– Я могу написать заявление, – убеждал он генерала по телефону тридцатью минутами позже, – но можно сделать кое-что получше. Можно вообще откреститься от всей этой истории. "Телпро" никто с этим не свяжет. Во-первых, эти придурки, которых вы там держите, говорят, что, раз ДРК был рассеян с крыши фабрики, он, перед тем как осесть, может разлететься на несколько миль. У нас сейчас дует отличный ветерок. – Лео вспомнил, как лишь сегодня утром покачивались на волнах "марлины" и "молнии". – И это вещество будет перемещаться. Может, оно вообще унесется с Род-Айленда. Может, оно пролетит до самой Канады. Никто в мире и не подумает связать это с "Телпро", а если нам повезет, оно пролетит над Саундом и умертвит всего пару рыб. А если на той неделе пройдут дожди, худшего вообще может не случиться. Вода просто фантастически нейтрализует его действие! Последствия? Ну, может, несколько человек немедленно умрут. Месяц-другой кое-кому из Патукета или Стова будет немножко не по себе, – Вайс говорил, что влияние на мозг может проявляться спустя длительные сроки. Никакой вспышки заболеваний не будет, вот что для нас благоприятно.

Он какое-то время слушал, что ему говорил генерал.

– Месяцы. Вайс говорил – месяцы.

Генерал опять заговорил.

– Он гарантирует это, сэр.

И снова Лео выслушал генерала.

– Верно. Наша задача – позаботиться о положении дел именно здесь. Это я и хотел вам сказать. Один из этих гениев подбросил мне идею, когда сказал, что ДРК – что-то вроде окиси углерода, и мы возьмем ее на вооружение. Насколько все знают, "Вудвилл Солвент" не имеет с нами ничего общего.

Этого и будем держаться. Мы сделаем анонимные телефонные звонки в "Тайме", во все информационные агентства и на телецентр в Нью-Йорке, а сами за это время приведем тут все в порядок, так что это место будет выглядеть совсем как обычный завод.

Пауза.

Лео перевел взгляд на шестерых, которые таращились на него по другую сторону стола.

– Нет, они ничего не скажут. Мы объявим, что на время инспекции на предмет безопасности завод закрывается, а их нужно перевести куда-нибудь в другое место, чтобы все об этом подзабыли. А сейчас мы можем попробовать связаться с этим парнем, Брюкнером, в Бостоне и выяснить, может ли он нам чем-то помочь. Он работал с этой штукой, так что должен знать, что тут можно предпринять.

Пауза.

– Спасибо, сэр. – Он повесил телефонную трубку и обернулся к ученым. – А теперь пойдем поглядим, на что способны ваши печи. Мы должны убрать все это. Потому что кое-что может появиться в одиннадцатичасовых новостях.

***

Через полтора часа после своего прибытия на завод Лео Фрайдгуд сидел на деревянной раме, огораживающей фундамент, и смотрел, как Тед Вайс и Билл Пирс орудуют у печи. Два зеленых грузовика без опознавательных знаков с армейской базы в Нью-Джерси расположились на парковочной стоянке, и солдаты выносили из здания клетки с обезьянами, канистры, ящики с лабораторным оборудованием и коробки с записями. То, что осталось от тела Томаса Гая, засунули в мешок с молниями и тоже убрали.

Два часа спустя Лео стоял у окна и глядел, как за полицейским автомобилем пристраивается фургон Си-Би-Эс. В конторе температура поднялась за 80 градусов по Фаренгейту.

Каждый занялся своим делом. Лео вернулся к столу и набрал номер Агентства по защите окружающей среды. Потом позвонил в Департамент здравоохранения округа Патчин.

В обоих случаях он представился как Теодор Вайс. Подойдя к окну, он увидел, как научный руководитель и Билл Пирс выходят из здания, чтобы встретить полицию. Из фургона Си-Би-Эс вылезли высокий мужчина в синем костюме (репортер), звукооператор и человек с переносной видеокамерой. Репортер направился к Вайсу и полицейскому. Когда около ворот загудел грузовик, Лео оставил свой наблюдательный пост у окна и направился к лестнице.

