Парящий дракон. Том 1

В воскресенье вечером нас пригласили в дом совсем рядом с нашим новым – это устроила Ронни Ригли. Люди по имени Маккалум? Маккларен? Ронни им тоже продала дом.

Мы наконец увидим Бобо, вот этого я жду с интересом.

Теперь о двух неприятностях. Наш почтовый ящик на Фэртитэйл-лейн кто-то буквально расплющил. Мы слышали шум около десяти часов, и он нас напугал. Я вышел и увидел, что мимо проносится черная машина. Кроме ящика эти вандалы сломали еще несколько прутьев ограды. Забавно, как даже такое мелкое пакостничество вас расстраивает, словно оно лишь начало крупных неприятностей, хотя это скорее всего просто скучающие детишки, которые так и ищут, что бы поломать. Должно быть, они воспользовались бейсбольной битой или чем-то в этом роде. Но мне нужно починить изгородь и купить новый почтовый ящик.

И напоследок худшее: произошло еще одно убийство. Это случилось вчера, в пятницу, тридцатого. Как и раньше, женщина была убита у себя в доме. Ронни знала все детали – они были ужасающими. Явно это был не грабеж – тело лежало на кухне и было чуть ли не выпотрошено. Ее звали Эстер Гудолл, ей было за сорок, и она активно занималась церковной благотворительностью. На этот раз это явно не было сексуальное убийство – дети находились в школе, а муж уехал из города. Ронни говорит, что Гудоллы живут на отшибе, около Саутел-бич и Загородного клуба.

Кто бы это ни был, надеюсь, его быстро поймают.

С Маунт-авеню Альби свернули на Бич-трэйл, потом миновали Кэннон-роад, гордо и взыскательно оглядели свой новый дом, повернули на Чарльстон-роад и нашли дом номер три именно там, где сказала Ронни, – длинный, двухэтажный, с коричневой кровлей и коротко подстриженным газоном за чугунной крашеной изгородью. Голубой "датсун" с номерными знаками "РОННИ" был уже припаркован рядом с домом, и Ричард пристроился рядом. Магнолия позади площадки роняла на асфальт и на траву свои розовые лепестки, и Ричард с Лаурой, выйдя из машины, ступали прямо по ним.

– Ронни хоть что-нибудь рассказала тебе о Макалистерах?

– Их зовут Макклауды, – сказала Лаура. – Пэтси и Лес Макклауды. Ронни продала им дом и говорит, что они забавные. Не знаю, что она имеет в виду. Кажется, Лес Макклауд исполнительный директор какой-то фирмы, так что они часто переезжают с места на место.

– Настоящие люди округа Патчин, – сказал Ричард и позвонил в звонок.

Дверь им открыл гигант по крайней мере шести футов шести дюймов ростом, в коричневом вельветовом пиджаке и зеленом свитере, натянутом на мощной груди. У него была белозубая улыбка, пышные усы, мелко вьющиеся волосы, и он не выглядел старше двадцати пяти.

– Эй, привет, – сказал он. – Заходите!

– Мистер Макклауд?

Гигант расхохотался и схватил за руку Ричарда:

– О Господи, нет. Я всего лишь Бобо Фарнсворт, местный полицейский. Пошли в кухню, а Пэтси и моя приятельница сейчас в игровой комнате.

Он потащил их в маленькую прихожую. Теперь они толпились на трех квадратных футах – фактически это была нижняя площадка лестницы, ведущей наверх, в главную часть дома, и вниз – в общую комнату, которая примыкала к гаражу.

– Должно быть, вы Ричард, тот знаменитый артист. А вы, наверное, Лаура. – Он наклонился над ней. Ричард убедился, что Бобо отличная пара для Ронни Ригли.

– Если вы здешний полицейский, я уже чувствую себя в безопасности, – сказал Ричард.

Бобо опять расхохотался, подталкивая их к лестнице.

– В детстве я ел много каши.

