Парящий дракон. Том 1

Когда они свернули на Гринбанк-роад, Бобби обнаружил, что его все больше подмывает обнять Ронни за талию.

Он не мог не думать о том, на что это похоже – ласкать Ронни Ригли. Но если он поддастся этому желанию, Ронни лишь укрепится в своем мнении о нем, а Бобо вышвырнет его из машины и больше никогда с ним не заговорит.

Так что он сказал:

– Высади меня на повороте, Бобр, ладно?

– Хочешь прогуляться, Бобби? – спросил его Бобо.

– Да, хочу немножко проветрить голову, прежде чем доберусь домой.

– Неплохая идея, – сказал Бобо и остановился на обочине перед перекрестком.

– Вот тут все и произошло, – сказал он, указав кивком головы на просвечивающие сквозь листву огни дома Ван Хорна.

– Повезло ему, – ответил Бобби. Он вылез из машины и помахал Бобо, который сворачивал на Маунт-авеню.

Только когда Бобби зашагал домой, он понял, до чего он сильно пьян. Тротуар Пур-Фокс-роад дрожал и двоился, и через несколько шагов он обнаружил, что стоит по колено в. сорняках.

– Ах я бедняга, – сказал он и снова выбрался на дорогу.

Ноги все время несли его на другую сторону дороги. Он постарался выпрямиться и держаться направления к дому. На какой-то миг он увидел две луны над головой, а перед собой – две дороги, но он моргнул, и изображения совместились. В крови у него гудели четыре кружки пива и столько же, казалось, плескалось в голове.

С внезапной силой ему захотелось помочиться. "Боже, Боже, Боже", – запричитал он и потрусил в сорняки на обочине дороги, расстегнулся и едва успел вовремя. Моча пологой дугой оросила сорняки и стволы деревьев. Закончив, он застегнулся и вновь повернулся лицом к Пур-Фокс-роад.

Луна, казалось, была в два раза больше, чем ей положено. Она была вздувшимся, подгнившим шаром, маячившим перед ним. От нее исходил холодный свет, и правая нога Бобби, которую он забрызгал мочой, заледенела.

Лунный свет, казалось, облегал кожу. Пур-Фокс-роад сверхъестественно ярко светилась перед ним. Бобби увидел, как от гальки на дороге легли длинные тени. Потом он увидел, что на лунном диске появилось лицо, усмехающееся, грубое и нечеловечески жестокое. Бобби вытянул вперед руки, словно пытаясь защититься от этого ужаса, и увидел, что в лунном свете они казались покрытыми серебряным мехом.

Луна наклонилась прямо к его лицу и прошептала:

– Погляди вниз.

Бобби поглядел вниз и заорал. По дороге, точно ленивый прилив, текла кровь, заливая его ботинки. Запах крови окутывал его – дорога воняла точно мясная лавка. Из-за того что цинично ухмыляющаяся луна теперь опустилась так низко, поток крови казался черным.

– Погляди, – шептала луна в этом черно-белом мире, – погляди вверх.

И Бобби вздернул голову. Он увидел серебряные деревья, черные листья и черно-белую ленту на дороге.

– Он идет, – донеслось до него с шепотом ветра, а луна растянула в улыбке распухшие губы.

Бобби услышал шаги, хлюпающие по кровяному потоку.

Он попытался податься назад, но из земли высунулись пропитанные кровью щупальца, ухватили его за щиколотку и швырнули в холодный неторопливый прилив.

– Идет, – прошептала луна, дыша ему в шею, и Бобби отчаянно пытался подняться на ноги. Руки у него от крови стали черными, джинсы прилипли к ногам.

Он не мог двигаться в этом черно-белом, в этом серебристом мире. В мозгу его возникла безумная мысль, что кровь на дороге была его собственной, – это он был мертв или вот-вот будет.

Он знал, что к нему приближается что-то жуткое, и шел навстречу, стиснув кулаки.

