– Да, именно это, – сказал молодой Грем Вильямс древней леди, которая сидела на низкой софе. Платье ее вышло из моды по крайней мере десять лет назад: черный воротник под горло и плиссированные рукава. Ее лицо, когда она поставила на столик свою чашку с чаем, даже не взглянув на нее, было морщинистым, умным, рассудительным. Она стиснула губы так, что они стали прямыми, точно лезвие ножа.

– Что заставило вас думать, что я строила по его поводу какие-либо предположения?

– Из-за его тайны, – ответил Вильямс. – Он пришел ниоткуда и вскоре уже владел большей частью земли; вслед за тем последовали катастрофы, и он исчез. Вы не упоминаете его в списке умерших, так что похоронен он не был. Во всяком случае, не здесь. Я думаю, вы не одна разгадали, что он собой представлял.

– Все, что вы тут только что сказали, ошибочно, молодой человек, – сурово ответила она. – Он приехал из графства Суссекс в Англии. Из-за того, что местные фермеры договорились не продавать ему земли больше определенного количества, – по крайней мере, таково мое заключение, – он владел не больше чем половиной гринбанкских земель.

И, скорее всего, он похоронен в Гринбанке. Но не по церковному обряду. Нет, когда они хоронили Дракона, они закопали его на берегу.

– На Грейвсенде, – мягко сказал Вильямс.

Она покачала головой.

– Догадки строите именно вы. Нет, не потому. Я почти уверена, что название Грейвсенд произошло оттого, что здесь хоронили безымянных жертв кораблекрушения. Гидеон Винтер, опять же я почти уверена, похоронен на узкой полоске земли, примыкающей к Саунду, примерно в полутора милях западнее общественного пляжа. Его и назвали Пойнт-Винтер. А с тысяча семьсот шестидесятого года это место известно как Кенделл-Пойнт. И вы, может, знаете, что именно там…

– Высадились отряды генерала Триона, чтобы сжечь Патчин и Гринбанк.

Ее стиснутые губы чуть дрогнули.

– Так вы немного знаете местную историю, верно? Знаете, что еще случилось на Кенделл-Пойнт?

Он покачал головой.

– Это было одно из самых трагических событий в штате Коннектикут. И будет одним из самых больших, если только не случится еще более страшное. Прихожане Гринбанкской конгрегационной церкви решили устроить пикник на Кенделл-Пойнт. Это была красивое место, и там было прохладнее, чем на территории церкви. Был август тысяча восемьсот одиннадцатого. Они могли доехать до Пойнта на повозках и привезти туда еду и столики, а дальше оставалось пройти каких-нибудь тридцать футов до вершины. Наконец они расположились на Пойнте и смотрели, как плывут корабли по Саунду. Рыбачьи лодки, торговые суда, даже прогулочные лодки с Лонг-Айленда – Саунд тогда был еще более оживленным, чем сейчас.

Она глядела на Вильямса бледными глазами, в глубине которых таилась усмешка. Когда она подняла свою чашку, он заметил, что ногти у нее были черными. Он недоверчиво замигал: в 1929 году леди, особенно старая леди, особенно историк-любитель, обитающий на Золотой Миле, вряд ли будет иметь грязные ногти. Затем молодой Грем Вильямс вспомнил кусты азалии рядом с домом и понял, что миссис Бах сама вскапывает грядки. Но даже при этом.., почему она не вымыла руки, перед тем как принять его? Он опять поглядел на ее ногти – теперь он ясно различал коричневые пятна земли у нее на ладонях, и ему стало слегка не по себе.

