– Вытащите это пианино на двор, – сказал Старбек, – да осторожней. А потом возвращайтесь за зеркалом.

"Нет уж, – подумал Брюс и знал, что то же самое думает и Дики, – давайте оставим зеркало здесь. Мы не хотим иметь дело с этой вещью, нет, сэр!" Как раз перед тем как луч фонаря Старбека уперся в зеркало, Брюс увидел, или ему показалось, что увидел, что там, внутри, было нечто похожее на слизняка или червя; оно содрогнулось от луча света и растаяло в глубине.

Там, в недрах зеркала, был Ад. Что за странная мысль?

Будет что рассказать этому Шкиперу.

– Если вы будете трясти своими дерьмовыми башками, я оторву их, – прошипел Старбек. – Тащите пианино. – Он направил луч фонаря на Брюса. – Клянусь, если вы не пошевелитесь, я вам яйца отстрелю.

– Я просто подумал… – прошептал Брюс и почувствовал, как сзади вздрогнул Дики.

– Он еще думает, дерьмо, – злобно шепнул Старбек.

– Мы можем положить зеркало на пианино и сделать только одну ходку, – вывернулся Брюс.

– Да? – луч света снова уперся в зеркало. – Ладно. Я придержу его. И поаккуратней с рамой.

Дики и Брюс согнулись под тяжестью пианино и медленно понесли его через комнату. Старбек направил свой фонарик на статуэтки, и луч остановился на ближайшей из них. Он подошел и приподнял ее. Это была маленькая статуэтка танцовщицы, и Гарри поразился ее тяжести. Перевернув ее, он увидел имя, выцарапанное на основании: "Дега".

– Берем ее, – сказал он, и оба мальчика замерли. – Да не вы, задницы.

Он направил фонарь на следующую статуэтку. Она была в точности как та, что он держал на ладони. Когда он повел фонарем вглубь комнаты, он увидел еще две статуэтки танцовщиц.

Старбек вытащил из кармана радио и проговорил в него:

– Эй, парень, ты там?

– Что? – спросил испуганный голос Табби.

– Давай, подгоняй грузовик. Мы выскочим через пару минут.

– Вы хотите, чтобы мы… – Дик и Брюс испуганно застыли, не дойдя до стены, на которой висело зеркало.

– Шевелитесь, ублюдки, – сказал Старбек. – Берите зеркало. Кладите его на пианино и тащите наружу. Потом возвращайтесь сюда и снимайте со стен все эти картины. Все поняли?

И когда трясущиеся близнецы Норманы двинулись к стене, Старбек отправился ко второй статуэтке Дега.

В эти последние несколько секунд своей жизни он думал, что на вещи, вынесенные из этой комнаты, он сможет два года жить безбедно, даже если получит десять центов на каждый доллар, – а примерно так оно и будет. С этим серебром, зеркалом, пианино, статуэтками и картинами он выберется из дома на Бич-трэил раньше, чем до него доберется кучка местной полиции, и переберется на новое место. Он думал вернуться на Средний Запад – он давно там не был, – в богатые города, где банковский счет жиреет с каждым вашим вдохом и выдохом. Затем он смутно различил старика с пистолетом в руке, который вошел через дверь в гостиную, и подумал, нет, он еще слишком молод, он всего лишь ребенок, а потом услышал, как Дики Норман закричал от боли и ужаса. Казалось, взорвалась вся комната, и Гарри успел увидеть, как кровь Дики Нормана обрызгала картину, которая наверняка принадлежала кисти Мане. К этому времени он успел вытащить свой пистолет, но рука не слушалась его; он еще успел подумать, сможет ли он продать картину, которую заляпала кровь Дики Нормана, а потом наступила темнота.

Табби кинул радио на пассажирское сиденье, а сам перебрался на водительское. Из переговорного устройства слышался приглушенный статическими разрядами разговор, и до него дошло, что он слышит, как Старбек что-то приказывает близнецам. Вор, казалось, был рассержен. Табби повернул ключ зажигания и поставил ногу на акселератор.

