Вот вы и витаете в облаках. Наберитесь мужества и загляните вперед, в будущее, где нам вместе нечего делать. Мы намного честнее вас хотя бы и потому, что пишем об этом прямо. И обращаемся к вам потому, что подобные вещи должны видеть в первую очередь писатели, обладающие даром предвидения. Если вы действительно обладаете таким даром, то должны понимать, что настает новая эра, возрождается лозунг: «Мусульманизация! Мусульманизация! Мусульманизация!»

Мы хорошо понимаем и сознаем опыт полувековой советской жандармерии КГБ. И думая о наших детях, на которых вся надежда в будущем, мы не ставим подписи под этим письмом. Да так ли это важно. С уверенностью можем сказать, что каждый частный мусульманин приложит руку».

Видите ли, их угнетают русские! Как будто сами русские угнетаемы меньше. В чем же вологодский, вятский, рязанский колхозник или рабочий с Владимирского тракторного завода более привилегирован, нежели колхозник азербайджанский, узбекский, грузинский или работник с бакинских нефтепромыслов? Тем, что по радио про березки поют? Не говоря уже о том, что материально русские, и колхозники и рабочие, живут несравненно хуже, беднее республиканских, это общеизвестно. И жили хуже их все пятьдесят лет.

Я слышать не могу, когда на Западе все, от журналистов до премьер-министров, твердят: «Эти русские! Русские помогают арабам», «Русские содержат Кубу», «Русские оккупировали Чехословакию». Но при чем же здесь русские? Будто у русских спрашивают – помогать арабам, вводить войска в Чехословакию, давить венгерскую революцию? При чем Россия, которой и на свете-то давным-давно нет. СССР. Советское. В том числе и азербайджанское с грузинским.

Русское и советское – могут ли быть более несоединимые понятия! Да русских для того и истребляли десятками миллионов, чтобы подавить в них все русское, национальное и превратить их лишь в послушное орудие осуществления своих, отнюдь не русских (и не азербайджанских, кстати говоря), а интернациональных идей. Идея сдохла, а орудие в руках осталось, и формально, «по паспорту», орудие это русское. То есть и азербайджанское тоже, но русских больше пока числом, да и Москва, столица СССР, как-никак бывший русский город. Вот и создается иллюзия. Вот все и кричат: «русские наступают!», «русские помогают арабам!». Советские, а не русские, пора бы не путать.

– Вы говорите, Владимир Алексеевич, – мягко, вкрадчиво начала Елизавета Сергеевна, – будто у нас в огромном государстве с пятнадцатью республиками (да еще сколько автономных) не существует центростремительных сил, ничто нас не стягивает к центру, не сплачивает, а развиваются, наоборот, центробежные силы…

– Да, это я говорил. Наша страна сейчас похожа на пирамиду билиардных шаров, уложенных на зеленом сукне стола в деревянном треугольнике. Знаете, бывают такие треугольники для скорости формирования билиардной пирамиды. Так вот, эти шары ничто друг к другу, а тем более к центру пирамиды, не тянет. Их сдерживает только деревянная треугольная форма. Пока она есть, шары не раскатываются. Но если ее убрать, пирамида раскатится тотчас по всему столу от первого же толчка. Может быть, некоторое время таким сдерживающим треугольником была действительно идея строительства коммунизма. Но эта идея теперь исчезла. Никто, повторяю, коммунизм у нас серьезно не строит и даже не знает, что это такое. О нем не думают уже и пропахшие нафталином старые большевики.

– Но все же пирамида не рассыпается.

– Остались лишь внешние сдерживающие факторы, – главным образом Вооруженные Силы. Ну, или там границы, руководящая бюрократическая верхушка, милиция и так далее. Без них давно бы все раскатилось в разные стороны.

– Но я не договорила. Разве Ленин, его идеи, его учение, ленинизм, разве Ленин как символ, сам его профиль, его мавзолей – не являются объединяющей точкой?

