Опыты научные, политические и философские (Том 2)

Неужели он станет отрицать, что теплота, получаемая при этом, развивается за счет известной потери в волнообразном движении? Подвергает ли он сомнению вывод, что часть движения, образующего каждую волну, с каждой минутой уничтожается частью указанным путем, а частью переходя в теплоту, вызываемую трением колеблющихся частиц? Может ли он привести какое-нибудь основание, могущее заставить усомниться в том что когда звуковые волны становятся настолько слабыми, что уже не действуют на наши чувства, их движение все-таки продолжает подвергаться превращению и ослаблению до полного своего исчезновения? Если нет, то почему же он так упорно отрицает, что то движение, которое составляет звук, совершенно исчезает, произведя молекулярное движение, составляющее теплоту? {Лишь после того как предыдущие параграфы были уже написаны, один преданный друг обратил мое внимание на то, что некоторые мои слова были критиком извращены, и притом в такой степени, какой я никогда не мог бы предположить. В том месте, о котором идет речь, я говорю, что звуковые волны "в конце концов замирают, образуя тепловые колебания, расходящиеся в пространстве", подразумевая, конечно, под этим, что сила, воплощенная в звуковых волнах в конце концов истощается, порождая тепловые колебания. В разговорной речи замирание продолжительного звука, как, например, колокольного звона, означает его постепенное ослабление и, наконец, совершенное прекращение. Но вместо того, чтобы предположить, что я придаю этим словам их обыкновенный смысл, критик приписывает мне убеждение не только в том, что продольные колебания воздуха, не прерываясь, переходят в поперечные колебания эфира, но даже и в том, что одна категория волн, длина которых измеряется футами и скорость - сотнями футов в секунду, простым ослаблением переходит в другую категорию волн, длина которых так мала, что их в дюйме заключается около пятидесяти тысяч, а скорость выражается несколькими биллионами колебаний в секунду. Почему критик предпочел истолковать таким образом мои слова, несмотря на встречающиеся в других местах моего сочинения выводы (например, в п. 100), совершенно исключающие возможность подобного толкования, - становится вполне очевидным для всякого, прочитавшего его рецензию.}
      Я не буду долее останавливаться на чисто личных вопросах, вытекающих из рассуждений нашего критика, и, предоставляя читателям судить, на основании только что разобранного случая, об остальных моих "изумительных ошибках", обращусь к вопросу, более достойному внимания и не имеющему личного интереса, - вопросу о характере нашего права устанавливать конечные научные истины в области физики. Я обойду молчанием то пренебрежение, с которым рецензент, в качестве физика, относится к метафизическому способу исследования физических понятий; замечу только мимоходом, что все физические вопросы, исследование которых доведено до конца, приводят к вопросам метафизическим. При этом я полагаю, что полемика, происходящая в настоящее время между химиками относительно действительности атомистической гипотезы, могла бы убедить его в том же самом. На его ложное утверждение, что я употребляю выражение "постоянство силы" как эквивалент всеми принятого ныне выражения "сохранение энергии", я отвечу, что, если бы он не так торопился отыскивать у меня противоречия, он понял бы, почему я, в целях своей аргументации, намеренно употребляю слово "сила". Это есть родовое понятие, обнимающее собою как тот вид, который известен нам под именем собственно энергии, так и тот вид, в котором материя занимает пространство и сохраняет свою целость, - вид, который, каково бы ни было его отношение к энергии и как бы прямо он ни подразумевался, как необходимое datum теории энергии, все же ближе в этой теории не рассматривается. Я ограничусь положением, подробно разобранным критиком, что наше познание о постоянстве силы есть только априорное. Он вполне полагается на авторитет профессора Тэта, на которого дважды и ссылается, говоря, что "натуральная философия есть наука экспериментальная, а не интуитивная и никакое априорное рассуждение не может доказать нам самой простой физической истины". Если бы я был очень строгим критиком, то мог бы указать на тот факт, что проф. Тэт, говоря о натуральной философии, как о некоей науке, этим самым делает цену указанного положения несколько сомнительной. Следуя далее примеру критика, я мог бы указать также на то, что "натуральная