Мотор фыркнул. Табби судорожно пытался вспомнить все, что знал о том, как управлять грузовиком. Он в ужасе поглядел на переключатель скоростей, на красную кнопку на его ручке, нажал на кнопку и потянул рычаг вниз. Грузовичок завыл: казалось, он пожирает сам себя. Табби отпустил рычаг, схватил его снова и потянул, одновременно нажимая на акселератор.

Грузовик дрожал точно побитая собака. Казалось, он вот-вот начнет испражняться, вышвыривая через выхлопную трубу свои внутренности. Он был безнадежен.Табби рывком отворил дверь и выскочил из грузовичка.

Потом он вспомнил про радио и вернулся за ним. Он бежал мимо японского клена и, только почти добежав до дома сообразил, что, поскольку он вот-вот увидит Старбека, радио ему не нужно. Фонарь, горящий над водосточной трубой, на миг ослепил его. Он должен признаться Старбеку, что ему не удалось справиться с грузовиком, а дальше Гарри или кто-то из Норманов выскочит за калитку и подгонит машину. Все, что ему нужно, – это зайти внутрь и сказать Старбеку, что ему не удалось заставить грузовичок двигаться.

Он в ужасе зажмурился и увидел: чудовищный огненный столб поднялся примерно на пятьдесят футов от земли и превратился в гигантскую огненную летучую мышь с распростертыми крыльями.

Табби остановился. Во рту пересохло, сердце колотилось.

Потом неуверенно шагнул вперед. Что-то происходило внутри дома: воздух был насыщен злобными электрическими разрядами – теми, которые до этого полыхали в небе. Табби увидел, что в окне первого этажа что-то мерцает.

Забытое в руке передающее устройство издало долгий вопль агонии.

Табби сделал еще один шаг. Что бы там ни сияло в окне, оно влекло его к себе. Какая-то его часть знала, что то, что происходит в этом доме, невыносимо для него – это было вроде того, что он видел, когда отец и дедушка пытались разорвать его надвое в аэропорту Кеннеди у выхода № 44, – смутное воспоминание о том, как мужчина снимает длинным красным ножом кожу с женщины… Но другая часть Табби Смитфилда слышала тихий, настойчивый голос, неслышный глас изнутри этого жуткого дома, и этот голос приглашал его войти:

"…Здесь хорошо, Табби, просто подойди и отвори дверь.

Неважно, что ты не справился с грузовиком, это не имеет больше значения, приходи, побудь с нами…"

И ошеломленный, ослепленный образами огненной летучей мыши и умирающей окровавленной женщины, Табби сделал еще один шаг по направлению к дому.

Потом он услышал выстрел, который раздался из той самой комнаты, в окне которой сияло гостеприимное нечто.

Руки у Ричарда болели – Пэтси билась в них, точно рыба в неводе.

– Не знаю, сколько я смогу вот так ее удерживать, – в отчаянии сказал он Вильямсу.

– Я подержу ее ноги, – сказал Вильямс и со всей возможной быстротой кинулся к кушетке, обходя кофейный столик. Он ухватил ее за локоть, но Пэтси дернулась так сильно, что Грем потерял равновесие и тяжело сел на хрупкий столик. Оба они услышали треск дерева. Вильямс сурово наклонился вперед, сжав губы, и придавил ее дергающуюся ногу. Второй рукой он поймал другую ногу – бедра Пэтси содрогнулись, и Вильямс почувствовал внезапную боль в груди.

Ричард увидел, как побелело лицо Вильямса – точно треснул не столик, а что-то у старика внутри. Пэтси вновь содрогнулась в его руках и выкрикнула одно-единственное слово:

– Беги!

Ричард кивнул старику головой, давая понять этим жестом, что он и сам может удержать женщину, но Вильямс лишь усилил хватку, и судороги Пэтси немного утихли.

– Беги! – заорала она, а потом завыла так, что Ричард чуть было не выпустил ее.

