Эти положения несовместимы. Не ясно ли, что преходящие формы вследствие своего постоянного повторения отпечатлеваются на лице и производят постоянные формы? Более или менее постоянно нахмуренные брови не оставляют ли после себя неизгладимые следы на лбу? Постоянное негодование не вызывает ли в скором времени некоторого изменения в углах рта? Не запечатлевается ли частое сжимание губ - выражение твердой решимости - и не изменяет ли оно форму нижней части лица? И если есть хоть доля истины в учении о наследственной передаче, то не должно ли быть стремления к повторению этих изменений, как новых типов внешности в потомстве? Короче, не правы ли мы будем, если скажем, что выражение есть складывающаяся внешность и что если выражение имеет какое-нибудь значение, то и формы внешности, производимые им, также имеют какое-нибудь значение?
      Могут возразить, что перемены выражения влияют только на мышцы и кожу лица; что только на них постоянные отпечатки выражения могут распространять свое влияние, между тем как красота лица зависит главным образом от склада его костей; что поэтому изменения, подобные тем, которые описаны, не могут иметь места и что хотя между наружным видом и характером может существовать родство в частности, его не должно быть в общем.
      Ответ на это будет тот, что склад костей лица изменяется вследствие изменений в тканях, покрывающих их. В физиологии установилось уже учение, что во всем скелете большее или меньшее развитие костей зависит от большего или меньшего развития, т. е. упражнения, прикрепленных к ним мышц. Поэтому постоянные изменения в расположении мышц лица будут сопровождаться постоянными изменениями в складе его костей.
      Чтобы не останавливаться на общих положениях, я приведу несколько случаев, в которых связь между органическим безобразием и низким умственным состоянием и, наоборот, связь между органической красотой и сравнительно совершенным умственным состоянием - вполне ясно заметна.
      Всякий допустит, что выдающиеся челюсти, характеристическая черта низших человеческих рас, есть лицевой недостаток, есть такая черта, которую ни один скульптор не пожелал бы придать идеальному бюсту. В то же время несомненно, что выдающиеся челюсти у млекопитающих совпадают вообще со сравнительным недостатком умственных способностей. Правда, эта связь не сохраняется постоянно в одинаковой степени. Это не прямая, а косвенная связь, и, следовательно, она может нарушаться. Тем не менее она существует между всеми высшими племенами; и при исследовании мы увидим, почему она должна существовать. Согласно закону, по которому органы развиваются соответственно их упражнению, челюсти должны быть относительно велики там, где им приходится выполнять много работы, и должны уменьшаться в своих размерах, если отправления их становятся менее многочисленными и менее трудными. Во всех низших классах животных челюсти суть единственные органы манипуляции: они употребляются не только для жевания, но и для схватывания, перенесения, угрызения - для всего, за исключением движения, которое есть единственная обязанность, отправляемая конечностями. Восходя к высшим животным, мы замечаем, что передние конечности начинают помогать челюстям и постепенно разделять с ними часть их обязанностей. Некоторые животные употребляют их для выкапывания себе нор; другие, как кошки, для поражения; многие, для того чтобы верней удержать добычу, терзают ее с помощью передних конечностей; и, приближаясь к четвероруким, передние конечности которых владеют такой полной силой, что не только могут схватывать предметы, но и носить их и раздроблять их, мы находим, что челюсти употребляются почти только для размягчения пищи. Следя за этой цепью перемен, мы видим двоякое изменение в форме головы. Увеличенная сложность конечностей, большее разнообразие действий, совершаемых ими, и более многочисленные восприятия, которые они сообщают, предполагают большее развитие мозга и костей, его покрывающих. В то же самое время размеры челюстей уменьшаются соответственно уменьшению их отправлений. И этим одновременным выступлением верхней части черепа вперед и отступлением его нижней части назад увеличивался так называемый лицевой угол.