Барбара, лаборант и два научных сотрудника стояли у стола в прихожей. Лео улыбнулся им, спустился и вышел из здания.

Знаменитый репортер из Си-Би-Эс стоял напротив Билла Пирса и держал перед ним микрофон.

– Есть ли какие-либо доказательства того, что эта трагедия, по слухам, произошла из-за отравления моноокисью углерода?

– Насколько я знаю… – начал Пирс.

Так оно и продолжалось несколько часов. К тому времени, как полиция закончила свою работу, опустилась тихая, безветренная ночь. И к тому времени, когда пришла пора ехать домой, Лео Фрайдгуд почти забыл о том невидимом, бесцветном и не обладающем запахом облаке, которое называлось ДРК и которое медленно дрейфовало сейчас в теплом воздухе над округом Патчин.

В конце концов, когда Тед Вайс и Билл Пирс прервали свое молчание, все газеты обвинили их и облако во всем, что произошло в Хэмпстеде, и Патчине, и Старом Саруме, в Уитчли и Рэдхилле, в Кинг-Джордже – во всех этих великолепных городах между Норрингтоном и Нью-Хейвеном, там, где много художников и журналистов, и ночных клубов, и холмов, одетых в гранит, и зданий-коробок. Начнутся исследования, судебные процессы, речи, петиции, демонстрации. И все это будет правильным, и все – бесполезным, потому что за то, что произошло в ближайшие месяцы, облако не отвечало.

Все это для вас, уже лежащих в постели, расслабленных и удовлетворенных. Для вас, кто лишь начал задумываться о себе.

Для вашей истории, для истории Хэмпстеда…

Двести лет назад не было тут никакого Хэмпстеда, а только Гринбанк, кучка ферм да церковь над Грейвсенд-бич. Прибрежный тракт (теперь Маунт-авеню) соединял Гринбанк с Хиллхэвеном и Патчином. Когда генерал Трион в 1779 году отплыл из Нью-Хейвена, чтобы сжечь Патчин, маленькая группка солдат – десять или одиннадцать человек – спустилась по Прибрежному тракту, чтобы сжечь заодно и Гринбанк. Тогда мужчины заняли оборону, а женщины и дети попрятались в лесах на Фэйри-хилл. Однако нашлись люди, которые с радостью приняли участие в этом разрушении.

Викарий округа Патчин писал: "Поджигатели работали с ужасающей целеустремленностью, во главе их стояли люди, родившиеся и выросшие в соседнем городе. Одной из жертв был мальчик, которого застрелили с такого расстояния, что его одежда воспламенилась. Еще восемь жертв были убиты британскими солдатами, но убийство мальчика произошло без свидетелей и так и осталось тайной".

Это событие – убийство тринадцатилетнего мальчика посреди всеобщего хаоса – и стало историей этого места.

Десять лет спустя Джордж Вашингтон, президент тринадцати Соединенных Штатов, навестил Патчин. В его дневнике упоминается, что по всему маршруту – а он следовал по Прибрежному тракту – он видел каминные трубы, торчащие среди обгоревших руин.

В последующие двести лет в метрической книге были записаны следующие имена: Барр, Вэйкхауз, Дженнингс, Аннабил, Вильямс, Винтер, Аллен, Кент, Мурман, Баддинггон, Смитфилд, Сэйр, Грин, Тейлор. Все эти имена восходят к четырем фермерским семействам, которые обосновались на Прибрежном тракте в 1640 году, – Вильямсам, Смитам, Гринам и Тейлорам. В 1645-м к ним присоединился землевладелец по имени Гидеон Винтер (особняк Монти Смитфилда на Маунт-авеню был построен как раз на месте бывшей фермы Гидеона Винтера).