философия", в том значении слова, какое дано ей Ньютоном и какое принято проф. Тэтом, обнимает собою также астрономию; и, поставив вопрос, какие астрономические "опыты" приводят нас к астрономическим истинам, я мог бы "посоветовать" критику не доверять в такой мере авторитету человека, который (употребляя ту же учтивую форму, что и критик) "путает", смешивая опыт с наблюдением. Однако я не намерен, основываясь на неудачной формулировке проф. Тэта, выводить заключение, что он не понимает разницы между тем и другим, и буду ценить его авторитет в той же мере, как если бы он был более точен в своем выражении. Я замечу только, что если бы этот вопрос разрешался авторитетом какого-нибудь физика, то авторитет Мейера, который в этом отношении держится диаметрально противоположного мнения и который одинаково чествовался, как Королевским обществом, так и Французской академией, мог бы вполне уравнять, если даже не превысить, авторитет проф. Тэта. Но я не нахожу, чтобы это был вопрос физики; это представляется мне вопросом о природе доказательства. И, не подвергая сомнению компетентность проф. Тэта в вопросах логики и психологии, я все-таки вынужден отказаться присоединиться к его суждению об этом вопросе, даже если бы не существовало противоположного мнения, высказанного, конечно, не менее выдающимся физиком, чем он. Однако оставим в стороне авторитеты и вникнем в сущность вопроса.
      В Treatise on Natural Philosophy проф. Томсона и Тэта (п. 243, 1-е изд.) мы читаем: "Как будет показано нами в главе об Опыте, физические аксиомы являются аксиомами только для тех, кто обладает относительно действия физических причин сведениями, достаточными для того, чтобы усмотреть сразу очевидную истинность означенных аксиом". С этим я вполне согласен. В физике, как и в математике, прежде чем очевидные истины могут быть восприняты, необходимо при помощи личного опыта приобрести такое знакомство с элементами, лежащими в основе тех истин, чтобы предложения, относящиеся к этим элементам, могли быть ясно представлены в уме. Скажите ребенку, что две величины, равные в отдельности одной и той же третьей, равны между собою, и ребенок, не обладая достаточно отвлеченным понятием о равенстве, а также необходимой привычкой к отношениям сравнения, не в состоянии будет увидеть в этом аксиому. Точно так же и крестьянин, никогда особенно не вдумывавшийся в силы и их действия, не может составить себе определенного представления, соответствующего аксиоме, что действие и противодействие равны и противоположны. В последнем случае, как и в первом, представления о терминах и их отношениях должны, путем навыка в мышлении, сделаться настолько ясными, чтобы заключающиеся в них истины представить в уме как бы видимыми. Но когда уже накопилось достаточно личного опыта для того, чтобы вызвать ясные представления элементов, с которыми имеется дело, тогда и в том, и в другом случае эти мыслительные формы, созданные опытом предков, не могут заключать в себе элементы одной из этих конечных истин, не вызывая представления об их необходимости. Если проф. Тэт этого не признает, то спрашивается, что же хочет он сказать, говоря о "физических аксиомах" и о том, что образованные люди в состоянии "видеть сразу их очевидную истинность"? С другой стороны, если не существует физических истин, которые должны быть признаны априорными, то, спрашивается, почему же проф. Тэт, вместе с Томсоном, признает основными положениями физики Ньютоновы законы движения? Хотя Ньютон и дает примеры продолжительного движения тел в среде с малым сопротивлением, но он не дает доказательств того, что движущееся тело будет продолжать свое движение, при отсутствии препятствий, в том же направлении и с той же скоростью; точно так же, обращаясь к изложению закона, приведенного в вышеупомянутом труде, я не вижу, чтобы проф. Тэт сделал в этом случае что-либо иное, кроме попытки объяснить его примерами, которые сами могут быть признаны доказательными только в случае признания этого закона. Отрицает ли проф. Тэт, что первый закон движения представляет физическую истину? И в утвердительном случае, чем же он его считает? Или, признавая его физической истиной, он отрицает априорность его, утверждая, что он установлен a posteriori, т. е. сознательной индукцией, исходящей из наблюдений и опыта? Но если это так, то путем какого же индуктивного рассуждения можно его установить? Рассмотрим различные возможные аргументы, которые могли бы лежать в основе такого рассуждения.