      Соответственные изменения в отправлениях и формах продолжались и в течение цивилизации человеческой расы. Противопоставляя европейца папуасу, мы видим, что один режет пищу с помощью ножа и вилки, а другой разрывает ее с помощью челюстей; что один варит и таким образом смягчает, то другой ест в грубом, сыром состоянии; один, чтобы извлечь пользу из костей, вываривает их, другой грызет их; что же касается до различных механических манипуляций, то один имеет для них орудия, а другой употребляет свои зубы. Начиная с бушмена, мы видим постепенное усложнение наших средств. Мы не только употребляем руки для того, чтобы сберечь свои челюсти, но устраиваем снаряды, чтобы сберечь наши руки; а в наших механических заведениях употребляются снаряды для делания снарядов. Этому прогрессу в житейский искусствах необходимо соответствовал умственный прогресс. Всякое новое усложнение предполагает новое возрастание умственных способностей для того, чтобы произвести это усложнение; а ежедневное употребление новых средств подвигает вперед наш разум. Таким образом, одновременное движение мозга вперед и отступление челюстей назад, которое у низших животных сопровождалось увеличением ловкости и понятливости, постоянно продолжалось и при движении человечества от варварского состояния к цивилизованному и везде имело своим результатом возрастание умственных способностей. Таким образом, становится ясным, что существует органическая связь между выдающимися челюстями, которые мы считаем безобразными, и известной степенью несовершенства природы.
      Далее, выпуклость скуловых костей, которая также характеризует низшие человеческие расы и которая также считается за отклонение от красоты, находится точно так же в связи с более низким уровнем привычек и более низким умственным развитием. Челюсти смыкаются при помощи височных мышц, и, следовательно, последние служат главными деятелями при кусании и жевании. Сообразно работе челюстей и их размерам должна развиваться и массивность височных мышц. Но височные мышцы проходят между черепом и скуловыми дугами, или между боковыми частями скуловых костей. Следовательно, где височные мышцы массивны, там и пространство между скуловыми дугами и черепом должно быть велико, а также и боковая выпуклость скуловых дуг должна быть велика, как мы видим это в нецивилизованных и отчасти в цивилизованных расах. Поэтому как большие челюсти, так и состоящая в зависимости от них чрезмерная величина скуловых костей в одно и то же время составляют и безобразие, и признак несовершенства.
      Не так легко показать связь между некоторыми другими недостатками в складе лица и умственными недостатками; однако мы вправе предположить такую связь по причине постоянного совпадения этих недостатков как в нецивилизованных расах, так и в детях рас цивилизованных. Относительно особенностей лица, которые постоянно совпадают с только что поименованными его недостатками, характеризующими низшую степень умственного развития и исчезающими, когда состояние варварства, прогрессируясь, переходит в цивилизацию, - мы имеем также основания заключить, что они имеют физиологическое значение. Опущенное переносье, например, которое, составляя характеристическую черту варваров и наших детей, составляет в то же время особенность высших четвероруких. Выдающееся вперед отверстие ноздрей одинаково резко бросается в глаза, при взгляде с передней стороны лица, у детей, дикарей и обезьян. То же самое можно сказать о значительности размеров носовых крыльев, о большом расстоянии между глазами, о размерах рта - словом, обо всех особенностях в складе лица, которые, по общему мнению, считаются безобразными.
      С другой стороны, тип лица, который обыкновенно принимается наиболее красивым, не только свободен от этих особенностей, но обладает противоположными. В идеальной голове грека лоб выдается так много вперед, а челюсти отступают так много назад, что лицевой угол является гораздо большим, нежели в действительности. Скуловые кости так малы, что едва заметны. Переносье так высоко, что находится почти на одной линии со лбом. Носовые крылья стоят к лицу почти под прямым углом. С передней стороны ноздри почти не видны. Рот мал, верхняя губа коротка и глубоко вдалась. Наружные углы глаз лежат не на горизонтальной линии, как обыкновенно, и не направляются вверх, как в монгольском типе, а слегка склоняются вниз. А форма бровной дуги показывает необыкновенно широкую лобную пазуху, характеристическая черта, которая вполне отсутствует в детях, в низших человеческих расах и близких им родах.