– О, они собирались отлично провести время, просто отлично, – сказала миссис Бах. – Все столы были завалены жареной свининой, и домашней колбасой, и свежим хлебом, и картофельным салатом, и кровяными пудингами, и маринадами… Все это есть в записях. Они рассчитывали отлично отдохнуть. Священник, преподобный Гринхаунд, играл на скрипке, и они помолились, а дети набегались. Тогда священник решил сыграть своей пастве несколько гимнов, а после столь роскошной еды должна была звучать более веселая музыка – джига. В конгрегации было много прихожан, которые могли сыграть на банджо отличную джигу. – Миссис Бах сцепила свои испачканные руки на коленях. – Но не было никакого праздника, никаких гимнов, никаких джиг. Вместо этого случилось то, что случилось.

– Что? – Он немного подумал. – Недомогание?

– Лихорадка, если хотите… Но не у людей. У земли. Трясло Кенделл-Пойнт. И как только они расселись за тремя длинными накрытыми столами, земля под ними разверзлась.

На внутреннем склоне Пойнт появились глубокие трещины, а потом земля поползла к морю так быстро, что вы не успели бы и глазом моргнуть. Первый стол провалился туда, и преподобный Гринхаунд, должно быть, видел это. Он стоял во главе всех трех столов и читал молитву, а все члены конгрегации смотрели на него. Затем земля разверзлась и поглотила один из столов, прежде чем люди, сидящие за ним, успели вскрикнуть. С уверенностью можно сказать, что Гринхаунд это видел. И если бы реагировал быстрее, он мог бы спасти себя и всех остальных.

Но он ничего не сделал, ничего не сказал. Открывшаяся пропасть унесла второй стол. И теперь-то они уже кричали.

Команда торгового корабля "Пико" видела, как ушел под землю второй стол, и слышала крики. Они стали на якорь и выслали к Пойнт шлюпку с восемью матросами. Ну, конечно, люди за третьим столом перепугались и закричали тоже.

Преподобный вышел наконец из своего транса и кричал громче всех. Моряки слышали, как он бежал к воде, взывая к Всемогущему. По обе стороны от него бежали мужчины и женщины.., но далеко они не ушли. От центральной трещины расползлись меньшие трещины и поглотили людей с третьего стола по одному. И последним в землю ушел преподобный Гринхаунд. К тому времени, как к мысу причалила шлюпка, там уже никого не осталось.

Миссис Бах кивнула чуть ли не с удовлетворением.

Вильямс спросил:

– Вы имеете в виду, что сама земля ополчилась на них?

Переловила их всех по одному? Они выбрались из трещин?

Но он уже знал, каков будет ответ.

– Матросы высадились на мыс, – сказала миссис Бах, – и крики еще звучали у них в ушах. Вот что капитан "Пико" записал в своем судовом журнале: "Сегодня мои люди слышали вопли умирающих на Кенделл-Пойнт". Они могли видеть, как широкая расселина в земле, появившись футах в тридцати от того места, где стояли повозки, разделила весь Кенделл-Пойнт, точно рухнувший ствол дерева, от которого отошли многочисленные ветки. И, попав в ловушку этих перепутанных трещин, гибли люди. Столы опрокинулись, повсюду рассыпалась еда, и люди пытались выбраться из этих ловушек, но не могли, – Глаза миссис Бах сверкали. – А моряки не могли их вытащить оттуда. И знаете почему?

– Потому что земля…

– Да. Потому что земля уже смыкалась над ними. Как набитый едой рот. Один из матросов "Пико" потерял руку и истек кровью, потому что не успел убраться оттуда достаточно быстро. Камни размозжили ему плоть и откусили руку у плеча. Остальные плакали и молились – они видели взрослых, в ужасе глядящих наверх, и макушки детских головок.

Словно сама земля вопила о помощи, потому что эти крики продолжались и тогда, когда земля сомкнулась. В одном из сообщений я прочла, что до заката из-под земли слышались крики, но я полагаю, что это старомодное преувеличение.

Не думаю, что они кричали так долго, а вы?

– Нет. Не думаю, что они могли.

– Тридцать шесть взрослых и четырнадцать детей, – сказала старуха. – Вот что случилось на Кенделл-Пойнт.

– В котором году, вы сказали, все это случилось?

