достаточно?

— Вполне, — согласился Иштван. — Если мои праправнуки забудут о подвигах Дьёндьёша в этой войне, стоит ли нам ее вообще вести?

— Вот именно, — заключил Боршош и оглянулся. — Теперь, когда мы избавились наконец от этой своры проклятых попрошаек, — где там была лавка, о которой ты говорил?

— За этим углом, сударь, — ответил Иштван, — и дальше примерно на полдороге до леска. — Когда они свернули за угол, он указал пальцем: — Вон тот домишко, с которого зеленая краска облезает.

Боршош кивнул.

— Вижу.

Обогнав Иштвана, он распахнул дверь и остановился на пороге, ожидая, что солдат присоединится к нему, а когда тот остался на улице, приподнял недоуменно бровь.

— Заходи со мной!

— Не стоит, сударь, — пробормотал Иштван. — Вы идите, покупайте, а я вас тут подожду…

— Серебришка не хватает? — спросил чародей. — Не волнуйся. Ты был мне доброй подмогой с того дня, как меня прислали на остров. Если желаешь, я и тебе куплю.

Иштван поклонился.

— Вы очень добры, сударь, — ответил он вполне искренне — обычный офицер, даже сержант, не выступил бы с предложением столь щедрым. — Но не стоит. Мне такую штуку и отсылать-то некому. Да и… — Он прокашлялся. — Если бы и прислал, в нашей долине долго еще кости перемывали бы новомодным городским штучкам.

Боршош пожал плечами.

— Так меньше поводов для клановых войн. Не знаю, как этого не понимают в горных долинах, когда даже обуданцам понятно. — Иштван только плечами пожал. Чародей — тоже. — Ладно, воля твоя.

Он нырнул в лавку. Проходившая мимо старушка попросила у солдата денег. Иштван посмотрел на нее, как на пустое место. Туземка поковыляла дальше по узкому переулку. Она не ругалась — все равно никому еще не удавалось выклянчить у этого парня хоть медяк.

Вскоре Боршош вышел, сжимая в руках нечто вроде длинной и толстой сардельки, обтянутой глянцевой кожей.

— Неплохо сторговались, — полным счастья голосом поведал он. — Следующим же транспортом отправлю жене. Пускай лучше Дьердьели пользует эту штуку и вспоминает обо мне, чем ищет другого мужчину, а с ним неприятностей на мою голову, а?

— Как вам будет угодно, сударь, — ответил Иштван.

Боршош расхохотался. Иштван — тоже, когда сообразил, что именно ляпнул. В конце концов, игрушку чародей покупал не ради того, чтобы себе угодить… а чтобы себя успокоить.

Дождь лил стеной. Гаривальду бы радоваться, что не снег, — Аннора так была в восторге. Теперь, когда морозы кончились, она могла выгнать скотину из дома в хлев и работы у нее становилось куда как меньше.

А вот Гаривальд о себе не мог сказать того же. Как только земля оттает, начнется пахота и сев. Весна была для него самым тяжелым временем года. Кроме того, вскоре дороги просохнут, и по ним смогут проехать инспекторы. Прибытия их крестьянин ожидал с тем же восторгом, что и налета саранчи.

Гаривальд натянул поношенные сапоги.

— Куда собрался? — резко поинтересовалась Аннора.

— Пойду дам свиньям помоев, — ответил он. — Чем скорей наберут жирку, тем скорей сможем их зарезать. И кроме того, — он хорошо знал жену, — разве ты не хотела, чтобы я поменьше путался у тебя под ногами?

— Смотря как, — ответила Аннора. — Когда ты напиваешься дома, то просто валишься с ног. А если напиваешься в корчме, то непременно ввяжешься в драку. А мне твою рубаху то зашивать, то застирывать!

— Я разве что-нибудь про корчму говорил? — обиделся Гаривальд. — Я сказал: пойду свиней кормить. Вот и все.