      Тело, приведенное в движение, перестает двигаться, как скоро встречает значительное трение или значительное сопротивление со стороны других тел, с которыми сталкивается. При этом, чем меньше тратит оно энергии при движении или на всякого рода воздействие на другие тела или на преодоление трения, тем долее продолжается его движение. Наиболее же продолжительным его движение будет в том случае, когда оно встретит наименьшее сопротивление, как это бывает и при движении по гладкому льду. Можем ли мы в таком случае, пользуясь методом последовательных изменений, заключить, что при полном отсутствии сопротивления его движение продолжалось бы без всякого ослабления? Если да, то, значит, мы признаем, что ослабление его движения, устанавливаемое наблюдением, пропорционально количеству энергии, затрачиваемой им на произведение другого движения - движения массы или молекулярного. Мы признаем, что в его скорости не произошло никаких иных изменений, кроме тех, которые вызываются расходами на приведение в движение другой материи; ибо если предположить существование изменений другого рода в его движении, то тем самым нарушилось бы наше заключение, что разница в пройденном расстоянии обусловливается разницей во встреченном сопротивлении. Таким образом, истина, которую требуется доказать, оказывается принятой уже в первой посылке. И это не единственное проявление бездоказательности данного вопроса. Во всех тех случаях, когда наблюдается, что тело останавливается тем скорее, чем более оно встречает сопротивления со стороны других тел или среды, всегда предполагается, что тут действуют законы инерции. Самое представление о большей или меньшей задержке, возникающей вследствие этого, предполагает убеждение, что не может быть замедления без соответствующих задерживающих причин, а это само по себе является утверждением того, что лишь в иной форме выражено в первом законе движения. С другой стороны, предположим, что вместо неточных наблюдений над движениями при ежедневных наших опытах мы делаем точные эксперименты над движениями, специально приспособленными нами в целях получения точных результатов; спрашивается, каков будет постулат, лежащий в основе каждого подобного эксперимента? Равномерное движение определяется как прохождение в равные промежутки времени равных пространств. Но как измеряются равные промежутки времени? При помощи прибора, который может отмечать эти равные промежутки только при условии изохроничности колебаний маятника, а эта изохроничность может быть, в свою очередь, доказана только тогда, когда нами признаны первый и второй законы движения. Это значит, что предположенное экспериментальное доказательство первого закона подтверждает не только истинность этого закона, но также и того, который проф. Тэт, вместе с Ньютоном, признает вторым законом. Но может быть, мне скажут, что конечная мера времени, которая имелась тут в виду, есть движение Земли вокруг своей оси, равные углы в равные времена? В таком случае очевидно, что подобное утверждение вместе с тем заключает в себе утверждение истины, которую требуется доказать, так как неизменное ротационное движение Земли есть один из выводов из первого закона движения. Если мне возразят, что это равномерное вращение Земли вокруг оси может быть установлено по звездам, я отвечу, что развитая астрономическая система, приводящая путем сложных рассуждений к тому выводу, что Земля вращается вокруг своей оси, уже предполагает необходимость этого ранее, чем установлен закон движения, который является для самой этой астрономической системы лишь постулатом. Ибо если даже сказать, что Ньютонова теория Солнечной системы не заключает в себе никаких таких необходимых предположений, которых не было бы в теории Коперника, то все-таки ее доказательство основывается на предположении, что тело, находящееся в покое (за каковое принимается звезда), стремится оставаться в покое, а это составляет часть первого закона движения, которую Ньютон признает не более очевидной, чем и остальную часть этого закона. Действительно, весьма удивительна та ошибка, которую делает проф. Тэт, утверждая, что "никакое априорное рассуждение не может привести нас к убеждению в существовании самой простой физической истины", тогда как он имеет перед собою тот факт, что система физических истин, составляющая Ньютоновы Principia, изданные им совместно с В. Томсоном, установлена на основании априорного рассуждения. Что никакое изменение не может произойти без причины или, говоря словами Мейера, что "как сила не может сделаться ничем, так и ничто не может произвести силу", - это конечный приговор сознания, на котором покоится вся наука физики, и этот приговор состоит как в утверждении того, что покоящееся тело будет продолжать покоиться, а движущееся должно продолжать двигаться с той же скоростью и в том же направлении, если оно не подвергается действию какой-либо силы, так и в утверждении того, что всякое сообщенное телу движение, если оно расходится с первоначальным движением его, должно быть пропорционально отклоняющей силе; он содержится также и в той аксиоме, которая говорит, что действие и противодействие равны и противоположны.