Женщина впервые поглядела на него с неподдельным интересом:

– В тысяча восемьсот одиннадцатом.

– Где-то через тридцать – тридцать пять лет после пожара в Патчине.

Она энергично кивнула.

– Тридцать два года. Вы видите закономерность, да?

– Я не думаю, что это закономерность, – сказал Грем. – Но, конечно, я вспомнил о Принце Грине и о том, что за пять лет до этого исчезли четыре женщины.

Он старался, чтобы его лицо и голос были невыразительными, потому что он вспомнил Бейтса Крелла и то, что он разглядел в нем на реке Наухэтен.

– Исчезли, – фыркнула старая дама. – Не думаю, чтобы вы слышали о Саре Аллен и Томасе Мурмане. Двое детей…

Вильямс покачал головой.

– С них содрали кожу и поджарили в земляной яме, сынок. Это сделал полоумный Тейлор. Они поймали его на поле Дженнингсов и повесили, как только туда добрался судья Барр. Тейлоры иногда становились такими, полоумными, я имею в виду. Правда, судя по записям, они далеко не всегда приносили зло. Но тот бедный Тейлор убил детишек в тысяча восемьсот сорок первом. Ровно через тридцать лет после трагедии на Кенделл-Пойнт.

– Этого не было в вашей книге, – возразил Вильямс.

– Записи о смерти не было.

Он улыбнулся:

– Вы отказываетесь делать предположения?

– Это верно. Но ведь вы пришли сюда, чтобы спросить меня о Гидеоне Винтере? Человеке, которого тайно похоронили на клочке земли, впоследствии названном его именем.

Не хотите узнать, что я о нем думала, пока занималась своими исследованиями? – Глаза ее зловеще светились. – Я скажу вам, что я думала о нем, молодой человек. Я думала, что он бы многого достиг в этой стране, если бы кучка невежественных фермеров не остановила его. О, он, конечно, достал их, это правда, и именно поэтому они назвали его Драконом; он был хитрее и сильнее их, и он нравился их женщинам: представьте себе, молодой Вильямс, что вы жена фермера, у вас загрубевшие руки и домотканое платье, и вы провоняли свинарником, и тут является привлекательный джентльмен из Суссекса в одежде от портного и богатый, как король, с ясной улыбкой и мягким, как бархат, голосом.

Неужели вы останетесь равнодушной?

Она ждала, так что он ответил:

– Да. Наверное.

– Наверное! Подумайте еще вот о чем. В тысяча шестьсот пятидесятом году почти все дети погибли. Но в тысяча шестьсот пятьдесят первом родились сразу несколько младенцев, имена которых появились в церковных записях. Там был мальчик по имени Тьма и девочка по имени Сумерки. Еще одну девочку назвали Печаль. Я думаю, что, если бы они могли, они бы их всех назвали одним именем – Стыд. Я просто предполагаю, имейте в виду, но.., не думаете ли вы, что все эти дети были друг на друга немного похожи?

– Так что, вы уверены, что они его убили?

– А вы нет? – спросила она. – И не думаете ли вы, что он убил первое поколение детей – по крайней мере, сколько смог? – Она склонила голову набок, и он увидел, что шея у нее тоже была испачкана землей. – Вспомните, что дети были основным экономическим капиталом в то время – наши предки не были сентиментальны, как мы.

– Кажется, я понимаю, что вы чувствуете, – сказал Вильямс.

– О, все женщины были влюблены в Дракона, мистер Вильямс. Я уверена, что те четыре женщины, которые исчезли из города лет пять назад, тоже нашли своего Дракона.

Он понял, что она не в себе, но ему осталось задать только один вопрос:

– Что-то должно было произойти между тысяча восемьсот семидесятым и тысяча восемьсот семьдесят пятым годами?