За спиной Ричарда раздался громкий треск. Он оглянулся, думая, что разбилось окно, но это был рекламный плакат фильма, оправленный в застекленную рамку, – он дрожал и сползал на пол странными, неровными толчками.

– Аа-а-а! – орала Пэтси.

Детективы в бумажных обложках затряслись на верхних полках и рухнули на пол. Ричард услышал, как трещит, ломаясь пополам, рама плаката. Он видел, как книги с верхних полок начали соскальзывать и планировать на стол Вильямса. Пишущая машинка качнулась на своем основании и, накренившись вправо, упала на пол. "Бангг!" – лязгнула, вернувшись на место, каретка.

Книги все сыпались с полок. Ричард и Грем видели, что две из них подпрыгнули к потолку и зависли там словно мухи перед тем как рухнуть на пол.

Еще один плакат в рамочке ("Гленда" с Мэри Астор в объятиях Гарри Купера) упал плашмя и дрожал точно умирающий кот. Стекло разбилось на тысячи крохотных осколков.

– Давай, Табс, ты нам нужен, – произнес в его мозгу тихий голос, и он вновь шагнул вперед. На секунду он увидел дюжину выглядывающих в окно людей, потом они отвернулись или повернулись друг к другу. "Да там же вечеринка, – подумал Табби, – с чего это вдруг там вечеринка?" Он поднес радио ко рту и сказал:

– Эй, что…

– Давай, заходи, – сказало ему радио. – Заходи, Табби.

Он очень ясно видел людей в окне, но близнецов Норманов среди них не было.

– Заходи, – вновь сказало радио.

Люди расступились, и Табби увидел, что в дальнем конце комнаты светилось зеркало. Его сердцевина была нежно-розовой, она пульсировала и светилась. Табби сделал еще один шаг.

Но тут из входной двери выбежал Брюс Норман. Он обнимал Дики за плечи, и, казалось, тащил его. Лицо Дики было мраморно-белым, он двигался очень медленно.

– Где грузовик? – прокричал Брюс.

Брюс был красным от крови – кровь заляпала рубашку на его широкой груди. У Дики брызги крови были на лице, а бок был окрашен кровью так густо, что было непонятно, какого она цвета.

Табби не сводил с них глаз и понял, что вся эта кровь была кровью Дики Нормана.

Затем он увидел что-то белое, выступающее из этой красной массы. Руки у Дики не было и это белое было плечевой костью. Он кинулся к Брюсу, чтобы помочь ему поддержать брата, и разум его очистился – он лишь помнил, как медленно двигался к дому с того момента, как перед его умственным взором предстал столб пламени.

Он крепко обхватил Дики и почувствовал его тяжесть, его заторможенность. Он знал, что Дики вот-вот умрет. Вместе с Брюсом они полудонесли, полудовели Дики до грузовичка. Табби отворил заднюю дверь, но Брюс заорал на него:

– Не туда! Вперед! На сиденье!

Глаза у Брюса были в пол-лица. Табби помог уложить Дики на пассажирское сиденье, а потом Брюс обежал грузовик и вскарабкался на сиденье водителя.

Табби кинулся назад и как раз закрыл двери, когда Брюс дал задний ход и врезался в дерево. Дики соскользнул на пол.

– Подними его Бога ради! – заорал Брюс, переключил скорость и рванул из-под деревьев под дождем земляных комьев, осыпавших машину.

Табби перегнулся через спинку сиденья и попытался вновь уложить Дики. Его левая рука соскользнула из-за крови, покрывающей левый бок Дики, и Дики вновь откатился в сторону. Белый обломок кости скользнул по обшивке сиденья.

– Подними его!!! – орал Брюс. Он вырулил на Маунтавеню и повернул к проезду Сэйров.

Табби вцепился в правую руку Дики, и тот уперся ногами и приподнялся на сиденье. Наклонившись, Табби глянул ему в глаза – они смотрели прямо вперед на что-то очень далекое. Табби подумал, что у Дики Нормана сейчас гораздо более осмысленное выражение лица, чем за всю его жизнь до этого, но он был рад, что не видит того, что с таким вниманием рассматривает Дики.