Он был почти разочарован, когда из-за залитого серебром угла дома появился всего лишь человек. Луна нависала за его спиной точно чудовищная глыба, и Бобби не мог разглядеть его лицо.

– Держись от меня подальше, – сказал Бобби, и собственный голос показался ему тоненьким и слабым.

Знакомый голос сказал:

– Все в порядке, парень. Ты просто чересчур возбужден.

Черная фигура сделала еще один шаг вперед, и Бобби увидел, что никакой реки крови, омывающей дорогу, нет.

Джинсы намокли от его собственной мочи. В лунном свете руки его вновь стали нормальными, а не черными от крови.

Человек, обращавшийся к нему, был кем-то, кому он доверял.

– Перепил пива, а, Бобби? – спросил мужчина, и, когда он поднял голову, Бобби увидел седые волосы и интеллигентное лицо доктора Рена Ван Хорна.

– О, а я как раз недавно говорил о вас, доктор, – с облегчением пропел Бобби, гораздо громче, чем следовало бы. – Я не шучу, нет. И знаете, что я о вас сказал? Желаю ему всего хорошего, сказал я, – вот что.

– Спасибо, – доктор медленно подходил к Бобби в струящемся лунном свете.

– Не слышно никаких птиц, – сказал Бобби. – Вы заметили? Так тихо! А обычно, если возвращаешься ночью, всегда услышишь сову-другую.

– О, все совы умерли, – сказал доктор Ван Хорн, направляясь к Бобби по середине узкой, залитой лунным светом дороги.

– Похоже. На газонах, которые я стригу, мне в последнее время все чаще попадаются мертвые птицы, знаете ли.

Каждый день все больше. – Тут Бобби вспомнил кое о чем и сказал:

– Я собирался вам кое-что сказать, доктор Ван Хорн.

Я просто не могу вынести, что ваша лужайка приходит в такое состояние. Так что я прошу, позвольте мне приходить иногда и работать над ней бесплатно.

Теперь доктор Ван Хорн находился лишь в паре футов от Бобби, стоя на узкой дороге. Бобби увидел, как его волосы окружают голову серебряным ореолом на фоне все еще огромного лунного диска, но лицо доктора было черным пятном, на котором плавали пятна еще чернее.

– Так что вы скажете? – спросил Бобби и почувствовал чудовищную вонь помоев и чего-то еще похуже, чего-то мертвого и липкого, догнивающего в сорняках.

– Хотите на меня работать? – спросил доктор Ван Хорн.

Бобби отступил на шаг и почувствовал, как кровяные щупальца вновь цепляют его за лодыжки. Доктор Ван Хорн вытянул руку – в ней светилось маленькое изогнутое лезвие. Прежде, чем Бобби успел среагировать, оно со свистом рассекло воздух и полоснуло шею Бобби как раз под левым ухом. Доктор резким движением провел лезвием наискось, и шею Бобби залил кровавый поток.

Бобби упал на колени. Он не чувствовал боли – лишь теплую влагу, которая растекалась по груди и шее. Влагу вытекающей из него жизни! Доктор Ван Хорн ударил его снова, и на этот раз он ощутил вспышку боли, поскольку доктор отхватил большую часть его левого уха. Бобби поднял руки, почти не веря, что все это происходит именно с ним, и маленький изящный скальпель отсек ему три пальца на руке.

Затем скальпель взлетел вновь, и в ответ на удар сердце Бобби покорно выплеснуло поток крови, и он упал на колени и потерял сознание как раз перед тем, как скальпель Ван Хорна рассек ему левую щеку.

Бобби Фриц, самый лучший садовник Гринбанка, провалился в пустую тьму. Доктор Ван Хорн откатил тело в сторону, разрезал на нем рубашку и начал переделывать согласно своему вкусу то, что было под ней. Он вскрыл грудную клетку Бобби и отогнул в сторону ребра, вырезал сердце и вынул его. Затем расстегнул на Бобби ремень, стащил с него Джинсы, вырезал пенис и мошонку и вложил их в правую руку Бобби.