– Да, из Ленина сделали символ, фетиш, своего рода религию. Даже мощи вот в Мавзолее, мумия (впрочем, ходят слухи, что давно уж папье-маше), и это, пожалуй, единственное, что гвоздем еще сидит в сознании многих людей, как яркий свет революции. Сталин тиран, но вот Ленин… Троцкий, Зиновьев, Бухарин – что-то там напутали, но вот Ленин… Страна в стадии экономического краха, не клеится ни черта… Вот если бы Ленин! Если бы встал Ленин, если бы был жив Ленин, вот если бы Ленин…

– А что если бы встал Ленин? С чем бы он встал? Что такое гениальное преподнес бы он нам на своих ладонях? Ленина хватило только на то, чтобы все разрушить в развалить.

– А его гениальное учение, по ленинскому пути… Ленинским курсом… Заветы Ильича… Это что, по-вашему, пустые слова?

– Да, по-моему, это пустые слова. Фикция, как и вся пропаганда. Давайте вспомним основные догматы ленинского учения и посмотрим, применимы ли они к нашему времени, к нашему обществу? Ну, начинайте вспоминать, какие там были главные ленинские догматы?

– Мировая революция.

– Эта догма умерла раньше еще самого Ленина. Уже при его жизни стало ясно, что мировая революция – это идеалистический вздор. Утопия. Никакого мирового пожара не произошло и в обозримо ближайшее время не произойдет. Тогда думали, что не произойдет лишь в ближайшее время. Теперь, когда с исторического залпа «Авроры» прошло столько лет, ясно даже младенцу – мирового пожара не произойдет никогда. И не нужен он народам, мировой пожар. И не дай Бог, чтобы он произошел. Это ясно каждому здравомыслящему человеку. И уж, во всяком случае, наши колхозники, наши работники прилавка, наши домохозяйки, наши железнодорожники, речники, таксисты, медики, лесорубы, бетонщики, слесари-водопроводчики, газовщики и нефтяники не мечтают о мировой революции, не стремятся к ней и даже о ней не думают.

Может быть, цепляясь за догму, все еще думают о мировой революции и о коммунизме наши вожди. И для того содержат на народные деньги многочисленные компартии в капиталистических странах и все их газеты. Может быть, для этого они вваливают народные деньги в разные молодые африканские и азиатские государства. Однако молодые государства, попользовавшись нашими денежками, посылают нас потом подальше. Что же касается компартий и их газет, то они все равно занимают в своих странах прозябающее, задворочное положение. Краеугольный камень ленинизма, догма о мировой революции и о всемирном коммунизме практически мертва. Не понимать этого можно только из упрямства либо из тупости. Или понимать, но цепляться за мертвую догму, ибо ничего больше позитивного не остается на идеологическом вооружении и нечем было бы оправдать свою деятельность, свое нахождение у власти, смысл своего существования.

– Но фронт социализма расширяется. Теперь уж не одна страна в нашем лагере.

– Расширился потому, что в эти страны во время войны вошла наша армия, потому что на Ялтинской конференции были разделены с американцами сферы влияния, и они уступили нам эти страны. Никаких революций не происходило. Мы силой навязали им этот новый строй, от которых они силой же не однажды пытались избавиться. Я был во всех этих странах. Чем характеризуется прежде всего приход так называемого социализма? Резким понижением жизненного уровня, хозяйственной неразберихой, тотчас возникающими экономическими трудностями, которые они потом постоянно, в течение десятилетий, преодолевают. Как будто весь смысл жизни общества сводится к преодолению трудностей!

Однажды я плыл на нашем речном буксиришке из Будапешта в Измаил. Пришла фантазия, из командировки, из Венгрии, не лететь самолетом, а так вот проплыть по Дунаю. Плавание продолжалось двенадцать дней. Тогда мы возили нефть из Австрии по каким-то там репарациям. Я устроился на буксирный пароходишко, идущий из Австрии через Чехословакию, Венгрию, Югославию, Румынию и Болгарию. Моряки-речники рассказывали мне, что зарплата им выдается в один и тот же день месяца, но этот день месяца может застать их и в Австрии, и в любой стране по пути следования. Тогда и зарплата выдается им либо австрийскими деньгами, либо чехословацкими, либо форинтами, леями, левами. Либо русскими рублями.

– Наверное, вы предпочитаете родные рублики? – поинтересовался я.

Моряки объяснили, что если они получают зарплату в Вене, то фактически они получают пять-шесть наших зарплат. Оказывается, на те же пятьдесят рублей (но, конечно, в австрийских деньгах) они покупают в Вене столько товаров, сколько у нас не купишь и на триста рублей, притом товаров, которых у нас и вообще не купишь.