– Держись, Дики, – сказал он и похлопал его по здоровому плечу. Дики даже не мигнул, продолжая смотреть в одну точку.

– Где этот малый? – спросил Табби. – Старбек.., где Старбек?

– Ублюдок сдох, – сказал Брюс.

– – Умер? Я только что говорил с ним по радио.

– Он сдох. Старикашка застрелил его.

Брюс проехал на красный свет светофора.

– Как… Я хочу сказать, что случилось с Дики?

– Я не знаю! – заорал Брюс. Он вытер руку о рубашку, оставляя на ткани кровавые полосы. – Мы должны были забрать это чудное зеркало и засунуть его внутрь этого сраного пианино. Мы как раз собрались снять зеркало, как вдруг явился старикашка со своей пушкой. Он даже не сказал "Руки вверх!" или что-то в этом роде, просто выстрелил. И он достал Старбека – снес его сраную голову. Тогда Дики завопил, и я поглядел на Дики, а он заляпал кровью все стены, и руки у него не было, а он просто стоял и смотрел, и я думал, старый ублюдок заделает нас обоих. – Он покачал головой. – Я думал, он пальнул ему в башку, но потом увидел, что у него нет сраной руки. Так что я взял и выволок его.

– Я видел там и других людей, – сказал Табби.

– Табс, кроме старикашки там никого не было. Вылазь отсюда. Я хочу отвезти Дики в Норрингтон, а ты вылазь из тачки.

Он притормозил у светофора на проезде Сэйров.

– Вылазь, Табс. Быстро!

Табби выпрыгнул на дорогу и захлопнул дверь.

– Удачи, – сказал он, но грузовик уже промчался на красный свет и набирал скорость.

Спустя четырнадцать минут, в одиннадцать пятьдесят шесть, Брюс Норман ворвался в службу "Скорой помощи"

Норрингтоновского госпиталя. Он совершил этот подвиг, выжав все, что мог, из старбековского грузовичка. Когда он миновал пост, он и не подумал остановиться, а врезался в шлагбаум на скорости по меньшей мере сто десять миль в час, разнося его на полдюжины летающих обломков. Медсестры забрали у него Дики, как только он появился в дверях, уложили на носилки и наложили на руку бандаж. Глаза Дики так и не утратили того рассудительного выражения, которое заметил в них Табби. Доктор по имени Пэйтл, который родился в Уттар Прадеш, а диплом получил в университете Висконсина, делал все, что мог, с плечом Дики. Но Дики умер, пока доктор Пэйтл ставил металлические зажимы на самые крупные артерии. Было три минуты первого.

Доктор Пэйтл встал, поглядел на часы, а потом перевел взгляд на Брюса Нормана, который сидел в приемной и наблюдал за ним сузившимися и злобными глазами.

Доктор Пэйтл взял Дики за уцелевшую руку и попытался нащупать пульс, но знал, что пульса не будет. Он мягко опустил руку Дики на грудь.

Брюс встал. Он провонял кровью, которая сочилась с его джинсов, ботинок, рубахи. Кровь на лице была точно боевая раскраска.

– Этот мальчик мертв, – сказал доктор Пэйтл, сохранивший акцент уроженца Индии. – Не можете ли вы мне сказать, как он получил эту рану?

Брюс подошел к маленькому смуглому доктору, изо всех сил ударил его по лицу, выбив ему два зуба, и швырнул его на носилки Дики. Доктор упал на пол в лужу крови, а Брюс поднял брата и понес его назад к грузовику. Медсестры в этот момент занимались с другими пациентами или сидели в дежурке, и никто не видел, что произошло, пока Джейк Реме, алкоголик с перебитым носом и темными глазами, не заорал, что ужасный парень убил его доктора.

Дик вновь лежал на сиденье, и Брюс немного успокоился. Он поехал по шоссе в Вудвилл, в другую больницу, Святой Хильды, и там наконец он смирился с тем, что брат умер.