      Доктрина моего критика, для подкрепления которой он приводит против меня авторитет проф. Тэта, иллюстрирует в физике ту самую ошибку индуктивной философии, на которую по отношению к метафизике я указал в другом месте (Основания психологии, ч. VII). Эта доктрина предполагает, что мы вечно можем идти вперед, подыскивая доказательства для доказательств и никогда не достигая какого-либо более глубокого познания - недоказанного и недоказуемого. Что эта доктрина не выдерживает критики, для этого нет надобности в дальнейших доказательствах. Точно так же трудно предположить, чтобы дальнейшее разъяснение ее могло иметь какое-нибудь значение, по крайней мере для самого критика, ввиду того, что он считает меня "невеждою в вопросе о самой природе принципов", о которых я говорю, и что мои понятия о научном мышлении напоминают ему последователей Птолемея, "которые полагали, что небесные тела должны двигаться кругами, потому что круг есть самая совершенная фигура" { Другие примеры его вежливости в полемике были приведены выше, но я отказываюсь подражать им. Какие образцы для подражания он дает мне в случае, если бы я пожелал ими воспользоваться, показывает следующий пример. Подчеркивая выводы из некоторых моих рассуждений, он высказывает, что даже для меня было бы слишком глупо открыто признать их, и прибавляет: "Мы не думаем, чтобы даже м-р Спенсер решился выдавать за datum сознания второй закон движения с связанными с ним сложными вопросами составных скоростей и т. д.". Между тем всякий, кто обратится к Ньютоновым Principia, увидит, что там к изложению второго закона движения не прибавлено ничего, кроме распространенной вторичной формулировке его, - ни одного примера, а тем более ни одного доказательства. И от этого закона, этой аксиомы, этой непосредственной интуиции или "данного сознания" Ньютон переходит прямо к изложению тех выводов касательно сложения сил, которые лежат в основе динамики. Что же остается думать о Ньютоне, который прямо утверждает то, что, по мнению критика, было бы слишком глупо даже подразумевать?}.
      Не желая более злоупотреблять терпением читателя, я ограничусь только еще одним замечанием, что если бы даже все возражения критика были основательны, то и тогда они не поколебали бы оспариваемой им теории. Хотя одно из его замечаний (стр. 480) и вызывает ожидание, что он готовится напасть и причинить большой урон основаниям системы, изложенной во второй части Основных начал, но, однако, все лежащие в основе их положения остаются не только неопровергнутыми, но даже и не тронутыми; он ограничивается лишь попыткой доказать (мы видели, с каким успехом), что основное положение этой системы - истина апостериорная, а не априорная. Против общего учения об эволюции, рассматриваемого в качестве индукции из всех родов конкретных явлений, он не говорит ни слова; точно так же не говорит он ни слова и против тех законов перераспределения материи и движения, которыми дедуктивно объясняет процесс эволюции. Относительно закона неустойчивости однородного он ограничивается лишь тем, что оспаривает один из примеров. Он не делает никаких замечаний и относительно закона возрастания числа действий. О законе отделения он даже не упоминает, так же как и о законе уравновешивания. Далее, не возражает он и против того положения, что эти общие законы, каждый в отдельности, могут быть выведены из конечного закона постоянства силы. Наконец, он не отрицает и самого постоянства силы; он только расходится со мной в вопросе о природе нашего права утверждать существование его. Кроме указаний то на потрескавшийся кирпич, то на осевший уголь, он делает только легкую попытку показать, что самый фундамент системы состоит не из натурального камня, а из бетона.