На втором месте моряки предпочитают получать зарплату в Чехословакии. Ну, с Югославией в те годы были испорчены отношения, и она из разговора выпадала. А то, наверное, она оказалась бы на втором месте. В Венгрии – так и сяк. Румыния тоже – так и сяк. А Болгария? – спросил я.

– А, – махнул рукой морячок.

– А Измаил?

– Можно и не получать.

Вот такую нарисовали мне диаграмму. Из европейских стран народной демократии мне больше других приходилось бывать в Болгарии. Может быть, чего-нибудь у них и не было до так называемого освобождения, вроде бетонных плотин, портящих землю, урановых рудников, металлургических заводов, порожденных странной гигантоманией, или химических комбинатов. По уж еды и одежды, того, что называется жизненным уровнем, было у них – дай боже. И вот я видел своими глазами и узнавал из разговоров, как этот жизненный уровень их из года в год понижался и понижался.

Болгария имела на душу населения восемь овец, уступая только Австралии. Теперь осталась на ту же душу овца с четвертью. Все, как у нас. Заставляли крестьян сеять табак там, где процветало овцеводство, и разводить овец на землях, удобных для табака[63]. Стали редкими не только такие непременные болгарские деликатесы, как бастурма, луканка, или старец, без которых болгары не представляли себе раньше своей Болгарии, как русским трудно было бы представить себе Россию без икры, осетрины и стерляди, но ограничены продажей такие продукты первой болгарской необходимости, как фасоль и просто баранина.

Один из распространеннейших анекдотов в Болгарии: «В трамвае человек произвел неблаговидный звук и со стыдом выпрыгнул на ходу, бросился удирать. И видит, что все попрыгали из трамвая и бегут вслед за ним. Бить, что ли?

– Братцы, я нечаянно, простите!

– Да нет, ты скажи, где покупал фасоль?!»

А когда я решил купить для дочки дубленую шубку, то Союз болгарских писателей хлопотал перед Советом Министров, и только с разрешения Совета Министров шубка была продана. Это в Болгарии, которая была завалена всевозможными изделиями из кожи и овчины. И можно ли представить себе, чтобы подобную вещь, безделицу, тряпку, во Франции, Дании и любой стране надо было бы покупать с разрешения премьер-министра или президента! Вздор, абсурд. А мы уж не замечаем и считаем, что так и надо.

– Зато металлургический комбинат…

– То же – и смех и грех. Комбинат стоит посредине Болгарии. Руду они везут из нашего Кривого Рога, а уголь из ФРГ. Варят сталь довольно низкого качества. Тридцать тысяч левов ежесуточного убытка. Но – престиж. Гигантомания. Своя сталь! Да купили бы они эту сталь у кого хочешь на свое солнечное и земное изобилие. Но было бы очень просто. Без трудностей, без преодоления трудностей. А народишко надо держать в напряжении, в черном теле. Без этого что и за социализм!

Одновременно я наблюдаю, как с понижением жизненного уровня из года в год растут антисоветские (антирусские, как ни обидно) настроения. Уж, казалось бы, не может быть ближе двух стран, двух народов, чем Болгария и мы, но трещит дружба по всем швам, скрипит и, конечно, когда-нибудь развалится, как и с другими социалистическими странами Европы. Если убрать сдерживающий деревянный треугольник, то пирамиде не потребуется даже толчка, шары сами покатятся в разные стороны[64].

– Но Куба? Никакой революции мы им не навязывали, наших войск там нет, но существует же Куба, держится! И даже Америка ничего не может с ней сделать. Остров Свободы.

– Там, в Латинской Америке, темпераментный народ. Они любят устраивать государственные перевороты. Воспользовавшись удобным случаем, группа экстремистов захватила власть. Народу наобещали с три короба. Пока народ опомнился, диктатура укрепилась и завинтила все гайки. Знакомая схема.

Но, во-первых, Кубу содержим мы. Она обходится нам, говорят, по доллару в день на каждого кубинца, то есть пятнадцать миллионов долларов ежедневно.