Было полпервого утра, воскресенье, восьмое июня, и в округе Патчин начался двадцать пятый день без единой капли дождя.

Как раз в четверть первого Табби свернул на Бич-трэйл и медленно брел по направлению к Эрмитаж-роад и "Четырем Очагам". Он слишком устал, чтобы думать о том, что произошло. Он хотел только попасть домой, в свою комнату, запереться и скорчиться в постели. Перед глазами у него все еще стояла Огненная летучая мышь, ее крылья хлопали на ветру.., красные крылья, точно бок Дики Нормана, который выглядел так, словно безумный художник несколько раз мазнул его красной кистью.

Глаза Огненной летучей мыши были как черные дыры, и сквозь них просвечивали облака.

Табби поглядел вперед и увидел дома, которые, один за другим, маршировали по темным улицам, уличные фонари, бросающие на землю круги света, а наверху, на холме, его дом, и все это выглядело как сон, словно все это сейчас начнет гореть и трещать, а из окон потечет кровь и оранжевая слизь, а из разверстой земли потянутся белесые руки… "Мистер Смит, ты что, хочешь получить пулю в спину?"

Он застонал и поднял руки к лицу. Только тут он впервые с тех пор, как покинул дом доктора, заметил, что все еще держит радио Гарри Старбека. Оно затрещало прямо ему в лицо:

– Табби! Табби Смитфилд! Возвращайся! Возвращайся, или я убью тебя! – Голос, звучавший из передатчика, тонул в каскадах статических разрядов, но все равно был звучным и ясным. Это был тот же голос, который он слышал, когда стоял на лужайке у докторского дома, – голос Гарри Старбека. Старбек не был убит, он остался там, в ярости от того, что Табби и Норманы покинули его.

Табби уставился на передатчик, не зная, чему верить. Брюс Норман говорил, что доктор застрелил Старбека. Но ведь он сам видел всех этих людей в окнах. Людей, про которых Брюс уверял, что их там не было.

– Ааах! – прошептало радио.

Радиоволны, подумал Табби. Это радио перехватывает какие-то радиоволны, и скоро появится доктор Дементо и объявит, что следующей песней будет "Вчера" бессмертных Битлов.

Но он знал, что это не радиосигналы. Он никогда не услышит по этому радио "Полуночное танго Стива Миллера", а Старбек, он уверен, был мертв. А Дики Норман к этому времени тоже мертв, рука чудовищно вырвана из плеча этим…

…Этим нежно-розовым светом, который переливался в сердцевине старинного зеркала?

Приборчик из темного металла и пластика неожиданно нагрелся в руке. С рассеянным любопытством Табби поднес его ближе к лицу: сухо пахло электронными разрядами. Потом штука в руке нагрелась почти невыносимо, от пластика пошел дымок, дуга начала плавиться, раскаленный металл обжег ему руку и он с криком выронил прибор на газон.

Он загорелся, еще падая на землю. Что-то внутри сказало "Поп!" и, когда он наконец упал в траву, из него вырвалось маленькое облачко голубоватого газа. Кусочки еще дымились, пластик плавился, и какие-то мелкие детальки вздрагивали и подпрыгивали на траве.

Один крохотный кусочек, казалось, обладал крохотными ножками и сияющей спинкой, точно жук. Он отбежал на несколько сантиметров от дымящихся останков радио, стал прозрачным и исчез.

От горящих обломков пламя перекинулось на сухие стебли травы.

Табби сообразил, что может загореться вся лужайка, прыгнул на газон и начал затаптывать пламя ногами.

– Табби! Это ты? – позвала женщина, и когда он поднял голову, то увидел Пэтси Макклауд, которая стояла на крыльце парадного входа, потом узнал дом – дом Грема Вильямса. Он был слишком усталым, чтобы сообразить это раньше.

– Я, – сказал он, и она сбежала к нему с крыльца. Из дверей высунулась голова Грема Вильямса, и Табби помахал ему. Вильямс усмехнулся и помахал в ответ, другой рукой потирая грудь. Потом он вышел и сунул руки в карманы.