Некоторые имена начинают появляться и в записи преступлений Хэмпстеда. В 1841 году заезжий путешественник, который звал себя Цыганом, убил в лесах, прилегающих к луковому полю, Энтони Дженнингса и двух детей – Сару Аллен и Томаса Мурмана. Он поджаривал тела в яме, когда его захватила группа фермеров, которую возглавлял Дженнингс. При свете факелов его приволокли на общинные земли Хэмпстеда (теперь их больше нет, поскольку они разрезаны пополам Пост-роад) и под присмотром городского шерифа надели на шею веревку. Сам Тадеуш Барр, судья, прискакал по Прибрежному тракту и осудил этого человека на смерть.

Он знал, что ему не удастся доставить преступника на суд графства в Норрингтоне. Преступник отказался отвечать на вопросы Барра и только сказал: "Судья, я один из ваших".

Уже после смерти кто-то из толпы узнал в нем дальнего родственника семейства Тейлоров, которого еще мальчиком отослали на другую ферму.

В 1898 году Робертсон Грин (среди друзей известный как Принц) сбежал с богословского факультета в Нью-Хейвене и жил в отдельных комнатах в огромном родительском доме на Грейвсенд-авеню. В этот же год он был осужден за убийство проститутки в Вудвилле. На суде всплыли подробности его жизни, да такие странные, что о них писали в газетах Нью-Йорка. Выяснилось, что когда он вернулся из Нью-Хейвена, то приобрел странные привычки: спал в дубовом гробу, который заказал у местных держателей похоронной конторы, никогда не отдергивал занавесок, всегда одевался в черное и пристрастился к опию, который в то время легко было достать в любой аптеке. Он посещал норрингтонских и вудвилльских проституток, и четверо из них были зверски убиты неизвестным лицом в мае – сентябре 1897 года.

Принц Грин так и не признался в этих убийствах, но за них его осудили бы так же наверняка, как и за смерть той женщины, чье тело нашли на задворках Вудвилла – на Редбон-аллее. Нью-йоркский "Американский журнал" приводил слова отца молодого человека, который утверждал, что сын свихнулся из-за постоянного чтения стихов поэтов-декадентов Доусона и Суинберна. Еще раньше Грина начали называть Коннектикутским потрошителем, но уже в более поздних изданиях – Потрошителем-поэтом. "Бывали такие дни, – говорил его отец репортеру, – что он вел себя так, словно не знал, как зовут его мать или меня".

В 1917 году легализованные убийства происходили во Франции, и юноши по имени Барр, Мурман и Баддинггон были убиты в окопах. Их имена выбиты на монументе в честь героев Первой мировой войны, который возвышается над Пост-роад, как раз напротив ресторана "Дары моря".

Моделью изваянного солдата – красивого, высокого и стройного – был Джонни Сэйр, который в 1952 году прикончил себя из автоматического пистолета на траве возле доков за саутельским Загородным клубом. Тогда никто не понял, что заставило пятидесятитрехлетнего Джона Сэйра, который был юристом и важным лицом в городе и которого все уважали, покончить с собой. Он отменил все встречи, назначенные на то утро, и его секретарша говорила полиции, что Сэйр последние дни казался раздраженным и подавленным.

Бонни Сэйр сказала, что она не хотела идти вечером в клуб, но Джон настоял – они еще две недели назад договорились с Гремом Вильямсом и собирались раньше времени отметить наступающий день рождения Джона. Секретарша сказала, что он не пошел на ленч и остался в конторе. Бонни Сэйр вспомнила, что на обед он заказал лишь салат. И пока все остальные выпивали, Джон извинился и вышел (должно быть, он все время таскал с собой пистолет). Несколько минут спустя они услышали выстрел, но прозвучал он точно выхлоп автомобиля на ближайшей парковочной стоянке или как хлопнувшая задняя дверь ресторана. Вышедший на перекур официант и нашел тело.

Ни Бонни, ни секретарша не сочли нужным сообщить полиции, что Джон Сэйр на листке лежавшего рядом с телефоном блокнота для заметок написал два имени: Принц Грин и Бейтс Крелл.