Аннора не ответила вслух, но взгляд, которым она одарила мужа, был весьма красноречив. Уши Гаривальда заалели. Жена его тоже хорошо знала.

Выбравшись из дома, Гаривальд ощутил себя беглым каторжанином. Перебравшись вброд через грязную лужу, он вывалил перед свиньями полное ведро очистков от репы и прочих вкусностей в том же роде. Свиньи были в восторге. Если бы им бросили гнилую солому, они и ее, наверное, сожрали бы с удовольствием.

Поставив ведро на крыльце, Гаривальд решил было зайти в дом — и тут же раздумал. На улице ему приходилось сносить всего лишь стылый дождь и грязь под ногами: какая мелочь в сравнении с жениным острым язычком.

И он не единственный остался на улице, невзирая на непогоду.

— Раз уж я здесь, — пробормотал Гаривальд себе под нос, — можно и пройтись, поздороваться. Так оно эффективней.

Он посмеялся. В деревне вроде Зоссена, куда инспекторы заглядывали редко, ункерлантцы могли посмеиваться над любимым словечком конунга Свеммеля… если никто не слышал.

Дождь барабанил по шапке, по суконной накидке. Грязь — густая и липкая, еще глубже, чем по осени, — пыталась засосать и проглотить сапоги. Каждый шаг требовал усилия. Гаривальд поглядывал, чтобы жидкая грязь не затекла за голенище — такое случалось чуть не каждый год, но обычно ближе к концу распутицы.

Когда первым же, кого увидал Гаривальд за завесой дождя, оказался староста Ваддо, крестьянин пожалел, что не пошел все-таки домой. И Ваддо его приметил. Это значило, что Гаривальду остается или пройти мимо — что было бы грубо, или подойти и заговорить — что было противно. С охотой или нет, а Гаривальд двинулся к нему. Ваддо был, ко всем прочим недостаткам, злопамятен.

— Доброго тебе дня, Гаривальд, — промолвил староста голосом настолько елейным и ласковым, словно с инспектором разговаривал.

— И тебе того же, — ответил Гаривальд.

Изображать радость ему пришлось не столь мучительно, как он подумал было. Чем ближе он подходил, тем яснее видел сквозь дождь, как тяжело старосте пробираться по грязи. После того как Ваддо сломал лодыжку, ему приходилось ковылять с палкой, но по весенней распутице от палки было немного проку: вместо того чтобы помогать хозяину, она только глубже уходила в землю.

— Чтобы наступающий год был благосклонен к тебе и твоей семье, — продолжал Ваддо. — Чтобы урожай твой был богат…

«Чтобы ты заткнулся и оставил меня в покое», — подумал Гаривальд, а вслух ответил:

— И тебе того же желаю.

Это была совершеннейшая правда — или почти правда. Все, что могло навредить полю старосты, будь то саранча, гниль или непогода, скорей всего затронет и урожаи остальных жителей деревни, не исключая самого Гаривальда.

Ваддо склонил голову, отчего дождевая вода потекла с полей шляпы не на спину, а вперед, на глаза.

— Ты всегда был вежлив, Гаривальд, — заметил он.

«Это потому что ты не знаешь, о чем я говорю за твоей спиной». Но Гаривальд всегда осторожно выбирал, с кем и о чем говорить за спиной старосты. Некоторые в деревне были инспекторами Ваддо так же, как люди в сланцево-сером служили конунгу. Очевидно, осторожность не подвела Гаривальда — старосте никто не донес.

— Благодарю, — промолвил он, стараясь не отстать от Ваддо в лицемерии.

Получилось: физиономия старосты под широкими полями шляпы просветлела.

— Да, — заметил он, — благодаря таким людям, как ты, наш Зоссен выбивается в люди!

— А? — вежливо поинтересовался Гаривальд, пытаясь скрыть тревогу.

Деревня его устраивала какая есть, спасибо большое!