Ричард поднимался по лестнице впереди всех. Как только он вошел в гостиную (длинная составная кушетка, обитая тканью с сине-алыми зигзагами, сияющий черный кофейный столик на темно-синем ковре, плакат Штейнберга в рамке), он услышал громогласный оклик:

– Это Дик Альби? Я сейчас выйду!

Человек сантиметров на шесть ниже Бобо Фарнсворта вбежал в комнату, протянув пухлую руку. У него были коротко подстриженные волосы песочного цвета и мясистое лицо из тех, что всегда кажутся загорелыми.

– Пэтси! – завопил он. – Дик Альби пришел.

Холодная влажная ладонь сомкнулась вокруг руки Ричарда, и Лес Макклауд приблизил лицо, оказавшееся в трех сантиметрах от Альби. Одновременно он продолжал трясти руку Ричарда. От него исходила волна запаха спиртного.

– Обожал ваше шоу, просто-таки обожал его – чертовски отличная серия, знаете ли? Пэтси! – Это уже через плечо. – Уважаю таких, как вы, знаете ли. Я – Лес Макклауд, прошу, прошу. Вы уже освоились тут? Хорошо. А это ваша фрау? Очень приятно. Лаура? Отлично! Пэтси будет через секунду, и вы сможете поболтать между вами, девочками. Эй, Дик, что это ты так разоделся?

Сам Лес был одет в розовый свитер без ворота и штаны из синтетической ткани и напоминал бутылку "Дартмура"

Урожая пятьдесят девятого года.

– Снимай этот галстук, Дик. Или тебя зовут Дики?

– Ричард.

– Как угодно. – Лес наконец выпустил его руку. – Сейчас, только положу лед в бокалы. Вы что любите? А вы, Лаура? У меня лучший мартини во всем Коннектикуте.

– Мне ничего, – это Лаура.

– Просто пива, – это Ричард.

– Ничего с оливками и лимоном? А вы тоже играете в театре, Лаура?

– Нет. Я…

– Целых двое непьющих сегодня. И что же нам делать? – Он по-прежнему глядел прямо в лицо Ричарду с таким агрессивным дружелюбием, что оно выглядело почти угрожающим.

– Да ничего, – сказал Ричард.

– Какое облегчение, – сказала Пэтси Макклауд, и оба Альби повернулись к ней. Рядом с роскошной, пышущей здоровьем Ронни Ригли она выглядела хрупкой и утонченной. У нее были огромные карие глаза и прямые неухоженные волосы. Лицо у нее было хорошо очерчено, а когда она улыбалась, открывая белые, слегка неровные зубы, на щеках проступали чуть заметные ямочки. – Значит, вы не пьете? Может, вы еще и трусцой не бегаете? Я – Пэтси Макклауд. Добро пожаловать, Ричард и Лаура. – Рукопожатие ее было мимолетным и грациозным.

– Я трусцой не бегаю, а Лауре нельзя.

– Всем можно, – настаивал Лес.

– Но не беременным женщинам, – сказала Пэтси. – По крайней мере, я так думаю. У вас есть еще дети?

При этой интуитивной догадке Пэтси Лаура расслабилась.

– Нет. Это наш первенец.

Лес вперевалку направился в кухню, а Пэтси поцеловала обоих Альби.

– Я так рада, что вы переехали сюда.

– Спасибо.

– Ага.

– Вы с вашим мужем давно здесь? – спросил Ричард.

– Два года. До этого мы год жили в Лос-Анджелесе, а еще раньше – в Англии. Лес имел там успех. – Последнее прозвучало несколько двусмысленно, словно Пэтси слегка отстранялась от путешествий мужа и от его успехов.

– Мы были в Белгрейвиа, – продолжала Пэтси. – Лесу там ужасно не нравилось. Он не мог дождаться, когда мы вернемся сюда. Англия была ему не по вкусу. А я не в состоянии была препираться с ним.

Она стиснула тонкими пальцами ножку бокала, который дрожал у нее в руке.

– У меня как раз случился выкидыш.