      Итак, если отступивший лоб, выдающиеся челюсти и значительный размер скуловых костей - эти три главные элемента безобразия - положительно говорят о низшей степени умственного развития; если другие подобные недостатки, как большое расстояние между глазами, сплющенность носа, расширение его крыльев, выдающееся отверстие ноздрей, большой рот, широкие губы, обыкновенно сочетаются с этими главными элементами безобразия и исчезают вместе с ними, когда умственные способности возрастают; если притом это одинаково справедливо и по отношению к целой расе, и по отношению к индивиду, - то не очевидно ли следует, что все эти черты, составляющие недостаток в складе лица, указывают на присутствие умственных недостатков? Кроме того, если наш идеал человеческой красоты характеризуется не только отсутствием этих черт, но присутствием противоположных; если этот идеал, который мы находим в изваяниях греческих богов, был взят для изображения высшей силы и ума; и если раса, выбравшая этот идеал, сама отличалась превосходством ума, деяния которого должны показаться несравненными, если принять во внимание невыгодные условия, в которых он находился, - то не имеем ли мы еще больших оснований заключить, что главные составные части красоты и безобразия находятся в связи с совершенством и несовершенством умственной природы? И наконец, если мы припоминаем, что изменения внешности, составляющие выражение, принимаются за признаки характера; если мы припоминаем, что путем повторений они стремятся к тому, чтобы отпечатлеть себя, влияют не только на кожу и мышцы, но даже и на кости лица и передаются в потомство; если мы таким образом открываем психологическое значение в каждой из преходящих группировок черт лица, в отпечатках, которые обычные группировки оставляют после себя, в отпечатках, наследованных от предков, так же как и в главных очертаниях лицевых костей и их покровов, характеризующих тип или расу, - то не принуждены ли мы заключить, что все формы внешности имеют отношение к складу ума и что они привлекают нас к себе или отталкивают, смотря по тому, привлекают или отталкивают нас черты природных свойств, которые они обозначают? В крайних случаях существование этой связи можно доказать. Что преходящие выражения лица сопровождают преходящие умственные состояния и что мы считаем эти выражения безобразными или красивыми, смотря по тому, безобразны или прекрасны соответственные умственные состояния, - в этом никто не сомневается. Известно также, что постоянные и наиболее характерные черты лица, зависящие от склада костей, сопровождают постоянные и наиболее характерные умственные состояния, которые обнаруживаются в диких и цивилизованных народах. Что мы считаем прекрасными такие черты лица, которые сопровождают известное умственное совершенство, и безобразными - такие, которые совпадают с низким умственным состоянием, - это также верно. А если такая связь несомненно сохраняется в крайних случаях и если, вообще говоря и руководствуясь нашим полуинстинктивным убеждением, мы можем предположить, что она сохраняется более или менее явно и в посредствующих случаях, - то возникает почти непреодолимое стремление к индуктивному заключению, что черты лица, которые нравятся нам, суть внешние соответствия внутренних совершенств, между тем как черты лица, которые не нравятся нам, суть внешние соответствия внутренних несовершенств.
      Я вполне сознаю, что эта индукция окажется невыдерживающей критики, если мы станем проверять ее в частностях. Я знаю, что часто великие натуры скрываются за простыми лицами и что прекрасные наружности часто скрывают мелкие души. Но эти аномалии не больше нарушают общую истинность закона, нежели возмущения планет нарушают общую эллиптичность их орбит. Некоторые из этих аномалий могут тотчас же найти себе объяснение. Другие обезображиваются непропорциональностью черт лица, которые сами по себе хороши; иные недостатками кожи, которые, свидетельствуя о недостатках в устройстве внутренних органов, не имеют отношения к высшим сторонам природы. Сверх того, приведенные факты дают основание предполагать, что главные элементы красоты лица сочетаются непосредственно не с нравственными характеристическими чертами, а с умственными, что они суть результаты долгого существования цивилизованных обычаев, давнишнего прекращения варварства в частной жизни, продолжительного развития манипулятивных способностей и, следовательно, могут существовать рядом с душевными свойствами, вовсе не привлекательными. Справедливо, что высшие умственные проявления предполагают существование и высших чувств; но также справедливо и то, что замечательная проницательность в обыкновенных делах, замечательное практическое искусство могут существовать и без этих высших чувств.