Он уже делал нечто в этом роде два раза и сделает еще три раза. Они не слишком обрадуются, его жертвы.

Он оттащил тело садовника, которого уже трудно было узнать, в поросший сорняками кювет за Пост-роад, вытащил из кармана листочек бумаги и вложил его в разверстую грудь Бобби. На листке были стихи, написанные столь безликим почерком, что они могли бы выйти из компьютерного принтера. Они будут обнаружены лишь через несколько часов после того, как найдут само тело, а это случится двумя днями позже, тринадцатого июня.

Бобби Фрица нашел почтальон. Роджер Слайк разъезжал на своем сине-белом почтовом фургончике по Гринбанку каждое утро, а потом большую часть дня проводил на центральном хэмпстедском почтамте, сортируя почту. Два или три дня Роджер чувствовал себя неважно: у него болели зубы и его преследовал постоянный шум в ушах – так что иногда он ловил себя на том, что опускает в почтовый ящик почту не по адресу. Он гадал, сколько раз он проделал это за последние два дня, сам того не замечая.

В среду утром, когда ему следовало бы свернуть на Чарльстон-роад, он обнаружил, что проехал Чарльстон-роад, даже не заметив этого.

А днем в пятницу, тринадцатого июня, Роджер Слайк проехал до конца Пур-Фокс-роад, чтобы передать проспект предвыборной кампании "Буша – в президенты!" Гарольду Фрицу, который был последовательным сторонником демократов и который больше никогда не поднимется с постели, чтобы голосовать за кого-либо. На обратном пути в голове у него помутилось, стало плохо с сердцем, и он остановил свой фургончик. Выйдя из него, Слайк почувствовал ужасный запах. На какую-то секунду ему показалось, что дневная бледная луна ухмыляется, склонившись над ним. Он схватился за голову, которая, казалось, вот-вот могла взорваться.

Но, выскочив так поспешно из грузовичка, Роджер забыл остановить его, и машина, проехав немного вперед, свалилась в кювет. Она упала на бок, и под колеса посыпались сотни писем.

Роджер поглядел на аварию налитыми кровью глазами и пробормотав: "О Боже!", побрел к грузовику и поглядел вниз, покачивая головой. Он залез в кювет, предварительно убедившись, что там нет крапивы, поскольку был одет в шорты.

Он приналег на грузовичок и слегка толкнул его. С помощью еще одного толчка почтальон смог поставить фургончик на колеса. Тогда он нагнулся и начал собирать рассыпанные в траве письма и журналы. Неожиданно запах, похожий на запах раздавленного опоссума, необычайно сильно ударил ему в нос, и Роджер обнаружил, что глядит сквозь заросли бурьяна прямо в ухмыляющееся лицо Бобби Фрица. Роджер Слайк охнул и попятился к краю кювета, перебрался через него и добежал до входа на Грейвсенд-бич. Там в будочке сторожа был телефон. Когда полиция нашла написанные печатными буквами стихи, вложенные в грудную клетку Бобби, она заодно отыскала и несколько писем, которые завалились туда же. Письма тоже воняли, но Роджер Слайк развез их на следующий день.

Ни полиция штата, ни полицейские Хэмпстеда не знали, что это за стихи и кто их автор:

Богач, не доверяй деньгам,

Они – лишь безопасный хлам,

Что не излечит от чумы

В годину бедствия и тьмы.

Нам всем недолго жить в миру –

Я заболею, я умру…

Смилуйся над нами, Господь!

Краса и юность – хрупкий цвет,

Что облетит чрез пару лет.

Напрасно тешатся они –

Ты на надгробья их взгляни,

Поскольку спят во тьме земли

Красавицы и короли.

Царить недолго на пиру –

Я заболею, я умру…

Смилуйся над нами, Господь!

Ушедших в темноту не счесть –

Падут и мужество, и честь.

Всех одолеет вечный сон,

Над всеми колокольный звон

Плывет, качаясь на ветру…

Я заболею, я умру…

Смилуйся над нами, Господь!