— В люди! — повторил староста и — чудо из чудес — подмигнул Гаривальду.

— Может быть — всего лишь может быть, имей в виду! — найдется способ поставить в Зоссене хрустальный шар. А если мы принесем в деревню кристалл, это будет все равно что привести весь мир в нашу деревню!

В восторге он раскинул руки, не сбрасывая плаща, как бы пытаясь показать, что будет это просто замечательно.

В чем Гаривальд сомневался всей душою. Не так давно они с Аннорой порешили, что без кристалла в Зоссене куда как лучше. Менять свое мнение он не видел причины. Будучи ункерлантским крестьянином, подобным большинству ункерлантских крестьян, он вообще редко видел причину менять свое мнение о чем бы то ни было.

— Это как? — поинтересовался он, ничем своих мыслей не выдавая. — Силовых родников поблизости нет. Становых жил тоже не находится. Что же до волшбы… до волшбы нам как до небес, вот что я скажу.

— Ну разве не жалость? — искренне посетовал Ваддо. — Сколько всего смогли бы мы совершить, когда бы в наших краях магия работала. А она заработает, очень скоро, уж поверь мне!

— Это как? — снова спросил Гаривальд. — Из камня воды не выжмешь — нету в нем воды. Из земли без становых жил волшебства тоже не получишь.

— Уж как это делается, не знаю, — ответил Ваддо. — Я-то не чародей. Но если получится — ну не здорово ли будет? Все нам ведомо станет, что в мире творится, и не придется ждать, покуда в Зоссен заявится какой-нибудь коробейник с новостями.

— Оно, быть может, и неплохо, — ответил Гаривальд. Ему показалось неразумным прямо заявить старосте, что он дурак и затея его дурацкая. Но намекнуть он сумел: — Правда, к нам когда ни придет, а все новость.

— Но этого же мало! — воскликнул Ваддо. — Когда в Зоссен приходят соседи да коробейники, я хочу, чтобы мы им могли новости передавать, а не выпрашивать, как старая Файлейба просит на хлеб, потому что у нее муж и дочка преставились, а младшая дочка сбежала с тем жестянщиком!

— Да мне-то все одно, — промолвил Гаривальд. На самом деле ему было далеко не все одно, но его надежды шли вразрез с надеждами Ваддо. Он пожал плечами, отчего с плаща градом посыпались капли, и добавил: — Мы же не в Котбусе или того похлеще.

— А разве не здорово было бы? — спросил староста. — Зоссен, Котбус юга! Ну не чудесно ли звучит?

Гаривальд переступил с ноги на ногу, чтобы не утонуть в грязи, и снова пожал плечами, вместо того чтобы рявкнуть старосте, что ему вовсе неохота из родной деревни делать какой-то там Котбус. Что единственный хрустальный шар, даже если его и удастся заклясть, не превратит Зоссен в подобие ункерлантской столицы, ни одному, ни другому не приходило в голову.

Ваддо тоже взялся переминаться с ноги на ногу и едва не упал. Если бы он не удержался, Гаривальду тоже удержаться было бы сложно — чтобы не примять старосту в жидкую грязь, покуда тот не перестанет дергаться. Если Ваддо утонет, ничего скверного с деревней не приключится. Но, к разочарованию Гаривальда, староста устоял.

— Ну посмотрим еще, посмотрим, — пробормотал он. — Ничего еще не решено.

Хотя его и поставили главным над всей деревней, под наносной властностью он оставался таким же крестьянином, что и остальные.

— Да, все еще может поменяться, — согласился Гаривальд.

Любой на его месте сказал бы то же самое. Любой, кто вырос на бескрайних просторах Ункерланта.

— Ну вот, — заключил Ваддо, словно они обо всем договорились.

Вышло это у него так убедительно, что Гаривальд на миг поверил, что они действительно обо всем договорились, и двинулся дальше. Староста все же не напрасно занимал свое место. Но затем крестьянин обернулся.