      Красота итальянцев, существующая рядом с низким нравственным состоянием, становится, при этой гипотезе, совместимой с общей индукцией; точно то же можно сказать и об аномалиях, которые мы видим вокруг нас.
      Но здесь можно представить более удовлетворительное объяснение, нежели все приведенные, - объяснение, которое, по моему мнению, дает возможность допустить кажущиеся противоречия, представляемые частными фактами, и между тем поддерживает теорию.
      Все цивилизованные расы, а, вероятно, также и все нецивилизованные расы имеют смешанное происхождение и, следовательно, имеют физическую и умственную организацию, в которой смешаны отдельные первобытные организации, более или менее отличающиеся одна от другой. Эта разнородность организации кажется мне главной причиной тех несообразностей между наружностью и свойствами людей, которые мы ежедневно встречаем. Представим себе чистую расу, находящуюся при постоянных условиях климата, пищи и привычек жизни, и мы будем иметь полное основание предполагать, что в ней между наружным видом и внутренним складом будет постоянная связь. Совокупите эту расу с другой, также чистой, но которая привыкла к условиям, отличным от первых, и имеет, соответственно этому, физическое устройство, лицо и нравственность, также отличные от первых: потомство будет представлять не однородное среднее двух организаций, а, по-видимому, неправильное сочетание характеристических черт одной организации с характеристическими чертами другой, - одно лицо придется отнести к этой расе, другое к той, а третье будет соединять в себе признаки обеих; в склонностях и умственных свойствах новой расы будет представляться подобная же смесь двух первоначальных рас.
      Факт, что формы и качества потомства составляют не середину между формами и качествами родичей, а смесь этих форм и качеств, подтверждается в каждом семействе. Черты лица и особенности в свойствах дитяти относятся наблюдателями особо к отцу или к матери: нос и рот относят к одной стороне, цвет волос и глаз к другой; эту нравственную особенность - к первому, ту умственную - к последней; точно то же бывает и с очертаниями тела и телесными предрасположениями. Очевидно, что если бы каждый орган или способность дитяти были средними из двух развитии такого органа или способности в родителях, то все братья и сестры должны бы быть безусловно сходны или, по крайней мере, отличаться друг от друга не более, нежели родители их разнились год от года в своей наружности и свойствах. Однако мы этого нигде не встречаем и замечаем не только большие неправильности в смешении унаследованных черт, но находим еще, что нет никакого постоянства в способе смешения или в размерах изменений, производимых им.
      Это несовершенное сочетание организаций родичей в организациях потомства еще более подтверждается возобновлением особенностей предшествующих поколений. Формы, склонности и болезни, которыми отличались отдаленные предки, обыкновенно появляются время от времени в потомстве. Какая-нибудь отдельная черта или какое-нибудь стремление снова проявляются после того, как, по-видимому, совершенно утратились. Так это бывает, как известно, с подагрой, золотухой и сумасшествием. На некоторых памятниках в наших старых церквах отгравированы головы, которые представляют черты, еще доселе сохранившиеся в потомстве умерших. Тот же самый факт подтверждается более или менее в портретных галереях. Упорство, с которым воспроизводятся отдельные характеристические черты, имеет хороший пример в Америке, где следы негритянской крови могут быть открыты в ногтях пальцев, когда не остается никаких следов ее в общих чертах организма. Между скотоводами хорошо известно, что после многих поколений, в которых нельзя было заметить никаких видимых изменений, влияние скрещивания обнаруживалось совершенно внезапно. Во всех этих фактах мы видим тот общий закон, что организм, происшедший от двух, по организации отличных между собою, организмов, не представляет однородного среднего между этими двумя организмами, но составляется из отдельных элементов, входящих в новый организм в разнообразных сочетаниях, и в пропорциях, отличных от первоначальных.