Во-вторых, Куба сидит на карточках на обувь, на одежду, на еду и даже на сигареты. Одна пачечка в день. Страна табака. Знаменитые гаванские сигары. А для самих кубинцев сигареты по карточкам. Одни штаны в год. Какая же это свобода, если человек не имеет права купить себе двое штанов в год или две пачки сигарет в день.

В-третьих, наивно думать, что если бы Америка захотела, то не смогла бы переменить на Кубе режим. Они держат Кубу вроде разрезного улья на показ другим странам Латинской Америки. «Вы хотите революций, переворотов, коммунистического правительства? Смотрите, что вас ждет в этом случае».

И еще один момент: поскольку Куба им как революционный пример не страшна, они просто не мешают нам вваливать туда деньги. Как-никак около двух миллиардов в год. Дело в том, что воевать с нами никто сейчас не хочет. Они все рассчитали. Они знают, что если истратят на вооружение тысячу долларов, то мы постараемся истратить полторы тысячи. Происходит тихая мирная гонка. И вот рассчитали, что, когда у нас в кармане не останется уже ни рубля, у них останется еще пятерка на бутылку с закуской, чтобы справить по нам поминки. Куба в этом смысле очень удобная дыра для утечки советских денег. А тут еще космические гонки, стоящие миллиарды и миллиарды, хоть давно и проиграны нами, и пора бы опомниться, оглядеться. Но куда там! Престиж!

В лихорадочном цейтноте, в неврозе этого навязанного нам военного и космического соревнования мы уже не знаем, за что хвататься. Только страна, находящаяся перед лицом экономического краха, безоглядно торгует сырьем. Нам раньше, на уроках экономической географии, твердили, что сырье обыкновенно выкачивают из колоний. Развитые же страны торгуют изделиями, изготовленными из выкачанного сырья. Значит, мы занимаем невольно в экономической раскладке мира положение колонии. Леса наши все эти пятьдесят лет лихорадочно сводим и гоним сырьем, необработанной древесиной в огромном количестве. Все виды сырья хватаем из земли горстями, поспешно, так что половина сыплется мимо карманов. Лес, например, до сих пор сплавляем по рекам, чем губим и лес и реки. Масса леса тонет и ложится на дно (топляк). В реках из-за этого (Северная Двина, Печора, Сухона, десятки других рек и речек) переводится рыба, портятся нерестилища, много леса уплывает в океан. В Норвегии десятилетиями процветает акционерное общество, которое занимается только тем, что вылавливает из моря нашу уплывшую древесину. Молевой сплав леса – это каменный век и варварство. Надо строить дороги, подъездные пути, а потом аккуратно рубить, используя каждое бревнышко. Куда там! Некогда. Давай-давай. Миллионы кубометров древесины остаются срубленными и невывезенными, гниют на месте. Другие миллионы кубометров остаются в виде отходов, верхушек, сучьев. А бумагу мы покупаем в Финляндии. Финны покупают наш сырой лес, а продают нам отличную бумагу. Если это не называется экономическим бардаком, то что же тогда им называть?

Мы гоним за границу сырую нефть. Для этого выкачиваем сибирские недра. Мы гоним за границу природный газ, марганцевые руды, уголь. Около Байкала разведали новое месторождение угля и тотчас отдали на разработку японцам. Ну, подождали бы, гляделись бы, поберегли бы про запас, если не потомкам. Нет, нельзя. Все на пределе. Живем и работаем на износ.

Однако повезло, подфартило. В Якутии нашли уникальное, небывалое на земле месторождение алмазов. Прошло несколько лет, и знаменитая трубка уже иссякает. Хватаем горстями, пригоршнями, чуть ли не центнерами. Где же алмазы, которых в экономичном государстве хватило бы на многие десятилетия безбедного существования? Продаем в сыром виде. Эта алмазная трубка была как камфара в больной трепыхающийся организм. Но действие камфары быстро кончится, а что дальше?

Разрабатывая гору Магнитную, как мне рассказал знающий дело писатель Николай Воронов, мы сожгли вместе с рудой сотни тысяч тонн превосходных, уникальных гранатов! И миллионы тонн пирита, которого, как говорит Коля Воронов, иной небольшой стране хватило бы на сотни лет благополучного экономического существования.

Меха – баргузинского соболя, бедных камчатских котиков, бобров, норку, выдру, хорька, черно-бурых лисиц – все, все скорее на экспорт, скорее на валюту.