— Я тебя третий раз спрашиваю, а ты все отмалчиваешься: как мы заставим хрусталик работать, когда поблизости ни становой жилы нет, ни источника?

Ваддо глянул на него несчастными глазами. Гаривальд решил было, что ответа у старосты нет и вообще вся затея существует только в его буйном воображении. Но он, как выяснилось тут же, ошибся.

— Знаешь, — неохотно промолвил Ваддо, — магические источники и становые жилы — не единственный способ добыть чародейную силу. В Зоссене эффективнее будет воспользоваться иным средством…

— Ну да, — воскликнул Гаривальд со смехом, — зуб даю! Ну, когда начнешь очередь к жертвенному алтарю строить, начни с моей тещи!

Он посмеялся снова. В общем и целом он неплохо ладил с матерью Анноры: у нее было большое преимущество перед любой другой тещей, а именно — она не лезла в чужие дела.

Потом он заметил, как переменился в лице Ваддо. И переменился в лице сам — от ужаса. Он-то думал, что шутит. Уверен был. Это же как страстно должен был староста мечтать о хрустальном шаре? И на что он пойдет — да не он один, а инспекторы конунга Свеммеля и солдаты им в помощь, — чтобы поставить-таки злосчастный кристалл посреди Зоссена?

— Си-илы горние! — шепотом протянул Гаривальд, прикидывая, а не утопить ли ему старосту в ближайшей луже и прямо сейчас.

Ваддо замахал руками под накидкой, будто выгоняя оттуда курицу.

— Нет-нет-нет! — закудахтал он. — Нет, нет и нет! Мы не станем никого из Зоссена приносить в жертву, чтобы запустить кристалл. Это людям не понравится, — более впечатляющего преуменьшения Гаривальд не слыхивал, хотя, конечно, все еще было впереди, — и будет неэффективно. В стране есть множество преступников, особенно в городах, где народ вовсе стыд и срам потерял. Кто пожалеет, если им перерезать глотки? А так хоть польза от них какая выйдет, а? Вот это называется эффективность!

— М-м… ну да, — неохотно признал Гаривальд.

Мысль о том, что каким-то неприятным и незнакомым типам перережут глотки, его не смущала — сами, должно быть, напросились. Но ему не нравилось, что делается это ради столь скверной цели, как проведение в его деревню эфирной связи.

— Теперь понимаешь, — проговорил Ваддо, — почему я не хочу распространяться насчет жертвоприношений и всего такого? Половина деревни захочет избавиться от другой половины, и каждый будет уверен, что избавиться хотят от него. И не успокоятся, пока не увидят, что это всего лишь негодяи заблудные свое получат.

— Пожалуй, что так, — согласился Гаривальд.

Он знал, кого зоссенцы предпочли бы принести в жертву. Он с этим человеком только что лясы точил. Гаривальд едва не высказался вслух — просто ради того, чтобы посмотреть, какая у Ваддо будет рожа. Но староста не забудет насмешки. И если с кристаллом что-нибудь случится — Гаривальд не знал, как можно сломать хрустальный шар, но полагал, что попытаться стоит, — он не хотел бы, чтоб Ваддо вспомнил о нем в первую очередь. Лучше бы не вспоминал вовсе.

Капитан Галафроне, сменивший на посту командира покойного капитана Ларбино, пришелся Теальдо по душе. Плечистый здоровяк прошел всю Шестилетнюю войну; его когда-то рыжие волосы, усы и баки стали почти седыми. А еще он был редкой птицей в альгарвейской армии (в войска Елгавы или Валмиеры такие вовсе не залетали) — офицером, выбившимся из солдат.

— Пробил час отмщения, парни, — говорил он, пока Теальдо и его товарищи ждали, скорчившись в передовых траншеях, сигнала к атаке. — Проклятые кауниане украли наши земли, когда я был в ваших годах. Сейчас мы расплатимся с клятыми блудодеями сполна. Вот и все.