      В Quarterly Journal of the Agricultural Society были недавно опубликованы некоторые факты касательно смешения французской и английской пород овец, относящиеся к этому вопросу. Для улучшения дурных французских овец нашими прекрасными английскими овцами делались разные попытки. Долгое время попытки эти не имели успеха. Помеси не представляли никаких следов своих английских предков, оставались столь же малорослы и жалки, как их французские матки. Случайно было найдено, что причина неудачи лежала в относительной разнородности и однородности двух организаций. Лучшие английские овцы были смешанной породы, а французские, хотя и худшие, были чистой породы. И сложная, несовершенно установившаяся организация одной не могла удержаться против простой и вполне установившейся организации другой. Это мнение, сначала высказанное как гипотеза, в скором времени было доказано. Когда были получены французские овцы смешанной организации, вследствие совокупления двух овец чистых французских пород, оказалось, что при совокуплении такой помеси французских овец с английскими являлась особь, в которой характеристические признаки английских овец выражены были как следует. Эта неспособность смешанной организации устоять против несмешанной организации совершенно согласна с вышеприведенной индукцией. Несмешанная организация есть такая, в которой все органы точно приспособлены один к другому, вполне уравновешены; система, как целое, находится в устойчивом равновесии. Смешанная же организация, напротив, слагаясь из органов, принадлежащих двум различным системам, не может обладать таким точным приспособлением этих органов, не может сохранять их в совершенном равновесии; вследствие этого вся система находится в сравнительно неустойчивом равновесии. Но пропорционально устойчивости равновесия развивается и способность сопротивляться возмущающим силам. Поэтому, когда две организации - одна устойчивого, другая неустойчивого равновесия становятся возмущающими силами во взаимных своих действиях одна на другую, неустойчивая должна быть побеждена, а устойчивая останется неизменной.
      Это несовершенное расположение частей в смешанной организации и происходящая вследствие того неустойчивость ее равновесия тесно связаны с затруднительным вопросом о родах, видах и разновидностях; но, имея в виду отчасти самостоятельный интерес этого вопроса, а отчасти дальнейшее выяснение настоящего предмета, я должен снова сделать отступление.
      Общепринятый физиологический признак различия видов есть произведение неплодородных ублюдков. Способность потомков воспроизводить себя показывает, что родичи их принадлежат к одному и тому же виду, хотя мы значительно отличались друг от друга по наружности; а неплодородность потомства принимается за доказательство того, что, как бы близкородственными между собой ни казались родичи, они отличны друг от друга в сущности. Впрочем, недавно собраны были факты, которые более или менее подают повод сомневаться в этом обобщении. Скотоводы установили, как общий факт, что потомство от двух различных пород овец или коров угасает в течение нескольких поколений, если полученные особи совокупляются между собой; и что можно получать хорошие результаты только через смешение их с той или другой из первоначальных пород, этот факт показывает, что то, что справедливо для так называемых видов, в измененной форме справедливо также и для разновидностей. Те же самые явления можно наблюдать и в смешении различных человеческих рас. Известно, что они также не могут поддерживать себя как отдельные разновидности, но вымирают, если не происходит бракосочетаний с первоначальными расами. Одним словом, кажется, что помеси, происшедшие от организмов, относящихся к двум различным расам, вымирают в первом, втором, третьем, четвертом, пятом и т д. поколениях, смотря по большей или меньшей степени различия организаций рас. Но вышеприведенный опыт французских овцеводов подтверждает основательность этих различных результатов. Если справедливо, что организм, произведенный двумя несхожими организмами, составляет не середину между ними, а смесь частей одного с частями другого, - если справедливо, что эти части, принадлежащие к двум различным системам, по необходимости сопоставляются несовершенно, - то становится очевидным, что пропорционально большей или меньшей степени различия между организмами родичей будут более или менее значительны недостатки в сопоставлении частей в потомках. Отсюда следует, что соразмерно степени органического несходства между родителями мы можем иметь различные постепенности в потомках, начиная от сочетания частей столь несовместимых, что потомство это окажется совершенно бесплодным, до такого совершенного сочетания, которое даст ему возможность самостоятельного существования как расы Это мы находим и в действительности. Между организмами, весьма сильно разнящимися между собой в характере, невозможен никакой посредствующий организм. Когда разница меньше, производится бесплодная помесь, т е. столь дурно устроенный организм, что он оказывается способным только к неполной жизни. Когда разница еще меньше, появляется организм, способный воспроизводить себя, но не способный дать потомкам совершенной организации. А если степени разницы уменьшаются еще более, то и несовершенство организации сглаживается все более и более, пока наконец не явятся разновидности тех же самых видов, до того мало между собой разнящиеся, что потомство их оказывается способным к столь же постоянному существованию, как и сами родичи. Однако и в последнем случае органическое равновесие кажется еще малосовершенным, как это подтверждается приведенным мною случаем. В связи с этим выводом интересно было бы исследовать, не стоят ли чистые организации выше смешанных по своей способности поддерживать равновесие жизненных отправлений при влиянии возмущающих условий. Чистые породы не крепче ли смешанных? Смешанные породы, превосходя чистые породы своими размерами, не менее ли способны сопротивляться неблагоприятным влияниям - крайностям температуры, дурной пище и пр.? И не справедливо ли то же самое и относительно человеческого рода?