Пэтси добежала до Табби и чуть не протаранила его, а потому с силой обхватила руками.

– Ты в порядке?

Он кивнул.

– Что ты делал?

– Я держал радио, а оно вроде как взорвалось, – сказал он, чувствуя себя невесомым в ее объятиях. От Пэтси приятно пахло духами и свежим потом.

– Я так беспокоилась… Я вырубилась, у меня, по-моему, был какой-то припадок, и мне показалось, что ты в опасности. В ужасной опасности. – Она выпрямилась и убрала руки. – Ведь ты был в опасности, правда?

– Ну, я сжег руку, – сказал он и показал ей широкую алую полосу поперек ладони.

– Мы сделаем холодную примочку, но я не это имею в виду. Где ты был сегодня вечером? Что ты делал?

На этот вопрос он не мог ответить. Он мог бы объяснить, и Пэтси поверила бы ему, но объяснение было бы слишком длинным, а он слишком устал.

– Господи, да у тебя же кровь на рубашке, – сказала Пэтси.

Он поглядел вниз. Это и точно была кровь – кровь Дики Нормана. Он вытер о рубашку руки, после того как пытался вновь усадить Дики на сиденье грузовичка.

Лицо Пэтси побледнело еще больше.

– Я в порядке, – повторил он. – Со мной ничего не случилось. Я просто был кое-где с несколькими людьми, а двое из них сейчас уже мертвы.

Голова Пэтси откинулась назад, словно она обдумывала то, что он сказал. Ее огромные темные глаза поймали его взгляд:

Я видела это!

О нет!

Я видела это, я видела это, оно собиралось тебя убить, и мы ничего не могли сделать.

Слова носились между ними точно жуткие образы огненных летучих мышей и исчезали, и наконец рот Пэтси дрогнул в улыбке.

Мы были там сказал Табби и попытался продолжить:

Я тоже видел это, Пэтси или это просто выскользнуло из его разума и Пэтси немедленно перехватила его мысль.

мы не могли

никто не мог

расскажи

не могу сказать

никому

больше никому

даже Ричарду

(Ричарду?)

да…

Сложная смесь чувств, состоящая из тепла, вины и глубокого понимания, ворвалась в него во время последнего слова, и он мысленно отстранился, понимая, что это предназначено вовсе не ему.– Ричард Альби, – сказал он вслух.

Пэтси кивнула, а рядом уже стоял Грем Вильямс, говоря:

– Зайди-ка на минутку, Табби. Ты должен встретиться с нашим четвертым товарищем, да и отдохнуть тебе нужно, впрочем, как и всем нам, – Он посмотрел прямо в глаза Пэтси – она была одного с ним роста.

Это пугает меня, – подумал он.

И двое уже мертвы? – подумала Пэтси.

позже

огненная тварь?

позже

огненная тварь, черт тебя побери?

я не знаю

Оно собиралось убить тебя, – прозвучала в мозгу у Табби мысль Пэтси, и он знал, что то, что она говорит ему, – правда. Радость от того, что они с Пэтси выяснили, на что они способны, ушла, остались лишь тьма и холод.

– С тобой все в порядке? – продолжал допрашивать старик. – Что, черт возьми, с тобой случилось? Что это за кровь?

– Я в самом деле в порядке, – сказал Табби.

– Так где же ты был, сынок?

– Я не могу сказать вам, – сказал Табби. – Я не могу сказать никому, во всяком случае сейчас. Но я цел.

Вильямс уставился на мальчика.

– У меня такое ощущение, что я что-то пропустил. Тут что-то происходило, а я пропустил это. Он сказал тебе, в чем он был замешан, Пэтси?

Пэтси покачала головой.

– Ну ладно, думаю, что тебе лучше войти и познакомиться с Ричардом Альби, – сказал Грем. Потом опять бросил на Табби мрачный взгляд. – У тебя неприятности с полицией, а? Вы опять сокрушали почтовые ящики?