Так никто и не знал, что это за стихи, пока Бобо Фарнсворт не догадался позвонить своей старой учительнице английской литературы мисс Триджилл, которая сейчас возглавляла английский факультет в Милле.– Вас интересует английская поэзия, Бобо? – спросила она.

– Только это стихотворение, мисс Триджилл, – ответил он.

– То, что вы мне прочли, представляет собой вторую. третью и четвертую строфы известного стихотворения Томаса Нэша "Во времена Чумы". Нэш, вообще-то, был довольно нервным, беспокойным писателем, одним из крупнейших памфлетистов времен Елизаветы. Его привлекал гротеск.

– "Во времена Чумы", Томас Нэш, – повторил Бобо. – Спасибо, мисс Триджилл.

– Интересно знать, зачем это понадобилось полиции? – поинтересовалась мисс Триджилл, на что Бобо ответил, что она сможет прочитать об этом в газетах.

В понедельник стансы из стихотворения Томаса Нэша были напечатаны на первой странице "Хэмпстедской газеты". Но еще перед этим они появились в "Нью-Йорк тайме" в заметке раздела "Метрополитен" под названием "Коннектикутский потрошитель?" Рядом со статьей были напечатаны фотографии Стоуни Фрайдгуд, Эстер Гудолл и Бобби Фрица.

В длительной беседе, которая состоялась между Гремом и Пэтси Макклауд во вторник вечером, Грем заметил:

– Эти стихи, понимаешь? Это цепь. Он умышленно ссылается на Робертсона Принца Грина. Отец молодого Грина заявлял, что тот развращен поэзией. И в газете была статья о "Поэте-Потрошителе". Пэтси, он хочет, чтобы мы знали.

Он хочет, чтобы мы знали, кто он на самом деле!

Во время всего разговора в ушах у Грема Вильямса не умолкал шум от хлопанья крыльев Дракона: он слышал его, когда Пэтси рассказывала ему о своем замужестве; он слышал его в названии стихотворения Нэша, которое лежало перед ними, напечатанное на первой странице "Газеты"; и особенно отчетливо он слышал его в списке детских имен, который приводился в другой заметке "Газеты".

Ночью в пятницу, тринадцатого числа, когда Роджер Слайк случайно обнаружил тело Бобби Фрица, Ричард Альби позвонил Лауре из Провиденса; он сказал, что столкнулся по работе с большим количеством проблем, чем ожидал, и останется на Род-Айленде еще дня на четыре или пять, а может быть, и на всю следующую неделю. Лаура попросила его не волноваться о ней. С ней все будет в полном порядке, сказала она, ей страшно жаль, что появились такие сложности, но она уверена, что он справится с ними. В Хэмпстеде все спокойно, добавила она.

Лаура не могла рассказать ему о Бобби Фрице, потому что еще сама не слышала о том, что обнаружена третья жертва убийцы. Она узнала об этом на следующее утро, когда Ронни Ригли позвонила ей и сообщила новость. Но она уже могла рассказать Ричарду, хотя и не сделала этого, о том, что еще пять детей последовали примеру Томаса и Мартина О'Хара и утопились. Это произошло в ночь с одиннадцатого, в ту же ночь, когда был изуродован и убит Бобби Фриц, а его тело было сброшено в канаву на Пур-Фокс-роад. Лаура не рассказала Ричарду об этих пятерых детях, потому что он начал бы беспокоиться и волноваться о ней, а ей не хотелось доставлять ему дополнительные неприятности. Первую заметку о пятерых детях Лаура прочла в номере "Газеты" за пятницу; их имена были вновь перечислены и в следующем выпуске, в понедельник, в том самом, который лежал открытым на первой странице перед Гремом Вильямсом и Пэтси Макклауд.

Кроме некоторых известных фактов существовал еще глубинный слой непонятного и неизвестного. Никто из сотрудников "Газеты" не упоминал об этом, но город находился в шоке: кошмар случайных смертей все еще не закончился, и, похоже, предстояли еще более худшие времена. Репортеры "Газеты" не хотели сообщать ничего, кроме фактов, и печатали лишь то, что было известно.