Даже Бобо, казалось, на миг оторопел. Лес вернулся с пивом для Ричарда и заметил:

– Что за мертвое молчание? Должно быть, Пэтси что-то сказала? Моя жена может испортить веселье как никто. Сказала этим славным ребяткам что-то паршивое, а, малышка? – На скулах у него выступили красные пятна, и Ричард увидел, что парень уже пьян. Этот вечер будет настоящей пыткой. – Ну ладно, золотко. Так что?

Пэтси отстраненно, рассеянно кивнула.

Лес Макклауд вновь уставился на Ричарда – школьный хулиган-переросток.

– Эй, Дик, сделай нам одолжение! Скажи то, что обычно говорил. Скажи: "Эй, ма, я хочу всю тарелку пирожных".

– Эй, ма, я хочу всю тарелку пирожных, – сказал Ричард и был благодарен, когда Ронни Ригли засмеялась.

– Потрясно! – сказал Лес и вновь унесся в кухню. Он вернулся с корзиной, наполненной слоеным печеньем. – Давай, хватай! Я купил это специально для тебя.

Бобо Фарнсворт отказался:

– О нет!

Лес подтолкнул корзинку к Ричарду. Тот взял одно печенье и надкусил его. Пэтси Макклауд в явном отчаянии сказала:

– Не хотите ли осмотреть дом?

Вечер продолжался. Они обошли дом, повосхищались оборудованием игровой комнаты, в меру пошумели и повосторгались во время обеда, который казался приготовленным кое-как. Фетуччино ("Макароны просто замечательные", – сказал Ричард и заслужил сияющую улыбку Пэтси Макклауд) было пережарено, а ягненок сыроват. Лес Макклауд пил не переставая и наполнял бокал Пэтси Макклауд лишь немногим реже, чем свой собственный. Лаура выглядела уставшей, и Ричард хотел лишь одного: поскорей добраться до дома.

Бобо Фарнсворт почти спас вечер. Неизменно веселый, он пил "кока-колу", ел с аппетитом и рассказывал забавные истории о службе в полиции. Как и Ронни, он сразу же с симпатией начал относиться к Альби. Он рассказывал:

– Вот я ехал в патрульной машине и тут на Пост-роад увидел сбежавшую лошадь. Включил фары, ну, и говорю ей:

"Давай-ка, милашка!"

Бобо делал все, чтобы вечер прошел удачно, и Альби был ему благодарен. Пэтси Макклауд вздрогнула, когда Лес в пылу состязания с Бобо рассказал какую-то непристойную историю.

– Ну ладно, шутки вам не нравятся, – сказал Лес. – Мне не нравится, как там у вас, в полиции, работают. Почему вы так и не поймали этого парня, который убивает женщин?

Вы сидите тут и едите мою еду, а ведь вы этого не заслужили – вам надо бы сейчас бегать и ловить его.

– Да мы сейчас работаем над этим, Лес, – небрежно ответил Бобо.

– Эй, почему бы нам в следующий уик-энд не походить под парусом? – спросил Лес. – Мы бы устроили неплохую вечеринку – наняли бы лодку, а Пэтси бы выкинула один из своих коронных номеров.

Пэтси глядела в тарелку.

– Она так и молчит, что за номера! Дьявол, да она же не хочет, чтобы я вам рассказывал.

– Я ничего не выкидываю, – Пэтси выглядела по-настоящему смущенной.

– Да она гадалка, – сказал Лес и улыбнулся, словно это было чем-то ужасно забавным. – Дик, у вас и Пэтси много общего. Ронни разве не говорила вам, что ваша семья основала этот город? Ну, и семья Пэтси тоже. Она из Тейлоров.

Они приехали сюда, еще когда эта земля ничего не стоила.

Но она гадалка не потому. Вы только послушайте. Когда мы были в колледже, Пэтси могла точно предсказать, как я сдам экзамены. А пару раз она угадывала и счет в футбольных матчах! – Лес торжествующе оглядел их. – Может, это так и было во всех старых семействах? У вас случалось что-либо в этом роде, Дик?

Пэтси Макклауд было не только неудобно, она была еще и раздражена. Она выглядела бледной и расстроенной. Ее огромные карие глаза на полудетском личике впились в Ричарда словно в ожидании помощи. Он подумал, что она вот-вот упадет в обморок или заплачет – словно Лес ударил ее.