Может быть, я преувеличиваю, необъективен, тенденциозен? Но вот один из крупнейших наших поэтов, которого никак не заподозришь в критическом отношении к советской власти, побывал в Сибири, и не выдержало сердце, разразился следующим стихотворением.

Во все времена всякая уважающая себя страна торговала своим добром. Но торговала она излишками своего добра. Никогда еще не было так (кроме колоний, которые действительно ограбляли), чтобы своему народу даже и не показывали, а за границу сплавляли подчистую в огромных количествах[65]. Меха и нефть, лес и газ, несчастных уссурийских тигров, которых и осталось-то единицы, осетрину и раков, икру и крабов, мараловые панты и женьшень, бобровую струю и алмазы, малахит и бирюзу, серебро и янтарь, бараньи кишки и рога сайгаков, романовские овчины и среднеазиатский каракуль, бобры и медвежьи шкуры, перепелиные яйца и горный хрусталь, все уральские самоцветы, коньячные спирты и хлопок-сырец, шелк и лен, гагачий пух и облепиховое масло, байкальский омуль и сосьвинская селедка – все, все скорее на золото, на валюту! На внутренний рынок идут только жалкие крохи, только то, что у нас не покупают за границей. Если же покупают, то трудящимся, о благе которых будто бы день и ночь заботится правительство, ничего не перепадает[66].

Ну, правда, хлеб покупаем. У Канады. У США. У Австралии. Яйца и кур – у Польши. Баранину – в Аргентине. Чеснок – в Египте. Помидоры – в Болгарии. Сало и кур – в Венгрии. Это ли не забота о трудящихся! До того, значит, дозаботились, что приходится покупать то, чем Россия обычно торговала сама, заваливая мировой рынок.

Недавно датские газеты вышли с большими заголовками: «С вологодским маслом покончено!», чему они обрадовались, потому что не могли конкурировать с вологодским российским маслом.

– Не встречается в магазинах.

– Покончено в целом, принципиально, как с конкурирующим фактором. А немножечко всегда можно сделать. Немножечко у нас и раки еще встречаются.

– Разве их было больше?

– Даю справку. Россия только вывозила шестьсот тысяч пудов раков, сколько шло на внутренний рынок, не учитывалось, конечно, но больше, чем вывозилось. Теперь же мы вылавливаем двадцать пять тысяч пудов, да все они уходят на экспорт. Выбросят нам немножко, чтобы подразнить, да и то мелочь, несортовых.

Может, только то и осталось вживе от ленинской догмы о мировой революции, что он рассматривал Россию, ее ресурсы и ее крестьянство как материальный резерв для мировой революции, именно как своеобразную колонию, как средство к достижению цели, а не как саму цель. Какова же степень бессмысленности всего происходящего, если средства использованы на всю катушку, земля оскудела, народ вырождается, а цель отпала сама собой и вообще оказалась утопией. Ну, какая там вторая догма? Разберем и ее.

– Наверное, учение о диктатуре пролетариата.

– По-вашему, это учение живо и действенно? А по-моему, и мы об этом уже говорили, никакой диктатуры пролетариата с самого начала и не было. Была диктатура деклассированных недоучек, которые творили свою диктатуру, прикрываясь именем пролетариата. (А они все недоучки: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Ворошилов, Киров, Дзержинский, Каганович, Куйбышев, Молотов, Сталин, Берия, Свердлов, Орджоникидзе, Ягода, Урицкий – все-все, за редкими исключениями. Покопайтесь-ка в их биографиях.)

Тем более теперь. Ну, поезжайте в любую страну народной демократии, где руководят Гусак и Живков, Кадар и Чаушеску, Тито и Герек, Кастро и Мао Цзэдун. Ну при чем там у них – диктатура пролетариата? И как ее можно себе вообразить, если иметь в виду не фикцию, а нечто конкретное?! И влезем ли мы сейчас в какую-нибудь иную страну с диктатурой пролетариата? И что нам скажут там интеллигенция, крестьянство, все остальные люди, которых все-таки большинство в каждой стране по сравнению с пролетариатом. Или большинство подчинить меньшинству? И если пролетариат будет заниматься диктатурой, то кто же будет работать?