Секретарша, которая жила в Хэмпстеде только два года, этих имен не знала. У Бонни Сэйр сохранились лишь смутные воспоминания о преступлениях Принца Грина. На Грейвсенд-авеню стоял большой дом, куда ей и ее сестре запрещалось входить. Там жили два старика, которые никогда не выходили на улицу. В памяти осталась мрачная тень позора, отвращения, скандала… Что касается Бейтса Крелла… Когда Бонни Сэйр увидела это имя, четко выведенное в блокноте, спустя два дня после смерти мужа, в ней шевельнулось какое-то неясное чувство, и лишь мгновение спустя она поняла, что это тревога. Этот человек принадлежал к предыдущему поколению – оно, кстати, следовало сразу за поколением Принца Грина. Бейтс Крелл владел лодкой для ловли омаров, которая швартовалась в устье Наухэтена, – там, где теперь размещается нефтеперерабатывающий завод.

У него была дурная, даже зловещая репутация. Бейтс был крупным, широкоплечим, бородатым, темноглазым человеком. Он нанимал мальчишек, чтобы они помогали ему ставить сети, и нещадно бил их за малейшие промахи. Однажды он исчез. Его лодка так и осталась на стоянке, пока ее не объявили собственностью штата и не продали. Когда Бонни еще ходила в школу, говорили о чьем-то муже или отце, который велел Бейтсу убираться из города, о дочерях или женах, побывавших на этой лодке темными ночами… Но почему ее муж нацарапал это имя, прежде чем убить себя?

Принц Грин. Бейтс Крелл. Перо Джона Сэйра чуть не прорвало бумагу.

Сейчас на реке больше нет ни лодок ловцов омаров, ни самих рыбаков, которых раньше тут было несметное количество. Теперь здесь нефтеперегонный завод и Риверсайд Билдинг, в котором находятся приемные дантистов и страховые агентства, ресторан "Альбатрос" и бар "Чайка", где пьют подростки, ресторан "Дары моря" и конторы.

Сейчас уже никто не помнит имен старых хэмпстедцев; сейчас, когда покончено с местным яростным антисемитизмом двадцатых и тридцатых годов, в городе еврейское население составляет примерно четверть. Сюда едут люди из Нью-Йорка, Аризоны и Техаса, а уезжают в Вашингтон, Виргинию и Калифорнию. Издатель, который купил зеленый дом, не знает о том, что когда-то тут спал в гробу безумный юноша и ему снились полеты в небе на раскинутых крыльях, а его рот и ладони были окрашены красным.

Теперь в Хэмпстеде есть стоянка трейлеров (тщательно скрытая из виду стеной деревьев на Пост-роад), тут каждый час происходят два ограбления, имеются пять кинотеатров, два магазина экологически безопасных продуктов, больше чем дюжина винных магазинов, и каждый день от вокзала отходит двадцать одна электричка в Нью-Йорк. По крайней мере пару сезонов тут живут целых тринадцать миллионеров. Здесь пять банков и три знаменитых артиста, а также частный психиатрический госпиталь с терапевтической программой реабилитации наркомании. В 1979 году тут произошло два изнасилования, а убийств не было совсем. До 1980 года здесь ничего не слышали об убийствах с тех пор, когда Робертсон Принц Грин был желанным украшением местной прессы.

Первое убийство 1980 года было обнаружено в девять сорок пять вечера семнадцатого мая, когда в спальню вошел муж жертвы. Пройдет много времени, пока кто-то не припомнит Принца Грина и Бейтса Крепла или даже Джона Сэйра, мимо изображения которого каждый, кто как-либо связан с этой историей, проезжает по крайней мере четыре раза в неделю.

Злонамеренное облако, плывущее на высоте тысячи футов над Вудвиллом и Норрингтоном, летело впереди Лео Фрайдгуда, когда он направлялся в Хэмпстед. Оно двигалось неспешно, определенного направления у него не было.

Когда ветром его сносило к земле, облако лишало жизни случайно попавшихся на его пути людей.