Он бьет ее, неожиданно понял Ричард. Вот в чем тут дело.

Лес Макклауд бил жену, и бедная загнанная Пэтси позволяла ему это. И еще одна мысль настигла его – не столько мысль, сколько образ. Перепуганное лицо Пэтси напомнило ему лицо того мальчика-подростка, который глядел на него сквозь окно кафе на Пост-роад.

– Молчание – знак согласия. Вот и еще один предсказатель, – радостно провозгласил Лес Макклауд.

Нужно было быстро исправлять положение. Лаура тоже выглядела хуже, чем этого требовала ситуация.

– Да нет же, – сказал Альби. – Ничего такого.

– Ну так что?

– Да просто пара кошмаров по ночам.

– Пэтси-то не в себе, как сказал бы добрый старый доктор Лаурербах, – произнес Лес. – Выбрались бы, поиграли в гольф, глотнули бы свежего воздуха. Вы ведь играете в гольф, верно?

– Мне очень жаль, но я устала, – сказала Пэтси. Она встала. Ее тонкие пальцы дрожали. Она глядела только на Ричарда, и на этот раз он понял, что за просьба скрывалась в ее взгляде: "Не осуждайте нас за это. Мы не такие уж плохие". – Я должна извиниться, но, пожалуйста, оставайтесь.

Вам же так весело.

Она одарила их быстрой улыбкой и ушла. Лес встал, чтобы вернуть ее, но Бобо поймал его за руку.

– Да я и сам должен уходить, Лес. У меня сегодня дежурство с двенадцати до восьми.

Тогда они все встали, улыбнулись так же фальшиво, как и Пэтси, и попытались не слишком быстро спускаться вниз, к выходу.

– Повторим еще, а? Думаю, я не должен был.., ну, вы знаете. Ин вино веритас и все такое. Приходите в любое время. Мы как-нибудь сплаваем под парусом.

– Конечно, когда-нибудь, – сказал Ричард. – Как только мы уладим все с нашим домом. У нас все выходные сейчас заняты.

Наконец они выбрались из дома. Все четверо не сказали ни слова, пока не расселись по машинам. Ронни прошептала:

– О Боже, мне так жаль, что я втравила вас в это. Они казались такими милыми, когда мы виделись с ними до сегодняшнего дня. Не знаю, что нашло на Леса. Он был просто ужасен.

Бобо сказал:

– В следующий раз встретимся вчетвером, ладно? Эй, я никогда раньше не встречал этого парня. Я и не знал, что он садист.

– Да, – сказал Ричард. – Давайте встретимся. И да, он садист. Бедняжка.

– Ей нужно было уйти от него, – сказала Лаура. – Поехали домой. Пожалуйста.

"РОННИ" ехал впереди, и Лаура придвинулась на переднем сиденье поближе к Ричарду.

– Я просто не могу этого вынести, – повторяла она. – Этот человек, это жирное животное. И мы собираемся жить рядом с такими людьми. Я ненавижу это, Ричард, мне все это противно.

– И мне тоже.

– Я хочу заняться любовью, поехали домой, на эту жуткую постель.

Так что той теплой ночью в Хэмпстеде, штат Коннектикут, хорошо поладили по крайней мере две пары. Пока двадцативосьмилетний Бобо Фарнсворт мылся в душе, перед тем как отправиться на работу, Ронни Ригли сняла одежду и под теплыми брызгами прижалась к нему своим роскошным телом сорокалетней женщины. Она щекотала его, а он смеялся. Так они вместе избавились от того мерзкого осадка, который оставило у них посещение Макклаудов, и Бобо отправился на работу в отличном настроении. В спальне на Фэртитэйл-лейн Альби разделись на противоположных сторонах кровати, как это обычно делают супружеские пары.

И, как это обычно делают супружеские пары, они аккуратно сложили свою одежду.

– Он ведь бьет ее, верно?

– По-моему, да.