А вот что было известно. В ночь с одиннадцатого июня или рано утром двенадцатого произошли следующие события: двенадцатилетний мальчик по имени Дилан Стрейнберг зашел в воду на Саутел-бич, оставив на песке свою одежду и туфли, и плыл до тех пор, пока не устал настолько, что больше плыть вперед уже не мог, – он ушел под воду и утонул. Трое детей: Карл Блокетт, Монти Шербурн (сын директора средней школы Милла) и Аннет Кроули (дочка одного из репортеров "Газеты"), которым было шесть, семь и двенадцать, с точно такой же безумной решимостью утопились на Грейвсенд-бич. Пятилетний мальчик в Редхилле, по имени Хэнк Хауторн (сын владельца страховой компании и внук достойного старого юриста из Милбурна, Нью-Йорк), в середине ночи поднялся с кровати, снял пижаму, бросил ее на постель, затем спустился вниз, открыв незапертую дверь, и утопился в маленьком пруду на лужайке перед домом. Вот все, что знали полиция и журналисты "Газеты". Честно говоря, не было никакой необходимости писать о том, какой эффект произвела эта информация на жителей Хэмпстеда.

Все было достаточно ясно и легко читалось на лицах тех, кто покупал овощной соус к спагетти и римский салат у Гринблата, на лицах тех, кто покупал копирку или просто глазел в огромный телевизионный экран на здании Анхальта на Мэйн-стрит.

Но все-таки неизвестного в этом деле было значительно больше. Эти люди, покупавшие овощи у Гринблата или замершие около Анхальта, прекрасно понимали, что родители погибших детей обезумели от горя и находятся в состоянии эмоционального шока. Хэмпстед был городом, искушенным в житейских делах, и покупатели могли предугадать, что некоторые родители найдут отдушину в психотерапии, а некоторым развод покажется единственным выходом. И поскольку покупатели люди болтливые и любящие посудачить, то они говорили о чувстве вины, которое должны были испытывать родители погибших детей ("В конце концов, если у вас дети, то вы должны запереть их в их комнатах на ночь или забрать их в город, где они будут в безопасности!"), припоминали другие случаи массовой детской истерии – а многие объясняли происшедшее именно этим, интересовались фазами Луны и пятнами на Солнце (даже более активно, чем это делала недавно Сара Спрай). Но, наверное, никто, кроме Микки О'Хара (и, возможно, Сары Спрай), не догадывался о том, что в ночь перед самоубийством своих детей миссис Шербурн, миссис Кроули и Венди Хауторн в Редхилле видели один и тот же сон, в котором они укладывали в постель холодных и промокших сыновей и дочек, а потом, крепко обняв замерзшие тела, растирали детям спины и стряхивали песчинки с груди.

В разговоре с Лаурой в пятницу ночью Ричарду не нужно было говорить, что источником проблем служит его клиент, поскольку именно от клиента обычно исходят все сложности.

Лаура знала, как успешно справлялся ее муж с теми из них, кто еще не принял окончательного решения или изменил мнение в разгар работы, с теми, кто считал, что сам может сделать эту работу лучше. Ричард не становился другом всех своих клиентов, но со всеми он оставался по меньшей мере в дружеских отношениях. Лаура знала это, но она не встречалась с Моррисом Страйкером. Моррис Страйкер не оправдал ожиданий Ричарда, и в пятницу ночью Ричард начал побаиваться, что этот клиент подведет его.

Они плохо начали и, быть может, это начало легло в основу всех последующих неприятностей. Моррис производил впечатление водителя грузовика, свалившего гору булыжников посреди дороги, по которой ему же самому нужно ехать. Страйкер оказался крупным, обрюзгшим человеком, беспрерывно мусолящим во рту сигару. Он затерроризировал своего секретаря и до того запугал подрядчика, Майка Хагена, что тот соглашался со всем, что Моррис говорил. Что касается Ричарда, то Страйкер считал его просто обманщиком – Страйкер думал, что он англичанин.