Недельный младенец, который лежал у отворенного окна в эту теплую майскую ночь, стал задыхаться и внезапно умер, пока его родители смотрели телевизор в нижней комнате. Еще через шесть кварталов (мы теперь в Норрингтоне, в районе, который называется Земли Кумберленда) четырнадцатилетний подросток, проезжавший на велосипеде мимо рядов почтовых ящиков, упал с велосипеда и умер, раскинувшись на гравийной насыпи, а его велосипед остался валяться в нескольких футах от него.

Джой Риччи – третья случайная жертва Дракона – ехал из Кингспорта в Стрэдфорд гораздо позже, чем обычно, из бара, расположенного рядом с конторой Левина и Левина – бухгалтерской фирмой, на которую он работал. Дорога в один конец занимала у него около часа, но Джой Риччи вырос в Стрэдфорде и до сих пор не мог себе позволить приобрести дом в Кингспорте, который являлся самым дорогим во всем округе Патчин, потому что из всех городов был расположен ближе всего к Нью-Йорку. Джою было двадцать восемь, и у него была жена Мари-Луиза и трехлетний сын, который унаследовал темные волосы отца и темно-голубые глаза.

Джой доехал до первого из двух шлагбаумов на платной дороге, где взимали дорожный сбор. Тот находился на юго-западной оконечности Хэмпстеда, а следующий – перед выездом из города. Джой опустил стекло в окне, протянул билетную книжечку, и одетая в униформу женщина в будочке оторвала билетик. Было уже десять минут девятого – он сказал Мари-Луизе, что будет дома к восьми, а ему нужно было ехать еще полчаса. Джой-младший уже будет в постели. Он жалел, что не уложит сына в постель сам, да и еще из-за такой нелепой причины. Его непосредственный начальник Тони Флиппо за день до этого попросил уделить ему субботний вечер для какого-то важного разговора. Когда Тони предложил ему приехать в Кингспорт, Джой предположил, что его начальник и друг собирался обсудить какие-нибудь деловые вопросы. Раньше они обговаривали возможность открыть свою собственную контору, но этим вечером Тони не хотел говорить ни о страховании имущества в округе Патчин, ни об арендной службе, что было его второй мечтой, – он хотел пожаловаться на свой брак, хотел, чтобы кто-нибудь отговорил его разводиться. Тони был слегка влюблен в Мишель Спаркс, одну из машинисток офиса.

Так что вечер выдался бессмысленный. Джой Риччи оставил окно открытым и выехал в левый ряд. Перед ним ехали еще две машины, а в зеркале заднего обзора виднелась целая шеренга машин, которые направлялись к северо-востоку. Непонятно почему, он начал вспоминать о своей девушке из колледжа.

Затем, внезапно, панорама, которая разворачивалась перед ним, изменилась. Сначала ему показалось, что шоссе 1-95 наполнилось разбитыми автомобилями и окровавленными людьми; он увидел огромный фургон, перелетевший через ограждение, мигалки полиции и "скорой помощи". Это видение возникло перед его глазами с почти физической достоверностью, и какой-то миг он не мог ни дышать, ни думать.

Он нажал на тормоз и резко вывернул руль, пытаясь миновать ужасное место. Джой чувствовал, что голова у него странно гудит, и на какое-то мгновение ему показалось, что зубы заныли от вибрации. Однако, уже ощущая невыносимую головную боль, он понял, что то, что он видел впереди, не имело никакого отношения к реальности. Он снял ногу с тормоза и нажал на акселератор, мечтая лишь о том, чтобы поскорее проехать этот участок шоссе, что бы там ни было.

Машина при этом сильно вильнула.

Когда он увидел свои лежавшие на руле руки, он прикусил язык, да так, что потекла кровь, – руки его были покрыты белыми личинками. Это все, что он смог различить на текучей шевелящейся белой поверхности, которая покрывала пальцы и тыльную сторону ладоней. Джой открыл рот, но кричать не мог. Машина его двигалась среди потоков света.

В ушах у него звучали голоса призраков, неземные вопли.