– Что-то вроде этого, – согласился Табби, не глядя на Пэтси. Щеки у него покраснели.

– Ну ладно, в твоем возрасте каждому выдается лицензия на глупости, – сказал Вильямс, – но не перестарайся.

Втроем они прошли по заросшему сорняками газону к дому, и четвертая фигура – стройный, хорошо сложенный мужчина лет тридцати пяти вышел и остановился на крыльце. Он был лишь сантиметров на шесть выше, чем Пэтси и Табби, его темные волосы были гладко зачесаны назад. Табби он показался здравым и рассудительным. Когда же он подошел достаточно близко, чтобы как следует разглядеть лицо мужчины, сердце его подпрыгнуло – то ли от страха, то ли от узнавания, он так и не понял: Ричард Альби, четвертый наследник основателей Гринбанка, человек, которого он видел сквозь витрину кафе в торговом зале.

Норманы тогда болтали о малом по имени Шкипер Петере, как он делал для них все, что они хотели, даже самые дурацкие вещи, и вдруг Табби увидел, что сквозь стекло витрины на него глядит Спарки Джемисон.

Потом он увидел, что этот взрослый, конечно же, не мог быть Спарки Джемисоном, тому было десять лет.., и тут его охватило чувство, что этот человек знал его, что они встречались, и из этих встреч происходили события ужасающие и чудесные… Он почувствовал, как соскальзывает в полузабытье, а потом Дики Норман ткнул его в руку зубцами вилки, и он пришел в себя.

– Я должен был бы знать, что Табби Смитфилд – это ты, – сказал мужчина.

– Вы что, уже встречались? – с явным удивлением спросил Грем Вильямс.

– Мы видели друг друга, – сказал Табби.

– Все загадочней и загадочней.

Все четверо еще миг постояли на крыльце молча, осознавая, что они собрались вместе в первый раз.

Грем Вильямс знал, что теперь все время будет "загадочней и загадочней", и это знание наполняло его ужасом: он знал, что обморок Пэтси – это лишь введение в будущие события. У Табби подобных предчувствий не было, по крайней мере, пока все они стояли в темноте на крыльце дома Грема. Непонятно почему, но он чувствовал себя в безопасности, так, словно ничто сейчас не могло причинить ему вред.

Потом он понял, что рядом с ним старик и молодые мужчина и женщина – как прежде в доме на Маунт-авеню, до того, как всех разметало в разные стороны после смерти матери.

– Ну ладно, зайди в дом ненадолго, – сказал Вильямс. – Табби, тебе нужно кое-что услышать. Пэтси сегодня вечером видела Дракона.

Ричард Альби отворил двери, глядя на Табби с доброжелательным удивлением, и Табби вдруг вспомнил, как ужасно было, когда пистолет Леса Макклауда был нацелен ему в грудь. Казалось, это случилось сто лет назад. Он с беспокойством оглянулся туда, где валялись оплавленные обломки радио.

Грем Вильямс обнял его за плечи. Табби поднялся по ступенькам и пошел вслед за Пэтси по коридору, уставленному книжными полками.

Той же ночью в три пятнадцать два малыша брели по мощеной отводной дороге к Грейвсенд-бич. Младший из двоих, четырехлетний Мартин О'Хара, слегка прихрамывал.

Он был одет в синие шорты и голубую рубашку со сверкающим портретом Йоды. Его девятилетний брат, Томас, был в новеньких кедах, облегающих джинсах и темно-зеленой футболке с короткими желтыми рукавами. Томас перелез через цепное ограждение пляжа, наклонился и перенес Мартина. Теперь Мартин изо всех сил старался не отставать от Томаса.

– Поторопись, – сказал Томас. При этом он не оглянулся.

– У меня болят ноги, Томми, – сказал Мартин.

– Мы уже почти дошли.

– Слава Богу, – отозвался Мартин, копируя интонацию своей матери.

Секундой позже Томас сказал:

– Ты опять еле плетешься.