Ричард обнаружил это три дня назад, когда в первый раз приехал на место работы. Он приехал в Провидено, остановился в гостинице, вымылся, переоделся и отправился на Колледж-стрит. Страйкер и Майк Хаген уже были там и ждали его, сидя на заднем сиденье страйкеровского "кадиллака". Когда Ричард припарковал машину и перешел через улицу, его взгляд остановился на симпатичном, но полуразрушенном большом особняке, который он собирался реставрировать. Страйкер и Хаген вышли из "кадиллака" ему навстречу. Он безошибочно определил, кто из них подрядчик, а кто – клиент, благодаря тому что Страйкер был одет в светло-голубой костюм, сверкающую белую рубашку, белые туфли, а на шее сверкала золотая цепочка. Подрядчики, по опыту Ричарда, обычно одевались так, что создавалось впечатление, будто они подобрали где-то ненужный хлам и натянули его на себя.

– Альби? – произнес огромный Страйкер. – Мистер Альби?

– Да, рад познакомиться с вами, мистер Страйкер, – ответил Ричард, – Отличный дом в стиле короля Георга, хотя над ним нужно поработать.

– Я хочу, чтобы он выглядел самым дорогим домом в этом квартале, – заявил Страйкер и немного странно взглянул на него. – Это Майк Хаген, он займется выполнением работы. Майк и я учились вместе в одной школе, прямо здесь, в Провиденсе.

– Привет, – сказал Хаген. Он стоял позади Страйкера, руки в карманах.

– Что ж, мистер Страйкер, – произнес Ричард, – это должен быть очень интересный проект. Я вижу массу возможностей для использования современной техники, например при окраске.

Ричард раздумывал, какие красители нужно будет использовать, чтобы подчеркнуть четкие, ясные линии архитектуры восемнадцатого века.

– Эй, да вы не англичанин, – неожиданно сказал Страйкер, – а мы предполагали…

– Я родился в Коннектикуте, – пояснил Ричард. – Мы прожили с женой в Лондоне примерно двенадцать лет, и именно там я начал заниматься реставрационными работами. Вот почему вы, видимо, и решили, что я англичанин.

– Тоби, – проорал Страйкер, оборачиваясь к "кадиллаку", – Тоби, мы немедленно уезжаем отсюда.

Бесцветный блондин появился около передней пассажирской двери автомобиля и в напряжении замер около машины.

– Он не англичанин, Тоби, – повторил Страйкер немного тише.

– Нет? – переспросил Тоби. – Я думал, что англичанин.

Я имею в виду.., он ведь из Лондона?

– Мистер Альби просто работал там, Тоби. Он из Коннектикута, ты должен был узнать это, как тебе кажется, Тоби?

– Да, сэр, – сказал Тоби.

Майк Хаген стоял, спрятав руки в карманы, не глядя ни на кого и ни на что. У него был длительный опыт общения с Моррисом Страйкером.

Страйкер покачал головой, потом выкинул сигару:

– Но вы работали в Англии, а? – спросил он Ричарда.

– До сих пор вся моя работа проходила в Англии.

Страйкер вновь покачал головой.

– Что ж, нам лучше пройти внутрь, – он взглянул на Ричарда. – Я думал, понимаете, что вы англичанин, а вы просто переехали из Коннектикута, чтобы поработать в Англии.

Я хотел кого-нибудь именно из этой страны.

– Мы можем сделать дом настолько английским, насколько вы захотите, – сказал Ричард, и тут он допустил ошибку.