Лучше подгадать момент он не смог бы даже первостатейным колдовством. Едва капитан договорил, как на валмиерские позиции впереди посыпался ядерный дождь. Заговорили ядрометы позади линии траншей, но большую часть снарядов поставляли драконы, чьи смутные тени солдат мог различить в светлеющем небе.

То здесь, то там пытались открыть ответный огонь валмиерские ядрометы, но драконы, как доводилось слышать Теальдо, выучены были обращать на них особое внимание. В этом поединке преимущество оставалось за альгарвейцами.

Загремели фанфары — не плавной мелодией державного гимна, но гневно и повелительно.

— За мной! — взревел капитан Галафроне, первым выскочив из траншеи.

Если он и в Шестилетнюю войну вел себя так же, Теальдо мог только удивляться, каким образом ветерану удалось дожить до сего дня.

— За мной! — эхом отозвался сержант Панфило. — За короля Мезенцио!

— Мезенцио! — вскричал Теальдо, неуклюже взбегая по груде мешков с песком, чтобы подставить свою драгоценную башку валмиерским лучам и ядрам. Нет чтобы ему остаться в оккупационных войсках на Сибиу, а не плыть назад в Альгарве, чтобы присоединиться к наступлению на юго-восточной границе. Но власти предержащие в Трапани решили иначе… и вот он здесь.

— Если Мезенцио такая охота припала надрать валмиерцам задницы, так пусть сам и воюет! — гаркнул Тразоне, но, подобно Теальдо, и он ринулся через ничейную полосу к траншеям, которые выкопали светловолосые разбойники на исконной альгарвейской земле.

Один или двое солдат упали, сраженные лучами, но не более того — ядрометы и драконы выполнили свою часть работы. Вместе с альгарвейской пехотой наступали бегемоты, волоча на себе батареи тяжелых жезлов и маленькие катапульты. Другие звери тащили на себе боеприпасы и понтоны для наплавных мостов.

Теальдо спрыгнул в передовую траншею валмиерцев. Двое светловолосых солдат в штанах бросили жезлы и подняли руки.

— Нет воевать! — просипел один из них на скверном альгарвейском.

— Пленных — в тыл! — заорал где-то рядом капитан Галафроне. — Не тратьте время на то, чтобы шарить по карманам, — всех в тыл! Впереди нас ждет большая добыча, ребята, нищими не останемся! Но чем быстрей мы станем наступать, тем скорей вышибем кауниан с нашей земли! Вперед!

Теальдо с большой неохотой отказался от мысли пограбить валмиерцев. С точки зрения сугубо военной Галафроне был, конечно, прав. Но солдату неприятно было думать, что деньги и барахлишко кауниан попадут в руки тыловых крыс, которые ничем такого счастья не заслужили.

Однако Галафроне уже торопился дальше, и Теальдо не мог позволить себе отстать. Его товарищи тоже последовали за ветераном. Валмиерцы сопротивлялись, но не так отчаянно, как можно было ожидать. Многие еще не оправились от потрясения, вызванного массированной бомбардировкой. Другие, завидев вражеских солдат, бросали жезлы.

— Наши клятые дворяне втянули нас в проигранную войну, — с горечью промолвил один из пленных, уходя.

По-альгарвейски он говорил неплохо. В лагере ему представится возможность овладеть языком еще лучше.

Потом Теальдо пришлось укрыться за грудой развалин — горстка валмиерцев в каменном укрепе показала, что еще не готова сдаться. Огненные лучи опалили нежную весеннюю траву. Теальдо попытался попасть лучом в одну из бойниц, но судя по тому, как задымилась земля вокруг, безуспешно.

Галафроне и его кристалломант растянулись на земле в столь же импровизированном укрытии. Ротный командир глянул на карту, потом крикнул что-то — Теальдо не разобрал, что именно — чародею с кристаллом, и тот заговорил со своим приспособлением торопливо, но негромко, так что солдат опять не уловил ничего, кроме интонации.