      Такого рода возражения могли бы доставить мне большое удовлетворение. Ведь на меня напал компетентный критик, очевидно стремившийся причинить по возможности больше зла и не слишком разборчивый в средствах для достижения такой цели, и он сделал так мало, что это может быть принято как доказательство того, что здание выводов, на которое он обрушился, не легко разрушить.
      В январской книжке "British Quarterly Review" за 1874 г. появился ответ автора статьи, разобранной мной выше. Ответ этот такого рода, что его легко можно было предвидеть. Есть люди, для которых открытие, что они совершили несправедливость, очень тягостно. Получив доказательство тому, что они неправильно приписали другому известное нелепое мнение, вроде того, что невидимое движение есть теплота, потому что теплота есть невидимое движение, они выразили бы свое сожаление по этому поводу. Но мой критик вовсе не таков. Приписав мне путем неверных толкований указанную нелепость, он нисколько не извиняется в этом, но делает вид, что нападал лишь на такой довод, который я действительно сам сделал, хотя этот довод и настолько далек от нелепости, что он признает его только неоправдываемым "современным состоянием науки". Упомянув мимоходом о такой подтасовке, я остановлюсь сначала на этом подмененном обвинении и затем уже приведу примеры употребляемого им метода. По всей вероятности, на большинство читателей "British Quarterly" смелость его утверждения произведет приятное впечатление, но те из них, которые сличат мои положения с его извращенным изложением их и затем сравнят те и другие с каким-нибудь авторитетным изложением, вынесут из этого совершенно иное впечатление. На его замечание, что я вывожу заключение, будто "трение должно в конце концов превратить всю (курсив его) энергию звука в теплоту", я отвечу, что это очевидно ложно; я указал здесь на трение только как на второстепенную причину. А когда он относится с пренебрежением к действию сжатия потому, что оно "только моментально", понимает ли он значение своих слов? Отрицает ли он, что от начала и до конца, в течение всего времени конденсации, образуется теплота? Отрицает ли он способность воздуха лучеиспускать последнюю? Он наверно не решится на это. Допустим, что время конденсации равняется одной тысячной секунды. Я попрошу его объяснить тем, кого он, согласно его заявлению, поучает, каково будет вероятное число тепловых волн, образовавшихся в этот промежуток? Не придется ли выразить это число в тысячах миллионов? В самом деле, своим выражением "только моментально" он очевидно признает, что то, что моментально в отношении к нашему измерению времени, моментально также и в отношении к движению эфирных волн!
      Однако буду отвечать более систематично, разбирая его ответ в последовательном порядке. Он говорит:
      "В нашей заметке о сочинениях м-ра Спенсера, появившейся в последней книжке этого журнала, мы имели случай показать, что он имеет неверное представление о самых основных обобщениях динамики; что в своем разборе Ньютонова закона он обнаруживает полное незнакомство с природой доказательств; что он употребляет выражения вроде "постоянство сил" в различных и несоответствующих значениях, а главным образом, что в своем стремлении доказать некоторые положения физики при помощи априорного метода и показать, что такие доказательства должны существовать, он выставляет доказательства логически неверные. На эту статью м-р Спенсер ответил в декабрьской книжке "Fortnightly Review". Но его ответ оставляет все вышеприведенные положения неопровергнутыми".
      В моем "Ответе критикам" я, не желая злоупотреблять страницами "Fortnightly Review", выбрал из всех доводов, касавшихся лично меня, лишь один, который мог вкратце служить образцом всех остальных, и высказал, что, оставляя в стороне личные вопросы, как не интересные для большинства читателей, я посвящу те немногие страницы, которыми могу располагать, одному общему вопросу. Несмотря на это, критик в предшествующих строках, перечисляя все свои главные положения, утверждает, что я не затронул ни одного из них (что неверно), и таким образом внушает читателю мысль, что я не опровергаю их потому, что они неопровержимы.