– Что-то случилось… Ну разумеется, случилось, вы, идиот. Разве я не говорила про закономерность? Поглядите в мою книгу, там есть все данные. – И тут на миг Вильямс Грем почувствовал себя так же, как Ройс Гриффен в великолепном доме на Маунт-авеню пятьдесят один год спустя: ему показалось, что он почуял недобрый запах, исходящий от миссис Бах, когда та наклонилась и пролила чай на столик и на развернутую "Хэмпстедскую газету", – запах смерти, и ему показалось еще, что что-то ползет по стене.., но это был лишь отставший клочок обоев. Он вытащил из кармана свой носовой платок и помог ей вытереть стол.

– Так или иначе, но касательно кое-каких вещей я оказался прав, – сказал Грем Ричарду и Пэтси. – Дороти Бах была не в себе, это уж точно. Она влюбилась в некоего человека, которого, как ей казалось, проследила в прошлом, так что она скрыла некоторые факты относительно его поведения. Она не то чтобы отказалась комментировать – она просто утаила их, невзирая на всю свою объективность.

Пэтси перелистывала страницы "Истории Патчина". Неожиданно она почувствовала себя очень усталой. Она думала о том, что только что рассказал Вильямс: о матросах, в ужасе глядящих на лица людей, попавших в подземную западню.

"История Патчина" дрожала в ее руках. Грем Вильямс продолжал:

– Она не упомянула, что этот Винтер никогда не посещал церковные службы, – представьте себе, как это выглядело для остальных, которые готовы были переплыть Саунд, чтобы посетить церковь.

Ричард Альби барабанил пальцами о колено, и вид у него был удивленный, а книга безумной старой женщины, с которой Грем встретился в 1929 году, дрожала в руках Пэтси точно пойманный воробей.

Наконец Пэтси со вздохом уронила книгу на кофейный столик. Падая, книжка распахнулась и распласталась на темном дереве столешницы.

– Ки-Уэст сам по себе паршивое место, но я с самого начала знал об этом, – сказал Гарри Старбек. – Оно забито всякими придурками, которые думают только о двух вещах: сексе и наркотиках. Но, правду сказать, тут люди еще более чокнутые, чем в Ки-Уэсте. И не только потому, что они богаче. У них головы набиты дерьмом. Они живут так, словно основные жизненные правила к ним не относятся.

Близнецы с напряженным вниманием слушали эти откровения, а Табби вспомнил, как он был в Ки-Уэсте и как тощий Пош сидел на унитазе, вводя себе иглу в сгиб локтя.

Пош поглядел на него мутным взглядом и сказал: "Красивые глаза… Красивые глаза". На языке Поша это значило: "Со мной все отлично, парень, я балдею". Однако законы реальной жизни в конце концов настигли его: месяц спустя после того, как Шерри вышвырнула его из жизни Кларка, Пош умер в тюремной камере. Врач сказал, что смерть наступила от естественных причин (если не учитывать синяки и сломанные ребра).

Брюс Норман вдруг завопил:

– Эй, а это что за дерьмо?!

У Табби заколотилось сердце. Он представил себе полицейский автомобиль, который включает сирену, зажигает мигалку и выезжает им навстречу. Дики, должно быть, тоже нервничал, потому что он тоже заорал:

– Что? Что?

Старбек резко повернул руль, и Табби и Дики в кузове грузовичка повалились на бок. Табби уцепился за спинку сиденья Брюса и выглянул в окно. Никакой полицейской машины, прижимающей их к обочине, там не было. Видна была только черная дорога, освещенная фарами грузовичка, и густая изгородь по сторонам дороги.

– Черт возьми, – сказал Старбек и вывернул руль влево, вновь выводя грузовичок на проезжую часть.

Брюс рассмеялся.

– Заткнись, ты, ублюдок, – сказал Старбек, и, пока он говорил, что-то ударилось об автомобиль.

– Никогда не видел ничего подобного, – сказал Брюс Старбеку, открыл дверцу и выскочил из грузовичка. – Даю слово.

– Что случилось? – хором спросили Дики и Табби.