      Возвращаясь к рассматриваемому нами предмету, мы видим, что эти факты и рассуждения еще более подтверждают общую истину, что потомки от двух организмов, нетождественных по организации, представляют разнородную смесь их, а не однородное среднее между ними.
      Если, приняв все это за истину, мы станем рассматривать сложный характер цивилизованных рас - например, в англичанах: смесь кельтов, саксов, норманнов, датчан с различными оттенками других племен; если мы примем во внимание те усложнения организации, которые происходили от совершенно неправильных и запутанных сочетаний этих элементов, и если припомним, что несообразности, таким образом порождаемые, проникают всю природу, умственную и телесную, всякие ткани, как нервные, так и другие, - то мы увидим, что в каждом из нас должно существовать несовершенное соответствие между частями организма, что и представляет действительность и что, как одно из проявлений этого, должно возникать большее или меньшее разногласие между чертами лица и теми отделами нервной системы, с которыми они имеют физиологическую связь.
      А если так, то препятствия к принятию убеждения, что красота характера имеет связь с красотой лица, значительно уменьшаются. Нам становится возможным разом допустить, что простое лицо может совмещаться с благородной природой, а прекрасные черты лица - с низкой природой, и в то же время признавать, что умственное и лицевое совершенства фундаментально связаны между собой и всегда будут соединены, если путем вековой работы устранятся настоящие причины встречающихся несообразностей.
      XIII
      ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МУЗЫКИ
      Когда барбоска, стоя на цепи у своей конуры, видит издали своего хозяина, легкое движение хвоста барбоски означает слабую надежду быть скоро спущенным. Более определенные взмахи хвоста, переходящие постепенно в извилистые боковые движения всего тела, сопровождают приближение хозяина. Когда барбоску берут за ошейник и он знает, что его действительно сейчас спустят с цепи, прыжки и скачки его становятся столь сильными, что расстегнуть ошейник бывает не совсем легко. И когда, наконец, он чувствует себя совершенно свободным, радость его изливается в скачках, пируэтах и беганье взад и вперед во весь опор. Кошка, выпрямляя хвост и вгибая спину под ласкающей рукой своей госпожи, тоже выражает удовольствие свое известным мускульным действием, точно также как и попугай, неуклюже танцуя на своем шесте, и канарейка, с особенной быстротой прыгая и порхая в клетке. Под влиянием противоположного чувства животные также проявляют мускульное возбуждение. Разъяренный лев бьет себя хвостом по бокам, сдвигает брови, показывает когти. Кошка ощетинивается; собака оскаливает зубы; лошадь закидывает назад уши. Когда животное борется с болью, мы видим, что между возбуждением мускулов и возбуждением чувствительных нервов является то же отношение.
      Мы, отличающиеся от низших созданий более сильными и вместе с тем более разнообразными чувствами, являем также параллельные факты, еще более заметные и еще более многочисленные. Нам удобнее будет рассмотреть их по группам. Мы найдем, что приятные ощущения и болезненные ощущения, приятные эмоции и тягостные эмоции - все стремятся произвести деятельные проявления, сообразно своей силе.