Фургон, едущий за ним, который все время яростно сигналил, врезался в его автомобиль и отбросил его на дорожное ограждение. Еще один автомобиль ударил в бампер малолитражки, и та начала тихо, словно извиняясь, гореть.

Зеленый "форд" встал на попа, точно костяшка домино, а автомобиль, который ехал за ним, врезался в горящую малолитражку.

К тому времени, как хэмпстедский шлагбаум опустили, погибли уже восемь человек. Всего разбилось четыре машины, включая автомобиль Джоя Риччи. Полиция штата и два офицера хэмсптедской полиции беспомощно глядели, как разбрасывают искры горящие автомобили. Двадцатью минутами позже из гаража прибыл грузовик и начал растаскивать обломки.

Один из хэмпстедских полицейских, заглянув через стекло искореженного "ле барона" в салон, увидел перекрученный руль, изодранное сиденье и обгоревшую мумию. Полицейский повидал достаточно дорожных катастроф, чтобы понять, что сделать тут ничего было нельзя. Это черное существо было размером не больше крупной собаки. Мари-Луиза Риччи, все еще пребывающая в неведении, заснула в удобном кресле в тот момент, когда Буч Кэссиди и Санденс Кид взорвали поезд и стояли в боливийской пыли, осыпаемые дождем из бумажных денег.

Лео сидел в машине, чей двигатель продолжал работать, и каждые пятнадцать минут продвигался вперед на целый фут. Были открыты всего лишь две будочки дорожного сбора из пяти, и неподвижная полоса машин тянулась к Норрингтону и Выезду № 16. Нарушители проносились в своих автомобилях по двум левым полосам, которые официально были закрыты, пытаясь хоть немного пробраться вперед. Лео с удовлетворением отметил, что машины-очередники стояли практически бампер к бамперу и авантюристам никак не удавалось протиснуться. Впереди, по другую сторону шлагбаума, он увидел огни и вспышки красного пламени. Так что там наверняка катастрофа.

В девять часов, все еще находясь на пятьдесят первом месте от пропускного пункта, он включил радио и нашел станцию Вудвилла. Новости касались последней заварушки в Иране и судьбы находившихся там американцев. Потом речь пошла о земельных проблемах Хэмпстеда. Все это Лео слушал без всяких проблесков интереса. Затем, когда диктор произнес слова "Вудвилл Солвент", Лео выпрямился на сиденье и увеличил громкость: "Эта ужасная трагедия привела к гибели двух человек – Фрэнка Торогуда из Патчина и Гарни Вашингтона из Вудвилла. Исследования, проведенные Департаментом здравоохранения, показали, что причиной смерти послужило отравление моноокисью углерода.

Завод был немедленно закрыт для проведения профилактических мероприятий, и, вероятно, там произведут полную смену оборудования". Затем раздался взволнованный, высокий голос Теда Вайса, лгущего сквозь свои кроличьи зубки: "Мы узнали об этом, когда.., никто не чувствует большей утраты, чем я… Возможно, что владельцы примут решение свернуть…"

Это было для Лео новостью – он, должно быть, разговаривал с Пирсом, когда Вайс решил быть честным и упомянуть о "владельцах". А может, он и не был честным, просто слишком перепуганным и глупым. Но этот ляп заметил только Лео. Диктор перешел к сводке погоды и дорожных катастроф. К этому времени Лео довольно улыбался сам себе.

Все машины вытянулись в одну линию, властные полицейские помахивали сигнальными фонарями, горели огни, мигалки на крышах полицейских машин вспыхивали голубым, красным и зеленым. Обломки разбитых и сгоревших машин уже утащили с дороги, но шестиколесный фургон все еще находился здесь, точно поверженный динозавр.