– Собака, чертова собака, – сказал Брюс. – Выскочила из-за изгороди и кинулась прямо на нас. Он пытался объехать ее, но… – Брюс замолчал, потому что Старбек с другой стороны грузовичка заорал:

– О Боже!

Потом его лицо появилось в боковом окне. На лбу вздулась вена, а глубокие глаза стали плоскими, точно черные камешки. Он рывком открыл дверь, взобрался на сиденье и вцепился в руль.

– Вы это видели? – спросил он, ни к кому не обращаясь. – И в это можно поверить? Проклятая тварь совершила самоубийство. Он нарочно кинулся под машину!

Старбек поерзал на сиденье.

– И разбил мне бампер, черт бы его побрал! – Брюс хихикнул, и Старбек пригвоздил его взглядом к сиденью:

– Вы, оба, вы воняете, вам это известно? Как только вы забрались в мой грузовик, он весь провонял. Мертвый бы проснулся!

Все еще продолжая ругаться, Старбек вновь завел грузовик и вывел его на Гринбанк-авеню. Но время от времени он продолжал качать головой и что-то бормотать.

Как только они миновали поворот на Грейвсенд-бич, Старбек резко повернул руль и завел грузовичок на асфальтовую дорожку между двумя рядами деревьев. Он вырубил свет, и с минуту они сидели в полной темноте. От Дики Нормана действительно здорово воняло. Старбек включил карманный фонарик и держал его на уровне груди. Лицо его было вполне различимо, хоть и находилось в тени.

– Ты, малый! Надеюсь, ты знаешь, как водить этот чертов грузовик?

Он все еще был в ярости, и Табби счел за лучшее искренне ответить:

– Кажется, да.

– Ладно. Помни, как только увидишь кого-нибудь, воспользуйся радиопередатчиком. Или если увидишь приближающийся свет фар. Если копы увидят грузовичок, ложись на пол, предупреди нас, а когда я скажу, подведи грузовичок к подъезду, чтобы мы могли загрузиться в него. Ясно?

Табби кивнул.

Старбек покачал головой:

– У меня что-то с мозгами.

Табби наблюдал, как Старбек и близнецы Норманы двинулись к массивному белому дому. Мутный свет уличного фонаря превратил их в карликов, отбрасывающих длинные тени. Они уже отошли от грузовичка футов на пятьдесят, и им еще оставалось пройти довольно много. "Радио!" – неожиданно вспомнил Табби. Он пошарил на темном полу кузова грузовичка и нашел его в щели между металлической стенкой и крышкой колеса. Гарри Старбек скрылся за японским кленом. Табби включил радио и услышал, как он дышит. Он слышал в траве шорох их ног.

Потом он беспокойно поглядел на приборную доску, гадая, сможет ли подвести грузовичок к дому по требованию Старбека. Один раз Кларк разрешил ему вести "мерседес", но там было автоматическое переключение. Небо за окном осветилось, и Табби затаил дыхание. Но это была всего лишь гроза – не полиция.

– Визззел, что твориззза? – раздался по радио голос Дики.

– Эй ты, заткнись, – очень четко прозвучал ответ Старбека.

Небо вспыхнуло вновь – словно проступила светящаяся сетка кровеносных сосудов.

Старбек присел на корточки около входной двери, и Табби видел, как он поглядел вверх. В следующую секунду небо вновь стало темным, его освещала лишь мутная луна. У Старбека был маленький чемоданчик, вроде докторского, и он извлек оттуда инструмент, который показался Табби похожим на велосипедный насос. Когда Старбек повернул в нем что-то, в переговорном устройстве раздался треск. Старбек поднес инструмент к замку, и шум стал пронзительней.