Спустя едва ли пару минут на валмиерский укреп спикировали два дракона. Теальдо испугался уже, что седоки решили пойти на таран, но те сбросили груз ядер с высоты деревьев, чтобы уж точно не промахнуться. Когда бомбы взорвались, земля под животом Теальдо заходила ходуном. Огонь защитников укрепления прервался внезапно, как отрезанный.

Галафроне вскочил на ноги.

— Давайте пошевеливайтесь! — гаркнул он. — Эти сволочи нас больше не потревожат!

В этом он оказался прав. Теальдо пробежал мимо развалин каменного укрепа. В воздухе еще стоял резкий запах разорвавшихся снарядов, всегда вызывавший в памяти грозы. С ним мешались другие: аромат жареного мяса и железистый запах крови.

Впереди, обгоняя наступающую пехоту, топотали стада бегемотов. Подобно драконам, они и их наездники усердно рушили полевые укрепления, где пытались задержаться самые упорные валмиерцы. К тому времени, как туда добирались Теальдо и его товарищи, им обычно оставалось лишь зачистить остатки.

К концу первого дня наступления Теальдо устал сильней, чем когда-либо в своей жизни. Но и продвинулись он и его товарищи дальше, чем солдат мог себе вообразить. Полевые кухни каким-то чудом догнали их к вечеру. Похлебка, которой наполнил оловянный солдатский котелок дюжий кухарь с вытатуированным на руке драконом, не вызвала бы восторга у чревоугодников из Трапани, но она была неизмеримо вкусней всего, что солдаты могли бы добыть сами.

Галафроне ел жадно. Выглядел он слегка ошарашенным, и не от долгого марша и боев.

— Поверить не могу, что мы так быстро движемся, — бормотал он с набитым ртом уже не в первый раз. — В Шестилетнюю войну так наступать нам не удавалось, даже в последнем броске на Приекуле. Силы горние, да мы уже вернули половину того, что отняли у нас чучелки тогда.

— Не больно им охота воевать, когда мы их молотим, а не наоборот, — заметил Тразоне, подавляя зевок.

Теальдо кивнул:

— И мне так показалось. Один из них сказал, что винит своих же дворян в нынешней войне.

— Надеюсь, они все так думают! — воскликнул Галафроне. — Когда мы с ними в прошлый раз воевали, они дрались, как бесноватые, точно вам скажу. Если сейчас у них к этому делу душа не лежит — вот и славно.

Спор вокруг костра продлился бы дольше, когда бы солдаты не вымотались настолько за день. Теальдо завернулся в одеяло и тут же заснул мертвым сном. Когда сержант Панфило на другое утро поднял его до рассвета, солдат все еще чувствовал себя покойником. Панфило же выглядел до омерзения бодрым и отдохнувшим.

— Вставай! — рявкнул он. — Толку от тебя немного, но если некому больше надрать валмиерцам задницы, так и ты сойдешь.

— Если от меня немного толку, так, может, оставите меня и дальше как-нибудь сами?

Но Теальдо уже поднялся. В воздухе висел запах свежего хлеба с полевой кухни. И еще один запах — запах победы.

Залив ломоть хлеба кислым красным вином, солдат вновь двинулся на восток. Снова большую часть работы выполняли за него боевые чудовища. Снова альгарвейские драконы обрушивались на каунианских солдат, продолжавших сопротивление, даже когда мимо них протопали бегемоты. Обычно хватало нескольких ядер, чтобы успокоить их навеки. Вражеские драконы над головами солдат короля Мезенцио почти не появлялись. И снова валмиерские солдаты сражались без всякого желания и в плен шли куда охотней, чем сибиане.

— Сибов мы застали врасплох, но они дрались жестоко, пока еще могли, — сказал Теальдо приятелю, когда они отправили в тыл очередную кучку пленников. — А эти сучьи дети вроде бы ждали нас, вооружась до зубов?