– Я увидела, что на руке у нее синяки, когда эта штука, в которую она была одета, соскользнула. Он лупит ее по рукам так, чтобы никто не знал.

– О, может, ей это нравится, – ответил он и почувствовал себя предателем. Он знал, что это не правда, и жестокая не правда.

Лаура стояла точно первобытный идол, ее мягкие и душистые волосы падали на плечи, груди набухли, живот выглядел мягко очерченным шаром, обтянутым мраморной кожей.

Ричард и не подозревал, до чего сексуально привлекательной может быть беременная женщина. Природа, выполняя свою задачу, превращала всех мужчин в покорных рабов.

Но лицо Лауры было почти таким же напряженным и усталым, как лицо Пэтси Макклауд. Когда они оказались на колеблющейся постели, она обхватила его за плечи и прижала к себе так, что он едва мог дышать.

– Я не хочу потерять тебя, Ричард.

Она была как раз такой, какой нужно, руки у нее были мягкими и округлыми, ноги нежно обхватили его.

– Ты меня не потеряешь, разве что я тебе надоем.

– Ты действительно собираешься в Провидено?

– Только на пару дней. Ты хочешь поехать со мной?

– И сидеть в гостинице, пока ты толкуешь с заказчиками о гипсе и кирпичной кладке?

– Ну я же должен.

– Я останусь здесь. Но я буду скучать по тебе.

– О Боже, – застонал он, поняв, что не в силах расстаться с женой дольше чем на один вздох. Он поцеловал ее сосок, потом углубление под грудью. От ее кожи исходила удивительная сладость.

– Ты же знаешь, что мне здесь не нравится, верно? Мне тут ужасно не нравится. Но я люблю тебя, Ричард. Я не хочу тебя потерять. Но этот человек – он ужасен. Я скучаю по своим друзьям.

Он, дрожа, обнимал ее. Ее тело было хранилищем, драгоценным сосудом.

– Я так люблю быть с тобой в постели, – сказала она.

Пальцы ее гладили, скользили по его телу. – О да! – Ее тугой живот прижался к нему. – Мне очень жаль, малыш.

Он все еще мог проникнуть в нее, лежа на боку, лицом друг к другу, ее бедро лежит на его бедре. Возбуждение пришло одновременно, они мягко содрогались вместе. Кровать забавно колыхалась под ними и подбрасывала их.

– Ты такой чудный. Ты даже сказал, что поедешь с ним на лодке.

– Мне больше нравится твоя лодка.

Наступило молчание. Вспышка удовольствия, такого сильного, что оно напоминало боль.

– Хватит тебе видеть жуткие сны, – прошептала ему в ухо Лаура, – Пожалуйста, прекрати. Они пугают меня.

Так, вместе, они и оказались дома.

Ричард проснулся несколько часов спустя и почувствовал себя свежим и духом и телом – так, словно он проветрил душу на свежем ветерке. Он мягко обнял плечи Лауры.

Поцеловал ее, почувствовав на губах вкус соли и маргариток, и вновь провалился в сон. Больше никаких кошмаров, никогда, ночи будут спокойными.

Мой собственный дневник напоминает мне, что мой субботний вечер выдался мирным, почти скучным, по крайней мере до тех пор, пока у меня не случился творческий запор.

Я с раздражением и недоверием прочел обзор книжных новинок в "Тайме", потом написал несколько страниц. После обеда, который состоял из бутербродов с сыром и апельсинового сока, я вновь уселся за стол с карандашом в руке. Я представлял себе, как должны выглядеть эти страницы, и знал, что не могу их написать. На этих страницах женщина в первый раз встречает человека, который потом станет ее любовником. Задача состояла в том, чтобы рассказать, как именно она его встретила. Это должно было быть внезапное влечение, и вот тут я надорвался. Мой собственный опыт внезапного эротического влечения уже явно устарел, Я все еще помнил, как встретил свою первую жену, да и вторую тоже. И то и другое случилось в здании суда. Мой эмоциональный опыт в основном заключался в скуке и раздражении. Остальное пришло потом.