Меньше чем через минуту Старбек вынул замок из дверной панели. "Ну вот, – раздался по радио его голос. – Я не хочу, чтобы вы, идиоты, издали хоть звук, когда окажетесь в доме. Делайте, что я вам велю, и все". Он поднялся на ноги и спокойно спрятал машинку в чемоданчик. Затем повернул дверную ручку, дверь открылась, он втолкнул Норманов внутрь и закрыл за ними дверь.

Табби думал о собаке, которая нарочно бросилась под грузовичок: в голове у него была гулкая пустота.

"Кухня", – послышался в наушниках голос Старбека.

Тогда Табби осознал, что он в фургоне совершенно один.

Старбек и Норманы где-то в доме, и они позабыли о нем.

Он мог открыть дверь, выбраться из грузовичка и убежать домой. Они ничего не узнают, пока не кончат работу.

Табби неуверенно дотронулся до дверной ручки. Из наушников раздался звук отворяемых шкафов.

"О, парень, – послышался приглушенный вздох Старбека, и тут вор произнес самые здравые слова, которые можно было услышать от него в эту ночь:

– Если я только подумаю, что ты рассказываешь об этом копам, я вернусь сюда и убью тебя".

Что сделает Старбек, который сказал ему это, когда увидит пустой грузовик? "Я же бизнесмен, понимаешь? И из бизнеса выходить не собираюсь". Табби убрал руку с дверной ручки. Голова болела. Он вытянул шею и уставился на большой белый дом.

Лес Макклауд сидел в машине и внимательно таращился на фасад Загородного клуба – точно так же, как Табби в своем грузовичке на белый особняк четырьмя часами позже.

Лесу хотелось еще выпить, чтобы забыть то, что он, как ему казалось, увидел, сидя за стойкой бара. Руки у него дрожали.

Снаружи Загородный клуб выглядел вполне пристойно – не было никакого намека на то, что за этими большими панорамными окнами прятался ужас – мертвец, чья кожа свисала с плеч и шеи, обнажая мышцы, точно на анатомическом пособии.

Но это же безумие. Все это было безумием. Просто его сбил с толку детский голос в тех кустах.., ощущение какой-то не правильности. Лес сглотнул. Он повернул ключ зажигания и включил радиоприемник "Сони", который сам подарил себе на прошлый день рождения.

Ему хотелось еще выпить. Куда бы направиться?

Диск-жокей объявил:

– По вашей просьбе, ребята, поет Джонни Рэй. "Маленькое белое облачко, которое плакало". Нужно сказать…

Джонни Рэй. ДЖОННИ РЭЙ.

– ..Что он вложил в это свою душу. А теперь давайте вернемся к более земным делам, и…

Тот голос в кустарнике. Не певец Джонни Рэй, а тот малый, который появился в первый день занятий в средней школе в 1951 году, переросток с выступающими вперед зубами и волосами такими гладкими и бесцветными, словно они были неживыми. И одет он был не так, как все. Они все носили брюки, рубашки с отложными воротничками и галстуками и чуть походили на британских лордов, а этот малый по имени Джонни Рэй, когда пришел в класс к мисс Ларсон, был одет в майку, ботинки и джинсы – такие новые, что они еле гнулись. Тогда они и услышали впервые его имя.

– ..А теперь давайте послушаем мисс Эллу Фитцджеральд и Томми Фланагана с его трио. "Как далеко до луны".

Бедный парень тогда не понял, в чем дело, но внезапно весь класс начал хохотать. Они смеялись над ним, как смеются дети, когда наконец находят козла отпущения.

Лес тряхнул головой и вывел свою машину на Саутелроад. Голос Джонни Рэя. Даже после того, как бедный малый наконец убедил своих родителей, что ему нужно сменить гардероб, – они были из Техаса, и Хэмпстед был первым в их жизни северным городом, – даже после того, как в лавке "Спригг и сын" ему выбрали такие как надо рубашку и ботинки, даже при этом он не мог ничего поделать со своим голосом.

Лес ехал по Саутел-роад, ничего не замечая. Элла Фитцджеральд выводила свой безудержный ритм, но он едва ли слышал его. Встречный автомобиль, в который он едва не врезался, сердито прогудел, и Лес растерянно помахал рукой.