      Дети и даже взрослые, не стесняющиеся уважением к приличиям, выражают приятный вкус чмоканьем. Младенец смеется и прыгает на руках няни при виде чего-нибудь блестящего или слыша новый звук. Многие любят означать такт головой или отбивать его ногами, слушая музыку, особенно нравящуюся им. У впечатлительного человека приятный запах вызывает улыбку; улыбки же видны и на лицах толпы, смотрящей на блистательный фейерверк. Даже приятное ощущение тепла, чувствуемое при приближении к огню после выдержанной зимней бури, точно так же выразится на лице.
      Болезненные ощущения, будучи по большей части гораздо сильнее, нежели приятные, причиняют мускульные действия, гораздо более определенные. Внезапная острая боль заставляет судорожно вздрогнуть все тело. Менее сильная, но постоянная боль сопровождается нахмуренными бровями, стиснутыми зубами, кусанием губ и вообще искривленными чертами лица. Под влиянием постоянной и более сильной боли присоединяются еще другие мускульные действия; тело качается взад и вперед; руки стискивают все, что им попадется; и, если страдания еще более усиливаются, страждущий судорожно катается по полу.
      Естественный язык приятных эмоций, хотя и более разнообразный, подходит под то же самое обобщение. Улыбка, самое обыкновенное изъявление удовлетворенного чувства, есть сокращение известных лицевых мускулов; и, когда улыбка разрастается до смеха, мы видим более сильное и более общее мускульное возбуждение, произведенное более глубоким удовольствием. Потирание руками и то движение, которое Гуд называет где-то "мытьем рук неосязаемым мылом в невидимой воде", имеют подобное же значение. Мы часто видим детей, "прыгающих от радости". Подобное движение встречается иногда и у взрослых людей впечатлительного темперамента. А танцы всюду считаются свойственными возбужденному состоянию духа. Многие специальные эмоции проявляются специальными мускульными действиями. Удовольствие, доставленное успехом, заставляет поднимать голову и придает твердость походке. Сердечное пожатие руки обыкновенно считается выражением дружбы. В порыве любви мать прижимает дитя свое к груди, как будто хочет задушить его до смерти. Такие же специальные проявления замечаются и во многих других случаях. Даже в сияющем взгляде, с каким получается хорошее известие, мы можем проследить туже истину; ибо это явление увеличившегося блеска зависит от особенного сокращения мускула, поднимающего веки, сокращения, допускающего, таким образом, падение большего количества света и сильнейшее отражение его от влажной поверхности глазного яблока.
      Телесные проявления тягостной эмоции столь же многочисленны и еще более порывисты. Неудовольствие выражается поднятыми бровями и сморщенным лбом; отвращение - вздернутой губой; обида - надутыми губами. Нетерпеливый человек барабанит пальцами по столу, трясет все быстрее и быстрее ногой, без всякой нужды мешает кочергой в печке или быстрыми шагами начинает ходить по комнате. В сильном горе человек ломает руки и даже рвет на себе волосы. Капризное дитя топает ногами или бросается на пол и, лежа на спине, махает ногами в воздухе; во взрослом человеке гнев, проявляясь сначала в нахмуренных взглядах, расширенных ноздрях, сжатых губах, вызывает далее скрежет зубов, сжатие кулака, удары им по столу и заканчивает иногда нападением на обидчика или опрокидыванием и поломкой мебели. Мы видим, что нравственное раздражение (начиная от слегка надутых губ, выражающих небольшое неудовольствие, до бешеных порывов сумасшедшего) стремится излиться в телесную деятельность.
      Итак, всякие чувства - ощущения или эмоции, приятные или тягостные, имеют ту общую характеристическую черту, что все они суть стимулы мускулов. Не забывая те немногие, по-видимому исключительные, случаи, когда эмоция, превосходящая известную степень силы, вызывает изнеможение, мы можем поставить общим законом, что как в человеке, так и в животных есть прямая связь между чувством и движением и что притом последнее становится порывистее по мере того, как первое становится сильнее.