Остальные перекрытые полосы были усеяны битым стеклом и мелкими обгоревшими фрагментами. Когда Лео, выстроившись в линию с остальными водителями, медленно проезжал мимо, он, взглянув в сторону полицейской мигалки, увидел зажатую между колесами фургона машину, чью марку опознать было невозможно. Весь верх машины до уровня дверных ручек был снесен, а внутри скорчилось нечто, бывшее раньше человеческим существом. "Стоуни…" – неожиданно для себя подумал Лео и вдруг с ужасающей ясностью вспомнил двух мертвых юношей за стеклянной стеной бокса – рты и глаза открыты – и вновь увидел стекающую в дренажное отверстие белую пену. Он загнал эти видения в какой-то пустой и темный уголок своего сознания и вновь поглядел вперед, на высокого полицейского, который размахивал сигнальным фонарем.

Выезд № 18 был всего в трех милях отсюда, и теперь Лео изо всех сил торопился домой. Казалось, что облако несчастий закружилось вокруг него и не отпускало, словно он все время находился в его эпицентре. Вспышки лампы-мигалки отражались в зеркальце заднего обзора и метались у него по лицу. И он три мили еле плелся до выезда.

Умом Лео понимал, что с женой ничего не могло случиться. Он догадывался, что все его страхи берут начало в Вудвилле, что они – последствия его визита туда и этой внезапной катастрофы на шоссе. Он был далеко не таким крутым, каким старался казаться в Вудвилле, и теперь его разум никак не мог избавиться от страхов. "От тех неприятностей ты избавился, – шептало ему его подсознание, – но есть неприятности, от которых избавиться не так уж легко". Но ведь, судя по радиосводке, его план сработал? И Лео пытался уверить себя, что раз это удалось, то и все остальное будет в порядке.

Все будет хорошо, все будет хорошо, все везде будет хорошо.

Опять он увидел этих двоих, Вашингтона и Торогуда, лежащих на спине в стеклянном боксе. Он свернул к разъезду и погнал свой "корвет", не обращая внимания на предупредительные знаки.

Лео проехал по пустым улицам Хэмпстеда. В домах горели огни, и там продолжалась обычная семейная жизнь. Мужчина выгуливал собаку, полная женщина в хлопчатобумажном спортивном костюме трусила по Чарльстон-роад. На углу его улицы стоял с отсутствующим видом подросток, оглядывая небо, словно выбирал себе маршрут. На какую-то секунду Лео показалось, что он узнал этого мальчика, светловолосого, не слишком рослого для своих лет, в полосатой рубахе с подвернутыми рукавами, из которых торчали худенькие руки. Но фары метнулись дальше, подросток исчез из виду, и Лео свернул на Кэннон-роад.

На своих полутора акрах дома важно взбирались вверх по холму, словно объявляя о собственной ценности; хоть они и не были такими шикарными, как на Эрмитаж-авеню, но солидными – без сомнения. Все дети на этой улице были блондинами, все холодильники были забиты минеральной водой, а в шкафах в прихожей валялись дорогие кроссовки, предназначенные для бега трусцой. Подъезжая к пятому дому, Лео увидел машину Стоуни, оставленную на подъезде к дому.

Затем он увидел, что во всех окнах было темно. Машина, не заведенная в гараж, пустые темные окна… Лео судорожно вздохнул при этих первых признаках того, что что-то было неладно, и почувствовал, как холод коснулся его головы. Он выехал на дорожку и протиснулся мимо машины жены.

Перед парадной дверью он остановился и поглядел по сторонам. На углу Чарльстон-роад никого не было, деревья дружно гудели во тьме, точно срослись в одно гигантское дерево. Наступала ночь, повсюду было тихо. Мистер Лео Фрайдгуд вернулся домой в субботу вечером после утомительной и важной работы. Мистер Лео Фрайдгуд заслужил отдых. Неожиданно сердце у него сжалось. Он резко повернулся и быстро зашагал к парадной двери.

Она была незаперта. Внутри было темнее, чем снаружи, и он включил свет в прихожей.

– Стоуни! – позвал он. Никакого ответа. – Стоуни?

Он шагнул вперед, все еще надеясь на то, что все можно как-то разумно объяснить: она вышла погулять или заскочила на коктейль в соседний дом. Но Стоуни никогда не делала ни того, ни другого, во всяком случае ночью. Лео включил свет в столовой и увидел пустой стол, окруженный массивными деревянными стульями.