Техасский голос Джонни Рэя. Более гнусавый, более замедленный, чем хэмпстедский, с растяжкой на гласных. Не "Я потерялся", а "Йаа паатерйаался". Это был голос того техасского парня с забавным именем. Но тот трогательный малыш из Техаса утонул летом по окончании седьмого класса.

Он перевернулся на лодке из детского яхт-клуба, где пытался выучиться ходить под парусом. Должно быть, парус и покрыл его, точно могильный саван. Август 1952-го. Полиция обшарила всю гавань в поисках его тела и обнаружила лишь куски дерева да гниющую плоскодонку, которая уже полтора года валялась на дне. Тело мальчика двумя неделями позже вынес прилив на побережье Загородного клуба.

Оно было вздувшимся, безволосым и беспалым. Остались лишь пальцы на ногах. Должно быть, рыбы хорошо закусили Джонни Рэем.

Но именно его голос звучал из кустарника.

Август 1952 года был паршивым месяцем для саутвильского Загородного клуба. Четыре дня спустя после того, как мексиканский представитель Объединенных Наций, гость клуба, навещавший в Хэмпстеде своего друга, обнаружил в семь утра на пляже почти неузнаваемое тело Рэя, уважаемый адвокат Джон Сэйр выбрал те же самые три квадратных фута земной поверхности в качестве места для своего самоубийства.

Красный свет на перекрестке сменился зеленым, и Лес свернул на Гринбанк-роад, почти бессознательно решив заехать к Франко.

Он проезжал последние ярды по Гринбанк-роад до ее пересечения с высоким стальным мостом через Наухэтен.

Собака, глядящая на него с крыльца, черно-белая собака с пушистым хвостом и почти девичьей улыбкой, не привлекла внимания Леса Макклауда, пока внезапно не оказалась рядом с его окном. Он увидел лишь пестрое пятно, что-то стремительно двигающееся в его сторону, и высунул голову, чтобы поглядеть. Собака, продолжая улыбаться, кинулась на него.

Лес изо всех сил нажал на тормоз. Машина вильнула, но не раньше, чем Лес почувствовал, что наткнулся на что-то мягкое. "О черт!" – заорал Лес. Он остановил машину поперек дороги, путаясь между действительностью и бредом, поскольку в усмешке собаки ему померещилось лицо маленького Джонни Рэя. Он, трясясь, выбрался из машины.

Собака лежала посреди улицы, и кровь медленно стекала в кювет. Лес был благодарен, что он видит лишь спину животного, он не вынес бы мертвой ухмылки. Он гадал, что ему теперь делать, и бесцельно стоял посреди улицы, засунув руки в карманы.

Высокий человек в заношенных джинсах и голубой рубахе бежал к нему через газон. За ним бежал мальчик, чье лицо в миниатюре повторяло лицо мужчины, и женщина в белом теннисном костюме.

– Ваша собака, я полагаю, – сказал Лес, когда мужчина подбежал поближе. Он почувствовал некоторое облегчение: мужчина был похож на него самого – лицо, хоть и молодое, носило властный отпечаток, на рубашке была эмблема Гарварда.

– Полагаете? – сказал мужчина, остановившись лишь в футе от Леса. – А я полагаю, что вы – маньяк, который убил ее.

– Погодите секунду, – сказал Лес. Похоже, все шло не так, как он ожидал. – Вы же не знаете, что случилось. – Мужчина нахмурился. – Позвольте мне объяснить.

– Как бы не так! Я знаю, что случилось, – сказал мужчина, – Мы обедали в столовой, а там из окна отлично видно дорогу. Вы ехали с недозволенной скоростью и убили моего пса. Мне просто повезло, что там не было моего ребенка.

Мальчик, который стоял рядом с мужчиной, открыл рот и закричал:

– Ты убил Тапика!