— Ты что, жалуешься? — изумился Тразоне.

— Ну, вообще говоря, нет, — признался солдат.

Оба расхохотались. Дорога вела их на восток.

Теальдо старался держаться поближе к капитану Галафроне и кристалломанту. Это было непросто; ветеран задавал такой шаг, что Теальдо трудно было угнаться за ним. Но, будучи типичным альгарвейцем, он жаждал первым узнать, если приключится что-нибудь интересное. Ближе к вечеру упорство и любопытство его окупились сторицей. Прислушавшись к своему хрустальному шару, кристалломант сообщил что-то Галафроне, и тот испустил победный клич.

— Что случилось, сударь? — спросит Теальдо.

Может, капитан ответит ему, а может, и нет. Кто не рискует, тот не выигрывает.

Галафроне не просто готов был ответить. Если бы Теальдо не спросил, капитан, наверное, тряхнул бы его от избытка чувств, прежде чем вскричать в голос:

— В тылу у валмиерской армии восстал маркизат Ривароли! Посмотрим, как теперь клятые чучела смогут перебрасывать подкрепления или боеприпасы!

— Си-илы горние, — протянул Теальдо и тоже заорал: — Вот им, гадам, за то, что оттяпали у нас полный маркизат добрых альгарвейцев!

— Пусть теперь подавятся, — поддержал его Галафроне. — А нам выпала честь забить этот кусок в глотки королю Ганибу и его бездарным прихвостням в парчовых панталонах.

Теальдо подозревал, что Галафроне и к альгарвейскому дворянству относится без всякого почтения, но этого капитан вслух высказать не мог и срывал зло на дворянстве вражеском.

И не он один.

— Если послушать чучелок, которых мы в плен берем, — заметил Теальдо, — так они тоже не больно-то желают умирать за своих благородных.

Галафроне кивнул и обернулся к кристалломанту:

— Передай это полковнику Омбруно и в штаб армии заодно. Думаю, там уже знают, но на всякий случай передай все равно. Может, они придумают, как заставить кауниан сдаваться вообще без боя.

— Слушаюсь, сударь! — отозвался связист.

Как только разговор завершился, Галафроне вновь погнал солдат вперед. К концу дня рота перешла границу маркизата Ривароли. Не заметить этого было трудно. На дорожных знаках — отступающий враг снес большую часть, но далеко не все — альгарвейские письмена сменились валмиерскими, как и в первой же деревне, которую миновали солдаты. Жители поселка оставались на вид альгарвейцами, хотя имена их писались на чужеземный манер. Теальдо стало любопытно: как бы его звали, случись ему родиться в здешних краях? Наверное, что-то вроде «Теалту».

Большинство жителей деревни встречали альгарвейских солдат вином, пирогами и аплодисментами. Женщины — объятьями и поцелуями. Возможно, поцелуями дело не ограничилось бы, как в те дни, когда товарищи Теальдо входили в герцогство Бари, но Галафроне одернул солдат:

— Держать строй! Шевелитесь, прах вас побери! Победа уже близка! Скоро вам выпадет не один случай фитили навощить! И чем крепче мы надавим на кауниан сейчас, тем скорей это случится!

Теальдо заметил, что из окна лавки наблюдают за проходящими мимо альгарвейскими солдатами мужчина и женщина с желтыми, точно масло, волосами. После заключения Тортусского договора в маркизат перебралось на жительство немало валмиерцев. Что думали они теперь, глядя на своих давних противников?

— Ничего хорошего, — пробормотал он себе под нос, — зуб даю.

— Шевелитесь! — вновь заорал Галафроне.

Впереди раскинулись поля, и рота перешла в наступление рассыпным строем на случай, если валмиерцы смогли все же закрепиться где-то впереди. До сих пор им этого не удавалось.