Тем временем события иного рода, не эротические, прокатились по Хэмпстеду. Бары были открыты до часа ночи;

Табби Смитфилд бродил по городу со своими новыми друзьями; Бобо Фарнсворт ездил в своем черно-белом автомобиле, мечтая совершить хороший поступок; Гарри Старбек уже ограбил дом на Редкоат-лейн и готовился к другому ограблению. Доктор Рен Ван Хорн, мой вдовый приятель, сидел один в своем странном доме и думал о том, чтобы купить зеркало, для которого он как раз освободил место в гостиной. Чарли Антолини лежал в гамаке и улыбался, глядя на звезды, а его жена плакала в спальне. Этой ночью птицы умирали на лету и мертвыми падали на землю. В моем воображении призрачные голландские купцы бежали вниз по Маунт-авеню, где тогда не было этих величественных домов.

Среди них был парень, которому мое воображение придало плоские черты и бакенбарды Бейтса Крелла, исчезнувшего ловца омаров. Он не исчез. Я убил его своим мечом, тра-ля-ля. И Джой Клетцки, тогдашний шеф полиции, знал, что я сделал это. Он не поверил ни слову из того, что я говорил об этом, сознательно – нет, но при этом он полагал, что Бейтс Крелл виновен в исчезновении четырех женщин: он видел кровавые пятна в его лодке, когда я показал ему на них.

Еще один человек вскоре узнает обо мне и Бейтсе Крелле – Табби Смитфилд. Он узнает это потому, что увидит это, как я увидел пожар Гринбанка, подожженного людьми генерала Трийона, – мысленно. Табби увидит это, как только впервые встретится со мной, это будет этим же вечером, но позже. Увидит и узнает меня, тра-ля-ля. "Ты проснись, проснись, засоня". Да, Табби, хоть он и промолчал потом об этих братьях Норманах, – а он промолчал.

ГЛАВА V

СМИТФИЛДЫ И МАККЛАУДЫ

Шкипер Петере слегка свихнулся, вот в чем дело, хотя, если придерживаться фактов, он всегда был немного не в себе. Однажды, в шестом классе, он сбрил себе брови и нарисовал их гуталином – он тогда разговаривал по телефону с близнецами Дики и Брюсом Норманами из большой бестолковой семьи, которая жила в трейлере на стоянке. Мистер Норман был управляющим этим парком и хотел, чтобы дети занялись тем же самым. На следующий день близнецы Норманы заявились в школу (следуя предложению Шкипера) с нетронутыми бровями, но зато с головами, лысыми как бильярдный шар, и хихикали, когда учитель отослал Шкипера домой. В восьмом классе, уже в средней школе, учитель физкультуры поймал Шкипера, когда тот занимался онанизмом в душе. Его на две недели исключили из школы. В первый день учебы в колледже он нарочно упал в дальнем углу парковочной стоянки, куда приходили покурить старшие ребята, и притворился, будто у него пошла пена изо рта. Однажды он попытался вытатуировать на теле знаки морской пехоты, но татуировщик вышвырнул его из мастерской.

Близнецы Норманы особенно ценили Шкипера за то, что он радостно принимал все, что они предлагали. К тому времени, как им исполнилось пятнадцать лет и они стали второкурсниками колледжа Дж. С. Милла, братья весили двести десять фунтов поштучно и отрастили себе длинные черные волосы, спадающие на плечи, как у индейцев. У них были толстощекие румяные лица. Если бы не их хитрые, проницательные глаза, они бы выглядели почти умственно отсталыми, но они были прирожденными возмутителями спокойствия. Близнецов осуждали, и большей частью справедливо, за все зловредные выдумки. Они жили сами по себе в заброшенном трейлере, поставленном на заросшей сорняками дороге неподалеку от трейлера, где их родители и четыре сестры жили шумной, безалаберной семьей. Иногда они обедали в трейлере родителей, но чаще – в "Бурджер Кинг" или у Венди. По вечерам они катили на своем проржавевшем автомобиле к бару "Черничка" и задирались со студентами колледжа. Персонал бара отлично знал их и не впускал внутрь. Когда Бобо Фарнсворт или еще какой-нибудь хэмпстедский полицейский проезжал мимо бара "Черничка", близнецы сидели в своем "олдсмобиле" и усмехались, потому что считали Бобо придурком. Все хэмпстедские полицейские были придурками, разве что кроме Томми Турка, который один раз на самом деле напугал Брюса Нормана, подняв его в воздух и пообещав перекинуть через огражденное шоссе № 18. Турка они ненавидели.