Придется согласиться, что догма о диктатуре пролетариата, равно как и догма о мировой революции, мертва и сдана в архив.

– Но вот еще – пролетарский интернационализм. Следующая догма. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

– Тоже не подтвердилось жизнью. И если вдуматься, тоже вздор. Ну почему лишь рабочие с рабочими? А писатели с писателями? Музыканты с музыкантами? Студенты со студентами? А музыканты с рабочими? А рабочие с писателями?

– Интернационализм – чувство хорошее, но зачем же отказывать в нем всем, кроме пролетариата? Это направлено, если хотите, не на сплочение народов, не на подлинную дружбу, а на разжигание вражды и ненависти. Но, к счастью, это тоже утопия, не подтвердившаяся жизнью. Если у нашего государства сейчас хорошие и как будто дружественные отношения с Францией, Финляндией, Индией, Египтом, Данией, то это хорошие отношения со странами в целом, а не только с отдельными частями этих народов, с людьми, стоящими у станков и работающими в шахтах. А может быть, даже еще хуже: ибо от лидеров той или иной страны могут во многом зависеть и отношения[67].

Если же взять двадцатый век и посмотреть на тенденции, то, пожалуй, можно этот век назвать веком не интернационализма, а обостренного национализма у всех народов. В Китае – национализм. У арабов – национализм. У евреев – национализм. У множества народов, освободившихся от колониальной зависимости, пробуждается и всячески культивируется национальное самосознание, начиная от великой Индии, кончая высыпками африканских стран. Как-то в стороне при этом остается нержавеющее учение. Оно существует само по себе, а жизнь развивается сама по себе.

Что же остается реального в нашей жизни, в нашем конкретном советском обществе от так называемого ленинизма? Да ничего. Одно слово[68]. И чем меньше за этим словом остается жизненной сути, тем, заметьте, мы чаще и чаще его стараемся повторять. Подобный казус происходит не с одним этим словом. У западных советологов, дотошно изучающих нашу действительность, существует термин «фикционализм». Они заметили, что если мы особенно настойчиво повторяем какой-нибудь лозунг, значит, с этим участком у нас не все в порядке, значит, ищите в действительности противоположное лозунгу явление. Например, если повсюду висят плакаты об успешном завершении третьего года пятилетки, значит, план этого года не выполняется, горит, причем настолько верно, что можно не проверять. Об этом урожае мы начинаем шуметь и кричать, если у нас неурожай. Когда людей миллионами пропускали через лагеря, мы пели как раз подходящее к случаю: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Когда колхозники работали за пустые трудодни, всюду висели плакаты: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Если повсюду мы начинаем склонять на плакатах и лозунгах дружбу народов, значит, ищи – с этой дружбой у нас расклеивается. Теперь вот один из самых распространенных лозунгов, повсюду вывешенных и написанных крупными буквами: «Народ и партия едины».

Все эти лозунги наши вообще – курам на смех. Впервые один англичанин меня навел на мысль. У них там ведь двухпартийная система: одна партия правит, другая добивается правления. Тоже вообще-то чехарда, но не в этом сейчас дело. Так вот англичанин и говорит: «Разве возможно, чтобы правящая партия вывешивала лозунги, восхваляющие саму себя?» На этом сопоставлении я понял всю нелепость наших лозунгов. В самом деле, КПСС у нас правящая партия (единственная, кстати сказать). Зачем же, этично ли, скромно ли, достойно ли, умно ли, красиво ли всюду провозглашать славу самой себе? Скажем, глава семьи навешивает везде в своей квартире плакаты «Слава папе!» А если бы дети навешали вдруг, неужели бы позволил им висеть? Да и не навешают дети, не такие они испорченные и глупые, а в том, что лозунги у нас вешаются с санкции самого правительства, легко убедиться, если бы убрать все лозунги и ждать, когда люди сами, не через месткомы и парткомы, начнут вывешивать их опять – самодельные, от чистого сердца. Думаю, что ждать бы пришлось очень долго.

Так что не зря, не зря слово «ленинизм» у нас на каждом шагу, в каждой газете, на каждом собрании. Фикционализм же тут состоит не в том, что мы отошли от Ленина в сторону и вот поэтому усиленно о нем говорим, а в том, что сам ленинизм как догматическое учение остался далеко в прошлом и не приложим к современной действительности. Мумия на Красной площади вот и цела. Дураки ходят, толкутся в очереди и разглядывают. На этой-то мумии и держится вся наша идеология.