Была суббота, четырнадцатое июня, прошла неделя с попытки кражи в доме Ван Хорна. Табби Смитфилд проснулся посреди ночи и почувствовал замешательство и странное ощущение, что время уходит от него. Он должен спешить, он должен бежать, но не знает куда. Задыхаясь, Таби вскочил с кровати и бросился одеваться. Он опоздал в школу.., опоздал на встречу с дедушкой. Табби натянул джинсы и через голову надел рубашку. В темноте он нащупал кроссовки. Он знал, что не должен шуметь, – его отец находится в комнате внизу с Беркли Вудхауз и будет невероятно зол, если Табби помешает ему.

Беркли Вудхауз была женщиной, которую Табби видел с отцом как раз перед тем, как у него возникла серия видений в библиотеке. Кларк пригласил ее в "Четыре Очага" на обед, и она поцеловала Табби, оставив на его щеке яркий след губной помады. Кларк и Беркли вернулись домой навеселе, а во время ужина опьянели еще больше. Она рассказывала о разводе с мужем, а он говорил о Шерри. Беркли привстала и наклонилась через стол, чтобы пожать руку Кларку. Сразу после ужина Кларк включил телевизор, и они с Беркли поднялись наверх. Указания были ясны.

Но сейчас Табби должен уйти, у него свой путь. Его ждет дедушка, и Дики Норман, и Гарри Старбек тоже.

Табби осторожно отворил дверь спальни, понимая, что что-то в его мыслях неладно, но он очень спешил и его все еще слишком окутывал туман сна, чтобы понять, в чем дело.

Он быстро спустился вниз по лестнице. Дом был практически темным. Он толкнул входную дверь и шагнул в ночь, залитую таким ярким лунным светом, какого он никогда прежде не видел.

Дедушка ждет его. Нет, его ждет кто-то другой.

Он взглянул на небо, туда, где должна была находиться луна, и увидел лицо Гарри Старбека: увеличиваясь в размере, оно все ближе и ближе спускалось к нему. Бежать! Старбек приказывал ему, его белое лицо огромными прыжками пересекало тысячи миль воздушного пространства. Бежать!

Лицо Старбека выглядело мертвым – мертвым, как лунные скалы, и было цвета белого сыра.

Табби бежал от жуткой луны с лицом Старбека.

Он выскочил с Эрмитаж-роад и повернул к идущей под уклон Бич-трэйл. Инерция подтолкнула его вперед, на какое-то мгновение сердце остановилось, и он завис в воздухе, словно горнолыжник, преодолевающий скоростную трассу. Но вот ноги коснулись поверхности земли, и он бросился вниз по Бич-трэйл. Нужно двигаться вперед; казалось, что дорога покрыта не асфальтом, а липким илом. Внезапно он поскользнулся и чуть не растянулся на дороге, с трудом сохранив равновесие, но уже через мгновение опять стремительно бежал вперед.

Когда он добрался до дома Грема Вильямса, то увидел, что тот окутан красным заревом. Он ринулся вперед и вниз, склон оказался более крутым, чем думал Табби. На лужайке перед домом выгорел огромный круг, как раз на том месте, где неделю назад Табби бросил радиопередатчик Старбека.

И от этого черного круга тянулась лента горящей травы, которая вела прямо к входным дверям. Табби подбегал все ближе и ближе к дому старика, он был не в состоянии ни остановиться, ни свернуть куда-то в сторону. Мерцающие вокруг дома вспышки пламени становились все ярче и ярче.

Позади него парила луна с лицом Старбека, и ее дыхание почти что толкало его в спину.

Сейчас Табби уже видел, что происходит внутри пылающего дома, он мог рассмотреть каждую комнату. Книги, словно ястребы, лениво описывали круги в гостиной, а наверху, в спальне, словно вышедший из комиксов Дьявол душил Грема Вильямса. Табби был уже совсем рядом, он действительно был не в силах остановиться. В этот момент Дьявол, красный, с рогами, с толстым огромным лысым хвостом, сжал в тиски шею Грема и повернулся к Табби. Табби увидел оскаленную морду. Морда была ужасна, дрожащий громадный язык размером с бейсбольную биту извивался, отплясывая дикий танец около рта. Массивный пенис напоминал огромную раздвоенную рогатину. Дьявол ударил Грема по голове и поднял тело, чтобы показать Табби, как оно безвольно болтается у него в руках.