      К этому его ошибочному взгляду я еще вернусь, а пока буду продолжать свои объяснения на его возражения. Сославшись на приведенное мною мнение проф. Тэта о физических аксиомах и указав на характер моих возражений на него, критик говорит:
      "Если бы, однако, м-р Спенсер прочел нижеследующее замечание, то мы вряд ли встретили бы у него означенную цитату; это замечание гласит следующее: "Приведем без дальнейших замечаний три закона Ньютона; принимая во внимание, что свойства материи могли иметь и такой характер, вследствие которого совершенно другой ряд законов получил бы значение аксиом, эти законы должны быть рассматриваемы как основанные на убеждениях, выведенных из наблюдения и опыта, а не из интуитивного восприятия". Это не только показывает, что слово "аксиома" в предыдущем замечании употреблено в смысле, не исключающем индуктивного его происхождения, но и вызывает с нашей стороны по отношению к м-ру Спенсеру признательность за открытие им наиболее ясного и авторитетного выражения неодобрения его взгляда на природу законов движения". Разберем это "авторитетное выражение". Оно заключает в себе различные поразительные недоумения, разрешение которых читатель найдет, вероятно, небезынтересным. Посмотрим прежде всего, что подразумевается под выражением, что "свойства материи могли иметь такой характер, вследствие которого значение аксиом получило бы совершенно другой ряд законов". Я не хочу останавливаться на вопросе о том, поскольку может быть мыслима материя, обладающая свойствами, по существу не сходными с теми, какие она имеет ныне, хотя такой вопрос, приводя к заключению, что никакое подобное представление невозможно, показал бы, что это положение просто один набор слов. Достаточно будет, если я рассмотрю смысл предложения: "свойства материи могли быть* иными. Представляет ли оно истину, установленную опытным путем? Если так, то я предлагаю проф. Тэту описать эти опыты. Или же это - интуиция? Но в таком случае здесь рядом с сомнением в справедливости интуитивного взгляда на вещи, каковы они суть, стоит доверие к интуитивному взгляду на вещи, каковы они не суть. Не гипотеза ли это? Если это так, то здесь подразумевается, что познание, отрицание которого представляется немыслимым (а таковы все аксиомы), может быть по дорвано выводом из того, что представляет вовсе не сознание, а лишь простое предположение. Признает ли критик, что ни один вывод не может иметь большей основательности, чем те первые посылки, из которых он исходит? Или он хочет сказать, что достоверность познаний возрастает пропорционально их способности быть доказанными? Каков бы ни был его ответ, я все-таки буду считать бесспорным, что никакое заключение не может иметь более высокой гарантии, чем те посылки, из которых оно выведено, хотя и может иметь низшую по сравнению с ними. Но элементы предложения, которое мы разбираем, таковы: так как "свойства материи могли иметь такой характер, вследствие которого значение аксиом получил бы совершенно другой ряд законов", (то и) "эти законы (действующие теперь) должны быть рассматриваемы как основанные... не на интуитивном познании": т. е. интуиция, при помощи которой эти законы познаны, не должна считаться авторитетной. Здесь в качестве посылки фигурирует познание того, что свойства материи могли быть другие, а вывод заключается в том, что наша интуиция по отношению к существующим свойствам материи - сомнительна. Следовательно, если этот вывод правилен, то он правилен лишь потому, что познание или интуиция того, что могло быть, более достоверно, чем познание или интуиция того, что есть! Скептицизм по отношению к познаниям сознания о вещах, каковы они суть, основывается на вере в показание сознания о вещах, каковы они не суть!
      Я продолжаю утверждать, что "это авторитетное выражение неодобрения", которое должно было заставить меня замолчать, оставило бы совершенно непоколебленным реальный вывод даже в том случае, если бы оно было настолько же основательно, насколько оно в действительности ложно. Я уже указывал, что отрицание проф. Тэгом возможности достижения априорным путем физических истин опровергается его собственным объяснением физических аксиом. Но от ответа на возникающий отсюда вопрос наш критик уклоняется. А вместо него подставляет другой, только что рассмотренный мною. Но теперь я снова возвращаюсь к обойденному им вопросу.