Сколько раз в разных официальных кабинетах, у главного редактора журнала, скажем, у секретаря райкома, в облисполкоме, в застекленных шкафах я видел ровные, темно-бордовые и темно-синие ряды книг, к которым и подходить близко было не нужно, чтобы сразу отметить – Ленин. Знали уже собрания его сочинений, узнавали издалека по внешнему виду безошибочно, как, взглянув на тот же Мавзолей на Красной площади, никто не спутает его с каким-нибудь другим зданием. Держать собрание сочинений Ленина каждому большому начальнику (директору завода, генералу какому-нибудь) считается не то чтобы обязательно… но как-то солидно и внушительно: письменный стол с телефонами, а около боковой стены застекленный шкаф с томами Ленина. Много их стоит у разных людей, в разных кабинетах, но не многие Ленина читали. Если же кружки по изучению первоисточников, партучеба и семинары, то как-то так получается, что начинают все время с ранних работ: «Материализм и эмпириокритицизм», «Что делать», «Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов». Пока обучающиеся продерутся сквозь философские дебри этих работ, пока конспектируют, глядь, а семинарский год уже кончится, так что ни на одном семинаре, ни на одной партучебе никогда дело не доходит до поздних его томов, до того времени, когда кончается философия и начинается практическая деятельность.

Взглядывая на эти тома в кабинете кого-нибудь из своих достигших официальных высот друзей, я, бывало, ловил себя на мысли, что не читал Владимира Ильича и теперь уж, слава Богу, пожалуй, никто и никогда не сможет меня заставить прочитать эти книги.

То ли от этого «эмпириокритицизма» осталось, что напичканы эти тома сухой, схоластической, неудобовоспринимаемой материей, но, помню, я всегда удивлялся, если видел человека, читающего Ленина.

– А ты почитай, – скажет еще иной такой человек. – Ты почитай, знаешь, как интересно!

Но часто бывает, что маленький, незначительный эпизод вдруг заставит взглянуть на вещи по-новому, другими глазами, когда вдруг увидишь, чего не видел раньше, и станет интересным, даже жгуче интересным то, что казалось скучным.

Один читатель, пытаясь внушить мне в своем письме какую-то (не помню уж теперь) мысль о первых днях революции, написал: «А вы откройте Ленина, т. 36, пятое издание, стр. 269, и прочитайте, что там написано».

Нельзя сказать, чтобы я тотчас бросился открывать том, да и не было его у меня под руками, потому что дома я никогда Ленина не держал. Однако том и страница запомнились, и однажды на заседании редколлегии в одном журнале я оказался около шкафа с книгами. Пока говорились там умные речи и обсуждались планы, я вспомнил про наущение читателя и, потихоньку приоткрыв дверцу шкафа, достал нужный том. Наверное, еще подумали мои коллеги, что я собираюсь выступать с речью и хочу вооружиться необходимой цитатой, а я сразу, сразу на страницу 269. Строчки ведь указаны не были, так что мне пришлось прочитать всю страницу, и я сразу понял, о каких именно строчках шла речь в письме.

«Я перейду наконец к главным возражениям, которые со всех сторон сыпались на мою статью и речь. Попало здесь особенно лозунгу «Грабь награбленное», – лозунгу, в котором, как я к нему ни присматриваюсь, я не могу найти что-нибудь неправильное… Если мы употребляем слова «экспроприация экспроприаторов», то почему же нельзя обойтись без латинских слов?» (Аплодисменты.)

Я и раньше слышал, будто существовал такой лозунг в первые же дни революции и что будто бы он принадлежал лично Владимиру Ильичу. Но тогда я думал, что он существовал по смыслу, по сути, а не в обнаженном словесном оформлении, и теперь, должен признаться, меня немного покоробила откровенная обнаженность этого лозунга. Прочитанные строки были взяты из заключительного слова по докладу «Об очередных задачах советской власти». Времени было еще много, заседание редколлегии еще только началось, я стал листать оказавшийся в моих руках том и очень скоро понял, что листанием тут не обойдешься, что надо его внимательно прочитать.