Табби закричал, но вопль остался позади него, и его вынесло на Маунт-авеню; он всеми силами старался удержаться на ногах. Смертельное дыхание луны веяло в спину и гнало его вниз по улице.

Когда он добежал до исторической таблички перед стенами Гринбанкской академии, земля перед ним поднялась вверх, будто огромная могильная плита, и из-под нее показались языки пламени. Огненная летучая мышь начала кружить над Табби Смитфилдом, глядя на него пустыми глазами, пока, наконец, не поднялась вверх. Заметив это, Табби мгновенно кинулся бежать прочь. Даже пламя казалось белым в морозном серебристом свете, который изливала луна.

Огненная летучая мышь взмахнула крыльями над пылающим домом Ван Хорна и скользнула над водой. Табби увидел, что она улетает по направлению к Миллпонду.

Конечно, он не мог разглядеть Миллпонд – он находился в миле отсюда, деревья и дома закрывали его, но Табби, как если бы он подпрыгнул или залез на забор, что шел вдоль короткой дороги к Грейвсенд-бич, вдруг увидел, что полыхают два участка. Они находились на одинаковом расстоянии от него, и ни один из них он не мог отчетливо рассмотреть.

Огненная летучая мышь долетела до местечка, известного под названием Высохшие поля. Табби увидел, как крылья мыши сносят верхушки уютных домов, увидел пламя, вспыхивающее под карнизами. Он посмотрел налево: кроваво-красное злое зарево разгоралось над Кенделл-Пойнт.

Затем в обычном лунном свете он спустился с дороги на берег. Над верхушками деревьев в небе вспыхивали красные отсветы, но Табби не видел языков пламени.

Ему казалось, что последние десять минут он пребывает в сумасшедшем сне. Он с трудом взглянул на луну, но на ней не было и подобия лица Гарри Старбека. Он остановился на узкой дороге, что вела к берегу. И воздух вокруг тоже замер. Земля была твердой. Красный свет, мерцающий в небе между ним и Высохшими Полями, мог быть отсветом полицейской машины, подумалось ему.

Табби еще раз взглянул на зарево, пытаясь разглядеть вспышки настоящего пламени, и вновь двинулся по дороге к берегу.

"Стоп, – подумал он. – Зачем мне идти туда? Почему не пойти просто домой?"

– Ты действительно думаешь, что смог бы уснуть? – спросил он самого себя вслух.

"По меньшей мере через неделю. Кроме того, я должен…"

Что должен?

"…Пойти в воду".

Зачем?

"Чтобы увидеть".

Он должен дойти до Саунда и посмотреть в воду. Это очень просто, правда? И все, что произошло, – Гарри Старбек, и Дьявол, и Грем Вильямс, и Огненная летучая мышь, – было лишь прелюдией и интермедией того, что предстоит ему впереди; так что ему остается только пройти двадцать ярдов, чтобы шагнуть на песок и хорошенько приглядеться к морю.

С места, где он стоял, Табби видел длинную черную полосу воды. Ему не хотелось подходить к ней ближе.

"Пожалуйста".

Ветер подтолкнул его в спину.

"Пожалуйста".

"Пожалуйста, сам".

Одна его часть хотела увидеть, что произойдет; другой же хотелось, чтобы это был последний акт ночного представления.

Табби шагнул вперед; ветер разметал волосы, парусил рубашку. Желудок сжался, и на мгновение он испугался, что его вырвет. Он вновь шагнул вперед, перепрыгнул через ограду и приземлился на песок. Теперь он был на территории Дракона.

Табби огляделся. Луна пропала, и мир казался безопасным. Справа от него небо все еще хранило неяркий оттенок красного цвета. Слева изгибался берег, где один за другим расположились маленькие частные пляжи, отгороженные друг от друга длинными плитами, напоминающими надгробия. Самый дальний из них принадлежал когда-то его деду.