Никто не доверял Дики и Брюсу, и они зарабатывали подозрительные взгляды также легко, как боксеры – синяки, поэтому кто-то вроде Шкипера Петерса был им полезен. Ребенок вечно находящихся в разъездах родителей, Петере тоже был изгоем, но он, по крайней мере, нормально выглядел.

В старших классах Норманы выяснили, что, если они отправят Шкипера к Гринблату с перечнем вещей, которые необходимо спереть, он притащит вдвое больше. Печенье, жестянки с кокой, бифштексы, целого цыпленка. Он был ходячей продуктовой сумкой. Шкипер выглядел таким честным, таким застенчивым, что даже если его ловили, то владельцу становилось его жаль и он отпускал его с предупреждением.

Но в конце мая этот исполнительный и очень полезный инструмент братьев Норманов потерял всю свою полезность и ценность. Во вторник во время урока геометрии Шкипер поднялся со своего места и начал кричать мистеру Норду, учителю:

– Ты, ничтожество! Дурацкое ничтожество! Ты все делаешь не правильно!

Мистер Норд отвернулся от доски, и на лице у него было нечто среднее между ужасом и гневом:

– Садись, Петере. Что я делаю не так?

– Решаешь не так, ты, придурок. Этот угол, он.., он… – Петере разразился слезами, и пришлось вывести его из класса.

В коридоре Шкипер дождался близнецов Норманов.

– Эй, мужик, – сказал Брюс. – Что стряслось?

Шкипер был еще бледнее, чем обычно, а глаза у него были красными как у кролика.

– Ты тупая свинья, вот что стряслось. Предложи мне умножить два числа.

– Что?

– Давай. Два любых числа.

– Четыреста шестьдесят восемь на три тысячи девятьсот сорок два.

– Один миллион восемьсот сорок четыре тысячи восемьсот пятьдесят шесть.

Брюс ударил его в ухо, и Шкипер упал на скамейку.

Должно быть, они все обговорили, эти близнецы Норманы, когда Джикс и Нит Петерсы день спустя забрали Шкипера из колледжа Милла и поместили его в место, похожее на курортную гостиницу, со школой гольфа, гимнастическим залом и закрытым и открытым бассейнами. Двойняшки Норманы шлялись вокруг своего ржавого трейлера и говорили о новичке. Должно быть, они, глотая шоколадные пирожные, попивая пиво и смотря "Тварь" по своему украденному телевизору, до конца измерили степень его полезности. У них появился план.

В ту пятницу, в которую отдохнувший и загорелый чикагский священник по имени Фрэнсис Лири зашел в роскошную кухню своей сестры и в ужасе и потрясении уронил тяжелую вещевую сумку в лужу ее крови, Табби Смитфилд удивленно поднял глаза, когда перед ним за обеденным столиком возникла баночка "кока-колы", которую стискивала довольно грязная рука.

– Эй, новичок, – раздался голос сверху, – пить хочешь?

Табби поднял голову и лишился дара речи. Два наиболее опасных человека в классе усмехались ему своими чудовищными ухмылками. Один из них был в комбинезоне поверх майки, а другой – в грязной рубахе навыпуск. Они поставили подносы на стол и уселись по бокам.

– Я Брюс, а это – Дики, – сказал тот, что был в рубахе, – давай-ка, пей, это для тебя. Мы – это группа приветствия.

В то время, когда на газоне Гудоллов толпились многочисленные соседи, а Бобо Фарнсворт одновременно пытался удержать Томми Турка, который хотел двинуть в челюсть другому полицейскому, и увести двух истерически рыдающих детей Гудоллов от окна в любой из близлежащих домов, Табби Смитфилд сидел на уроке истории. Дики и Брюс Норманы уселись позади, точно пара огромных сторожевых собак.