– Я уверен, что мы можем договориться, – сказал Лес. – Если вы попросите сына на минуту зайти в дом, мы можем обсудить…

– Обсудить? Вы считаете, что тут есть что обсуждать? – громко спросил мужчина. – Я видел это. Вы тут неслись по дороге, точно сегодня конец света.

– Да пес сам кинулся на меня! И когда я увидел его, он прыгнул на мою машину.

– Прыгнул на вашу машину, – сказал мужчина. – Сам прыгнул под колеса!

– Совершенно верно. Он прыгнул прямо на меня.

– Потому что вы превысили скорость. Вы или лжете, или не в себе. В любом случае пусть разбирается полиция.

– Ты убил Тапика! – неожиданно опять закричал ребенок.

Пока Лес и мужчина препирались, мальчик отступил в сторону вероятно надеясь, что его отец разделается с этим типом, но неожиданно набросился на Леса и чувствительно стукнул его по почкам.

– Ты убил мою собаку! – прокричал он Лесу в лицо.

– Черт побери! – взорвался Лес. Он отступил от ребенка, по-прежнему махавшего кулаками. – Послушай, ты! – прокричал он мужчине в бледно-голубой рубахе. – Я вице-президент корпорации. Я больше не могу выносить это дерьмо! – Он вытащил из кармана кошелек, который уже несколько исхудал. Потом сложил пополам одну десятку и две двадцатки.

– Что вы, по-вашему, делаете? – спросил мужчина.

Лес вытащил деньги из кошелька, но уронил их, и они оба уставились на банкноты, упавшие на обочину в траву.

– Я не верю вам, – сказал мужчина. – Забудьте, что собака стоила в четыре раза больше. Я просто не верю вам.

Отойди от него, Вэн, – Мальчик вновь начал кружить вокруг Леса, выбирая место для удара.

– Отцепись от меня, – сказал Лес. Гнев выветрился из передних долей его мозга – впервые в жизни он подумал о своем мозге как о совокупности слоев и сегментов. Передняя часть его мозга обрела холодное спокойствие, тогда как за этой ледяной поверхностью по-прежнему кипел гнев. Он начал отступать к машине.

Лес сел в машину и поехал в сторону моста. Когда он поглядел в зеркальце заднего обзора, то увидел, что мужчина и сын по-прежнему стоят посредине дороги и смотрят на него. Мальчик грозил кулаком.

Все это настолько вывело его из себя, что он проехал по Риверфронт-авеню прямо к парковке у ресторана "Бифштексы Пигги Биндля", прежде чем вспомнил, что собирался свернуть налево.

К тому времени, как он нашел пустое место на стоянке около бара Франко и выбрался на обочину, макушка его была словно заморожена наркозом. Однако под этой ледяной поверхностью бушевал гнев. Ведь если бы Пэтси была нормальной женой, он никогда бы не услышал этого зова из кустарника, никогда бы не убил собаку. В маленьком баре клубились голоса и запахи ста пятидесяти людей, и все это обрушилось на него, как только он отворил двери. Был конец дня субботы, лето, и "У Франко" была самая горячая точка в городе.

Как только он вошел внутрь, какой-то высокий хлыщ с укладкой и в рубашке регби налетел на Леса и чуть не раздавил ему ногу своим кожаным ботинком. Лес небрежно положил руку на обтянутое роскошной джинсовой тканью бедро и отодвинул того в сторону. Хлыщ оглянулся и уставился на него, пиво из кружки выплеснулось ему на ботинки, но когда он вгляделся в лицо Леса, он лишь кивнул, и Лес беспрепятственно прошел к стойке бара.

В холодной ярости он уселся на свободный табурет.

– Двойной "Гленливет", – прокричал он бармену, а когда курчавый, усатый бармен повернулся в его сторону, вновь прокричал:

– Двойной "Гленливет"!

– Получите, – сказал бармен. – Кричать незачем.