      В приведенном мною месте проф. Тэт, говоря о физических "аксиомах", замечает, что надлежащее знакомство с физическими явлениями дает возможность видеть "с первого взгляда их необходимую истинность". Эти последние слова, выражающие его взгляд на аксиомы, содержат вместе с тем в себе и общее понятие об аксиомах. Аксиома определяется тут как "очевидная истина" или истина, очевидная с первого взгляда-, другое определение ее гласит - что аксиома есть "истина, настолько с первого взгляда очевидная, что никакой процесс, ни мыслительный, ни демонстративный, не может сделать ее более ясной". Я утверждаю, что проф. Тэт, приходя таким образом к определению физических аксиом, тождественному с тем, которое дается математическим аксиомам, молчаливо признает, что они имеют один и тот же априорный характер; далее я утверждаю, что та природа, которую он приписывает физическим аксиомам, ни в каком случае не может быть приобретена путем опыта или наблюдения в течение жизни одного индивидуума. Если аксиомы суть такие истины, несомненность которых очевидна с первого взгляда, то тем самым они являются такими истинами, отрицание которых немыслимо, и естественный контраст между ними и истинами, установленными индивидуальным опытом, заключается в том, что последние никогда не становятся такими истинами, чтобы отрицание их стало немыслимым, как бы ни были многочисленны сами индивидуальные опыты. Тысячи раз слышал охотник звук, следующий за выстрелом из ружья, и тем не менее он может себе представить этот выстрел беззвучным, а бесчисленные ежедневные опыты над горением угля дают ему возможность представить себе уголь невоспламеняющимся. Таким образом, "убеждения, выведенные из наблюдения и опыта" в течение индивидуальной жизни, никогда не могут приобрести того характера, который проф. Тэт признает за физическими аксиомами; - другими словами, физические аксиомы не могут быть результатами личного наблюдения и опыта. Итак, применяя здесь слова критика к нему же самому, я "сомневаюсь, чтобы мы встретили у него ту цитату", на которую он обращает мое внимание, если бы он лучше изучил предмет; и он "заслуживает нашей признательности за то открытие" выражения, служащего для уяснения несостоятельности доктрины, которую он излагает так догматически.
      Обращаюсь теперь к тому, что мой критик высказывает по поводу специальных аргументов, которыми я пользовался для доказательства того, что первый закон движения не может быть доказан экспериментальным путем. После простого изложения моих положений он говорит:
      "Мы не считаем нужным останавливаться на в высшей степени неверном характере этих положений, мы намерены только обратить внимание. Наших читателей на получающийся отсюда вывод. Есть ли это действительно опровержение невозможности индуктивного доказательства? Мы полагаем, что каждый сколько-нибудь образованный человек поймет, что доказательство какого-нибудь научного закона заключается в показании того, что, приняв этот закон за истину, мы можем объяснить наблюдаемые явления". Критик, вероятно, предполагает, что читатель сделает из этого такое заключение, что он легко мог бы, если бы захотел, привести эти положения. Но людьми науки подобное развязное обращение с чужими аргументами будет, может быть, приписано совершенно другой причине. И я скажу ему, какие я имею основания так думать. Эти аргументы просмотрены одним из наиболее выдающихся физиков и одним особенно уважаемым математиком и вызывали полное их одобрение; после того другой математик, занимающий одно из первых мест в своей науке, высказал по этому поводу косвенное согласие, так как сказал, что первый закон движения не может быть доказан земными наблюдениями (это в значительной степени представляет то же самое, что я старался показать в тех параграфах, на которые мой критик взглянул так презрительно). Но наибольшего внимания заслуживает его последнее замечание относительно того, что, по его мнению, понятно "всякому сколько-нибудь образованному человеку". В нем он употребляет слово закон - слово, которое по своему условно широкому значению необыкновенно удобно для его целей. Но мы говорим здесь о физических аксиомах, и вопрос заключается в том, насколько подтверждение физической аксиомы заключается в показании того, что, признав ее за истину, мы можем объяснить наблюдаемые явления. Если это верно, то тогда исчезает всякое различие между гипотезой и аксиомой. Математические аксиомы, для которых не существует никакого другого определения, кроме того, которое проф.