– Расскажи ему про брови Шкипера, – прошептал Брюс Дики. Оба брата воняли – для Табби совершенно ностальгически – пивом.

По мере того как семидесятые годы подходили к концу, отношения между Кларком и Монти Смитфилдами постепенно улучшались. Причиной этому был Табби. Хоть Монти Смитфилд и поклялся, что не особенно расстроится, даже если Кларк покинет этот мир, он никак не мог примириться с мыслью, что у него больше нет внука. Табби ему снился, а несколько раз в месяц он приходил в старую комнату Табби и сидел там, глядя на игрушки, которые внук оставил в доме.

И поскольку Монти тосковал по Табби, он начал сожалеть о нанесенных сыну оскорблениях. Может, он не должен был насмехаться над пристрастием сына к теннису; может, он не должен был настаивать на том, чтобы Кларк присоединился к его бизнесу; может, он должен был отпустить его попутешествовать по Западу, играя в теннис, как и собирался сделать Кларк после окончания колледжа. Может, ошибкой было то, что он выделил Кларку и Джин полдома – возможно, такая близость и была наибольшей ошибкой из всех.

Пару месяцев спустя он начал искать старых товарищей и одноклассников Кларка. Он обещал, что не будет вмешиваться в частную жизнь сына, что он хочет лишь время от времени посылать тому деньги. Старик, предлагающий чековую книжку, как другие предлагают сердце? Двое друзей Кларка почувствовали жалость к нему. У одного был адрес в Майами, у другого – "номер дома в Форт-Ладердаль. Монти связался со справочной службой обоих городов, но Кларк не был внесен в телефонную книгу. На день рождения Табби он послал чеки и банкноты по обоим адресам и получил благодарственное письмо, написанное детским почерком Табби из Форт-Ладердаль.

На день рождения Кларка Монти послал им тысячу долларов, но письмо вернулось невскрытым. После этого Монти каждый месяц посылал небольшие суммы Табби, и Табби отвечал ему, куда бы они с отцом ни попадали во время своих частых разъездов.

На восьмой день рождения он прислал деду свою фотографию из Ки-Уэсте. Загорелый босой Табби стоял на оконечности пирса. Волосы у него были выгоревшие на солнце, а глаза – удивленные.

Вскоре после одиннадцатого дня рождения пришла еще одна фотография Табби – на карусели, присланная из Орландо. Вместе с ней Монти получил короткую, почти телеграфную записку о том, что у него появилась новая невестка. Звали ее Шерри Стиллвен Смитфилд, и они с Кларком поженились месяц назад.

Монти, уже наученный горьким опытом, проявил добрую волю: он послал письмо с поздравлениями и щедрый чек – это письмо не вернулось. Наконец через две недели Монти позвонил сыну.

– Я хочу, чтобы ты знал одну вещь. Я оставляю тебе этот дом, и, когда меня не станет, он станет твоим. А если ты хочешь привезти Табби и свою жену пожить сюда, то отлично.

Все эти годы жизнь Табби была значительно более странной, чем могли себе представить братья Норманы.

***

Они с отцом жили в комнатах, пропахших пивом, над дешевыми ресторанчиками, в проезжих гостиницах, где они готовили себе на плитке и смахивали со стола тараканов, а когда дела шли совсем неважно, они провели неделю, ночуя в старой машине Кларка. Он знал многих мальчиков, которые обещали вырасти точно такими же, как близнецы Норманы, – злобу и глупость Табби встречал не впервые. Он видел, как его отец быстро становится алкоголиком, видел, как его отца забирают в тюрьму на несколько месяцев, – он так и не узнал, за какое преступление; ни разу не проучился в одной школе больше года. Однажды его отец вернулся домой возбужденный и торжествующий и кинул на стол три тысячи долларов, которые он выиграл в теннис. Табби видел смерть двух человек: одного ударили ножом в баре, где работал Кларк, другой погиб во время уличной перестрелки.